Федоров Евгений. Хозяин Каменных гор (Каменный пояс, Книга 3)

   - Неужто так просто: враз - и бит враг. Выходит, счастлив Суворов, - с недоверием усмехнулся офицер.
   Капрал обиделся и суровым голосом ответил:
   - Счастье без ума - дырявая сума, ваше благородие! Худа та мышь, которая одну только лазейку знает. Суворовское око видит далеко, а ум еще подальше! Да и сердцу нашему близок, родной он!
   В полосу света вступил молодой казак-вестовой. Он загадочно посмотрел на старого офицера, ухмыльнулся и сказал задиристо:
   - Эх, милый, про него только одни россказни идут! Больно прост: щи да кашу ест, да разве это генералу к лицу?
   - Ты, гляди, помалкивай, пока нашу душу не распалил! - гневно перебил казака другой солдат. - Суворов - он наш, от нашей, русской кости!
   - Верно сказано! - поддержал капрал. - Дорожка его с нашим путем слилась. Он за русскую землю стоит, а на той земле - наш народ-труженик! Разумей про то, молодой да зеленый казак! - Он насмешливо посмотрел на румяное лицо вестового.
   У старика горячим светом зажглись глаза. Он, не скрываясь, влюбленно всматривался в седоусого воина. Тот продолжал:
   - С далекого Урала мы. Может, и слыхал про заводчиков Демидовых? Приписные мы его.
   - Стало быть, пороли в свое время! - вставил, не унимаясь, казак.
   - Не без этого, - согласился капрал. - Но то разумей: был Демидов и уйдет, а земле русской стоять отныне и до века! Не о себе пекусь - о потомстве, о славе русской. Прадеды и деды наши великими трудами своими выпестовали наше царство-государство. Наша земля и наши тут радости и горе. Ты не насмехайся над моей душой! - сердито сказал он, поднялся, пыхнул трубочкой и, оборотясь к офицеру, предложил: - И вы маетесь, ваше благородие! Не побалуетесь ли табачком? Крепок!
   Старик проворно встал.
   - Гляжу на тебя, голубь, а сам думаю: "Ну и молодец, ой, молодец!" Дай я тебя поцелую! - Офицер вплотную подошел к капралу и обнял его...
   Внезапно в сосредоточенной тишине раздался говор, и в освещенный круг костра вошел усатый жилистый солдат. Он взглянул на целующихся, глаза его изумленно расширились, и весь он словно зажегся пламенем восторга.
   - Батюшка Александр Васильевич, да какими судьбами к нам попали! Что вы, братцы, да это сам генерал-аншеф Суворов! - не сдерживаясь, выкрикнул он.
   Старый офицер быстро обернулся и тоже засиял весь.
   - Егоров, чудо-богатырь, ты ли? - радостно спросил он.
   - Александр Васильевич, отец родной, да как же нам без тебя! - весело отозвался служивый. - Где ты, там и мы! Сколько с врагами бились, а живы остались! Так уж положено, русский солдат бессмертен: его ни штыком, ни пулей, ни ядром не возьмешь.
   Ночная пелена заколебалась от шума, из нее стали выступать оживленные солдатские лица. Капрал стоял, взволнованный неожиданной встречей.
   Кругом сгрудилась оживленная толпа солдат и офицеров. Где-то затрещал барабан.
   - Славно, ей-ей, хорошо! Веселая музыка! - смеясь, сказал Суворов и стал пробираться к лошади. Вспыхнуло громкоголосое "ура"...
   Полководец легко взобрался в седло и, вскинув над головой старенькую треуголку, крикнул:
   - Спасибо, чудо-богатыри! Рад, что встретился с такими орлами!
   Он медленно тронулся среди ожившего лагеря. Навстречу ему из тьмы доносился глухой шум.
   - Ребята, это суздальцы бегут! - сказал капрал, а у самого на глазах навернулись слезы. - Эх, и счастливые они, при нем долго были!
   В могучем людском потоке Суворов медленно продвигался впереди - у него самого сверкали слезы радости. Над равниной беспрерывно катилось "ура". На черном небе зажглись звезды. У костров началось сильное движение. Лагерь облетела быстрая весть: "Суворов прибыл! Суворов с нами!.."
   Пришли фанагорийцы, апшеронцы и другие суворовские полки. Они шли стройными рядами, наигрывая на флейточках. В лагере среди солдат былого уныния не осталось и следа, теперь ни ветер, ни стужа не страшили их: Суворов озаботился, чтобы воин стал сыт, чист и бодр духом.
   Установилась ясная, морозная погода. По дорогам беспрерывно тянулись тяжелые фуры, груженные провиантом для солдатской кухни. Офицеры не давали спуску интендантам, строго следя за доставкой фуража. Солдаты сменили заношенное белье, выглядели весело, бодро и шумно радовались подходу фанагорийцев, слегка ревнуя их к Суворову.
   А он, все на той же лошади, чисто выбритый, в подпоясанной ремнем шинельке, в сопровождении небольшой свиты объехал стоявшие на бивуаке войска. Видя просветлевшие солдатские лица, полководец обращался то к одному, то к другому воину:
   - Спасибо, чудо-богатыри, обогрели сердце! Тащи к котлу!
   Он несколько раз сходил с лошади и подходил к ротному котлу, брал деревянную ложку и, подув на горячие щи, с аппетитом хлебал их.
   - Помилуй бог, хороши. Наваристы! Давай, братцы, нажми! Щи да каша пища наша. Понял? А, старый приятель, и ты тут! - узнал он капрала.
   - Так точно, ваше сиятельство, капрал Иванов пятый! - с гордостью вытянулся служивый перед генерал-аншефом.
   - Пятый? Гляди, что творится! - с деланно насмешливым лицом сказал Суворов. - А сколько вас?
   - Да хватит, Александр Васильевич, чтобы Измаил взять! - твердо ответил капрал.
   - Да ты со счета сбился! - перебил капрала солдат с обветренным лицом и черными усами. - Я вот Сидоров!
   - Иванов, Сидоров, Петров, Федоров - все одно. Только название разное, а душевный сорт один - русские! - не сдавался капрал.
   - Что ж, выходит, на турецкую крепость пойдем?
   - Иначе нельзя, Александр Васильевич. Так повелось с Суворовым: только вперед, назад не выходит. На попятную - позор, стыд, маята!
   - Так, так! - улыбаясь, приговаривал полководец. - Молодец, орел! С такими богатырями - назад! Никогда. Ну, капрал Иванов, за послугу не забуду, вспомню!
   Не успел капрал опомниться, как Суворов был снова на коне и продвигался среди войск все дальше и дальше. Следом за ним по полю катилось громкое "ура".
   - Эх, Сидоров, Сидоров-брат! - укоризненно покачал головой Иванов. Чуть не подвел меня.
   - Подведешь такого смышленого! - отозвался солдат. - Гляди, что с войском сотворил наш батюшка! Были на поле солдатишки, а войска не было. Явился родной наш - и войско стало!
   - Эх ты, пермяк - соленые уши! - насмешливо вздохнул капрал. - Разумей всегда так: сноп без перевясла - солома! Всему свету известно, что войско состоит из солдат, а то не всякому дано понять, что из солдат войско не каждый сможет сделать. Вот кто он, наш Суворов! - Светлая улыбка появилась на лице капрала...
   На ранней заре 3 декабря сераскир Аудузлу-Мегмет-паша всполошился. Ему доложили, что под стенами Измаила снова появились русские. С тяжелой одышкой сераскир поднялся на крепостную башню и долго наблюдал за необычным зрелищем. Бодрые и неутомимые русские полки большим полукружием размещались в трех верстах от Измаила. На огромном пространстве синели дымки костров.
   - Аллах, аллах, что стало с русскими? - возопил сераскир. - Ты ослепил их, защитник правоверных! У нас все есть, чтобы выстоять. Они не знают, что вскоре от густых туманов Измаил станет для них невидим!..
   Аудузлу-Мегмет-паша с нетерпением ждал наступления густых осенних туманов, но Суворов решил опередить их.
   В тщедушном, хилом теле полководца таилась неиссякаемая энергия. Днем и ночью он не покидал боевого поля. Всего на несколько часов он забирался в свою землянку, простую яму, разгороженную надвое палаткой. Вместо двери служила камышовая циновка. Земляной пол был укрыт кукурузными снопами. За занавеской, на охапке сена, укрытой чистой простыней, Александр Васильевич засыпал на два-три часа. Задолго до рассвета он поднимался со своего убогого ложа. Денщик Прошка затапливал печурку и приносил таз с прохладной водой. Суворов под воркотню здоровенного Прошки умывался: денщик поливал ему грудь, плечи, голову холодной водой, и несколько минут за занавеской слышалось легкое взвизгивание, сопение и возгласы:
   - Ах, Прошенька, еще капельку! Угодил, помилуй бог, как славно!..
   - С тобой завсегда так, ровно малое дите! - хрипловатым голосом укорял Прошка. Он тщательно обтирал плечи Александра Васильевича и ворчал:
   - Ступай, ступай к огню, обогрейся, ведь старенький совсем стал...
   Суворов покорно садился на опрокинутое ведро, протягивал к печке худые, жилистые, чисто вымытые ноги и минуту-другую сладко жмурился на огонек.
   - Помилуй бог, хорошо! - шепотом заканчивал он последнее слово. От тепла его сильно морило, и Александр Васильевич слегка задремывал. Опустив голову на плоскую грудь, он сидел затихший, худой и казался совсем беспомощным стариком.
   - Ну-ну, не дремать! - тормошил Прошка, но Суворов уже открывал насмешливые глаза.
   - А разве я дремал?
   Денщик не отзывался. Важно надувшись, он подавал ему чистую рубаху и шерстяные онучи.
   - Будем одеваться...
   Спустя пять минут Суворов был уже в мундире, на шее - чистый платок, жидкие седые волосы аккуратно зачесаны, а впереди подвернуты хохолком.
   - Давай плащ! - приказывал он денщику.
   - В шинельку ноне одевайтесь. По годам и одежинка! - протестовал Прошка.
   Надев шинельку, пристегнув шпагу, Суворов выходил под темный прохладный купол неба. Подмораживало, ярко сверкали звезды, но в лагере чувствовалось скрытое движение.
   Суворов прислушивался к шорохам: сонливость и слабость словно рукой снимало. Он крестился на восток и говорил Прошке:
   - Ну вот, встал и готов! Коня!
   Недосыпавший шестидесятилетний старик бодро садился на коня и отправлялся на боевое поле.
   Он с инженерами не раз объехал окрестности Измаила и неподалеку от осажденной крепости возвел ряд батарей, не дававших туркам покоя. Днем и ночью в оврагах вязались фашины и сооружались лестницы. В поле были насыпаны высокие валы и вырыты рвы, похожие на крепостные, и офицеры беспрестанно учили солдат искусству штурма.
   ...Только начало светать, а роты уж пошли на штурм учебного вала. Саперы спешили впереди и забрасывали ров фашинами. Капрал Иванов устремился вперед по фашиннику, увлекая за собой пехотинцев, бежавших со штыками наперевес.
   - Вперед, братцы, вперед! - закричал он во всю глотку и первым стал взбираться по приставленной лестнице. За ним поспешили и другие. Подъем был крут, спорко осыпалась сырая земля, лестница трещала под сильными ногами. Оставалось совсем немного, вот-вот ухватиться бы за гребень, но сухие лесины разом хрястнули и переломились, а капрал, потеряв равновесие, покатился вниз.
   В этот злополучный миг он мельком увидел Суворова. Александр Васильевич недвижимо высился на своем коньке, зорко разглядывая солдат. Рядом с ним на гнедой кобыле сидел коренастый румяный генерал.
   "И Кутузов с ним!" - сообразил Иванов, и на сердце стало больно от обиды.
   Скатившись с вала, он быстро вскочил и, прихрамывая, снова полез вверх.
   - Стой, стой! Ступай вниз! - закричал ротный офицер. - Ты убит!
   - Врешь, ваше благородие! - заорал запальчиво капрал. - Упал, а не убит. Айда, голуби!
   Впереди на верху переломанной лестницы мялся молоденький солдат, не зная, как добраться до верха вала.
   - Ты полегче, становись на меня! Живо! Айда, Калуга! - подбодрил капрал и подставил свою могучую спину. Солдат проворно вскочил капралу на плечи и через секунду-другую, цепко ухватясь за дерн, был уже на валу. Он взмахнул прикладом, разя незримого врага, и закричал во всю мочь: "Ура!"
   - Эка провора, давай другой! - распалился капрал и в четверть часа перекидал на вал своих товарищей. По лицу его градом катился пот, но он был доволен, когда и его подняли на гребень. От восторга он поднял каску и закричал на все поле:
   - Вал за нами!
   - Так, так! - одобрительно покачал головой Суворов. - Сообразителен. Не растерялся! Уменье везде найдет примененье. Быстрота! Добрый воин один тысячи водит!
   Кутузов улыбнулся, ласково взглянул на Суворова.
   - Миша, - обратился вдруг к нему Александр Васильевич. - Ты этого капрала пришли ко мне. Понадобится!
   К этому времени взвод скрылся за валом, а через минуту набежали новые ряды. Суворов легонько тронул повод и тихим шагом поехал, минуя заваленный фашиной ров. Внезапно он вздрогнул, подтянулся и пришпорил коня.
   - Гляди, Миша! - показал он рукой на выстроенную за валом роту. - Никак распекает?
   Перед поручиком, вытянувшись в струнку, стоял весь красный капрал и смущенно выслушивал выговор.
   - Убили, а на рожон лезешь! Где повиновение? - кричал офицер.
   Завидев приближающихся генералов, поручик смолк и закончил тихо:
   - Марш в строй!
   Суворов неторопливо подъехал к роте. Ликующее "ура" встретило его появление. Он поднял руку. Водворилась тишина.
   - Как надо бить врага? - спросил он у флангового.
   Тот вышел из строя и ответил, как отрубил:
   - Известно как, ваше сиятельство. Бей сатану, чтобы вовек не очнулся. Бить так добивать! На командира надейся, а сам не плошай!
   - Так, так! Помилуй бог, хорошо сказано! - одобрил Суворов. - А ты, Иванов, жив или убит? - внезапно обратился он к капралу.
   Служивый вышел из шеренги.
   - Никак нет, ваше сиятельство, жив-здоров. Верно, упал! А упал, так целуй мать сыру землю да становись на ноги! Падением попадешь в корень, доберешься и до вершины.
   - В хвасти нет сласти! - построжал Суворов. - А за проворство и честность хвалю. Продолжать учение! - приказал он поручику и поехал дальше, а за ним двинулся и генерал Кутузов.
   Вечером капрала Иванова затребовали на главную полевую квартиру. Подле крохотной мазанки, куда только что перебрался командующий, тихо переговаривались ординарцы. Рядом у окон избушки застыли часовые. Капрал, отдав честь дежурному офицеру, доложил о себе. Отойдя в сторонку, он стал терпеливо ждать. Вскоре открылась дверь, и адъютант пригласил служивого войти.
   Всегда невозмутимый и находчивый, на этот раз капрал заволновался. У него часто заколотилось сердце, душу наполнила торжественная мысль: "Шутка, снова перед Суворовым придется речь держать. Ну, Иванов, не осрамись".
   Тяжелым шагом он переступил порог горенки и замер у двери. В комнатке был низкий потолок, и капрал под ним показался себе махиной. "Ух, и вырос чертушка: ни в пень, ни в колоду!" - недовольно подумал он про себя и взглянул вперед. В углу, склонившись над столом, Суворов разглядывал карту. Рядом с ним сидел стройный, с приятным смуглым лицом молодой офицер. У служивого отлегло от сердца, - до того родным и простым показался ему полководец. И не страх, а радостное волнение охватило его.
   Суворов оторвал от карты глаза и приветливо взглянул на капрала.
   - А вот и он, смышленый! - радушно сказал он, кивком указывая офицеру на Иванова.
   Александр Васильевич вышел из-за стола и приблизился к бравому капралу. Чисто выбритый, подтянутый, служивый и глазом не моргнул. Суворов с довольным видом оглядел его.
   - Помилуй бог, силен, хват! Боязлив, трусоват?
   - Стань овцой - живо волки найдутся! И еще, ваше сиятельство, так говорится в народе: смелому горох хлебать, а несмелому и редьки не видать.
   - Взгляни, капитан, каков молодец! Краснословка, умная головка!
   Офицер подошел к Иванову. Показывая на него, Суворов любовно сказал:
   - Это господин капитан Карасев. Собрался он по делам в Измаил. Пойдешь с ним?
   - Пойду! - не раздумывая, ответил капрал.
   - Да ведь ты и говорить по-турецки не умеешь! - с улыбкой сказал Суворов. - Как поступишь?
   - Так я ж в Измаиле буду глухонемой, а у глухонемых один язык везде руки!
   - Молодец! - похвалил Александр Васильевич капрала. - Видишь его? показал он на офицера. - Береги его, слушай! Слово его - закон... Ну-ка, склони голову! Дай по-отцовски благословлю, на большое дело идешь. Вернешься ли, один бог знает! - Суворов построжал и перекрестил чело служивого. - Ну, в добрый час!
   Капитан слегка поклонился генерал-аншефу и сказал капралу:
   - Ну, братец, идем, поговорим о деле. Ночь хоть и осенняя, а для нас коротка!
   Они вышли под звезды. Кругом стояла тишина. Где-то поблизости ржали кони. Капитан с капралом пошли к землянке, в которой им предстояло обдумать опасный поход в осажденную крепость.
   Седьмого декабря 1790 года Суворов выслал к Бендерским воротам крепости трубача с письмом. Генерал-аншеф писал Аудузлу-Мегмет-паше:
   "Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи - воля, первые мои выстрелы - уже неволя, штурм - смерть".
   Паша ответил только на другой день, предлагая заключить на десять дней перемирие. Если русские не согласятся на предложение, то турки будут драться до последнего дыхания. Вручая ответ, турецкий парламентер при этом заносчиво передал слова гордого сераскира: "Скорее Дунай остановится в своем течении, а небо упадет на землю, чем Измаил сдастся!"
   Суворов разгадал замысел турок, который заключался в стремлении выгадать время до наступления зимних туманов, и отдал распоряжение готовиться к штурму.
   В решающий момент, когда оставался только один выбор, Потемкин снова заколебался. Боясь неудачи, он послал Энгельгардта с письмом, в котором предупреждал Суворова "не отваживаться на приступ, если он не совершенно уверен в успехе".
   Адъютанту давно мечталось увидеть Суворова. Он трогательно распрощался с Демидовым и поскакал по зимней дороге. Николай Никитич уныло посмотрел ему вслед и позавидовал. "И Суворова увидит и, чего доброго, орденок получит!" - подумал он.
   После долгого и утомительного пути Энгельгардт прибыл в лагерь под Измаилом. В ночи на водах притихшего Дуная на обширном пространстве отражались многочисленные костры. Стояла тишина. Штабного офицера поразили бодрые, оживленные лица солдат. Несмотря на прохладу, многие сидели у костров в одних чистых рубахах. При виде блестящего офицера они быстро поднимались и, смущенно опустив глаза, поясняли:
   - Так что, ваше благородие, обиход свой к ночлегу справляем...
   Энгельгардт впервые попал в действующие войска, и его удивил вид их; они отличались от столичных полков. Солдаты были острижены, чисты и мундиры их просты. Они чувствовали себя превосходно. Адъютанту вспомнилось, что еще совсем недавно солдаты носили косы, завивались и пудрились. Этим более всего возмущался Суворов. "Завиваться, пудриться, плесть косы - солдатское ли это дело? - горячо протестовал он. - У них камердинеров нет. На что солдату букли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал - и готов!"
   Русские солдаты быстро оценили преимущества нового наряда: с уничтожением париков их навсегда избавили от головных болезней, от лишних и напрасных издержек для мазания пудреной головы. Они сочинили и распевали песню о солдатской прическе. Энгельгардт услышал ее неподалеку, у соседнего бивуачного костра.
   Дай бог тому здоровье, кто выдумал сие,
   Виват, виват, кто выдумал сие!..
   Потемкинский адъютант поторопился на главную полевую квартиру. Он был полон радужных ожиданий в надежде увидеть самого Суворова и быть обласканным им. Ведь непременно обрадуется отмене штурма! В его годы и положении опасно ставить на карту свою славную репутацию!
   Однако первый пыл Энгельгардта быстро прошел, когда он представился дежурному офицеру штаба. Тот без проволочки взял у гонца пакет и очень внимательно оглядел его пышный мундир с орденами. Прибывшему показалось, что по губам армейца скользнула презрительная улыбка.
   Дежурный скрылся за дверью; Энгельгардт с удивлением разглядывал убогую и тесную хибару, в которой разместился суворовский штаб. Ему было непонятно, как можно ютиться в этом более чем скромном обиталище.
   Он осторожно присел на скамью, боясь испачкать и помять мундир. Поминутно оправляя ордена, он с нетерпением ждал, когда командующий примет его. За стеной глухо прозвучали часы. В углу приемной дремал забрызганный грязью ординарец. Дежурный все еще не возвращался.
   Между тем офицер доложил генерал-аншефу о гонце и вручил письмо Потемкина. Суворов резким движением поднял голову и насмешливо спросил:
   - Кто прибыл? Фазан? [так иронически называли столичных штабных офицеров] Фу-фу!.. Не нужен танцор, шаркун... Погоди...
   Он долго вертел в руках пакет, потом с хмурым видом вскрыл его и углубился в чтение. Чело Суворова еще более омрачилось.
   Что думает светлейший? Игрушка, бал, фейерверк? Нет, не быть сему! резко вымолвил он и присел к столу. Он долго сидел над листом бумаги и думал.
   Дежурный офицер молча наблюдал за ним, стараясь держаться в тени. Суворов долго безмолвствовал. Склонив на ладонь голову, он закрыл глаза и, казалось, уснул. Но Александр Васильевич не спал, в нем боролись противоречивые чувства. Сделать так, как надумал он, значит рассориться с Потемкиным. А иначе нельзя: долг перед родиной превыше всего! Он встрепенулся, взял перо и быстро написал:
   "Мое намерение непременно. Два раза было российское войско у ворот Измаила, - стыдно будет, если в третий раз оно отступит, не войдя в него".
   - Вручите! - сказал он дежурному, протянув ему пакет. Сего фазана не могу видеть. Ныне - военный совет!..
   Энгельгардту объяснили:
   Его сиятельство граф Суворов весьма заняты и сожалеют, что не могут принять лично. Впрочем, вот его ответ. Просьба доставить его светлости князю Потемкину...
   Обескураженный учтивым ответом дежурного офицера, Энгельгардт понял, что все его надежды на внимание погибли, и он, не медля более, выбыл из полевой ставки Суворова.
   Солдат Сидоров лежал в секрете в камышах на берегу Дуная. С темного звездного неба лилась прохлада, с речного простора подувал ветерок, и черные воды величаво разлились в тишине. Глядя на них, служивый вспомнил иную реку - Каму, суровую, в зеленых берегах, и синюю в летние полдни.
   "У нас на Каме зима, стужа. Небось все укрылось под лебяжьим одеялом!" - со щемящей тоской подумал он, и перед ним ярко встал милый край: уральские увалы, хмурые хвойные леса и гремящие горные ручьи. Ничего нет краше родного края! Глядя на синие звезды, часовой размечтался. Вот ковш Большой Медведицы низко склонился над Дунаем и готов зачерпнуть с зеркальных вод пригоршню золотого проса, рассыпанного с неба Млечным Путем. Рядом, словно старец, припал к воде столетний вяз с седыми гибкими ветвями. В омуте блеснула большая рыба. Нет, это не рыба!
   - Стой, кто плывет? - вскинув кремневку, окрикнул часовой.
   Ныряя, тихо плескаясь, по реке плыли две головы рядом, пробираясь к берегу. Следом за ними торопилась юркая утлая лодка. Как тени, скользили пловцы. Ветерок донес приглушенный турецкий говорок. Сидоров снова закричал:
   - Стой, басурмане, стрелять буду!
   В ответ на окрик с лодки раздались выстрелы. Пули чмокнули по тугой дунайской волне подле плывущих голов. Солдат не выжидал, ударил по преследующим из кремневки. Турки всполошились, закричали, взбурлили веслом воду, и челн стало сносить в сторону, в кромешную тьму.
   У русского берега, шатаясь, в камышах поднялся лишь один. Сгибаясь, он волочил по воде расслабленное тело товарища. Беглецы выбрались на сухую кромку. На выстрел прибежали с заставы, и снова вспыхнула перестрелка.
   Сидоров поспешил к беглецам. Широкоплечий, коренастый перебежчик, одетый в широкие турецкие шаровары и синий жилет, склонившись над товарищем, тормошил его. Солдат услышал стон и родные русские слова:
   - Оставьте, ваше благородие, поспешите! Там ждут. Дорога минутка!
   "Свои! Откуда бог принес?" - быстро сообразил часовой и для порядка окрикнул:
   - Кто такие? Пропуск?
   - Россия! - энергично ответил коренастый. - Ну-ка, иди сюда, братец! Кликни своих, помочь надо. У самого берега пуля настигла. Мне спешить надо...
   С поста прибежали с факелами и осветили бледное лицо лежащего на земле. Он потянулся, открыл глаза:
   - Свои... Братцы... Умираю...
   - Иванов, да это ты! - вдруг отчаянно выкрикнул часовой и опустился возле раненого на колени. - Ишь ты, где довелось встретиться!
   Капрал понатужился, пытаясь приподняться.
   - Пермяк, Сидоров... ты... Приподними, братец, дай взглянуть на вас! Ох-х! - Он глубоко вздохнул и жалобно улыбнулся: - Вишь, где смерть настигла...
   Капрал перевел дух и глазами указал на грудь.
   - Тут ладанка. Достань ее... Там уральская землица. Оттуда на сердце положи!
   - Да ты что, никак и впрямь умирать собрался! - попробовал ободрить товарища солдат.
   - Не собирался, да, чую, не отпустит! - тихо ответил капрал. - Слышу, вот она тут, за плечами, стоит, моя смертушка... А там в ладанке еще и рубль, даренный самим Александром Васильевичем, так вы его... храните... Святая память...
   Капрал ослабел, закрыл глаза.
   - Эх, Иванов, Иванов, как же ты! - огорченно вздохнул солдат.
   Умирающий не отозвался. Он потянулся, вздохнул, и глубокая тишина сковала солдат.
   - Упокой, господи, душу воина! - истово перекрестились солдаты. - Надо почтить тело...
   Сидоров вырыл могилу. Старого капрала уложили в последнее прибежище, а на сердце ему присыпали из ладанки уральской землицы. Пригоршню ее солдат поднес к лицу и жадно вдохнул ее терпкий запах.
   - Эх, хороша! Сочна, мягка, плодовита! Видать, до отказа мужицким потом полита. Прильни, родная, к верному сердцу, прими его последнее тепло и силушку! Веселее ему будет лежать укрытому этой маленькой, да горячей горсточкой. Русскому сердцу мало надо тепла - оно само горячее и доброе! тихо сказал солдат и низко склонил голову, а по изрезанной морщинами и обветренной чужими ветрами щеке катилась непрошеная слеза...
   В этот час Александр Васильевич Суворов принял капитана Карасева. Он молча выслушал донесение.