Федоров Евгений. Хозяин Каменных гор (Каменный пояс, Книга 3)

   Доставка продуктов баржами по водному пути тоже не обеспечивала потребности страны. Перевозка товаров в столицу по Волге тянулась две навигации. Обычно караваны барок отстаивались зиму в Рыбинске или в Твери, а весной следовали дальше. Купцам это было невыгодно: ждущий полгода новой навигации груз лежал мертвым капиталом. Вот если бы в стране появились железные дороги, тогда по-иному бы закипела жизнь!
   В 1830 году в журнале "Северный муравей" появилась статья профессора Петербургского университета Щеглова, который, описывая преимущества железных дорог, убеждал, что "металлические дороги прекратят жалкие для нас и смешные для иностранцев случаи возвышения в Петербурге цен на первые потребности народного продовольствия оттого, что барки останавливаются с половины лета на зимовку за недостатком воды в расстоянии 200 верст и менее от Петербурга..."
   Как это ни странно, но против профессора Щеглова ополчился не кто иной, как сам генерал-майор корпуса инженеров путей сообщения Дестрем, который стал доказывать, что железные дороги России не нужны. Вслед за этим всерьез встревожились владельцы конно-степных заводов. Они испугались, что с появлением железных дорог никто не станет покупать лошадей. Помещики крупных имений задумались о своем: кто же у них будет покупать овес, когда появятся первые стальные пути? Хозяева ямских предприятий тоже загоревали - уменьшится число пассажиров. Не меньшая тревога всколыхнула и содержателей постоялых дворов и корчмарей: никто не станет больше покупать сено и пить водку! Каждый думал о своем. В газетах и журналах запестрели статьи о паровых перевозках. Противниками железных дорог выступали министры, помещики и даже главноуправляющий путями сообщения Толь. Он заявил, что "в России быстрая и срочная доставка по большей части не нужна".
   Многого из того, что происходило, демидовский управитель Данилов не понимал. Но одно ему было ясно: постройка железных дорог потребует огромного количества железа. А где его брать, как не на Урале? На то и существуют демидовские заводы, чтобы поставлять железо! Поэтому Данилов так охотно одобрил планы Черепановых.
   "Когда решится спор, - рассуждал про себя управитель, - к тому времени у нас и пароходная телега будет готова. Это лучше всякого слова убедит в том, на что способны наши заводы! Да и Демидовым лестно станет. Особенно возгордится этим Павел Николаевич. Нигде в России еще нет подобного, а у нас, в Нижнем Тагиле, уже своя первая железная дорога!.."
   Павел Данилович не замедлил отдать по конторе распоряжение, чтобы все необходимое для Черепановых доставлялось без задержки.
   Данилов отчетливо представлял себе, что может произойти, если в стране начнут строиться железные дороги. Хотя Россия и отстала в плавке чугуна, но уральские заводы все же давали в год свыше четырех миллионов пудов кричного железа. Шутка ли! Уральское железо проходило обработку под особыми кричными молотами и вполне заслуженно пользовалось доброй славой. Из-под прокатных станов на горных заводах выходили и плотный лист и крепкие шины. Верно, Англия сейчас шла впереди, но уральские умельцы многому могли поучить английских мастеров. Крепостное состояние мешало русским литейщикам и металлургам показать себя во всей силе.
   Мирон Черепанов с большой радостью возвращался на Урал. Колесный путь дальний и томительный. Сибирская дорога пролегала через Казань, Башкирию, пересекала глухие леса, горы и шумные реки. Чем ближе подъезжал путешественник к родному краю, тем пестрее становились краски осени. Леса сбросили золотую листву, только одни осиновые рощи пылали последним ярким багрянцем, да темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под сибирским ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай. Перелетные птицы покинули края, охваченные дыханием осени. Только на глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие уточки-подранки да обессиленный лебедушка - не видать им больше ясных теплых дней!
   Осень навевала тоску, но стоило показаться вдали синей гряде знакомых гор, и Мирон встрепенулся, загорелся нетерпением. Теперь до Нижнего Тагила рукой подать!
   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   1
   По возвращении в Нижний Тагил Мирон сразу взялся за работу. К этому времени Ефим Алексеевич постепенно оборудовал большую мастерскую. В ней работало около полусотни отборных мастеровых: семнадцать слесарей, шестнадцать плотников, семь кузнецов и четыре машиниста. Черепановы соорудили плавильную печь, в которой сами плавили металл и сами отливали детали машин.
   Днем и ночью механиков одолевали мысли о конструкции "сухопутного парохода". Не раз они вдвоем шагали по пустырю по направлению к Выйскому заводу; здесь намечено было уложить первые колесопроводы. По ним и пойдет их машина. Загодя они заказали отливку колесопроводов на Выйском заводе, а колеса - в Верхне-Салдинском.
   Постройка пути мало беспокоила Черепановых. К этому времени на русских заводах накопился большой опыт: подобная первая внутризаводская рельсовая дорога была проложена еще в 1763 году на Змеиногорском руднике, на Алтае, русским механиком Кузьмой Дмитриевичем Фроловым. Его сын Петр Кузьмич затеял большое дело. Он вынес железную дорогу за пределы завода и создал несколько проектов многоверстных железных дорог. В 1806-1809 годах Петр Кузьмич соорудил рельсовую линию между Змеиногорским рудником и заводом, который был ставлен на реке Кораблихе, притоке Алея.
   Самое замечательное - то, что строитель впервые применил выравнивание местности. Он скопал крутые уклоны, сделал выемки грунтов, построил над глубокими оврагами мосты, пробил тоннели в горах - и дорога стала весьма удобной для движения, потребовала меньше тяговых усилий при перевозке грузов, да и опасности крушений исчезли.
   Кроме того, Фроловы много думали и над формой колесопроводов. Это было чрезвычайно важно. До них применялись колейные рельсы, представлявшие собою углубление для колеса. Такие и видел Мирон за границей. Фролов придумал более надежные и удобные колесопроводы: он придал рельсу выпуклую форму. Такие колесопроводы не засорялись, с них легко скатывались упавшая руда, песок, грязь. А чтобы колесо прочно держалось на рельсах, он изменил его форму, устроив по его окружности желоб. Теперь вагонетка прочно и беспрепятственно катилась по путям.
   Об изобретении Фролова много позднее написал профессор Санкт-Петербургского университета Щеглов. Черепановы эту статью не читали, но через досужих людей знали о ней и решили применить колесопроводы русского механика. Однако Ефим и Мирон пошли дальше Фролова: на Алтайской железной дороге вагонетки двигались конной тягой, а Черепановы решили поставить на рельсы паровой двигатель. Это было в России впервые.
   За плечами Черепановых был большой опыт: они построили несколько паровых машин. Механики понимали, что центральное место в двигателе займут котел и топка. Расчетами ни отец, ни сын никогда не занимались, до всего доходили чутьем и опытом. Вот и сейчас им предстояло решить, как устроить машину, чтобы топка давала равномерный жар и чтобы котел выдержал большое давление паров. До всего они доходили после больших раздумий и неудач. Опыты и работа отнимали много времени, а санкт-петербургская контора торопила.
   Данилов, интересуясь ходом дел, обязал Черепановых представлять "двухседмичные" сведения о наличности материалов при Выйском заводе, "какие из оных продвижаются при заводе вновь заводимые постройки".
   Вскоре Черепановы представили в Нижний Тагил рапортичку о своей работе, а в ней сообщали, что "ко вновь строящемуся пароходному дилижанцу приготовляются деревянные модели, по коим отливаются чугунные и медные припасы, равно и отковываются железные принадлежности, кои изготовляются своими рабочими, где находились разных цехов рабочих до 21 человек".
   Мирон с плотниками тщательно мастерил деревянные модели, а отец весь январь следил за отливкой главных частей двигателя. Ефим помолодел в работе и успевал всюду: вместе с кузнецами он занимался поковкой железных частей, с литейщиками отливал чугунные и медные принадлежности. Им мерещился "сухопутный пароход". Вот перед ними лежат только что отлитые, еще теплые детали. Как приятно взять их в руку! Теплая шестеренка согревает шершавую руку, приятно давит на ладонь. Еще приятнее смотреть, как на станке обрабатывается медная деталь. Ефим аккуратно и крепко прижимает резец, быстро вращается валик. От резца вьется дымящаяся стружка. Она горит, сверкает, извивается змейкой и, обрываясь, падает у ног. Превосходно! Прекрасно дышится за кипучей работой, весело смотреть на белый свет! Черепановы так увлеклись делом, что позабыли об окружающем.
   В работе все: и радость и печаль. В творческом труде обо всем забудешь!
   Но люди не могли забыть о Черепановых. По Нижнему Тагилу прошел слух об их машине. Больше всех взволновал этот слух владельца заводской конницы Климентия Ушкова. Умный и строптивый Климентий Константинович давно уже недолюбливал Черепановых, страстно завидуя им. Весть о том, что Ефим с сыном строит "сухопутный пароход", на котором будет доставлять руду к заводу, сильно взбудоражила Ушкова.
   Крепкий, важный старик явился в домик Черепановых. Он без приглашения, по-хозяйски уселся к столу и, сознавая свое значение, строго спросил Ефима:
   - Правда, что ты новую машину строишь?
   - Правда, - подтвердил Черепанов. - Если хватит сил, она во многом облегчит труд человека!
   - Сатанинское дело ты задумал, Ефим! - И, подняв перст, Ушков указал на иконы. - Ты о боге подумал? Не вечны мы тут, человеки, на земле. Позовет нас господь ко престолу и спросит, как жили? Брось, Ефим, черта тешить!
   Механик покраснел, вся кровь ходуном заходила в нем. Знал он: не о спасении души заботится Ушков, а о своей выгоде. Пойдет "пароходка", конница Ушкова останется без дела. Овладев собою, Ефим ответил сдержанно:
   - Умен и силен ты в священном писании, Климентий Константинович, уважаем нами. Но прошу тебя, не страши адом! Работному человеку ад не страшен, ему пекло уготовано тут, на земле. Гляди, как маются!
   - Молчи, вольнодумец! - прикрикнул Ушков. - За такие речи язык рвут!
   - Не чаю в тебе доносчика видеть! - спокойно отозвался Черепанов.
   - Доносчиком николи не был и не буду! - сердито перебил владелец конницы. - Но скажи, зачем хлеб отнимаешь у меня? Ты и так счастлив: вольной обладаешь, а я все в ярме. Ах, Ефим, Ефим, для кого стараешься?
   - Для народа своего стараюсь! - твердо ответил Ефим Черепанов. - Не обессудь, Климентий Константинович, не могу я отречься от своей мечты! И не завидуй, - что за "вольность" пожалована мне? Как медведь на цепи топчусь. Суди сам: вся семья в крепостных, сын Мирон тож в рабстве. Какие тут радости? Подумаешь, сердце кровью обливается. Не трави мои раны!
   Ушков тяжело опустил голову. В густых темных волосах его серебрилась ранняя седина. С минуту длилось тягостное молчание, потом гость оживился, положил руку на плечо Черепанова.
   - Послушай, друг, - вкрадчивым голосом заговорил Ушков. - Чую, тяжко тебе отречься от выдумки. Да и барские холуи строги, теперь не отвяжутся. Вот что скажу, друг: бери отступного, - молчи только, а машины пусть не будет. Скажешь, не вышла.
   Словно огнем обожгло Черепанова.
   - Не будет этого! - резко бросил он в лицо Ушкову и вскочил.
   - Значит, ни так, ни этак? Подумай, Ефим, как бы потом не пожалеть! со вздохом сказал тот.
   - Не пожалею! Сам не сроблю - сын Миронка сделает. Он дальше моего шагает!
   - Шагает-то шагает, но могут и остановить! - с многозначительной улыбкой перебил Ушков. - Ну что ж, тебе виднее!
   Владелец конницы встал, надел шапку. У порога он снова задержался и сердито обронил:
   - Не суждено, выходит! Отныне мы, Ефим, с тобой враги! Насмерть враги! - Он хлопнул дверью, и вскоре за окном проплыла его могучая прямая фигура.
   На душе Ефима стало тяжело. Угрюмый, ссутулившись, он прошел на свою "фабрику", целый день лихорадочно работал и молчал...
   На Камне всю зиму лютовали морозы, на дорогах и в степях бушевали метели. Глухо гудели боры в горах. Господский парк разубрался в иней. На льду пруда темнели фигуры одиноких рыбаков, ловивших на блесну рыбу. На берегу возвышались громадные ели, отягощенные шапками снега. Застыла земля под зимним одеялом, укрылись звери в берлогах. Ночи пали темные, глухие, со спокойной и ясной тишиной. От жарких домен над Нижним Тагилом алело зарево.
   В самую студеную пору, преодолев снега и расстояние, из далекого скита пришел старец Пафнутий, согбенный желтоликий кержак. Он забрел в избушку Черепановых, благословил хозяйку и попросил истопить баню.
   Евдокия со снохой наносили воду, накалили каменку и проводили старца до бани. Приход скитника не сулил хорошего.
   "До Ефимовой души добираются! - хмуро подумала поблекшая женка. Обидится отец и прогонит наставника!"
   Ей не хотелось обижать мужа, но она боялась и скитника.
   Старец долго распаривал свое костлявое тело, кряхтел. Ополоскался, обрядился в чистое белье, вернулся в светлицу. Только уселся за стол, и Черепановы подоспели. Они низко поклонились старцу и стали умываться. Хозяйка тем временем покрыла стол скатертью, положила свежий пахучий каравай, расставила чашки, разложила ложки и с ухватом потянулась в печь. От горячих горшков запахло вкусным варевом - жирными щами, бараниной. Свежие, умытые механики сели за стол, настороженно поглядывая на старца.
   Наставник Пафнутий молчаливо полез в дорожную котомку, извлек из нее деревянную чашку и ложку.
   - Не мирщусь! - пояснил он хозяину. - Ни мяса, ни парного не принимаю. Сделай-ка мне, хозяюшка, тюрю.
   Евдокия тяжело вздохнула.
   - Эстоль брел, через пустыни и горы, и на одном квасе. Сгибнешь, батюшка, этак! - заикнулась она.
   Скитник строго посмотрел на женщину.
   - Тело смердящее пусть гибнет, а душа возрадуется. Горе филистимлянам, кои душу дьяволу продают! - торжественно произнес он, и глаза его фанатически блеснули.
   Мирон хмуро посмотрел на старца. Тленом веяло от хилого сухого скитника. Бледное, изборожденное глубокими морщинами лицо, сивая с желтизной борода делали его неживым, выходцем из могилы. Голос старца звучал глухо, зло.
   Он настоял на своем: хозяйка налила ему чашку квасу, накрошив туда хлебного мякиша. Старец поднялся, а за ним поднялись и повернулись к образу хозяева. Стали истово молиться.
   Старец Пафнутий женок за стол не пустил, и они насыщались за холщовой занавеской. Все ели молча, уткнув глаза в чашки. Время от времени скитник кидал грозные взгляды на механиков. Он привык к покорности своей паствы и потому, заметя торопливость Мирона в еде, постучал ложкой по столу:
   Не торопись, малец! Бесовское дело обождет!
   - Ты что, дедушка, грозишь? - вспыхнул Мирон. - Откуда выискался такой строгий? Батя у нас за столом за старшего, ему и строжать!
   Глаза скитника недобро сверкнули.
   - Кш! Кш! - застучал он ложкой. - Зелен речи держать! - Он отодвинул чашку. - Ефим, я к тебе пришел! - скрипучим голосом обратился он к Черепанову. - Пора подумать о спасении души! По земле идет блуд великий, ловцы сатаны пленяют души христиан. От скита послан сюда!
   - Какая нужда во мне вышла, батюшка? - сдержанно спросил Ефим. Он отложил ложку, утер бороду.
   - Без нужды, страстотерпцы, живем. Малому невеликое надо. Душу твою спасти пришел!
   - Погоди, батюшка, что-то рано засобирался. Вот "пароходку" отладим, тогда и посмотрим, что будет.
   - Не построишь ты своего демона. Прокляну! - Скитник вскочил, поднял над головой двуперстие. - Прокляну! Анафеме предам!
   - Ни я, ни сын мой с демонами не знаемся! - не уступал Ефим.
   - А какая сила сидит в железном чреве? Кто вечно в огне в кипящем обретается? Сатана! Вот кто двигает твои машины! Дьявол! Дьявол! - истошно закричал старец, и в углах рта его выступили пузырьки пены.
   Черепанов пристально взглянул на скитника и спокойно ответил:
   - Пар есть сила чистая, светлая! И облачко лебяжье - тот же пар на воздусях! Никакой нечисти в своей затее мы не видим. И ты не грози нам. Не дано тебе судить нас! Мы облегчение несем народу, а ты назад тянешь!
   - Верно, батюшка! - обрадовался Мирон.
   Холщовая занавеска шевельнулась, из-за нее выглянули встревоженные лица хозяек.
   - Ты, младень, помолчи! - стукнул посохом старец. - С отцом веду речь, а не с тобой. Помолчи, окаянец! - сверкнул он мрачными глазами в сторону молодого механика.
   - Он не дите, а умелец! - с гордостью за сына прервал скитника Черепанов. - И запомни, батюшка, Мирон не окаянец! На Камне он первый механик. И в Англии, в иноземщине, он побывал и людей и многое другое повидал. И тебя поучить может кой-чему!
   - Эвон куда метнуло! - затряс в ярости посохом старец. - И ты, человек в разуме, мне перечишь? А коли в иноземщине был, то пусть пред святой иконой речет, что бритты - и те свои машины, сказывают, поломали, ибо злой дух в них хлеб от христиан поотнимал! Злой, песий дух в машинах!
   Черепанов нахмурился. Упрямство кержацкого старца вывело его из себя:
   - Злой дух у тебя под хламидой! Чего рычишь, как зверюга! Пришел под чужой кров и шумствуешь. Ведомо тебе, что бритты не потому поломали свои машины, что они худы для них. Восстали они против тяжкой кабалы своих заводчиков. Кабы машина - труженику, он радовался бы ей!
   Старец опешил от неожиданного отпора, вылупил белесые глаза на Черепанова, и посинелые губы его задрожали в ярости.
   - Свят, свят! Бес в нем, бес! - закрестился он, проворно собрал котомку и взял в руку посох. - Не место мне тут, где старших не почитают да с бесовской нечистью водятся. Николи подобного не видано и не слыхано! Не будет моего благословения на вас! - Он закинул лямки котомки за плечи, перекрестился на иконы и, не оглядываясь, плюясь и ахая, пошел прочь.
   Только скрылась за дверью хилая фигура скитника, как Евдокия вышла из-за холщовой занавески и с укором посмотрела на мужа.
   - Что ты наделал, Ефим? Теперь на весь Камень опозорит! И ты хорош, задираешься, с кем не положено! - накинулась она на сына.
   Старик сел на скамью, улыбнулся жене:
   - Ну, чего расхорохорилась, как воробей перед дракой! Честное, моя милая, не опозоришь! Золото и в грязи блестит. Дело само за нас с Мироном покажет. Садитесь-ка, женки, за стол, благо кислый дух унесло! - оживился он. Угрюмость с его лица как рукой сняло. Он спокойно принялся за еду.
   - Батюшка, а ведь он в Кержацкий конец побежал! - вдруг осенила Мирона догадка. - Вот светопреставление!
   - Пусть, а мы свое дело знай: пустился в драку, кулаков не жалей! Мои думки сейчас о другом - о котле!
   - Ты бы хоть за столом, отец, о другом сказал! - со вздохом взглянула на него женка.
   - Матушка! - улыбнулся Мирон. - Разве можно думать о другом, когда всю душу одна мысль захватила!
   За окном синел ранний зимний вечер. Вороны с граем кружились над высокими березами, примащиваясь на ночлег. Заголубели снега. В морозном небе замерцали звезды. Прямо из-за стола отец и сын снова пошли в мастерскую.
   Черепановы упорно добивались своего, и в марте котел был готов. Его установили на железную раму-основу "сухопутного парохода" и решили испытать. На площадке, обнесенной плотным забором, было чисто, просторно. Синело апрельское небо. Неподалеку в овражке шумел ручей, - с верхов к пруду торопились талые воды. У закраин пруда лед вздулся, посинел. На фоне светлого неба черными ветвями четко рисовались деревья. Во всем - и на горах, и в лесу, и в беге облаков, и в первых талых ручьях, и в жухлости оседающего снега - чувствовалось приближение весны. Вот-вот на Урал золотую землю - тронутся косяки перелетных птиц!
   Радостное пробуждение природы придавало Черепановым сил, но в душе каждого из них росла тревога. Отец явно волновался за исход испытания. Сына сжигало любопытство: какое давление пара выдержит котел? От этого зависит все! Он решил не щадить ни себя, ни своего изобретения, лишь бы установить предел давления.
   Ранним утром разожгли топку. Уголь разгорелся жарко. Ефим стал подбрасывать топливо, не сводя настороженных глаз с предохранительного клапана, к которому прижимался стальной рычаг с делениями, а на рычаге была прикреплена тяжелая гиря. Прошло много томительных минут, пока в котле нагрелась вода и гиря на рычаге незаметно сдвинулась с места. Из трубы колечками, с легким шумом выбрасывало дым. Мирон с замиранием сердца следил за машиной. В нее быстро вливалась жизнь: заструилось тепло, почти незаметно для глаза задрожали стальные части. В железном чреве копилась и давала о себе знать нарастающая сила, толкавшая рычаг. Гиря медленно, ровно тронулась в путь: миновала третье, четвертое, пятое деление. Жар становился сильнее, вздохи паровика мощнее. Ефим усиленно подбрасывал уголь; раскаленный добела, он гудел в топке ярким пламенем. Черепанов стоял у рычагов и весело поглядывал на сына.
   В чистый, прозрачный воздух неожиданно вырвалась белая струйка пара, клапан приоткрылся, и из него раздался радостный, ободряющий звук. Он призывно раскатился по горам, и на него вдали отозвалось эхо. Звонок и певуч весенний простор! От этого звенящего, пробуждающего звука, схожего с заводским гудком, у молодого механика затрепетала каждая жилочка.
   За дощатым забором послышались встревоженные голоса. В щели, в круглые дырочки от выпавших сучков смотрели чьи-то любопытные глаза. Там, за площадкой, происходило движение, суетня и говор.
   Снова взвился белый рыхлый парок, толчками поднимаясь к небу и тая, а вслед за ним, как торжественный призыв, тонко и голосисто что-то загудело-запело. За оградой раздался хмурый, удивленный возглас:
   - Ревет, дьявол!
   Десятки глаз, потемневших от страха, настороженных, незаметно следили за Черепановыми и машиной. Поодаль на дворе толпились мастеровые: во избежание несчастий Ефим не допускал их близко. Они с радостным изумлением смотрели на механика. Широкоплечий, коренастый, с распущенной бородой, Ефим величаво стоял на мостике у котла, и лицо его лучилось от радости. Паровик работал ритмично, исправно, с пружинистой эластичной силой, словно в нем билось молодое, крепкое сердце.
   - Породил беса и тешится! - снова раздался за оградой неприязненный возглас.
   Черепанов удивленно взглянул на сына:
   - Кто это?
   - С Кержацкого конца все старики и старухи прибрели. И откуда прознали?
   Ефим нахмурился. На душе угасла радость. Темная, чужая сила вторгалась в его замыслы, не давала спокойно работать. Да что старики! Приказчики - и те, соблюдая приличие, боясь демидовской кары, шутя, а на самом деле с недоверием и ехидцей спрашивали:
   - Ну, скоро своего змея-горыныча пустишь? А как ты думаешь, доберется он до Санкт-Петербурга?
   Не нравились Черепанову эти скрытые, но язвительные насмешечки. Спасибо, работные относились к нему доверчиво. Они, не скрываясь, гордились Черепановыми.
   - Гляди, чего может достигнуть простой русский человек! - говорили в рабочих семьях. - Ума палата, руки золотые. Эх, кабы не крепостные цепи, ух, и размахнулись бы!..
   Между тем давление пара в котле усиливалось: об этом говорили деления на рычаге. "Хватит!" - решил Ефим, но иначе думал сын:
   - Давай, батюшка, до последнего!
   - Да ты что! Не выдержит! - запротестовал отец.
   - Может, и не выдержит, а испытать надо. Все нужно знать, чтобы добиться лучшего. - Глаза Мирона горели. Он с надеждой смотрел на отца.
   - Пробуй, только осторожно! - Ефим уступил место сыну и, сойдя с мостика, озабоченно предостерег мастеровых своей "фабрики": - Подальше, братцы, не ровен час взорвет! Покалечит!
   На дворике стало тихо. Притихли и за забором. Мирон внимательно осмотрел котел, проверил, есть ли в нем вода, и подбросил уголь, а сам отошел подальше. Подле машины оставаться становилось опасно. Риск взбудоражил молодого механика. Скажи ему сейчас: "Оставь все, останови машину", - он ни за что не сделал бы этого! Он готов был лечь под плети, лишь бы добиться своего: узнать силу пара. А до этого приходилось доходить опытом.