Страница:
Когда наши корабли отошли от причалов, воины взволнованно загомонили, всем было ясно, что это не обычное сторожевое плавание, а морской поход с высадкой на вражеский берег, иначе зачем бы я приказал погрузить на суда и триста лошадей для стрелков и телохранителей, и своего Уголька? А догадаться, против кого мы выступаем, теперь было нетрудно. Однако, несмотря на грозную славу северян, моя дружина не испытывала страха перед этими берсерками. После побед над жунтийцами и вратниками она твердо верила в свою силу, ну и в меня, конечно, тоже. Так что ребята не унывали, а, наоборот, шутили и смеялись. Надо сказать, они верили в победу потверже, чем я: никогда еще мне не приходилось бросаться на противника вот так, как в омут головой, не имея ни малейшего представления о его численности, о расположении его сил, о предводителях его войска (ведь даже имена ярлов я узнал лишь потом, после высадки). Но пойти на попятный я уже не мог, это значило бы поступиться принципами, чего я делать, как уже сказано, не привык. Поэтому я стоял на носу флагмана и нетерпеливо всматривался в серый горизонт, ожидая, когда же появятся очертания Антланда.
Свежий ветер нас не подвел, не прошло и шести часов, как я завидел впереди темно-зеленую полоску суши. Дав условленный семан собраться кучней, я направил флотилию к берегу, спеша высадиться, пока нас никто не обнаружил. Волновался я напрасно. То есть обнаружить-то нас обнаружили, но приняли за своих, возвращающихся из удачного набега, и лишь когда мы приблизились, кто-то из этих варваров разглядел очертания судов и сообразил, что они не похожи на корабли северян. И поскольку варвары привыкли нападать, а не отражать набеги, некоторое время среди них царила растерянность, прзволившая нам беспрепятственно высадиться на берег и построиться в боевые порядки.
После этого я двинул свое войско колонной туда, где прежде стояло селение Хримстад, самое крупное на острове. По моему мнению, северяне должны были там обосноваться. Свои корабли я бросил на произвол судьбы, кроме тех десяти, на которых стояли баллисты: этим я приказал двигаться вдоль берега параллельно нашей колонне и, когда начнется битва, зажечь селение холлерной, пусть враги видят, что нажитое ими превращается в пепел, пока они сражаются с нами. Это я, пожалуй, сделал зря. Из Хримстада вышли на бой около тысячи воинов против моих пяти тысяч, я прижал северян к морю и перебил всех до одного, так что мог бы и дальше сохранять внезапность удара: однако поднявшиеся к небу столбы дыма от подожженной деревни известили весь остров, что на нем хозяйничает враг, и когда мы, пройдясь по всей западной оконечности острова, устремились на восток, на подходе к деревне Гула нас поджидало объединенное войско противника. Уж не знаю, случайно ли так вышло или варвары прослышали о холлерне, но только встретили они меня чуть ли не на самой середине острова, то есть милях так в десяти от берега (ведь Антланд — остров большой), куда самая мощная баллиста не могла добросить горшка с зажигательным зельем. Тем самым враги лишили меня главного оружия. Развернув свои войска в фалангу, я с высоты седла окинул противника взглядом и решил, что преимуществ у меня маловато: если северяне уступали нам в численности, то ненамного. К тому же первые ряды их клина тоже имели, подобно моим бойцам, кольчуги и шлемы. Тактика северян не представляла собой загадки — они явно собирались рассечь мою фалангу надвое, а потом развернуться и ударить обеим половинам во фланг или же разгромить их поочередно. Беда в том, что тактика эта была весьма действенной и со времен изобретшего ее полководца Ксантиппа Исократида никто так и не придумал, что ей противопоставить, кроме встречного удара таким же клином. Будь у меня побольше стрелков, я бы взялся проредить этот клин, но двум сотням лучников эта задача не по плечу. Северяне — не вратники, они не потеряют строя, когда дойдут до нас, и удар сохранит свою пробойную силу. Я впервые столкнулся с противником, обладавшим и рвением и умением, и, не стану скрывать, мне стало страшновато.
Но, возможно, конница лучше справится с этим кабаном, подумал я, привстав на стременах и разглядывая четкий тупой клин северян. Если удастся пробить его внешний кольчужный слой и ворваться в мягкую сердцевину…
Я быстро подозвал тагмархов и отдал ряд приказов. Если эти распоряжения и удивили кого-то, то никто не подал вида. А сам я со стрелками и телохранителями подался на правый фланг, где и выдвинулся в косом построении, нависая над левой стороной наступающего клина.
Когда клин приблизился на расстояние выстрела, мы принялись осыпать северян стрелами, стараясь бить только по середине их фланга, где я намечал прорыв. Северяне перешли с шага на бег, но, как я и ожидал, не утратили своего клиновидного построения; на месте сраженных тут же появлялись их товарищи, и брешь не расширялась.
Но вот в середине обращенной ко мне грани живой пирамиды блеск кольчуг, похоже, потускнел, и я устремился туда, увлекая за собой вооруженных копьями и мечами телохранителей. По обе стороны от каждого телохранителя находилось по лучнику, и они тоже скакали за мной, продолжая осыпать врага стрелами. Лишь когда нас отделял от северян бросок копья, они дружно убрали луки в гориты и взялись за мечи, одновременно придерживая коней и давая телохранителям вырваться вперед. Мы врезались в строй противника, как копье, брошенное умелым охотником, глубоко вонзается в бок кабана. Стрелки потрудились на славу, уложили тут почти всех воинов в кольчугах и шлемах, но это отнюдь не значило, что нам пришлось легко. Конница сильнее пехоты, только когда пехота удирает и остается лишь рубить бегущих.
А эти ребята не побежали. Они набрасывались на нас со всех сторон, подсекали ноги коням, стаскивали телохранителей и стрелков с седел и раскраивали им черепа тяжелыми обоюдоострыми секирами. Нас бы, несомненно, вскоре смяли, но в проделанную нами брешь в стене щитов уже врывались гоплиты фаланги, которая под ударом клина сломалась, как доска под топором, и зажала клин между двумя половинами. Я к тому времени уже не следил за боем, сосредоточившись лишь на том, как бы уцелеть самому, и неистово отбивал клинком чужие копья, секиры и мечи. Уголек тоже старался вовсю: казалось, он лягался всеми четырьмя ногами одновременно и во все стороны, и пораженные северяне так и разлетались под его ударами. Но, несмотря на его и мои усилия, пару раз мне спасла жизнь только отличная, вюрстенской работы, кольчуга, выдержавшая и меч рослого северянина, которого я тут же и зарубил, и тяжелый топор, брошенный каким-то отчаявшимся врагом издали. К тому времени, когда накал боя вокруг меня поутих и я смог окинуть взглядом общую картину битвы, победа уже явно склонялась на нашу сторону. Еще один, пусть самый слабенький удар, и северяне сломаются. К сожалению, нанести его мне было решительно нечем Я мысленно поклялся, что если уцелею, то никогда больше не повторю такой глупости — идти в сражение, не имея резерва. Но пока придется нам побеждать тяжелым способом. Я уж было собирался снова ринуться в гущу сражения, но тут произошло нечто такое, чего никто не ожидал. Откуда-то позади вражеского клина вылетел некий темный предмет и, описав в воздухе дугу, приземлился посреди врагов, взорвавшись пламенем и вызвав неописуемую панику. А за ним еще один, и еще, и еще. И не страшившиеся ни стрел, ни копий, ни мечей северяне дрогнули, заколебались и… побежали. Как ни изумило меня такое чудо, у меня хватило сообразительности им воспользоваться.
— Не отставать! — заорал я во весь голос. — Догнать и уничтожить!
И, подавая пример, сам устремился в погоню за северянами, бросив меч в ножны и вынимая из горита лук. Правда, пускал я его в ход только в тех случаях, когда беглецы останавливались, сбивались в кучки и давали жестокий отпор преследователям. Не теряли времени даром и мои лучники, и, когда мы в очередной раз остановились расстрелять издали два десятка выстроивших «ежик» северян, нас догнал всадник на серой кляче, в котором я без особого удивления узнал Кольбейна, оставленного мной на кораблях командовать баллистами. Прекрасно понимая, что он по существу выиграл эту битву (если не всю кампанию), я подъехал к нему и в порыве чувств так крепко обнял, что он даже крякнул. Я смог спросить только одно:
— Как?..
— Просто, — улыбнулся он, вытирая со лба пот, смешанный с кровью от пореза. — Мы подплыли к Гуле еще утречком и стали против нее на якоре, дожидаться, значит. Только гляжу я на берег, и чего-то там не так, вот только не пойму что. А потом меня как громом поразило — тишь там полнейшая, словно вымерла деревня. Но ведь нет, дым-то из труб тянется, стало быть, там кто-то все же есть. Ну я и решил разведать. Отправил туда на лодке Глума и Генри на случай, если разбойники устроили засаду. Парни, значит, высадились, зашли в ближайший дом, где явно кто-то был, и вскоре выбегают на берег и отчаянно машут нам, подплывайте, мол. Ну мы подплыли и осторожно высадились, и тут Глум с Гейри, не говоря ни слова, потащили меня в тот же дом, дескать, сам все узнаешь. Ну а там нас встречает баба зареванная, говорит, что из исконных антландок. Мужа ее убили, когда северяне захватили остров, а ее и других женщин оставили в живых и сделали наложницами ярловых дружинников. А сегодня перед рассветом все дружинники ушли по дороге к Илувеллиру, где собирались дать бой «мальчишке Фюрбранду». Выслушал я это, выхожу на крыльцо и говорю ребятам: так, мол, и так, поджигать Гулу более не требуется. Ну а те подняли крик: что же получается, такая битва, да без нас, позор и все такое. Ладно, говорю им. Раз уж нас поставили обслуживать баллисты, найдите тут повозку и погрузите на нее хотя бы одну баллисту и горшки, тогда наше прибытие на поле боя не будет нарушением приказа. И надо же — они все так и сделали, и хорошо, что в Гуле нашлись кое-где по дворам лошаденки, а то бы ребята сами впряглись в оглобли, так им хотелось поучаствовать в «славной битве». Ну а когда мы подъехали, я сразу приказал, не снимая с повозки, заряжать и — «Файр!». — Он ухмыльнулся, точно воспроизводя мою интонацию. — А тем, которые не стреляли, велел ударить по северянам с тыла. Сам же остался с Глумом и Гейри защищать баллисту в случае, если северяне попробуют напасть и уничтожить ее. Но теперь опасности нет, и я решил, что пора доложить о случившемся. Надеюсь, принц не сочтет, что я нарушил приказ? — Он вопросительно посмотрел на меня.
К тому времени, когда он закончил свой рассказ, было покончено и с сопротивлением северян. Мы преследовали их по всему острову, пока не стемнело, и с рассветом уцелевшие стянулись на каменистый мыс в восточном конце острова, где и выстроились «ежом» для последнего боя, который я им, впрочем, давать не собирался, и они это прекрасно понимали. Они стояли там с угрюмыми лицами, крепко сжимая мечи, копья и топоры, отлично зная, что сейчас произойдет: сначала мои стрелки будут спокойно расстреливать их с коней поверх голов загородившей выход с мыса фаланги, а потом, когда варварам надоест умирать бесславной смертью и они бросятся на нашу стену из щитов, их примут на копья гоплиты и… все будет кончено.
Но я все еще сидел на неподвижном Угольке, не подавая семана. Что-то мешало мне отдать роковой приказ и разделаться с последними пришельцами. Не жалость, нет, никакой жалости к врагам — пусть даже храбрым врагам — я не испытывал. Скорее, мне была небезразлична судьба несчастных женщин, которым предстояло овдоветь вторично, и еще вопрос, найдут ли они других мужей из числа своих соотечественников с материка. А заселять остров надо, иначе его снова захватят какие-нибудь морские разбойники или чрезмерно прыткие соседи.
Вот эти-то соображения и побудили меня спрыгнуть с коня и пройти меж расступившихся воинов к рядам северян. Не дойдя до них шагов тридцати, я остановился и крикнул:
— Есть среди вас ярлы?
Вперед вышел рослый широкоплечий воин лет сорока, с кудлатой черной бородой и тяжеленными кулаками, заставлявшими гадать, зачем ему нужны висевшие по бокам меч и топор.
— Я — ярл Хаки, сын Гьюки. Ярл Бьерн пал на Илувеллире, а ярлы Свейн Голоногий, Мейти, Ракни, Фроди и Эйстейн отправились в викинг, и, если бы этого не случилось, тебе ни за что не удалось бы нас победить.
— Что пользы говорить о том, что могло или не могло быть, — пожал плечами я с равнодушным видом, хотя отлично сознавал правоту Хаки. — Меня больше занимает, что будет, а чего не будет. Будет ли бой до последнего человека или мне не придется убивать столько храбрых воинов? Я лично не хочу убивать их, но примут ли они пощаду?
— Смотря кто ее дает, — отозвался ярл, глядя на меня исподлобья.
— Тот, кто может это делать, наследный принц Антии Главк. Фюрбрандер, — добавил я для полной ясности.
Хаки оглянулся на своих воинов и, видимо, прочел в их глазах согласие, так как, повернувшись обратно ко мне, он уже другим тоном (торгашеским, что ли?) спросил:
— Каковы же будут условия?
— Обычные, — снова пожал плечами я. — Ты получаешь остров в наследственное владение с обязательством защищать его и лежащий за ним берег Антии от нападения морских разбойников. В этом ты и твои люди можете всегда просить у меня помощи, я окажу ее, но и вы должны будете помочь мне оружием, если я попрошу об этом. Остальное — мелочи: признание антиек женами, хотя бы и побочными, а не наложницами, уплата вергельда за тех убитых антов, смерть которых не отомщена гибелью твоих людей, и прочее в том же роде. Думаю, это справедливо.
Хаки снова посмотрел на своих людей.
— Ты хорошо говоришь, — оценил он, — в твоих словах видна мудрость человека высокого рождения. Для нас не будет позорным присягнуть на верность тебе. Обнажи свой меч.
Я выполнил его просьбу. Хаки подошел ко мне и, взявшись за клинок, произнес слова клятвы, какую у них на севере дают при вступлении в дружину. И то же затем проделали один за другим его воины, все девятьсот двадцать шесть.
Ясно, что к концу этой церемонии я несколько поустал, но утешался мыслью, что матери теперь будет не в чем меня упрекнуть. Кажется, на сей раз я поступил достаточно разумно и дальновидно, даже на ее вкус. Об этом я и думал, щурясь от ярких лучей заходящего солнца, когда последний из северян принес присягу и тем самым поставил точку в истории моего похода на Антланд.
Догоравший костер выбросил язычок пламени, я отвернулся и зевнул. Пора, пожалуй, и в Страну Снов. Чтобы путешествие прошло гладко, я дотянулся до бурдюка и допил оставшееся вино.
Глава 8
Свежий ветер нас не подвел, не прошло и шести часов, как я завидел впереди темно-зеленую полоску суши. Дав условленный семан собраться кучней, я направил флотилию к берегу, спеша высадиться, пока нас никто не обнаружил. Волновался я напрасно. То есть обнаружить-то нас обнаружили, но приняли за своих, возвращающихся из удачного набега, и лишь когда мы приблизились, кто-то из этих варваров разглядел очертания судов и сообразил, что они не похожи на корабли северян. И поскольку варвары привыкли нападать, а не отражать набеги, некоторое время среди них царила растерянность, прзволившая нам беспрепятственно высадиться на берег и построиться в боевые порядки.
После этого я двинул свое войско колонной туда, где прежде стояло селение Хримстад, самое крупное на острове. По моему мнению, северяне должны были там обосноваться. Свои корабли я бросил на произвол судьбы, кроме тех десяти, на которых стояли баллисты: этим я приказал двигаться вдоль берега параллельно нашей колонне и, когда начнется битва, зажечь селение холлерной, пусть враги видят, что нажитое ими превращается в пепел, пока они сражаются с нами. Это я, пожалуй, сделал зря. Из Хримстада вышли на бой около тысячи воинов против моих пяти тысяч, я прижал северян к морю и перебил всех до одного, так что мог бы и дальше сохранять внезапность удара: однако поднявшиеся к небу столбы дыма от подожженной деревни известили весь остров, что на нем хозяйничает враг, и когда мы, пройдясь по всей западной оконечности острова, устремились на восток, на подходе к деревне Гула нас поджидало объединенное войско противника. Уж не знаю, случайно ли так вышло или варвары прослышали о холлерне, но только встретили они меня чуть ли не на самой середине острова, то есть милях так в десяти от берега (ведь Антланд — остров большой), куда самая мощная баллиста не могла добросить горшка с зажигательным зельем. Тем самым враги лишили меня главного оружия. Развернув свои войска в фалангу, я с высоты седла окинул противника взглядом и решил, что преимуществ у меня маловато: если северяне уступали нам в численности, то ненамного. К тому же первые ряды их клина тоже имели, подобно моим бойцам, кольчуги и шлемы. Тактика северян не представляла собой загадки — они явно собирались рассечь мою фалангу надвое, а потом развернуться и ударить обеим половинам во фланг или же разгромить их поочередно. Беда в том, что тактика эта была весьма действенной и со времен изобретшего ее полководца Ксантиппа Исократида никто так и не придумал, что ей противопоставить, кроме встречного удара таким же клином. Будь у меня побольше стрелков, я бы взялся проредить этот клин, но двум сотням лучников эта задача не по плечу. Северяне — не вратники, они не потеряют строя, когда дойдут до нас, и удар сохранит свою пробойную силу. Я впервые столкнулся с противником, обладавшим и рвением и умением, и, не стану скрывать, мне стало страшновато.
Но, возможно, конница лучше справится с этим кабаном, подумал я, привстав на стременах и разглядывая четкий тупой клин северян. Если удастся пробить его внешний кольчужный слой и ворваться в мягкую сердцевину…
Я быстро подозвал тагмархов и отдал ряд приказов. Если эти распоряжения и удивили кого-то, то никто не подал вида. А сам я со стрелками и телохранителями подался на правый фланг, где и выдвинулся в косом построении, нависая над левой стороной наступающего клина.
Когда клин приблизился на расстояние выстрела, мы принялись осыпать северян стрелами, стараясь бить только по середине их фланга, где я намечал прорыв. Северяне перешли с шага на бег, но, как я и ожидал, не утратили своего клиновидного построения; на месте сраженных тут же появлялись их товарищи, и брешь не расширялась.
Но вот в середине обращенной ко мне грани живой пирамиды блеск кольчуг, похоже, потускнел, и я устремился туда, увлекая за собой вооруженных копьями и мечами телохранителей. По обе стороны от каждого телохранителя находилось по лучнику, и они тоже скакали за мной, продолжая осыпать врага стрелами. Лишь когда нас отделял от северян бросок копья, они дружно убрали луки в гориты и взялись за мечи, одновременно придерживая коней и давая телохранителям вырваться вперед. Мы врезались в строй противника, как копье, брошенное умелым охотником, глубоко вонзается в бок кабана. Стрелки потрудились на славу, уложили тут почти всех воинов в кольчугах и шлемах, но это отнюдь не значило, что нам пришлось легко. Конница сильнее пехоты, только когда пехота удирает и остается лишь рубить бегущих.
А эти ребята не побежали. Они набрасывались на нас со всех сторон, подсекали ноги коням, стаскивали телохранителей и стрелков с седел и раскраивали им черепа тяжелыми обоюдоострыми секирами. Нас бы, несомненно, вскоре смяли, но в проделанную нами брешь в стене щитов уже врывались гоплиты фаланги, которая под ударом клина сломалась, как доска под топором, и зажала клин между двумя половинами. Я к тому времени уже не следил за боем, сосредоточившись лишь на том, как бы уцелеть самому, и неистово отбивал клинком чужие копья, секиры и мечи. Уголек тоже старался вовсю: казалось, он лягался всеми четырьмя ногами одновременно и во все стороны, и пораженные северяне так и разлетались под его ударами. Но, несмотря на его и мои усилия, пару раз мне спасла жизнь только отличная, вюрстенской работы, кольчуга, выдержавшая и меч рослого северянина, которого я тут же и зарубил, и тяжелый топор, брошенный каким-то отчаявшимся врагом издали. К тому времени, когда накал боя вокруг меня поутих и я смог окинуть взглядом общую картину битвы, победа уже явно склонялась на нашу сторону. Еще один, пусть самый слабенький удар, и северяне сломаются. К сожалению, нанести его мне было решительно нечем Я мысленно поклялся, что если уцелею, то никогда больше не повторю такой глупости — идти в сражение, не имея резерва. Но пока придется нам побеждать тяжелым способом. Я уж было собирался снова ринуться в гущу сражения, но тут произошло нечто такое, чего никто не ожидал. Откуда-то позади вражеского клина вылетел некий темный предмет и, описав в воздухе дугу, приземлился посреди врагов, взорвавшись пламенем и вызвав неописуемую панику. А за ним еще один, и еще, и еще. И не страшившиеся ни стрел, ни копий, ни мечей северяне дрогнули, заколебались и… побежали. Как ни изумило меня такое чудо, у меня хватило сообразительности им воспользоваться.
— Не отставать! — заорал я во весь голос. — Догнать и уничтожить!
И, подавая пример, сам устремился в погоню за северянами, бросив меч в ножны и вынимая из горита лук. Правда, пускал я его в ход только в тех случаях, когда беглецы останавливались, сбивались в кучки и давали жестокий отпор преследователям. Не теряли времени даром и мои лучники, и, когда мы в очередной раз остановились расстрелять издали два десятка выстроивших «ежик» северян, нас догнал всадник на серой кляче, в котором я без особого удивления узнал Кольбейна, оставленного мной на кораблях командовать баллистами. Прекрасно понимая, что он по существу выиграл эту битву (если не всю кампанию), я подъехал к нему и в порыве чувств так крепко обнял, что он даже крякнул. Я смог спросить только одно:
— Как?..
— Просто, — улыбнулся он, вытирая со лба пот, смешанный с кровью от пореза. — Мы подплыли к Гуле еще утречком и стали против нее на якоре, дожидаться, значит. Только гляжу я на берег, и чего-то там не так, вот только не пойму что. А потом меня как громом поразило — тишь там полнейшая, словно вымерла деревня. Но ведь нет, дым-то из труб тянется, стало быть, там кто-то все же есть. Ну я и решил разведать. Отправил туда на лодке Глума и Генри на случай, если разбойники устроили засаду. Парни, значит, высадились, зашли в ближайший дом, где явно кто-то был, и вскоре выбегают на берег и отчаянно машут нам, подплывайте, мол. Ну мы подплыли и осторожно высадились, и тут Глум с Гейри, не говоря ни слова, потащили меня в тот же дом, дескать, сам все узнаешь. Ну а там нас встречает баба зареванная, говорит, что из исконных антландок. Мужа ее убили, когда северяне захватили остров, а ее и других женщин оставили в живых и сделали наложницами ярловых дружинников. А сегодня перед рассветом все дружинники ушли по дороге к Илувеллиру, где собирались дать бой «мальчишке Фюрбранду». Выслушал я это, выхожу на крыльцо и говорю ребятам: так, мол, и так, поджигать Гулу более не требуется. Ну а те подняли крик: что же получается, такая битва, да без нас, позор и все такое. Ладно, говорю им. Раз уж нас поставили обслуживать баллисты, найдите тут повозку и погрузите на нее хотя бы одну баллисту и горшки, тогда наше прибытие на поле боя не будет нарушением приказа. И надо же — они все так и сделали, и хорошо, что в Гуле нашлись кое-где по дворам лошаденки, а то бы ребята сами впряглись в оглобли, так им хотелось поучаствовать в «славной битве». Ну а когда мы подъехали, я сразу приказал, не снимая с повозки, заряжать и — «Файр!». — Он ухмыльнулся, точно воспроизводя мою интонацию. — А тем, которые не стреляли, велел ударить по северянам с тыла. Сам же остался с Глумом и Гейри защищать баллисту в случае, если северяне попробуют напасть и уничтожить ее. Но теперь опасности нет, и я решил, что пора доложить о случившемся. Надеюсь, принц не сочтет, что я нарушил приказ? — Он вопросительно посмотрел на меня.
К тому времени, когда он закончил свой рассказ, было покончено и с сопротивлением северян. Мы преследовали их по всему острову, пока не стемнело, и с рассветом уцелевшие стянулись на каменистый мыс в восточном конце острова, где и выстроились «ежом» для последнего боя, который я им, впрочем, давать не собирался, и они это прекрасно понимали. Они стояли там с угрюмыми лицами, крепко сжимая мечи, копья и топоры, отлично зная, что сейчас произойдет: сначала мои стрелки будут спокойно расстреливать их с коней поверх голов загородившей выход с мыса фаланги, а потом, когда варварам надоест умирать бесславной смертью и они бросятся на нашу стену из щитов, их примут на копья гоплиты и… все будет кончено.
Но я все еще сидел на неподвижном Угольке, не подавая семана. Что-то мешало мне отдать роковой приказ и разделаться с последними пришельцами. Не жалость, нет, никакой жалости к врагам — пусть даже храбрым врагам — я не испытывал. Скорее, мне была небезразлична судьба несчастных женщин, которым предстояло овдоветь вторично, и еще вопрос, найдут ли они других мужей из числа своих соотечественников с материка. А заселять остров надо, иначе его снова захватят какие-нибудь морские разбойники или чрезмерно прыткие соседи.
Вот эти-то соображения и побудили меня спрыгнуть с коня и пройти меж расступившихся воинов к рядам северян. Не дойдя до них шагов тридцати, я остановился и крикнул:
— Есть среди вас ярлы?
Вперед вышел рослый широкоплечий воин лет сорока, с кудлатой черной бородой и тяжеленными кулаками, заставлявшими гадать, зачем ему нужны висевшие по бокам меч и топор.
— Я — ярл Хаки, сын Гьюки. Ярл Бьерн пал на Илувеллире, а ярлы Свейн Голоногий, Мейти, Ракни, Фроди и Эйстейн отправились в викинг, и, если бы этого не случилось, тебе ни за что не удалось бы нас победить.
— Что пользы говорить о том, что могло или не могло быть, — пожал плечами я с равнодушным видом, хотя отлично сознавал правоту Хаки. — Меня больше занимает, что будет, а чего не будет. Будет ли бой до последнего человека или мне не придется убивать столько храбрых воинов? Я лично не хочу убивать их, но примут ли они пощаду?
— Смотря кто ее дает, — отозвался ярл, глядя на меня исподлобья.
— Тот, кто может это делать, наследный принц Антии Главк. Фюрбрандер, — добавил я для полной ясности.
Хаки оглянулся на своих воинов и, видимо, прочел в их глазах согласие, так как, повернувшись обратно ко мне, он уже другим тоном (торгашеским, что ли?) спросил:
— Каковы же будут условия?
— Обычные, — снова пожал плечами я. — Ты получаешь остров в наследственное владение с обязательством защищать его и лежащий за ним берег Антии от нападения морских разбойников. В этом ты и твои люди можете всегда просить у меня помощи, я окажу ее, но и вы должны будете помочь мне оружием, если я попрошу об этом. Остальное — мелочи: признание антиек женами, хотя бы и побочными, а не наложницами, уплата вергельда за тех убитых антов, смерть которых не отомщена гибелью твоих людей, и прочее в том же роде. Думаю, это справедливо.
Хаки снова посмотрел на своих людей.
— Ты хорошо говоришь, — оценил он, — в твоих словах видна мудрость человека высокого рождения. Для нас не будет позорным присягнуть на верность тебе. Обнажи свой меч.
Я выполнил его просьбу. Хаки подошел ко мне и, взявшись за клинок, произнес слова клятвы, какую у них на севере дают при вступлении в дружину. И то же затем проделали один за другим его воины, все девятьсот двадцать шесть.
Ясно, что к концу этой церемонии я несколько поустал, но утешался мыслью, что матери теперь будет не в чем меня упрекнуть. Кажется, на сей раз я поступил достаточно разумно и дальновидно, даже на ее вкус. Об этом я и думал, щурясь от ярких лучей заходящего солнца, когда последний из северян принес присягу и тем самым поставил точку в истории моего похода на Антланд.
* * *
Догоравший костер выбросил язычок пламени, я отвернулся и зевнул. Пора, пожалуй, и в Страну Снов. Чтобы путешествие прошло гладко, я дотянулся до бурдюка и допил оставшееся вино.
Глава 8
Но сон мой никак нельзя было назвать спокойным. Не успел я смежить веки, как передо мной предстал точно наяву знакомый бронзовый дракон, но только живой, словно вылезший из болота, куда я кинул его обезглавленную — статую, или, что вероятней, сошедший с бронзового квадратика, что выпал из-за пазухи убитого вратника. Последнее сравнение подкреплялось тем, что поперек драконьей морды проходил шрам, словно оставленный ударом меча. Но самое удивительное, что я встретился с чудовищем не один — рядом со мной стоял, подбоченясь и положив руку на рукоять своего оружия, Мечислав. Несмотря на свой воинственный вид, он растерянно оглядывался кругом, словно не мог понять, где очутился. Мне же такой сон был не в диковинку, я сразу сообразил, чем он вызван. Увлеченный беседой с Мечиславом, я забыл выбросить бронзовый квадратик в реку. Будем надеяться, что прикосновение холодного железа свело на нет вложенную в этот знак магию. Главное — не подавать вида, будто мне страшно; помнится, Дион говорил, что колдуны убивают больше страхом, чем магией. И поэтому я, подобно Мечиславу, подбоченился с гордым видом и вызывающе плюнул в сторону дракона. Это вывело его из равновесия и заставило прервать игру в гляделки.
— Сын Погибели! — прошипел он.
— Ты к кому из нас обращаешься? — спокойно осведомился я. — Ко мне? Или к нему? — Я кивнул на Мечислава. — Твои бездарные слуги титуловали так нас обоих. Навел бы ты порядок в наименованиях, что ли, а то нас и без того вечно путают. И вообще, что тебе от нас нужно?
— Сыны Погибели! — забрызгал ядовитой слюной дракон (только не спрашивайте, откуда я взял, что она ядовитая, знал и все). — Вы посланы уничтожить меня, но я — Князь мира сего, и в нем нет равных мне по могуществу. И я сам погублю вас, всех вас, и чем больше вас соберется, тем вернее я избавлюсь от несущих мне гибель.
— Да-а? — протянул, вступая в разговор, Мечислав. — Вроде у тебя пока не очень-то получалось. Если это твои ребята напали на нас в святилище Свентовита, то тебе лучше поискать кого поспособнее. Я бы и один с ними справился, а на пару с братом мы их скосили, словно худую траву. Даже скучно!
Дракон злобно оскалился.
— Не волнуйся, долго ждать вам не придется, да и скучать не дам. Я буду постоянно наращивать мощь своих ударов, и любой из них может стать для вас роковым. Но сколько бы усилий вы ни прилагали, сколько бы вы ни уходили от смерти, мой последний удар все равно будет для вас гибельным!
— Посмотрим, — отозвался Мечислав. — А пока — получай и от меня на память! — И, выхватив меч, подскочил к дракону и нанес косой удар ему по морде, по уже имеющемуся шраму, образуя букву X.
Дракон издал оглушительный рев, изрыгнул клуб ядовито-желтого дыма и… исчез. Мечислав удивленно посмотрел на то место, где только что стояло чудовище, и покачал головой.
— Ну и дела, — вымолвил он. — Никогда такого не видал. Слушай, ведь это просто сон, да?
— Наверное, — пожал плечами я. — И если так, то не проснуться ли нам?
— Можно, — согласился он. — Вот только как?
— Позвеним мечами, — предложил я. — Глядишь, лязг нас разбудит.
— Только полегче, ни к чему их щербить.
Я обнажил меч, принял защитную стойку, по привычке, разумеется, и наши клинки со звоном встретились, скрестившись, как два шрама па морде дракона. Звон раскатился эхом, пока не заполнил собой весь мир, и все еще стоял у меня в ушах, когда я проснулся.
Разлепив глаза, я увидел, что лежащий по другую сторону кострища Мечислав усиленно трясет головой да к тому же прижимает ладони к вискам. Через некоторое время он, не размыкая век, принялся шарить вокруг, пока не нашел опорожненный мех. Сообразив, что он пуст, Мечислав наконец со стоном открыл глаза.
— Это ты все вылакал? — спросил он страдальчески.
Я кивнул.
— Там мало оставалось. А что, не надо было?
— К счастью, я запасливый. — Он с трудом поднялся, затопал к своему снаряжению и достал еще один бурдюк. Долго с жадностью пил, наконец оторвался со вздохом облегчения.
— Уф-ф! После такого сна без этого никак не обойтись. Не хочешь глотнуть? — Он подал мне бурдюк, и я охотно принял, так как в ушах все еще стоял слабый звон клинков.
От большого глотка мне заметно полегчало, видать, хорошее средство, надо будет запомнить.
— А что тебе приснилось?
— Да будто мы с тобой стоим где-то в пещере, и на нас пялится синющими глазами желтый дракон со свежим шрамом на морде…
— Погоди, — прервал я его, — кажется, нам с тобой приснилось одно и то же. И кажется, я знаю почему. — Подойдя к своей седельной сумке, я извлек бронзовый квадратик и показал Мечиславу. — Думаю, причина в нем, и если б я не коснулся его холодным железом, нам пришлось бы куда тяжелее. Мне уже доводилось сталкиваться с этой магией. — И я рассказал о сне, виденном мною в ночь после битвы при Мулетане.
Мечислав выслушал меня, а потом присмотрелся к квадратику и живо углядел то, чего я как-то не заметил.
— Смотри-ка, а у него два шрама! — воскликнул он.
Я тоже уставился на бронзовый квадратик. Все точно, драконью морду перечеркивала еще одна линия, оставленная острием другого меча, хоть и однотипного, но не моего. Только не спрашивайте меня, как я это определил, — я все равно не могу этого объяснить, скажу лишь, что у каждого меча есть свой почерк, и почерк моего меча я смогу узнать где угодно.
— Ты прав, — прошептал я, — значит, обратная связь все-таки происходила. А я думал…
— Как такое может быть?! — недоумевал Мечислав. — Как он вообще мог нам присниться, если прикосновение хладного железа должно было уничтожить магию этого… талисмана?
Этот же вопрос задавал себе и я, но убедительного ответа так и не нашел и потому лишь пожал плечами:
— Ну что я могу тебе сказать? Я ведь не Дион и в магии не разбираюсь, но возможно, магия этого дракона столь велика, что холодное железо только уменьшило ее мощь, и дракон мог лишь угрожать нам, но не исполнить свои угрозы. Как бы там ни обстояло дело, я знаю способ избавления от этой проблемы. — И, размахнувшись, я швырнул бронзовый квадратик в апые воды Магуса, где он со всплеском пошел ко дну. Или не пошел, поскольку мне показалось, что среди алых брызг скользнула черная тень.
«Наверно, опять горлум», — подумал я.
Позавтракав скромными остатками вчерашнего ужина, мы оседлали коней и отправились в путь. Но когда проехали каких-то две мили, слова нарушившего молчание Мечислава показали, что он-то вовсе не считал тему исчерпанной.
— Слушай, Главк, как ты думаешь, почему этот дракон говорил, что погубит нас, причем всех нас, так, словно нас больше, чем двое?
Я в удивлении воззрился на него, а затем покачал головой:
— Ну ты даешь! Видно, не меня одного близкие оберегали от излишних расстройств. Сколько же у тебя братьев, не считая меня, конечно?
Мечислав смущенно пожал плечами:
— Наверно, немало, если отец был хотя бы наполовину таким героем, каким его все расписывали…
— А про скольких ты точно знаешь, что они тебе братья?
— Только про тебя, — признался он.
Я рассмеялся:
— В таком случае, могу тебя просветить. Я узнал об этом от Скарти, а уж в таких делах на его сведения всегда можно положиться. Ты слышал об Альвиве, жене покойного короля Руантии Ульфа?
Мечислав наморщил лоб:
— Да вроде мне кто-то что-то рассказывал. С ней, кажется, приключилась какая-то история, ее уличили в измене, и она сбежала. Говорили еще, что Ульфа это окончательно подкосило и он вскоре умер.
— Спился, — уточнил я. — Да, все так, только приключилась с ней не какая-то история, а наш с тобой отец, и Альвива от него, как полагается, забеременела. В этом-то ее, надо полагать, и уличили, ведь Ульф ей так и не смог сделать ребенка за все годы супружества… И Скарти рассказывал, что она жила на севере у своих родственников, вместе с сыном. Правда, потом с ним что-то стряслось, не то он кого-то убил, не то его убили, но провинился сильно и потому пропал из виду. Но тем не менее он наш брат.
Мечислав только головой покрутил.
— Я чувствовал, что если последую совету Валы и отправлюсь куда сердце влечет, то меня ждет что-то удивительное. Но такого… увеличения семьи я никак не ожидал. Много их еще? Наших братьев то есть?
— Кроме как о сыне Альвивы, я слышал только об одном, — ответил я. — Жила, говорят, в то время верховная жрица всех стрег…
— Значит, не королева, а всего лишь ведьма? — разочарованно протянул Мечислав. — А я-то надеялся… — И растянул губы в усмешке, показывая, что он просто шутит.
Но его тон побудил меня ответить вполне серьезно:
— Ну вообще-то один писатель называл ее королевой. — Я благоразумно не уточнил, что, во-первых, писатель этот — столь ненавидимый им Андроник Эпипол, а во-вторых, титуловал он ее «Regina de fellatricis». — Имя у нее было какое-то ромейское, вроде бы Камилла, и, если верить Скарти, у нее тоже был сын от Глейва. Но о нем и вовсе ничего не известно. Тем не менее он есть, и мы можем ожидать встречи с ним.
— Ты думаешь?.. — Мечислав не закончил вопроса, но я его понял и кивнул:
— Да, у меня складывается отчетливое впечатление, что нас потянуло на юг далеко не случайно, что нас направила туда воля судьбы, или Воля Валы, что в данном случае одно и то же. А раз так, то почему бы той же силе не подействовать и на остальных сыновей Глейва, и если она приведет их куда-то в область Тар-Хагарта, тогда наше оружие неизбежно притянет их к нам. Или, как ты говоришь, наоборот — нас с тобой притянет к Кайкэну. Как бы там ни обстояло дело, думаю, нам лучше подготовить себя к встрече с прочими братьями.
— Какими-то они еще окажутся, — задумчиво проговорил Мечислав, и в тоне его сквозил намек: первый встреченный брат оказался не таким, каким его себе представлял Мечислав. Хотя я отличался от сложившегося у него образа скорее в лучшую сторону.
А пока мы так болтали, кони довезли нас до самой широкой излучины Магуса, называемой (как же иначе-то?) Стопой Рома; там к реке подходила когда-то стратегическая, а ныне просто торговая, хорошая мощеная дорога, какие умели строить ромеи. Чтобы не продираться вдоль берега лишний десяток миль, мы перебрались на нее. Она тянулась через большую персиковую рощу, но плоды там, к сожалению, еще не созрели, и я уже начал беспокоиться насчет обеда, когда на дорогу внезапно выскочил благородный олень и остановился, глядя на нас своими блестящими карими глазами, чуть склонив отягощенную ветвистыми рогами голову. Наши кони дружно встали как вкопанные и немигающе воззрились на оленя. Я тоже застыл в седле, любуясь диковинным зверем, почему-то совершенно не боящимся людей. Ладно — меня, а вот Мечислава он не боялся зря, тот медленно протянул руку к моему левому гориту и извлек охотничий лук со стрелами. Так же медленно и осторожно он поднял оружие на уровень глаз. Тут олень наконец осознал угрозу и одним прыжком достиг зарослей, но стрела вонзилась ему в голову еще в воздухе, и он тяжело рухнул, ломая кусты.
— Сын Погибели! — прошипел он.
— Ты к кому из нас обращаешься? — спокойно осведомился я. — Ко мне? Или к нему? — Я кивнул на Мечислава. — Твои бездарные слуги титуловали так нас обоих. Навел бы ты порядок в наименованиях, что ли, а то нас и без того вечно путают. И вообще, что тебе от нас нужно?
— Сыны Погибели! — забрызгал ядовитой слюной дракон (только не спрашивайте, откуда я взял, что она ядовитая, знал и все). — Вы посланы уничтожить меня, но я — Князь мира сего, и в нем нет равных мне по могуществу. И я сам погублю вас, всех вас, и чем больше вас соберется, тем вернее я избавлюсь от несущих мне гибель.
— Да-а? — протянул, вступая в разговор, Мечислав. — Вроде у тебя пока не очень-то получалось. Если это твои ребята напали на нас в святилище Свентовита, то тебе лучше поискать кого поспособнее. Я бы и один с ними справился, а на пару с братом мы их скосили, словно худую траву. Даже скучно!
Дракон злобно оскалился.
— Не волнуйся, долго ждать вам не придется, да и скучать не дам. Я буду постоянно наращивать мощь своих ударов, и любой из них может стать для вас роковым. Но сколько бы усилий вы ни прилагали, сколько бы вы ни уходили от смерти, мой последний удар все равно будет для вас гибельным!
— Посмотрим, — отозвался Мечислав. — А пока — получай и от меня на память! — И, выхватив меч, подскочил к дракону и нанес косой удар ему по морде, по уже имеющемуся шраму, образуя букву X.
Дракон издал оглушительный рев, изрыгнул клуб ядовито-желтого дыма и… исчез. Мечислав удивленно посмотрел на то место, где только что стояло чудовище, и покачал головой.
— Ну и дела, — вымолвил он. — Никогда такого не видал. Слушай, ведь это просто сон, да?
— Наверное, — пожал плечами я. — И если так, то не проснуться ли нам?
— Можно, — согласился он. — Вот только как?
— Позвеним мечами, — предложил я. — Глядишь, лязг нас разбудит.
— Только полегче, ни к чему их щербить.
Я обнажил меч, принял защитную стойку, по привычке, разумеется, и наши клинки со звоном встретились, скрестившись, как два шрама па морде дракона. Звон раскатился эхом, пока не заполнил собой весь мир, и все еще стоял у меня в ушах, когда я проснулся.
Разлепив глаза, я увидел, что лежащий по другую сторону кострища Мечислав усиленно трясет головой да к тому же прижимает ладони к вискам. Через некоторое время он, не размыкая век, принялся шарить вокруг, пока не нашел опорожненный мех. Сообразив, что он пуст, Мечислав наконец со стоном открыл глаза.
— Это ты все вылакал? — спросил он страдальчески.
Я кивнул.
— Там мало оставалось. А что, не надо было?
— К счастью, я запасливый. — Он с трудом поднялся, затопал к своему снаряжению и достал еще один бурдюк. Долго с жадностью пил, наконец оторвался со вздохом облегчения.
— Уф-ф! После такого сна без этого никак не обойтись. Не хочешь глотнуть? — Он подал мне бурдюк, и я охотно принял, так как в ушах все еще стоял слабый звон клинков.
От большого глотка мне заметно полегчало, видать, хорошее средство, надо будет запомнить.
— А что тебе приснилось?
— Да будто мы с тобой стоим где-то в пещере, и на нас пялится синющими глазами желтый дракон со свежим шрамом на морде…
— Погоди, — прервал я его, — кажется, нам с тобой приснилось одно и то же. И кажется, я знаю почему. — Подойдя к своей седельной сумке, я извлек бронзовый квадратик и показал Мечиславу. — Думаю, причина в нем, и если б я не коснулся его холодным железом, нам пришлось бы куда тяжелее. Мне уже доводилось сталкиваться с этой магией. — И я рассказал о сне, виденном мною в ночь после битвы при Мулетане.
Мечислав выслушал меня, а потом присмотрелся к квадратику и живо углядел то, чего я как-то не заметил.
— Смотри-ка, а у него два шрама! — воскликнул он.
Я тоже уставился на бронзовый квадратик. Все точно, драконью морду перечеркивала еще одна линия, оставленная острием другого меча, хоть и однотипного, но не моего. Только не спрашивайте меня, как я это определил, — я все равно не могу этого объяснить, скажу лишь, что у каждого меча есть свой почерк, и почерк моего меча я смогу узнать где угодно.
— Ты прав, — прошептал я, — значит, обратная связь все-таки происходила. А я думал…
— Как такое может быть?! — недоумевал Мечислав. — Как он вообще мог нам присниться, если прикосновение хладного железа должно было уничтожить магию этого… талисмана?
Этот же вопрос задавал себе и я, но убедительного ответа так и не нашел и потому лишь пожал плечами:
— Ну что я могу тебе сказать? Я ведь не Дион и в магии не разбираюсь, но возможно, магия этого дракона столь велика, что холодное железо только уменьшило ее мощь, и дракон мог лишь угрожать нам, но не исполнить свои угрозы. Как бы там ни обстояло дело, я знаю способ избавления от этой проблемы. — И, размахнувшись, я швырнул бронзовый квадратик в апые воды Магуса, где он со всплеском пошел ко дну. Или не пошел, поскольку мне показалось, что среди алых брызг скользнула черная тень.
«Наверно, опять горлум», — подумал я.
Позавтракав скромными остатками вчерашнего ужина, мы оседлали коней и отправились в путь. Но когда проехали каких-то две мили, слова нарушившего молчание Мечислава показали, что он-то вовсе не считал тему исчерпанной.
— Слушай, Главк, как ты думаешь, почему этот дракон говорил, что погубит нас, причем всех нас, так, словно нас больше, чем двое?
Я в удивлении воззрился на него, а затем покачал головой:
— Ну ты даешь! Видно, не меня одного близкие оберегали от излишних расстройств. Сколько же у тебя братьев, не считая меня, конечно?
Мечислав смущенно пожал плечами:
— Наверно, немало, если отец был хотя бы наполовину таким героем, каким его все расписывали…
— А про скольких ты точно знаешь, что они тебе братья?
— Только про тебя, — признался он.
Я рассмеялся:
— В таком случае, могу тебя просветить. Я узнал об этом от Скарти, а уж в таких делах на его сведения всегда можно положиться. Ты слышал об Альвиве, жене покойного короля Руантии Ульфа?
Мечислав наморщил лоб:
— Да вроде мне кто-то что-то рассказывал. С ней, кажется, приключилась какая-то история, ее уличили в измене, и она сбежала. Говорили еще, что Ульфа это окончательно подкосило и он вскоре умер.
— Спился, — уточнил я. — Да, все так, только приключилась с ней не какая-то история, а наш с тобой отец, и Альвива от него, как полагается, забеременела. В этом-то ее, надо полагать, и уличили, ведь Ульф ей так и не смог сделать ребенка за все годы супружества… И Скарти рассказывал, что она жила на севере у своих родственников, вместе с сыном. Правда, потом с ним что-то стряслось, не то он кого-то убил, не то его убили, но провинился сильно и потому пропал из виду. Но тем не менее он наш брат.
Мечислав только головой покрутил.
— Я чувствовал, что если последую совету Валы и отправлюсь куда сердце влечет, то меня ждет что-то удивительное. Но такого… увеличения семьи я никак не ожидал. Много их еще? Наших братьев то есть?
— Кроме как о сыне Альвивы, я слышал только об одном, — ответил я. — Жила, говорят, в то время верховная жрица всех стрег…
— Значит, не королева, а всего лишь ведьма? — разочарованно протянул Мечислав. — А я-то надеялся… — И растянул губы в усмешке, показывая, что он просто шутит.
Но его тон побудил меня ответить вполне серьезно:
— Ну вообще-то один писатель называл ее королевой. — Я благоразумно не уточнил, что, во-первых, писатель этот — столь ненавидимый им Андроник Эпипол, а во-вторых, титуловал он ее «Regina de fellatricis». — Имя у нее было какое-то ромейское, вроде бы Камилла, и, если верить Скарти, у нее тоже был сын от Глейва. Но о нем и вовсе ничего не известно. Тем не менее он есть, и мы можем ожидать встречи с ним.
— Ты думаешь?.. — Мечислав не закончил вопроса, но я его понял и кивнул:
— Да, у меня складывается отчетливое впечатление, что нас потянуло на юг далеко не случайно, что нас направила туда воля судьбы, или Воля Валы, что в данном случае одно и то же. А раз так, то почему бы той же силе не подействовать и на остальных сыновей Глейва, и если она приведет их куда-то в область Тар-Хагарта, тогда наше оружие неизбежно притянет их к нам. Или, как ты говоришь, наоборот — нас с тобой притянет к Кайкэну. Как бы там ни обстояло дело, думаю, нам лучше подготовить себя к встрече с прочими братьями.
— Какими-то они еще окажутся, — задумчиво проговорил Мечислав, и в тоне его сквозил намек: первый встреченный брат оказался не таким, каким его себе представлял Мечислав. Хотя я отличался от сложившегося у него образа скорее в лучшую сторону.
А пока мы так болтали, кони довезли нас до самой широкой излучины Магуса, называемой (как же иначе-то?) Стопой Рома; там к реке подходила когда-то стратегическая, а ныне просто торговая, хорошая мощеная дорога, какие умели строить ромеи. Чтобы не продираться вдоль берега лишний десяток миль, мы перебрались на нее. Она тянулась через большую персиковую рощу, но плоды там, к сожалению, еще не созрели, и я уже начал беспокоиться насчет обеда, когда на дорогу внезапно выскочил благородный олень и остановился, глядя на нас своими блестящими карими глазами, чуть склонив отягощенную ветвистыми рогами голову. Наши кони дружно встали как вкопанные и немигающе воззрились на оленя. Я тоже застыл в седле, любуясь диковинным зверем, почему-то совершенно не боящимся людей. Ладно — меня, а вот Мечислава он не боялся зря, тот медленно протянул руку к моему левому гориту и извлек охотничий лук со стрелами. Так же медленно и осторожно он поднял оружие на уровень глаз. Тут олень наконец осознал угрозу и одним прыжком достиг зарослей, но стрела вонзилась ему в голову еще в воздухе, и он тяжело рухнул, ломая кусты.