Дан Феликс. Схватка за Рим

   – Ты лжешь, Витихис! В первый раз в жизни лжешь! – ответил префект, одним прыжком очутившись подле него и со страшной силой ударив его в грудь. Витихис, не ожидавший удара, отступил на один шаг, Цетег тотчас стал на его место на пороге и своим щитом закрыл вход.
   – Исаврийцы, сюда! – кричал он.
   Но Витихис уже опомнился от удара и узнал Цетега.
   – Итак, мы все же встретились на поединке у стен Рима, – закричал он и, в свою очередь, нанес сильный удар Цетегу в грудь.
   Префект зашатался, готовый упасть, но удержался на ногах. Витихис отступил, чтобы нанести новый удар врагу. Но в эту минуту Пизон со стены и тяжело ранил его камнем, Витихис упал, воины унесли его.
   В эту минуту раздался звук римской трубы: подоспели исаврийцы и легионеры. Цетег еще видел падение Витихиса, услышал звук трубы и, прошептав: «Рим спасен! Спасен!», потерял сознание.
   Общий штурм, в котором готы напрягли все свои силы, окончился неудачей. После этого наступило долгое затишье: все три вождя – Велизарий, Цетег и Витихис – были тяжело ранены, и целые недели прошли прежде, чем они могли снова взяться за оружие.
   Да, кроме того, и настроение готов после этой неудачи было самое удрученное. Витихис понимал, что теперь надо переменить план войны. Взять город приступом уже нечего было и думать: громадное войско, приведенное к Риму, теперь сильно уменьшилось. В один этот день было убито тридцать тысяч воинов, а раненых было еще больше, да в прежних шестидесяти восьми битвах также погибло много готов. Если можно было взять Рим, то только голодом. Но и в лагере готов давно уже чувствовался недостаток пищи, начались болезни.
   Вечером, на другой день после битвы, Цетег пришел в себя. У ног его сидел верный Сифакс.
   – Хвала всем богам! – сказал он, когда префект открыл глаза. – Господин, у тебя давно уже ждет посланный от Велизария.
   – Введи его!
   Вошел Прокопий, секретарь Велизария.
   – Префект, – сказал он, – Велизарий все знает. Как только он пришел в себя от раны, Бесс тотчас рассказал ему, что ты занял тибурские ворота своими исаврийцами и не позволил открыть их, чтобы впустить его, когда за ним гнались Тотила и Тейя. Он передал и твой возглас: «Прежде Рим, а потом Велизарий!» и требовал в совете твоей казни. Но Велизарий сказал: «Он был прав. Прокопий, возьми мой меч и все вооружение, бывшее на мне в тот день, и отнеси префекту в знак моей благодарности». И в своем донесении императору он продиктовал мне следующее: «Цетег спас Рим, только Цетег».
   – Ну, а что решил он делать теперь? – спросил префект.
   – Он согласился на перемирие, которого просили готы, чтобы похоронить своих убитых.
   – Как! – закричал префект. – Перемирие? Он не должен был соглашаться на него, это бесполезная потеря времени. Теперь готы обессилены, пали духом, теперь-то и надо нанести решительный удар. Передай Велизарию мой привет: сегодня же пусть отправит Иоанна с восемью тысячами воинов к Равенне. Витихис созвал сюда все войска, так что дорога туда свободна. А Витихис, узнав, что опасность грозит Равенне, его последнему убежищу, тотчас снимет осаду с Рима и поведет туда все свои войска.
   – Цетег, – сказал Прокопий, – ты великий полководец!

Глава XV

   Наступил последний день перемирия. Грустный, с тяжелой тоской на сердце, возвратился Витихис в свою палатку. Сегодня он в первый раз обошел лагерь в сопровождении своих друзей, и увидел печальную картину: из семи многолюдных лагерей три оказались совершенно пусты, а в остальных четырех было тоже немного воинов. Проходя между палатками, ни разу не слышал он радостного приветствия, всюду раздавались стоны, крики больных и умиравших. У дверей многих палаток лежали воины, обессилевшие от голода и лихорадки, они не жаловались, но ни на что уже и не надеялись. Здоровых едва хватало на важнейшие посты, стража волочила свои копья за собой – люди были слишком изнурены, чтобы держать их прямо или через плечо.
   Правда, на днях должен был прибыть из Кремоны граф Одовинт с кораблями, нагруженными припасами, но это будет еще через несколько дней, а до тех пор сколько людей умрет от голода! Единственным и печальным утешением было то, что и римляне терпели голод и не могли продержаться долго. Вопрос был только в том: кто выдержит нужду дольше.
   – Часто думал я, – медленно говорил король, – в эти тяжелые дни и бессонные ночи: за что, почему терпим мы все эти неудачи? Я был беспристрастен к врагам и все же нахожу, что правда и справедливость – на нашей стороне. Но в таком случае, если на небе действительно владычествует Бог, добрый, справедливый и всемогущий, зачем Он допускает это незаслуженное несчастье?
   – Ободрись, мой благородный король, – сказал Тотила, – и верь, что над звездами действительно властвует справедливый Бог, поэтому в конце концов правое дело победит. Ободрись же, мой Витихис, не теряй надежды!
   Но Витихис покачал головой.
   – Я вижу только один выход из моего ужасного сомнения в существовании Бога. Не может быть, чтобы мы терпели все это безвинно. И так как дело нашего народа бесспорно справедливое, то вина должна таиться во мне, его короле. Как часто повествуют наши песни языческих времен о том, что, когда народ постигало какое-либо несчастье – многолетний неурожай, болезни, поражение – король сам приносил себя в жертву богам за свой народ. Он брал на себя вину, которая, казалось, тяготела над народом, и искупал ее или своей смертью, или тем, что отказывался от короны и отправлялся странствовать по миру, как не имеющий крова беглец. Я хочу сделать то же: я откажусь от короны, которая не принесла мне счастья. Выберите себе другого короля, над которым не тяготел бы гнев Божий. Изберите Тотилу или…
   – Ты все еще в лихорадке! – прервал его старый оруженосец. – Ты отягчен виной! Ты, самый благородный изо всех нас! Нет, молодые, вы утратили и силу ваших отцов и их веру, и потому сердца ваши не знают мира. Мне жаль вас!
   И серые глаза старика загорелись странным блеском, когда он, глядя на своих друзей, продолжал:
   – Все, что радует и печалит нас здесь, на земле, не стоит ни радости, ни горя. Одно только важно здесь: остаться верным человеком, не негодяем, и умереть на поле битвы. Верного героя Валькирии унесут с поля битвы на красных облаках в дом О дина, где мертвые воины встретят их с полными кубками. Каждый день с утренней зарей будет он выезжать с ними на охоту или на военные игры, а с вечерней зарей будет возвращаться в раззолоченную залу для пиршества. И молодых героев там будут ласкать прекрасные девушки, а мы, старики, будем беседовать со стариками – героями прежних времен. И я снова увижу там всех храбрых товарищей моей молодости: и отважного Винитара, и Валтариса Аквитанского, и Гунтариса Бургундского. Там увижу я и того, кого давно желаю видеть: Беофульфа, который впервые разбил римлян и о котором до сих пор поют саксонские певцы. И я буду снова носить щит и меч за моим господином, королем с орлиными глазами. И так будем мы жить там вечность, в светлой радости, забыв о земле и всех ее горестях.
   – Прекрасный рассказ, старый язычник, – улыбнулся Тотила. – Но что делать, если мы не можем уже верить и утешить им свое глубокое горе? Скажи ты, мрачный Тейя, что ты думаешь об этом нашем страдании?
   – Нет, – ответил Тейя, вставая, – мои мысли было бы вам тяжелее перенести, чем это горе. Лучше я буду молчать пока. Быть может, наступит день, когда я заговорю.
   И он вышел из палатки, потому что из лагеря доносился какой-то неопределенный шум, раздавались какие-то голоса.
   Через несколько минут он возвратился. Лицо его было бледнее прежнего, глаза горели, но голос его был спокоен, когда он заговорил:
   – Снимай осаду, король Витихис. Наши корабли в Остии – в руках неприятеля. Они прислали в лагерь голову графа Одовинта. Из Византии явился на помощь Велизарию сильный флот. Иоанн взял Анкону и Аримин, и теперь грозит Равенне. Он всего в нескольких милях от нее.
   На следующий день Витихис снял осаду с Рима и повел остатки своих войск к Равенне. Вслед за ним туда же двинулся и Велизарий.
   Крепость Равенны считалась неприступной. И действительно, с юго-востока ее омывало море, а с остальных трех сторон – целая сеть каналов, рвов и болот. Кроме того, стены города были необычайной толщины и крепости.
   Теодррих взял этот город только голодом после четырехлетней осады. Теперь Велизарий окружил его с трех сторон и сначала пробовал взять штурмом, но был отбит с большим уроном и понял, что эту крепость можно заставить сдаться только голодом.
   Но Витихис предусмотрительно скопил в городе громадные запасы. Прямо против дворца был выстроен огромный деревянный сарай, и еще до своего похода на Рим Витихис наполнил его зерном. Склад этот был гордостью короля. Его запасов было за глаза достаточно на два месяца, а между тем, переговоры с королем франков шли успешно и подходили к концу, так что в течение этих двух месяцев войска франков должны появиться в Италии, и тогда Велизарий вынужден будет уйти.
   Велизарий и Цетег также знали или подозревали это и потому всеми силами старались найти средство вынудить город к сдаче.
   Префект прежде всего решил снова завести тайные сношения с Матасунтой. Но теперь это было очень трудно: с одной стороны – готы зорко охраняли все выходы из города, а с другой – и сама Матасунта сильно изменилась в последнее время. Она ожидала быстрого падения короля, а такое долгое промедление утомило ее, и страшные страдания готов, которые падали в битвах, от голода и болезней, поколебали ее. Ко всему этому прибавилась еще сильная перемена в самом короле: недавно здоровый, крепкий, бодрый, он стал недомогать, и душа его была угнетена молчаливой, но глубокой скорбью. Хотя Матасунта и воображала, что ненавидит его всеми силами души, но эта ненависть была только скрытой любовью, и вид его глубокой скорби сильно печалил ее. В минуту гнева она охотно увидела бы его мертвым, но не могла выносить, как тоска изо дня в день разрушала его силы. Причем, с прибытием в Равенну ей показалось, что и в обращении его с ней произошла перемена.
   «Он раскаивается, – думала она, – что разбил мою жизнь».
   И Матасунта отказалась от дальнейших сношений с префектом. Но раньше еще, когда готы стояли под Римом, она сообщила ему, что Витихис ждет помощи от франков. И префект тотчас решил отклонить франков, лживость которых уже тогда вошла в пословицу, от союза с готами. У него были друзья при дворе франкского короля, и он тотчас вступил с ними в сношения, прося их содействия в этом деле. Когда они все подготовили, он послал франкскому королю богатые подарки и письмо, в котором предостерегал его не принимать участия в таком ненадежном деле, как дело готов.
   Со дня на день он ждал ответа на это письмо. Наконец, ответ был получен. Король франков сообщал, что он принимает разумный совет префекта и отказывается от союза с готами, потому что, кого покидает Бог, того должны оставить и люди, если они благочестивы и умны. Но так как войско его готово и жаждет войны, то он решил послать его в Италию, только не на помощь готам, а против них. «Но, конечно, – писал он, – я не стану помогать и Юстиниану, который не хочет признавать меня королем и наносит мне постоянные оскорбления. Я пришлю войско Велизарию. Его ведь Юстиниан также много раз незаслуженно оскорблял, я предлагаю ему теперь стотысячное войско в распоряжение. Пусть он завоюет с ним Италию и сам сделается королем Западной империи, а мне пусть уступит за это только маленькую полосу Италии до Генуи».
   С волнением прочел Цетег это письмо.
   – Такое предложение и в подобную минуту, когда он только что получил новое оскорбление от неблагодарного Юстиниана! Конечно, он примет его, но он не должен жить!..
   И в страшном волнении префект прошелся несколько раз по палатке. Вдруг он сразу остановился.
   – Глупец я! – спокойно усмехнулся он. – Да ведь он, Велизарий, олицетворенная верность и преданность, а не Цетег! Никогда не изменит он Юстиниану. Скорее ручная собака обратится в кровожадного волка!.. Низостью франкского короля, однако, надо воспользоваться. Сифакс, позови ко мне Прокопия.
   Прокопий, секретарь Велизария, скоро пришел, и долго сидели они, запершись с префектом. Уже звезды начали бледнеть, уже заалела узкая полоска на востоке, когда друзья распростились.
   – Хорошо, – сказал на прощанье Прокопий. – Я согласен действовать заодно с тобой, потому что хочу, чтобы мой герой как можно скорее покинул Италию. Но дальше наши дороги разойдутся. Поверит ли только Витихис измене Велизария?
   – Не бойся, король Витихис – прекрасный воин, но плохой знаток людей. Он поверит. Ведь ты же покажешь ему письма, – сказал Цетег.
   – В таком случае я сегодня надеюсь отправиться послом к Витихису.
   – Не забудь же поговорить там с прекрасной королевой.

Глава XVI

   Положение готов, между тем, все ухудшалось. Аримаин, Анкона перешли один за другим в руки Велизария, только Равенна держалась твердо. Но с падением Анконы прекратился подвоз припасов из южных областей Италии, и в городе скоро почувствовали сильный недостаток в провианте. Тут-то и пригодились запасы Витихиса: он отпускал из них хлеб не только войскам, но и населению, однако, чтобы не допустить каких-либо злоупотреблений или несправедливости, он сам наблюдал всегда за раздачей хлеба.
   Однажды Матасунта увидела его во время такой раздачи. Он стоял на мраморных ступенях церкви святого Апполинария среди толпы нищих, благословлявших его. Она стала рядом с ним и начала помогать ему. Вдруг она заметила среди теснящейся толпы одну женщину в темной одежде из грубой материи? голова ее была почти скрыта под плащом. Она не теснилась вперед, не старалась взобраться на ступени, чтобы получить хлеба, а облокотясь о мраморную колонну храма и склонив голову на руку, пристально, не отрывая глаз, смотрела на королеву.
   Матасунта подумала, что она из робости или стыда не хочет просить, и, наполнив одну из корзин провизией, дала Аспе, чтобы та отнесла ей. Когда она снова подняла голову, женщина в темном плаще исчезла. Матасунта не видела, как высокого роста мужчина, осторожно прикоснувшись к плечу женщины, сказал ей: «Идем, тебе не годится стоять здесь». И женщина, точно пробудившись от сна, ответила: «Клянусь, она чудно хороша!»
   Когда хлеб был роздан, Витихис обратился к Матасунте.
   – Благодарю тебя, Матасунта! – сказал он.
   В первый раз назвал он ее по имени. И его тон, и взгляд, который он бросил на нее, глубоко запали ей в душу. Слезы радости выступили на ее глазах.
   – О, он добр, – сказала она, направляясь домой, – я также буду добра. Как только она вступила во двор, к ней подбежала Аспа.
   – Посланный из лагеря, – прошептала она. – Он принес тайное письмо от префекта и ждет ответа.
   – Оставь, – сказала Матасунта. – Я ничего более не стану ни слушать, ни читать. Но кто это? – спросила она, указывая на группу женщин, детей и больных, готов и итальянцев, одетых в лохмотья и сидевших у лестницы, ведущей в ее комнаты.
   – Это нищие, бедные, они здесь с самого утра. Их никак не могли выгнать.
   – Их и не должны выгонять, – ответила Матасунта, приближаясь к группе.
   – Хлеба, королева! Хлеба, дочь Амалунгов! – раздались голоса навстречу ей.
   – Аспа, отдай им золото и все, что есть.
   – Хлеба! Королева, хлеба, не золота! На золото теперь в Равенне нельзя достать хлеба.
   – Ведь король раздает ежедневно хлеб у своих житниц. Я только что оттуда. Почему вы не пришли туда?
   – Ах, королева, мы не могли протиснуться, – жалобным голосом сказала одна истощенная женщина. – Я сама стара, вот эта дочь моя больна, а тот старик слеп. Здоровые, молодые оттолкнули нас. Три дня мы старались пробраться к королю, и нас все отталкивали.
   – Мы умираем с голоду, – начал один старик. – О, Теодорих, мой господин и король, где ты? При тебе мы жили безбедно. А этот несчастный король…
   – Молчи, – сказала Матасунта, – король, мой супруг, делает для вас больше, чем вы заслуживаете. Обождите, я принесу вам хлеба. Аспа, идем!
   – Куда ты? – спросила девочка.
   – К королю, – ответила Матасунта.
   – У него теперь посол от Велизария. Он давно уже сидит здесь. Подожди! В эту минуту дверь комнаты короля распахнулась. На пороге стоял недовольный Прокопий.
   – Король готов, – сказал он, еще раз обернувшись к Витихису. – Это твое последнее слово? Подумай, я подожду до завтра.
   – Напрасно. Я отказываюсь.
   – Помни: если город будет взят штурмом, то все готы, – Велизарий в этом поклялся, – будут умерщвлены, а женщины и дети проданы в рабство. Понимаешь, Велизарий не хочет, чтобы в его Италии были варвары. Тебя может соблазнять смерть героя, но подумай об этих беспомощных: их кровь возопиет перед престолом Бога.
   – Посол Велизария, – прервал его Витихис, – вы также находитесь во власти Бога, как и мы. Прощай!
   Слова эти были сказаны с таким достоинством, что византиец должен был уйти. Как только вышел Прокопий, в комнату вошла Матасунта.
   – Ты здесь, королева? – с удивлением сказал Витихис, сделав шаг навстречу ей. – Что привело тебя сюда?
   – Долг, сострадание, – быстро ответила Матасунта. – Иначе бы я… Я к тебе просьбой. Дай мне хлеба для бедных больных, которые…
   Король молча протянул ей руку. Это было в первый раз, и ей так хотелось пожать ее, но она не смела – она вспомнила, как виновата перед ним. Витихис сам взял и слегка пожал ее руку.
   – Благодарю тебя, Матасунта. У тебя, значит, есть сердце для твоего народ и сочувствие к его страданиям. А я не поверил бы этому. Прости, я дурно думал о тебе!
   – Если бы ты лучше думал обо мне, быть может, многое было бы иначе.
   – Едва ли. Несчастие преследует меня. И вот даже теперь разбилась последняя моя надежда: франки, на помощь которых я рассчитывал, изменили нам. Остается только умереть.
   – О, позволь и мне разделить вашу участь! – сказала Матасунта со сверкающими глазами.
   – Ты?.. Нет. Дочь Теодориха будет с почетом принята при византийском дворе. Ведь всем известно, что ты против воли стала моей королевой. Ты заяви об этом.
   – Никогда! – горячо вскричала Матасунта.
   – Но другие, – продолжал Витихис, не обращая внимания на ее возражение, – эти тысячи, сотни тысяч женщин, детей! Велизарий сдержит клятву. Для них есть еще только одна надежда – на вестготов. Я послал просить, чтобы они выслали нам свой флот, потому что наш взят неприятелем. Если вестготы согласятся, то через несколько недель корабли могут быть здесь, и тогда все, кто не может сражаться, – больные, женщины, дети – могут отсюда бежать в Испанию. Ты также можешь уехать, если хочешь.
   – Нет, я не хочу никуда бежать, я хочу остаться и умереть с вами!
   – Через несколько недель корабли вестготов должны быть здесь. А до тех пор хватит запасов в моих житницах. Да, я и забыл о твоей просьбе. Вот, возьми: это ключ от главных ворот житниц. Я всегда ношу его у себя на груди. Береги его – это последняя моя надежда. Право, я удивляюсь, как это до сих пор не разверзлась земля, не упал с неба огонь и не уничтожил их.
   Он вынул из кармана тяжелый ключ и подал его Матасунте.
   – Благодарю, Витихис… король Витихис, – быстро поправилась она, и руки ее дрожали, когда она брала ключ.
   – Береги его, – снова предостерег ее Витихис. – Эти житницы – единственное мое дело, которое не погибло без пользы. Право, меня точно преследует злой рок. Я много думал об этом, и теперь, кажется, понимаю, в чем дело. Все эти неудачи – наказание свыше за мой жестокий поступок с прекрасной женщиной, которую я принес в жертву своему народу.
   Щеки Матасунты вспыхнули. Она схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.
   «Наконец, – подумала она, – наконец-то сердце его смягчилось, он раскаивается… А я! Что я наделала!»
   – Женщина, которая вытерпела из-за меня больше, чем можно выразить словами, – продолжал Витихис.
   – Замолчи! – прошептала Матасунта, но так тихо, что он не расслышал ее.
   – И когда в эти последние дни я видел, что ты стала более кроткой, мягкой, женственной, чем ты была раньше…
   – О, Витихис! – едва прошептала Матасунта.
   – Каждый звук твоего голоса проникал мне прямо в сердце, потому что ты так сильно напоминала мне…
   – Кого? – побледнев, спросила Матасунта.
   – Ее, ту, которую я принес в жертву, которая все вынесла из-за меня, – мою жену Раутгунду, душу моей души.
   Как давно уже не произносил он этого имени! И теперь при этом звуке боль и тоска пробудились в нем с прежней силой. Он опустился на стул и закрыл лицо руками. Поэтому он и не видел, какой яростью блеснули глаза Матасунты. Вслед затем раздался глухой стук. Витихис оглянулся: Матасунта лежала на полу.
   – Королева, что с тобой? – закричал Витихис, бросаясь к ней. Она открыла глаза и с трудом поднялась.
   – Ничего, минутная слабость… Уже все прошло, – ответила она и вышла из комнаты. За дверью она без чувств упала на руки Аспы.
   Наступил вечер. Целый день, несмотря на то, что стоял уже октябрь, было невероятно душно. Солнце жгло невыносимо, не было ни малейшего ветерка. Животные предчувствовали нечто ужасное и целый день были неспокойны: лошади вырывались и, нетерпеливо фыркая, били копытами о землю, кошки, ослы жалобно кричали, собаки выли. А в лагере Велизария верблюды с яростью бились, стараясь вырваться на волю.
   Под вечер на горизонте появилось маленькое, но совсем черное облако. Оно быстро росло, увеличивалось и, наконец, покрыло все небо. С заходом солнца стало совершенно темно, но не посвежело. Вдруг с юга подул сильный ветер, он несся с пустынь Африки и был страшно удушлив – в домах невозможно было высидеть, все вышли на улицы и, в ужасе глядя на совершенно черный небосвод, собирались в кучки.
   Матасунта, страшно бледная, лежала в своей комнате. Ни слова не ответила она Аспе на все ее вопросы, а когда та начала плакать, она велела ей уйти. Долго, целый день пролежала Матасунта, почти не шевелясь. Но она не спала: широко открытые глаза ее были устремлены в темноту.
   Вдруг ослепительно яркий, красный луч прорезал комнату, и в ту же секунду раздался страшный удар грома, удар, какого она не слыхала еще в своей жизни. Из соседних комнат донесся крик ее женщин. Королева приподнялась. Кругом стояла страшная тишина. И снова молния и громовой удар. Сильный порыв ветра распахнул окно, выходившее во двор. Матасунта подошла к нему. Гром гремел уже непрерывно, темнота ежеминутно сменялась ярким светом молнии. В комнату вошла Аспа с факелом, пламя которого было заключено в стеклянный шар.
   – Королева, – начала Аспа, – ты… Но, боги, ты теперь походишь на богиню мести.
   – Я хотела бы быть ею! – ответила Матасунта, продолжая смотреть в окно: молния за молнией, удар за ударом. Аспа закрыла окно.
   – О, королева, христиане говорят, что это наступил конец света, что сейчас явится Сын Божий на огненном облаке, чтобы судить живых и мертвых. Ах, какая молния! Никогда не видела я такой грозы. И ни капли дождя! Страшен гнев богов. Горе тому, на кого они гневаются!
   – О, – вскричала Матасунта, – я завидую им! Они могут любить и ненавидеть, как им вздумается. Они могут уничтожать того, кто противится их любви.
   – Ах, королева, я только что с улицы. Все люди бегут в церковь. Я тоже молилась Астарте. А ты, госпожа, разве ты не молишься?
   – Я проклинаю. Это также молитва.
   – О, какой удар! – закричала Аспа, падая на колени. – Великие боги, сжальтесь на людьми! Будьте милосердны!
   – Нет, не надо милосердия! – дико закричала Матасунта. – Проклятие и горе всему человечеству! О, как это прекрасно! Слышишь, как они ревут на улице от страха? О Боже, или боги, если вы существуете, одному только завидую я – силе вашей ненависти, вашей быстрой смертоносной молнии. В ярости бросаете вы ее в сердца людей, и они гибнут, а вы смеетесь, смеетесь при этом, потому что гром – ведь это ваш смех. Ах, такого удара еще не было! И что за молния! Аспа, взгляни, что это за громадное здание, вот прямо против дворца? Оно, кажется горит?
   Аспа поднялась с пола.
   – Нет, слава Богу, оно не горит, оно только освещено молнией. Это житницы короля.
   – А, житницы! Что же, боги, вашей молнии не хватает на то, чтобы зажечь их? – закричала королева. – Но ведь смертные сами могут из мести вызвать огонь.
   Схватив факел, она быстро выбежала из комнаты.
   На ступенях храма святого Апполинария, прямо против двери житниц, сидела женщина в темном плаще. Она сидела мужественно, не боясь, руки ее не дрожали, а спокойно были скрещены на груди. За ней стоял высокий мужчина. Мимо прошла другая женщина. При блеске молнии она, видимо, узнала сидевшую на ступенях.
   – А, ты здесь, крестьянка! Без крова? Но ведь я же сколько раз приглашала тебя в свой дом. Идем, ты, кажется, чужая в Равенне.
   – Да, я здесь чужая. Благодарю, – ответила она, не двигаясь.
   – Идем в церковь, помолимся там.
   – Я молюсь здесь, и Господь слышит меня.
   – Помолись за короля. Он каждый день дает нам хлеб.
   – Да, я молюсь за него.
   В эту минуту раздался звон оружия, и с двух сторон подошла стража, обходившая город.
   – Это ты, Гильдебад? – спросил начальник одной из них. – Где король? В церкви?
   – Нет, – ответил тот. – Он на стенах, охраняет город. Вперед, воины! И они пошли.
   – Идем домой, – сказал мужчина женщине в темном плаще.
   – Нет, Дромон, иди, я останусь. Мне нужно еще о многом передумать, много молиться.
   Дромон ушел. Женщина осталась одна. Скрестив руки на груди, она устремила взгляд на черное небо, только губы ее слегка шевелились.