Страница:
– Наверное.
– Но он помог нам!
– Если он должен убить меня лично, то ему нужно было помешать сделать это другим. Таков закон Должников: наносить удар в открытую, глядя в глаза названной жертве.
– А ты уверен, что Должник настолько силен? Должен же быть способ остановить его!
– Остановить Должника… – Не могу удержаться от горькой усмешки. – Остановить Должника может только Змееносец или другой Должник. Но оба варианта невозможны. Зачем Змееносцу останавливать того, кого он сам же и послал? А другой Должник… Он не станет вмешиваться без приказа того же Змееносца… Нет, Темьян. В нашей вселенной не существует силы, способной помешать Должнику выполнить Приказ. Пока Должник не выполнит Приказ, он неуязвим!
– А потом? – задумчиво спрашивает Темьян. – После выполнения Приказа?
– Тогда он считается Отдавшим Долг и превращается в обыкновенного смертного человека. Если он остается в живых, то возвращается в свой мир и живет обычной жизнью смертного. Но почти никто из Должников не выживает, ведь после выполнения Приказа он действительно становится очень уязвимым… И ему еще надо отыскать дорогу домой… А друзья убитого знают имя убийцы… За ним начинается охота. И конечно, амечи берут с него плату за смерть – смертью…
– М-да. – Темьян-Барс о чем-то напряженно размышляет, прищурив звериные глаза, а потом решительно встает и идет к ри Эстану. – А я сейчас спрошу, какой у него Приказ!
Они разговаривают довольно долго, а я вспоминаю Динантру, Арвина, Ювиса, Белого архимага Оромаки и Серого архимага Картарина. Вспоминаю всех своих друзей и просто дорогих для меня людей и понимаю, что не стану покорно подставлять свою шею под клинок Должника. Ему придется сильно постараться, чтобы выполнить свой Приказ в отношении меня! Нет, друзья мои, я еще не сдался! Я готов поспорить со своей Смертью!
P. S.
Последние события вызвали у НЕГО сильнейшее раздражение.
Начать с того, что Ученик Бога оказался излишне недоверчив и не клюнул на такую аппетитную приманку! Он не помчался сломя голову докладывать Богам о предательстве дейвов, а захотел разобраться во всем досконально.
Дальше – хуже. Архимаги, как и трагги, оказались слишком болтливы. Плохо сработали поставленные на их разум блоки, или Скользящие Степи ослабили действие наложенных заклятий? Как бы то ни было, но Ученик Бога узнал о ЕГО существовании, и теперь тщательно разработанный ИМ план срочно требуется менять.
А ведь как хорошо было задумано!
Не зря под личиной Черного Чародея скрывались двое: амечи и дейв. И на Ксантину ОН заманил тоже двоих: Ученика Бога и Проклятого. Ученик Бога должен был убедиться, что Темные Небеса – задумка дейвов, которые не хотят делиться властью. То же самое Проклятый должен был подумать про амечи. И тогда, обозленные коварством соперников, амечи и дейвы начали бы страшную войну друг с другом – войну на уничтожение!
В начавшееся смутное время ОН смог бы приступить ко второй фазе своего гениального плана. ОН закончил бы то, что начал тысячелетия назад на Арнатохе. Правда, тогда ОН совершил ошибку, переоценив неприязнь амечи и дейвов друг к другу. Да, каждая из рас Высших ненавидит соперников, но, когда речь зашла о безопасности мироздания, извечные враги сумели забыть свои распри и объединиться. И ЕМУ пришлось тогда отступить – соединенным усилиям Высших не может противостоять даже ОН.
Теперь же ОН не допустит повторения подобного. ОН станет подпитывать вражду тонко и умело, делая все чужими руками и не привлекая к себе ненужного внимания.
А затем по вселенной прокатится волна разрушений. Она начнется с того самого Арнатоха – достаточно легкого толчка, чтобы «расслоение» продолжилось. И подозрений возникнуть не должно – Несуществующие миры и так удерживаются лишь чудом. Но даже если Боги и попытаются остановить процесс, то лишь облегчат задачу ЕМУ – пока амечи занимаются Арнатохом, ОН разрушит еще несколько миров, и Ксантину в том числе. И тогда, даже объединившись, Высшие не смогут остановить Хаос.
Да, таков был план.
Но пронырливому Ученику Бога удалось разузнать много лишнего, и теперь любопытному амечи придется умереть – ни в коем случае нельзя выпускать его с Ксантины.
Ученика Бога ждет смерть. Но прежде чем умереть, амечи должен помочь Зверю довести до конца Ритуал Судьбы. Это очень важно – довести Ритуал до конца. Иначе ОН не сможет потом совладать с учиненным ИМ же самим Хаосом.
Впрочем, ОН со свойственной ЕМУ дальновидностью учел возможность неудачного исхода Ритуала и предусмотрел запасной вариант. Запасной вариант много хуже основного, но если не останется другого выхода…
И именно для реализации запасного плана ЕМУ понадобится Нефела. Джигли уже доставили ее к НЕМУ в замок, и она мирно спит, скованная заклятием, в ожидании своего часа. Но будем надеяться, что этот час не придет, и тогда ее сон плавно перейдет в смерть – не самая худшая участь по сравнению с той, что ожидает всех остальных живущих.
Но о запасном варианте думать рановато – пока успешно осуществляется основной. Ученику Бога и Зверю удалось-таки пройти вторую, самую сложную часть Ритуала. Теперь дело за малым. Но, прежде чем Зверь приступит к выполнению приятной обязанности с самочкой трагги, Ученику Бога придется умереть…
Часть третья
1
– Но он помог нам!
– Если он должен убить меня лично, то ему нужно было помешать сделать это другим. Таков закон Должников: наносить удар в открытую, глядя в глаза названной жертве.
– А ты уверен, что Должник настолько силен? Должен же быть способ остановить его!
– Остановить Должника… – Не могу удержаться от горькой усмешки. – Остановить Должника может только Змееносец или другой Должник. Но оба варианта невозможны. Зачем Змееносцу останавливать того, кого он сам же и послал? А другой Должник… Он не станет вмешиваться без приказа того же Змееносца… Нет, Темьян. В нашей вселенной не существует силы, способной помешать Должнику выполнить Приказ. Пока Должник не выполнит Приказ, он неуязвим!
– А потом? – задумчиво спрашивает Темьян. – После выполнения Приказа?
– Тогда он считается Отдавшим Долг и превращается в обыкновенного смертного человека. Если он остается в живых, то возвращается в свой мир и живет обычной жизнью смертного. Но почти никто из Должников не выживает, ведь после выполнения Приказа он действительно становится очень уязвимым… И ему еще надо отыскать дорогу домой… А друзья убитого знают имя убийцы… За ним начинается охота. И конечно, амечи берут с него плату за смерть – смертью…
– М-да. – Темьян-Барс о чем-то напряженно размышляет, прищурив звериные глаза, а потом решительно встает и идет к ри Эстану. – А я сейчас спрошу, какой у него Приказ!
Они разговаривают довольно долго, а я вспоминаю Динантру, Арвина, Ювиса, Белого архимага Оромаки и Серого архимага Картарина. Вспоминаю всех своих друзей и просто дорогих для меня людей и понимаю, что не стану покорно подставлять свою шею под клинок Должника. Ему придется сильно постараться, чтобы выполнить свой Приказ в отношении меня! Нет, друзья мои, я еще не сдался! Я готов поспорить со своей Смертью!
P. S.
Последние события вызвали у НЕГО сильнейшее раздражение.
Начать с того, что Ученик Бога оказался излишне недоверчив и не клюнул на такую аппетитную приманку! Он не помчался сломя голову докладывать Богам о предательстве дейвов, а захотел разобраться во всем досконально.
Дальше – хуже. Архимаги, как и трагги, оказались слишком болтливы. Плохо сработали поставленные на их разум блоки, или Скользящие Степи ослабили действие наложенных заклятий? Как бы то ни было, но Ученик Бога узнал о ЕГО существовании, и теперь тщательно разработанный ИМ план срочно требуется менять.
А ведь как хорошо было задумано!
Не зря под личиной Черного Чародея скрывались двое: амечи и дейв. И на Ксантину ОН заманил тоже двоих: Ученика Бога и Проклятого. Ученик Бога должен был убедиться, что Темные Небеса – задумка дейвов, которые не хотят делиться властью. То же самое Проклятый должен был подумать про амечи. И тогда, обозленные коварством соперников, амечи и дейвы начали бы страшную войну друг с другом – войну на уничтожение!
В начавшееся смутное время ОН смог бы приступить ко второй фазе своего гениального плана. ОН закончил бы то, что начал тысячелетия назад на Арнатохе. Правда, тогда ОН совершил ошибку, переоценив неприязнь амечи и дейвов друг к другу. Да, каждая из рас Высших ненавидит соперников, но, когда речь зашла о безопасности мироздания, извечные враги сумели забыть свои распри и объединиться. И ЕМУ пришлось тогда отступить – соединенным усилиям Высших не может противостоять даже ОН.
Теперь же ОН не допустит повторения подобного. ОН станет подпитывать вражду тонко и умело, делая все чужими руками и не привлекая к себе ненужного внимания.
А затем по вселенной прокатится волна разрушений. Она начнется с того самого Арнатоха – достаточно легкого толчка, чтобы «расслоение» продолжилось. И подозрений возникнуть не должно – Несуществующие миры и так удерживаются лишь чудом. Но даже если Боги и попытаются остановить процесс, то лишь облегчат задачу ЕМУ – пока амечи занимаются Арнатохом, ОН разрушит еще несколько миров, и Ксантину в том числе. И тогда, даже объединившись, Высшие не смогут остановить Хаос.
Да, таков был план.
Но пронырливому Ученику Бога удалось разузнать много лишнего, и теперь любопытному амечи придется умереть – ни в коем случае нельзя выпускать его с Ксантины.
Ученика Бога ждет смерть. Но прежде чем умереть, амечи должен помочь Зверю довести до конца Ритуал Судьбы. Это очень важно – довести Ритуал до конца. Иначе ОН не сможет потом совладать с учиненным ИМ же самим Хаосом.
Впрочем, ОН со свойственной ЕМУ дальновидностью учел возможность неудачного исхода Ритуала и предусмотрел запасной вариант. Запасной вариант много хуже основного, но если не останется другого выхода…
И именно для реализации запасного плана ЕМУ понадобится Нефела. Джигли уже доставили ее к НЕМУ в замок, и она мирно спит, скованная заклятием, в ожидании своего часа. Но будем надеяться, что этот час не придет, и тогда ее сон плавно перейдет в смерть – не самая худшая участь по сравнению с той, что ожидает всех остальных живущих.
Но о запасном варианте думать рановато – пока успешно осуществляется основной. Ученику Бога и Зверю удалось-таки пройти вторую, самую сложную часть Ритуала. Теперь дело за малым. Но, прежде чем Зверь приступит к выполнению приятной обязанности с самочкой трагги, Ученику Бога придется умереть…
Часть третья
ДОЛЖНИК
Я рожден палачом, не моя в том вина.
Скоро я осушу чашу смерти до дна.
Я убью и погибну, и лишь воронье
Будет знать, где покоится тело мое.
Фил Диммар
1
– Нас было двадцать Должников – мальчиков, рожденных в день Змееносца, в тот самый день, когда очередной Змееносец спустился в Тоннель, чтобы своей жизнью оградить мир от скверны. Он умирал долго, в мучениях, и в последние мгновения его жизни появились на свет мы – носители его боли и Великого Долга перед ним. Эта боль присутствует в нас на протяжении всей нашей жизни, но мы свыклись с ней, мы почти не замечаем ее, как не замечаешь горб или косоглазие, если живешь среди таких же, как ты сам, и уродство дано тебе от рождения. Для нас постоянная боль – норма, и мы очень удивлялись, узнав однажды, что остальные люди не чувствуют ее. Но в этом заключается и наша сила – на фоне привычных ежедневных мучений любая другая боль кажется ничтожной, поэтому люди называют нас бесчувственными. Впрочем, бесчувственными нас называют не только за это…
Впервые я узнал, насколько сильно отличаюсь от остальных людей, когда мне исполнилось пятнадцать. Одним жарким летним днем Наставник послал меня с запиской в город к лекарю… Вообще, при рождении Змееносцы забирают нас у матерей и помещают в общину под присмотр Наставника. Наставник назначается Змееносцами из числа жителей Звездного мира. Не знаю уж чем они руководствуются при выборе, но… В общем, Наставникам не позавидуешь. Еще бы! Добровольно отказаться от привычной жизни, семьи, общества себе подобных и практически запереть себя в общине с несколькими десятками младенцев, для которых ты становишься самым дорогим и близким существом на свете. Ты растишь их с младых ногтей, учишь и пестуешь, а потом… потом по одному отправляешь их на смерть… М-да… Что говорить… Мы любили своего Наставника. Немного боялись – характер у него… тяжелый, одним словом… и все, как один, старались ему подражать.
Аль замолчал. Он и сам не понимал, зачем рассказывает о себе этому странному оборотню, но в глубине души был рад выговориться. Ему казалось, что оборотень по имени Темьян способен понять и разделить его чувства.
– А что с запиской-то было? Поехал ты к лекарю, а дальше? – поторопил Барс. Он вольготно развалился на мягкой травке, щурясь на яркое солнышко.
– Пошел, – поправил Аль, – община располагалась неподалеку от городской черты… Я и раньше бывал в городе. Раз в месяц Наставник водил всех нас на ярмарку, разрешал вволю наесться сладостей, пострелять из детского лука по соломенным мишеням, покататься на каруселях и посмотреть представление бродячих мимов. Мы любили бывать на ярмарке, хотя нам не позволялось разговаривать с другими людьми, а уж тем более с детьми. Каждый раз перед выходом в город Наставник отводил нас в святилище и брал клятву, что в городе мы станем общаться только друг с другом, на посторонних людей нам не разрешалось даже смотреть. Полагалось опускать глаза или скользить взглядом по лицам, не видя чужих глаз. Этому нас обучали особо: глядеть, не видя чужих глаз и не позволяя посторонним увидеть свои глаза… Тогда мы еще не понимали – почему. Не понимали, но воспринимали как должное… А в тот день Наставник передал мне записку и сказал, что я пойду в город один.
«А клятва? – спросил я его. – Мне же нужно принести клятву, что я не буду ни с кем разговаривать».
«Нет, Аль, – перебил меня Наставник. – Сегодня ты можешь общаться со всеми, с кем встретишься. Больше того, сегодня тебе НУЖНО это делать. Смотри внимательно на всех людей, которые попадутся тебе навстречу, смотри в глаза, а потом, вернувшись, расскажешь все подробно мне».
И я пошел. Сказать, что я волновался, значит, не сказать ничего. Мне было страшно и в то же время… восторженно, если ты понимаешь, что я имею в виду…
Барс кивнул, и Алю на миг показалось, что перед ним не оборотень, а Должник – такой же, как он сам, такой же, как оставленные дома товарищи. Аль помотал головой, стараясь избавиться от наваждения.
– Рассказывай дальше, – поторопил Темьян.
– Я шел, а мир вокруг приобретал особенную четкость и яркость. Краски, запахи… Я видел каждую прожилку на листьях окружающих дорогу деревьев и кустов… Я знал точно, сколько камешков на дороге… Я чувствовал запах каждого цветка на обочине… Со мною раньше никогда не случалось ничего подобного. Эти новые ощущения настолько захватили меня, что поначалу я забыл о распоряжении Наставника разглядывать всех встречных людей и смотреть им в глаза. Я спохватился и пристально уставился на приближающуюся пожилую женщину. Она несла корзины, связанные веревкой на манер коромысла и перекинутые через плечо. Ей было очень тяжело. Колючая веревка впивалась в тело, причиняя боль, от которой не спасала даже грубая ткань крестьянского домотканого платья. От жары и духоты у женщины разболелась голова. Я понял все это сразу, как только заглянул в ее усталые, в красных прожилках глаза и разглядел капли пота на лбу и шее. Помню, я совсем не удивился своему знанию. А знал я об этой женщине абсолютно все. Что дома у нее двое сыновей-малолеток и дочь на выданье, что муж ее погиб прошлой зимой – провалился под речной лед, когда вез хворост из ближайшего леса. Провалился вместе с лошадью. А та хоть и старая была, но все ж в хозяйстве подмога, а без нее…
Да, семья этой женщины пережила тяжелый год. По весне едва с голоду не померли, но, слава Змееносцам, сосед-мельник подкинул пуд муки. Не просто так подкинул, а как будущим родичам – посватался к дочери. А той люб другой – молодой да горячий, в общем, всем хорош парень, да только сам гол как сокол, а мельник хоть и стар, да богат. Дочка плачет, не хочет за мельника идти. Но такова доля бесприданницы – достанется девица не молодому, да нищему, а шумному, толстому, краснолицему мельнику, который ей в отцы годится, зато состоятельному.
«Ничего, стерпится – слюбится. Главное – младшеньких поднять. А то у малого в легких болотная хворь завелась, харкает едва не кровью, а на лекаря денег нет… Может, мельник даст после свадьбы, не бросит же шурина-малолетка заживо гнить. Эх, только бы дочка глупостей не натворила!» – подумала женщина и горестно вздохнула, а я словно очнулся.
Оказывается, та женщина уже давно прошла мимо, вдалеке на дороге маячил ее крошечный силуэт, а я стоял перед городскими воротами.
Да… Тогда я впервые испытал глубокое погружение в жизнь чужого существа, и это произвело на меня очень сильное впечатление. Я почувствовал жалость к этой женщине и ее детям и острое желание помочь. Я знал, что могу это сделать, мне по силам излечить болотную хворь и добыть денег на приданое дочке. Я повернулся, чтобы догнать ее, и меня тут же скрутила такая судорога боли, что зашумело в ушах и земля ушла из-под ног. Меня рвало, из носа и ушей хлестала кровь, а штаны стали мокрыми и горячими от испражнений. Я выл и катался по земле. Ко мне бросились перепуганные стражники, пытаясь помочь. Но помочь себе мог только я сам. Жестокая физическая боль изгнала из моей души воспоминания о той женщине. А как только пропала жалость к ней, тут же исчезла и боль.
Помню, я сидел на дороге, с ног до головы перемазанный собственной кровью, блевотой, дерьмом, и плакал – зло и отчаянно, потому что где-то в глубине души понимал: детство кончилось, только что я действительно стал Должником…
– И что, такое бывает каждый раз, когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил Барс.
– Нет, – помотал головой Аль. – Нет. Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня, завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина. У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом, и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…
Барс понимающе вздохнул и спросил:
– И ты пошел назад в общину?
– Нет, – усмехнулся Аль. – В нас с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ, во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить… А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в себе! – Аль сделал паузу, улыбаясь воспоминаниям.
– Да уж, – фыркнул Темьян.
– М-да… Я шел, из последних сил стараясь не обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом (теперь-то я знаю, что Наставник загодя предупредил его) и повел на кухню, велев кухарке нагреть воды. Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с иголочки одежду, словно на меня пошитую (вернее, на меня и пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее). А потом пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном… Обед я запомнил плоховато. Помню только, что его сын таращился на меня открыв рот. Я же ел, не чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть неизбежное.
В комнату вернулся мальчишка и, рыдая, стал рассказывать, что Мийя, служанка, споткнулась и в падении напоролась на железный крюк. У нее выбит глаз, она упала в обморок от боли, а вокруг кровищи, кровищи! Мне удалось выдавить из себя лишь жалкое: «Да?» А рыдающий мальчишка завел по новой: про глаз, обморок и кровь. И тут я случайно взглянул ему в глаза… Тотчас я почувствовал боль несчастной девушки как свою собственную. Ни разу в жизни не видя Мийю, я точно знал, как она выглядит, как живет, о чем мечтает.
Ей очень нравится ее хозяин-лекарь. Он вдовец и вообще очень привлекателен. Он добр, щедр, а по ночам бывает удивительно нежен. И сынишка у него хороший, весь в отца. Он дружит с ней, а один раз, забывшись, назвал ее мамой. А теперь она уродина, калека, и жизнь ее кончена раз и навсегда – лекарь теперь ни за что не возьмет ее в жены. Да что там в жены, даже не захочет отныне делить с ней постель…
Я окунулся с головой в ее горе, в ее боль. Я испытывал жалость и страстное желание помочь. И меня снова скрутила судорога, и все повторилось, как там, на дороге, – кровь, рвота и дерьмо. Мой организм сопротивлялся жалости, но мое сердце еще не умело мириться с чужой бедой. Превозмогая дикую боль, я тянул, оттягивал на себя судьбу Мийи, забирал ее рану и отчаяние и постепенно начинал видеть ее глазами – обоими, потому что на ее лице не оставалось и следа от страшной травмы. Мийя снова была цела и здорова, и лекарь прижимал ее к себе и вытирал ей слезы и шептал что-то успокаивающее, не понимая до конца, что же произошло. А потом понял и рванулся ко мне, но я уже был без сознания…
Я очнулся в общине. Чисто вымытый, я лежал на своей койке, а вокруг молча сидели испуганные и нахохлившиеся товарищи.
Увидев, что я открыл глаза, Коль спросил:
«Так что там было с тобой в городе, Аль?»
А на следующий день в город с запиской пошел он сам. На этот раз записка адресовалась кузнецу…
Коля привезли под вечер на телеге. Он был без сознания, весь в крови и дерьме. Мы тщательно отмыли его, переодели во все чистое и осторожно уложили на кровать. Пока он приходил в себя, мы молча сидели на койках и ждали. Когда он очнулся, никто не задал ему вопроса. Он рассказал все сам…
Так, каждый день кто-то из нас уходил в город. Некоторые возвращались на своих двоих, большинство привозили на телеге…
Как только последний из нас прошел «пытку жалостью», Наставник собрал всех и объявил, что сегодня мы отправляемся в город вместе. Нам разрешено делать все, что захотим. Условие одно: держаться вместе и не разбредаться.
И мы пошли в город… Наученные горьким опытом, мы старались не глазеть по сторонам, чтобы случайно не войти в соприкосновение с чужой судьбой. Решили, как обычно, пойти на ярмарку. Там мы от души посмеялись на представлении мимов, налопались сладкой липучки и захотели пить. Наставник повел нас в трактир. И тут мы все обалдели: по знаку Наставника трактирщик выставил на стол огромную бутыль кислого яблочного вина. Пока мы нерешительно переглядывались, Наставник разлил вино по чаркам. Мы выпили, и Наставник тут же налил нам еще. А потом еще. И только после этого на столе появилось огромное блюдо с жареными овощами.
Трактир постепенно заполнялся народом. Заиграли музыканты, у дальнего стола столпились картежники. Внезапно Наставник подмигнул Колю и, указывая на одну из девушек, сказал:
«По-моему, она хочет с тобой потанцевать».
Коль напрягся и почти протрезвел. Мы все затаили дыхание. Мы, конечно, знали, в чем заключается различие между женщиной и мужчиной, но общаться с представительницами прекрасного пола нам еще не доводилось.
«Иди пригласи ее на танец», – уже тверже повторил Наставник. Он не добавил условной фразы «Это приказ», но никто из нас и так не сомневался в этом.
«Мы не умеем танцевать», – промелькнуло в наших головах, и каждый вздохнул с облегчением, что такой приказ получил Коль, а не он сам… Коль поднялся и, спотыкаясь, побрел к девушке…
Аль замолчал.
– И чем дело кончилось? – с интересом спросил Темьян.
– Коль получил согласие на танец и довольно неуклюже выполнил положенные движения. Девушка кокетничала с ним и весело смеялась. Постепенно он освоился и даже что-то отвечал ей. Когда танец окончился, Коль не сразу вернулся за стол, а еще долго с ней разговаривал. А когда вновь зазвучала музыка, он буквально подбежал к нашему столу и умоляюще взглянул на Наставника:
«Можно я снова приглашу ее?»
«Вы все можете делать что хотите», – напомнил Наставник, и Коль умчался, блестя глазами. А мы ощутили зависть.
Наставник оглядел нас, усмехнулся и сказал:
«Сегодня здесь собралось много девушек…»
Да, в тот вечер в трактире и впрямь оказалось непривычно много женщин от восемнадцати до двадцати пяти. Тушуясь и отчаянно борясь с собой, мы все разбрелись в поисках партнерш по танцам. Девушки были милы с нами и охотно соглашались танцевать…
– Они были наложницами, да? – догадался Темьян. – Ваш Наставник нанял их для вас, оплатил их время?
– Да, только у нас нет наложниц, в Звездном мире отсутствует рабство. У нас подобные женщины называются интаками, что можно перевести как «служительницы страсти». Да, Наставник нанял их на тот вечер, только мы тогда не знали об этом.
– Понятно. Ваш Наставник хорошо заботился о вас, – промурлыкал Барс, и его звериные глаза лукаво заблестели. – В тот день вы весело провели время, не так ли?
– Ага… Весело… Вначале… Вот только вино и девушки притупили нашу осторожность… А людей в трактире собралось множество… И у всех была своя затаенная боль и свои нерешенные проблемы… В общем, скоро большинство из нас катались по полу трактира в блевоте и дерьме, а девушки смотрели на нас с брезгливым отвращением и осыпали насмешками… Над нами смеялся весь трактир, а некоторые из мужчин пинали нас, беспомощных, ногами, а потом выкинули на улицу, обзывая вонючками и засранцами. И ни один из тех людей не связал наш странный приступ с внезапным решением своих проблем. В тот вечер многие из них исцелились от хронических болезней, а к некоторым уже на следующий день пришла удача в делах. А мы… Жгучий стыд и обида очень быстро выбили из нас сострадание и желание помочь. В тот день в сознании большинства из нас твердо осело главное: за жалость к другим мы расплачиваемся не только собственной болью, но, что еще страшнее, позором. Мы возвращались в общину потрясенные, а в голове у каждого стучала одна мысль: мы сопереживаем и помогаем людям, а они в ответ смеются и презирают нас!
– И вы разучились жалеть, – вздохнул Темьян.
– Не сразу. Потом было еще множество уроков. Наш Наставник хорошо знал свое дело… Когда нам минуло семнадцать, мы получили разрешение покидать общину и ходить в город, когда нам вздумается. К тому времени мы уже разучились сопереживать другим. Мы стали циничны и жестоки. И нас стали волновать уже совсем иные проблемы…
– Женщины, – сказал Темьян.
– Точно. К этому времени у каждого из нас уже был кое-какой опыт общения с интаками, но мы вдруг обнаружили, что кроме плотского удовольствия существуют еще и чувства. Мы заметили, что у большинства мужчин есть жены или любимые девушки, которые рано или поздно станут женами и будут рожать им детей. Мы задумались. Потом спросили Наставника. Он долго молчал, а потом сказал… Я помню его слова, словно это было произнесено вчера… Он сказал: «У вас никогда не будет ни жены, ни любимой девушки, ни детей. Вам нельзя прирастать душой к другому человеку. Вы смертники. Вы живете, пока не прозвучал Приказ, а потом вы должны уйти – спокойно и без сожалений. Выполняя Приказ, вы обязаны твердо помнить, что здесь вас никто не ждет и возвращаться вам необязательно. Вот так»… М-да… Нас тогда обуяла жгучая обида и зависть к нормальным, обычным парням – почему им дано иметь то, в чем отказано нам: любовь, семью, детей и долгую, пусть и не всегда счастливую жизнь. Нам казалось это несправедливым, и мы придумали своеобразную форму мести… Глупо, конечно, я понимаю, но… нам тогда исполнилось по семнадцать лет. В этом возрасте жизнь только начинается, и очень обидно сознавать, что она начинается для всех, кроме нас!
– И в чем же состояла месть? Отлавливать парней по углам и чистить им морды? – спросил Темьян.
– Нет. Нам строго-настрого запрещалось драться с посторонними. Нет, месть заключалась в другом…
– Понятно, – кивнул Барс. – Вы отбивали у них подружек.
– Да. И это у нас неплохо получалось. Многие из нас были довольно смазливы, и нас окружал ореол тайны, ореол смертников, героев, спасителей мира, ведь именно благодаря Змееносцу запечатывался Тоннель, а мы являлись его Должниками и отдавали жизни, исполняя свой Долг перед Ним… В общем, как только намечалась свадьба по любви, мы прикладывали массу усилий, чтобы расстроить ее, совратив невесту…
– Глупо и жестоко, – прищурился Барс. – Глупо и жестоко разбивать судьбы из-за мелочной обиды и зависти. Те люди… Они не были виноваты перед вами. Не они назначали вас Должниками!
– Глупо и жестоко, – согласился Аль. – Но в том возрасте у нас наступил пик глупости и жестокости, как потом объяснил нам Наставник. Объяснил пару лет спустя, когда многие из нас и сами стали понимать это… Когда нам стукнуло по девятнадцать, в нашем сознании произошел очередной перелом. Это произошло в тот самый день, когда прозвучал первый Приказ и первый из нас ушел в неизвестность. Тогда мы отчетливо поняли, что в любую минуту каждый может уйти…
Да, это был страшный день для нас. Вечером мы сильно напились в местном трактире, и Ласль, презрев запрет, спровоцировал драку. Вообще-то Ласль был самым спокойным из нас. Этакий добродушный теленок с широкими плечами, пудовыми кулаками и румянцем во всю щеку. Но в тот вечер в него словно звездная пыль вселилась… Короче, дело окончилось мордобоем. Да каким! Один из местных парней, войдя в раж, схватил тесак, которым трактирщик забивал свиней, и бросился на Ласля. Тот пропустил удар, и острое лезвие распороло ему живот. Ласль одной рукой подобрал выпавшие внутренности, а другой перехватил тесак из рук остолбеневшего парня и одним махом раскроил ему череп.
– Славно повеселились, ничего не скажешь, – помотал башкой Барс. – А что с Ласлем было? Он выжил?
Аль усмехнулся:
– «Выжил»… Скажешь тоже! Ласль даже не поморщился. Стоя по колено в крови, своей и чужой, он потребовал кружку пива, которую и осушил одним махом. А потом заявил, что здесь стало скучновато, и предложил нам пойти в другой трактир продолжить веселье. Мы попытались урезонить его и отвести в общину, но он только отмахнулся и пошел шататься по городу с собственными внутренностями в руке, оставляя за собой широкие полосы крови. Надо ли говорить, что горожане шарахались от него, да и от нас заодно, смотрели с ужасом, а женщины падали в обморок. К счастью, появился Наставник и приказал Ласлю возвращаться в общину.
Впервые я узнал, насколько сильно отличаюсь от остальных людей, когда мне исполнилось пятнадцать. Одним жарким летним днем Наставник послал меня с запиской в город к лекарю… Вообще, при рождении Змееносцы забирают нас у матерей и помещают в общину под присмотр Наставника. Наставник назначается Змееносцами из числа жителей Звездного мира. Не знаю уж чем они руководствуются при выборе, но… В общем, Наставникам не позавидуешь. Еще бы! Добровольно отказаться от привычной жизни, семьи, общества себе подобных и практически запереть себя в общине с несколькими десятками младенцев, для которых ты становишься самым дорогим и близким существом на свете. Ты растишь их с младых ногтей, учишь и пестуешь, а потом… потом по одному отправляешь их на смерть… М-да… Что говорить… Мы любили своего Наставника. Немного боялись – характер у него… тяжелый, одним словом… и все, как один, старались ему подражать.
Аль замолчал. Он и сам не понимал, зачем рассказывает о себе этому странному оборотню, но в глубине души был рад выговориться. Ему казалось, что оборотень по имени Темьян способен понять и разделить его чувства.
– А что с запиской-то было? Поехал ты к лекарю, а дальше? – поторопил Барс. Он вольготно развалился на мягкой травке, щурясь на яркое солнышко.
– Пошел, – поправил Аль, – община располагалась неподалеку от городской черты… Я и раньше бывал в городе. Раз в месяц Наставник водил всех нас на ярмарку, разрешал вволю наесться сладостей, пострелять из детского лука по соломенным мишеням, покататься на каруселях и посмотреть представление бродячих мимов. Мы любили бывать на ярмарке, хотя нам не позволялось разговаривать с другими людьми, а уж тем более с детьми. Каждый раз перед выходом в город Наставник отводил нас в святилище и брал клятву, что в городе мы станем общаться только друг с другом, на посторонних людей нам не разрешалось даже смотреть. Полагалось опускать глаза или скользить взглядом по лицам, не видя чужих глаз. Этому нас обучали особо: глядеть, не видя чужих глаз и не позволяя посторонним увидеть свои глаза… Тогда мы еще не понимали – почему. Не понимали, но воспринимали как должное… А в тот день Наставник передал мне записку и сказал, что я пойду в город один.
«А клятва? – спросил я его. – Мне же нужно принести клятву, что я не буду ни с кем разговаривать».
«Нет, Аль, – перебил меня Наставник. – Сегодня ты можешь общаться со всеми, с кем встретишься. Больше того, сегодня тебе НУЖНО это делать. Смотри внимательно на всех людей, которые попадутся тебе навстречу, смотри в глаза, а потом, вернувшись, расскажешь все подробно мне».
И я пошел. Сказать, что я волновался, значит, не сказать ничего. Мне было страшно и в то же время… восторженно, если ты понимаешь, что я имею в виду…
Барс кивнул, и Алю на миг показалось, что перед ним не оборотень, а Должник – такой же, как он сам, такой же, как оставленные дома товарищи. Аль помотал головой, стараясь избавиться от наваждения.
– Рассказывай дальше, – поторопил Темьян.
– Я шел, а мир вокруг приобретал особенную четкость и яркость. Краски, запахи… Я видел каждую прожилку на листьях окружающих дорогу деревьев и кустов… Я знал точно, сколько камешков на дороге… Я чувствовал запах каждого цветка на обочине… Со мною раньше никогда не случалось ничего подобного. Эти новые ощущения настолько захватили меня, что поначалу я забыл о распоряжении Наставника разглядывать всех встречных людей и смотреть им в глаза. Я спохватился и пристально уставился на приближающуюся пожилую женщину. Она несла корзины, связанные веревкой на манер коромысла и перекинутые через плечо. Ей было очень тяжело. Колючая веревка впивалась в тело, причиняя боль, от которой не спасала даже грубая ткань крестьянского домотканого платья. От жары и духоты у женщины разболелась голова. Я понял все это сразу, как только заглянул в ее усталые, в красных прожилках глаза и разглядел капли пота на лбу и шее. Помню, я совсем не удивился своему знанию. А знал я об этой женщине абсолютно все. Что дома у нее двое сыновей-малолеток и дочь на выданье, что муж ее погиб прошлой зимой – провалился под речной лед, когда вез хворост из ближайшего леса. Провалился вместе с лошадью. А та хоть и старая была, но все ж в хозяйстве подмога, а без нее…
Да, семья этой женщины пережила тяжелый год. По весне едва с голоду не померли, но, слава Змееносцам, сосед-мельник подкинул пуд муки. Не просто так подкинул, а как будущим родичам – посватался к дочери. А той люб другой – молодой да горячий, в общем, всем хорош парень, да только сам гол как сокол, а мельник хоть и стар, да богат. Дочка плачет, не хочет за мельника идти. Но такова доля бесприданницы – достанется девица не молодому, да нищему, а шумному, толстому, краснолицему мельнику, который ей в отцы годится, зато состоятельному.
«Ничего, стерпится – слюбится. Главное – младшеньких поднять. А то у малого в легких болотная хворь завелась, харкает едва не кровью, а на лекаря денег нет… Может, мельник даст после свадьбы, не бросит же шурина-малолетка заживо гнить. Эх, только бы дочка глупостей не натворила!» – подумала женщина и горестно вздохнула, а я словно очнулся.
Оказывается, та женщина уже давно прошла мимо, вдалеке на дороге маячил ее крошечный силуэт, а я стоял перед городскими воротами.
Да… Тогда я впервые испытал глубокое погружение в жизнь чужого существа, и это произвело на меня очень сильное впечатление. Я почувствовал жалость к этой женщине и ее детям и острое желание помочь. Я знал, что могу это сделать, мне по силам излечить болотную хворь и добыть денег на приданое дочке. Я повернулся, чтобы догнать ее, и меня тут же скрутила такая судорога боли, что зашумело в ушах и земля ушла из-под ног. Меня рвало, из носа и ушей хлестала кровь, а штаны стали мокрыми и горячими от испражнений. Я выл и катался по земле. Ко мне бросились перепуганные стражники, пытаясь помочь. Но помочь себе мог только я сам. Жестокая физическая боль изгнала из моей души воспоминания о той женщине. А как только пропала жалость к ней, тут же исчезла и боль.
Помню, я сидел на дороге, с ног до головы перемазанный собственной кровью, блевотой, дерьмом, и плакал – зло и отчаянно, потому что где-то в глубине души понимал: детство кончилось, только что я действительно стал Должником…
– И что, такое бывает каждый раз, когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил Барс.
– Нет, – помотал головой Аль. – Нет. Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня, завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина. У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом, и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…
Барс понимающе вздохнул и спросил:
– И ты пошел назад в общину?
– Нет, – усмехнулся Аль. – В нас с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ, во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить… А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в себе! – Аль сделал паузу, улыбаясь воспоминаниям.
– Да уж, – фыркнул Темьян.
– М-да… Я шел, из последних сил стараясь не обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом (теперь-то я знаю, что Наставник загодя предупредил его) и повел на кухню, велев кухарке нагреть воды. Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с иголочки одежду, словно на меня пошитую (вернее, на меня и пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее). А потом пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном… Обед я запомнил плоховато. Помню только, что его сын таращился на меня открыв рот. Я же ел, не чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть неизбежное.
В комнату вернулся мальчишка и, рыдая, стал рассказывать, что Мийя, служанка, споткнулась и в падении напоролась на железный крюк. У нее выбит глаз, она упала в обморок от боли, а вокруг кровищи, кровищи! Мне удалось выдавить из себя лишь жалкое: «Да?» А рыдающий мальчишка завел по новой: про глаз, обморок и кровь. И тут я случайно взглянул ему в глаза… Тотчас я почувствовал боль несчастной девушки как свою собственную. Ни разу в жизни не видя Мийю, я точно знал, как она выглядит, как живет, о чем мечтает.
Ей очень нравится ее хозяин-лекарь. Он вдовец и вообще очень привлекателен. Он добр, щедр, а по ночам бывает удивительно нежен. И сынишка у него хороший, весь в отца. Он дружит с ней, а один раз, забывшись, назвал ее мамой. А теперь она уродина, калека, и жизнь ее кончена раз и навсегда – лекарь теперь ни за что не возьмет ее в жены. Да что там в жены, даже не захочет отныне делить с ней постель…
Я окунулся с головой в ее горе, в ее боль. Я испытывал жалость и страстное желание помочь. И меня снова скрутила судорога, и все повторилось, как там, на дороге, – кровь, рвота и дерьмо. Мой организм сопротивлялся жалости, но мое сердце еще не умело мириться с чужой бедой. Превозмогая дикую боль, я тянул, оттягивал на себя судьбу Мийи, забирал ее рану и отчаяние и постепенно начинал видеть ее глазами – обоими, потому что на ее лице не оставалось и следа от страшной травмы. Мийя снова была цела и здорова, и лекарь прижимал ее к себе и вытирал ей слезы и шептал что-то успокаивающее, не понимая до конца, что же произошло. А потом понял и рванулся ко мне, но я уже был без сознания…
Я очнулся в общине. Чисто вымытый, я лежал на своей койке, а вокруг молча сидели испуганные и нахохлившиеся товарищи.
Увидев, что я открыл глаза, Коль спросил:
«Так что там было с тобой в городе, Аль?»
А на следующий день в город с запиской пошел он сам. На этот раз записка адресовалась кузнецу…
Коля привезли под вечер на телеге. Он был без сознания, весь в крови и дерьме. Мы тщательно отмыли его, переодели во все чистое и осторожно уложили на кровать. Пока он приходил в себя, мы молча сидели на койках и ждали. Когда он очнулся, никто не задал ему вопроса. Он рассказал все сам…
Так, каждый день кто-то из нас уходил в город. Некоторые возвращались на своих двоих, большинство привозили на телеге…
Как только последний из нас прошел «пытку жалостью», Наставник собрал всех и объявил, что сегодня мы отправляемся в город вместе. Нам разрешено делать все, что захотим. Условие одно: держаться вместе и не разбредаться.
И мы пошли в город… Наученные горьким опытом, мы старались не глазеть по сторонам, чтобы случайно не войти в соприкосновение с чужой судьбой. Решили, как обычно, пойти на ярмарку. Там мы от души посмеялись на представлении мимов, налопались сладкой липучки и захотели пить. Наставник повел нас в трактир. И тут мы все обалдели: по знаку Наставника трактирщик выставил на стол огромную бутыль кислого яблочного вина. Пока мы нерешительно переглядывались, Наставник разлил вино по чаркам. Мы выпили, и Наставник тут же налил нам еще. А потом еще. И только после этого на столе появилось огромное блюдо с жареными овощами.
Трактир постепенно заполнялся народом. Заиграли музыканты, у дальнего стола столпились картежники. Внезапно Наставник подмигнул Колю и, указывая на одну из девушек, сказал:
«По-моему, она хочет с тобой потанцевать».
Коль напрягся и почти протрезвел. Мы все затаили дыхание. Мы, конечно, знали, в чем заключается различие между женщиной и мужчиной, но общаться с представительницами прекрасного пола нам еще не доводилось.
«Иди пригласи ее на танец», – уже тверже повторил Наставник. Он не добавил условной фразы «Это приказ», но никто из нас и так не сомневался в этом.
«Мы не умеем танцевать», – промелькнуло в наших головах, и каждый вздохнул с облегчением, что такой приказ получил Коль, а не он сам… Коль поднялся и, спотыкаясь, побрел к девушке…
Аль замолчал.
– И чем дело кончилось? – с интересом спросил Темьян.
– Коль получил согласие на танец и довольно неуклюже выполнил положенные движения. Девушка кокетничала с ним и весело смеялась. Постепенно он освоился и даже что-то отвечал ей. Когда танец окончился, Коль не сразу вернулся за стол, а еще долго с ней разговаривал. А когда вновь зазвучала музыка, он буквально подбежал к нашему столу и умоляюще взглянул на Наставника:
«Можно я снова приглашу ее?»
«Вы все можете делать что хотите», – напомнил Наставник, и Коль умчался, блестя глазами. А мы ощутили зависть.
Наставник оглядел нас, усмехнулся и сказал:
«Сегодня здесь собралось много девушек…»
Да, в тот вечер в трактире и впрямь оказалось непривычно много женщин от восемнадцати до двадцати пяти. Тушуясь и отчаянно борясь с собой, мы все разбрелись в поисках партнерш по танцам. Девушки были милы с нами и охотно соглашались танцевать…
– Они были наложницами, да? – догадался Темьян. – Ваш Наставник нанял их для вас, оплатил их время?
– Да, только у нас нет наложниц, в Звездном мире отсутствует рабство. У нас подобные женщины называются интаками, что можно перевести как «служительницы страсти». Да, Наставник нанял их на тот вечер, только мы тогда не знали об этом.
– Понятно. Ваш Наставник хорошо заботился о вас, – промурлыкал Барс, и его звериные глаза лукаво заблестели. – В тот день вы весело провели время, не так ли?
– Ага… Весело… Вначале… Вот только вино и девушки притупили нашу осторожность… А людей в трактире собралось множество… И у всех была своя затаенная боль и свои нерешенные проблемы… В общем, скоро большинство из нас катались по полу трактира в блевоте и дерьме, а девушки смотрели на нас с брезгливым отвращением и осыпали насмешками… Над нами смеялся весь трактир, а некоторые из мужчин пинали нас, беспомощных, ногами, а потом выкинули на улицу, обзывая вонючками и засранцами. И ни один из тех людей не связал наш странный приступ с внезапным решением своих проблем. В тот вечер многие из них исцелились от хронических болезней, а к некоторым уже на следующий день пришла удача в делах. А мы… Жгучий стыд и обида очень быстро выбили из нас сострадание и желание помочь. В тот день в сознании большинства из нас твердо осело главное: за жалость к другим мы расплачиваемся не только собственной болью, но, что еще страшнее, позором. Мы возвращались в общину потрясенные, а в голове у каждого стучала одна мысль: мы сопереживаем и помогаем людям, а они в ответ смеются и презирают нас!
– И вы разучились жалеть, – вздохнул Темьян.
– Не сразу. Потом было еще множество уроков. Наш Наставник хорошо знал свое дело… Когда нам минуло семнадцать, мы получили разрешение покидать общину и ходить в город, когда нам вздумается. К тому времени мы уже разучились сопереживать другим. Мы стали циничны и жестоки. И нас стали волновать уже совсем иные проблемы…
– Женщины, – сказал Темьян.
– Точно. К этому времени у каждого из нас уже был кое-какой опыт общения с интаками, но мы вдруг обнаружили, что кроме плотского удовольствия существуют еще и чувства. Мы заметили, что у большинства мужчин есть жены или любимые девушки, которые рано или поздно станут женами и будут рожать им детей. Мы задумались. Потом спросили Наставника. Он долго молчал, а потом сказал… Я помню его слова, словно это было произнесено вчера… Он сказал: «У вас никогда не будет ни жены, ни любимой девушки, ни детей. Вам нельзя прирастать душой к другому человеку. Вы смертники. Вы живете, пока не прозвучал Приказ, а потом вы должны уйти – спокойно и без сожалений. Выполняя Приказ, вы обязаны твердо помнить, что здесь вас никто не ждет и возвращаться вам необязательно. Вот так»… М-да… Нас тогда обуяла жгучая обида и зависть к нормальным, обычным парням – почему им дано иметь то, в чем отказано нам: любовь, семью, детей и долгую, пусть и не всегда счастливую жизнь. Нам казалось это несправедливым, и мы придумали своеобразную форму мести… Глупо, конечно, я понимаю, но… нам тогда исполнилось по семнадцать лет. В этом возрасте жизнь только начинается, и очень обидно сознавать, что она начинается для всех, кроме нас!
– И в чем же состояла месть? Отлавливать парней по углам и чистить им морды? – спросил Темьян.
– Нет. Нам строго-настрого запрещалось драться с посторонними. Нет, месть заключалась в другом…
– Понятно, – кивнул Барс. – Вы отбивали у них подружек.
– Да. И это у нас неплохо получалось. Многие из нас были довольно смазливы, и нас окружал ореол тайны, ореол смертников, героев, спасителей мира, ведь именно благодаря Змееносцу запечатывался Тоннель, а мы являлись его Должниками и отдавали жизни, исполняя свой Долг перед Ним… В общем, как только намечалась свадьба по любви, мы прикладывали массу усилий, чтобы расстроить ее, совратив невесту…
– Глупо и жестоко, – прищурился Барс. – Глупо и жестоко разбивать судьбы из-за мелочной обиды и зависти. Те люди… Они не были виноваты перед вами. Не они назначали вас Должниками!
– Глупо и жестоко, – согласился Аль. – Но в том возрасте у нас наступил пик глупости и жестокости, как потом объяснил нам Наставник. Объяснил пару лет спустя, когда многие из нас и сами стали понимать это… Когда нам стукнуло по девятнадцать, в нашем сознании произошел очередной перелом. Это произошло в тот самый день, когда прозвучал первый Приказ и первый из нас ушел в неизвестность. Тогда мы отчетливо поняли, что в любую минуту каждый может уйти…
Да, это был страшный день для нас. Вечером мы сильно напились в местном трактире, и Ласль, презрев запрет, спровоцировал драку. Вообще-то Ласль был самым спокойным из нас. Этакий добродушный теленок с широкими плечами, пудовыми кулаками и румянцем во всю щеку. Но в тот вечер в него словно звездная пыль вселилась… Короче, дело окончилось мордобоем. Да каким! Один из местных парней, войдя в раж, схватил тесак, которым трактирщик забивал свиней, и бросился на Ласля. Тот пропустил удар, и острое лезвие распороло ему живот. Ласль одной рукой подобрал выпавшие внутренности, а другой перехватил тесак из рук остолбеневшего парня и одним махом раскроил ему череп.
– Славно повеселились, ничего не скажешь, – помотал башкой Барс. – А что с Ласлем было? Он выжил?
Аль усмехнулся:
– «Выжил»… Скажешь тоже! Ласль даже не поморщился. Стоя по колено в крови, своей и чужой, он потребовал кружку пива, которую и осушил одним махом. А потом заявил, что здесь стало скучновато, и предложил нам пойти в другой трактир продолжить веселье. Мы попытались урезонить его и отвести в общину, но он только отмахнулся и пошел шататься по городу с собственными внутренностями в руке, оставляя за собой широкие полосы крови. Надо ли говорить, что горожане шарахались от него, да и от нас заодно, смотрели с ужасом, а женщины падали в обморок. К счастью, появился Наставник и приказал Ласлю возвращаться в общину.