Фингарет Самуэлла. Дёмка – камнерез владимирский

   – Опомнись, что ты задумал? – с гневом сказала Иванна. – Не бывать тому, чтобы выдан был Апря.
   – Да кто говорит, чтобы выдать? – отмахнулся Дёмка. – Я о том говорю, что князю Апря нужен живым. Вот и не будем Апрю одного в лес пускать, чтобы он в волчью яму не угодил.
   – Жить-то зимой в избе, не в лесу.
   – Помнишь, как в малолетстве мы из подклети ход повели, чтобы в лес убегать, когда нас в избе затворяли?
   – Помню, как мать сердилась, что всю подклеть землёй завалили, а отец в тот же час ход заделал.
   – Теперь я умнее действовать стану. Ход обратным путём поведу – из леса в подклеть. На Москва-реке насмотрелся, как проходы под землю спускают.
   – И если случится, что князь запрёт нас в избе…
   – Как только он отвернётся, мы мигом в подклеть, а оттуда на волю. Главная забота, чтобы Апрю держать при себе.
   Иванна с сомнением покачала головой.
   – Один раз скроемся, другой раз. На третий раз князь догадается. Да и нельзя все дни с опаской, как под мечом, жить.
   – Пока князь догадается, я Ивану Берладнику весть подам.
   – Помнит он о тебе, дожидайся.
   – Или того лучше: разыщу Горазда. Обещался быть во Владимире, как Дарёна на ножки встанет. Уж он-то непременно поможет. Ну согласись, сестрёнка, Ива-Ивушка милая.
   – Твоя взяла, – рассмеялась Иванна. – Другого всё равно нет пути. – Иванна обхватила руками колени и, слушая, как стучит наверху дождь, тихонько запела:

 
Разрыв-трава, разорви запор,
Добро впусти, зло удержи.
Нет хода злому в наши хоромы.
 

Глава VIII. ЗАКЛАДКА ФУНДАМЕНТА

   Однажды поутру владимирцы увидели на улицах своего города разодетое пышно посольство. День был июльский, жаркий. Посольцы же ехали в лисьих и куньих шапках. С гладких боков откормленных лошадей свисали полы суконных кафтанов. Многих посольцев владимирцы знали в лицо. Ещё бы не знать именитых бояр Ростова и Суздаля. Мал город Владимир при могущественных городах до сей поры в меньших братьях ходил, милостями их пробавлялся. Нынче, глядите-ка, старшие к меньшому торопятся на поклон.
   Все, кто мог, побросали дела и двинулись на подворье. Площадь и ближние улицы заполнил владимирский люд.
   На подворье посольцы спешились, выстроились кучно перед крыльцом. В хоромы пройти отказались.
   – Просим князя Андрея Юрьевича пожаловать сюда, а коли занят, три дня и три ночи готовы ждать. С места не сдвинемся.
   Андрей Юрьевич появился в шёлковой домашней рубахе, едва успев надеть княжью шапку и набросить сверкавшее золотом корзно. При виде бояр он удивлённо развел руками, словно не ждал и не было оговорено всё заранее, поклонился и выпрямился величественно. Навершие расшитой каменьями шапки почти касалось резных балясин крыльца.
   – Какую службу ждёте от меня, бояре почтенные? В защите ли нужда приспела, или совет требуется? – Андрей Юрьевич с удовольствием оглядел подворье, забитое его горожанами.
   Вперёд выдвинулся тучный боярин, степенно на все стороны поклонился, громко, чтобы далеко было слышно, проговорил:
   – За советом и для защиты к одному тебе, великий князь Андрей Юрьевич, с сего дня хотим обращаться.
   Стоявшие в глубине крыльца Кучковы переглянулись. От них не укрылось, что к слову «князь» добавлено было «великий». Так вот какое наследие пожелал заполучить Андрей Юрьевич, хотя и отказался воевать киевский стол. Вот почему всё лето наезжали во Владимир посольцы. Одних Андрей Юрьевич выслушивал в присутствии бояр из старшей дружины. Других Анбал скрытно водил в Синюю горницу. Кучковы догадывались, о чём велись потаённые беседы, но, как далеко зашло дело, не знали даже они. Великий князь на Руси всё равно что король в европейских державах. До сей поры высокое звание киевский стол давал. Кто Киев занял, тот и великий князь. Значит, теперь на другое перевернуло.
   – Собрались в Суздале и Ростове вече, – продолжал свою речь боярин. – Всем миром решили тебя просить, чтобы ты, великий князь Андрей Юрьевич, принял над нами княжение.
   – Благодарствую на чести великой, – строго ответил Андрей Юрьевич. – Только со времён Владимира Мономаха повелось завещать отдалённые от Киева земли меньшим сыновьям в удел. Так и отец поступил. Мне ли пристало рушить стародавний обычай?
   Кучковы снова метнули друг другу быстрые взгляды. При малолетних князьях бояре могли грабить и наживаться сколько душа пожелает. Сильный князь приберёт доходы к своим рукам. Хитро обошёл бояр Андрей Юрьевич, если вверяют они ему земли. Кого угрозами, видно, взял, кого уговорами.
   Посольцы сдёрнули шапки, попадали на колени.
   – Как вече постановило, тому так и быть. Властвуй над нами, великий князь. Малолетних князей знать не хотим.
   Трижды отказывался Андрей Юрьевич, трижды возглашали бояре:
   – Других князей не хотим. Ты один народу желанен. Ты оборона наша и сила, мы опора тебе.
   После третьего раза Андрей Юрьевич согласие своё дал.
   – Срединные земли люблю и домом своим называю, – сказал он проникновенно. – На юг я ходил для войны и видел там одни усобья. Сюда тянулся душой. Здесь я вырос, женился, родил детей. Отец мой, великий князь Юрий Владимирович во всём был велик и только в одном заблуждался, держась, как в старые времена, за киевский стол. Я же верю: средоточие переместилось на север. Недаром земли по Клязьме, Оке и Москва-реке срединными называются. Соберём вокруг середины всю великую Русь, чтобы воцарились навечно мир и тишина. Ради мира и тишины принимаю над вами княжение.
   – Слава великому князю! – опережая приезжих бояр, закричали владимирцы. В этот час они позабыли про новые большие поборы. Другое им помнилось. Вот проезжает князь по городу впереди лихих детских. В сияющих латах и красном коротком плаще он похож на воя с иконы. Белее снега под ним конь. Вот заходит князь запросто в Кожевенный или Гончарный конец, расспрашивает кожевников, гончаров, гвоздарей, ладно ли движется их работа, ходко ли расходится на торгу рукодельный товар.
   – Слава храброму вою! Рачительному хозяину слава!
   – Слава, слава! – кричали вместе с горожанами посольцы.
   Когда крики утихли, боярин, что речь держал, подошёл к крыльцу и с поклоном протянул посеребрённый острый топорик. В трёх местах на топорике посверкивала буква «А» – начало княжьего имени. На одной стороне лезвия изображён был меч, пронзающий вёрткого змея, на другой – расцветало пышное дерево и кружились возле кроны быстрокрылые птицы. ^[15]
   – Враги оружия твоего боятся, – проговорил боярин. – При тебе мир упрочится, зло погибнет, как змей. Жизнь светло, подобно дереву, расцветёт.
   – Мир обещаю прочить, народ беречь, земли объединять.
   Андрей Юрьевич принял дар, с топориком на вытянутых руках выпрямился во весь рост. Плечи разведены, подбородок задран надменно. Многие считали, что излишне Андрей Юрьевич горделив: голову не склонит, шею не повернёт. На самом же деле от раны, полученной в сече, срослись верхние позвонки.
   – Слава храброму вою! Великому князю слава!
   О младших сыновьях Юрия Долгорукого никто больше не вспомнил. Тихо, без шума выпроводил потом Андрей Юрьевич своих сводных братьев вместе с их матерью, родом гречанкой, в Царьград. Сделал он это не по злобе. Соображениями руководствовался государственными. Где много наследников, там неминуемы битвы за власть. Андрей Юрьевич стремился к единовластию. Рязанское, Муромское и Смоленское княжества признали его старшинство. Пришло время взять под свою руку вольнолюбивый Новгород. Андрей Юрьевич послал к новгородцам сказать: «Я хочу искать Новгород добром или лихом, чтобы вы целовали крест иметь меня своим князем, а мне о вашем благе заботу иметь». До сей поры князья называли друг друга братьями, хотя сильный «брат» без счёта бил слабого. Андрей Юрьевич ввёл слово «подручник». Образ цельного одноглавого храма стоял перед ним неотступно. С храмом он сравнивал Русь, себя представлял главой могучей державы.
   Распрямившись в рост под навесом крыльца, с топориком на вытянутых руках, перед боярами Суздаля и Ростова, перед своим владимирским людом князь, как клятву давал, торжественно произнёс:
   – Фундамент заложим храму великому – вокруг срединных залесских земель объединять станем Русь.
   Всё лето ползли по Клязьме гружённые плитами шитики. Палубные настилы гнулись под тяжестью камня. Волны лизали края бортов, грозясь перехлестнуть через край. Часть судёнышек оставляла груз у городского извоза, другие двигались в Боголюбово. На заросших кустами холмах не стояло ещё ни избы, ни землянки, а название к местности уже приросло.
   Что ни день, Дёмка являлся к Боголюбским холмам, благо расположены были по соседству. Работы велись по разборке доставленного известняка – какая плита для чего предназначена, – и Дёмка перетаскивал плиты вместе со всеми. На вершине вырастали ровные ступенчатые горки, составленные из стенных плит. В ряды сбивались грубо отёсанные глыбы, обработанные под фундамент. Внизу, у подножия, плиты для вымостки большого двора отгораживали холм от берёзовой рощи. Если встречалась плита с поверхностью гладкой, как медь, Дёмка думал: «Не иначе Гораздов закольник прошёлся еще в московских каменоломнях». Про Горазда Дёмка узнал, что возглавлена им артель, работавшая в Ростове, и раньше весны артель во Владимир никак не прибудет. По весне, к закладке фундамента, камнесечцы явятся непременно. Закладка – дело важнейшее. Дерево без корней не стоит, здание на фундаменте держится.
   Когда солнце достигало середины неба и камнеделы, сняв рукавицы, отправлялись в рощу хлебать похлёбку, сваренную кашеваром, Дёмка, отведав ложку-другую, со всеми на отдых не располагался. Прямиком по лесу через болото он бежал на поляну к избе. До полудня Дёмка числил себя в камнеделах, после полудня оборачивался землекопом, кротом копался в земле. Он вырыл среди деревьев отвесную яму и потянул ход к избе. Землю долбил киркой, стоя на коленях или лёжа на животе. Комья сгребал в корзину и на поверхности разбрасывал по сторонам, чтобы не осталось приметных куч. Работа продвигалась медленно. Под землёй извивались корни. Боясь загубить деревья, Дёмка петлял в глубине. Если б он знал, что оставил князь Андрей Юрьевич мысль о преследовании! Только, должно быть, и в этом случае продолжал бы Дёмка тянуть проход. У князей мысли изменчивы. На что справедливо жил Иван Ростиславович, и тот сколько союзников переменил, сам сказывал.
   Наконец настал день, когда земля под киркой потекла как рыхлый песок. Дёмка столкнулся со старым завалом. Он выгреб корзиной землю и очутился в подклети.
   Под вечер Дёмка примчался к столбам, будто за ним гнались.
   – Всё! – закричал он издали.
   – Не шуми, лес тишину любит, – остановила брата Иванна.
   – Сегодня можно. Скоропосольца к Ивану Берладнику мы не отправили. – Дёмка загнул один палец. – Горазда раньше весны мы не ждём. – Дёмка загнул второй палец. – Зато, – Дёмка вскинул вверх обе руки, – потайной проход протянулся на двадцать локтей.
   – Неужто вырыл?
   – Потолок подпорками укрепил, устье завалил ветками, шалашик сверху поставил, чтобы зимой от снега укрыть.
   – Совсем взрослым стал, – проговорила Иванна. – Твёрдостью в отца вышел. Каждое дело ведёшь до конца.
   Дёмка вспыхнул от похвалы, поторопился сказать:
   – После закладки фундамента всё равно в Боголюбове останусь работать. В случае если беда, через лес мигом домчусь.
   – Спасибо, милый защитник.
   – Горазд, как приедет, верно, тоже выберет Боголюбово. Во Владимире – один Успенский храм. А у нас и хоромы, и башни, и церковь. Целый город поднимется.
   – Что же Строитель к вам не приходит, если вы такие важные? – с запинкой спросила Иванна.
   – Нечего ему до весны в Боголюбове делать, – обидчиво возразил Дёмка. От него укрылось смущение сестры. – Стены начнём возводить – тогда зачастит. А до той поры он планы рисует, мысли на пергаменте или на берёсте выстраивает.
   – Глядите-ка, люди добрые. Что в подземных проходах, что в камнедельстве – мальчонка во всём разбираться стал.
   – Вот и стал. Как увидел храм на ладони Строителя, так понял, что у камня душа мужественная. Плотный он, сбит крепко и с красотой неразлучен. Мужеству красота не помеха.
   – Правдивые слова, – согласилась Иванна. – Кто душу камня раскроет, у того он как гусли поёт.
   Задолго до снега Иванна и Дёмка покинули холм на болоте и вместе с Апрей перебрались в избу. Первоначально жили с опаской. Апрю, как ни просился, в лес одного отпускали лишь ночью, поутру свистом заманивали обратно. Иванна лишний раз в кузницу страшилась пройти. Дёмка всё проверял, стоит ли шалаш, на месте ли ветви. Потом повалил снег. Ветер намёл сугробы. Лесные тропы скрылись под белым пушистым ковром. Княжья охота носилась по речке Судоге вблизи Плавучего озера. В Гордеев лес звуки рожков и лай собак не доносились. Иванна и Дёмка перестали бояться незваных гостей и зажили, как прежде, свободно. Потом наступила весна.
   Ясный весенний день в начале апреля Владимир запомнил надолго. Не приходилось городу видеть подобного торжества. И стар и млад – все владимирцы высыпали на улицу, в домах никто не остался. От ярких платьев в разводах, от разноцветных кафтанов и шитых шёлком рубах детинец стал пестрее мозаики. Тёмную возле извоза Клязьму запрудили лодки, приплывшие из соседних селений. Сельский люд увеличил толпу. Не только мальчонки – взрослые забрались на крыши. Смеющиеся лица выглядывали из-за коньков. На стенах детинца расположились детские. Недвижные, как изваяния, они стояли, уперев руки в бока, красуясь начищенными кольчугами, золотым узорочьем шлемов.

 
Как далече-далеко во чистом поле,
А ещё того подале – во раздолье
Князь Андрей трубил Владимиру славу,
Возносил Владимир выше всех городов.
 

   Раздольная песня дружины волной катилась по стенам.
   – Слава! – подхватывал теснившийся к площадке народ.
   Площадка в юго-западной части детинца, обнесённая натянутыми на колья верёвками, была также полна людьми. Середину заняли бояре и княжичи.
   Впереди бояр из старшей дружины, об руку с супругой-красавицей, горделиво вскинув подбородок, стоял Андрей Юрьевич. Лица у князя с княгиней ясные. Княжичи смотрят весело. Кафтаны шитьём отливают, шапки в каменьях. Княжна, по правую руку от матери, словно звёздочка рядом с луной.
   – Великому князю с княгиней слава! – ликовали владимирцы.
   Поодаль от середины, ближе к верёвкам и плитам, сложенным по сторонам, сбились кучно артели камнеделов, плотников, землекопов. К плитам прислонены кирки, лопаты и другие трудовые орудия, а рубахи на градниках праздничные, расшитые по подолу и вороту. Обереги к опояскам подвешены гроздьями.
   Иванна с гордостью смотрела на Дёмку. Мальчонкой, тонким, как ветка, был её брат и судьбу свою с камнем связал недавно, однако взяли его камнеделы с собой на праздник. Равноправным стоял он среди артельцев, выглядывая из-за широких плечей Горазда.
   В город Иванна пришла до света, и ей удалось занять место, откуда всё было видно. Косу она спрятала под платок, надвинутый до бровей. Платье надела гладкое, без оплечья и поручей. Кто приметит её в толпе в простом неярком наряде?
   – Слава великому князю! Слава Владимиру-городу!
   Казалось, вместе с людьми кричали стены, хоромы и башни.
   На свободном пространстве площадки расхаживали священники. Дьяк Нестор помахивал кадилом с курившейся пахучей смолкой. В огромных ручищах подвешенный к цепочкам дымящийся сосуд казался пращой. Священник Никола поднимал большой серебряный крест и осенял все четыре угла площадки. Повторяя начертанный в воздухе знак, князь, народ и бояре крестились. Снова гремела слава, били бубны, играли трубы. Со стен неслась величавая песня. И вдруг всё стихло. Стоявшие в ограждении расступились. На середину вышел статный высокого роста человек. Пряди волос из-под шапки и коротко стриженная борода отливали медью.
   – Строитель, Строитель, – зашелестела площадь. Мизинные люди передавали друг другу неведомое раньше прозвание.

   С заострённой палкой-черталом в руках Строитель уверенной поступью направился к месту соединения верёвок, смотревших на север и на восход. Зайдя в самый угол, он приставил чертало к земле, словно перо опустил на пергамент, и двинулся вдоль верёвок, ведя чертало за собой. Затаив дыхание, люди смотрели, как тянется взрыхлённая по краям борозда. Чертало проделало путь в пятьдесят локтей на закат. Поворот. Борозда в пятьдесят локтей протянулась на юг. Поворот. Вдоль южной верёвки борозда поползла к восходу. Три борозды были прямыми. Четвёртую Строитель изогнул тремя крутыми волнами, сделав среднюю больше двух боковых. Спад последней волны он соединил с начальной точкой в углу, помедлил немного, потом вскинул чертало вверх.
   – Слава! – грянуло над детинцем, подобно раскату грома.
   Внутри площадки чернел огромный квадрат с тремя алтарными полукружьями, смотревшими на восход. Это был образ храма, сведённый к главным его чертам, тень, которую он отбросит, когда полуденное солнце будет стоять над его единственной главой. ^[16]
   – Слава Строителю! Слава Владимиру-городу!
   Ударили в землю лопаты и кирки землекопов. Зашевелились и сдвинулись с места огромные плиты. Градники приготовились заложить по углам первые камни фундамента.
   Вечером Кузьмище Киянин засветил подвешенную к потолку плошку и, обмакнув перо в чернила, вывел на чистом листе: «Тысяча сто пятьдесят восьмого года, апреля, восьмого дня князь Андрей во Владимире заложил церковь каменную Успения об едином верхе и дал ей слободы купленные, лучшие сёла, десятину в стадах своих и десятый торг».

Глава IX. КАМЕННЫЙ ЛИК

   Строитель стоял за городской стеной, на краю Клязьминской кручи. Из-под ног уползал одетый в зелень садов, застроенный избами склон. Вдаль убегала Муромская дорога. Крутые петли реки разрезали долину и терялись в синих лесах.
   Хорошее место выбрали Мономаховы градники. Стены и башни они срастили с самым высоким холмом. Холм стал для города как постамент для скульптуры. Город же поднял холм ещё выше и теперь царил вместе с ним над полями, лесами и реками. С какой стороны ни посмотришь – отовсюду открывался Владимир во весь свой размах. С восхода взбирались ряды посадских жилищ, обступивших церквушки. Со стороны лугов и полей, протянувшихся к северу, издалека был виден узорчатый пояс стен с резными шатрами башен. На закат светили светло купола храмов, поставленных основателем города и его сыном. Но главную свою красоту Владимир показывал югу. К шири клязьминской поймы, к сини лесов и лежавшему за тридевять земель Киеву обернул он детинец, княжий двор и хоромы с островерхими кровлями. Южная часть плато была самой высокой. От неё вёл город медленный спуск. И на самой высокой точке южной части плато поднимался и рос Успенский храм.
   Со дня закладки фундамента миновало четыре месяца. Тень, очертанная черталом, давно запрокинулась в котлован и скрылась под плитами. Вверх потянулся двойной короб стен. У владимирских градников имелся собственный способ кладки, надёжный и спорый в работе. Плиты они устанавливали в два ряда. Две стены выстраивались друг против друга на расстоянии двух локтей. Пустое пространство забивалось камнями и заливалось крепчайшим раствором из извести и ржаных отрубей, замешанных на яичных желтках.
   Грохот, стук, крики, скрежет. Работный гул стоял над детинцем от зари до зари. Он сделался главным голосом города, перекрыл шумливые препирательства торга и перестук топоров Федотовых плотников, тянувших дубовые стены.
   Глядя вдаль из-под приставленной козырьком ладони, Строитель слушал, как строится храм. Звуки указывали, чем заняты градники – многосотенная армия, разбитая на артели, как на полки. Ухали кувалды, дробившие известняк. Стучали киянки, закольники, топоры. Под тяжестью плит натужно скрипели канаты, переброшенные через смазанные жиром подъёмники. «Давай! Пошла! Взяли!» – неслось с перекладин лесов.
   Возводилось главное здание города, высшая точка, пик всей Владимирской земли. Храм будет строгим и величавым. Матовая белизна камня соединится с сиянием золочёного купола. Опояска из арочек и колонок, одетых в тонкую листовую медь, обовьёт белые стены узорчатой бахромой. Плиты с фигурами, помещённые наверху, ровной глади не помешают. Стены поднимутся цельные, мощные…
   Строитель провёл рукой по глазам, словно снимал наваждение, и двинулся на восход по тропе, давно проложенной по гребню валов. Возле коновязи у южной срединной башни его поджидал серый в яблоках конь.
   Издали могло показаться, что склоны Боголюбских холмов изрезаны ручьями, а вершины покачиваются, как гребни огромных волн. Вблизи ручьи оборачивались вереницами землекопов, идущих в затылок с корзинами за спиной. Волны превращались в башни, валы и стены, растущие на глазах и меняющие очертания. Всё двигалось, грохотало, тянулось вверх. Строилась гридница и оружейная, возводился дворец в два яруса. Обращённая главным входом к закату, поднималась Рождественская церковь. Внутренний переход через лестничную башню свяжет хоры церкви с дворцом.
   В стороне, куда не долетала выбрасываемая земля и где грохот был приглушён вставшими в ряд берёзами, расположилась артель камнесечцев. Состояла артель из восьми человек: сам Горазд с сотоварищем-москвичом, владимирец, работавший с ними в Ростове, и четыре болгарских резчика из числа явившихся на княжий зов. Восьмым к артели прибился Дёмка. В закрытом помещении по летней поводе камнесечцы нужды не испытывали. Защитой от солнца служил дощатый навес, уложенный на столбы. Задняя стенка образовалась из плит, припасённых для вымостки большого двора.
   Дёмка навес покинул, перебрался поодаль. В тени разросшихся мелких берёз он устроил собственную мастерскую. Перед ним, прислонённая к кочке, лежала плита. Девичье лицо с грубо намеченными чертами высоко выступало из камня. Сменив тяжёлую киянку на лёгкую и выбрав самый короткий закольник, чтобы лучше чувствовать известняк, Дёмка снимал тонкие срезы со лба, щёк, крыльев прямого носа. «Стук-стук камне-се-чец». Киянка била несильно и быстро. «Скол-скол». Рука покачивалась, смягчая удар. Вместе с белыми крошками, летевшими по сторонам, с лица уходило чужое, ненужное, лишнее, всё, что огрубляло черты. «Стук-стук камне-се-чец». Дёмке казалось, что с каждым ударом он разгоняет туман. Стали видны ясный лоб и большие глаза, проступили высокие скулы, округлился узкий подбородок. «Стук-стук-пере-стук». Словно дятел долбил по каменному стволу. «Бей-бей камне-се-чец», – отвечали Дёмке из-под навеса.
   Работа под навесом шла в семь киянок. Горазд с сотоварищем вырезали львиные морды, изготовляя на пару плиты один для правой, другой – для левой части стены. Закольники остальных двигались по навершиям колонок от бахромы-опояски. Замысловатые бороздки и впадины собирались в стрельчатые с зубцами листья.
   «Стук-стук-пере-стук. Бей-бей камне-се-чец».
   Вдруг Дёмка оторвал взгляд от плиты и поднял голову. В привычную дробь вторглись чужие звуки. Так и есть: к навесу двигался князь. Что ни день он наведывался к камнесечцам. Дёмка из-за него покинул навес, причины имелись не показывать князю свою работу. На этот раз Андрей Юрьевич пожаловал не один. Рядом поспешал Пётр Кучков. На ходу боярин размахивал руками, видно, убеждал князя в чём-то. Князь смеялся в ответ. Но вот он что-то сказал, и оба остановились у плит, в стороне от навеса.
   – Помилуй, князь-государь Андрей Юрьевич, – горячо продолжал Пётр Кучков начатый разговор. – Всё в Боголюбово и в Боголюбово. Подворье целыми днями без тебя пустое стоит.
   – Слышал, что Боголюбским меня прозвали, – засмеялся Андрей Юрьевич. – Так и говорят: князь Андрей Боголюбский.
   Пётр смущённо отвёл глаза. Собака-Анбал, как всегда, донёс. Что ни услышит, каждое слово передаёт князю.
   – Не в прозвании дело, князь-государь. В том беда, что снова доступа к тебе нет. Вести же из городов поступают важные.
   – Назови к примеру.
   – К примеру, государь, князь Ярослав Галицкий собирает силу воевать киевский стол.
   – Какие у князя Галицкого на то права?
   – Не ищет он прав. «Выдай, – говорит, – моего врага смертного Ивана Берладника, а не то под Киев с воями явлюсь». Поддержку он ждёт от короля венгерского и польских князей.
   Андрей Юрьевич перестал смеяться: далеко у Осмомысла дело зашло, если Кучковы о планах его прознали.
   – Иван Берладник про козни врага своего оповещён, и, при его благородстве, он князя Изяслава не подведёт, – проговорил Андрей Юрьевич строго. – Что же касается новой грызни за киевский стол, то ведётся она впустую. Сердце Руси переместилось в срединные земли, и венчаться на великое княжение отныне станут не в киевской Софии, а в Успенском владимирском храме.
   – Правда твоя, государь.
   Про себя боярин подумал: «Притворяется князь-государь, что к Киеву безразличен. Сам про всё уведомлён тайно. Ни одной вестью его не удивишь. Лиса хитрая».
   – Смотри-ка, брат Пётр! – весело воскликнул Андрей Юрьевич. – Строитель пожаловал. Редко он наведывается к нам на холмы.