Страница:
– Доверит им князь собрать пошлину-мыту за провоз товаров или переезд через мост – львиную долю оставляют себе.
– Одно слово, что лихоимцы. Деревянной ложкой есть не приучены, серебряной желают щи с наваром хлебать.
Дёмка послушал-послушал и направился в лавку Евсея. Старый купец рассудил точно так же, как мизинный народ на торгу.
– Плохо дело, когда замешаны детские, да ещё с боярином Кучковым во главе. А ты вот что, Дементий: ступай на подворье, будто по надобности какой пришёл. Сам вопросов не задавай. Послушай, о чём челядь между собой толкует.
– Правда твоя, путь один – на подворье. Мне и без того князя повидать надо, припозднился уже. Медка на время возьму.
Евсей с сомнением посмотрел на Дёмку, покачал головой.
– Поступай как знаешь. Да про оглядку помни.
На подворье Дёмка влетел подбоченясь, словно дворянин или сынок боярский. Спрыгнул с коня, сказал проходившему челядинцу:
– Посолец от князя Ивана Берладника.
Челядинец прищурил глаза. Дёмка вынул из сумки перстень. Камни заполыхали на солнце.
– Передай князю Андрею Юрьевичу без промедления.
Челядинец взял перстень, вразвалку пошёл к крыльцу. Отсутствовал он долгое время. Дёмка успел наслушаться разговоров. Детских на подворье много вертелось. Одни об императоре германском толковали, другие сообщали друг другу, что бычью тушу к обеду разделывают. Про случай в лесу никто не обмолвился.
Наконец появился челядинец, поманил Дёмку:
– Князь Андрей Юрьевич ждёт тебя в Синей горнице.
– Всё равно какой цвет, лишь бы поскорее.
– Ишь, торопкий, спешку умерь.
Но оказалось, что князь торопился сам.
– С речью прибыл? – спросил он Дёмку, едва переступил Дёмка порог.
– С речью, князь Андрей Юрьевич.
– Быстро сказывай, большие дела меня дожидаются.
Дёмка постарался изложить свою речь как можно быстрее.
– Узнаю князя Ивана Берладника, – сказал Андрей Юрьевич, когда Дёмка кончил. – Во всём сохраняет он княжье достоинство. В ответной речи проговоришь так: «Здравствовать тебе на многие годы, князь и друг Иван Ростиславович. Благородство твоё мне известно, и слову твоему, как собственному, верю. Верь и ты мне. Киевский стол воевать намерения не имею. Прежде всего, мимо права поступка не совершу, когда есть старшая Мономахова ветвь. Дядя и сыновья старших братьев отца ближе меня стоят к киевскому столу. Второе дело – земли собирать вкруг Владимира буду. Тебе же желаю возвернуть свой удел».
Дёмка переминулся с ноги на ногу:
– Отправь с речью другого. Не скоропосолец я.
– Кто же, если не скоропосолец?
Дёмка хотел было сказать, что он сын кузнеца Гордея, но вовремя вспомнил, с чем наведался князь на поляну.
– Владимирский я камнесечец, – сказал Дёмка поспешно.
– Ещё более кстати, – задумчиво, словно беседовал с равным, проговорил Андрей Юрьевич. – Скоропосольцем сделаться каждый сумеет. Чтобы камень понять, дарование нужно.
Андрей Юрьевич хлопнул в ладоши. В горнице появился челядинец, тот самый, которому Дёмка передал перстень.
– Одеваться, – бросил Андрей Юрьевич через плечо и, кивнув на Дёмку, добавил: – Камнесечца проводи в Стольную горницу. Это награда тебе, – повернулся князь к Дёмке. – Из всех камнесечцев первым узнаешь про владимирский храм.
– Зодчему встреча назначена, – объяснил челядинец, когда они вышли. – Император германский зодчего во Владимир прислал.
Челядинец подвёл Дёмку к приоткрытым дверям. Наложенные на дуб медные петли горели жарко.
– Входи да стой в самом углу, вперёд не выбивайся.
Дёмка несмело вошёл. Радужный яркий поток хлынул навстречу. Горница была полна разодетым народом и звенела от красок. По стенам на гибких зелёных стеблях покачивались малиновые бутоны. Лучи жёлтых звёзд сплетались на лазоревом потолке. На полу пестрели ковры, голубой шёлк полавочников переливался озёрной водой. Свет, проникавший через слюду, тонкую, как стрекозиные крылья, вспыхивал красными, синими и зелёными лучиками на поручах и стоячих воротниках, засыпанных самоцветами. Парча кафтанов светилась золотом, на пряжках играла зернь. Скромно одеты были лишь двое.
Возле княжьего кресла стоял священник в коричневой рясе с деревянным крестом на груди. И с чернильницей, подвешенной к опояске, на лавке у входа расположился летописец, одетый в простой синий кафтан. Рядом с летописцем высилась стопка вываренной берёсты и лежали заострённые стерженьки.
Дёмка остановился растерянный, не зная, куда бы приткнуться. Один он здесь был среди чужих. Спасибо, выручил летописец.
– Присаживайся ко мне, – окликнул он Дёмку. – Зовусь я Кузьмой. Киянином люди прозвали. Тебя вроде впервые вижу.
– Дёмка я, камнесечец, или, лучше сказать, ученик.
– А-а, – протянул летописец. – Об этом поговорим.
Но поговорить не пришлось. Раскрылась неприметная сбоку дверь, расписанная, как и стена, бутонами. Встреченный низким поклоном, в горнице появился князь. Только что Дёмка видел его в домашней рубахе с разрезами. Теперь широкие плечи и грудь обтягивал парчовый кафтан, затканный по всему полю львами и птицами. Кайма внизу и по шее сверкала яхонтами. На медных наплечниках выступали чёрные финифтяные фигуры в золотых тончайших разводах. [13]Об руку с князем, мелко и часто перебирая сапожками, утицей плыла Улита Степановна. Бобровый от колен до пола подол её платья двигался колоколом, не колышась. Четырёх детей родила княгиня, дочь готовилась стать невестой, а красота, которой смолоду славилась Улита Кучковна, всё ещё была при ней: брови соболиные, глаза каменьями светятся, матовая кожа белизной поспорит с жемчугом. Поверх покрывала, ниспадавшего из-под венца, у самых висков покачивались финифтяные подвески с семью лепестками.
Князь и княгиня поднялись на приступку, покрытую красным ковром, на три стороны поклонились, заняли свои места на резных табуретах с высокими спинками. По обе стороны встали старшие княжичи, одетые в одинаковые выше колен кафтаны с золотыми стоячими воротничками и петлицами на груди.
Князь подал знак. Невидимые челядинцы растворили двери. В горницу быстрым шагом вошёл прибывший из Германии зодчий. Два помощника и толмач следовали за ним. Был зодчий не молод. Шрамы морщин располосовали втянутые щёки. Тёмные до плеч волосы перевиты седыми прядями.
– У себя на родине, – начал зодчий, отвесив князю с княгиней сложный поклон, – я построил три замка с четырёхугольными, круглыми и многоугольными башнями. Я построил ворота, переходящие в сводчатый зал, где расположатся воины. Ни одна армия не возьмёт мощные стены штурмом.
Толмач едва успевал перекладывать быструю речь.
– Город Майнц на Рейне оказал мне честь, поручив утвердить последнее перекрытие на соборе, закладка которого произошла более полувека назад. Я сделал это. Но вот… – зодчий заговорил медленнее, хотя по-прежнему решительно и громко, – Германия услышала зов русского государя, и, отложив многие важные дела, я поспешил на далёкий север. Возвести собор от начала и до конца – мечта каждого зодчего. Киевская София строилась двадцать лет. Я берусь завершить работы всего за десять.
Брови Андрея Юрьевича сдвинулись. Не в меру отдаленным показался тот год, когда стольный Владимир получит свой храм.
– Здание, прежде всего, должно быть пригодным для пользования, – продолжал зодчий, не заметив сведённых бровей или не пожелав обратить внимания. – Однако не менее важно, чтобы наружные формы и внутренний вид заключали в себе идею.
– Какую же мысль вложишь ты во владимирский храм? – спросил Андрей Юрьевич, не разгладив бровей.
– Могущество грозного государства – вот важнейшая мысль. Я видел киевскую Софию и восхитился ею. Но ты, государь, увековечишь своё имя постройкой более грандиозной. Я возведу для тебя собор, какого не знала до сей поры Русь. Он встанет подобием мощной крепости. Его размеры превысят Софию, а цвет кирпича обольет могучие стены огненно-красным потоком. Киевская София увенчана тринадцатью куполами. Должен ли Владимир уступить Киеву? Нет. Ровно тринадцать вершин поднимет к небу новый собор, и будут они не плавными и округлыми, как софийские, а уподобятся островерхим гребням неприступного горного хребта. Я берусь сделать это. В дороге, которая длилась треть года, я и мои помощники подготовили все расчёты.
Зодчий сделал шаг в сторону. Стоявшие за его спиной юноши поклонились. В ответ Андрей Юрьевич чуть подался вперёд – шею он не сгибал. И в Стольной горнице наступило молчание.
Зодчий обвёл всех встревоженным вглядом. Собор был достоин занять главную площадь любой европейской столицы. Смел ли мечтать в своих медвежьих лесах захолустный Владимир о строении столь грандиозном? Отчего же не грянет в расписанном зале хор удивлённых и радостных голосов? Отчего медлит владимирский князь подать знак согласия?
Затянувшееся молчание сгущалось, как тишина перед грозой. Вдруг дверь во второй раз открылась, сверкнув накладными петлями. Тяжело ступая, на середину прошёл не примеченный ранее и не известный никому человек.
– Могу ли говорить, государь? – обратился он к князю.
– Говори, если с делом.
Андрея Юрьевича обрадовала возможность повременить с решением.
– Я, как и ты, зодчий, – обернулся незнакомец к германцу. – И пусть ты превосходишь меня дарованием и числом возведённых строений, истина заключена в моём храме, не в твоём.
Слова падали медленно, как тяжёлые капли, просачивающиеся сквозь каменные своды пещер.
– Истина рождается в споре, – учтиво возразил германец. – И если государь позволит, мы проведём словесный турнир.
– Спора не будет, – сказал незнакомец.
Присутствовавшие в Стольной горнице во все глаза разглядывали нового зодчего. Что за человек? Откуда взялся? Почему позволяет себе говорить столь заносчиво? Но пристальней всех глядел на зодчего Дёмка. «Какой же я дурень, – корил он себя. – Иванна всё в точности обрисовала: и волосы тёмной меди, и лицо чистое, и крепкий стан. А мне и в голову не пришло».
– Здание стольного храма должно выражать идею могущества государства, это бесспорно, – говорил тем временем незнакомец. – В чём же сила Руси, о чём мечтает измученный усобицами народ? Сила и могущество Руси – в единении всех земель.
– Спора с этим не будет, – удовлетворённо проговорил Андрей Юрьевич. – Мудрость князя – в стремлении объединить Русь.
Кузьмище Киянин приблизился к двери, приотворил, поманив кого-то рукой, и, к удивлению всех присутствовавших, в Стольную горницу вступил староста плотников Федот Руби Топор. Без всякой робости древодел направился на середину. Ребром к груди, как поднос, он прижимал широкую доску, на которой высилась бесформенная груда, прикрытая чистой холстиной.
– Два человека, летописец и плотник, подобрали меня в лесу, где я лежал, скошенный огневицей, – продолжал незнакомец. – Чудодейственным снадобьем они вернули мне жизнь, и в ответ я поделился всем, что имею: рассказал, каким должен быть храм. Плотник выстругивал дощечки и кругляши. Летописец переводил мои слова в линии. Взглянув на рисунок в тетради, я увидел, что храм был таким, каким рисую я сам. Когда же плотник собрал свои деревяшки, я поверил, что храм будет стоять. Теперь, государь, уподобь себя малой мошке.
– Удержи язык, рукодел! – рванулся вперёд Пётр Кучков. – Не то укоротит его мой кинжал. Помни, с кем говоришь.
Многое отдал бы боярин, казны золотой не пожалел, чтобы выдворить из хором незнакомца.
– Коня моего доставь к жилищу Кузьмы Киянина, – не повернув головы, небрежно бросил в ответ незнакомец.
Пётр от этих слов подался назад: «Признал. Перед князем оговорит – не сносить тогда головы».
– Образец, который я тебе покажу, государь, – продолжал незнакомец, словно не прерывалась его речь, – настолько же меньше самого храма, насколько мошка меньше, чем человек. Представь себя ростом с мошку, и ты поймёшь, как огромен храм. Его венчает единственный купол – это знак единения. Золочёный купольный шлем будет виден с самых дальних подходов, потому что встанет храм не в середине города, но бесстрашно вскинет мощные стены над самым высоким обрывом Клязьминской кручи.
Зодчий принял из рук древодела доску и сдёрнул холстину. На доске чуть качнулся, но тут же выпрямился и утвердился сбитый из белых дощечек храм. Он был простой и суровый, как куб. Он был цельный, как камень. Он казался богатырём в боевом золотом шлеме. Восторженный вздох пронёсся по горнице.
– Ты прав, мастер, – сказал германец. – Спора между нами не получилось. Ты держишь свой храм на ладони, как Ярослав Мудрый Софию, и творческая мысль, заключённая в этой модели, без спора победила мою. Я прожил долгую жизнь, смотреть из чужих рук мне не пристало, но прошу тебя, зодчий, прими на выучку моих подмастерьев. Работать юнцы будут на совесть.
Незнакомец кивнул и повернулся к князю.
– Каким именем обращаться к тебе? – спросил его князь.
– Камнесечцы прозвали меня Строителем, и другого имени мне не надо. Я жил среди камня, чтобы понять до конца его свойства. Русь поворачивает на новую дорогу. Подражать Киеву и строить из кирпича Владимиру нет нужды. Новый храм возведём из белого камня – известняка. Работы продлятся два года.
Князь просиял, в знак радости вскинул руки.
Глава VII. РАЗРЫВ-ТРАВА
– Одно слово, что лихоимцы. Деревянной ложкой есть не приучены, серебряной желают щи с наваром хлебать.
Дёмка послушал-послушал и направился в лавку Евсея. Старый купец рассудил точно так же, как мизинный народ на торгу.
– Плохо дело, когда замешаны детские, да ещё с боярином Кучковым во главе. А ты вот что, Дементий: ступай на подворье, будто по надобности какой пришёл. Сам вопросов не задавай. Послушай, о чём челядь между собой толкует.
– Правда твоя, путь один – на подворье. Мне и без того князя повидать надо, припозднился уже. Медка на время возьму.
Евсей с сомнением посмотрел на Дёмку, покачал головой.
– Поступай как знаешь. Да про оглядку помни.
На подворье Дёмка влетел подбоченясь, словно дворянин или сынок боярский. Спрыгнул с коня, сказал проходившему челядинцу:
– Посолец от князя Ивана Берладника.
Челядинец прищурил глаза. Дёмка вынул из сумки перстень. Камни заполыхали на солнце.
– Передай князю Андрею Юрьевичу без промедления.
Челядинец взял перстень, вразвалку пошёл к крыльцу. Отсутствовал он долгое время. Дёмка успел наслушаться разговоров. Детских на подворье много вертелось. Одни об императоре германском толковали, другие сообщали друг другу, что бычью тушу к обеду разделывают. Про случай в лесу никто не обмолвился.
Наконец появился челядинец, поманил Дёмку:
– Князь Андрей Юрьевич ждёт тебя в Синей горнице.
– Всё равно какой цвет, лишь бы поскорее.
– Ишь, торопкий, спешку умерь.
Но оказалось, что князь торопился сам.
– С речью прибыл? – спросил он Дёмку, едва переступил Дёмка порог.
– С речью, князь Андрей Юрьевич.
– Быстро сказывай, большие дела меня дожидаются.
Дёмка постарался изложить свою речь как можно быстрее.
– Узнаю князя Ивана Берладника, – сказал Андрей Юрьевич, когда Дёмка кончил. – Во всём сохраняет он княжье достоинство. В ответной речи проговоришь так: «Здравствовать тебе на многие годы, князь и друг Иван Ростиславович. Благородство твоё мне известно, и слову твоему, как собственному, верю. Верь и ты мне. Киевский стол воевать намерения не имею. Прежде всего, мимо права поступка не совершу, когда есть старшая Мономахова ветвь. Дядя и сыновья старших братьев отца ближе меня стоят к киевскому столу. Второе дело – земли собирать вкруг Владимира буду. Тебе же желаю возвернуть свой удел».
Дёмка переминулся с ноги на ногу:
– Отправь с речью другого. Не скоропосолец я.
– Кто же, если не скоропосолец?
Дёмка хотел было сказать, что он сын кузнеца Гордея, но вовремя вспомнил, с чем наведался князь на поляну.
– Владимирский я камнесечец, – сказал Дёмка поспешно.
– Ещё более кстати, – задумчиво, словно беседовал с равным, проговорил Андрей Юрьевич. – Скоропосольцем сделаться каждый сумеет. Чтобы камень понять, дарование нужно.
Андрей Юрьевич хлопнул в ладоши. В горнице появился челядинец, тот самый, которому Дёмка передал перстень.
– Одеваться, – бросил Андрей Юрьевич через плечо и, кивнув на Дёмку, добавил: – Камнесечца проводи в Стольную горницу. Это награда тебе, – повернулся князь к Дёмке. – Из всех камнесечцев первым узнаешь про владимирский храм.
– Зодчему встреча назначена, – объяснил челядинец, когда они вышли. – Император германский зодчего во Владимир прислал.
Челядинец подвёл Дёмку к приоткрытым дверям. Наложенные на дуб медные петли горели жарко.
– Входи да стой в самом углу, вперёд не выбивайся.
Дёмка несмело вошёл. Радужный яркий поток хлынул навстречу. Горница была полна разодетым народом и звенела от красок. По стенам на гибких зелёных стеблях покачивались малиновые бутоны. Лучи жёлтых звёзд сплетались на лазоревом потолке. На полу пестрели ковры, голубой шёлк полавочников переливался озёрной водой. Свет, проникавший через слюду, тонкую, как стрекозиные крылья, вспыхивал красными, синими и зелёными лучиками на поручах и стоячих воротниках, засыпанных самоцветами. Парча кафтанов светилась золотом, на пряжках играла зернь. Скромно одеты были лишь двое.
Возле княжьего кресла стоял священник в коричневой рясе с деревянным крестом на груди. И с чернильницей, подвешенной к опояске, на лавке у входа расположился летописец, одетый в простой синий кафтан. Рядом с летописцем высилась стопка вываренной берёсты и лежали заострённые стерженьки.
Дёмка остановился растерянный, не зная, куда бы приткнуться. Один он здесь был среди чужих. Спасибо, выручил летописец.
– Присаживайся ко мне, – окликнул он Дёмку. – Зовусь я Кузьмой. Киянином люди прозвали. Тебя вроде впервые вижу.
– Дёмка я, камнесечец, или, лучше сказать, ученик.
– А-а, – протянул летописец. – Об этом поговорим.
Но поговорить не пришлось. Раскрылась неприметная сбоку дверь, расписанная, как и стена, бутонами. Встреченный низким поклоном, в горнице появился князь. Только что Дёмка видел его в домашней рубахе с разрезами. Теперь широкие плечи и грудь обтягивал парчовый кафтан, затканный по всему полю львами и птицами. Кайма внизу и по шее сверкала яхонтами. На медных наплечниках выступали чёрные финифтяные фигуры в золотых тончайших разводах. [13]Об руку с князем, мелко и часто перебирая сапожками, утицей плыла Улита Степановна. Бобровый от колен до пола подол её платья двигался колоколом, не колышась. Четырёх детей родила княгиня, дочь готовилась стать невестой, а красота, которой смолоду славилась Улита Кучковна, всё ещё была при ней: брови соболиные, глаза каменьями светятся, матовая кожа белизной поспорит с жемчугом. Поверх покрывала, ниспадавшего из-под венца, у самых висков покачивались финифтяные подвески с семью лепестками.
Князь и княгиня поднялись на приступку, покрытую красным ковром, на три стороны поклонились, заняли свои места на резных табуретах с высокими спинками. По обе стороны встали старшие княжичи, одетые в одинаковые выше колен кафтаны с золотыми стоячими воротничками и петлицами на груди.
Князь подал знак. Невидимые челядинцы растворили двери. В горницу быстрым шагом вошёл прибывший из Германии зодчий. Два помощника и толмач следовали за ним. Был зодчий не молод. Шрамы морщин располосовали втянутые щёки. Тёмные до плеч волосы перевиты седыми прядями.
Толмач едва успевал перекладывать быструю речь.
– Город Майнц на Рейне оказал мне честь, поручив утвердить последнее перекрытие на соборе, закладка которого произошла более полувека назад. Я сделал это. Но вот… – зодчий заговорил медленнее, хотя по-прежнему решительно и громко, – Германия услышала зов русского государя, и, отложив многие важные дела, я поспешил на далёкий север. Возвести собор от начала и до конца – мечта каждого зодчего. Киевская София строилась двадцать лет. Я берусь завершить работы всего за десять.
Брови Андрея Юрьевича сдвинулись. Не в меру отдаленным показался тот год, когда стольный Владимир получит свой храм.
– Здание, прежде всего, должно быть пригодным для пользования, – продолжал зодчий, не заметив сведённых бровей или не пожелав обратить внимания. – Однако не менее важно, чтобы наружные формы и внутренний вид заключали в себе идею.
– Какую же мысль вложишь ты во владимирский храм? – спросил Андрей Юрьевич, не разгладив бровей.
– Могущество грозного государства – вот важнейшая мысль. Я видел киевскую Софию и восхитился ею. Но ты, государь, увековечишь своё имя постройкой более грандиозной. Я возведу для тебя собор, какого не знала до сей поры Русь. Он встанет подобием мощной крепости. Его размеры превысят Софию, а цвет кирпича обольет могучие стены огненно-красным потоком. Киевская София увенчана тринадцатью куполами. Должен ли Владимир уступить Киеву? Нет. Ровно тринадцать вершин поднимет к небу новый собор, и будут они не плавными и округлыми, как софийские, а уподобятся островерхим гребням неприступного горного хребта. Я берусь сделать это. В дороге, которая длилась треть года, я и мои помощники подготовили все расчёты.
Зодчий сделал шаг в сторону. Стоявшие за его спиной юноши поклонились. В ответ Андрей Юрьевич чуть подался вперёд – шею он не сгибал. И в Стольной горнице наступило молчание.
Зодчий обвёл всех встревоженным вглядом. Собор был достоин занять главную площадь любой европейской столицы. Смел ли мечтать в своих медвежьих лесах захолустный Владимир о строении столь грандиозном? Отчего же не грянет в расписанном зале хор удивлённых и радостных голосов? Отчего медлит владимирский князь подать знак согласия?
Затянувшееся молчание сгущалось, как тишина перед грозой. Вдруг дверь во второй раз открылась, сверкнув накладными петлями. Тяжело ступая, на середину прошёл не примеченный ранее и не известный никому человек.
– Могу ли говорить, государь? – обратился он к князю.
– Говори, если с делом.
Андрея Юрьевича обрадовала возможность повременить с решением.
– Я, как и ты, зодчий, – обернулся незнакомец к германцу. – И пусть ты превосходишь меня дарованием и числом возведённых строений, истина заключена в моём храме, не в твоём.
Слова падали медленно, как тяжёлые капли, просачивающиеся сквозь каменные своды пещер.
– Истина рождается в споре, – учтиво возразил германец. – И если государь позволит, мы проведём словесный турнир.
– Спора не будет, – сказал незнакомец.
Присутствовавшие в Стольной горнице во все глаза разглядывали нового зодчего. Что за человек? Откуда взялся? Почему позволяет себе говорить столь заносчиво? Но пристальней всех глядел на зодчего Дёмка. «Какой же я дурень, – корил он себя. – Иванна всё в точности обрисовала: и волосы тёмной меди, и лицо чистое, и крепкий стан. А мне и в голову не пришло».
– Здание стольного храма должно выражать идею могущества государства, это бесспорно, – говорил тем временем незнакомец. – В чём же сила Руси, о чём мечтает измученный усобицами народ? Сила и могущество Руси – в единении всех земель.
– Спора с этим не будет, – удовлетворённо проговорил Андрей Юрьевич. – Мудрость князя – в стремлении объединить Русь.
Кузьмище Киянин приблизился к двери, приотворил, поманив кого-то рукой, и, к удивлению всех присутствовавших, в Стольную горницу вступил староста плотников Федот Руби Топор. Без всякой робости древодел направился на середину. Ребром к груди, как поднос, он прижимал широкую доску, на которой высилась бесформенная груда, прикрытая чистой холстиной.
– Два человека, летописец и плотник, подобрали меня в лесу, где я лежал, скошенный огневицей, – продолжал незнакомец. – Чудодейственным снадобьем они вернули мне жизнь, и в ответ я поделился всем, что имею: рассказал, каким должен быть храм. Плотник выстругивал дощечки и кругляши. Летописец переводил мои слова в линии. Взглянув на рисунок в тетради, я увидел, что храм был таким, каким рисую я сам. Когда же плотник собрал свои деревяшки, я поверил, что храм будет стоять. Теперь, государь, уподобь себя малой мошке.
– Удержи язык, рукодел! – рванулся вперёд Пётр Кучков. – Не то укоротит его мой кинжал. Помни, с кем говоришь.
Многое отдал бы боярин, казны золотой не пожалел, чтобы выдворить из хором незнакомца.
– Коня моего доставь к жилищу Кузьмы Киянина, – не повернув головы, небрежно бросил в ответ незнакомец.
Пётр от этих слов подался назад: «Признал. Перед князем оговорит – не сносить тогда головы».
– Образец, который я тебе покажу, государь, – продолжал незнакомец, словно не прерывалась его речь, – настолько же меньше самого храма, насколько мошка меньше, чем человек. Представь себя ростом с мошку, и ты поймёшь, как огромен храм. Его венчает единственный купол – это знак единения. Золочёный купольный шлем будет виден с самых дальних подходов, потому что встанет храм не в середине города, но бесстрашно вскинет мощные стены над самым высоким обрывом Клязьминской кручи.
– Ты прав, мастер, – сказал германец. – Спора между нами не получилось. Ты держишь свой храм на ладони, как Ярослав Мудрый Софию, и творческая мысль, заключённая в этой модели, без спора победила мою. Я прожил долгую жизнь, смотреть из чужих рук мне не пристало, но прошу тебя, зодчий, прими на выучку моих подмастерьев. Работать юнцы будут на совесть.
Незнакомец кивнул и повернулся к князю.
– Каким именем обращаться к тебе? – спросил его князь.
– Камнесечцы прозвали меня Строителем, и другого имени мне не надо. Я жил среди камня, чтобы понять до конца его свойства. Русь поворачивает на новую дорогу. Подражать Киеву и строить из кирпича Владимиру нет нужды. Новый храм возведём из белого камня – известняка. Работы продлятся два года.
Князь просиял, в знак радости вскинул руки.
Глава VII. РАЗРЫВ-ТРАВА
– Владимир выходит в первые города Залесья, – обратился Андрей Юрьевич к германцу, когда, всех отпустив, он остался с зодчими наедине. – Строительные работы предстоят обширные. Буду рад, если и ты приложишь своё прославленное мастерство.
– Государь оказывает мне великую честь, но я вынужден отклонить лестное предложение. Дворцы и замки, которыми застроится город, должны соответствовать облику главного здания – так облик детей повторяет черты отца. Моё же строение окажется кукушонком, высиженным в чужом гнезде. Пусть государь разрешит мне вернуться на родину, а в знак моего уважения к делам, которые здесь начинаются, примет труд моих сыновей. Государю на аудиенции были представлены мои помощники. В частной беседе осмелюсь сказать, что оба помощника и есть мои сыновья.
– Обдуманное решение уговорами не изменить, – сказал Андрей Юрьевич. – Спасибо, что ради наших нужд ты проделал долгий и трудный путь, и, если затраченное время можно хоть сколько-нибудь возместить казной, ты будешь удовлетворён. Сыновей же твоих приму с честью и постараюсь на время заменить им отца.
– Владимирский князь известен как самый великодушный из государей. – Германец отвесил поклон и повернулся к Строителю: – Твой храм благороден и строг фасадами, но скажи: как соотносятся высота с шириной, какова толщина стен?
Вопрос был задан толковый. От соразмерности частей зависела как красота здания, так и его пригодность, и Андрей Юрьевич вслед за германцем перевёл взгляд на Строителя. Строитель, однако, не стал в затылке скрести, ответил спокойно:
– Общая высота храма до купола равна удвоенной его ширине. Хоры располагаются на высоте вдвое меньшей, чем высота сводов. Шесть столбов расчленят храм на три части. Толщина столбов повторит толщину стен в два с половиной локтя, высота окон под куполом уравняется с шириной восточной части храма.
– Подлинно твои знания соответствуют зодческому умению видеть форму. Собор предстаёт просторным, хорошо освещённым. Высокие хоры не повиснут над самыми головами стоящих внизу.
– Разреши и мне обеспокоить тебя вопросом, – сказал Строитель, без смущения выслушав похвалу германца.
– Изволь.
– Как поступят твои сыновья, если потребуется отмерить правильный угол и не окажется переносного угольника?
Вопрос, на который ответит любой начинающий подмастерье, мог быть задан только в насмешку. Однако германец первым начал испытывать знания своего соперника. Не позволив себе обидеться, он мужественно принял ответный удар.
– Шнур, разделённый на двенадцать равных частей, связанный своими концами и натянутый на точки, совпадающие с третьим, седьмым и двенадцатым членением, даёт возможность построить прямой угол и измерить отвесность стен, – проговорил он скороговоркой, как ученик, отвечающий твёрдо выдолбленный урок, поклонился Строителю так же низко, как князю, и вышел.
Строителя князь задержал.
– Две у меня заботы, – сказал он, жестом предлагая занять покрытую полавочником скамью и сам опускаясь рядом. – Одну заботу ты со мной разделил – это храм. Воздвигнут он будет в память Успения, [14]и будет в Успенском храме храниться вывезенная из Вышгорода икона. Я повелю разубрать её в золото, изукрасить самоцветами без числа. Верю и знаю: вся Русь наречёт святыню на веки вечные «Богоматерь Владимирская».
Князь замолчал, в задумчивости принялся разглядывать перстни на пальцах. Строителя затянувшийся разговор утомил. После Федотова снадобья рана почти перестала ныть, но полученные при падении ушибы давали о себе знать.
– Назови, государь, вторую заботу, – поторопил он князя.
– Для того задержал тебя. Приходилось ли в той стороне, откуда ты прибыл, слышать о чуде, случившемся под Владимиром?
– Много в каменоломнях о том говорили.
– Значит, знаешь, что дал я обет украсить место, богом любимое, каменным городом с церковью, измечтанной всей зодческой хитростью. Название городу Боголюбово будет.
Настало время задуматься зодчему.
– Сложное дело, государь, в «стране городов», как называют Русь иноземные географы, построить город красивей прочих. Ещё того сложнее одновременно с постройкой храма принять на себя заботу о целой местности. Однако думаю, справимся, если германские подмастерья окажутся стоящими своего отца. Камня втрое больше понадобится против рассчитанного мною раньше.
– С камнем задержки не будет, – живо ответил князь. – Скажи напоследок, – задержал он Строителя новым вопросом. – Отчего твой конь оказался в конюшне боярина Кучкова? Уж не встал ли Пётр тебе поперёк дороги?
– Пустое, государь, дороги у нас с боярином разные. Конь, должно быть, сам к его лошадям прибился, не дождавшись хозяина. Со мной другое чудо произошло.
Князь исподлобья взглянул на Строителя.
– Что за чудо такое, о чём говоришь?
– Когда лежал я под елью без памяти, в мутное марево, опутавшее сознание, ворвался вдруг чистый и звонкий голос. Из последних сил удалось мне размежить веки. Я увидел склонённое надо мной девичье лицо. Пряди русых волос падали на плечи, затянутые голубой тканью. Рядом расположился зверь и смотрел на меня без всякой свирепости, хотя по облику я догадался, что это волк. «Жди, мы вернёмся», – прозвучал снова голос, похожий на пение струн. Потом всё исчезло и я провалился в беспамятство.
«Пусти, меня ждут», – вспомнилось князю. Так вот куда поспешала очутившаяся в западне пленница.
– В чём видишь ты чудо? – спросил настороженно князь.
– Разве не чудо, что девица с волком сдружилась? До сей поры думал, что только в сказках бывает такое да в убранстве рейнских соборов, где хищные звери помещены рядом с людьми.
– Огневица с тобой пошутила и сон показала.
– Сам рассудил так же, только явью сон обернулся. Девица памятку о себе оставила. – Строитель достал из подвешенной к поясу сумки выстиранную и бережно сложенную голубую тряпицу.
«Что я за злыдень такой? – подумал вдруг князь. – Для чего преследую девицу с её волком, зачем скрываю от зодчего? „Чудо“ давно историей стало и в летописи занесено. А старые дела ворошить – всё равно что снег прошлогодний вскапывать».
– Хочешь вновь свой сон увидать? – спросил он порывисто.
– Иначе зачем бы рассказывать стал? – прозвучало в ответ.
Андрей Юрьевич хлопнул в ладоши. Явившемуся челядинцу велел проводить зодчего в приготовленные хоромы. Сменил парчовый кафтан на простую рубаху, закутался в плащ, надвинул до самых бровей суконную шапку.
Но тут ударило сильно, с раскатом, будто треснула поодаль вершина скалы, и загромыхали, срываясь, камни. Шумно пронёсся ветер. В горнице стало темно.
«Не ко времени гроза подоспела». Андрей Юрьевич склонился к оконцу, постучал досадливо по слюде. В ответ со двора забили сильные струи. Прямо над кровлей раскатился гром. Нечего было и думать идти за овраг, пока не отбушует гроза, не изойдут тучи водой. Князь опустился на лавку. Скучное дело ждать. Вчера он стремился загнать в западню девицу и её волка – сегодня ему не терпелось выпустить их на свободу. Перед глазами неотступно стоял образ храма-богатыря в золотом шлеме. Рядом с этим видением хотелось быть добрым, совершать великодушные поступки. Хозяева волка благое дело спроворили, повернув коней вспять, и, по чести судить, большой награды заслуживали, не темницы. Была ещё одна мысль, тешила она князя. «Где семья, там и дом, – размышлял он, слушая гул дождя. – Девица зодчему приглянулась, через неё он останется во Владимире, в другие земли не поспешит. Девице так скажу: „Ждёт тебя, красавица, не дождётся один человек, и, коли он тебе мил и сладится свадьба, не забудь позвать на честной пир“. Князю представилось, как призовёт он Строителя, чтобы с рук на руки передать ему девицу, как важно вступит Строитель в горницу, но, увидев суженую, позабудет свою гордыню, поклонится в пояс.
Дверь в самом деле приотворилась, только не Строитель появился в проёме, а промокший до нитки Анбал. Порты и рубаха к телу прилипли, волосы – хоть отожми. Переступив порог, Анбал опустился на колени, ткнул в пол мокрой бородой.
– Вели казнить, князь-государь Андрей Юрьевич.
– Никак багром из колодца тебя тянули?
– Пленников я упустил. А что вымок, так дождь почище плетей сечёт.
– Ври, да не заговаривайся. В дым, что ли, пленники обратились и улетели через оконца? Да перестань по полу елозить.
Анбал поднялся, тяжело ворочая языком, принялся рассказывать о неожиданном нападении.
– Сам-то ведь не из слабых будешь, или богатырь какой навалился? – перебил Андрей Юрьевич.
– Какой богатырь, князь-государь? Мальчонка годов пятнадцати, не более того.
– Из себя каков?
– Разглядеть в подробностях времени он не оставил, как барана меня скрутил, замок сдёрнул и вызволил девицу с волком. По всему лесу потом их искал, да следов они не оставили.
– Как же ты путы сбросил, если был связан, словно баран?
– Хитрости одной обучен.
– Какой-такой хитрости?
Анбал нагнул голову, молча уставился в пол.
– Говори, не то настоящих плетей отведаешь.
– Когда станут вязать, руки и ноги силой надо наполнить, чтобы в толщине увеличились. Ослабишь – путы спадут.
– Будет время – на деле перейму. А пока говори: как мальчонка сдёрнул замок, если ключ у меня в кошеле спрятан?
– Разрыв-траву, должно быть, имел. Она замки разрывает.
– Куда направляются, сказывали?
– Место не называли. Одно расслышал: «Владимир навсегда покинем, опасно из-за князя здесь оставаться».
– Хотел было тебя в ключники перевести – повременить придётся. Ступай, покличь Строителя, пусть пожалует, если не накатила опять огневица. Да обо всём, что случилось, молчи.
Строитель тотчас явился, было видно, что ждал.
– Добрые вести по свету гуляют, злые к месту спешат прибиться, – начал князь. – Скрывать от тебя ничего не стану, открою всё без утайки. Запер я в клетку твою лесную красавицу. Для чего это сделал, объяснять сейчас не ко времени. Одно скажу: перехватил в тот самый момент, когда к тебе она поспешала. Замок на клетку приладил отменный, неподкупного стража стеречь поставил. Только пленница ловчей оказалась. Замок она разрыв-травой открыла и была такова. Здешние места навсегда ею покинуты, а куда она с волком своим подалась – на восход, на закат ли, – неведомо. Лес следов не сохранил. Коли веришь мне, – ладно, на том и покончим. Коли закрались сомнения, допроси челядинца-стража.
– Челядинца не надо, – медленно проговорил Строитель.
Хлынувший ливень загнал под землю Иванну, Дёмку и Апрю. В убежище было сухо, тепло. Струйки дождя, стекавшие по проходу, собирались в предназначенное для воды углубление. Апря лежал возле маленького озерца, положив морду на лапы. Он спал. Иванна и Дёмка сидели в углу, на расстеленном войлоке. Разговор вертелся вокруг одного: как им жить дальше.
– До осени продержимся, – в который раз начал Дёмка.
– Летом и птицы беззаботно живут, – в который раз возразила Иванна. – Холода наступят – тогда как?
– Правда твоя, зимой в шалаше оледенеешь.
Глухие раскаты грома тревожили Апрю. Он тявкал во сне, словно также принимал участие в разговоре.
– Только не могу я покинуть Владимир, – начал вновь Дёмка. – Назвался владимирским камнесечцем – слова своего не переменю. Где Строитель окажется, там и мне место.
– Видно, закольники и киянка недаром стучали в твоём мешке – судьбу они выстучали, – согласилась Иванна. – И я с Владимиром накрепко связана. Финифть при кузнице держит.
Наступило молчание, даже гром перестал греметь.
– Придумал! – закричал вдруг Дёмка.
Апря вскочил, метнулся к проходу, обратно, остановился, растерянный. Ему показалась, что требуется его защита.
– Апрю и того с толку сбил, – рассмеялась Иванна.
– Дело я говорю, ты лучше не перебивай. Князь на чём настаивал? Чтобы передали ему одного Апрю. Тебя обижать он не станет, меня вовсе не признал. Да и Апрю он хотел для потехи, чтобы на подворье держать, убивать не собирался.
– Государь оказывает мне великую честь, но я вынужден отклонить лестное предложение. Дворцы и замки, которыми застроится город, должны соответствовать облику главного здания – так облик детей повторяет черты отца. Моё же строение окажется кукушонком, высиженным в чужом гнезде. Пусть государь разрешит мне вернуться на родину, а в знак моего уважения к делам, которые здесь начинаются, примет труд моих сыновей. Государю на аудиенции были представлены мои помощники. В частной беседе осмелюсь сказать, что оба помощника и есть мои сыновья.
– Обдуманное решение уговорами не изменить, – сказал Андрей Юрьевич. – Спасибо, что ради наших нужд ты проделал долгий и трудный путь, и, если затраченное время можно хоть сколько-нибудь возместить казной, ты будешь удовлетворён. Сыновей же твоих приму с честью и постараюсь на время заменить им отца.
– Владимирский князь известен как самый великодушный из государей. – Германец отвесил поклон и повернулся к Строителю: – Твой храм благороден и строг фасадами, но скажи: как соотносятся высота с шириной, какова толщина стен?
Вопрос был задан толковый. От соразмерности частей зависела как красота здания, так и его пригодность, и Андрей Юрьевич вслед за германцем перевёл взгляд на Строителя. Строитель, однако, не стал в затылке скрести, ответил спокойно:
– Общая высота храма до купола равна удвоенной его ширине. Хоры располагаются на высоте вдвое меньшей, чем высота сводов. Шесть столбов расчленят храм на три части. Толщина столбов повторит толщину стен в два с половиной локтя, высота окон под куполом уравняется с шириной восточной части храма.
– Подлинно твои знания соответствуют зодческому умению видеть форму. Собор предстаёт просторным, хорошо освещённым. Высокие хоры не повиснут над самыми головами стоящих внизу.
– Разреши и мне обеспокоить тебя вопросом, – сказал Строитель, без смущения выслушав похвалу германца.
– Изволь.
– Как поступят твои сыновья, если потребуется отмерить правильный угол и не окажется переносного угольника?
Вопрос, на который ответит любой начинающий подмастерье, мог быть задан только в насмешку. Однако германец первым начал испытывать знания своего соперника. Не позволив себе обидеться, он мужественно принял ответный удар.
– Шнур, разделённый на двенадцать равных частей, связанный своими концами и натянутый на точки, совпадающие с третьим, седьмым и двенадцатым членением, даёт возможность построить прямой угол и измерить отвесность стен, – проговорил он скороговоркой, как ученик, отвечающий твёрдо выдолбленный урок, поклонился Строителю так же низко, как князю, и вышел.
Строителя князь задержал.
– Две у меня заботы, – сказал он, жестом предлагая занять покрытую полавочником скамью и сам опускаясь рядом. – Одну заботу ты со мной разделил – это храм. Воздвигнут он будет в память Успения, [14]и будет в Успенском храме храниться вывезенная из Вышгорода икона. Я повелю разубрать её в золото, изукрасить самоцветами без числа. Верю и знаю: вся Русь наречёт святыню на веки вечные «Богоматерь Владимирская».
Князь замолчал, в задумчивости принялся разглядывать перстни на пальцах. Строителя затянувшийся разговор утомил. После Федотова снадобья рана почти перестала ныть, но полученные при падении ушибы давали о себе знать.
– Назови, государь, вторую заботу, – поторопил он князя.
– Для того задержал тебя. Приходилось ли в той стороне, откуда ты прибыл, слышать о чуде, случившемся под Владимиром?
– Много в каменоломнях о том говорили.
– Значит, знаешь, что дал я обет украсить место, богом любимое, каменным городом с церковью, измечтанной всей зодческой хитростью. Название городу Боголюбово будет.
Настало время задуматься зодчему.
– Сложное дело, государь, в «стране городов», как называют Русь иноземные географы, построить город красивей прочих. Ещё того сложнее одновременно с постройкой храма принять на себя заботу о целой местности. Однако думаю, справимся, если германские подмастерья окажутся стоящими своего отца. Камня втрое больше понадобится против рассчитанного мною раньше.
– С камнем задержки не будет, – живо ответил князь. – Скажи напоследок, – задержал он Строителя новым вопросом. – Отчего твой конь оказался в конюшне боярина Кучкова? Уж не встал ли Пётр тебе поперёк дороги?
– Пустое, государь, дороги у нас с боярином разные. Конь, должно быть, сам к его лошадям прибился, не дождавшись хозяина. Со мной другое чудо произошло.
Князь исподлобья взглянул на Строителя.
– Что за чудо такое, о чём говоришь?
– Когда лежал я под елью без памяти, в мутное марево, опутавшее сознание, ворвался вдруг чистый и звонкий голос. Из последних сил удалось мне размежить веки. Я увидел склонённое надо мной девичье лицо. Пряди русых волос падали на плечи, затянутые голубой тканью. Рядом расположился зверь и смотрел на меня без всякой свирепости, хотя по облику я догадался, что это волк. «Жди, мы вернёмся», – прозвучал снова голос, похожий на пение струн. Потом всё исчезло и я провалился в беспамятство.
«Пусти, меня ждут», – вспомнилось князю. Так вот куда поспешала очутившаяся в западне пленница.
– В чём видишь ты чудо? – спросил настороженно князь.
– Разве не чудо, что девица с волком сдружилась? До сей поры думал, что только в сказках бывает такое да в убранстве рейнских соборов, где хищные звери помещены рядом с людьми.
– Огневица с тобой пошутила и сон показала.
– Сам рассудил так же, только явью сон обернулся. Девица памятку о себе оставила. – Строитель достал из подвешенной к поясу сумки выстиранную и бережно сложенную голубую тряпицу.
«Что я за злыдень такой? – подумал вдруг князь. – Для чего преследую девицу с её волком, зачем скрываю от зодчего? „Чудо“ давно историей стало и в летописи занесено. А старые дела ворошить – всё равно что снег прошлогодний вскапывать».
– Хочешь вновь свой сон увидать? – спросил он порывисто.
– Иначе зачем бы рассказывать стал? – прозвучало в ответ.
Андрей Юрьевич хлопнул в ладоши. Явившемуся челядинцу велел проводить зодчего в приготовленные хоромы. Сменил парчовый кафтан на простую рубаху, закутался в плащ, надвинул до самых бровей суконную шапку.
Но тут ударило сильно, с раскатом, будто треснула поодаль вершина скалы, и загромыхали, срываясь, камни. Шумно пронёсся ветер. В горнице стало темно.
Дверь в самом деле приотворилась, только не Строитель появился в проёме, а промокший до нитки Анбал. Порты и рубаха к телу прилипли, волосы – хоть отожми. Переступив порог, Анбал опустился на колени, ткнул в пол мокрой бородой.
– Никак багром из колодца тебя тянули?
– Пленников я упустил. А что вымок, так дождь почище плетей сечёт.
– Ври, да не заговаривайся. В дым, что ли, пленники обратились и улетели через оконца? Да перестань по полу елозить.
Анбал поднялся, тяжело ворочая языком, принялся рассказывать о неожиданном нападении.
– Сам-то ведь не из слабых будешь, или богатырь какой навалился? – перебил Андрей Юрьевич.
– Какой богатырь, князь-государь? Мальчонка годов пятнадцати, не более того.
– Из себя каков?
– Разглядеть в подробностях времени он не оставил, как барана меня скрутил, замок сдёрнул и вызволил девицу с волком. По всему лесу потом их искал, да следов они не оставили.
– Как же ты путы сбросил, если был связан, словно баран?
– Хитрости одной обучен.
– Какой-такой хитрости?
Анбал нагнул голову, молча уставился в пол.
– Говори, не то настоящих плетей отведаешь.
– Когда станут вязать, руки и ноги силой надо наполнить, чтобы в толщине увеличились. Ослабишь – путы спадут.
– Будет время – на деле перейму. А пока говори: как мальчонка сдёрнул замок, если ключ у меня в кошеле спрятан?
– Разрыв-траву, должно быть, имел. Она замки разрывает.
– Куда направляются, сказывали?
– Место не называли. Одно расслышал: «Владимир навсегда покинем, опасно из-за князя здесь оставаться».
– Хотел было тебя в ключники перевести – повременить придётся. Ступай, покличь Строителя, пусть пожалует, если не накатила опять огневица. Да обо всём, что случилось, молчи.
Строитель тотчас явился, было видно, что ждал.
– Добрые вести по свету гуляют, злые к месту спешат прибиться, – начал князь. – Скрывать от тебя ничего не стану, открою всё без утайки. Запер я в клетку твою лесную красавицу. Для чего это сделал, объяснять сейчас не ко времени. Одно скажу: перехватил в тот самый момент, когда к тебе она поспешала. Замок на клетку приладил отменный, неподкупного стража стеречь поставил. Только пленница ловчей оказалась. Замок она разрыв-травой открыла и была такова. Здешние места навсегда ею покинуты, а куда она с волком своим подалась – на восход, на закат ли, – неведомо. Лес следов не сохранил. Коли веришь мне, – ладно, на том и покончим. Коли закрались сомнения, допроси челядинца-стража.
– Челядинца не надо, – медленно проговорил Строитель.
Хлынувший ливень загнал под землю Иванну, Дёмку и Апрю. В убежище было сухо, тепло. Струйки дождя, стекавшие по проходу, собирались в предназначенное для воды углубление. Апря лежал возле маленького озерца, положив морду на лапы. Он спал. Иванна и Дёмка сидели в углу, на расстеленном войлоке. Разговор вертелся вокруг одного: как им жить дальше.
– До осени продержимся, – в который раз начал Дёмка.
– Летом и птицы беззаботно живут, – в который раз возразила Иванна. – Холода наступят – тогда как?
– Правда твоя, зимой в шалаше оледенеешь.
Глухие раскаты грома тревожили Апрю. Он тявкал во сне, словно также принимал участие в разговоре.
– Только не могу я покинуть Владимир, – начал вновь Дёмка. – Назвался владимирским камнесечцем – слова своего не переменю. Где Строитель окажется, там и мне место.
– Видно, закольники и киянка недаром стучали в твоём мешке – судьбу они выстучали, – согласилась Иванна. – И я с Владимиром накрепко связана. Финифть при кузнице держит.
Наступило молчание, даже гром перестал греметь.
– Придумал! – закричал вдруг Дёмка.
Апря вскочил, метнулся к проходу, обратно, остановился, растерянный. Ему показалась, что требуется его защита.
– Апрю и того с толку сбил, – рассмеялась Иванна.
– Дело я говорю, ты лучше не перебивай. Князь на чём настаивал? Чтобы передали ему одного Апрю. Тебя обижать он не станет, меня вовсе не признал. Да и Апрю он хотел для потехи, чтобы на подворье держать, убивать не собирался.