Страница:
Ни одно судно не пропустил отряд Тревенена мимо Гангеудда. Не везло шведам в этих местах испокон веков…
У Гангеудда грохотали пушки, а в Ревеле, в кафедральном соборе, раздавались печальные звуки органа. Моряки прощались с адмиралом Грейгом. Ядра и пули его не взяли, а в одночасье сразила лихоманка-простуда…
Над штормовой Балтикой то и дело проносились снежные заряды, у берегов появился первый ледок. Противоборствующие эскадры ушли в базы на зимнюю стоянку, … шведы — в Карлскруну, русские — в Ревель. Кампания заканчивалась. «За усердные труды по хранению со вверенною эскадрою поста при Гангуте» Тревенена произвели в капитаны 1 ранга. Его товарищи Муловский и Гревенс приводили в порядок корабли после сражений, рядом с ними корпели «за мичманов» Лисянский и Крузенштерн. Вечерами сходились в кают-компаниях, вспоминали о несбывшемся вояже, питали надежду свершить задуманное, когда умолкнут пушки…
Зимняя стужа напрочь сковала льдом залив, окружила кронштадтские крепостные стены белым панцирем. Наконец-то опустели бастионы, и лишь сторожевые наряды, прохаживаясь, всматривались в безлюдную снежную даль. Всякое бывало, при Петре I шведы как-то пытались овладеть островом зимой, марш-броском по льду, но сорвалось…
А в летние месяцы, когда временами глухие раскаты пушечной канонады доносились с запада, в такие дни по приказу вице-адмирала Пущина на крепостные стены спешно выводили кадетов. Каждому кадету, и старшему, и младшему, вручали старые, ржавые ружья без курков, раздобытые где-то в закоулках арсенала.
— Маршируйте по стенам, — приказывал кронштадтский комендант корпусным офицерам, — вдруг неприятель объявится на видимости. Узрит на стенах великое множество людей с оружием и то испужается. Солдатушек-то нынче всех на корабли отправили…
Кадеты цепочкой растягивались по стенам, брали ружья «на плечо», с важным видом вышагивали по широким, в несколько саженей, бастионам, поглядывали вдаль. Изредка, прижимаясь к нарвскому берегу, робко шелестели парусами купеческие шхуны с товарами из Петербурга.
Торговля сокращалась, купцы терпели убытки, но некоторые рисковали…
Завистливо поглядывал на удаляющиеся к горизонту паруса кадет Василий Головнин. «Добро им, в дальние страны плывут, диковинки повидают». Недавно он наткнулся в библиотеке на занимательную книжицу. Старик библиотекарь, отставной офицер, посоветовал:
— Ежели про иноземные плавания проведать интерес имеешь, возьми, почитай. Кажинный моряк должен все знать о кругоземных плаваниях.
— Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю с российской стороны учиненных. Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащих за год семьсот пятьдесят восьмой, — вслух прочитал Василий.
Летом взяться за книгу по-настоящему Василию было недосуг. То занимался на шлюпке, то гоняли строем по крепостным стенам, подметали плац к приезду начальства. Теперь, с началом зимы, Головнин, забившись вечером в укромный уголок, около лампадки, в молельной комнате, а то и в столовой у окна, при яркой луне, начал путешествие по страницам сочинений Михайлы Веревкина. Запомнились слова о Магеллане: «От самого создания мира, до обретения Америки никому из смертных не приходило на мысли, что можно обойти вокруг земли…»
Читал урывками, вокруг носились кадеты, дергали, задирали… Присматриваясь, Василий Головнин скоро уяснил, что немало его сверстников отпугивали тяготы морской службы, и они старались под любым предлогом удрать из корпуса. Одни притворялись болезненными, другие ленились, учились кое-как… Ежегодно за лень и плохое поведение десяток-другой кадетов отчисляли в морские батальоны, малолеток отсылали домой…
Осенью Василий определился окончательно. Из корпуса ему нет ходу обратно в Гулынки. В пресную, постылую жизнь, в глухомань, быть там обреченным на прозябание среди дальних родственников, совершенно чужих ему душевно… Только здесь он способен насытить неуемное стремление к знаниям, имеет возможность повидать иные миры и народы, в конце концов испытать себя не только в стычках с неприятелем, но и в схватке с той неспокойной стихией, что плескалась под окнами Итальянского дворца…
Жизнь в корпусе, правда, не баловала своих питомцев. «Воспитание» кадетов сводилось к порке провинившихся. Причем «секанцами» их угощали каждую субботу по списку в караульном помещении. Но не забывали и о душах. Молитвой кадеты начинали день и заканчивали его вечерней литургией, перед отходом ко сну. В каждой роте висела икона Божьей Матери. Вечерами заставляли зубрить Евангелие. Закон Божий обязан был твердо знать каждый выпускник.
Посты соблюдались строго, кормились хлебом и квасом. Поэтому изголодавшиеся кадеты с нетерпением ждали Рождества, Сочельника. За ними подоспели Крещение, Масленица, запахло весной.
Василий Головнин поглядывал на почерневшие проталины в бухте, подставлял лицо солнцу, скоро начнется его вторая кампания на море…
Готовились к очередной военной кампании на западном и восточном побережье Балтики. Схватки на море в прошлом году не принесли желаемых успехов шведам, русские эскадры довольно успешно оборонялись.
В наступающей кампании шведы не оставили своих замыслов, намеревались добиться решительных успехов.
Верховодом на Балтике Екатерина назначила стареющего адмирала Василия Чичагова. На аудиенции, вспоминая прошлогодние тревоги, спросила его обеспокоенно:
— Каково мыслишь, Василий Яковлевич, силен ли неприятель?
— Да вить не проглотит, ваше величество, — ухмыляясь, дребезжащим голосом произнес Чичагов.
Екатерина продолжала тревожиться, перебирала в уме офицеров, кто помоложе, побойчее, распорядилась графу Чернышеву.
— Призови-ка к себе капитана Тревенена, пускай изложит свою меморию, как шведа одолеть.
Спустя месяц Тревенен представил обстоятельный доклад «Ея императорскому величеству, свое видение успешной войны против шведов». Основная мысль проступала явственно: «Необходимо перейти к наступлению на шведское побережье, атаковать неприятеля на его территории».
«В предстоящей кампании наступил удобный момент попытаться высадить десант на стокгольмский берег».
Так поступил в свое время флот в эпоху Петра Великого, Апраксин добивал неприятеля под стенами Стокгольма. Но теперь веяли иные ветры… Императрица много говорила о традициях своего «деда», но когда касалось дела, забывала о своих обещаниях…
И все же, видимо, советы Тревенена оказали воздействие.
В начале июня из проливов контр-адмирал Козлянинов доносил, что шведская эскадра отстаивается на рейде Карлскруны и испытывает «великий недостаток в людях, при том много больных и умирающих». Чичагов воспользовался этим и вышел с эскадрой в море. Шведы были настороже, русская эскадра оказалась грозной силой…
«Как скоро флот наш выступил за Нарген, то везде по шведскому побережью воскурились огни, в расстоянии один от другого около трех миль, вероятно, это были знаки, извещающие о выходе флота нашего в море».
Эскадра Чичагова направилась к югу, вдоль побережья Швеции к проливам.
В донесении Чернышеву Чичагов сообщил: «Отправляясь, с Божьей помощью, в Балтийское море с флотом 14 числа июля встретился с неприятельским флотом под предводительством самого герцога Зюдерманландского».
Дул слабый ветер от норд-веста. Далеко справа угадывались контуры острова Эланд. Шведы едва виделись на горизонте. Чичагов, обнаружив шведов, усмехнулся: «Герцог явно не спешит на встречу с нами, хотя у него более тридцати пяти вымпелов, против наших тридцати».
Герцог мешкал и выжидал. Испытав в прошлую кампанию силу русской эскадры, он стал осторожным. С другой стороны, он имел задачу воспрепятствовать соединению эскадры Чичагова и Козлянинова и хотел попытаться отпугнуть русских.
На рассвете 15 июля шведы лавировали, выдерживали дистанцию, не желая сближаться.
— Прикажите убавить парусов, — распорядился Чичагов, — пускай герцог видит, что мы ждем его безбоязненно.
А в душе Чичагов явно не спешил встречаться с неприятелем. Адмирал вдруг подозвал командира:
— Распорядитесь выставить люки в наветренном борту и пускай несколько матросов искупаются. Быть может, это поторопит шведов на встречу с нами.
…В строю фрегат «Подражислав» шел за линейным кораблем. Гревенс подозвал старшего офицера:
— Взгляните, на «Ростиславе» за бортом плещутся матросы, наш адмирал может расшевелить любого, однако сподручнее бы дать пообедать…
— По эскадре сигнал: «Командам обедать!» — доложил вахтенный начальник, мичман Лисянский.
— Ну и прекрасно, идите отобедайте, — отпустил Гревенс старшего офицера, — потом меня подмените.
В особо ответственные моменты командир или старший офицер обязаны были быть наверху.
Через два часа корабли авангарда шведов сблизились на дистанцию огня и произвели первые залпы. Началась вялая перестрелка авангардов. Постепенно в сражение втянулись корабли основных сил кордебаталии. Имея преимущество в ветре, шведская эскадра теряла возможность вести прицельный огонь. Дым от собственной пушечной стрельбы сносило на линию кораблей русской эскадры и наводить орудия приходилось ориентируясь по мачтам и такелажу. Впрочем, русским канонирам тоже приходилось наводить орудия почти вслепую. Сплошные клубы дыма от своих выстрелов смешивались с наносимой ветром пеленой от неприятельских залпов и сплошь окутывали борта кораблей. Судя по характеру начавшейся перестрелки, чувствовалось, что флагманы обеих эскадр не намерены рисковать и стараются избегать решительной схватки. И все же продолжавшаяся с «двух часов пополудни до самого вечера» артиллерийская дуэль нанесла обеим сторонам некоторый ущерб.
Шальные ядра залетали на «Подражислав», расположенный с фрегатами во второй линии боя.
Лисянский находился на баке. Командир послал его наблюдать за боем и оттуда докладывать о всех значительных изменениях в обстановке. Неподалеку линкор «Мстислав» вдруг рыскнул из строя. В зрительную трубу было видно, что там произошло что-то непредвиденное. Очередным залпом срезало фор-стеньгу и она, обрушившись вначале на палубу, скользнула за борт и волочилась теперь, уводя «Мстислав» в сторону. «Как-то там Крузенштерн?» — невольно подумалось Лисянскому, и он побежал на ют. Гревенс тоже заметил повреждение на «Мстиславе» и, выслушав Лисянского, проговорил:
— Не по душе мне, какая-то кутерьма у них творится на шканцах.
Бой продолжался, шведы получили свою долю. Это стало очевидным, когда у них один за другим, получив повреждения, вышли из строя три корабля.
С наступлением темноты перестрелка как-то сама собой затихла и обе эскадры разошлись в разные стороны.
На флагмане, как всегда, потребовали доклад о боевых потерях. 10 кораблей показали сразу, что потерь не имеют. Всего убитых и раненых оказалось немногим более двухсот человек.
Гревенс отказался верить, когда с проходящей шлюпки крикнули:
— Убит Муловский!
В кают-компании за ужином царило тягостное молчание. Офицеры знали о близких отношениях Гревенса с погибшим. Они не раз у себя на корабле встречали этого энергичного, храброго командира и всегда с уважением приветствовали его…
Едва рассвело, марсовые увидели шведскую эскадру, она уходила медленно к северу.
С флагмана последовал сигнал: «Привестись на левый галс. Построиться в линию атаки неприятеля».
Заметив перестроение русской эскадры в боевой порядок, шведы поставили полные паруса и легли курсом на Карлскруну. Чичагов не оставлял своего намерения и продолжал погоню.
Слабый ветер и наступившая темнота помогли эскадре герцога уйти от преследований.
Еще накануне сражения Чичагов предписал Козлянинову идти на соединение. Спустя пять дней обе эскадры наконец встретились. Теперь по количеству боевых кораблей силы русской и шведской эскадры уравнялись. Однако флот Густава III не проявлял желания вступить в схватку и укрылся в Карлскруне. Убедившись, что шведы явно уклоняются от сражения, Чичагов увел эскадру в Ревель. Корабли приводили в порядок, готовились крейсировать в дозорах.
Одним из первых фрегат навестил приятель Гревенса капитан-поручик Эссен, служивший на «Мстиславе». Во время обеда в кают-компании он рассказал о последних минутах своего командира:
— На «Мстиславе» сбило фок-мачту. Муловский пошел осмотреть поломку по левому борту. Вдруг просвистели один за другим три ядра. Одно из них пробило шлюпку, матросские койки, ударило капитана в бок, он упал, обливаясь кровью. — Эссен перевел дух и грустно закончил, — подбежали матросы, подняли его и понесли в лазарет, а капитан проговорил: «Братцы, не оставляйте корабль»…
В открытом море шведская эскадра на время остепенилась, зализывая раны, но оставалась вторая главная задача флота: снабжение многотысячной армии в Финляндии. Войска требовали постоянной подпитки из Швеции. Помощь доставлялась только гребными судами, шхерными фарватерами под прикрытием береговых батарей. И лишь в одном месте, у мыса Порккалауд и пролива Барезунд шведские галеры вынужденно проходили небольшой путь морем. Здесь-то и стерегли шведов корабли отряда Тревенена. Не раз довольно успешно атаковали шведов, топили галеры, высадили десант на берег, захватили батареи, много пленных. «За особые труды в занятии поста в Барезунде» Тревенена наградили золотой шпагой.
Все бы ничего, но осенью при возвращении на ревельский рейд его корабль «Родислав» сел на камни у острова Наргена. Вины особой Тревенена не выявили, но при любом раскладе командир всегда отвечает за корабль. «Родислав» стал в ремонт, а Тревенена назначили командовать таким же 66-пушечным линкором с загадочным названием «Не тронь меня». На этом корабле судьба на короткое время свела его, капитана 1 ранга Тревенена, и гардемарина «однокомпанца» Василия Головнина.
С приближением весны подходил к концу кадетский курс Василия Головнина. Кадеты-старшеклассники штудировали арифметику и грамматику, основы алгебры и тригонометрии, географию, историю, французский.
Для присвоения звания «гардемарин» предстояло успешно сдать экзамены. Тот, кто «завалит» испытания, оставался повторять 5 кадетский курс. Встречались и двадцатилетние кадетики… Василий Головнин экзаменовки не страшился, больше того, ротный командир знал, что Головнин один из немногих неплохо освоил азы английского языка. Видимо, это в какой-то степени определило назначение Головнина в его первую морскую кампанию. В конце апреля на плацу ротный командир выкрикивал новоиспеченных гардемаринов, распределял на корабли кронштадтской эскадры:
— Одинцов, Рожнов, Тулубьев… на «Ростислав». Дальше перечислялись «Саратов», «Ярослав», «Мстислав»…
Из строя один за другим, стараясь выглядеть солидно, выходили, ухмыляясь, гардемарины и кучковались по командам.
Строй почти опустел, когда наконец-то выкрикнули Головнина:
— Головнин, Бреверн! «Не тронь меня»!
Из строя вышли последние трое гардемаринов. Ротный поманил Головнина:
— Гляди не оплошай, кумандир там Тревенен, английский, соплаватель Джемса Кука. Слыхал такого капитана?
В голове гардемарина теснились мысли: «При чем здесь, в Кронштадте, куков спутник?»
— Про Кука-то слыхал…
— Теперь якшаться станешь с его сподвижником…
Зима 1790 года на Балтике выдалась на редкость теплая, и погода носила переменчивый характер. В ноябре легкие морозы сковали Ревельскую бухту, но внешний рейд оставался чистым от льда. Потом вдруг зарядили дожди, и весь лед растаял. В конце января подморозило бухту, а спустя неделю наступила оттепель, которую сменили вновь холода, и Ревельская бухта замерзла.
Частые и резкие изменения погоды играли на руку шведам. Основная акватория Финского залива в эту зиму не замерзала, и шведские корабли плавали свободно, не страшась русских, Кронштадтская же и Ревельская эскадры разоружались на зиму, к активным действиям готовы не были, а меняющаяся обстановка усугубила положение. Швеция к тому же получила деньги от Англии и Пруссии, увеличила сухопутную армию, а гребной флот довела до 350 судов.
Располагая флотом до 40 линейных кораблей, Густав III предполагал вначале уничтожить зимовавшую в Ревеле эскадру Чичагова, а затем по частям уничтожить разбросанные по разным местам отряды гребного флота. В дальнейшем, перехватив инициативу, король намеревался блокировать Кронштадт, высадить десант к Ораниенбауму и двинуть войска на Петербург, осуществив первоначальный замысел войны.
Кампания началась с конфуза для русских. В начале февраля беспечный вице-адмирал Чичагов уехал в Петербург. Шведские корабли, воспользовавшись свободной ото льда чистой водой крейсировали вплоть до острова Сескар. Убедившись в отсутствии наших кораблей, два шведских фрегата, подняв голландские флаги, 2 марта неожиданно вошли в гавань Балтийского порта и застали врасплох небольшой гарнизон городка Рогервик.
Балтийский порт как бы прикрывал Ревель со стороны моря, служил передовой базой и аванпостом эскадры. Шведы решили проверить бдительность передовых рубежей.
Комендант порта, полковник де Роберти, увидев шведские корабли, растерялся и никакого противодействия не оказал.
В крепости находилось 40 орудий и 300 солдат, сила немалая, но сторожевой службы не было.
Шведы с фрегатов беспрепятственно высадили десант — 50 матросов, захватили и заклепали неохраняемые орудия, открыли с кораблей стрельбу по крепости и городу. Де Роберти капитулировал, а шведы потребовали еще 4 тысячи контрибуции с мирных жителей, угрожая разгромить дома горожан. На помощь в Рогервик выслали из Ревеля 700 солдат, но было поздно — шведы в тот же день забрали свой десант, ушли в море и были таковы.
Екатерина негодовала:
— Негодяй де Роберти сделал постыдную капитуляцию — магазины выжжены, пушки заклепаны и от города заплачено 4 тысячи рублей. Что же он спас? Хочу знать. Себя только.
Однако императрица не сделала выговор Чичагову. Рогервик подчинялся ему, и позорная капитуляция порта осталась на его совести.
Возвратившись, Чичагов засуетился, начал вооружать корабли. Рассчитывать приходилось только на собственные силы.
В Кронштадте в середине апреля сильные восточные ветры согнали воду, и в гавани тяжелые линейные корабли сели на дно. Экстренно сбрасывали за борт пушки, чтобы вывести корабли на рейд. Оставалось неясным, куда направятся шведы: в Ревель или сюда, в Кронштадт.
В последних числах апреля Чичагов вызвал на «Ростислав» командиров. Адмирал изложил план действий:
— Судя по всему, шведы не сегодня-завтра предпримут атаку. У них превосходство в пушках более чем в два раза. Отражать неприятеля будем на якорях. Диспозиция эскадры такова.
Адмирал подошел к карте, изложил замысел действий, указав позицию каждому кораблю и фрегату, направление огня.
— Неприятель имеет превосходство огнем и маневром, — продолжал он, — но узость бухты не предоставит ему большой свободы. Пушечные залпы производить по рангоуту и парусам. Сокрушив снасти и паруса, мы затрудним им маневр, а выучкой канониров сократим преимущество их в пушках…
На следующий день на горизонте появилась шведская эскадра. Тридцать вымпелов насчитали дозорные катера русских. Севернее острова Нарген шведские корабли подобрали паруса, эскадра легла в дрейф. В предрассветных сумерках 2 мая на флагманском корабле «Густав III» спешно в салон флагмана, брата короля, генерал-адмирала герцога Карла Зюдерманландского вызвали командира корабля подполковника Клинта.
Несмотря на ранний час, герцог, одетый по полной Форме, сидел в кресле, допивал горячий шоколад со сливками. Даже на корабле он не изменял своим привычкам.
— Его величество запретил мне в нынешней кампании подвергать свою жизнь опасности и ввязываться в боевые действия с русскими.
Поставив чашку на стол, герцог встал.
— Передайте на фрегат «Улла-Ферзен» подойти к борту. Клинт понимающе склонил голову, а герцог продолжал:
— Я перейду на фрегат со своим штабом и буду находиться за линией баталии. Генерал-адмиральский флаг не спускайте, здесь остается мой адъютант. Подданные короля должны чувствовать наше присутствие в сражении с русскими. Однако, — закончил герцог, — следите за моими сигналами и дублируйте их от имени флагмана.
— Будет исполнено, ваше высочество, — откланялся Клинт.
В лучах восходящего солнца эскадра начала перестроение в боевой порядок, постепенно вытягиваясь в кильватерную колонну. Герцог окинул взглядом армаду своих кораблей. На этот раз двойное превосходство должно наконец-то сломать русских. Внезапно лицо генерал-адмирала омрачилось. В зрительную трубу четко просматривалось, что «Таппергетен», шедший в строю, замешкался с парусами, рыскнул в сторону и замер как вкопанный. Было видно, как спешно отдают снасти, и все паруса на мачтах враз убрали.
На эскадре Чичагова сразу же заметили промашку неприятеля и определили, что он сидит на мели севернее Наргена.
«Все, на семь десятков пушек у шведа убыло, и то ладно», — подумал Чичагов и еще раз взглянул на вымпела. Ветер от веста покрепчал.
— Поднять сигнал: «Вытянуть восточные шпринги!» — распорядился он.
Приняв сигнал, корабли медленно разворачивались правым бортом к неприятелю, неспешно приближающемуся с севера…
Спустя час головной корабль шведов довольно резво спускался под ветер, с каждой минутой сокращая дистанцию. На «Ростиславе» взвился флаг: «Приготовиться к бою!» Повсюду на кораблях воцарились минуты напряженного ожидания.
Матросы и офицеры, еще после завтрака, как заведено, переоделись в чистое белье…
Первый выстрел с недолетом, по переднему кораблю, произвел «Изяслав». Значительно посвежевший ветер между тем усилил волнение, и накренившиеся шведские корабли слегка раскачивало. Шведы решили повернуть через фордевинд [13] на левый галс [14], атаковать, проходя вдоль всей линии русской эскадры.
Первый же залп шведов выявил недостаток их маневра. Головной «Дристикгетен» произвел залп, повернув на большом ходу, сильно накренился на правый борт. Нижняя батарейная палуба почти ушла в воду, а верхняя открылась для русских комендоров. Этот залп шведов успеха не имел, ядра рикошетировали и падали с недолетом.
Ответные залпы били прицельно и метко.
С рваными парусами и перебитыми снастями «Дристикгетен» спешно уходил к острову Вульф. Такая же участь постигла следующий — «Роксен Стендер». Получив тяжелые повреждения, он сел на мель у острова Вульф.
Вот показался флагман «Густав III». Едва он стал приводиться к ветру, как метким выстрелом с «Ярослава» убило матроса на грот-марсе. Падая вниз, тот попал на блок подветренного фока-браса [15]. Его куртку и руку заело на шкиве [16]. Матросы бросились отдать снасти, чтобы освободить шкив, но одним ядром с «Ростислава» убило 7 человек. Фор-марсель [17] заполоскало, парус лег на стеньгу, и «Густав III», потеряв ход, начал дрейфовать к «Ростиславу». Оттуда на него посыпались ядра и картечь, а экипаж приготовился взять его на абордаж. Оставалось всего саженей 20, когда наконец-то очистили паруса, и «Густав» с трудом выбрался на ветер. Сопровождаемый залпами с «Победоносца» и «Болеслава», с изорванными парусами, перебитой грот-стеньгой он едва ушел под нижними парусами.
Заднему мателоту [18] флагмана, «Принцу Карлу», еще больше не повезло. На повороте ему перебило грот— и фор-стеньги, и сплошной шквал огня накрыл палубу и борта потерявшего управление корабля. Всего 10 минут прошло с начала схватки, и капитан принял единственное верное решение. «Принц Карл» стал на якорь, спустил шведский флаг, и под крики «Ура!» на корме затрепетал на ветру Андреевский стяг. Такая же участь чуть было не постигла следующий за ним корабль «Магдалина», но «Принц» невольно прикрыл его собой от русских пушек.
В эти самые минуты герцог уже не терзал себя сомнениями — исход сражения был предрешен.
— Сигнал по эскадре: «Прекратить сражение. Отойти к норду!» — произнес побледневший Карл Зюдерманландский.
Вдали у острова Вульф заполыхал костром покинутый командой «Роксен Стендер».
И все же, подсчитывая потери, брат короля не терял присутствия духа. Он приказал безотлагательно чинить рангоут, такелаж, пополнить боевой запас и решил взять реванш, о чем сказал на совете флагманов:
У Гангеудда грохотали пушки, а в Ревеле, в кафедральном соборе, раздавались печальные звуки органа. Моряки прощались с адмиралом Грейгом. Ядра и пули его не взяли, а в одночасье сразила лихоманка-простуда…
Над штормовой Балтикой то и дело проносились снежные заряды, у берегов появился первый ледок. Противоборствующие эскадры ушли в базы на зимнюю стоянку, … шведы — в Карлскруну, русские — в Ревель. Кампания заканчивалась. «За усердные труды по хранению со вверенною эскадрою поста при Гангуте» Тревенена произвели в капитаны 1 ранга. Его товарищи Муловский и Гревенс приводили в порядок корабли после сражений, рядом с ними корпели «за мичманов» Лисянский и Крузенштерн. Вечерами сходились в кают-компаниях, вспоминали о несбывшемся вояже, питали надежду свершить задуманное, когда умолкнут пушки…
Зимняя стужа напрочь сковала льдом залив, окружила кронштадтские крепостные стены белым панцирем. Наконец-то опустели бастионы, и лишь сторожевые наряды, прохаживаясь, всматривались в безлюдную снежную даль. Всякое бывало, при Петре I шведы как-то пытались овладеть островом зимой, марш-броском по льду, но сорвалось…
А в летние месяцы, когда временами глухие раскаты пушечной канонады доносились с запада, в такие дни по приказу вице-адмирала Пущина на крепостные стены спешно выводили кадетов. Каждому кадету, и старшему, и младшему, вручали старые, ржавые ружья без курков, раздобытые где-то в закоулках арсенала.
— Маршируйте по стенам, — приказывал кронштадтский комендант корпусным офицерам, — вдруг неприятель объявится на видимости. Узрит на стенах великое множество людей с оружием и то испужается. Солдатушек-то нынче всех на корабли отправили…
Кадеты цепочкой растягивались по стенам, брали ружья «на плечо», с важным видом вышагивали по широким, в несколько саженей, бастионам, поглядывали вдаль. Изредка, прижимаясь к нарвскому берегу, робко шелестели парусами купеческие шхуны с товарами из Петербурга.
Торговля сокращалась, купцы терпели убытки, но некоторые рисковали…
Завистливо поглядывал на удаляющиеся к горизонту паруса кадет Василий Головнин. «Добро им, в дальние страны плывут, диковинки повидают». Недавно он наткнулся в библиотеке на занимательную книжицу. Старик библиотекарь, отставной офицер, посоветовал:
— Ежели про иноземные плавания проведать интерес имеешь, возьми, почитай. Кажинный моряк должен все знать о кругоземных плаваниях.
— Описание морских путешествий по Ледовитому и Восточному морю с российской стороны учиненных. Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащих за год семьсот пятьдесят восьмой, — вслух прочитал Василий.
Летом взяться за книгу по-настоящему Василию было недосуг. То занимался на шлюпке, то гоняли строем по крепостным стенам, подметали плац к приезду начальства. Теперь, с началом зимы, Головнин, забившись вечером в укромный уголок, около лампадки, в молельной комнате, а то и в столовой у окна, при яркой луне, начал путешествие по страницам сочинений Михайлы Веревкина. Запомнились слова о Магеллане: «От самого создания мира, до обретения Америки никому из смертных не приходило на мысли, что можно обойти вокруг земли…»
Читал урывками, вокруг носились кадеты, дергали, задирали… Присматриваясь, Василий Головнин скоро уяснил, что немало его сверстников отпугивали тяготы морской службы, и они старались под любым предлогом удрать из корпуса. Одни притворялись болезненными, другие ленились, учились кое-как… Ежегодно за лень и плохое поведение десяток-другой кадетов отчисляли в морские батальоны, малолеток отсылали домой…
Осенью Василий определился окончательно. Из корпуса ему нет ходу обратно в Гулынки. В пресную, постылую жизнь, в глухомань, быть там обреченным на прозябание среди дальних родственников, совершенно чужих ему душевно… Только здесь он способен насытить неуемное стремление к знаниям, имеет возможность повидать иные миры и народы, в конце концов испытать себя не только в стычках с неприятелем, но и в схватке с той неспокойной стихией, что плескалась под окнами Итальянского дворца…
Жизнь в корпусе, правда, не баловала своих питомцев. «Воспитание» кадетов сводилось к порке провинившихся. Причем «секанцами» их угощали каждую субботу по списку в караульном помещении. Но не забывали и о душах. Молитвой кадеты начинали день и заканчивали его вечерней литургией, перед отходом ко сну. В каждой роте висела икона Божьей Матери. Вечерами заставляли зубрить Евангелие. Закон Божий обязан был твердо знать каждый выпускник.
Посты соблюдались строго, кормились хлебом и квасом. Поэтому изголодавшиеся кадеты с нетерпением ждали Рождества, Сочельника. За ними подоспели Крещение, Масленица, запахло весной.
Василий Головнин поглядывал на почерневшие проталины в бухте, подставлял лицо солнцу, скоро начнется его вторая кампания на море…
Готовились к очередной военной кампании на западном и восточном побережье Балтики. Схватки на море в прошлом году не принесли желаемых успехов шведам, русские эскадры довольно успешно оборонялись.
В наступающей кампании шведы не оставили своих замыслов, намеревались добиться решительных успехов.
Верховодом на Балтике Екатерина назначила стареющего адмирала Василия Чичагова. На аудиенции, вспоминая прошлогодние тревоги, спросила его обеспокоенно:
— Каково мыслишь, Василий Яковлевич, силен ли неприятель?
— Да вить не проглотит, ваше величество, — ухмыляясь, дребезжащим голосом произнес Чичагов.
Екатерина продолжала тревожиться, перебирала в уме офицеров, кто помоложе, побойчее, распорядилась графу Чернышеву.
— Призови-ка к себе капитана Тревенена, пускай изложит свою меморию, как шведа одолеть.
Спустя месяц Тревенен представил обстоятельный доклад «Ея императорскому величеству, свое видение успешной войны против шведов». Основная мысль проступала явственно: «Необходимо перейти к наступлению на шведское побережье, атаковать неприятеля на его территории».
«В предстоящей кампании наступил удобный момент попытаться высадить десант на стокгольмский берег».
Так поступил в свое время флот в эпоху Петра Великого, Апраксин добивал неприятеля под стенами Стокгольма. Но теперь веяли иные ветры… Императрица много говорила о традициях своего «деда», но когда касалось дела, забывала о своих обещаниях…
И все же, видимо, советы Тревенена оказали воздействие.
В начале июня из проливов контр-адмирал Козлянинов доносил, что шведская эскадра отстаивается на рейде Карлскруны и испытывает «великий недостаток в людях, при том много больных и умирающих». Чичагов воспользовался этим и вышел с эскадрой в море. Шведы были настороже, русская эскадра оказалась грозной силой…
«Как скоро флот наш выступил за Нарген, то везде по шведскому побережью воскурились огни, в расстоянии один от другого около трех миль, вероятно, это были знаки, извещающие о выходе флота нашего в море».
Эскадра Чичагова направилась к югу, вдоль побережья Швеции к проливам.
В донесении Чернышеву Чичагов сообщил: «Отправляясь, с Божьей помощью, в Балтийское море с флотом 14 числа июля встретился с неприятельским флотом под предводительством самого герцога Зюдерманландского».
Дул слабый ветер от норд-веста. Далеко справа угадывались контуры острова Эланд. Шведы едва виделись на горизонте. Чичагов, обнаружив шведов, усмехнулся: «Герцог явно не спешит на встречу с нами, хотя у него более тридцати пяти вымпелов, против наших тридцати».
Герцог мешкал и выжидал. Испытав в прошлую кампанию силу русской эскадры, он стал осторожным. С другой стороны, он имел задачу воспрепятствовать соединению эскадры Чичагова и Козлянинова и хотел попытаться отпугнуть русских.
На рассвете 15 июля шведы лавировали, выдерживали дистанцию, не желая сближаться.
— Прикажите убавить парусов, — распорядился Чичагов, — пускай герцог видит, что мы ждем его безбоязненно.
А в душе Чичагов явно не спешил встречаться с неприятелем. Адмирал вдруг подозвал командира:
— Распорядитесь выставить люки в наветренном борту и пускай несколько матросов искупаются. Быть может, это поторопит шведов на встречу с нами.
…В строю фрегат «Подражислав» шел за линейным кораблем. Гревенс подозвал старшего офицера:
— Взгляните, на «Ростиславе» за бортом плещутся матросы, наш адмирал может расшевелить любого, однако сподручнее бы дать пообедать…
— По эскадре сигнал: «Командам обедать!» — доложил вахтенный начальник, мичман Лисянский.
— Ну и прекрасно, идите отобедайте, — отпустил Гревенс старшего офицера, — потом меня подмените.
В особо ответственные моменты командир или старший офицер обязаны были быть наверху.
Через два часа корабли авангарда шведов сблизились на дистанцию огня и произвели первые залпы. Началась вялая перестрелка авангардов. Постепенно в сражение втянулись корабли основных сил кордебаталии. Имея преимущество в ветре, шведская эскадра теряла возможность вести прицельный огонь. Дым от собственной пушечной стрельбы сносило на линию кораблей русской эскадры и наводить орудия приходилось ориентируясь по мачтам и такелажу. Впрочем, русским канонирам тоже приходилось наводить орудия почти вслепую. Сплошные клубы дыма от своих выстрелов смешивались с наносимой ветром пеленой от неприятельских залпов и сплошь окутывали борта кораблей. Судя по характеру начавшейся перестрелки, чувствовалось, что флагманы обеих эскадр не намерены рисковать и стараются избегать решительной схватки. И все же продолжавшаяся с «двух часов пополудни до самого вечера» артиллерийская дуэль нанесла обеим сторонам некоторый ущерб.
Шальные ядра залетали на «Подражислав», расположенный с фрегатами во второй линии боя.
Лисянский находился на баке. Командир послал его наблюдать за боем и оттуда докладывать о всех значительных изменениях в обстановке. Неподалеку линкор «Мстислав» вдруг рыскнул из строя. В зрительную трубу было видно, что там произошло что-то непредвиденное. Очередным залпом срезало фор-стеньгу и она, обрушившись вначале на палубу, скользнула за борт и волочилась теперь, уводя «Мстислав» в сторону. «Как-то там Крузенштерн?» — невольно подумалось Лисянскому, и он побежал на ют. Гревенс тоже заметил повреждение на «Мстиславе» и, выслушав Лисянского, проговорил:
— Не по душе мне, какая-то кутерьма у них творится на шканцах.
Бой продолжался, шведы получили свою долю. Это стало очевидным, когда у них один за другим, получив повреждения, вышли из строя три корабля.
С наступлением темноты перестрелка как-то сама собой затихла и обе эскадры разошлись в разные стороны.
На флагмане, как всегда, потребовали доклад о боевых потерях. 10 кораблей показали сразу, что потерь не имеют. Всего убитых и раненых оказалось немногим более двухсот человек.
Гревенс отказался верить, когда с проходящей шлюпки крикнули:
— Убит Муловский!
В кают-компании за ужином царило тягостное молчание. Офицеры знали о близких отношениях Гревенса с погибшим. Они не раз у себя на корабле встречали этого энергичного, храброго командира и всегда с уважением приветствовали его…
Едва рассвело, марсовые увидели шведскую эскадру, она уходила медленно к северу.
С флагмана последовал сигнал: «Привестись на левый галс. Построиться в линию атаки неприятеля».
Заметив перестроение русской эскадры в боевой порядок, шведы поставили полные паруса и легли курсом на Карлскруну. Чичагов не оставлял своего намерения и продолжал погоню.
Слабый ветер и наступившая темнота помогли эскадре герцога уйти от преследований.
Еще накануне сражения Чичагов предписал Козлянинову идти на соединение. Спустя пять дней обе эскадры наконец встретились. Теперь по количеству боевых кораблей силы русской и шведской эскадры уравнялись. Однако флот Густава III не проявлял желания вступить в схватку и укрылся в Карлскруне. Убедившись, что шведы явно уклоняются от сражения, Чичагов увел эскадру в Ревель. Корабли приводили в порядок, готовились крейсировать в дозорах.
Одним из первых фрегат навестил приятель Гревенса капитан-поручик Эссен, служивший на «Мстиславе». Во время обеда в кают-компании он рассказал о последних минутах своего командира:
— На «Мстиславе» сбило фок-мачту. Муловский пошел осмотреть поломку по левому борту. Вдруг просвистели один за другим три ядра. Одно из них пробило шлюпку, матросские койки, ударило капитана в бок, он упал, обливаясь кровью. — Эссен перевел дух и грустно закончил, — подбежали матросы, подняли его и понесли в лазарет, а капитан проговорил: «Братцы, не оставляйте корабль»…
В открытом море шведская эскадра на время остепенилась, зализывая раны, но оставалась вторая главная задача флота: снабжение многотысячной армии в Финляндии. Войска требовали постоянной подпитки из Швеции. Помощь доставлялась только гребными судами, шхерными фарватерами под прикрытием береговых батарей. И лишь в одном месте, у мыса Порккалауд и пролива Барезунд шведские галеры вынужденно проходили небольшой путь морем. Здесь-то и стерегли шведов корабли отряда Тревенена. Не раз довольно успешно атаковали шведов, топили галеры, высадили десант на берег, захватили батареи, много пленных. «За особые труды в занятии поста в Барезунде» Тревенена наградили золотой шпагой.
Все бы ничего, но осенью при возвращении на ревельский рейд его корабль «Родислав» сел на камни у острова Наргена. Вины особой Тревенена не выявили, но при любом раскладе командир всегда отвечает за корабль. «Родислав» стал в ремонт, а Тревенена назначили командовать таким же 66-пушечным линкором с загадочным названием «Не тронь меня». На этом корабле судьба на короткое время свела его, капитана 1 ранга Тревенена, и гардемарина «однокомпанца» Василия Головнина.
С приближением весны подходил к концу кадетский курс Василия Головнина. Кадеты-старшеклассники штудировали арифметику и грамматику, основы алгебры и тригонометрии, географию, историю, французский.
Для присвоения звания «гардемарин» предстояло успешно сдать экзамены. Тот, кто «завалит» испытания, оставался повторять 5 кадетский курс. Встречались и двадцатилетние кадетики… Василий Головнин экзаменовки не страшился, больше того, ротный командир знал, что Головнин один из немногих неплохо освоил азы английского языка. Видимо, это в какой-то степени определило назначение Головнина в его первую морскую кампанию. В конце апреля на плацу ротный командир выкрикивал новоиспеченных гардемаринов, распределял на корабли кронштадтской эскадры:
— Одинцов, Рожнов, Тулубьев… на «Ростислав». Дальше перечислялись «Саратов», «Ярослав», «Мстислав»…
Из строя один за другим, стараясь выглядеть солидно, выходили, ухмыляясь, гардемарины и кучковались по командам.
Строй почти опустел, когда наконец-то выкрикнули Головнина:
— Головнин, Бреверн! «Не тронь меня»!
Из строя вышли последние трое гардемаринов. Ротный поманил Головнина:
— Гляди не оплошай, кумандир там Тревенен, английский, соплаватель Джемса Кука. Слыхал такого капитана?
В голове гардемарина теснились мысли: «При чем здесь, в Кронштадте, куков спутник?»
— Про Кука-то слыхал…
— Теперь якшаться станешь с его сподвижником…
Зима 1790 года на Балтике выдалась на редкость теплая, и погода носила переменчивый характер. В ноябре легкие морозы сковали Ревельскую бухту, но внешний рейд оставался чистым от льда. Потом вдруг зарядили дожди, и весь лед растаял. В конце января подморозило бухту, а спустя неделю наступила оттепель, которую сменили вновь холода, и Ревельская бухта замерзла.
Частые и резкие изменения погоды играли на руку шведам. Основная акватория Финского залива в эту зиму не замерзала, и шведские корабли плавали свободно, не страшась русских, Кронштадтская же и Ревельская эскадры разоружались на зиму, к активным действиям готовы не были, а меняющаяся обстановка усугубила положение. Швеция к тому же получила деньги от Англии и Пруссии, увеличила сухопутную армию, а гребной флот довела до 350 судов.
Располагая флотом до 40 линейных кораблей, Густав III предполагал вначале уничтожить зимовавшую в Ревеле эскадру Чичагова, а затем по частям уничтожить разбросанные по разным местам отряды гребного флота. В дальнейшем, перехватив инициативу, король намеревался блокировать Кронштадт, высадить десант к Ораниенбауму и двинуть войска на Петербург, осуществив первоначальный замысел войны.
Кампания началась с конфуза для русских. В начале февраля беспечный вице-адмирал Чичагов уехал в Петербург. Шведские корабли, воспользовавшись свободной ото льда чистой водой крейсировали вплоть до острова Сескар. Убедившись в отсутствии наших кораблей, два шведских фрегата, подняв голландские флаги, 2 марта неожиданно вошли в гавань Балтийского порта и застали врасплох небольшой гарнизон городка Рогервик.
Балтийский порт как бы прикрывал Ревель со стороны моря, служил передовой базой и аванпостом эскадры. Шведы решили проверить бдительность передовых рубежей.
Комендант порта, полковник де Роберти, увидев шведские корабли, растерялся и никакого противодействия не оказал.
В крепости находилось 40 орудий и 300 солдат, сила немалая, но сторожевой службы не было.
Шведы с фрегатов беспрепятственно высадили десант — 50 матросов, захватили и заклепали неохраняемые орудия, открыли с кораблей стрельбу по крепости и городу. Де Роберти капитулировал, а шведы потребовали еще 4 тысячи контрибуции с мирных жителей, угрожая разгромить дома горожан. На помощь в Рогервик выслали из Ревеля 700 солдат, но было поздно — шведы в тот же день забрали свой десант, ушли в море и были таковы.
Екатерина негодовала:
— Негодяй де Роберти сделал постыдную капитуляцию — магазины выжжены, пушки заклепаны и от города заплачено 4 тысячи рублей. Что же он спас? Хочу знать. Себя только.
Однако императрица не сделала выговор Чичагову. Рогервик подчинялся ему, и позорная капитуляция порта осталась на его совести.
Возвратившись, Чичагов засуетился, начал вооружать корабли. Рассчитывать приходилось только на собственные силы.
В Кронштадте в середине апреля сильные восточные ветры согнали воду, и в гавани тяжелые линейные корабли сели на дно. Экстренно сбрасывали за борт пушки, чтобы вывести корабли на рейд. Оставалось неясным, куда направятся шведы: в Ревель или сюда, в Кронштадт.
В последних числах апреля Чичагов вызвал на «Ростислав» командиров. Адмирал изложил план действий:
— Судя по всему, шведы не сегодня-завтра предпримут атаку. У них превосходство в пушках более чем в два раза. Отражать неприятеля будем на якорях. Диспозиция эскадры такова.
Адмирал подошел к карте, изложил замысел действий, указав позицию каждому кораблю и фрегату, направление огня.
— Неприятель имеет превосходство огнем и маневром, — продолжал он, — но узость бухты не предоставит ему большой свободы. Пушечные залпы производить по рангоуту и парусам. Сокрушив снасти и паруса, мы затрудним им маневр, а выучкой канониров сократим преимущество их в пушках…
На следующий день на горизонте появилась шведская эскадра. Тридцать вымпелов насчитали дозорные катера русских. Севернее острова Нарген шведские корабли подобрали паруса, эскадра легла в дрейф. В предрассветных сумерках 2 мая на флагманском корабле «Густав III» спешно в салон флагмана, брата короля, генерал-адмирала герцога Карла Зюдерманландского вызвали командира корабля подполковника Клинта.
Несмотря на ранний час, герцог, одетый по полной Форме, сидел в кресле, допивал горячий шоколад со сливками. Даже на корабле он не изменял своим привычкам.
— Его величество запретил мне в нынешней кампании подвергать свою жизнь опасности и ввязываться в боевые действия с русскими.
Поставив чашку на стол, герцог встал.
— Передайте на фрегат «Улла-Ферзен» подойти к борту. Клинт понимающе склонил голову, а герцог продолжал:
— Я перейду на фрегат со своим штабом и буду находиться за линией баталии. Генерал-адмиральский флаг не спускайте, здесь остается мой адъютант. Подданные короля должны чувствовать наше присутствие в сражении с русскими. Однако, — закончил герцог, — следите за моими сигналами и дублируйте их от имени флагмана.
— Будет исполнено, ваше высочество, — откланялся Клинт.
В лучах восходящего солнца эскадра начала перестроение в боевой порядок, постепенно вытягиваясь в кильватерную колонну. Герцог окинул взглядом армаду своих кораблей. На этот раз двойное превосходство должно наконец-то сломать русских. Внезапно лицо генерал-адмирала омрачилось. В зрительную трубу четко просматривалось, что «Таппергетен», шедший в строю, замешкался с парусами, рыскнул в сторону и замер как вкопанный. Было видно, как спешно отдают снасти, и все паруса на мачтах враз убрали.
На эскадре Чичагова сразу же заметили промашку неприятеля и определили, что он сидит на мели севернее Наргена.
«Все, на семь десятков пушек у шведа убыло, и то ладно», — подумал Чичагов и еще раз взглянул на вымпела. Ветер от веста покрепчал.
— Поднять сигнал: «Вытянуть восточные шпринги!» — распорядился он.
Приняв сигнал, корабли медленно разворачивались правым бортом к неприятелю, неспешно приближающемуся с севера…
Спустя час головной корабль шведов довольно резво спускался под ветер, с каждой минутой сокращая дистанцию. На «Ростиславе» взвился флаг: «Приготовиться к бою!» Повсюду на кораблях воцарились минуты напряженного ожидания.
Матросы и офицеры, еще после завтрака, как заведено, переоделись в чистое белье…
Первый выстрел с недолетом, по переднему кораблю, произвел «Изяслав». Значительно посвежевший ветер между тем усилил волнение, и накренившиеся шведские корабли слегка раскачивало. Шведы решили повернуть через фордевинд [13] на левый галс [14], атаковать, проходя вдоль всей линии русской эскадры.
Первый же залп шведов выявил недостаток их маневра. Головной «Дристикгетен» произвел залп, повернув на большом ходу, сильно накренился на правый борт. Нижняя батарейная палуба почти ушла в воду, а верхняя открылась для русских комендоров. Этот залп шведов успеха не имел, ядра рикошетировали и падали с недолетом.
Ответные залпы били прицельно и метко.
С рваными парусами и перебитыми снастями «Дристикгетен» спешно уходил к острову Вульф. Такая же участь постигла следующий — «Роксен Стендер». Получив тяжелые повреждения, он сел на мель у острова Вульф.
Вот показался флагман «Густав III». Едва он стал приводиться к ветру, как метким выстрелом с «Ярослава» убило матроса на грот-марсе. Падая вниз, тот попал на блок подветренного фока-браса [15]. Его куртку и руку заело на шкиве [16]. Матросы бросились отдать снасти, чтобы освободить шкив, но одним ядром с «Ростислава» убило 7 человек. Фор-марсель [17] заполоскало, парус лег на стеньгу, и «Густав III», потеряв ход, начал дрейфовать к «Ростиславу». Оттуда на него посыпались ядра и картечь, а экипаж приготовился взять его на абордаж. Оставалось всего саженей 20, когда наконец-то очистили паруса, и «Густав» с трудом выбрался на ветер. Сопровождаемый залпами с «Победоносца» и «Болеслава», с изорванными парусами, перебитой грот-стеньгой он едва ушел под нижними парусами.
Заднему мателоту [18] флагмана, «Принцу Карлу», еще больше не повезло. На повороте ему перебило грот— и фор-стеньги, и сплошной шквал огня накрыл палубу и борта потерявшего управление корабля. Всего 10 минут прошло с начала схватки, и капитан принял единственное верное решение. «Принц Карл» стал на якорь, спустил шведский флаг, и под крики «Ура!» на корме затрепетал на ветру Андреевский стяг. Такая же участь чуть было не постигла следующий за ним корабль «Магдалина», но «Принц» невольно прикрыл его собой от русских пушек.
В эти самые минуты герцог уже не терзал себя сомнениями — исход сражения был предрешен.
— Сигнал по эскадре: «Прекратить сражение. Отойти к норду!» — произнес побледневший Карл Зюдерманландский.
Вдали у острова Вульф заполыхал костром покинутый командой «Роксен Стендер».
И все же, подсчитывая потери, брат короля не терял присутствия духа. Он приказал безотлагательно чинить рангоут, такелаж, пополнить боевой запас и решил взять реванш, о чем сказал на совете флагманов: