Страница:
«И все же, — продолжал он думать об этом странном приглашении, — мне следовало отказаться. А коль уж согласился, так зачем было переться в лазарет? Что теперь сказать Магвайру? Как вести себя у него в гостях? Весело болтать, развлекать хозяев и в то же время думать: а вот Дитар по вашей вине оказался на госпитальной койке? Засел же этот Дитар у меня в голове. Я ведь лично ничего плохого этому новобранцу не сделал. Вина моя в том, что мог помочь парню, а не решился».
Включил приемник, послушал одну программу, потом другую, передавали какую-то пьесу, бренчало банджо. Он выключил радио.
«Как же все-таки быть с этим чертовым Дитаром? Конечно, если бы не я, парню пришлось бы совсем плохо. Кто знает, что бы еще придумал Магвайр. Он ведь совсем уже было закусил удила». И все же Мидберри чувствовал себя виновным. Хотя, с другой стороны, стоило ли уж так раздувать этот инцидент? В конце концов, что тут особенного? Ну, ободрал солдат коленки. Не умер же он от этого. И калекой тоже не стал. Через пару недель выпишется, зачислят его в какой-нибудь другой взвод, где нет Магвайра, и он спокойно закончит курс обучения, Так что, если взглянуть на вопрос с точки зрения интересов новобранца, то ему, пожалуй, даже повезло.
Без пяти минут час Мидберри подъехал к месту. Вокруг посыпанной мелким гравием площадки ровными рядами стояли двухкомнатные трайлеры, которые командование базы предоставляло внаем семейным сержантам. Некоторые даже имели навесы. В конце первого ряда, перед одним из трайлеров на столбе прибит почтовый ящик, на котором черным по желтому выведено «Дж. Магвайр». Буквы написаны от руки, неровно. Мидберри притормозил, поставил машину около трайлера, вышел.
— Давай сюда, Уэйн, — Магвайр стоял в дверях. Мидберри удивился, что штаб-сержант назвал его по имени, и подумал, вытирая ноги у деревянного порожка, как бы среагировал хозяин, назови и он его запросто — Джимми (так называли Магвайра приятели, сержанты из других взводов). «Джимми? А почему бы и не попробовать? Ведь они же оба сержанты. Что с того, что Магвайр старше по званию? Здесь же они не на службе».
— Заходи, — Магвайр протянул руку, провел гостя в комнатку. Он был одет в светлые застиранные джинсы и голубую трикотажную рубашку. Здоровенное брюхо сильно выпирало из-под ремня. В форме это так в глаза не бросалось.
Пригласив гостя сесть, Магвайр сразу же предупредил:
— Придется пару минут подождать… Может, пока пивка? Или кофе?
— Пивка бы неплохо…
— Так давай. — Хозяин быстро собрал лежавшие на небольшой кушетке какие-то журналы, поднял с пола несколько валявшихся там комиксов и вышел в соседнюю комнату.
Мидберри чувствовал себя немножко не в своей тарелке. Особенно корил себя за то, что надел галстук. Достаточно было бы и белой рубашки. Он прислушался. Хозяин разговаривал в кухне с женой. Быстро сняв галстук, сунул его в карман.
Комната, в которой он сидел, была небольшая, но чистенькая. У одной стены стояла кушетка, над ней по диагонали висели три картинки в рамочках — на белом фоне розы, фиалки и лилии. В дальнем углу стоял столик на колесах, на нем переносной телевизор, на нижней полочке — сборники телепрограмм, журналы, несколько детских книжек с картинками. Мидберри взял одну из них, полистал. Обложка и страницы были разрисованы красным и желтым фломастерами. Сержант грустно улыбнулся. Он, кажется, действительно представлял себе Магвайра этаким чудовищем, страшным монстром, у которого дома чуть ли не абажуры из кожи новобранцев. Вся обстановка в казарме, все напряжение тамошней жизни создали у него однобокое представление о штаб-сержанте. Но вот он попал к этому человеку в дом, в маленький домик на колесах, стоявший в дальнем углу острова. Увидел эти книжки с картинками, эти цветочки на стене и понял, что есть и другая сторона жизни старшего «эс-ина».
— Смешная книжонка, — сказал он вошедшему Магвайру.
— Возьми с собой, если не дочитал, — пошутил тот в ответ.
— И то верно. — Мидберри бросил книжку на полочку, поднялся, встряхнул плечами, сразу стало легко и просто. Даже захотелось сказать хозяину что-нибудь приятное, только слов подходящих, не мог отыскать.
Магвайр протянул ему бутылку и стакан, сам сел на кушетку.
— У вас две девочки, верно?
— Ага. Девчонки, — ответил тот. — Все до мальчишки никак не докопаем. Хоть я вроде и стараюсь изо всех сил. — Он засмеялся. — Но вот сейчас Дотти говорит, что уж на этот раз мальчишка будет точно. Небось у них там приметы какие-то есть. У женщин, значит, раз знают.
— Вон оно как. Тогда желаю удачи.
— Джим, — позвал с кухни женский голос. — Включи телевизор, девочки уже поели. Пусть они, пока мы будем за столом, мультики поглядят.
— Добро. — Магвайр подошел к приемнику, включил программу.
«Да, толстоват он все же, — подумал Мидберри. — Наверно, быстро вес набирает. А сколько ему, интересно, лет? Лет сорок или около этого. Сорок лет, двое детей и третий на подходе. Жена вроде бы им командует. А на службе — некомплект сержантов во взводе, работа с утра до ночи, вечная перспектива новых и новых переездов и почти никаких шансов на повышение».
Магвайр молча уставился в телевизор. Там какой-то комик огромной ложкой ел из банки шпинат. Шла рекламная передача.
Из кухни в комнату вбежала девчушка лет трех, У нее были гладко причесанные каштановые волосики, а на верхней губе еще виднелись остатки молока. Девочка испуганно поглядела на чужого мужчину, резко повернулась и, чуть не упав, бросилась к отцу. Обхватила худенькими ручками его за ногу, прижалась, но в этот момент увидела на экране забавного карлика и завизжала от восторга.
— Ну, а теперь вы заходите, — позвала с кухни жена.
— Пошли, — сразу оживился Магвайр. — Поедим…
Вечером, возвращаясь к себе в общежитие, Мидберри выбрал дальнюю дорогу, кружившую вдоль берега. Солнце уже опускалось в океан, ставшая вдруг рубиново-красной вода была похожа на кровь. Тянувший с океана бриз нес долгожданную вечернюю прохладу.
«Так что ж с того, — думал он, — что Магвайр стал „эс-ином“, штаб-сержантом морокой пехоты. Ведь он только выполняет свой долг. Как любой работяга. Разница только в том, что он ходит в военной форме, в рубашке защитного цвета, а не в белой или голубой. Обычный трудяга вкалывающий с утра до ночи ради того, чтобы в семье всегда был к завтраку кусок бекона».
Думая о Магвайре, он ощущал какую-то вину перед ним. И в то же время у него как будто гора с плеч упала. Он понял, что Магвайр лично ему ничем не угрожает. Угроза была, оказывается, мнимой, ее породило воображение, чувство собственной неустроенности. Неуверенность в себе явилась причиной ощущения надвигавшейся опасности, он боялся, что не справится с обязанностями сержанта-инструктора, и из-за этого каждое справедливое замечание старшего воспринимал превратно, думал, что тот ему не доверяет, шпионит за ним. Но теперь с этим покончено. Никаких страхов и опасений. Все внимание только службе. Работать без оглядки и поменьше никому не нужных вопросов и сомнений!
Показался поворот, за которым была казарма — общежитие сержантов-холостяков. Однако он решил поехать прямо, чтобы еще немного побыть в одиночестве, спокойно подумать…
На следующей неделе они должны принять взвод со стрельбища. А еще через три недели — уже выпуск, и после этого они с Магвайром получат снова семьдесят разномастных парней, которых им предстоит превратить во взвод морской пехоты.
Да, всего лишь три недели с небольшим, и все будет кончено. Самый трудный период уже позади. И для новобранцев, и для него самого. Сейчас Мидберри казалось, что он уже отлично знает и понимает Магвайра. Конечно, этот человек опасен, но тем не менее он человек, его можно и понять, и как-то направлять. Ночь обыска и то, как она закончилась, доказали это. К тому же он понимал, что после той ночи Магвайр проникся к нему определенным уважением. А это, безусловно, позволит и впредь хоть немного контролировать его действия.
И все же одна мысль продолжала беспокоить Мидберри: видимо, и в будущем он будет вмешиваться в его действия только в критический момент. Но ведь такая тактика означает лишь постоянное пассивное ожидание, Мидберри опять будет вынужден стоять в стороне и наблюдать, как Магвайр расправляется с новобранцами. И тем самым, стало быть, будет являться соучастником избиений, издевательств над солдатами и прочих безобразий. Иными словами, будет в не меньшей мере, чем штаб-сержант, виновен во всем этом. Как будто бы сам избивает солдат. «Не это ли, — спросил он сам себя, — удержало меня от посещения больного Дитара?»
Магвайр пугал, что, мол, если начнется следствие и дело дойдет до суда, виновными будут признаны они оба. А вот если бы спросить мужа сестры, проповедника, так тот, наверно, пошел бы даже дальше: он сказал бы, что Мидберри виновен в большей мере, нежели Магвайр. Не исключено, что он, пожалуй, и прав, этот проповедник.
Так что же ему в таком случае делать? Донести на Магвайра, нафискалить начальству, что ли? Он уже думал об этом, одно время даже считал, что просто обязан сделать этот шаг. Сейчас эта уверенность несколько поослабла. Ведь начальство разделается с одним Магвайром, а система сохранится. Всем известно, что в их учебном центре (да и в других тоже) полным-полно «эс-инов», избивающих новобранцев, считающих издевательства над солдатами основной формой обучения. Разве можно полностью изжить эту практику? И даже если бы он пошел на это (а он знал наверняка, что не пойдет), пользы все равно не будет. Тем более, что он был уверен: если бы начальство действительно хотело положить конец произволу сержантов, избиениям и издевательствам над солдатами, оно давным-давно решило бы уже эту проблему. Без его помощи.
Какой же еще у него был выход? Подать в отставку, наверняка сказал бы Билл. Ему легко так говорить. Всю жизнь только тем и занимается, что дает ерундовые советы, в которых смысла ни на грош. Отставка. А что она даст? Что решит? И кому от этого будет прок? Уйди он в отставку, Магвайру это только руки еще больше развяжет, позволит совсем беспрепятственно тиранить новобранцев. Конечно, и отставка тоже выход, да только не для него, он на это не пойдет.
Устав от этой бесконечной череды вопросов, на которые не находилось ответов, Мидберри попытался выбросить все из головы. Стал внимательно глядеть на дорогу, на все окружающее. Мимо проносились аллейки, проезды, повороты. То тут, то там виднелись казармы, учебные корпуса, штабные здания из красного кирпича. Газоны, зеленевшие перед ними, были все как вылизанные — ни бумажки. Вдоль дороги, как солдаты в строю, высились стройные пальмы.
Как ни старался Мидберри, но мысли его неудержимо бежали назад, в их взводную казарму. Он снова видел, как Магвайр выворачивает руки Куперу, в бешенстве душит Адамчика, бьет ногой в живот Клейна. Перед его глазами стоял Дитар, лежащий с забинтованными ногами на госпитальной койке. Что же все-таки это значит? Если штаб-сержант Магвайр не чудовище и не монстр, если он просто работяга, честно старающийся как можно лучше выполнить свои обязанности, если он не виноват во всем том, что творится, кто же тогда виноват? Кто должен нести ответственность за происходящее? Может быть, сама служба и вся эта система? Или же золотые фуражки, начальство, командование? Те самые золотые фуражки, что пишут и утверждают уставы и инструкции и требуют потом их неукоснительного выполнения? А может быть, виноват весь корпус морской пехоты со всеми его порядками, вся эта система? Ведь если бы не было ее, не было бы ни золотых фуражек, ни «эс-инов», ни чудовищ вроде Магвайра.
Мидберри даже засмеялся от этой мысли и громко закричал в опущенное боковое стекло:
— Э-гей! Слушайте все! Я, Уэйн Мидберри из Лимы, штат Огайо, двадцати шести лет, сержант почти с шестью годами выслуги, заявляю, что вся эта система порочна с начала и до конца. Весь наш корпус морской пехоты идет не в ногу, и только, только один я — в ногу. Но прав все же я, а корпусу следует поскорее взять ногу. Так я приказываю… — И вновь захохотал во все горло, довольный собой.
Да, такое бывает не часто. Чтобы какой-то там сержантишка вздумал выступить против целого корпуса, против всех его порядков, обычаев и традиций, всего того, что складывалось в течение многих десятилетий. Мидберри давал себе отчет, что он, конечно, далеко не гений. Однако, думал он, и не такой уж тупица, чтобы не понимать, что он, простой сержант, знает о жизни корпуса гораздо больше, нежели его командующий, все генералы и прочее начальство, сидящие на верху служебной лестницы, возглавляющие эту огромную машину более двухсот лет ее существования.
Солнце скрылось за горизонтом, и на остров быстро опустилась ночь. Он включил фары, потом притормозил, развернул машину и помчался назад, домой.
15
Включил приемник, послушал одну программу, потом другую, передавали какую-то пьесу, бренчало банджо. Он выключил радио.
«Как же все-таки быть с этим чертовым Дитаром? Конечно, если бы не я, парню пришлось бы совсем плохо. Кто знает, что бы еще придумал Магвайр. Он ведь совсем уже было закусил удила». И все же Мидберри чувствовал себя виновным. Хотя, с другой стороны, стоило ли уж так раздувать этот инцидент? В конце концов, что тут особенного? Ну, ободрал солдат коленки. Не умер же он от этого. И калекой тоже не стал. Через пару недель выпишется, зачислят его в какой-нибудь другой взвод, где нет Магвайра, и он спокойно закончит курс обучения, Так что, если взглянуть на вопрос с точки зрения интересов новобранца, то ему, пожалуй, даже повезло.
Без пяти минут час Мидберри подъехал к месту. Вокруг посыпанной мелким гравием площадки ровными рядами стояли двухкомнатные трайлеры, которые командование базы предоставляло внаем семейным сержантам. Некоторые даже имели навесы. В конце первого ряда, перед одним из трайлеров на столбе прибит почтовый ящик, на котором черным по желтому выведено «Дж. Магвайр». Буквы написаны от руки, неровно. Мидберри притормозил, поставил машину около трайлера, вышел.
— Давай сюда, Уэйн, — Магвайр стоял в дверях. Мидберри удивился, что штаб-сержант назвал его по имени, и подумал, вытирая ноги у деревянного порожка, как бы среагировал хозяин, назови и он его запросто — Джимми (так называли Магвайра приятели, сержанты из других взводов). «Джимми? А почему бы и не попробовать? Ведь они же оба сержанты. Что с того, что Магвайр старше по званию? Здесь же они не на службе».
— Заходи, — Магвайр протянул руку, провел гостя в комнатку. Он был одет в светлые застиранные джинсы и голубую трикотажную рубашку. Здоровенное брюхо сильно выпирало из-под ремня. В форме это так в глаза не бросалось.
Пригласив гостя сесть, Магвайр сразу же предупредил:
— Придется пару минут подождать… Может, пока пивка? Или кофе?
— Пивка бы неплохо…
— Так давай. — Хозяин быстро собрал лежавшие на небольшой кушетке какие-то журналы, поднял с пола несколько валявшихся там комиксов и вышел в соседнюю комнату.
Мидберри чувствовал себя немножко не в своей тарелке. Особенно корил себя за то, что надел галстук. Достаточно было бы и белой рубашки. Он прислушался. Хозяин разговаривал в кухне с женой. Быстро сняв галстук, сунул его в карман.
Комната, в которой он сидел, была небольшая, но чистенькая. У одной стены стояла кушетка, над ней по диагонали висели три картинки в рамочках — на белом фоне розы, фиалки и лилии. В дальнем углу стоял столик на колесах, на нем переносной телевизор, на нижней полочке — сборники телепрограмм, журналы, несколько детских книжек с картинками. Мидберри взял одну из них, полистал. Обложка и страницы были разрисованы красным и желтым фломастерами. Сержант грустно улыбнулся. Он, кажется, действительно представлял себе Магвайра этаким чудовищем, страшным монстром, у которого дома чуть ли не абажуры из кожи новобранцев. Вся обстановка в казарме, все напряжение тамошней жизни создали у него однобокое представление о штаб-сержанте. Но вот он попал к этому человеку в дом, в маленький домик на колесах, стоявший в дальнем углу острова. Увидел эти книжки с картинками, эти цветочки на стене и понял, что есть и другая сторона жизни старшего «эс-ина».
— Смешная книжонка, — сказал он вошедшему Магвайру.
— Возьми с собой, если не дочитал, — пошутил тот в ответ.
— И то верно. — Мидберри бросил книжку на полочку, поднялся, встряхнул плечами, сразу стало легко и просто. Даже захотелось сказать хозяину что-нибудь приятное, только слов подходящих, не мог отыскать.
Магвайр протянул ему бутылку и стакан, сам сел на кушетку.
— У вас две девочки, верно?
— Ага. Девчонки, — ответил тот. — Все до мальчишки никак не докопаем. Хоть я вроде и стараюсь изо всех сил. — Он засмеялся. — Но вот сейчас Дотти говорит, что уж на этот раз мальчишка будет точно. Небось у них там приметы какие-то есть. У женщин, значит, раз знают.
— Вон оно как. Тогда желаю удачи.
— Джим, — позвал с кухни женский голос. — Включи телевизор, девочки уже поели. Пусть они, пока мы будем за столом, мультики поглядят.
— Добро. — Магвайр подошел к приемнику, включил программу.
«Да, толстоват он все же, — подумал Мидберри. — Наверно, быстро вес набирает. А сколько ему, интересно, лет? Лет сорок или около этого. Сорок лет, двое детей и третий на подходе. Жена вроде бы им командует. А на службе — некомплект сержантов во взводе, работа с утра до ночи, вечная перспектива новых и новых переездов и почти никаких шансов на повышение».
Магвайр молча уставился в телевизор. Там какой-то комик огромной ложкой ел из банки шпинат. Шла рекламная передача.
Из кухни в комнату вбежала девчушка лет трех, У нее были гладко причесанные каштановые волосики, а на верхней губе еще виднелись остатки молока. Девочка испуганно поглядела на чужого мужчину, резко повернулась и, чуть не упав, бросилась к отцу. Обхватила худенькими ручками его за ногу, прижалась, но в этот момент увидела на экране забавного карлика и завизжала от восторга.
— Ну, а теперь вы заходите, — позвала с кухни жена.
— Пошли, — сразу оживился Магвайр. — Поедим…
Вечером, возвращаясь к себе в общежитие, Мидберри выбрал дальнюю дорогу, кружившую вдоль берега. Солнце уже опускалось в океан, ставшая вдруг рубиново-красной вода была похожа на кровь. Тянувший с океана бриз нес долгожданную вечернюю прохладу.
«Так что ж с того, — думал он, — что Магвайр стал „эс-ином“, штаб-сержантом морокой пехоты. Ведь он только выполняет свой долг. Как любой работяга. Разница только в том, что он ходит в военной форме, в рубашке защитного цвета, а не в белой или голубой. Обычный трудяга вкалывающий с утра до ночи ради того, чтобы в семье всегда был к завтраку кусок бекона».
Думая о Магвайре, он ощущал какую-то вину перед ним. И в то же время у него как будто гора с плеч упала. Он понял, что Магвайр лично ему ничем не угрожает. Угроза была, оказывается, мнимой, ее породило воображение, чувство собственной неустроенности. Неуверенность в себе явилась причиной ощущения надвигавшейся опасности, он боялся, что не справится с обязанностями сержанта-инструктора, и из-за этого каждое справедливое замечание старшего воспринимал превратно, думал, что тот ему не доверяет, шпионит за ним. Но теперь с этим покончено. Никаких страхов и опасений. Все внимание только службе. Работать без оглядки и поменьше никому не нужных вопросов и сомнений!
Показался поворот, за которым была казарма — общежитие сержантов-холостяков. Однако он решил поехать прямо, чтобы еще немного побыть в одиночестве, спокойно подумать…
На следующей неделе они должны принять взвод со стрельбища. А еще через три недели — уже выпуск, и после этого они с Магвайром получат снова семьдесят разномастных парней, которых им предстоит превратить во взвод морской пехоты.
Да, всего лишь три недели с небольшим, и все будет кончено. Самый трудный период уже позади. И для новобранцев, и для него самого. Сейчас Мидберри казалось, что он уже отлично знает и понимает Магвайра. Конечно, этот человек опасен, но тем не менее он человек, его можно и понять, и как-то направлять. Ночь обыска и то, как она закончилась, доказали это. К тому же он понимал, что после той ночи Магвайр проникся к нему определенным уважением. А это, безусловно, позволит и впредь хоть немного контролировать его действия.
И все же одна мысль продолжала беспокоить Мидберри: видимо, и в будущем он будет вмешиваться в его действия только в критический момент. Но ведь такая тактика означает лишь постоянное пассивное ожидание, Мидберри опять будет вынужден стоять в стороне и наблюдать, как Магвайр расправляется с новобранцами. И тем самым, стало быть, будет являться соучастником избиений, издевательств над солдатами и прочих безобразий. Иными словами, будет в не меньшей мере, чем штаб-сержант, виновен во всем этом. Как будто бы сам избивает солдат. «Не это ли, — спросил он сам себя, — удержало меня от посещения больного Дитара?»
Магвайр пугал, что, мол, если начнется следствие и дело дойдет до суда, виновными будут признаны они оба. А вот если бы спросить мужа сестры, проповедника, так тот, наверно, пошел бы даже дальше: он сказал бы, что Мидберри виновен в большей мере, нежели Магвайр. Не исключено, что он, пожалуй, и прав, этот проповедник.
Так что же ему в таком случае делать? Донести на Магвайра, нафискалить начальству, что ли? Он уже думал об этом, одно время даже считал, что просто обязан сделать этот шаг. Сейчас эта уверенность несколько поослабла. Ведь начальство разделается с одним Магвайром, а система сохранится. Всем известно, что в их учебном центре (да и в других тоже) полным-полно «эс-инов», избивающих новобранцев, считающих издевательства над солдатами основной формой обучения. Разве можно полностью изжить эту практику? И даже если бы он пошел на это (а он знал наверняка, что не пойдет), пользы все равно не будет. Тем более, что он был уверен: если бы начальство действительно хотело положить конец произволу сержантов, избиениям и издевательствам над солдатами, оно давным-давно решило бы уже эту проблему. Без его помощи.
Какой же еще у него был выход? Подать в отставку, наверняка сказал бы Билл. Ему легко так говорить. Всю жизнь только тем и занимается, что дает ерундовые советы, в которых смысла ни на грош. Отставка. А что она даст? Что решит? И кому от этого будет прок? Уйди он в отставку, Магвайру это только руки еще больше развяжет, позволит совсем беспрепятственно тиранить новобранцев. Конечно, и отставка тоже выход, да только не для него, он на это не пойдет.
Устав от этой бесконечной череды вопросов, на которые не находилось ответов, Мидберри попытался выбросить все из головы. Стал внимательно глядеть на дорогу, на все окружающее. Мимо проносились аллейки, проезды, повороты. То тут, то там виднелись казармы, учебные корпуса, штабные здания из красного кирпича. Газоны, зеленевшие перед ними, были все как вылизанные — ни бумажки. Вдоль дороги, как солдаты в строю, высились стройные пальмы.
Как ни старался Мидберри, но мысли его неудержимо бежали назад, в их взводную казарму. Он снова видел, как Магвайр выворачивает руки Куперу, в бешенстве душит Адамчика, бьет ногой в живот Клейна. Перед его глазами стоял Дитар, лежащий с забинтованными ногами на госпитальной койке. Что же все-таки это значит? Если штаб-сержант Магвайр не чудовище и не монстр, если он просто работяга, честно старающийся как можно лучше выполнить свои обязанности, если он не виноват во всем том, что творится, кто же тогда виноват? Кто должен нести ответственность за происходящее? Может быть, сама служба и вся эта система? Или же золотые фуражки, начальство, командование? Те самые золотые фуражки, что пишут и утверждают уставы и инструкции и требуют потом их неукоснительного выполнения? А может быть, виноват весь корпус морской пехоты со всеми его порядками, вся эта система? Ведь если бы не было ее, не было бы ни золотых фуражек, ни «эс-инов», ни чудовищ вроде Магвайра.
Мидберри даже засмеялся от этой мысли и громко закричал в опущенное боковое стекло:
— Э-гей! Слушайте все! Я, Уэйн Мидберри из Лимы, штат Огайо, двадцати шести лет, сержант почти с шестью годами выслуги, заявляю, что вся эта система порочна с начала и до конца. Весь наш корпус морской пехоты идет не в ногу, и только, только один я — в ногу. Но прав все же я, а корпусу следует поскорее взять ногу. Так я приказываю… — И вновь захохотал во все горло, довольный собой.
Да, такое бывает не часто. Чтобы какой-то там сержантишка вздумал выступить против целого корпуса, против всех его порядков, обычаев и традиций, всего того, что складывалось в течение многих десятилетий. Мидберри давал себе отчет, что он, конечно, далеко не гений. Однако, думал он, и не такой уж тупица, чтобы не понимать, что он, простой сержант, знает о жизни корпуса гораздо больше, нежели его командующий, все генералы и прочее начальство, сидящие на верху служебной лестницы, возглавляющие эту огромную машину более двухсот лет ее существования.
Солнце скрылось за горизонтом, и на остров быстро опустилась ночь. Он включил фары, потом притормозил, развернул машину и помчался назад, домой.
15
Удобно уложив винтовку на сгибе руки, Адамчик осторожно подкрутил небольшой винт прицела. Прорезь чуть-чуть подвинулась вбок и, щелкнув, стала на место. С помощью второго винта, установленного на противоположной стороне, он немного опустил ее, совместив установку с нулем. Еще раз тщательно сверил все с записями в форменном зеленом блокноте, лежащем перед ним на крышке рундука. После этого, прижавшись ухом к прицелу, медленно начал вращать винт наводки, считая еле слышные щелчки — один, два, три влево, один, два вверх. Теперь оружие было установлено на истинный, нуль. Взяв винтовку обеими руками, он приложил приклад к плечу, плотно прижался к нему щекой, поглядел через прицел на мушку. В прорези виднелась спина Филиппоне — широкие плечи и чуть пониже их впадина между лопатками были точно на мушке.
«Ба-бах!» Он мысленно сделал выстрел, опустил винтовку и взглянул на Уэйта.
— Порядок? — спросил тот.
— Я прицел устанавливал…
— Опять?
— У-гу. Хочу, чтобы все было в порядке…
Уэйт взял масленку, немного ветоши.
— А ты свою уже почистил? — спросил он Адамчика.
— Да нет еще…
— Тогда поторопись…
— Сделаю, не беспокойся.
— А кто беспокоится? Я, что ли? Теперь я за тебя спокоен…
Адамчик лишь кивнул головой. Сегодня он показал им всем, как надо стрелять. Утром они сдавали зачет по стрельбе. Этим завершилась неделя обучения на стрельбище. И он не только сдал, но и выполнил норматив отличного стрелка. Всего трех очков не хватило до снайпера. Разом всем утер нос. Даже Филиппоне. А Уэйт еле-еле в зачет попал, чуть было не провалился.
— Здорово, оказывается, у тебя это дело получается, — продолжал между тем Уэйт. — Сдается, ты прямо родился для стрельбы. Ей-богу!
Адамчик пожал плечами. Ему была приятна эта похвала, однако он старался не подавать виду. Уэйт вернулся к себе на рундук.
«Родился для стрельбы», — подумал Адамчик. А что, может, и верно? Не зря же инструктор по стрелковому делу говорил, что предпочитает иметь дело с теми, кто никогда не держал раньше оружия в руках. Лучше учить с азов, повторял он, чем переучивать. Не надо, по крайней мере, отучать от вредных привычек. Многие парни стреляют в детстве в лесу по банкам, а потом мучайся с ними.
С ним-то инструктор действительно начал с самых азов. В тот первый день, когда они стреляли боевыми патронами, его просто трясло от волнения. Он был уверен, что ре попадет в мишень, да к тому же еще очень боялся отдачи. Поэтому, делая первый выстрел, зажмурился, сильно дернул спуск, и пуля пошла далеко в сторону. Инструктор был уже тут как тут. Он стал орать что есть мочи, грозил, что если «этот паршивец» будет трусить, то сразу схлопочет от него на полную катушку. «Отдачи боишься, трус желтобрюхий? — орал он. — А пинка под зад не боишься? Живо получишь! Только зажмуришься еще раз, такого схлопочешь, что враз про отдачу думать перестанешь». И это, видно, подействовало. Второй выстрел он сделал спокойно, тщательно прицелившись и не дергая за спусковой крючок. Ему понравилось. Приклад ласково прилегал к щеке, от винтовки приятно пахло нагретой ружейной смазкой. Отстреляв первую серию, он, к своему удивлению, вдруг почувствовал, что все страхи неожиданно рассеялись, а когда показали результаты, был приятно удивлен — они стреляли на 200 ярдов[14] и из восьми выстрелов у него было два поражения. Это было совсем неплохо.
Потом стреляли второе упражнение — на 500 ярдов из положения сидя. Даже в оптический прицел мишень была едва различима — чуть-чуть виднелись ее голова и плечи. Удобно подогнав ремни, Адамчик поплотнее прижал винтовку к плечу — так плотно, что даже рука занемела. Внимательно навел на цель и, затаивая каждый раз дыхание, начал посылать пулю за пулей, ощущая при каждом выстреле приятные толчки приклада в плечо. Отстрелявшись, перевел дыхание и стал ждать результата. Глядя на вытянувшуюся перед ним полосу пожухлой травы, он думал, что же покажет сидящий за песчаным бруствером контролер — белый флажок («в яблочко»), красный («попадание») или же красную отмашку, что значило: все пули ушли «в молоко». К его удивлению и радости, белый флажок поднимался и опускался восемь раз, а затем еще дважды показывался красный. Инструктор даже похлопал его по плечу, отчего Адамчик, только что поднявшийся и снявший с руки ремень, почувствовал настоящий прилив сил, не известную ему ранее решимость.
Теперь уже ему казалось, что от его выстрелов не уйдет ни одна цель, он поразит любую — хоть близкую, хоть дальнюю. Очень уж он был сейчас в себе уверен.
Закрепив лоскут ветоши на шомполе, он начал протирать ствол, гоняя шомпол резкими движениями вверх и вниз. Нагар был очень сильным, и, хотя он несколько раз сменил тряпки, дело двигалось медленно. Положив винтовку на рундук, он поднялся с места.
— Ты куда? — спросил Уэйт.
— Пойду возьму протирку для щелочи.
— Захвати и на мою долю.
— Добро. — Адамчик направился к столу для чистки оружия, на котором были разложены десятки разобранных затворов, спусковых механизмов, магазинов, лежали шомпола, ветошь, жестянки с маслом и щелочью.
Как и все солдаты в этом душном кубрике, он был без рубашки и майки. Если не считать цепочки с «собачьей биркой», грудь его была голой. Он весь блестел от пота. Адамчик давно уже не носил нательного креста, потеряв его на стрельбище, скорее всего, тогда, когда стрелял свою памятную очередь из положения сидя на 500 ярдов.
Теперь, направляясь к столу для чистки оружия, он чувствовал что-то вроде превосходства над другими солдатами. Вон какой боец — голый по пояс, рабочие штаны спустились на бедра, «собачья бирка» мерно покачивается на груди. Рядом с ней на цепочке болтается беленький ключик — от коробки с полевым пайком. На стрельбище горячей пищи не было, и им раз в день привозили сухой полевой паек в запаянных коробках. К каждой коробке сбоку был прикреплен такой ключик, и в первый же день все они, повинуясь традиции, прицепили эти ключики рядом с «собачьей биркой». Это был сувенир со стрельбища, память о днях службы в поле и в то же время напоминание — они уже прощаются с жизнью новобранцев, становятся бывалыми солдатами, настоящими бойцами.
Когда Адамчик подошел к оружейному столу, там стоял солдат по фамилии Фоли, прозванный Мистер Нокаут. Ворча что-то под нос, он рылся в лежащем здесь ящике с принадлежностями для чистки оружия. Это был здоровый парень с широченной грудью и мощными бицепсами, напоминающими канаты. Он заслужил прозвище. Адамчик рядом с ним чувствовал себя особенно тощим и хилым. Поэтому, подойдя к здоровяку, он попытался незаметно для того напрячь бицепс, чтобы сравнить мускулатуру. Сравнение было явно не в его пользу. «Жалкий слабак», — подумал про себя Адамчик, снова переводя взгляд на Фоли. Тот продолжал рыться в ящике.
— Провались он пропадом, этот затворный ершик, зараза, — бурчал Мистер Нокаут, поминутно хмуря свой неширокий лоб, отчего его густые брови, сросшиеся в одну широкую полосу над глазами, двигались наподобие огромной жирной гусеницы, непонятно каким образом забравшейся солдату на лицо. — Паршивая зараза, сожрали его, что ли?
В этот момент он заметил Адамчика.
— Ты не брал? — резко бросил он ему.
— Нет, нет, — перепугался Адамчик. — Я только протирку для щелочи ищу. Мне ершика не надо.
— Протирку? Да вот же она, — и Фоли бросил ее солдату. Протирка была старая, грязная до невозможности и вся вытертая, на ней почти не осталось щетины. Но Адамчик, не говоря ни слова, сразу же взял ее.
— А еще одной там нет? — подобострастно поблагодарив обозленного здоровяка, спросил он робко. — Мне бы еще одну надо…
— У-гу, — проворчал скорее всего сам себе Фоли. Не обращая внимания на просьбу Адамчика, он снова забрался обеими руками в ящик и начал с шумом рыться в его содержимом. Адамчик немного подождал, ничего больше не дождался и вернулся на место.
— Принес? — спросил его Уэйт.
Адамчик молча показал ему протирку.
— Одна только осталась. Последняя. Все там перерыли, но больше нет. А тебе тоже надо?
— Да чего уж там. Давай сам сперва. А я пока спусковой механизм разберу и почищу.
— Как хочешь. — Адамчик снова уселся на рундуке. Он навернул протирку на шомпол, потом снова повернулся к Уэйту: — Зря отказываешься, другой там все равно нет.
«Наплевать на него, — подумал он, вставляя шомпол в ствол винтовки. Он хотел с силой прогнать его до конца, но протирка была настолько изношена, что легко проскочила по стволу и со стуком вылетела в затворную коробку. — Такой протиркой, чтоб ее черт побрал, ничего не сделаешь толком. А все этот подонок, Мистер Нокаут. Сперва он, а потом еще Уэйт. Строит из себя обиженного. Делает вид, будто не верит, что там действительно больше протирки не было. Чем так вот губы дуть, пошел бы сам да взял. Что я ему, мальчик на побегушках? Думает, поди, что я Мистера Нокаута испугался. А сам? Тоже, наверно, струсил бы второй раз спросить. С этой дубиной стоеросовой лучше промолчать лишний раз, спокойнее будет».
Ему вдруг припомнилось, как пару лет назад, когда ему исполнилось шестнадцать, он прослышал о заочном курсе некоего Джо Бомоно, обещавшего любому парню в короткий срок развить отличную мускулатуру. Заинтересовавшись, он послал деньги и долго, почти все лето, ждал, ежедневно бегая на почту, пока наконец не получил большой коричневый пакет с самоучителем мистера Бомоно. Книгу он спрятал в верхнем ящике комода, под старыми кальсонами, решив, что пока ничего не скажет ни родителям, ни товарищам в школе. Он мечтал сделать им всем сюрприз, превратившись под руководством пособия в короткий срок в настоящего атлета. Курс был рассчитан на шесть недель и обещал настоящие чудеса. Особенно впечатляла обложка, на которой был изображен сам мистер Джо Бомоно, непринужденно разрывающий цепи на своей могучей груди.
Уроки были расписаны по дням и детально иллюстрировались всякими схемами, а также фотографиями мускулистых мужчин, одетых в черные или леопардовые трусики и приветливо улыбавшихся читателю. В конце каждого урока помещались особые указания Джо Бомоно, скрепленные (очевидно, для пущей важности) каждый раз его подписью. В начале курса, в конце третьей недели, а также в конце всего шестинедельного периода обучения необходимо было тщательно сверить свои данные с данными, помещенными в контрольных таблицах. Помнится, заполняя первую таблицу, Адамчик ужасно расстроился по поводу своих жалких показателей — рост метр восемьдесят, а вес всего семьдесят кило. Да и другие данные не лучше — объем бицепса чуть-чуть больше двадцати пяти сантиметров, груди — около семидесяти пяти сантиметров в спокойном состоянии и семидесяти семи с половиной при вдохе. Правда, он немного успокоился, прочитав тут же пояснение, в котором говорилось, что низкие первоначальные данные не должны смущать владельца самоучителя — каким бы тощим и слабым он сейчас ни был, уверял Джо Бомоно, к концу курса все изменится, как по волшебству. Главное — верить в успех и строго выполнять все предписания. И тогда через шесть недель ты — новый человек. Вера в себя и сила воли — вот слагаемые успеха. Очень важна также, уверял мистер Бомоно, ежедневная разминка — перед тем, как начинать урок, необходимо сделать десять глубоких вдохов, каждый раз при этом громко выкрикивая на выдохе: «Я побеждаю! Я побеждаю! Я побеждаю!» Воля и решимость играли, видимо, решающую роль в этом курсе.
Адамчик сразу же постарался тогда внушить себе, что у него есть эти качества. Каждое утро, когда родители еще спали, он торопливо вытаскивал самоучитель из-под кальсон и начинал упражнения. «Я побеждаю», — повторял он раз за разом свистящим шепотом, ужасно боясь при этом разбудить спящих в соседней комнате отца и мать. Упражнения, которые оказывались ему не под силу, он отчеркивал красным карандашом и давал себе каждый раз слово обязательно выполнить их немного погодя, когда наберутся силы.
Он снова и снова прогонял вдоль ствола облезлую протирку. Монотонные движения руки были похожи на те вдохи и выдохи, и он, как тогда, начал в такт повторять: «Я побеждаю! Я побеждаю! Я побеждаю!»
Сейчас это уже походило на правду. Он был почти уверен в себе. А тогда он курса так и не закончил. Бросил все к чертям собачьим после трех недель мучений. И не потому, что ему не хватило веры в себя и силы воли — ему ужасно хотелось стать сильным. А лишь из-за полного отсутствия хотя бы малейшего прогресса. День за днем число упражнений, отмеченных красным карандашом, росло и росло. Скоро их уже стало больше, чем выполненных, и как-то вдруг оказалось, что у него просто-напросто нет сил, чтобы стать сильным.
«Ба-бах!» Он мысленно сделал выстрел, опустил винтовку и взглянул на Уэйта.
— Порядок? — спросил тот.
— Я прицел устанавливал…
— Опять?
— У-гу. Хочу, чтобы все было в порядке…
Уэйт взял масленку, немного ветоши.
— А ты свою уже почистил? — спросил он Адамчика.
— Да нет еще…
— Тогда поторопись…
— Сделаю, не беспокойся.
— А кто беспокоится? Я, что ли? Теперь я за тебя спокоен…
Адамчик лишь кивнул головой. Сегодня он показал им всем, как надо стрелять. Утром они сдавали зачет по стрельбе. Этим завершилась неделя обучения на стрельбище. И он не только сдал, но и выполнил норматив отличного стрелка. Всего трех очков не хватило до снайпера. Разом всем утер нос. Даже Филиппоне. А Уэйт еле-еле в зачет попал, чуть было не провалился.
— Здорово, оказывается, у тебя это дело получается, — продолжал между тем Уэйт. — Сдается, ты прямо родился для стрельбы. Ей-богу!
Адамчик пожал плечами. Ему была приятна эта похвала, однако он старался не подавать виду. Уэйт вернулся к себе на рундук.
«Родился для стрельбы», — подумал Адамчик. А что, может, и верно? Не зря же инструктор по стрелковому делу говорил, что предпочитает иметь дело с теми, кто никогда не держал раньше оружия в руках. Лучше учить с азов, повторял он, чем переучивать. Не надо, по крайней мере, отучать от вредных привычек. Многие парни стреляют в детстве в лесу по банкам, а потом мучайся с ними.
С ним-то инструктор действительно начал с самых азов. В тот первый день, когда они стреляли боевыми патронами, его просто трясло от волнения. Он был уверен, что ре попадет в мишень, да к тому же еще очень боялся отдачи. Поэтому, делая первый выстрел, зажмурился, сильно дернул спуск, и пуля пошла далеко в сторону. Инструктор был уже тут как тут. Он стал орать что есть мочи, грозил, что если «этот паршивец» будет трусить, то сразу схлопочет от него на полную катушку. «Отдачи боишься, трус желтобрюхий? — орал он. — А пинка под зад не боишься? Живо получишь! Только зажмуришься еще раз, такого схлопочешь, что враз про отдачу думать перестанешь». И это, видно, подействовало. Второй выстрел он сделал спокойно, тщательно прицелившись и не дергая за спусковой крючок. Ему понравилось. Приклад ласково прилегал к щеке, от винтовки приятно пахло нагретой ружейной смазкой. Отстреляв первую серию, он, к своему удивлению, вдруг почувствовал, что все страхи неожиданно рассеялись, а когда показали результаты, был приятно удивлен — они стреляли на 200 ярдов[14] и из восьми выстрелов у него было два поражения. Это было совсем неплохо.
Потом стреляли второе упражнение — на 500 ярдов из положения сидя. Даже в оптический прицел мишень была едва различима — чуть-чуть виднелись ее голова и плечи. Удобно подогнав ремни, Адамчик поплотнее прижал винтовку к плечу — так плотно, что даже рука занемела. Внимательно навел на цель и, затаивая каждый раз дыхание, начал посылать пулю за пулей, ощущая при каждом выстреле приятные толчки приклада в плечо. Отстрелявшись, перевел дыхание и стал ждать результата. Глядя на вытянувшуюся перед ним полосу пожухлой травы, он думал, что же покажет сидящий за песчаным бруствером контролер — белый флажок («в яблочко»), красный («попадание») или же красную отмашку, что значило: все пули ушли «в молоко». К его удивлению и радости, белый флажок поднимался и опускался восемь раз, а затем еще дважды показывался красный. Инструктор даже похлопал его по плечу, отчего Адамчик, только что поднявшийся и снявший с руки ремень, почувствовал настоящий прилив сил, не известную ему ранее решимость.
Теперь уже ему казалось, что от его выстрелов не уйдет ни одна цель, он поразит любую — хоть близкую, хоть дальнюю. Очень уж он был сейчас в себе уверен.
Закрепив лоскут ветоши на шомполе, он начал протирать ствол, гоняя шомпол резкими движениями вверх и вниз. Нагар был очень сильным, и, хотя он несколько раз сменил тряпки, дело двигалось медленно. Положив винтовку на рундук, он поднялся с места.
— Ты куда? — спросил Уэйт.
— Пойду возьму протирку для щелочи.
— Захвати и на мою долю.
— Добро. — Адамчик направился к столу для чистки оружия, на котором были разложены десятки разобранных затворов, спусковых механизмов, магазинов, лежали шомпола, ветошь, жестянки с маслом и щелочью.
Как и все солдаты в этом душном кубрике, он был без рубашки и майки. Если не считать цепочки с «собачьей биркой», грудь его была голой. Он весь блестел от пота. Адамчик давно уже не носил нательного креста, потеряв его на стрельбище, скорее всего, тогда, когда стрелял свою памятную очередь из положения сидя на 500 ярдов.
Теперь, направляясь к столу для чистки оружия, он чувствовал что-то вроде превосходства над другими солдатами. Вон какой боец — голый по пояс, рабочие штаны спустились на бедра, «собачья бирка» мерно покачивается на груди. Рядом с ней на цепочке болтается беленький ключик — от коробки с полевым пайком. На стрельбище горячей пищи не было, и им раз в день привозили сухой полевой паек в запаянных коробках. К каждой коробке сбоку был прикреплен такой ключик, и в первый же день все они, повинуясь традиции, прицепили эти ключики рядом с «собачьей биркой». Это был сувенир со стрельбища, память о днях службы в поле и в то же время напоминание — они уже прощаются с жизнью новобранцев, становятся бывалыми солдатами, настоящими бойцами.
Когда Адамчик подошел к оружейному столу, там стоял солдат по фамилии Фоли, прозванный Мистер Нокаут. Ворча что-то под нос, он рылся в лежащем здесь ящике с принадлежностями для чистки оружия. Это был здоровый парень с широченной грудью и мощными бицепсами, напоминающими канаты. Он заслужил прозвище. Адамчик рядом с ним чувствовал себя особенно тощим и хилым. Поэтому, подойдя к здоровяку, он попытался незаметно для того напрячь бицепс, чтобы сравнить мускулатуру. Сравнение было явно не в его пользу. «Жалкий слабак», — подумал про себя Адамчик, снова переводя взгляд на Фоли. Тот продолжал рыться в ящике.
— Провались он пропадом, этот затворный ершик, зараза, — бурчал Мистер Нокаут, поминутно хмуря свой неширокий лоб, отчего его густые брови, сросшиеся в одну широкую полосу над глазами, двигались наподобие огромной жирной гусеницы, непонятно каким образом забравшейся солдату на лицо. — Паршивая зараза, сожрали его, что ли?
В этот момент он заметил Адамчика.
— Ты не брал? — резко бросил он ему.
— Нет, нет, — перепугался Адамчик. — Я только протирку для щелочи ищу. Мне ершика не надо.
— Протирку? Да вот же она, — и Фоли бросил ее солдату. Протирка была старая, грязная до невозможности и вся вытертая, на ней почти не осталось щетины. Но Адамчик, не говоря ни слова, сразу же взял ее.
— А еще одной там нет? — подобострастно поблагодарив обозленного здоровяка, спросил он робко. — Мне бы еще одну надо…
— У-гу, — проворчал скорее всего сам себе Фоли. Не обращая внимания на просьбу Адамчика, он снова забрался обеими руками в ящик и начал с шумом рыться в его содержимом. Адамчик немного подождал, ничего больше не дождался и вернулся на место.
— Принес? — спросил его Уэйт.
Адамчик молча показал ему протирку.
— Одна только осталась. Последняя. Все там перерыли, но больше нет. А тебе тоже надо?
— Да чего уж там. Давай сам сперва. А я пока спусковой механизм разберу и почищу.
— Как хочешь. — Адамчик снова уселся на рундуке. Он навернул протирку на шомпол, потом снова повернулся к Уэйту: — Зря отказываешься, другой там все равно нет.
«Наплевать на него, — подумал он, вставляя шомпол в ствол винтовки. Он хотел с силой прогнать его до конца, но протирка была настолько изношена, что легко проскочила по стволу и со стуком вылетела в затворную коробку. — Такой протиркой, чтоб ее черт побрал, ничего не сделаешь толком. А все этот подонок, Мистер Нокаут. Сперва он, а потом еще Уэйт. Строит из себя обиженного. Делает вид, будто не верит, что там действительно больше протирки не было. Чем так вот губы дуть, пошел бы сам да взял. Что я ему, мальчик на побегушках? Думает, поди, что я Мистера Нокаута испугался. А сам? Тоже, наверно, струсил бы второй раз спросить. С этой дубиной стоеросовой лучше промолчать лишний раз, спокойнее будет».
Ему вдруг припомнилось, как пару лет назад, когда ему исполнилось шестнадцать, он прослышал о заочном курсе некоего Джо Бомоно, обещавшего любому парню в короткий срок развить отличную мускулатуру. Заинтересовавшись, он послал деньги и долго, почти все лето, ждал, ежедневно бегая на почту, пока наконец не получил большой коричневый пакет с самоучителем мистера Бомоно. Книгу он спрятал в верхнем ящике комода, под старыми кальсонами, решив, что пока ничего не скажет ни родителям, ни товарищам в школе. Он мечтал сделать им всем сюрприз, превратившись под руководством пособия в короткий срок в настоящего атлета. Курс был рассчитан на шесть недель и обещал настоящие чудеса. Особенно впечатляла обложка, на которой был изображен сам мистер Джо Бомоно, непринужденно разрывающий цепи на своей могучей груди.
Уроки были расписаны по дням и детально иллюстрировались всякими схемами, а также фотографиями мускулистых мужчин, одетых в черные или леопардовые трусики и приветливо улыбавшихся читателю. В конце каждого урока помещались особые указания Джо Бомоно, скрепленные (очевидно, для пущей важности) каждый раз его подписью. В начале курса, в конце третьей недели, а также в конце всего шестинедельного периода обучения необходимо было тщательно сверить свои данные с данными, помещенными в контрольных таблицах. Помнится, заполняя первую таблицу, Адамчик ужасно расстроился по поводу своих жалких показателей — рост метр восемьдесят, а вес всего семьдесят кило. Да и другие данные не лучше — объем бицепса чуть-чуть больше двадцати пяти сантиметров, груди — около семидесяти пяти сантиметров в спокойном состоянии и семидесяти семи с половиной при вдохе. Правда, он немного успокоился, прочитав тут же пояснение, в котором говорилось, что низкие первоначальные данные не должны смущать владельца самоучителя — каким бы тощим и слабым он сейчас ни был, уверял Джо Бомоно, к концу курса все изменится, как по волшебству. Главное — верить в успех и строго выполнять все предписания. И тогда через шесть недель ты — новый человек. Вера в себя и сила воли — вот слагаемые успеха. Очень важна также, уверял мистер Бомоно, ежедневная разминка — перед тем, как начинать урок, необходимо сделать десять глубоких вдохов, каждый раз при этом громко выкрикивая на выдохе: «Я побеждаю! Я побеждаю! Я побеждаю!» Воля и решимость играли, видимо, решающую роль в этом курсе.
Адамчик сразу же постарался тогда внушить себе, что у него есть эти качества. Каждое утро, когда родители еще спали, он торопливо вытаскивал самоучитель из-под кальсон и начинал упражнения. «Я побеждаю», — повторял он раз за разом свистящим шепотом, ужасно боясь при этом разбудить спящих в соседней комнате отца и мать. Упражнения, которые оказывались ему не под силу, он отчеркивал красным карандашом и давал себе каждый раз слово обязательно выполнить их немного погодя, когда наберутся силы.
Он снова и снова прогонял вдоль ствола облезлую протирку. Монотонные движения руки были похожи на те вдохи и выдохи, и он, как тогда, начал в такт повторять: «Я побеждаю! Я побеждаю! Я побеждаю!»
Сейчас это уже походило на правду. Он был почти уверен в себе. А тогда он курса так и не закончил. Бросил все к чертям собачьим после трех недель мучений. И не потому, что ему не хватило веры в себя и силы воли — ему ужасно хотелось стать сильным. А лишь из-за полного отсутствия хотя бы малейшего прогресса. День за днем число упражнений, отмеченных красным карандашом, росло и росло. Скоро их уже стало больше, чем выполненных, и как-то вдруг оказалось, что у него просто-напросто нет сил, чтобы стать сильным.