Страница:
Роберт Фленаган
ЧЕРВИ
Вот он — морской пехотинец. Какая-то тень, неясный отблеск живого человека. Он стоит перед вами. Вроде бы живой, настоящий. И в то же время — уже мертвый, убитый и погребенный по законам военною времени.
Торо
1
— А ну, выходи! Быстро! Быстро! Бегом!
Адамчик попытался подняться, но не смог. Что-то мешало ему, давило, сжимало с боков. Он попытался вздох-путь поглубже, сбросить эту непонятную тяжесть. Но она все давила, шевелилась, как будто бы жила своей непонятной жизнью. Какое-то странное внутреннее движение, явное и в то же время неясное, как легкий зуд. Все его телесные входы — глаза, уши, рот, нос, даже там, ниже пояса, — все как бы вдруг открылись, разверзлись, зудели. И внутри, там, глубоко в теле, тоже что-то двигалось, шевелилось. Вроде бы пыталось выбраться наружу, вылезти из телесной оболочки. Неожиданно он понял, что все это значит. Страх будто взорвал его изнутри. Он попытался вскочить на ноги, разорвать все эти путы, что как струны прошивали его насквозь, связывали по рукам и ногам, мешали пошевельнуться. Но не смог. Нечем было дышать, сверху все заливала какая-то зловонная масса, как грязь, не было воздуха, в легких уже ничего не оставалось. Он рванулся еще раз, другой. И вдруг застыл. Ослаб, сжался. Попытался как бы вновь вернуться в свою оболочку, в свое тело, отказаться от воздуха, потихоньку, весь как бы превратившись в что-то крошечное, беленькое, мягкое, в этакого крошечного червячка, залезть в свое тело, прогрызть крошечную дырочку, ход через собственный глаз. Совсем не хотелось выползать наружу. Только бы спрятаться, скрыться, стать незаметным. Ему казалось, что он ползет через чьи-то тела — мягкие и податливые, как зернышки вареного ряса. Забраться бы поглубже, спрятаться за ними — так будет лучше, спокойнее, безопаснее. Белый червячок в податливой, уже расползающейся ткани собственного тела.
— Кому говорят, выходи! Эй, вы там! Быстро! Выходи! Выходи!
Он дернулся, просыпаясь, ударился головой обо что-то твердое. В голове загудело, в желудке замутило, к глазам подступили непрошеные слезы. Он сидел на цементном полу, спиной к такой же цементной стене. Попытался подняться, встал на колено. На второе.
— А ну, выходи! Быстро! Быстро! Эй, ты, рыжая башка! Тряси своей морковкой! Давай, давай! Ждешь, пока под свой тощий зад пинка получишь? Дождешься!
Адамчик вскочил. В животе еще мутило, но он побежал вместе с другими, толкаясь, распихивая локтями, через широкую раздвижную дверь. Выскочив наружу, он, перепрыгивая через железные ступени, помчался по бетонной дорожке к строившемуся взводу. Быстро нашел свое место в строю и замер по стойке «смирно».
Первый день в казарме — и уже ухитрился заснуть на занятии. Вот уж дурак так дурак. Клейма ставить негде. Нет, так не годится. Надо быть повнимательнее. Надо заставить себя. Но ведь в помещении было так душно. От сбившихся в кучу тел, горячих, вспотевших, буквально дышать было печем. И зачем только запихивать столько людей вместе? Тут не то что слушать, вздохнуть невозможно.
На какое-то мгновение к нему пришло то ощущение, которое было во сне, и его опять замутило. Он даже не понимал, что это было за чувство — страх, ужас, паника. Ощущение это все еще сидело где-то внутри, и от него невозможно было избавиться.
Адамчик стоял не шевелясь. Высокий, худощавый парень в серых джинсах и белой рубашке без рукавов, которую всего лишь вчера он погладил дома, готовясь к отправке. Рядом в строю стояли другие парни, одетые во что попало, прямо радуга из штатских рубашек, ковбоек, теннисок, джинсов, шорт. Строй был неровный. Вытянувшиеся неподвижно фигуры поражали своей неестественностью, напряжением — какая-то карикатура на военный строй.
Новобранцы молча стояли под палящими лучами раскаленного добела южнокаролинского солнца. По одну сторону от строя находилось красное кирпичное здание, откуда они только что выскочили, по другую — обсаженная пальмами дорога. А прямо впереди на зеленой траве был установлен большой щит, и на нем красочная вербовочная афиша корпуса морской пехоты Соединенных Штатов: два милых, широко улыбающихся лица, рядовые — парень и девушка, оба в парадной форме. Они застыли в трогательном порыве — гордо поднятые головы, лица, озаренные лучами солнца. Они в церкви. В военной капелле базы морской пехоты…
Вдруг слева скрипнула дверь. Кто-то выходил из казармы. Лица солдат и их тела стали еще напряженнее. По ступеням лестницы спускался штаб-сержант. Он был невысок ростом, слегка коротковат в ногах, но с широкими плечами и крепкой, коротко посаженной шеей. Медленно подошел к строю, остановился. Луч солнца попал на начищенную до блеска бляху, сверкнул ярким бликом. Кто-то в заднем ряду не выдержал, переступил с ноги на ногу. Кто-то кашлянул. Сержант молча и неодобрительно повел головой. Строй замер.
— Я штаб-сержант Магвайр. Ваш взводный сержант-инструктор. — Он замолчал, прошелся вдоль строя, заложив руки за спину, и снова заговорил, выбрасывая слова в такт своей спокойной, размеренной походке: — В моем распоряжении всего двенадцать недель. Ровно двенадцать, ни одной больше. И за это время я должен выяснить, у кого из вас, кисоньки-кошечки, за душой есть то, что нужно, чтобы стать настоящим морским пехотинцем. Для этого, черви вы поганые, мне, наверно, придется потрясти вас как следует. Так, чтобы у вас в паху шарики застучали. Будьте уверены, я это сделаю. Сделаю обязательно! А кому будет не по нутру, кто вздумает скулить, пусть сразу сам сматывается. Как дерьмо в консервной банке! К чертям собачьим! Сам не захочет, получит под зад! Да так, что на всю жизнь запомнит!
«Ну, я-то выдержу», — подумал Адамчик. Однако какой-то страх все больше стискивал его сердце. Ему казалось, будто сержант обращается только к нему, видит только его и грозит тоже только ему. Стараясь успокоить себя, он клялся в душе, что не струсит, не поддастся, что бы не случилось, как бы ни было трудно. Он будет стараться изо всех сил, будет молить бога, но выдержит обязательно.
— Есть тут такие, — неожиданно спросил сержант, — что уверены, что из них получится настоящий морской пехотинец? А?
— Так точно, сэр, — закричали в строю.
— Но, но! — оборвал их Магвайр. — У меня свои методы! — Он вдруг набрал полные легкие воздуха, так что воротник рубашки даже врезался в шею. Мясистое лицо покраснело, глаза полезли из орбит. — Когда я спрашиваю, — заорал он так, что все разом снова вытянулись, — я привык получать настоящий ответ. Ясненько? Так вот я повторяю: есть ли тут такие, что уверены?
— Так точно, сэр!
— Ишь ты, какие! А я говорю, что у вас, черви поганые, кишка тонка. И в груди не меха, а тряпки гнилые. Ничего. Это мы поправим. Нас для этого и поставили, чтобы сделать из вас людей. А ну… всем лечь на землю! Быстро брюхо вниз! Живо, будьте вы прокляты, скоты. На брюхо!
Солдаты, кто как мог, попадали на землю. Взвод ждал, что же будет дальше. Раскаленный асфальт жег ладони, поднимавшийся от него жар обжигал лицо, и люди непроизвольно старались как-то отстраниться от этого жара, вытягивали вверх шеи, потихоньку отворачивались.
— А ну быстро руки на ширину плеч! Вот так, скоты! Приготовились! Начали отжиматься. Разогнуть локти, морду вверх! И держать! Держать, говорю! Эй, ты, жирняк! Куда задрал задницу? Вниз ее! Только голову поднять! А ты, рыжая башка? Выпрями спину. И не сметь гнуться! Вот так. Порядочек. Теперь начнем: на счет «раз» — вниз, морду на асфальт; на счет «два» — вверх и прогнуться. Приготовились. И… раз!
Солдаты согнули руки в локтях, опустились вниз. Пот стекал по напряженным лицам, и капли его мгновенно высыхали на раскаленном асфальте.
— И… два!
Все вновь отжались, выпрямили руки, замерли. У Адамчика спина выгнулась дугой. Магвайр заметил, подошел, стукнул носком начищенного башмака по руке.
— Встать! Как звать, червячина?
— Адамчик, сэр! Томас Адамчик, сэр!
— Ты, червяк, отжимаешься, как слон, когда из него дерьмо лезет. Поэтому отныне имя тебе — дерьмо. Понятно? Дерьмо!
— Так точно, сэр!
— И запомни. Когда раскрываешь пасть перед сержантом, первым из нее должно вылететь слово «cэp». Сперва «сэр», а потом все остальное. Ухватил? «Сэр, меня звать…». Только так! Ясненько? А ну-ка, попробуем, как получится. И чтобы прямо из души вылетало. А ну?
— Сэр, меня зовут Томас Адамчик, сэр!
— Ни черта подобного! Мамкина задница ты, а не Томас. Ведь сей минут тебе было сказано сержантом, что имя тебе — дерьмо. Ни отжиматься толком, ни обращаться к начальнику не можешь. А теперь вот, оказывается, и имени своего запомнить не в состоянии.
Магвайр в упор уставился на новобранца. Лицо его буквально пылало от негодования, глаза были выпучены, белки пошли какими-то красными прожилками. Адамчик отупело глядел прямо перед собой.
— Отныне и впредь, поганый червяк, — орал Магвайр, — имя тебе будет не просто дерьмо, а дерьмо двойное. Ухватил, скотина? Двойное дерьмо!
— Так точно, сэр!
— А вернешься в кубрик, мы с тобой еще потолкуем. Понял, двойное дерьмо?
— Так точно, сэр!
— Вот то-то. А теперь — на брюхо! Живо!
Адамчик упал на живот, вытянулся на прямых руках, постарался распрямить спину. Магвайр прошел во вторую шеренгу.
— И… раз!
Люди опустились на асфальт.
— И… два!
Выжались на руках.
— И… раз!
Пошли вниз.
— И… два!
Выпрямились.
Магвайр прошел вдоль третьей шеренги.
— А вы, черви сопливые, оказывается совсем к жаре не привычны. Так, что ли, скоты?
— Так точно, сэр!
— И к жаре не привычны, и зарядку делать не умеете. Да и голоса ваши мне не нравятся. Шипите, ничего не слыхать. Да только это мы из вас быстро выбьем. Научим порядку, животные. Будет вам тут и чистилище, и ад сразу. Все, что надо, узнаете. Научитесь!
Штаб-сержант закончил обход и вновь занял свое место перед строем новобранцев. Лежащие на земле солдаты тяжело дышали.
— Да, уж вам придется попотеть. За эти двенадцать недель я вас выдраю как следует. Научу всему, что надо для настоящего морского пехотинца. И вы все, каждый из вас, запомните мои слова. Как «Отче наш»! Будьте уверены, все, что прикажу, сделаете. Нравится вам это или нет. Прикажу снять штаны и оправляться, будете, оправляться. Прикажу улыбаться, у всех будет рот до ушей. А если прикажу не дышать, так уж поверьте моему слову, скоты, вы уж не вздохнете. Усекли?
— Так точно, сэр!
— Потому что до тех пор, пока вы здесь, в Пэррис-Айленд, я буду вашей матерью, вашим отцом и вашим господом богом. Попробуйте забыть об этом хоть на минутку, хотя бы только разочек, и вы на всю жизнь пожалеете, что ваш старик когда-то переспал со своей старухой и сделал ей такого скота. Понятненько?
— Так точно, сэр!
— С этого острова есть только два выхода, черви паршивые. Один из двух. Или вы закончите курс обучения, как положено, не посрамите чести 197-го взвода и в последний день протопаете торжественным маршем перед знаменем. Или же сдохнете, и вас отсюда увезут. Ногами вперед. Это вам понятно? Усекли?
— Так точно, сэр!
Магвайр вытер пот со лба, затем немного опустил поля своей шляпы[1], чтобы защитить лицо от солнца.
— Встать!
Солдаты с трудом поднялись на ноги. Но тут в конце первой шеренги раздался шум, произошло какое-то замешательство. Рядовой Адамчик, громко охнув, вдруг начал оседать и упал лицом вперед, ударившись при этом плечом об одну из стоек щита с рекламной афишей. Длинное, тощее его тело, глухо стукнувшись о землю, замерло на тщательно подстриженном зеленом газоне. Магвайр подошел к упавшему, опустился на колено. Потрогал пульс, немного ослабил поясной ремень у солдата, пальцем приподнял одно веко. Затем быстро поднялся на ноги:
— Ну, кисоньки-кошечки, кто еще желает брякнуться? Валяйте. Да поживей. Чтоб уж разом покончить с этим делом. Ну? — Он зло плюнул себе под ноги, посмотрел на строй. — Значит, не хотите? Тогда порядочек. Когда взвод тронется, вон тем двум червякам, на шкентеле, поднять эту тухлятину и тащить за строем. — Он пнул носком башмака под ребра все еще лежавшего без сознания Адамчика. — А теперь всем подтянуть штаны и повернуться налево; Вот так, без суеты. Можно особо не спешить. Чудненько. Шагом… арш!
— Снять все! — гаркнул Магвайр. — Все без исключения! А теперь становись, стадо, да побыстрее. Кому это не понятно? Ясно сказано, все долой. Чтоб были такие голенькие, как из мамки выскочили.
«А что же будет с моим перстнем? — подумал Адамчик. — С тем, что на выпускном вечере в школе дали?» Неожиданно на ум пришли фотографии, которые он видел в какой-то книге о нацистских концлагерях. Внизу живота сразу противно заныло.
В этот момент Магвайр подал новую команду — солдаты должны были связать свои пожитки в узлы, обернуть их лежавшими здесь же большими листами бумаги и связать шпагатом. «Чего это вдруг я так испугался, — попытался успокоить себя Адамчик. — Все будет нормально».
— Каждому взять по полотенцу, — последовала новая команда. Магвайр показал на большую стопу ярко-красных полотенец, лежавших на столе у стены. — Обернуть вокруг брюха и марш к парикмахеру. Там стать в строй и стоять смирно. Запомните, скоты, везде и всегда вы стоите только по стойке «смирно». Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Как только там закончите, немедля назад и под душ. Всем без исключения! И мыться как следует, мыла не жалеть, скрести себя на совесть. Чтоб ни на ком цивильной грязи и крошки не осталось. Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Каждый должен быть чистеньким и свеженьким, — мы ведь начинаем новую жизнь. Может, что из вас и получится. Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Тогда… бегом… арш!
Обернувшись по бедрам грубыми красными полотенцами, ощущая под ногами приятный холодок кафеля, рекруты выстроились в две колонны. Стояли, вытянув руки вдоль бедер, молча уставясь куда-то поверх голов. Два парикмахера быстро работали машинками.
Магвайр прохаживался вдоль строя, наблюдая за порядком. Как только очередной новобранец соскакивал с кресла, очередь разом делала шаг вперед.
Вот к парикмахеру уселся новый клиент. Парень был в теле. Полные округлые его плечи и грудь были густо усыпаны угрями и прыщами. Сняв очки, он положил их себе на колени, в складку, образовавшуюся на полотенце. Парикмахер погасил в пепельнице окурок, взялся за машинку. Толстый парень поднял голову повыше, как-то криво ухмыльнулся.
Эта неловкая улыбка еще блуждала у него на губах, когда подскочивший Магвайр резким рывком вышвырнул его из кресла прямо на пол. Очки со звоном отлетели в сторону, красное полотенце оказалось у парня где-то под коленками.
— Как звать, скотина? — рявкнул красный от негодования сержант.
— Сэр, моя фамилия Клейн. Мильтон Клейн, сэр!
— Ты что же это, червяк поганый, вбил себе в башку, когда в кресло полез? — Сержант схватил парня за руку. Рывком поставил на ноги, притянул к себе. — А ну, отвечай, мокрица! Да не вздумай врать!
— Сэр, но я ничего… Честное слово, ничего, сэр…
— Так ты еще выкручиваться, мразь! Уж не хочешь ли ты сказать, что твой сержант-инструктор врет? Что он все это придумал? Будто я не видел, как ты тут ухмыляешься кому-то. С подлыми намеками! Ну, говори, червячина!
Новобранца буквально трясло от страха. Тщетно пытался он придать своей позе хоть какое-то достоинство. Жирное тело блестело от пота, красное полотенце висело под коленками.
— Так точно, сэр, — только и мог вымолвить он, тщетно пытаясь подтянуть живот.
— Что «так точно», дрянь паршивая? Что? Ухмылялся ты с намеком или нет? Отвечай!
— Так точно, сэр! Ухмылялся!
Магвайр брезгливо отпустил жирную руку. Побелевшее место на запястье сразу же покраснело.
— Тогда слушай меня, свинья жирная. Не знаю когда, но может статься, что ты со своей жирной задницей и попадешь на фронт. Против китайцев, русских или еще кого. Нам будет тогда не до смеху. В корпусе морской пехоты комики не нужны. Ясненько? И клоуны тоже. Заруби это себе на носу! И подбери брюхо, пока не поздно. Пока твои потроха еще в одной упаковке! Не то вылетишь, как дерьмо в консервной банке. Усекаешь?
— Так точно, сэр! Усекаю!
— А что ты усекаешь, болван?
— Я не понял, сэр!
— Ты сказал «усекаю». Так вот я хочу знать, что же ты усекаешь?
— Сэр, вы сказали… Вы сказали, сэр, чтобы я не…
— «Вы»! «Вы»! — заорал вдруг в бешенстве Магвайр. — Ах ты, свинья поганая! Ты что же это, переспать со мной захотел, что ли?! Да я тебя, мразь, с дерьмом смешаю!
— Никак нет, сэр, — окончательно растерялся ничего не понимавший солдат. — Сэр, я не имел в виду…
— Так с какой же это стати ты меня вдруг овцой окрестил, гаденыш?[2] Совсем уж заврался, не знаешь, что бормочешь. Меня овцой зовешь, а себя, видно, бараном вообразил. Каков мерзавец! Покрыть меня захотел, мразь поганая!
— Сэр, я…
— Да что ты за скотина тут объявился? С мужиками что ли путаешься? Педик?
— Никак нет, сэр!
— А чего же тогда на своего сержанта-инструктора прицелился?
— Сэр, я и в мыслях не имел. Даже не думал, что так получится!
— Запомни, скотина, что в любом случае рекрут должен называть своего сержанта только сержантом. И никак иначе. Никаких там «вы»! Ясненько?
— Так точно, сэр!
— И впредь дважды подумай, прежде чем разрывать свой поганый рот. Да еще упаси тебя боже снова вылезти со своей похабной ухмылкой. Особенно, когда рядом твой сержант-инструктор. Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Мы ведь тут комедиантов не жалуем. Усекаешь?
— Так точно, сэр!
— Ладненько, свинья. Подними-ка полотенце да прикрой эту свою… мелочь. А то еще отморозишь. И марш в кресло. И так вон сколько времени из-за тебя зря потеряли.
Клейн вновь обмотал вокруг бедер свое полотенце и нагнулся, чтобы поднять с полу очки.
— Я разве велел тебе хватать эти стекляшки? — рявкнул Магвайр.
— Никак нет, сэр!
— Так какого же черта ты делаешь то, что не приказано?
— Сэр, но я не вижу…
Магвайр просто задохнулся от гнева. Кровь снова бросилась ему в лицо, жилы на шее надулись, как веревки.
— Марш в кресло, будь ты проклят! — заорал он с такой силой, что парикмахер от неожиданности даже уронил ножницы.
Клейн плюхнулся в кресло. Парикмахер вопросительно поглядел на сержанта, тот молча кивнул:
— Остриги его наголо, Эдди. Под ноль. А когда кончишь, разрешишь ему поднять свои паршивые очки.
— Добро, сержант, как прикажешь.
Он начал быстро водить машинкой, умело пропахивая на голове новобранца одну полосу за другой, со лба на затылок и снова со лба. Густые черные волосы Клейна кучками падали на пол, скручиваясь, как шерсть, состригаемая с овцы.
Парикмахерские кресла не пустовали ни минуты, и очередь быстро, как бы толчками, продвигалась вперед. Убедившись, что здесь все в порядке, Магвайр отправился в душевую. Под ближайшим к двери душем в это время мылся Клейн. Немного опустив голову и согнув спину, он блаженствовал, ощущая, как струйки воды сбегают между лопатками и вниз по телу. Глаза его были зажмурены.
Быстрым движением протянув руку, сержант разом закрутил кран с горячей водой. У солдата аж дух захватило. Громко ойкнув, он выскочил из-под ледяной струи и налетел животом на соседа, который, нагнувшись, мыл в это время ноги.
— Ага, свинья, — злорадно заорал Магвайр, — попался. Теперь уж я точно знаю, что у тебя на уме, поганец. А ну, всем выключить душ!
Солдаты один за другим завертывали краны. В душевой воцарилась гнетущая тишина. Только чуть слышно журчали по полу струйки воды, стекавшие мыльными ручейками в центральный сток. Все стояли по стойке «смирно». Один лишь Клейн пытался стереть мыло с лица.
— Не пытайся выкручиваться, свинья, — зловеще прошипел сержант. — Теперь уж тебе не отвертеться, я все своими глазами видел. Все до капельки. Мне бы сразу догадаться, что ты за птичка. Я же понимаю. Вон брюхо какое. И грудь, как у бабы…
— Сэр, это вовсе не…
— Заткнись, скотина. Скажи, черт тебя побери, спасибо, что я начальству не доложу. Не стану рапорт писать про то, что ты тут позволяешь себе вытворять. Грязная тварь! Педик несчастный! А ну, стань сюда. — Сержант показал на грязную лужу, образовавшуюся в центре душевой. — Сюда! В самую грязь! И стоять, пока все не помоются. Тогда сполоснеться. И береги тебя бог, если снова вздумаешь приставать к кому-нибудь. Ясненько?
— Сэр, честное слово, я не…
— Молчать! Марш в лужу! И стоять смирно!
Облокотившись о подоконник, Магвайр отсутствующим взглядом глядел в запотевшее окно. Он видел блестевший под палящими лучами солнца черный асфальт большого плаца, а за ним огромный бетонный монумент — пять застывших навек серых фигур на огромной железобетонной плите, устремившихся в едином порыве вперед и вверх. Пять пар рук сплелись на древке флага, с которого безжизненно свисало звездно-полосатое полотнище, блестевшее ярким пятном на фоне сизого безоблачного неба. Пять парней с горы Сурибати. Пять героев прошлой войны — солдаты морской пехоты.[3]
За его спиной по мокрому кафелю душевой шлепали солдатские ноги. Магвайр не оборачивался. Уставившись в стекло, он внимательно прислушивался, как новобранцы поодиночке и группами выходили из душевой и строились в кубрике. От парикмахерских кресел все еще слышалось пощелкивание ножниц и жужжание машинки. Наконец там все затихло. Сержант выждал еще несколько минут, затем обернулся. В душевой полоскалось несколько человек. Всем им, включая и Клейна, он приказал бегом отправляться в строй. Солдаты ринулись в кубрик строиться. С тех, кто только что прибежал из душевой, все еще стекала вода, и у ног образовывались лужицы.
— Шевелись, скоты! — орал сержант. — Быстро! Быстро!
Адамчик, прибежавший одним из последних, жмурился от яркого света. Глаза щипало от попавшего мыла, но он боялся поднять руку, чтобы протереть их.
Магвайр грубо толкнул его.
— Кончай шевелиться, стадо паршивое! — крикнул он. — Скидай полотенца!
Солдаты побросали свои набедренные повязки и стояли голые, молча вытянувшись перед прохаживавшимся перед строем сержантом. За ними в открытом окне, как в раме, сияла залитая солнцем железобетонная громада — пять морских пехотинцев, водружающих знамя на горе Сурибати.
Адамчик попытался подняться, но не смог. Что-то мешало ему, давило, сжимало с боков. Он попытался вздох-путь поглубже, сбросить эту непонятную тяжесть. Но она все давила, шевелилась, как будто бы жила своей непонятной жизнью. Какое-то странное внутреннее движение, явное и в то же время неясное, как легкий зуд. Все его телесные входы — глаза, уши, рот, нос, даже там, ниже пояса, — все как бы вдруг открылись, разверзлись, зудели. И внутри, там, глубоко в теле, тоже что-то двигалось, шевелилось. Вроде бы пыталось выбраться наружу, вылезти из телесной оболочки. Неожиданно он понял, что все это значит. Страх будто взорвал его изнутри. Он попытался вскочить на ноги, разорвать все эти путы, что как струны прошивали его насквозь, связывали по рукам и ногам, мешали пошевельнуться. Но не смог. Нечем было дышать, сверху все заливала какая-то зловонная масса, как грязь, не было воздуха, в легких уже ничего не оставалось. Он рванулся еще раз, другой. И вдруг застыл. Ослаб, сжался. Попытался как бы вновь вернуться в свою оболочку, в свое тело, отказаться от воздуха, потихоньку, весь как бы превратившись в что-то крошечное, беленькое, мягкое, в этакого крошечного червячка, залезть в свое тело, прогрызть крошечную дырочку, ход через собственный глаз. Совсем не хотелось выползать наружу. Только бы спрятаться, скрыться, стать незаметным. Ему казалось, что он ползет через чьи-то тела — мягкие и податливые, как зернышки вареного ряса. Забраться бы поглубже, спрятаться за ними — так будет лучше, спокойнее, безопаснее. Белый червячок в податливой, уже расползающейся ткани собственного тела.
— Кому говорят, выходи! Эй, вы там! Быстро! Выходи! Выходи!
Он дернулся, просыпаясь, ударился головой обо что-то твердое. В голове загудело, в желудке замутило, к глазам подступили непрошеные слезы. Он сидел на цементном полу, спиной к такой же цементной стене. Попытался подняться, встал на колено. На второе.
— А ну, выходи! Быстро! Быстро! Эй, ты, рыжая башка! Тряси своей морковкой! Давай, давай! Ждешь, пока под свой тощий зад пинка получишь? Дождешься!
Адамчик вскочил. В животе еще мутило, но он побежал вместе с другими, толкаясь, распихивая локтями, через широкую раздвижную дверь. Выскочив наружу, он, перепрыгивая через железные ступени, помчался по бетонной дорожке к строившемуся взводу. Быстро нашел свое место в строю и замер по стойке «смирно».
Первый день в казарме — и уже ухитрился заснуть на занятии. Вот уж дурак так дурак. Клейма ставить негде. Нет, так не годится. Надо быть повнимательнее. Надо заставить себя. Но ведь в помещении было так душно. От сбившихся в кучу тел, горячих, вспотевших, буквально дышать было печем. И зачем только запихивать столько людей вместе? Тут не то что слушать, вздохнуть невозможно.
На какое-то мгновение к нему пришло то ощущение, которое было во сне, и его опять замутило. Он даже не понимал, что это было за чувство — страх, ужас, паника. Ощущение это все еще сидело где-то внутри, и от него невозможно было избавиться.
Адамчик стоял не шевелясь. Высокий, худощавый парень в серых джинсах и белой рубашке без рукавов, которую всего лишь вчера он погладил дома, готовясь к отправке. Рядом в строю стояли другие парни, одетые во что попало, прямо радуга из штатских рубашек, ковбоек, теннисок, джинсов, шорт. Строй был неровный. Вытянувшиеся неподвижно фигуры поражали своей неестественностью, напряжением — какая-то карикатура на военный строй.
Новобранцы молча стояли под палящими лучами раскаленного добела южнокаролинского солнца. По одну сторону от строя находилось красное кирпичное здание, откуда они только что выскочили, по другую — обсаженная пальмами дорога. А прямо впереди на зеленой траве был установлен большой щит, и на нем красочная вербовочная афиша корпуса морской пехоты Соединенных Штатов: два милых, широко улыбающихся лица, рядовые — парень и девушка, оба в парадной форме. Они застыли в трогательном порыве — гордо поднятые головы, лица, озаренные лучами солнца. Они в церкви. В военной капелле базы морской пехоты…
Вдруг слева скрипнула дверь. Кто-то выходил из казармы. Лица солдат и их тела стали еще напряженнее. По ступеням лестницы спускался штаб-сержант. Он был невысок ростом, слегка коротковат в ногах, но с широкими плечами и крепкой, коротко посаженной шеей. Медленно подошел к строю, остановился. Луч солнца попал на начищенную до блеска бляху, сверкнул ярким бликом. Кто-то в заднем ряду не выдержал, переступил с ноги на ногу. Кто-то кашлянул. Сержант молча и неодобрительно повел головой. Строй замер.
— Я штаб-сержант Магвайр. Ваш взводный сержант-инструктор. — Он замолчал, прошелся вдоль строя, заложив руки за спину, и снова заговорил, выбрасывая слова в такт своей спокойной, размеренной походке: — В моем распоряжении всего двенадцать недель. Ровно двенадцать, ни одной больше. И за это время я должен выяснить, у кого из вас, кисоньки-кошечки, за душой есть то, что нужно, чтобы стать настоящим морским пехотинцем. Для этого, черви вы поганые, мне, наверно, придется потрясти вас как следует. Так, чтобы у вас в паху шарики застучали. Будьте уверены, я это сделаю. Сделаю обязательно! А кому будет не по нутру, кто вздумает скулить, пусть сразу сам сматывается. Как дерьмо в консервной банке! К чертям собачьим! Сам не захочет, получит под зад! Да так, что на всю жизнь запомнит!
«Ну, я-то выдержу», — подумал Адамчик. Однако какой-то страх все больше стискивал его сердце. Ему казалось, будто сержант обращается только к нему, видит только его и грозит тоже только ему. Стараясь успокоить себя, он клялся в душе, что не струсит, не поддастся, что бы не случилось, как бы ни было трудно. Он будет стараться изо всех сил, будет молить бога, но выдержит обязательно.
— Есть тут такие, — неожиданно спросил сержант, — что уверены, что из них получится настоящий морской пехотинец? А?
— Так точно, сэр, — закричали в строю.
— Но, но! — оборвал их Магвайр. — У меня свои методы! — Он вдруг набрал полные легкие воздуха, так что воротник рубашки даже врезался в шею. Мясистое лицо покраснело, глаза полезли из орбит. — Когда я спрашиваю, — заорал он так, что все разом снова вытянулись, — я привык получать настоящий ответ. Ясненько? Так вот я повторяю: есть ли тут такие, что уверены?
— Так точно, сэр!
— Ишь ты, какие! А я говорю, что у вас, черви поганые, кишка тонка. И в груди не меха, а тряпки гнилые. Ничего. Это мы поправим. Нас для этого и поставили, чтобы сделать из вас людей. А ну… всем лечь на землю! Быстро брюхо вниз! Живо, будьте вы прокляты, скоты. На брюхо!
Солдаты, кто как мог, попадали на землю. Взвод ждал, что же будет дальше. Раскаленный асфальт жег ладони, поднимавшийся от него жар обжигал лицо, и люди непроизвольно старались как-то отстраниться от этого жара, вытягивали вверх шеи, потихоньку отворачивались.
— А ну быстро руки на ширину плеч! Вот так, скоты! Приготовились! Начали отжиматься. Разогнуть локти, морду вверх! И держать! Держать, говорю! Эй, ты, жирняк! Куда задрал задницу? Вниз ее! Только голову поднять! А ты, рыжая башка? Выпрями спину. И не сметь гнуться! Вот так. Порядочек. Теперь начнем: на счет «раз» — вниз, морду на асфальт; на счет «два» — вверх и прогнуться. Приготовились. И… раз!
Солдаты согнули руки в локтях, опустились вниз. Пот стекал по напряженным лицам, и капли его мгновенно высыхали на раскаленном асфальте.
— И… два!
Все вновь отжались, выпрямили руки, замерли. У Адамчика спина выгнулась дугой. Магвайр заметил, подошел, стукнул носком начищенного башмака по руке.
— Встать! Как звать, червячина?
— Адамчик, сэр! Томас Адамчик, сэр!
— Ты, червяк, отжимаешься, как слон, когда из него дерьмо лезет. Поэтому отныне имя тебе — дерьмо. Понятно? Дерьмо!
— Так точно, сэр!
— И запомни. Когда раскрываешь пасть перед сержантом, первым из нее должно вылететь слово «cэp». Сперва «сэр», а потом все остальное. Ухватил? «Сэр, меня звать…». Только так! Ясненько? А ну-ка, попробуем, как получится. И чтобы прямо из души вылетало. А ну?
— Сэр, меня зовут Томас Адамчик, сэр!
— Ни черта подобного! Мамкина задница ты, а не Томас. Ведь сей минут тебе было сказано сержантом, что имя тебе — дерьмо. Ни отжиматься толком, ни обращаться к начальнику не можешь. А теперь вот, оказывается, и имени своего запомнить не в состоянии.
Магвайр в упор уставился на новобранца. Лицо его буквально пылало от негодования, глаза были выпучены, белки пошли какими-то красными прожилками. Адамчик отупело глядел прямо перед собой.
— Отныне и впредь, поганый червяк, — орал Магвайр, — имя тебе будет не просто дерьмо, а дерьмо двойное. Ухватил, скотина? Двойное дерьмо!
— Так точно, сэр!
— А вернешься в кубрик, мы с тобой еще потолкуем. Понял, двойное дерьмо?
— Так точно, сэр!
— Вот то-то. А теперь — на брюхо! Живо!
Адамчик упал на живот, вытянулся на прямых руках, постарался распрямить спину. Магвайр прошел во вторую шеренгу.
— И… раз!
Люди опустились на асфальт.
— И… два!
Выжались на руках.
— И… раз!
Пошли вниз.
— И… два!
Выпрямились.
Магвайр прошел вдоль третьей шеренги.
— А вы, черви сопливые, оказывается совсем к жаре не привычны. Так, что ли, скоты?
— Так точно, сэр!
— И к жаре не привычны, и зарядку делать не умеете. Да и голоса ваши мне не нравятся. Шипите, ничего не слыхать. Да только это мы из вас быстро выбьем. Научим порядку, животные. Будет вам тут и чистилище, и ад сразу. Все, что надо, узнаете. Научитесь!
Штаб-сержант закончил обход и вновь занял свое место перед строем новобранцев. Лежащие на земле солдаты тяжело дышали.
— Да, уж вам придется попотеть. За эти двенадцать недель я вас выдраю как следует. Научу всему, что надо для настоящего морского пехотинца. И вы все, каждый из вас, запомните мои слова. Как «Отче наш»! Будьте уверены, все, что прикажу, сделаете. Нравится вам это или нет. Прикажу снять штаны и оправляться, будете, оправляться. Прикажу улыбаться, у всех будет рот до ушей. А если прикажу не дышать, так уж поверьте моему слову, скоты, вы уж не вздохнете. Усекли?
— Так точно, сэр!
— Потому что до тех пор, пока вы здесь, в Пэррис-Айленд, я буду вашей матерью, вашим отцом и вашим господом богом. Попробуйте забыть об этом хоть на минутку, хотя бы только разочек, и вы на всю жизнь пожалеете, что ваш старик когда-то переспал со своей старухой и сделал ей такого скота. Понятненько?
— Так точно, сэр!
— С этого острова есть только два выхода, черви паршивые. Один из двух. Или вы закончите курс обучения, как положено, не посрамите чести 197-го взвода и в последний день протопаете торжественным маршем перед знаменем. Или же сдохнете, и вас отсюда увезут. Ногами вперед. Это вам понятно? Усекли?
— Так точно, сэр!
Магвайр вытер пот со лба, затем немного опустил поля своей шляпы[1], чтобы защитить лицо от солнца.
— Встать!
Солдаты с трудом поднялись на ноги. Но тут в конце первой шеренги раздался шум, произошло какое-то замешательство. Рядовой Адамчик, громко охнув, вдруг начал оседать и упал лицом вперед, ударившись при этом плечом об одну из стоек щита с рекламной афишей. Длинное, тощее его тело, глухо стукнувшись о землю, замерло на тщательно подстриженном зеленом газоне. Магвайр подошел к упавшему, опустился на колено. Потрогал пульс, немного ослабил поясной ремень у солдата, пальцем приподнял одно веко. Затем быстро поднялся на ноги:
— Ну, кисоньки-кошечки, кто еще желает брякнуться? Валяйте. Да поживей. Чтоб уж разом покончить с этим делом. Ну? — Он зло плюнул себе под ноги, посмотрел на строй. — Значит, не хотите? Тогда порядочек. Когда взвод тронется, вон тем двум червякам, на шкентеле, поднять эту тухлятину и тащить за строем. — Он пнул носком башмака под ребра все еще лежавшего без сознания Адамчика. — А теперь всем подтянуть штаны и повернуться налево; Вот так, без суеты. Можно особо не спешить. Чудненько. Шагом… арш!
— Снять все! — гаркнул Магвайр. — Все без исключения! А теперь становись, стадо, да побыстрее. Кому это не понятно? Ясно сказано, все долой. Чтоб были такие голенькие, как из мамки выскочили.
«А что же будет с моим перстнем? — подумал Адамчик. — С тем, что на выпускном вечере в школе дали?» Неожиданно на ум пришли фотографии, которые он видел в какой-то книге о нацистских концлагерях. Внизу живота сразу противно заныло.
В этот момент Магвайр подал новую команду — солдаты должны были связать свои пожитки в узлы, обернуть их лежавшими здесь же большими листами бумаги и связать шпагатом. «Чего это вдруг я так испугался, — попытался успокоить себя Адамчик. — Все будет нормально».
— Каждому взять по полотенцу, — последовала новая команда. Магвайр показал на большую стопу ярко-красных полотенец, лежавших на столе у стены. — Обернуть вокруг брюха и марш к парикмахеру. Там стать в строй и стоять смирно. Запомните, скоты, везде и всегда вы стоите только по стойке «смирно». Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Как только там закончите, немедля назад и под душ. Всем без исключения! И мыться как следует, мыла не жалеть, скрести себя на совесть. Чтоб ни на ком цивильной грязи и крошки не осталось. Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Каждый должен быть чистеньким и свеженьким, — мы ведь начинаем новую жизнь. Может, что из вас и получится. Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Тогда… бегом… арш!
Обернувшись по бедрам грубыми красными полотенцами, ощущая под ногами приятный холодок кафеля, рекруты выстроились в две колонны. Стояли, вытянув руки вдоль бедер, молча уставясь куда-то поверх голов. Два парикмахера быстро работали машинками.
Магвайр прохаживался вдоль строя, наблюдая за порядком. Как только очередной новобранец соскакивал с кресла, очередь разом делала шаг вперед.
Вот к парикмахеру уселся новый клиент. Парень был в теле. Полные округлые его плечи и грудь были густо усыпаны угрями и прыщами. Сняв очки, он положил их себе на колени, в складку, образовавшуюся на полотенце. Парикмахер погасил в пепельнице окурок, взялся за машинку. Толстый парень поднял голову повыше, как-то криво ухмыльнулся.
Эта неловкая улыбка еще блуждала у него на губах, когда подскочивший Магвайр резким рывком вышвырнул его из кресла прямо на пол. Очки со звоном отлетели в сторону, красное полотенце оказалось у парня где-то под коленками.
— Как звать, скотина? — рявкнул красный от негодования сержант.
— Сэр, моя фамилия Клейн. Мильтон Клейн, сэр!
— Ты что же это, червяк поганый, вбил себе в башку, когда в кресло полез? — Сержант схватил парня за руку. Рывком поставил на ноги, притянул к себе. — А ну, отвечай, мокрица! Да не вздумай врать!
— Сэр, но я ничего… Честное слово, ничего, сэр…
— Так ты еще выкручиваться, мразь! Уж не хочешь ли ты сказать, что твой сержант-инструктор врет? Что он все это придумал? Будто я не видел, как ты тут ухмыляешься кому-то. С подлыми намеками! Ну, говори, червячина!
Новобранца буквально трясло от страха. Тщетно пытался он придать своей позе хоть какое-то достоинство. Жирное тело блестело от пота, красное полотенце висело под коленками.
— Так точно, сэр, — только и мог вымолвить он, тщетно пытаясь подтянуть живот.
— Что «так точно», дрянь паршивая? Что? Ухмылялся ты с намеком или нет? Отвечай!
— Так точно, сэр! Ухмылялся!
Магвайр брезгливо отпустил жирную руку. Побелевшее место на запястье сразу же покраснело.
— Тогда слушай меня, свинья жирная. Не знаю когда, но может статься, что ты со своей жирной задницей и попадешь на фронт. Против китайцев, русских или еще кого. Нам будет тогда не до смеху. В корпусе морской пехоты комики не нужны. Ясненько? И клоуны тоже. Заруби это себе на носу! И подбери брюхо, пока не поздно. Пока твои потроха еще в одной упаковке! Не то вылетишь, как дерьмо в консервной банке. Усекаешь?
— Так точно, сэр! Усекаю!
— А что ты усекаешь, болван?
— Я не понял, сэр!
— Ты сказал «усекаю». Так вот я хочу знать, что же ты усекаешь?
— Сэр, вы сказали… Вы сказали, сэр, чтобы я не…
— «Вы»! «Вы»! — заорал вдруг в бешенстве Магвайр. — Ах ты, свинья поганая! Ты что же это, переспать со мной захотел, что ли?! Да я тебя, мразь, с дерьмом смешаю!
— Никак нет, сэр, — окончательно растерялся ничего не понимавший солдат. — Сэр, я не имел в виду…
— Так с какой же это стати ты меня вдруг овцой окрестил, гаденыш?[2] Совсем уж заврался, не знаешь, что бормочешь. Меня овцой зовешь, а себя, видно, бараном вообразил. Каков мерзавец! Покрыть меня захотел, мразь поганая!
— Сэр, я…
— Да что ты за скотина тут объявился? С мужиками что ли путаешься? Педик?
— Никак нет, сэр!
— А чего же тогда на своего сержанта-инструктора прицелился?
— Сэр, я и в мыслях не имел. Даже не думал, что так получится!
— Запомни, скотина, что в любом случае рекрут должен называть своего сержанта только сержантом. И никак иначе. Никаких там «вы»! Ясненько?
— Так точно, сэр!
— И впредь дважды подумай, прежде чем разрывать свой поганый рот. Да еще упаси тебя боже снова вылезти со своей похабной ухмылкой. Особенно, когда рядом твой сержант-инструктор. Ясненько?
— Так точно, сэр!
— Мы ведь тут комедиантов не жалуем. Усекаешь?
— Так точно, сэр!
— Ладненько, свинья. Подними-ка полотенце да прикрой эту свою… мелочь. А то еще отморозишь. И марш в кресло. И так вон сколько времени из-за тебя зря потеряли.
Клейн вновь обмотал вокруг бедер свое полотенце и нагнулся, чтобы поднять с полу очки.
— Я разве велел тебе хватать эти стекляшки? — рявкнул Магвайр.
— Никак нет, сэр!
— Так какого же черта ты делаешь то, что не приказано?
— Сэр, но я не вижу…
Магвайр просто задохнулся от гнева. Кровь снова бросилась ему в лицо, жилы на шее надулись, как веревки.
— Марш в кресло, будь ты проклят! — заорал он с такой силой, что парикмахер от неожиданности даже уронил ножницы.
Клейн плюхнулся в кресло. Парикмахер вопросительно поглядел на сержанта, тот молча кивнул:
— Остриги его наголо, Эдди. Под ноль. А когда кончишь, разрешишь ему поднять свои паршивые очки.
— Добро, сержант, как прикажешь.
Он начал быстро водить машинкой, умело пропахивая на голове новобранца одну полосу за другой, со лба на затылок и снова со лба. Густые черные волосы Клейна кучками падали на пол, скручиваясь, как шерсть, состригаемая с овцы.
Парикмахерские кресла не пустовали ни минуты, и очередь быстро, как бы толчками, продвигалась вперед. Убедившись, что здесь все в порядке, Магвайр отправился в душевую. Под ближайшим к двери душем в это время мылся Клейн. Немного опустив голову и согнув спину, он блаженствовал, ощущая, как струйки воды сбегают между лопатками и вниз по телу. Глаза его были зажмурены.
Быстрым движением протянув руку, сержант разом закрутил кран с горячей водой. У солдата аж дух захватило. Громко ойкнув, он выскочил из-под ледяной струи и налетел животом на соседа, который, нагнувшись, мыл в это время ноги.
— Ага, свинья, — злорадно заорал Магвайр, — попался. Теперь уж я точно знаю, что у тебя на уме, поганец. А ну, всем выключить душ!
Солдаты один за другим завертывали краны. В душевой воцарилась гнетущая тишина. Только чуть слышно журчали по полу струйки воды, стекавшие мыльными ручейками в центральный сток. Все стояли по стойке «смирно». Один лишь Клейн пытался стереть мыло с лица.
— Не пытайся выкручиваться, свинья, — зловеще прошипел сержант. — Теперь уж тебе не отвертеться, я все своими глазами видел. Все до капельки. Мне бы сразу догадаться, что ты за птичка. Я же понимаю. Вон брюхо какое. И грудь, как у бабы…
— Сэр, это вовсе не…
— Заткнись, скотина. Скажи, черт тебя побери, спасибо, что я начальству не доложу. Не стану рапорт писать про то, что ты тут позволяешь себе вытворять. Грязная тварь! Педик несчастный! А ну, стань сюда. — Сержант показал на грязную лужу, образовавшуюся в центре душевой. — Сюда! В самую грязь! И стоять, пока все не помоются. Тогда сполоснеться. И береги тебя бог, если снова вздумаешь приставать к кому-нибудь. Ясненько?
— Сэр, честное слово, я не…
— Молчать! Марш в лужу! И стоять смирно!
Облокотившись о подоконник, Магвайр отсутствующим взглядом глядел в запотевшее окно. Он видел блестевший под палящими лучами солнца черный асфальт большого плаца, а за ним огромный бетонный монумент — пять застывших навек серых фигур на огромной железобетонной плите, устремившихся в едином порыве вперед и вверх. Пять пар рук сплелись на древке флага, с которого безжизненно свисало звездно-полосатое полотнище, блестевшее ярким пятном на фоне сизого безоблачного неба. Пять парней с горы Сурибати. Пять героев прошлой войны — солдаты морской пехоты.[3]
За его спиной по мокрому кафелю душевой шлепали солдатские ноги. Магвайр не оборачивался. Уставившись в стекло, он внимательно прислушивался, как новобранцы поодиночке и группами выходили из душевой и строились в кубрике. От парикмахерских кресел все еще слышалось пощелкивание ножниц и жужжание машинки. Наконец там все затихло. Сержант выждал еще несколько минут, затем обернулся. В душевой полоскалось несколько человек. Всем им, включая и Клейна, он приказал бегом отправляться в строй. Солдаты ринулись в кубрик строиться. С тех, кто только что прибежал из душевой, все еще стекала вода, и у ног образовывались лужицы.
— Шевелись, скоты! — орал сержант. — Быстро! Быстро!
Адамчик, прибежавший одним из последних, жмурился от яркого света. Глаза щипало от попавшего мыла, но он боялся поднять руку, чтобы протереть их.
Магвайр грубо толкнул его.
— Кончай шевелиться, стадо паршивое! — крикнул он. — Скидай полотенца!
Солдаты побросали свои набедренные повязки и стояли голые, молча вытянувшись перед прохаживавшимся перед строем сержантом. За ними в открытом окне, как в раме, сияла залитая солнцем железобетонная громада — пять морских пехотинцев, водружающих знамя на горе Сурибати.
2
Адамчик медленно и аккуратно заполнял строка за строкой желтоватый лист почтовой бумаги.
«Дорогие мама и папа. У меня все в порядке. Мы прибыли сюда вчера утром, но весь первый день прошел в „организационных хлопотах“ (здесь так говорят). Дел было очень много, вот я и не смог вам написать. Сегодня наш „эс-ин“ (сержант-инструктор, по-здешнему) привел нас в казарму, и мы получили винтовки и все „имущество“. Теперь вот устраиваемся на новом месте.
Надеюсь, что у вас тоже все хорошо и вы не особенно волнуетесь за меня. Правда, тут некоторые парни здорово напугались с непривычки. Но мне повезло — дядя Тэд ведь мне все рассказал про эти учебные центры и обо всем прочем, так что я знал, что должно быть, и особенно не пугался. Здесь страшно жарко. Кое-кто из парней получил тепловой удар. Мне тоже было немного не по себе. Погода здесь совсем не такая, как у нас в Огайо. Но сейчас у меня уже все нормально. Говорят, что тут быстро привыкаешь («акклиматизируешься»).
Завтра нам должны сделать прививки. Надеюсь, их будет не очень много. Во всяком случае я здесь буду только двенадцать недель, а потом, говорят, нас, может быть, отпустят домой. Так что все не так уж плохо, ведь всего двенадцать недель. Не очень много, верно ведь?
На этом закончу. Надо собираться. Уже без десяти девять (по-флотски — 20.50). Нас учат здесь жить по-флотски. К половине десятого все должны лежать по койкам. Утром мы встаем рано. Говорят, будто в 4.30. Но вернее всего в 5.00, точно не знаем, часы у нас отобрали.
Сержант-инструктор говорит, что по воскресеньям нам разрешается ходить в гарнизонную церковь. Я (и другие католики тоже) уже получил казенный требник (здесь молитвенники дают всем по той вере, которую они указали в анкете). Так что за меня не беспокоитесь. Может быть, только лишний разочек помолитесь, чтобы у меня все было хорошо. Конечно, я и так справлюсь, но лишняя молитва не повредит. И очень прошу, пишите мне почаще. Дни тут кажутся очень длинными, даже не верится, что когда-то ты жил в другом месте и видел других людей. А с письмом все же полегче.
Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне. Любящий вас…»
Адамчик сидел на своем рундуке, перечитывая письмо. Кончик карандаша с крохотной резинкой он держал во рту, медленно перекатывая из угла в угол и размышляя, как лучше подписаться — то ли «Томми», как его всегда звали дома, то ли посолиднее — «Том».
Конечно, «Томми» привычнее. Но это хорошо было там, в Огайо. А здесь это имя казалось детским, несолидным, вроде бы мальчишеским. Но и «Том» тоже звучало не очень здорово — с чего это он будет перед родителями важничать. Тем более, что никто во взводе и не увидит это письмо. Чего же тогда бояться? Он быстро подписался «Томми» и вложил письмо в конверт. Надписав адрес, он вытащил записную книжку и сверился, как пишется обратный адрес. Там значилось:
«Дорогие мама и папа. У меня все в порядке. Мы прибыли сюда вчера утром, но весь первый день прошел в „организационных хлопотах“ (здесь так говорят). Дел было очень много, вот я и не смог вам написать. Сегодня наш „эс-ин“ (сержант-инструктор, по-здешнему) привел нас в казарму, и мы получили винтовки и все „имущество“. Теперь вот устраиваемся на новом месте.
Надеюсь, что у вас тоже все хорошо и вы не особенно волнуетесь за меня. Правда, тут некоторые парни здорово напугались с непривычки. Но мне повезло — дядя Тэд ведь мне все рассказал про эти учебные центры и обо всем прочем, так что я знал, что должно быть, и особенно не пугался. Здесь страшно жарко. Кое-кто из парней получил тепловой удар. Мне тоже было немного не по себе. Погода здесь совсем не такая, как у нас в Огайо. Но сейчас у меня уже все нормально. Говорят, что тут быстро привыкаешь («акклиматизируешься»).
Завтра нам должны сделать прививки. Надеюсь, их будет не очень много. Во всяком случае я здесь буду только двенадцать недель, а потом, говорят, нас, может быть, отпустят домой. Так что все не так уж плохо, ведь всего двенадцать недель. Не очень много, верно ведь?
На этом закончу. Надо собираться. Уже без десяти девять (по-флотски — 20.50). Нас учат здесь жить по-флотски. К половине десятого все должны лежать по койкам. Утром мы встаем рано. Говорят, будто в 4.30. Но вернее всего в 5.00, точно не знаем, часы у нас отобрали.
Сержант-инструктор говорит, что по воскресеньям нам разрешается ходить в гарнизонную церковь. Я (и другие католики тоже) уже получил казенный требник (здесь молитвенники дают всем по той вере, которую они указали в анкете). Так что за меня не беспокоитесь. Может быть, только лишний разочек помолитесь, чтобы у меня все было хорошо. Конечно, я и так справлюсь, но лишняя молитва не повредит. И очень прошу, пишите мне почаще. Дни тут кажутся очень длинными, даже не верится, что когда-то ты жил в другом месте и видел других людей. А с письмом все же полегче.
Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне. Любящий вас…»
Адамчик сидел на своем рундуке, перечитывая письмо. Кончик карандаша с крохотной резинкой он держал во рту, медленно перекатывая из угла в угол и размышляя, как лучше подписаться — то ли «Томми», как его всегда звали дома, то ли посолиднее — «Том».
Конечно, «Томми» привычнее. Но это хорошо было там, в Огайо. А здесь это имя казалось детским, несолидным, вроде бы мальчишеским. Но и «Том» тоже звучало не очень здорово — с чего это он будет перед родителями важничать. Тем более, что никто во взводе и не увидит это письмо. Чего же тогда бояться? Он быстро подписался «Томми» и вложил письмо в конверт. Надписав адрес, он вытащил записную книжку и сверился, как пишется обратный адрес. Там значилось: