Страница:
- Вам нужно мертвых душ? - спросил Собакевич очень просто, без малейшего удивления, как бы речь шла о хлебе.
- Да, - ответил Чичиков и опять смягчил выражение, прибавивши: несуществующих.
- Найдутся, почему не быть... - сказал Собакевич.
- А если найдутся, то вам, без сомнения, (...) будет приятно от них избавиться?
- Извольте, я готов продать.
Н.В. Гоголь. Мертвые души
На первый взгляд, "избавиться" вместо "продать" - "этикетный" эвфемизм, порожденный ханжеством Чичикова, а "несуществующих" вместо "мертвых" - табуистический. Но точнее было бы сказать, что оба они относятся к одному разряду: если для Чичикова не существует табу на торговлю мертвыми душами, то суеверия в области наименований для него тем более эфемерны. Контраст между прямыми и косвенными указаниями на предмет основной прием этого микротекста - подчеркивает различие между грубой торгашеской цепкостью Собакевича и фарисейской торгашеской цепкостью Чичикова.
Обратим внимание и на то, что эвфемистические пары не синонимичны сами по себе - напр., "избавиться" - еще не значит "продать". Синонимами такие слова делает контекст, в котором под ними понимается одно и то же.
Дисфемизмы - это эвфемизмы со знаком "минус": это такие же косвенные, часто метафорические, наименования предметов, однако они намного предосудительнее, а то и непристойнее, чем прямые названия: "окочуриться" вместо "умереть", "осточертеть" вместо "надоесть", "мусор" вместо "милиционер" и т. п.
Дисфемизмы не противоположны эвфемизмам. Напротив, они в заостренной форме выражают суть последних. Как заметил В.Б. Шкловский, "эвфемизм не столько способ говорить пристойно, сколько способ говорить непристойности, не столько скрывая их, сколько обостряя"10.
Иногда эвфемизмы и дисфемизмы совмещаются - таково наименование продажной журналистики "второй древнейшей профессией". Дисфемизм состоит в том, что журналистика уподобляется проституции, эвфемизм - в том, что последняя обозначается косвенно.
Как мы сказали, синонимы иногда возникают в контексте, вне которого между словами нет ничего общего. Иными словами, контекстуальные (окказиональные) синонимы появляются на основе метафоризации. Поскольку речь только что зашла о продажной прессе, то уместно вспомнить одно из лучших стихотворений на эту тему:
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей.
И каждый - со своей
Газетой (со своей
Экземой!). Жвачный тик.
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
Кто - чтец? Старик? Атлет? Солдат? - Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет - раз нет
Лица: газетный лист (...)
Что для таких господ -Закат или рассвет? Глотатели пустот, Читатели газет,
Газет - читай: клевет.
Газет - читай: растрат.
Что ни столбец - навет,
Что ни абзац - отврат...
О, с чем на Страшный суд Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет (...)
Уж лучше на погост,
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост, Читателей газет!
Кто наших сыновей Гноит во цвете лет? Смесители кровей, Писатели газет!
М.И. Цветаева. Читатели газет
Стихотворение строится на окказиональной синонимии. Смысл этого приема понятен: Цветаева вскрывает суть бульварной прессы. Она показывает, что "газета" и "читатель" - это эвфемизмы, и находит "подлинные" названия для них.
Иногда синонимия связана с личностными особенностями персонажей: с их характером, интеллектом или, напр., степенью профессиональности при подходе к вопросу, представляющему особый интерес для автора. Таковы наименования шахматных фигур, различающихся в зависимости от подготовленности героев:
Остап проанализировал положение, позорно назвал "ферзя" "королевой" и высокопарно поздравил брюнета с выигрышем.
И.А. Ильф, Е.П. Петров. Двенадцать стульев
Как мы помним, Великий Комбинатор выдавал себя за гроссмейстера (хотя играл в шахматы второй раз в жизни), так что слово "королева" прозвучало в его устах действительно "позорно". А вот еще ряд примеров:
"Сперва расставим фигуры, - начала тетя со вздохом. - Здесь белые, там черные. Король и королева рядышком. Вот это - офицеры. Это - коньки. А это - пушки, по краям"
"Тура летит", - сказал Кребс. Лужин, следя за его рукой, с мгновенным паническим содроганием подумал, что тетя назвала ему не все фигуры. Но тура оказалась синонимом пушки.
Старик же играл божественно (...) Лужину показалось, что он играет совсем в другую игру, чем та, которой его научила тетя (...) Старик называя королеву ферзем, туру - ладьей.
В.В. Набоков. Защита Лужина
Симпатичная тетя не умеет играть в шахматы, гимназисты играют по-дилетантски, а старик, как сказано, - "божественно", и этим трем компетенциям соответствуют три системы шахматных терминов: наивно-окказиональная (тетя придумывает для фигур собственные названия), "бытовая" и профессиональная. Но в этой терминологической эволюции есть еще один важный смысл: перед нами "пунктир", обозначающий постепенное вхождение Лужина, будущего шахматного гения, в мир, который станет его судьбой. Тетя, как добрая фея, вводит Лужина в шахматную сказку, в волшебное "Зазеркалье". Гимназисты связаны со средой относительно грамотной, но посредственной любительской игры. Наконец, со стариком Лужин выходит на уровень высокого мастерства. Сказка - быт - искусство - стадии его шахматной эволюции.
Мы отчасти коснулись синонимии типа "непрофессионализм / профессионализм (т.е. термин)". Она в целом не нуждается в комментариях, отражая, как уже было сказано, уровень компетентности говорящего: с профессиональной или дилетантской точки зрения он судит о предмете. Но в художественном тексте посредством такой синонимии могут противопоставляться "казенное, формальное" и "человеческое" отношение к ситуации:
- Но их убьют! - крикнула строгая [женщина - А.Ф.] И то, что она крикнула не "расстреляют", а "убьют", полоснуло его [адвоката Седова А.Ф.] по сердцу.
"А то их убьют!" - крикнул кто-то в нем. Крикнул не "расстреляют", как следовало бы юристу, а "убьют".
И.Ю. Зверев. Защитник Седов.
Речь идет о людях, ложно обвиненных во вредительстве в 1930-е гг. Седов поневоле произносит не то слово, которое приличествовало бы юристу и которое затемняет суть дела. Это слово ("расстреляют") придает сфабрикованному делу видимость законности. Седов, как юрист, не может видеть в произволе что-то другое и употребляет слово, точно соответствующее положению вещей. Обратим также внимание на тавтологичное повторение глагола "крикнуть": сначала кричит женщина, обратившаяся к защитнику Седову, а затем - эхом - в Седове откликается голос совести.
Антонимы
Сущность функционирования антонимов в литературе и публицистике можно сформулировать так: антиномия рождает антонимию. Антонимы служат для оформления парадоксов, контрастов, противоречий.
Типичный антонимический парадокс часто передается через однокорневые слова; напр., об авторах сборника "Вехи": "Это они со страха до бесстрашия дошли" (А.М. Горький. Жизнь Клима Самгина). Однокорневые антонимы усиливают эффект парадоксальности; не такие уж это противоположности, одно органически вырастает из другого.
Пример антонимического контраста:
Он был стар, они были молоды; он был худ, они были сыты; он был скучен, они были веселы. Стало быть, он был совсем чужой, посторонний, совсем другое существо, и нельзя было жалеть его.
Л.Н. Толстой. Холстомер
Контраст подчеркивается одинаковостью синтаксических конструкций, обрамляющих антонимы, и дополняется грамматической антонимией - по числу: одно несчастное существо / много злых существ.
Контрарные антонимы, обозначающие резкие противоположности, между которыми существует целый ряд переходных смыслов, позволяют заостренно передать контрасты действительности и концентрированно выразить, напр., проблему нравственного выбора:
Предоставленная сама себе в этом круговороте человеческих страстей, видя разврат и возвышенную любовь, дружбу и предательство, я поняла, что мне остается либо опуститься на самое дно, либо выйти из этого месива недосягаемой и сильной.
Г.П. Вишневская. Галина
Контрарные антонимы - не единственное в этом фрагменте языковое средство, указывающее на максималистский характер знаменитой певицы. Это и выделение собственного я развернутыми препозитивными конструкциями (они фактически однородны, хотя совершенно грамматически разнотипны - данный прием называется зевгмой), местоимениями "сама" и "себе". Это и местоимение "самое" (дно), и союз "либо - либо" и параллелизм "этот круговорот" - "это месиво" (чем более хаотичным становится мир, тем отчетливей проявляется монументальный образ героини), и хиазматическое расположение антонимов по принципу "плохое - хорошее
- хорошее - плохое" (такой порядок слов подчеркивает резкость контрастов). Добавим еще форму пассивного залога "мне остается", передающую далеко не пассивное отношение к жизни. Вишневская подчеркивает как жесткость выбора, так и свободу воли.
Если по аналогии с приведенными контрарными антонимами взять уже не свободные, а фразеологические сочетания - напр., "стар и мал" и "стар и млад", - то обе идиомы, по-видимому, передают семантику тотальности, о которой говорилось выше. Допустим, на концерт земляка - В. Данилина пришли "стар и мал" - это не означает, что изо всех жителей Орска насладиться мастерством артиста захотели только старики и младенцы. Возможно, что они-то как раз и не пришли - по крайней мере, грудные дети и самые древние старцы. Это явная гипербола, и смысл ее, вероятно, "люди всех возрастных групп". Последнее вполне реально, и эта реальность смысла компенсирует, уравновешивает гиперболическую формулировку. Если мы скажем: "пришли стар и млад", здесь уже не будет гиперболизма, поскольку под этим оборотом подразумеваются некие условные "старшее" и "младшее" поколения. Их не разделяет пресловутый "средний возраст", между ними нет промежутка. Эти антонимы, по внешнему виду контрарные, в составе фразеологизма является комплиментарными, т.е. взаимодополняющими11.
"Стар и млад" означает "все, весь город", и по смыслу это уже гипербола, Ситуация прямо противоположная: негиперболичность формы уравновешивается гиперболичностью содержания. Впрочем, оба эти оборота могут приравниваться друг и другу и употребляться без семантических различий на основе общего смысла тотальности.
Антонимы часто суммируются в художественном тексте и "приводятся к общему знаменателю". Синтаксически это оформляется как сочинительный ряд при общем члене предложения:
Крик разлук и встреч
Ты, окно в ночи!
М. И. Цветаева
Ни душ, ни рыб не мил ему улов.
И .-Северянин. Алексей Н. Толстой
У человека разлуки и встречи исторгают не один и тот же крик, зато ночное окно отвечает на них одинаково - светом. Само окно безучастно к тому, что за ним происходит, но свет в нем - знак живых человеческих чувств. Во втором примере союз "ни" фактически означает "и". А.Н. Толстой утверждает И.-Северянин - это не "рыбак" и не "апостол", его одинаково мало интересуют вещи и священные, и сугубо утилитарные. В последнем случае слова антонимичны не в буквальных, а в аллегорических своих значениях. Срав. с контекстом, в котором они прямо противопоставляются :
Конечно,
почтенная вещь - рыбачить.
Вытащить сеть.
В сетях осетры б!
Но труд поэтов - почтенный паче
людей живых ловить, а не рыб
В.В. Маяковский. Поэт рабочий.
Между прочим, в заглавии этого стихотворения объединены понятия, которые сначала (следуя общепринятому мнению) репрезентируются как антонимы - тоже окказиональные, а не словарные, - затем же синонимизируются.
Еще одна функция антонимии - передача смысла взаимоисключения:
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию
- ностальгию по настоящему.
А.А. Вознесенский. Ностальгия по настоящему
Взаимоисключающая семантика существительных подчеркивается синтаксическими средствами - бессоюзием, оформленным тире, а также анадиплосисом, т.е. совпадением окончания одной строки и начала другой. Ана-диплосис одновременно является здесь хиазмом, т.е. "крестообразным" расположением компонентов: субстантив + "ностальгия" - "ностальгия" + субстантив. Таким образом, антонимия заключается в рамки жесткой конструкции, которая максимально ее заостряет.
Антонимия может выражать ограничительный смысл - напр., в том же стихотворении:
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю
Так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Как и в трех предыдущих примерах, антонимия здесь окказиональная, а не словарная.
Антонимией передается крайняя глубинная противоречивость чего-либо это характерная черта философского текста, в частности - медитативной лирики (размышлений поэта):
И в зле добро, и в добром злоба
И.-Северянин. Промельк
Вероятно, это реминисценция (неточное воспроизведение) шекспировской формулы "Праведность омерзительна, мерзость праведна" ("Макбет")
Fаiг is foul, foul is fair
или, как в большинстве русских переводов, "Зло есть добро, добро есть зло".
Эффект глобального противоречия производят тексты, в которых сконцентрированы различные функции антонимии:
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе как в превосходной степени.
Ч. Диккенс. Повесть о двух городах. Перевод С. Боброва12 и М. Богословской
Диккенс говорит о Великой Французской революции - времени, перенасыщенном антиномиями. Оппозиции "самое прекрасное время/самое злосчастное время", "мудрость/безумие", "вера/безверие", "свет/тьма", "весна надежд/стужа отчаяния" контрарны и выражают взаимоисключающие понятия, смысл которых не вполне ясен. Им можно дать следующее толкование. Сочетания "век мудрости" и "век безумия" составляют парадокс: мудрость просветителей обернулась безумием их "эпигонов". "Свет" и "тьма", "весна надежд" и "стужа отчаяния" - это чередующиеся состояния, поскольку оформлены лексикой, имеющей отношение к природной цикличности. Зато "вера" и "безверие", по-видимому, не сменяли друг друга, а составляли "единство противоположностей", ядро духовной жизни той эпохи: просветители отрицали христианского Бога, но учредили культ Верховного Существа. Наконец, обороты "самое прекрасное время" и "самое злосчастное время" могут выражать и крайнюю, предельную противоречивость эпохи, осознаваемую автором почти век спустя. Но это могут быть и односторонние восприятия эпохи, относящиеся к разным людям, и сведенные автором воедино (в последнем случае эти характеристики не дополняют, а словно вытесняют друг друга). В пользу такого прочтения говорит дальнейший текст: "самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем (времени - А. Ф.) - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили (...) в превосходной степени".
Отметим еще одну деталь этого фрагмента. Он не просто противоречив, его противоречивость динамична. Она постепенно захватывает, вовлекает в свою орбиту все более крупные текстовые блоки. Начинаясь на уровне лексем, она распространяется на словосочетания ("весна надежд"/ "стужа отчаяния", и далее: "то витали в небесах"/"то обрушивались в преисподнюю") и даже фразы ("у нас было все впереди"/"у нас впереди ничего не было" ). Более того, сам текст насыщается смыслом какой-то глобальной - и очень изящно выраженной парадоксальностью. Обилие антонимов как будто указывает на исключительность описываемой эпохи, но тут же делается вывод о ее обыкновенности: "словом, время это было очень похоже на нынешнее".
Извиняемся за некоторый "вульгарный социологизм" интерпретации, но можно сказать, что эта насыщенность текста антонимией создает образ "противостояния классов", "общественных противоречий", а выход антонимии за пределы фрагмента, характеризующего Век Просвещения, воспринимается как "эхо" Революции, "качание" поколебленного ею мира.
Антонимические отношения динамизируются также за счет хиазма -напр.,
Я царь - я раб - я червь - я Бог!
Г.Р. Державин. Бог
Высокое и низкое здесь не просто чередуются. Без последнего элемента эта цепочка выглядит как антиклимакс, т. е. постепенное понижение, ослабление чего-либо (в данном случае ослабляется семантика могущества и силы: "червь" - это, разумеется, не животное, а "парий", еще более ничтожный, чем раб). Но когда появляется слово "Бог", смысл всей строки меняется. Строка распадается на две квази-симметричные части, соотносящиеся друг с другом, но не равнозначные. Вторая половина гиперболи-зует первую, поскольку элементы первой - по крайней мере, на вербальном уровне являются социально значимыми, "человеческими" терминами, а лексемы второй вырываются за границы человеческого мира и социума. Державин сначала обозначает самое высокое и самое низкое в человеческом обществе, а затем для усиления этого контраста то, что ниже низкого и выше высокого.
Другой пример динамизации антонимических отношений - изменение в пределах одного и того же контекста критерия для противопоставления:
Я всюду и нигде. Но кликни - здесь я!
М.А. Волошин. Два демона.
Сначала противопоставляются первые два наречия по принципу "тотальной" и "нулевой" локализации. Затем оба сразу противопоставляются наречию "здесь" по принципу абстрактной/конкретной локализации. Фактически основанием для антонимии в последнем случае стал признак рассредоточенности/сосредоточенности.
Похоже на антонимию, но не тождественно ей явление конверсии, при котором соотносятся элементы, противоположные по какому-то признаку, но выражающие одни и те же отношения. Признак чаще всего оказывается половым или возрастным, отношения - родственными: напр., жена и муж, мать и дочь. Конверсивы превращаются в антонимы, если начинают выражать антагонистические отношения: "отцы и дети" - расхожая формулировки для конфликтующих поколений.
Иногда, напротив, антонимия осмысливается как конверсия. Значение этого приема определяется как мнимое противоречие и глубинное родство:
Не отстать тебе. Я - острожник,
Ты конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
М.И. Цветаева. Ахматовой
Обратим внимание на отсутствие в этом тексте личных глагольных форм. Безличность и пассивный залог передают значение несамостоятельности человека. Цветаева говорит: мы не противники, сама судьба соединила нас. Антонимы производят игровой эффект относительности (сильный именно их противоположностью), когда меняются местами, характеризуя одни и те же предметы или одних и тех же людей, как в забавной детской балладе:
Вот как это было:
Принцесса была
Прекрасная,
Погода была
Ужасная.
Днем,
Во втором часу,
Заблудилась принцесса
В лесу.
Смотрит: полянка
Прекрасная.
На полянке - землянка
Ужасная.
А в землянке - людоед:
- Заходи-ка на обед!
Он хватает нож,
Дело ясное.
Вдруг увидел, какая...
Прекрасная!
Людоеду сразу стало
Худо.
- Уходи, - говорит,
Отсюда.
Аппетит, - говорит,
Ужасный.
Слишком вид, - говорит,
Прекрасный.
И пошла потихоньку
Принцесса.
Прямо к замку вышла из леса.
Вот какая легенда ужасная!
Вот какая принцесса прекрасная! и т. д.
Т. Власихина. Людоед и принцесса, или Все наоборот
Потом, естественно, ужасной становится принцесса, прекрасной - погода и т. д. Особенно замечательным оказывается то, что в этой "релятивистской вакханалии" неизменным остается одно - людоедский аппетит: то ужасный, то прекрасный, но всегда один и тот же. Слова, проходящие через весь текст как антонимы, вдруг синонимизируются, усугубляя тем самым общий ералаш.
И напротив, в роли антонимов могут выступать синонимы:
Петр. Общество! Вот что я ненавижу! (...) Человек должен быть гражданином прежде всего! - кричало мне общество в лице моих товарищей. Я был гражданином ... черт их возьми ... Я ... не хочу ... не обязан подчиняться требованиям общества! Я личность! Личность свободна ... Слушайте! Бросьте это ... этот чертов звон ...
Тетерев. Я же аккомпанирую вам ... мещанин, бывший гражданином полчаса?
А. М. Горький. Мещане
В своем первоначальном значении (житель города) выделенные слова совпадают, только первое из них - польского происхождения, а второе -французского. Коннотации же их прямо противоположны, вплоть до полной несовместимости: "эгоист/альтруист" и т. п.
Аналогичный пример (из сцены казни Стеньки Разина):
И сквозь рыла,
ряшки,
хари
целовальников,
менял,
словно блики среди хмари,
Стенька
ЛИЦА
увидал
Е. А. Евтушенко. Братская ГЭС
Антонимичны не словарные, а эстетические значения существительных, являющихся словарными синонимами. В основе этой антонимии лежат признаки "безобразное/прекрасное", "низменное/возвышенное", "недостойное/достойное человека". Эта окказиональная антонимия "узаконивается" другой контекстуально-антонимической парой "блики/хмарь" (эти слова противопоставляются по признаку "яркое/тусклое"). Отмечаем другие детали, значимые для данного текста:
а) пунктуационный акцент: слово "ЛИЦА" выделено сплошными прописными, шрифтовая оппозиция "сплошные строчные"/"сплошные прописные" усиливает антонимичность данных существительных;
б) "просвечивание" одних слов через другие (это называется па-ронимической аттракцией): "блики" и "хмарь", как было сказано, ан-тонимичны, первому слову созвучны соотносимые с ним через сравнение "ЛИЦА", а второму - тоже компаративно соотносимые с ним "хари", так что антонимия "ЛИЦ" и их словарных синонимов подчеркивается еще и звукописью.
К антонимии близок оксюморон (в буквальном переводе с греческого: "остро-тупой") - троп, который в концентрированной форме выражает парадоксальность явлений. В структуре оксюморона как правило сочетаются разные словоформы - напр., прилагательное и существительное ("Мое взрослое детство" - название мемуаров Л.М. Гурченко), наречие и прилагательное или глагол (у А.А. Ахматовой - о царскосельской статуе: "нарядно обнаженная", в том же стихотворении: "весело грустить"), существительные или субстантивы в разных падежах (у И.-Северянина: "О, некрасивых красота!"; в сонете о Б.Л. Пастернаке: "Безглавых тщательно-головый пастырь"), глагол и существительное (в том же сонете: "Когда в поэты тщится Пастернак, // Разумничает Недоразуменье"; автор подчеркивает "искусственность" пастернаковской поэзии). В сонетах И.-Северянина вообще нередки оксюмороны - как образ противоречивости его персонажей: "Трагичный юморист, юмористичный трагик, // Лукавый гуманист, гуманный ловелас" (Мопассан); "Его душа - заплеванный Грааль, // Его уста - орозенная язва (...) // И солнечна была его тоска" (Оскар Уайльд); "Сласть слез соленых знала Изергиль, // И сладость слез соленых впита Мальвой" (Горький); "Благочестивый русский хулиган" (Есенин) и др.
Оксюморонны - также сложные слова - напр.:
Настал для нас огнисто-льдистый, Морозно-жаркий русский рай!
М.А. Кузмин
Оксюмороны, по-видимому, более выразительны, чем просто антонимы -за счет грамматического разнообразия, языковой "раскованности". В анто-нимические отношения в этом случае вовлекаются различные языковые единицы, разные грамматические категории. Это эффект тождества в различии.
Авторы учебников по стилистике отмечают две сферы, в которых антонимы встречаются особенно часто: афоризмы (напр., у Джеймса Рассела Лоуэлла: "Компромисс - хороший зонтик, но плохая крыша") и заглавия литературных (т.е. не только художественных, но и публицистических) произведений (напр., "Десница и шуйца Льва Толстого" - статья Н.К. Михайловского о "силе" и "слабости" великого писателя). Добавим: не только произведений, но также их композиционных частей - разделов, глав и др., причем антонимия особенно выразительна в вопросительных конструкциях, как постановка проблемы, приглашение к размышлению - напр., в "Этногенезе" Л.Н. Гумилева: "Накопление или растрата?", "Второй Рим или Антирим?".
Противопоставления в высшей степени типичны для научных и еще больше для философских текстов. Эти противопоставления бывают отрицательными, когда автор, пытаясь определить предмет, перечисляет, чем тот не является, и антонимическими, когда автор находит точную противоположность данного предмета и определяет его "от противного":
Скучное неотделимо от интересного. Но заявление "неинтересно" может означать: оставляет меня равнодушным, не волнует, не трогает. "Скучное" же есть нечто безнадежно неинтересное, нудное, притупляющее. "Скукин сын" безнадежная характеристика (...) "Пустота" бывает сперва любопытной, затем она скучна. "Пустое место" - также безнадежная характеристика, даже худшая, чем "пустая голова": это нечто презрительно-неинтересное.
Я.Э. Голосовкер. Интересное
Итак, философ сначала пытается понять, что не-интересно: то, что неволнительно, не-трогательно. Затем он сужает круг понятий, подходящих под эту характеристику, до скучного, нудного, притупляющего и т.д. Если мы подберем антонимы к этим словам, то довольно точно, хотя и не полно, опишем "интересное". Антонимия, как и синонимия, учит человека точности, пониманию тонких различий.
- Да, - ответил Чичиков и опять смягчил выражение, прибавивши: несуществующих.
- Найдутся, почему не быть... - сказал Собакевич.
- А если найдутся, то вам, без сомнения, (...) будет приятно от них избавиться?
- Извольте, я готов продать.
Н.В. Гоголь. Мертвые души
На первый взгляд, "избавиться" вместо "продать" - "этикетный" эвфемизм, порожденный ханжеством Чичикова, а "несуществующих" вместо "мертвых" - табуистический. Но точнее было бы сказать, что оба они относятся к одному разряду: если для Чичикова не существует табу на торговлю мертвыми душами, то суеверия в области наименований для него тем более эфемерны. Контраст между прямыми и косвенными указаниями на предмет основной прием этого микротекста - подчеркивает различие между грубой торгашеской цепкостью Собакевича и фарисейской торгашеской цепкостью Чичикова.
Обратим внимание и на то, что эвфемистические пары не синонимичны сами по себе - напр., "избавиться" - еще не значит "продать". Синонимами такие слова делает контекст, в котором под ними понимается одно и то же.
Дисфемизмы - это эвфемизмы со знаком "минус": это такие же косвенные, часто метафорические, наименования предметов, однако они намного предосудительнее, а то и непристойнее, чем прямые названия: "окочуриться" вместо "умереть", "осточертеть" вместо "надоесть", "мусор" вместо "милиционер" и т. п.
Дисфемизмы не противоположны эвфемизмам. Напротив, они в заостренной форме выражают суть последних. Как заметил В.Б. Шкловский, "эвфемизм не столько способ говорить пристойно, сколько способ говорить непристойности, не столько скрывая их, сколько обостряя"10.
Иногда эвфемизмы и дисфемизмы совмещаются - таково наименование продажной журналистики "второй древнейшей профессией". Дисфемизм состоит в том, что журналистика уподобляется проституции, эвфемизм - в том, что последняя обозначается косвенно.
Как мы сказали, синонимы иногда возникают в контексте, вне которого между словами нет ничего общего. Иными словами, контекстуальные (окказиональные) синонимы появляются на основе метафоризации. Поскольку речь только что зашла о продажной прессе, то уместно вспомнить одно из лучших стихотворений на эту тему:
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей.
И каждый - со своей
Газетой (со своей
Экземой!). Жвачный тик.
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
Кто - чтец? Старик? Атлет? Солдат? - Ни черт, ни лиц,
Ни лет. Скелет - раз нет
Лица: газетный лист (...)
Что для таких господ -Закат или рассвет? Глотатели пустот, Читатели газет,
Газет - читай: клевет.
Газет - читай: растрат.
Что ни столбец - навет,
Что ни абзац - отврат...
О, с чем на Страшный суд Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет (...)
Уж лучше на погост,
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост, Читателей газет!
Кто наших сыновей Гноит во цвете лет? Смесители кровей, Писатели газет!
М.И. Цветаева. Читатели газет
Стихотворение строится на окказиональной синонимии. Смысл этого приема понятен: Цветаева вскрывает суть бульварной прессы. Она показывает, что "газета" и "читатель" - это эвфемизмы, и находит "подлинные" названия для них.
Иногда синонимия связана с личностными особенностями персонажей: с их характером, интеллектом или, напр., степенью профессиональности при подходе к вопросу, представляющему особый интерес для автора. Таковы наименования шахматных фигур, различающихся в зависимости от подготовленности героев:
Остап проанализировал положение, позорно назвал "ферзя" "королевой" и высокопарно поздравил брюнета с выигрышем.
И.А. Ильф, Е.П. Петров. Двенадцать стульев
Как мы помним, Великий Комбинатор выдавал себя за гроссмейстера (хотя играл в шахматы второй раз в жизни), так что слово "королева" прозвучало в его устах действительно "позорно". А вот еще ряд примеров:
"Сперва расставим фигуры, - начала тетя со вздохом. - Здесь белые, там черные. Король и королева рядышком. Вот это - офицеры. Это - коньки. А это - пушки, по краям"
"Тура летит", - сказал Кребс. Лужин, следя за его рукой, с мгновенным паническим содроганием подумал, что тетя назвала ему не все фигуры. Но тура оказалась синонимом пушки.
Старик же играл божественно (...) Лужину показалось, что он играет совсем в другую игру, чем та, которой его научила тетя (...) Старик называя королеву ферзем, туру - ладьей.
В.В. Набоков. Защита Лужина
Симпатичная тетя не умеет играть в шахматы, гимназисты играют по-дилетантски, а старик, как сказано, - "божественно", и этим трем компетенциям соответствуют три системы шахматных терминов: наивно-окказиональная (тетя придумывает для фигур собственные названия), "бытовая" и профессиональная. Но в этой терминологической эволюции есть еще один важный смысл: перед нами "пунктир", обозначающий постепенное вхождение Лужина, будущего шахматного гения, в мир, который станет его судьбой. Тетя, как добрая фея, вводит Лужина в шахматную сказку, в волшебное "Зазеркалье". Гимназисты связаны со средой относительно грамотной, но посредственной любительской игры. Наконец, со стариком Лужин выходит на уровень высокого мастерства. Сказка - быт - искусство - стадии его шахматной эволюции.
Мы отчасти коснулись синонимии типа "непрофессионализм / профессионализм (т.е. термин)". Она в целом не нуждается в комментариях, отражая, как уже было сказано, уровень компетентности говорящего: с профессиональной или дилетантской точки зрения он судит о предмете. Но в художественном тексте посредством такой синонимии могут противопоставляться "казенное, формальное" и "человеческое" отношение к ситуации:
- Но их убьют! - крикнула строгая [женщина - А.Ф.] И то, что она крикнула не "расстреляют", а "убьют", полоснуло его [адвоката Седова А.Ф.] по сердцу.
"А то их убьют!" - крикнул кто-то в нем. Крикнул не "расстреляют", как следовало бы юристу, а "убьют".
И.Ю. Зверев. Защитник Седов.
Речь идет о людях, ложно обвиненных во вредительстве в 1930-е гг. Седов поневоле произносит не то слово, которое приличествовало бы юристу и которое затемняет суть дела. Это слово ("расстреляют") придает сфабрикованному делу видимость законности. Седов, как юрист, не может видеть в произволе что-то другое и употребляет слово, точно соответствующее положению вещей. Обратим также внимание на тавтологичное повторение глагола "крикнуть": сначала кричит женщина, обратившаяся к защитнику Седову, а затем - эхом - в Седове откликается голос совести.
Антонимы
Сущность функционирования антонимов в литературе и публицистике можно сформулировать так: антиномия рождает антонимию. Антонимы служат для оформления парадоксов, контрастов, противоречий.
Типичный антонимический парадокс часто передается через однокорневые слова; напр., об авторах сборника "Вехи": "Это они со страха до бесстрашия дошли" (А.М. Горький. Жизнь Клима Самгина). Однокорневые антонимы усиливают эффект парадоксальности; не такие уж это противоположности, одно органически вырастает из другого.
Пример антонимического контраста:
Он был стар, они были молоды; он был худ, они были сыты; он был скучен, они были веселы. Стало быть, он был совсем чужой, посторонний, совсем другое существо, и нельзя было жалеть его.
Л.Н. Толстой. Холстомер
Контраст подчеркивается одинаковостью синтаксических конструкций, обрамляющих антонимы, и дополняется грамматической антонимией - по числу: одно несчастное существо / много злых существ.
Контрарные антонимы, обозначающие резкие противоположности, между которыми существует целый ряд переходных смыслов, позволяют заостренно передать контрасты действительности и концентрированно выразить, напр., проблему нравственного выбора:
Предоставленная сама себе в этом круговороте человеческих страстей, видя разврат и возвышенную любовь, дружбу и предательство, я поняла, что мне остается либо опуститься на самое дно, либо выйти из этого месива недосягаемой и сильной.
Г.П. Вишневская. Галина
Контрарные антонимы - не единственное в этом фрагменте языковое средство, указывающее на максималистский характер знаменитой певицы. Это и выделение собственного я развернутыми препозитивными конструкциями (они фактически однородны, хотя совершенно грамматически разнотипны - данный прием называется зевгмой), местоимениями "сама" и "себе". Это и местоимение "самое" (дно), и союз "либо - либо" и параллелизм "этот круговорот" - "это месиво" (чем более хаотичным становится мир, тем отчетливей проявляется монументальный образ героини), и хиазматическое расположение антонимов по принципу "плохое - хорошее
- хорошее - плохое" (такой порядок слов подчеркивает резкость контрастов). Добавим еще форму пассивного залога "мне остается", передающую далеко не пассивное отношение к жизни. Вишневская подчеркивает как жесткость выбора, так и свободу воли.
Если по аналогии с приведенными контрарными антонимами взять уже не свободные, а фразеологические сочетания - напр., "стар и мал" и "стар и млад", - то обе идиомы, по-видимому, передают семантику тотальности, о которой говорилось выше. Допустим, на концерт земляка - В. Данилина пришли "стар и мал" - это не означает, что изо всех жителей Орска насладиться мастерством артиста захотели только старики и младенцы. Возможно, что они-то как раз и не пришли - по крайней мере, грудные дети и самые древние старцы. Это явная гипербола, и смысл ее, вероятно, "люди всех возрастных групп". Последнее вполне реально, и эта реальность смысла компенсирует, уравновешивает гиперболическую формулировку. Если мы скажем: "пришли стар и млад", здесь уже не будет гиперболизма, поскольку под этим оборотом подразумеваются некие условные "старшее" и "младшее" поколения. Их не разделяет пресловутый "средний возраст", между ними нет промежутка. Эти антонимы, по внешнему виду контрарные, в составе фразеологизма является комплиментарными, т.е. взаимодополняющими11.
"Стар и млад" означает "все, весь город", и по смыслу это уже гипербола, Ситуация прямо противоположная: негиперболичность формы уравновешивается гиперболичностью содержания. Впрочем, оба эти оборота могут приравниваться друг и другу и употребляться без семантических различий на основе общего смысла тотальности.
Антонимы часто суммируются в художественном тексте и "приводятся к общему знаменателю". Синтаксически это оформляется как сочинительный ряд при общем члене предложения:
Крик разлук и встреч
Ты, окно в ночи!
М. И. Цветаева
Ни душ, ни рыб не мил ему улов.
И .-Северянин. Алексей Н. Толстой
У человека разлуки и встречи исторгают не один и тот же крик, зато ночное окно отвечает на них одинаково - светом. Само окно безучастно к тому, что за ним происходит, но свет в нем - знак живых человеческих чувств. Во втором примере союз "ни" фактически означает "и". А.Н. Толстой утверждает И.-Северянин - это не "рыбак" и не "апостол", его одинаково мало интересуют вещи и священные, и сугубо утилитарные. В последнем случае слова антонимичны не в буквальных, а в аллегорических своих значениях. Срав. с контекстом, в котором они прямо противопоставляются :
Конечно,
почтенная вещь - рыбачить.
Вытащить сеть.
В сетях осетры б!
Но труд поэтов - почтенный паче
людей живых ловить, а не рыб
В.В. Маяковский. Поэт рабочий.
Между прочим, в заглавии этого стихотворения объединены понятия, которые сначала (следуя общепринятому мнению) репрезентируются как антонимы - тоже окказиональные, а не словарные, - затем же синонимизируются.
Еще одна функция антонимии - передача смысла взаимоисключения:
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию
- ностальгию по настоящему.
А.А. Вознесенский. Ностальгия по настоящему
Взаимоисключающая семантика существительных подчеркивается синтаксическими средствами - бессоюзием, оформленным тире, а также анадиплосисом, т.е. совпадением окончания одной строки и начала другой. Ана-диплосис одновременно является здесь хиазмом, т.е. "крестообразным" расположением компонентов: субстантив + "ностальгия" - "ностальгия" + субстантив. Таким образом, антонимия заключается в рамки жесткой конструкции, которая максимально ее заостряет.
Антонимия может выражать ограничительный смысл - напр., в том же стихотворении:
Будто послушник хочет к господу,
ну а доступ лишь к настоятелю
Так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Как и в трех предыдущих примерах, антонимия здесь окказиональная, а не словарная.
Антонимией передается крайняя глубинная противоречивость чего-либо это характерная черта философского текста, в частности - медитативной лирики (размышлений поэта):
И в зле добро, и в добром злоба
И.-Северянин. Промельк
Вероятно, это реминисценция (неточное воспроизведение) шекспировской формулы "Праведность омерзительна, мерзость праведна" ("Макбет")
Fаiг is foul, foul is fair
или, как в большинстве русских переводов, "Зло есть добро, добро есть зло".
Эффект глобального противоречия производят тексты, в которых сконцентрированы различные функции антонимии:
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе как в превосходной степени.
Ч. Диккенс. Повесть о двух городах. Перевод С. Боброва12 и М. Богословской
Диккенс говорит о Великой Французской революции - времени, перенасыщенном антиномиями. Оппозиции "самое прекрасное время/самое злосчастное время", "мудрость/безумие", "вера/безверие", "свет/тьма", "весна надежд/стужа отчаяния" контрарны и выражают взаимоисключающие понятия, смысл которых не вполне ясен. Им можно дать следующее толкование. Сочетания "век мудрости" и "век безумия" составляют парадокс: мудрость просветителей обернулась безумием их "эпигонов". "Свет" и "тьма", "весна надежд" и "стужа отчаяния" - это чередующиеся состояния, поскольку оформлены лексикой, имеющей отношение к природной цикличности. Зато "вера" и "безверие", по-видимому, не сменяли друг друга, а составляли "единство противоположностей", ядро духовной жизни той эпохи: просветители отрицали христианского Бога, но учредили культ Верховного Существа. Наконец, обороты "самое прекрасное время" и "самое злосчастное время" могут выражать и крайнюю, предельную противоречивость эпохи, осознаваемую автором почти век спустя. Но это могут быть и односторонние восприятия эпохи, относящиеся к разным людям, и сведенные автором воедино (в последнем случае эти характеристики не дополняют, а словно вытесняют друг друга). В пользу такого прочтения говорит дальнейший текст: "самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем (времени - А. Ф.) - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили (...) в превосходной степени".
Отметим еще одну деталь этого фрагмента. Он не просто противоречив, его противоречивость динамична. Она постепенно захватывает, вовлекает в свою орбиту все более крупные текстовые блоки. Начинаясь на уровне лексем, она распространяется на словосочетания ("весна надежд"/ "стужа отчаяния", и далее: "то витали в небесах"/"то обрушивались в преисподнюю") и даже фразы ("у нас было все впереди"/"у нас впереди ничего не было" ). Более того, сам текст насыщается смыслом какой-то глобальной - и очень изящно выраженной парадоксальностью. Обилие антонимов как будто указывает на исключительность описываемой эпохи, но тут же делается вывод о ее обыкновенности: "словом, время это было очень похоже на нынешнее".
Извиняемся за некоторый "вульгарный социологизм" интерпретации, но можно сказать, что эта насыщенность текста антонимией создает образ "противостояния классов", "общественных противоречий", а выход антонимии за пределы фрагмента, характеризующего Век Просвещения, воспринимается как "эхо" Революции, "качание" поколебленного ею мира.
Антонимические отношения динамизируются также за счет хиазма -напр.,
Я царь - я раб - я червь - я Бог!
Г.Р. Державин. Бог
Высокое и низкое здесь не просто чередуются. Без последнего элемента эта цепочка выглядит как антиклимакс, т. е. постепенное понижение, ослабление чего-либо (в данном случае ослабляется семантика могущества и силы: "червь" - это, разумеется, не животное, а "парий", еще более ничтожный, чем раб). Но когда появляется слово "Бог", смысл всей строки меняется. Строка распадается на две квази-симметричные части, соотносящиеся друг с другом, но не равнозначные. Вторая половина гиперболи-зует первую, поскольку элементы первой - по крайней мере, на вербальном уровне являются социально значимыми, "человеческими" терминами, а лексемы второй вырываются за границы человеческого мира и социума. Державин сначала обозначает самое высокое и самое низкое в человеческом обществе, а затем для усиления этого контраста то, что ниже низкого и выше высокого.
Другой пример динамизации антонимических отношений - изменение в пределах одного и того же контекста критерия для противопоставления:
Я всюду и нигде. Но кликни - здесь я!
М.А. Волошин. Два демона.
Сначала противопоставляются первые два наречия по принципу "тотальной" и "нулевой" локализации. Затем оба сразу противопоставляются наречию "здесь" по принципу абстрактной/конкретной локализации. Фактически основанием для антонимии в последнем случае стал признак рассредоточенности/сосредоточенности.
Похоже на антонимию, но не тождественно ей явление конверсии, при котором соотносятся элементы, противоположные по какому-то признаку, но выражающие одни и те же отношения. Признак чаще всего оказывается половым или возрастным, отношения - родственными: напр., жена и муж, мать и дочь. Конверсивы превращаются в антонимы, если начинают выражать антагонистические отношения: "отцы и дети" - расхожая формулировки для конфликтующих поколений.
Иногда, напротив, антонимия осмысливается как конверсия. Значение этого приема определяется как мнимое противоречие и глубинное родство:
Не отстать тебе. Я - острожник,
Ты конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
М.И. Цветаева. Ахматовой
Обратим внимание на отсутствие в этом тексте личных глагольных форм. Безличность и пассивный залог передают значение несамостоятельности человека. Цветаева говорит: мы не противники, сама судьба соединила нас. Антонимы производят игровой эффект относительности (сильный именно их противоположностью), когда меняются местами, характеризуя одни и те же предметы или одних и тех же людей, как в забавной детской балладе:
Вот как это было:
Принцесса была
Прекрасная,
Погода была
Ужасная.
Днем,
Во втором часу,
Заблудилась принцесса
В лесу.
Смотрит: полянка
Прекрасная.
На полянке - землянка
Ужасная.
А в землянке - людоед:
- Заходи-ка на обед!
Он хватает нож,
Дело ясное.
Вдруг увидел, какая...
Прекрасная!
Людоеду сразу стало
Худо.
- Уходи, - говорит,
Отсюда.
Аппетит, - говорит,
Ужасный.
Слишком вид, - говорит,
Прекрасный.
И пошла потихоньку
Принцесса.
Прямо к замку вышла из леса.
Вот какая легенда ужасная!
Вот какая принцесса прекрасная! и т. д.
Т. Власихина. Людоед и принцесса, или Все наоборот
Потом, естественно, ужасной становится принцесса, прекрасной - погода и т. д. Особенно замечательным оказывается то, что в этой "релятивистской вакханалии" неизменным остается одно - людоедский аппетит: то ужасный, то прекрасный, но всегда один и тот же. Слова, проходящие через весь текст как антонимы, вдруг синонимизируются, усугубляя тем самым общий ералаш.
И напротив, в роли антонимов могут выступать синонимы:
Петр. Общество! Вот что я ненавижу! (...) Человек должен быть гражданином прежде всего! - кричало мне общество в лице моих товарищей. Я был гражданином ... черт их возьми ... Я ... не хочу ... не обязан подчиняться требованиям общества! Я личность! Личность свободна ... Слушайте! Бросьте это ... этот чертов звон ...
Тетерев. Я же аккомпанирую вам ... мещанин, бывший гражданином полчаса?
А. М. Горький. Мещане
В своем первоначальном значении (житель города) выделенные слова совпадают, только первое из них - польского происхождения, а второе -французского. Коннотации же их прямо противоположны, вплоть до полной несовместимости: "эгоист/альтруист" и т. п.
Аналогичный пример (из сцены казни Стеньки Разина):
И сквозь рыла,
ряшки,
хари
целовальников,
менял,
словно блики среди хмари,
Стенька
ЛИЦА
увидал
Е. А. Евтушенко. Братская ГЭС
Антонимичны не словарные, а эстетические значения существительных, являющихся словарными синонимами. В основе этой антонимии лежат признаки "безобразное/прекрасное", "низменное/возвышенное", "недостойное/достойное человека". Эта окказиональная антонимия "узаконивается" другой контекстуально-антонимической парой "блики/хмарь" (эти слова противопоставляются по признаку "яркое/тусклое"). Отмечаем другие детали, значимые для данного текста:
а) пунктуационный акцент: слово "ЛИЦА" выделено сплошными прописными, шрифтовая оппозиция "сплошные строчные"/"сплошные прописные" усиливает антонимичность данных существительных;
б) "просвечивание" одних слов через другие (это называется па-ронимической аттракцией): "блики" и "хмарь", как было сказано, ан-тонимичны, первому слову созвучны соотносимые с ним через сравнение "ЛИЦА", а второму - тоже компаративно соотносимые с ним "хари", так что антонимия "ЛИЦ" и их словарных синонимов подчеркивается еще и звукописью.
К антонимии близок оксюморон (в буквальном переводе с греческого: "остро-тупой") - троп, который в концентрированной форме выражает парадоксальность явлений. В структуре оксюморона как правило сочетаются разные словоформы - напр., прилагательное и существительное ("Мое взрослое детство" - название мемуаров Л.М. Гурченко), наречие и прилагательное или глагол (у А.А. Ахматовой - о царскосельской статуе: "нарядно обнаженная", в том же стихотворении: "весело грустить"), существительные или субстантивы в разных падежах (у И.-Северянина: "О, некрасивых красота!"; в сонете о Б.Л. Пастернаке: "Безглавых тщательно-головый пастырь"), глагол и существительное (в том же сонете: "Когда в поэты тщится Пастернак, // Разумничает Недоразуменье"; автор подчеркивает "искусственность" пастернаковской поэзии). В сонетах И.-Северянина вообще нередки оксюмороны - как образ противоречивости его персонажей: "Трагичный юморист, юмористичный трагик, // Лукавый гуманист, гуманный ловелас" (Мопассан); "Его душа - заплеванный Грааль, // Его уста - орозенная язва (...) // И солнечна была его тоска" (Оскар Уайльд); "Сласть слез соленых знала Изергиль, // И сладость слез соленых впита Мальвой" (Горький); "Благочестивый русский хулиган" (Есенин) и др.
Оксюморонны - также сложные слова - напр.:
Настал для нас огнисто-льдистый, Морозно-жаркий русский рай!
М.А. Кузмин
Оксюмороны, по-видимому, более выразительны, чем просто антонимы -за счет грамматического разнообразия, языковой "раскованности". В анто-нимические отношения в этом случае вовлекаются различные языковые единицы, разные грамматические категории. Это эффект тождества в различии.
Авторы учебников по стилистике отмечают две сферы, в которых антонимы встречаются особенно часто: афоризмы (напр., у Джеймса Рассела Лоуэлла: "Компромисс - хороший зонтик, но плохая крыша") и заглавия литературных (т.е. не только художественных, но и публицистических) произведений (напр., "Десница и шуйца Льва Толстого" - статья Н.К. Михайловского о "силе" и "слабости" великого писателя). Добавим: не только произведений, но также их композиционных частей - разделов, глав и др., причем антонимия особенно выразительна в вопросительных конструкциях, как постановка проблемы, приглашение к размышлению - напр., в "Этногенезе" Л.Н. Гумилева: "Накопление или растрата?", "Второй Рим или Антирим?".
Противопоставления в высшей степени типичны для научных и еще больше для философских текстов. Эти противопоставления бывают отрицательными, когда автор, пытаясь определить предмет, перечисляет, чем тот не является, и антонимическими, когда автор находит точную противоположность данного предмета и определяет его "от противного":
Скучное неотделимо от интересного. Но заявление "неинтересно" может означать: оставляет меня равнодушным, не волнует, не трогает. "Скучное" же есть нечто безнадежно неинтересное, нудное, притупляющее. "Скукин сын" безнадежная характеристика (...) "Пустота" бывает сперва любопытной, затем она скучна. "Пустое место" - также безнадежная характеристика, даже худшая, чем "пустая голова": это нечто презрительно-неинтересное.
Я.Э. Голосовкер. Интересное
Итак, философ сначала пытается понять, что не-интересно: то, что неволнительно, не-трогательно. Затем он сужает круг понятий, подходящих под эту характеристику, до скучного, нудного, притупляющего и т.д. Если мы подберем антонимы к этим словам, то довольно точно, хотя и не полно, опишем "интересное". Антонимия, как и синонимия, учит человека точности, пониманию тонких различий.