Страница:
Слова - хамелеоны,
Они живут спеша,
У вас свои законы,
Особая душа.
Они спешат меняться,
Являя все цвета;
Поблекнут - обновятся,
И в том их красота.
Все радужные краски. Все, что чарует взгляд, Желая вечной сказки, Они в себе таят.
И сказка длится, длится
И нарушает плен.
Как сладко измениться,
Живите без измен!
К.Д. Бальмонт. Слова - хамелеоны
Иногда повышение и понижение могут сочетаться, как в следующем рассуждении об эволюции материи:
Все вначале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь внутренне, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением, до перехода в неорганическую "Нирвану".
К. Леонтьев. Византизм и славянство.
Леонтьев (по образованию врач) нередко прибегает к банальному сравнению общества с организмом (кстати, то же самое делает его последователь - Л.Н. Гумилев), и это можно трактовать как понижение ранга. Но метафора "неорганической "Нирваны" - то есть одухотворение косного вещества - это, безусловно, возвышенный образ.
Видимо, повышением статуса следует считать сравнение живых существ с артефактами - созданий природы с созданием человеческих рук, то есть тем, чего природа сотворить не может, - особенно если артефакты обладают высокой социальной значимостью. Напр., Ю.К. Олеша, "на старости лет открывший лавку метафор, восторгался образом И.Л. Сельвинского, сказавшего о тигре: "Ленивый, как знамя":
(...) это блистательно, в силу Данте. Чувствуешь, как (...) поэт, увидев много красок, чувствовал, что есть еще... еще есть что-то. Глаза раскрывались шире, и в действительно жарких красках тигра, в его бархатности поэт увидел "ленивое знамя".
Ю.К. Олеша. Ни дня без строчки
Примером повышения можно считать и осмысление реальных явлений или материальных артефактов через духовные ценности, продукты ментальной деятельности:
Как и слова, вещи имеют свои падежи. Чернышевский все видел в именительном
В.В. Набоков. Дар
Перенос может осуществляться и между явлениями одного порядка -например, природными феноменами. Вот определение Луны:
Жемчужина небесной тишины
На звездном дне овьюженной лагуны!
М.А. Волошин. Lunaria
(сопоставляются море и небо, низ и верх, глубина и высота; "материализации" этих понятий - жемчужина и Луна). В другом тексте, глядя на землю, глаз Луны
Видит: радуг паутина
Почернела, порвалась.
В малахиты только тина
Пышно так разубралась
И.Ф. Анненский. Конец осенней сказки
КТ здесь подчеркивают непрочность красоты и прочность, твердость далеко не прекрасного.
Сравниваться могут и артефакты или произведения искусства:
Ты, словно незаконченная ода,
В суровом высечен известняке
Бен. К. Лившиц. Баграт
- речь идет о грузинском храме.
Для художественной литературы типично осмысление человека через призму иной эпохи, другой социокультурной среды:
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов
М.И. Цветаева
Аналогичный образ, но более откровенно "окультуренный":
Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно;
В могилу заодно сойти с ней не обидно;
Но каково-то тем, кому судьба - стареть
И ждать, как подрастут иные поколенья
И окружат собой их, ждущих отпущенья,
Последних могикан, забывших умереть!
К.К. Случевский. Будущим могиканам
Сонет Случевского посвящен людям, не растратившим высоких нравственных ценностей и потому "дико" смотрящимся на фоне воинствующего и торжествующего бесстыдства.
Образ, противоположный по значению, но тоже передающий смысл "архаичности" писателя, не вмещающегося в свою эпоху:
Я - конквистадор в панцире железном
Н.С. Гумилев.
И, наконец, в художественных текстах сильный эффект производят комплексы КТ - например:
И пред царевичем знакомый призрак встал,
Как воплощенный гнев, как мщение живое ...
Угрозой тайною пророчило былое:
"Не может он простить! Не для того он звал!
Нещадный, точно смерть, и грозный, как стихия,
Он не отец! Он - царь! Он - новая Россия!
П.Д. Бутурлин. Царевич Алексей Петрович в Неаполе
Этот вихрь образов передает хаос мыслей героя. Неясно, кто или даже что - царь Петр I. Это лишь сумбурные мазки, из которых слагается только намек на образ. Петр ужасен, потому что неопределим. Особая экспрессивность текста проявляется в том, что, стилизуя эстетику XVIII в., автор использует не столько метафоры, сколько аллегории. В отличие от метафоры, аллегория эмблематична, тривиальна, сравнительно бедна смыслом, а главное стабильна. Царевич Алексей, пытаясь хоть как-то осмыслить свое драматическое положение, ищет каких-то устойчивых понятий, но ясности не достигает, все рушится.
Некоторые поэты используют композиционный принцип ревю, нанизывая один образ на другой. Эти образы идут потоком, создавая впечатление детального, разностороннего, может быть, даже исчерпывающего раскрытия темы:
Не то копыт, не то лопат
Стук: о косяк - костыль.
Земля была суха, как склад,
Почуявший фитиль! (...)
Осточертевшая лазорь
(С нее-то и ослеп
Гомер!)
... была суха, как соль,
Была суха, как хлеб
Тот, не размоченный слезой
Паек: дары Кремля.
Земля была - перед грозой
Как быть должна земля (...)
Безостановочный - не тек
Пот: просыхал, как спирт.
Земля была суха, как стог,
Была суха, как скирд.
Ни листик не прошелестит
Флажок повис, как плеть.
Земля была суха, как скит,
Которому гореть.
М.И. Цветаева. Перекоп.
Цветаева максимально концентрирует семантику сухости и подводит читателей к мысли о неизбежности пожара.
КТ, близким к сравнению, является метаморфоза, то есть превращение, троп, чаще всего оформляемый творительным падежом: "глядеть орлом", "лететь стрелой", "виться ужом" и т. п. Это отголоски "мифологического мышления". По поводу таких строк А.А. Ахматовой, как:
Еще недавно ласточкой свободной
Свершала ты свой утренний полет,
В.В. Виноградов пишет: "Все эти превращения созерцаются героиней как реальность. Стало быть, здесь дело не в языковых метафорах, а в способе восприятия мира16.
Такие же рефлексы (отражения) архаического мышления и мировосприятия видны в олицетворении (прозопопее, персонификации): в метафорическом оживлении косной природы:
Взгляни, как злобно смотрит камень (..)
Он скроет жгучую обиду,
Глубокое бешенство угроз,
Он промолчит, он будет с виду
Неподвижен, как простой утес17
Н.С. Гумилев. Камень
или в одухотворении живой, но не мыслящей:
Здесь кипарис - ближайший друг березы,
Здесь льнут к рябине винограда лозы,
Здесь нам являет благородный нрав
Союз дерев, сотрудничество трав.
С.И. Липкин. Нестор и Сария.
Прозопопея - не столько троп (прием), сколько восприятие действительности (вообще или в данный момент), мировоззрение или мироощу-щуние, реализуемое различными способами, включая метафоризацию.
Последняя лежит в основе эпитета. Подчеркиваем: эпитет - не любое, а именно образное, метафорическое определение: "холодная и блестящая храбрость" (А.С. Пушкин), "черное ерничество" (А. Вознесенский).
В.П. Москвин подразделяет разновидности этой фигуры 1) по характеру номинации - на "эпитеты с прямым значением" (желтый луч, зеленый лес) [эти случаи требуют оговорок, ибо они не во всех контекстах являются эпитетами А.Ф.], метафорические (золотой луч) и метонимические (зеленый шум), 2) по семантическому параметру - на цветовые (лазурное небо, янтарный мед), оценочные (золотой, серебряный век) и др.; 3) по структурному - на простые (дремучий лес) и сложные (пшеннчно-желтые усы, черногривый конь); 4) по степени освоенности языком - на общеязыковые (белая береза, лазурное море) и индивидуально-авторские: нецензурная погода (Чехов); 5) по степени устойчивости связи с определяемым словом - на свободные (синие глаза) и постоянные (туманный Альбион, светлое будущее) и т.д. С эпитетами связаны фигура смещения (эналлага) (белый запах роз, срав. запах белых роз), антономасия и др.18
Эпитеты бывают синестетическими (синестезия - объединение различных чувств - зрения, слуха, вкуса и др.); наиболее примитивные примеры: "тяжелый взгляд", "сладкий голос"; есть образы интереснее: "эфирно-прозрачная музыка" (П.И. Чайковский о "Руслане и Людмиле"), "горячий свист" пуль (в "Тихом Доне" М.А. Шолохова), "неуютная жидкая лунность" (С.А. Есенин), "гремящая тьма" (Ф.И. Тютчев), "тихая, какая-то конфетная сладкая боль" (в "Голубых песках" Вс.Вяч. Иванов), "острый, жаркий, сухой аромат" (А.И. Куприн). Синестетический эпитет говорит о напряженности человеческих чувств, об эмоциональном подъеме, об активном восприятии мира и т.п.
Иногда эпитет весьма неудачно именуется "перенесенным"19 - потому что, эпитет - это уже перенос значения. Здесь имеется в виду эналлага - перенос определения с предмета на другое слово, которое относится к этому предмету. Например, в уже упомянутой формулировке Л.М. Гурченко "мое взрослое детство" "взрослеет", разумеется, не детство, а героиня мемуаров. Справедливости ради следует отметить, что во многих случаях эпитет и рождается при таких перенесениях. В словосочетании "взрослая Людмила Гурченко" не видно ничего иносказательного. Если мы уточним, что речь идет о девочке, возникнет смысл метафоричности и оксюморонности - очень слабый и почти неощутимый, поскольку "взрослая девочка" -дважды устойчивое выражение: как идиома и языковая метафора. Но когда мы перенесем значение "взрослости" с девочки на ее детство, метафоричность и оксюморонность этого определения резко усилятся. К этим приемам добавляется прозопопея.
В двух близких по смыслу формулировках:
Что так же трогательно-юно, Как ваша бешеная рать?
М.И. Цветаева. Генералам двенадцатого года
Дней моих безумная орда
Н.С. Тихонов
эналлага передает семантику единства и, если можно так выразиться, "сверх-единичности". Например, "ваша бешеная рать" - это не "рать бешенных" офицеров. Каждый из них по отдельности может быть сколь угодно неистов, но это качество как бы выходит за пределы личности. Оно объемлет всех, это их ореол, или "аура". Во втором примере нет конкретных "безумных" дней - есть нескончаемый поток "безумия" молодости.
Эпитет чисто базируется на энантиосемии, то есть за счет иронии приобретает противоположное значение. Когда позитивная семантика меняется на негативную, возникает антифразис:
- Отлично-с, - поспокойнее заговорил он (Преображенский - А. Ф.) (...) Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
- Что ж ему говорить... Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
М. А. Булгаков. Собачье сердце
Ирония, направленная в противоположную сторону, называется астеизмом. Можно взять пример из того же "Собачьего сердца": "потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке".
К астеизму подходит определение "уничижение паче гордости" -например:
- Полноте, Генрих, я всего лишь бестолковая, старая женщина. Все, что я могу, - это молиться и каяться (...). Я мыслю категориями другого века. Да и что такое мудрость стариков? Это подозрительность, и только. Чтобы старая Екатерина (Медичи - А. Ф.) в своем возрасте, дала сколько-нибудь пригодный совет! Полноте, сын мой, это невозможно.
А. Дюма. Графиня де Монсоро
И в том же романе антонимическое сочетание астеизма и антифразиса:
- Вот вы, господин Шико, - сказал Келюс, - распекаете нас тут на все корки, а два часа тому назад сами (...) кричали, как мы.
- Я?! - воскликнул Шико.
- Конечно, кричали "Смерть анжуйцам!" и при этом колотили по стенам шпагой.
- Да ведь я, - сказал Шико, - это совсем другое дело. Каждому известно, что я -дурак. Но вы-то, вы ведь люди умные.
Иронический эпитет может выражать различные эмоциональные оттенки например, сарказм:
- Я еще вчера сказала вам, - продолжила Настя, - что не могу быть вашей женой. Вы видите: меня не хотят у вас (...) Вы сами, хоть и не раскаетесь потом, потому что вы великодушнейший человек, но все-таки будете несчастны из-за меня... с вашим добрым характером...
- Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с! так, Настенька, так! -поддакнул старик отец (...) - именно, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.
Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели
Ежевикин, произносящий последнюю реплику о полковнике Роста-неве, конечно, порицает этого в целом прекрасного человека за безволие, дорого стоящее в том числе и его, Ежевикина, дочери. В иронию входит множество смысловых полутонов, и при лингвистическом анализе их нужно выявлять.
В состав иронии включается и гиперболический компонент - например:
Так вот, вам, как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда открытие получилось, вы сами знаете - какое (...) Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге, Москва беснуется... Ну, а практически что? Кто теперь перед нами?
М.А. Булгаков. Собачье сердце
Мы недаром приводим здесь такой обширный контекст. Его главный смысл в том, что профессор Преображенский - не "осел". Более того: он намного проницательнее всех остальных - и собеседника, И.А. Борменталя, и физиологов, которые "будут в восторге", но не увидят опасности в подобных евгенических опытах. Преображенский вполне трезво (хотя и с запозданием) оценивает свою работу, ее сильные и слабые стороны" Причем оценивает достаточно высоко. Он не просто не глуп, он и сам не считает себя таковым. Через астеизм Булгаков передает сократическую мудрость своего героя ("Я зная только то, что ничего не знаю"). Преображенский говорит о себе почти словами Фауста, с которым его сравнивают:
Я философию постиг,
Я стал юристом и врачом ...
Увы, с усердьем и трудом
И в богословье я проник,
И не умней я стал в конце концов,
Чем прежде был... Глупец я из глупцов!
Перевод Н.А. Холодковского
Астеизм отличается от антифазиса тем, что второй строится по модели "-А", или "анти-А", его смысл меняется на прямо противоположный, ни одна сема буквального значения не содержится в объекте характеристики (напр., в Швондере нет ничего "прелестного" - напротив, он отвратителен). Модель астеизма: "не А" В нем преувеличивается или доводится до абсурда вполне реальное содержание, присутствующее в данной ситуации в эмбриональном виде" Например, Ф.Ф. Преображенский - безусловно, не "осел", но он действительно стар и в самом деле совершил серьезную ошибку по принципу "На всякого мудреца довольно простоты".
В заключение рассмотрим вопрос об устойчивых фольклорных определениях. Обычно их относят к эпитетам без оговорок, но если мы условились считать эпитетами только метафорические определения, то следует определить, есть ли непрямое значение в таких формулировках, как "синее море", "белые руки" и т. п. На первый взгляд, нет, эти значения буквальны. Однако вот рассуждение Б.В. Томашевского: "В сказке о рыбаке и рыбке" Пушкина, когда старик приходит к морю, он находит море в разном состоянии, в зависимости от степени дерзкой настойчивости в просьбах старухи. Одно из этих состояний Пушкин определяет выражением "почернело синее море". Почему возможно такое сочетание? Потому что синее - постоянный эпитет, который выделяет некую типическую черту моря, а не характеризует его состояние в описываемую минуту. В выражении "почернело синее море" в системе народной поэзии (а Пушкин создает сказку именно в этом стиле) никакого противоречия нет. Подобные примеры встречаются в разных областях народного творчества. Так, когда говорится про арапа, то у него оказываются "белые руки", потому что белые - это постоянный эпитет народной поэзии, сопровождающий слово руки20.
Итак, эта проблема должна решаться в контексте. Если мы просто констатируем, что море синее, а руки - белые, это, конечно, не эпитеты. Определения становятся таковыми в системе народной поэзии, где их номинальное значение опустошается. В пушкинском примере определение "синее" приобретает еще и эстетическое значение, и мы полагаем, что в данном случае первоначальная семантика синего цвета здесь не приглушается, а, напротив, актуализуется. Когда море принимает "неестественный" для него цвет (оно не черное и не "иссиня-черное", а действительно какое-то неопределимо странное - неопределимость и передается столь противоречивой формулировкой), это гармонирует с противоестественностью старухиных претензий быть "владычицей морскою". Пока старуха остается в известных пределах "приличий", и море, хотя и меняется, но остается синим. Цветопись в данном случае - это сигнал перехода известных пределов естества.
Аналогичный пример - тоже из Пушкина - с другим названным эпитетом:
Вдруг она, моя душа,
Пошатнулась, не дыша,
Белы руки опустила.
Плод румяный уронила
"Физическим движениям героини соответствуют душевные движения автора. И вдруг забывается традицинность постоянного эпитета "белы руки", "постоянное" обнаруживает свою текучесть - и мы видим рядом с румяным яблоком мертвенную белизну царевниных рук"21. Можно было бы сказать, что, когда фольклорные эпитеты употребляются в художественной литературе, они максимально утрачивают свой буквальный смысл, но приобретают особую функцию - подключают авторский текст к народно-поэтической образной системе, подчеркивают экзотичность, "сказочность" сюжета и т.п. Но, как видим, у больших поэтов значение этих формулировок более сложно. Эти штампы подвергаются деидиоматизации, в них актуализуется изначальная семантика, вносящая в текст дополнительные краски и оттенки.
Наконец, такие определения могут употребляться в своем собственном абсолютно прямом - значении, предельная буквальность которого иногда порождает особые экспрессивные смыслы, более сильные, чем любой эпитет. Вот, например, фрагмент рассказа одного великого актера - А.А. Остужева - о другом - Томмазо Сальвини (оба, кстати, прославились в роли Отелло):
Билеты расхватаны в тот же час, нельзя достать ни за какие в мире блага, потому что мальчишки-перекупщики сегодня сами будут смотреть Сальвини.
Театр переполнен за час до начала. В сущности он мог бы уже не играть: в зале атмосфера триумфа.
Наконец пошел занавес (...) И не успел мелькнуть в кулисе край плаща Отелло, весь черный, Сальвини стремительно вышел и остановился посреди сцены, положив руки на эфес сабли ... Аплодисменты как срезало! И сразу: топот! крики! мяуканье! (...) Все ревет!!!
Он понимает: случилось нечто ужасное! ... Что???!!! (...)
У него белые руки! ... Он забыл их нагримировать! ...
Другой бежал бы со сцены! .. Из города!.. Из Италии!.. Но этот?..
Затем рассказывается, как Сальвини укротил публику, доиграл сцену и ушел. В начале второго акта у него снова были белые руки, что исторгло у зрителей новые крики негодования.
Тогда совершенно спокойно - под рев толпы - Сальвини одну за другой снял с рук - белые перчатки и отдал солдату!.. У него черные руки! (...) Буря аплодисментов вознаградила его за находчивость
И.Л. Андроников. Ошибка Сальвини
Затем Сальвини многократно повторяя этот трюк, внушил публике, что и на самом первом представлении (во Флоренции) он не ошибся. Итак, в рассказе Остужева эпитета нет, но есть экспрессема. Добавим, что она максимально усиливается интонациями. Остужев был почти глух и поэтому излагал свою историю в своеобразнейшей манере (в устной форме этого рассказа Андроников ее блестяще спародировал).
Другой вид переноса значения - метонимия, то есть переименование по принципу сложности. В высокой поэзии метонимия часто выступает в форме эмблематичной символики, аллегории неметаморфического типа: корона, скипетр, престол и т. п. - верховная власть, лавры - слава, Пегас вдохновение и др. Например:
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
А.С. Пушкин. Воспоминания о Царском Селе
Наболее очевидные метонимии - "скипетр" и "великая жена", то есть императрица, то есть Екатерина П. В первых трех элементах выстроенного ряда в той или иной форме присутствует метонимия. Чтобы она возникла и в последнем наименовании, нужно перейти на синтаксический уровень - например: "При Екатерине II к России был присоединен Крым".
В своей интересной и глубокой статье, предваряющей сборник "Теория метфоры", Н.Д. Арутюнова разграничивает метафору и метонимию, в том числе по такому признаку: "метонимия обращает внимание на индивидуализирующую черту, позволяя адресату речи идентифицировать объект, выделить его из области наблюдаемого, отличить от других соприсутствующих с ним предметов, метафора же дает сущностную характеристику объекта (...) Можно сказать: "Вон та голова - это голова" или "Эта шляпа - ужасная шляпа", где имена голова и шляпа получают в субъекте метонимическое (идентифицирующее) прочтение, а в предикате - метафорическое"22, то есть подлежащие указывают на головной убор или на большую голову как отличительную чету объекта, а сказуемые - на умного или рассеянного (недалекого и т.п.) человека.
Это, конечно, не значит, что метонимии чужды указания на сущность объекта. Если мы, например, выделяем какую-то деталь одежды - ту же шляпу это может свидетельствовать о вкусах человека, о котором мы говорим. Ведь чаще всего при такой метонимии мы отмечаем не случайные, а наиболее яркие, характерные приметы человека, сущность которого воплощается в них опосредованно.
Некоторые формы метонимии основываются на передаче самого главного в предмете, например:
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в граненом хрустале
А.С. Пушкин. Евгений Онегин
Автору нет дела до формы, внешнего вида, цвета, размеров прелестных безделушек из онегинского кабинета. Важно просто указать на любовь героя-сибарита к комфорту. Кроме того, употребление вещественных существительных может подчеркивать политэкономические пристрастия Онегина (для которого Адам Смит - кстати, тоже метонимия - тоже предмет роскоши). Кроме того, вещественные существительные как бы указывает на материал, из которого "лепится" быт Онегина.
Чаще всего мы имеем дело с синекдохами - то есть с метонимическими заменами точного названия гипонимом или гиперонимом, соответственно: более узким или более широким на именованием. Примеры гипо-нимической синекдохи соматизмы, т. е. обозначение человека его органом: "злые языки", "рабочих рук не хватает". Употребляющий соматизмы как бы отказывается видеть людей, личности: его интересуют только их функции, действия, иногда - угроза, исходящая от них. Гипонимические синекдоки часто бывают штампами, чаще газетными: "белые воротнички", "лучшая ракетка мира", "первая перчатка" (чемпион по боксу) и т. п. Метонимические значения могут совмещаться с прямыми. Возникающая при этом амфиболия (двусмысленность) иногда производит юмористический эффект:
- Весь мир без ума от этого тенора.
- Что, такой голос?
- Нет, такой тенор.
Мир "без ума" не от его пения.
Примеры гиперонимических синекдох - разнообразные канцеляризмы: "строение", "жилище" вместо "дома", "животное" вместо конкретного видя и т. п. Книжные гиперонимы, напр., "смертные" вместо "людей", могут употребляться в ироническом смысле. Замена человека его синонимом названием должности, общественного положения в целом - позволяет избежать тавтологии, вносит в текст различные эмоционально-смысловые оттенки: серьезности, официальности, укоризны, пиететности и т. д. Приведем примеры из романа Н.М. Соротокиной "Трое из навигацкой школы": "Помолчи, курсант (Белов - А. Ф.), - грустно сказад Лядащев", "- В путь, гардемарины! Нас ждут великие дела! - крикнул, выйдя на крыльцо, Никита", "Ого, - подумал Бестужев, - лейб-медик (Лесток) обижаться изволят, что ему взятку предлагают", "Двор ждет, что он, вице-канцлер (Бестужев), на колени бросится перед государыней" (Елизаветой).
Сопоставление человека с историческим лицом или вымышленным персонажем может быть метафорическим (Венера и Аполлон - о красивых людях), так и метонимическим, если ведет себя таким же образом (зоил -злой критик). Иногда грань между тем и другим весьма условна. Вот как А. А. Блок пишет о своем отце в молодости:
Его заметил Достоевский.
"Кто сей красавец? - он спросил
Негромко, наклонившись к Вревской:
Похож на Байрона". - Словцо
Крылатое все подхватили,
И все на новое лицо
Свое вниманье обратили (...)
(...) И в дом к ним приглашен
Наш новоявленный Байрон.
И приглашенье принимает (...)
И книжной крысой настоящей
Мой Байрон стал средь этой мглы;
Стяжал отменные хвалы
А. А. Блок. Возмездие.
Достоевский отметил сходство отца А.А. Блока с Байроном (метафора), но дело, видимо, было не только во внешем облике, в "дендизме" молодого ученого, но и в его поведении (функциональный перенос, метонимия).
Подобные сопоставления - с добавлениями "новый", "наш", "российский", "нашего века" и т.п. - типичны для высокого стиля и публицистики - напр.: князь Святослав - "сей Александр нашей древней истории"; Ермак "российский Пизарро, не менее испанского грозный для диких на родов, менее ужасный для человечества" (Н.М. Карамзин. История государства Российского), "валькирия революции" (А. Коллонтай - заглавие книги А. Ваксберга).
И последнее, хотя сказать можно еще о многом. Сфера употребления слов с переносным значением понятна: это литература, публицистика и разговорная речь. Напротив, официально-деловые и научные тексты, видимо, должны опираться на прямые значения слов. Однако это не совсем так. Во-первых, в этих стилистичестих системах используются языковые мета форы: "волны", "квадратный корень", "ядро атома", "связи" (экономические, политические, межатомные и т. п.), "рынок", "оборот товаров", "глубокоуважаемый" и т. п. Неязыковые метафоры, эпитеты, метонимии, прозопопеи воспринимаются как нарушение норм этих стилей. Переносные значения часто встречаются в "канцелярите", т.е. в извращенном варианте официально-делового стиля: "моральное разложение", "заострить вопрос", "смерть вырвала из наших рядов", "в свете постановлений" и т.п.
Они живут спеша,
У вас свои законы,
Особая душа.
Они спешат меняться,
Являя все цвета;
Поблекнут - обновятся,
И в том их красота.
Все радужные краски. Все, что чарует взгляд, Желая вечной сказки, Они в себе таят.
И сказка длится, длится
И нарушает плен.
Как сладко измениться,
Живите без измен!
К.Д. Бальмонт. Слова - хамелеоны
Иногда повышение и понижение могут сочетаться, как в следующем рассуждении об эволюции материи:
Все вначале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь внутренне, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением, до перехода в неорганическую "Нирвану".
К. Леонтьев. Византизм и славянство.
Леонтьев (по образованию врач) нередко прибегает к банальному сравнению общества с организмом (кстати, то же самое делает его последователь - Л.Н. Гумилев), и это можно трактовать как понижение ранга. Но метафора "неорганической "Нирваны" - то есть одухотворение косного вещества - это, безусловно, возвышенный образ.
Видимо, повышением статуса следует считать сравнение живых существ с артефактами - созданий природы с созданием человеческих рук, то есть тем, чего природа сотворить не может, - особенно если артефакты обладают высокой социальной значимостью. Напр., Ю.К. Олеша, "на старости лет открывший лавку метафор, восторгался образом И.Л. Сельвинского, сказавшего о тигре: "Ленивый, как знамя":
(...) это блистательно, в силу Данте. Чувствуешь, как (...) поэт, увидев много красок, чувствовал, что есть еще... еще есть что-то. Глаза раскрывались шире, и в действительно жарких красках тигра, в его бархатности поэт увидел "ленивое знамя".
Ю.К. Олеша. Ни дня без строчки
Примером повышения можно считать и осмысление реальных явлений или материальных артефактов через духовные ценности, продукты ментальной деятельности:
Как и слова, вещи имеют свои падежи. Чернышевский все видел в именительном
В.В. Набоков. Дар
Перенос может осуществляться и между явлениями одного порядка -например, природными феноменами. Вот определение Луны:
Жемчужина небесной тишины
На звездном дне овьюженной лагуны!
М.А. Волошин. Lunaria
(сопоставляются море и небо, низ и верх, глубина и высота; "материализации" этих понятий - жемчужина и Луна). В другом тексте, глядя на землю, глаз Луны
Видит: радуг паутина
Почернела, порвалась.
В малахиты только тина
Пышно так разубралась
И.Ф. Анненский. Конец осенней сказки
КТ здесь подчеркивают непрочность красоты и прочность, твердость далеко не прекрасного.
Сравниваться могут и артефакты или произведения искусства:
Ты, словно незаконченная ода,
В суровом высечен известняке
Бен. К. Лившиц. Баграт
- речь идет о грузинском храме.
Для художественной литературы типично осмысление человека через призму иной эпохи, другой социокультурной среды:
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов
М.И. Цветаева
Аналогичный образ, но более откровенно "окультуренный":
Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно;
В могилу заодно сойти с ней не обидно;
Но каково-то тем, кому судьба - стареть
И ждать, как подрастут иные поколенья
И окружат собой их, ждущих отпущенья,
Последних могикан, забывших умереть!
К.К. Случевский. Будущим могиканам
Сонет Случевского посвящен людям, не растратившим высоких нравственных ценностей и потому "дико" смотрящимся на фоне воинствующего и торжествующего бесстыдства.
Образ, противоположный по значению, но тоже передающий смысл "архаичности" писателя, не вмещающегося в свою эпоху:
Я - конквистадор в панцире железном
Н.С. Гумилев.
И, наконец, в художественных текстах сильный эффект производят комплексы КТ - например:
И пред царевичем знакомый призрак встал,
Как воплощенный гнев, как мщение живое ...
Угрозой тайною пророчило былое:
"Не может он простить! Не для того он звал!
Нещадный, точно смерть, и грозный, как стихия,
Он не отец! Он - царь! Он - новая Россия!
П.Д. Бутурлин. Царевич Алексей Петрович в Неаполе
Этот вихрь образов передает хаос мыслей героя. Неясно, кто или даже что - царь Петр I. Это лишь сумбурные мазки, из которых слагается только намек на образ. Петр ужасен, потому что неопределим. Особая экспрессивность текста проявляется в том, что, стилизуя эстетику XVIII в., автор использует не столько метафоры, сколько аллегории. В отличие от метафоры, аллегория эмблематична, тривиальна, сравнительно бедна смыслом, а главное стабильна. Царевич Алексей, пытаясь хоть как-то осмыслить свое драматическое положение, ищет каких-то устойчивых понятий, но ясности не достигает, все рушится.
Некоторые поэты используют композиционный принцип ревю, нанизывая один образ на другой. Эти образы идут потоком, создавая впечатление детального, разностороннего, может быть, даже исчерпывающего раскрытия темы:
Не то копыт, не то лопат
Стук: о косяк - костыль.
Земля была суха, как склад,
Почуявший фитиль! (...)
Осточертевшая лазорь
(С нее-то и ослеп
Гомер!)
... была суха, как соль,
Была суха, как хлеб
Тот, не размоченный слезой
Паек: дары Кремля.
Земля была - перед грозой
Как быть должна земля (...)
Безостановочный - не тек
Пот: просыхал, как спирт.
Земля была суха, как стог,
Была суха, как скирд.
Ни листик не прошелестит
Флажок повис, как плеть.
Земля была суха, как скит,
Которому гореть.
М.И. Цветаева. Перекоп.
Цветаева максимально концентрирует семантику сухости и подводит читателей к мысли о неизбежности пожара.
КТ, близким к сравнению, является метаморфоза, то есть превращение, троп, чаще всего оформляемый творительным падежом: "глядеть орлом", "лететь стрелой", "виться ужом" и т. п. Это отголоски "мифологического мышления". По поводу таких строк А.А. Ахматовой, как:
Еще недавно ласточкой свободной
Свершала ты свой утренний полет,
В.В. Виноградов пишет: "Все эти превращения созерцаются героиней как реальность. Стало быть, здесь дело не в языковых метафорах, а в способе восприятия мира16.
Такие же рефлексы (отражения) архаического мышления и мировосприятия видны в олицетворении (прозопопее, персонификации): в метафорическом оживлении косной природы:
Взгляни, как злобно смотрит камень (..)
Он скроет жгучую обиду,
Глубокое бешенство угроз,
Он промолчит, он будет с виду
Неподвижен, как простой утес17
Н.С. Гумилев. Камень
или в одухотворении живой, но не мыслящей:
Здесь кипарис - ближайший друг березы,
Здесь льнут к рябине винограда лозы,
Здесь нам являет благородный нрав
Союз дерев, сотрудничество трав.
С.И. Липкин. Нестор и Сария.
Прозопопея - не столько троп (прием), сколько восприятие действительности (вообще или в данный момент), мировоззрение или мироощу-щуние, реализуемое различными способами, включая метафоризацию.
Последняя лежит в основе эпитета. Подчеркиваем: эпитет - не любое, а именно образное, метафорическое определение: "холодная и блестящая храбрость" (А.С. Пушкин), "черное ерничество" (А. Вознесенский).
В.П. Москвин подразделяет разновидности этой фигуры 1) по характеру номинации - на "эпитеты с прямым значением" (желтый луч, зеленый лес) [эти случаи требуют оговорок, ибо они не во всех контекстах являются эпитетами А.Ф.], метафорические (золотой луч) и метонимические (зеленый шум), 2) по семантическому параметру - на цветовые (лазурное небо, янтарный мед), оценочные (золотой, серебряный век) и др.; 3) по структурному - на простые (дремучий лес) и сложные (пшеннчно-желтые усы, черногривый конь); 4) по степени освоенности языком - на общеязыковые (белая береза, лазурное море) и индивидуально-авторские: нецензурная погода (Чехов); 5) по степени устойчивости связи с определяемым словом - на свободные (синие глаза) и постоянные (туманный Альбион, светлое будущее) и т.д. С эпитетами связаны фигура смещения (эналлага) (белый запах роз, срав. запах белых роз), антономасия и др.18
Эпитеты бывают синестетическими (синестезия - объединение различных чувств - зрения, слуха, вкуса и др.); наиболее примитивные примеры: "тяжелый взгляд", "сладкий голос"; есть образы интереснее: "эфирно-прозрачная музыка" (П.И. Чайковский о "Руслане и Людмиле"), "горячий свист" пуль (в "Тихом Доне" М.А. Шолохова), "неуютная жидкая лунность" (С.А. Есенин), "гремящая тьма" (Ф.И. Тютчев), "тихая, какая-то конфетная сладкая боль" (в "Голубых песках" Вс.Вяч. Иванов), "острый, жаркий, сухой аромат" (А.И. Куприн). Синестетический эпитет говорит о напряженности человеческих чувств, об эмоциональном подъеме, об активном восприятии мира и т.п.
Иногда эпитет весьма неудачно именуется "перенесенным"19 - потому что, эпитет - это уже перенос значения. Здесь имеется в виду эналлага - перенос определения с предмета на другое слово, которое относится к этому предмету. Например, в уже упомянутой формулировке Л.М. Гурченко "мое взрослое детство" "взрослеет", разумеется, не детство, а героиня мемуаров. Справедливости ради следует отметить, что во многих случаях эпитет и рождается при таких перенесениях. В словосочетании "взрослая Людмила Гурченко" не видно ничего иносказательного. Если мы уточним, что речь идет о девочке, возникнет смысл метафоричности и оксюморонности - очень слабый и почти неощутимый, поскольку "взрослая девочка" -дважды устойчивое выражение: как идиома и языковая метафора. Но когда мы перенесем значение "взрослости" с девочки на ее детство, метафоричность и оксюморонность этого определения резко усилятся. К этим приемам добавляется прозопопея.
В двух близких по смыслу формулировках:
Что так же трогательно-юно, Как ваша бешеная рать?
М.И. Цветаева. Генералам двенадцатого года
Дней моих безумная орда
Н.С. Тихонов
эналлага передает семантику единства и, если можно так выразиться, "сверх-единичности". Например, "ваша бешеная рать" - это не "рать бешенных" офицеров. Каждый из них по отдельности может быть сколь угодно неистов, но это качество как бы выходит за пределы личности. Оно объемлет всех, это их ореол, или "аура". Во втором примере нет конкретных "безумных" дней - есть нескончаемый поток "безумия" молодости.
Эпитет чисто базируется на энантиосемии, то есть за счет иронии приобретает противоположное значение. Когда позитивная семантика меняется на негативную, возникает антифразис:
- Отлично-с, - поспокойнее заговорил он (Преображенский - А. Ф.) (...) Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
- Что ж ему говорить... Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
М. А. Булгаков. Собачье сердце
Ирония, направленная в противоположную сторону, называется астеизмом. Можно взять пример из того же "Собачьего сердца": "потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке".
К астеизму подходит определение "уничижение паче гордости" -например:
- Полноте, Генрих, я всего лишь бестолковая, старая женщина. Все, что я могу, - это молиться и каяться (...). Я мыслю категориями другого века. Да и что такое мудрость стариков? Это подозрительность, и только. Чтобы старая Екатерина (Медичи - А. Ф.) в своем возрасте, дала сколько-нибудь пригодный совет! Полноте, сын мой, это невозможно.
А. Дюма. Графиня де Монсоро
И в том же романе антонимическое сочетание астеизма и антифразиса:
- Вот вы, господин Шико, - сказал Келюс, - распекаете нас тут на все корки, а два часа тому назад сами (...) кричали, как мы.
- Я?! - воскликнул Шико.
- Конечно, кричали "Смерть анжуйцам!" и при этом колотили по стенам шпагой.
- Да ведь я, - сказал Шико, - это совсем другое дело. Каждому известно, что я -дурак. Но вы-то, вы ведь люди умные.
Иронический эпитет может выражать различные эмоциональные оттенки например, сарказм:
- Я еще вчера сказала вам, - продолжила Настя, - что не могу быть вашей женой. Вы видите: меня не хотят у вас (...) Вы сами, хоть и не раскаетесь потом, потому что вы великодушнейший человек, но все-таки будете несчастны из-за меня... с вашим добрым характером...
- Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с! так, Настенька, так! -поддакнул старик отец (...) - именно, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.
Ф.М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели
Ежевикин, произносящий последнюю реплику о полковнике Роста-неве, конечно, порицает этого в целом прекрасного человека за безволие, дорого стоящее в том числе и его, Ежевикина, дочери. В иронию входит множество смысловых полутонов, и при лингвистическом анализе их нужно выявлять.
В состав иронии включается и гиперболический компонент - например:
Так вот, вам, как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда открытие получилось, вы сами знаете - какое (...) Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге, Москва беснуется... Ну, а практически что? Кто теперь перед нами?
М.А. Булгаков. Собачье сердце
Мы недаром приводим здесь такой обширный контекст. Его главный смысл в том, что профессор Преображенский - не "осел". Более того: он намного проницательнее всех остальных - и собеседника, И.А. Борменталя, и физиологов, которые "будут в восторге", но не увидят опасности в подобных евгенических опытах. Преображенский вполне трезво (хотя и с запозданием) оценивает свою работу, ее сильные и слабые стороны" Причем оценивает достаточно высоко. Он не просто не глуп, он и сам не считает себя таковым. Через астеизм Булгаков передает сократическую мудрость своего героя ("Я зная только то, что ничего не знаю"). Преображенский говорит о себе почти словами Фауста, с которым его сравнивают:
Я философию постиг,
Я стал юристом и врачом ...
Увы, с усердьем и трудом
И в богословье я проник,
И не умней я стал в конце концов,
Чем прежде был... Глупец я из глупцов!
Перевод Н.А. Холодковского
Астеизм отличается от антифазиса тем, что второй строится по модели "-А", или "анти-А", его смысл меняется на прямо противоположный, ни одна сема буквального значения не содержится в объекте характеристики (напр., в Швондере нет ничего "прелестного" - напротив, он отвратителен). Модель астеизма: "не А" В нем преувеличивается или доводится до абсурда вполне реальное содержание, присутствующее в данной ситуации в эмбриональном виде" Например, Ф.Ф. Преображенский - безусловно, не "осел", но он действительно стар и в самом деле совершил серьезную ошибку по принципу "На всякого мудреца довольно простоты".
В заключение рассмотрим вопрос об устойчивых фольклорных определениях. Обычно их относят к эпитетам без оговорок, но если мы условились считать эпитетами только метафорические определения, то следует определить, есть ли непрямое значение в таких формулировках, как "синее море", "белые руки" и т. п. На первый взгляд, нет, эти значения буквальны. Однако вот рассуждение Б.В. Томашевского: "В сказке о рыбаке и рыбке" Пушкина, когда старик приходит к морю, он находит море в разном состоянии, в зависимости от степени дерзкой настойчивости в просьбах старухи. Одно из этих состояний Пушкин определяет выражением "почернело синее море". Почему возможно такое сочетание? Потому что синее - постоянный эпитет, который выделяет некую типическую черту моря, а не характеризует его состояние в описываемую минуту. В выражении "почернело синее море" в системе народной поэзии (а Пушкин создает сказку именно в этом стиле) никакого противоречия нет. Подобные примеры встречаются в разных областях народного творчества. Так, когда говорится про арапа, то у него оказываются "белые руки", потому что белые - это постоянный эпитет народной поэзии, сопровождающий слово руки20.
Итак, эта проблема должна решаться в контексте. Если мы просто констатируем, что море синее, а руки - белые, это, конечно, не эпитеты. Определения становятся таковыми в системе народной поэзии, где их номинальное значение опустошается. В пушкинском примере определение "синее" приобретает еще и эстетическое значение, и мы полагаем, что в данном случае первоначальная семантика синего цвета здесь не приглушается, а, напротив, актуализуется. Когда море принимает "неестественный" для него цвет (оно не черное и не "иссиня-черное", а действительно какое-то неопределимо странное - неопределимость и передается столь противоречивой формулировкой), это гармонирует с противоестественностью старухиных претензий быть "владычицей морскою". Пока старуха остается в известных пределах "приличий", и море, хотя и меняется, но остается синим. Цветопись в данном случае - это сигнал перехода известных пределов естества.
Аналогичный пример - тоже из Пушкина - с другим названным эпитетом:
Вдруг она, моя душа,
Пошатнулась, не дыша,
Белы руки опустила.
Плод румяный уронила
"Физическим движениям героини соответствуют душевные движения автора. И вдруг забывается традицинность постоянного эпитета "белы руки", "постоянное" обнаруживает свою текучесть - и мы видим рядом с румяным яблоком мертвенную белизну царевниных рук"21. Можно было бы сказать, что, когда фольклорные эпитеты употребляются в художественной литературе, они максимально утрачивают свой буквальный смысл, но приобретают особую функцию - подключают авторский текст к народно-поэтической образной системе, подчеркивают экзотичность, "сказочность" сюжета и т.п. Но, как видим, у больших поэтов значение этих формулировок более сложно. Эти штампы подвергаются деидиоматизации, в них актуализуется изначальная семантика, вносящая в текст дополнительные краски и оттенки.
Наконец, такие определения могут употребляться в своем собственном абсолютно прямом - значении, предельная буквальность которого иногда порождает особые экспрессивные смыслы, более сильные, чем любой эпитет. Вот, например, фрагмент рассказа одного великого актера - А.А. Остужева - о другом - Томмазо Сальвини (оба, кстати, прославились в роли Отелло):
Билеты расхватаны в тот же час, нельзя достать ни за какие в мире блага, потому что мальчишки-перекупщики сегодня сами будут смотреть Сальвини.
Театр переполнен за час до начала. В сущности он мог бы уже не играть: в зале атмосфера триумфа.
Наконец пошел занавес (...) И не успел мелькнуть в кулисе край плаща Отелло, весь черный, Сальвини стремительно вышел и остановился посреди сцены, положив руки на эфес сабли ... Аплодисменты как срезало! И сразу: топот! крики! мяуканье! (...) Все ревет!!!
Он понимает: случилось нечто ужасное! ... Что???!!! (...)
У него белые руки! ... Он забыл их нагримировать! ...
Другой бежал бы со сцены! .. Из города!.. Из Италии!.. Но этот?..
Затем рассказывается, как Сальвини укротил публику, доиграл сцену и ушел. В начале второго акта у него снова были белые руки, что исторгло у зрителей новые крики негодования.
Тогда совершенно спокойно - под рев толпы - Сальвини одну за другой снял с рук - белые перчатки и отдал солдату!.. У него черные руки! (...) Буря аплодисментов вознаградила его за находчивость
И.Л. Андроников. Ошибка Сальвини
Затем Сальвини многократно повторяя этот трюк, внушил публике, что и на самом первом представлении (во Флоренции) он не ошибся. Итак, в рассказе Остужева эпитета нет, но есть экспрессема. Добавим, что она максимально усиливается интонациями. Остужев был почти глух и поэтому излагал свою историю в своеобразнейшей манере (в устной форме этого рассказа Андроников ее блестяще спародировал).
Другой вид переноса значения - метонимия, то есть переименование по принципу сложности. В высокой поэзии метонимия часто выступает в форме эмблематичной символики, аллегории неметаморфического типа: корона, скипетр, престол и т. п. - верховная власть, лавры - слава, Пегас вдохновение и др. Например:
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
А.С. Пушкин. Воспоминания о Царском Селе
Наболее очевидные метонимии - "скипетр" и "великая жена", то есть императрица, то есть Екатерина П. В первых трех элементах выстроенного ряда в той или иной форме присутствует метонимия. Чтобы она возникла и в последнем наименовании, нужно перейти на синтаксический уровень - например: "При Екатерине II к России был присоединен Крым".
В своей интересной и глубокой статье, предваряющей сборник "Теория метфоры", Н.Д. Арутюнова разграничивает метафору и метонимию, в том числе по такому признаку: "метонимия обращает внимание на индивидуализирующую черту, позволяя адресату речи идентифицировать объект, выделить его из области наблюдаемого, отличить от других соприсутствующих с ним предметов, метафора же дает сущностную характеристику объекта (...) Можно сказать: "Вон та голова - это голова" или "Эта шляпа - ужасная шляпа", где имена голова и шляпа получают в субъекте метонимическое (идентифицирующее) прочтение, а в предикате - метафорическое"22, то есть подлежащие указывают на головной убор или на большую голову как отличительную чету объекта, а сказуемые - на умного или рассеянного (недалекого и т.п.) человека.
Это, конечно, не значит, что метонимии чужды указания на сущность объекта. Если мы, например, выделяем какую-то деталь одежды - ту же шляпу это может свидетельствовать о вкусах человека, о котором мы говорим. Ведь чаще всего при такой метонимии мы отмечаем не случайные, а наиболее яркие, характерные приметы человека, сущность которого воплощается в них опосредованно.
Некоторые формы метонимии основываются на передаче самого главного в предмете, например:
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в граненом хрустале
А.С. Пушкин. Евгений Онегин
Автору нет дела до формы, внешнего вида, цвета, размеров прелестных безделушек из онегинского кабинета. Важно просто указать на любовь героя-сибарита к комфорту. Кроме того, употребление вещественных существительных может подчеркивать политэкономические пристрастия Онегина (для которого Адам Смит - кстати, тоже метонимия - тоже предмет роскоши). Кроме того, вещественные существительные как бы указывает на материал, из которого "лепится" быт Онегина.
Чаще всего мы имеем дело с синекдохами - то есть с метонимическими заменами точного названия гипонимом или гиперонимом, соответственно: более узким или более широким на именованием. Примеры гипо-нимической синекдохи соматизмы, т. е. обозначение человека его органом: "злые языки", "рабочих рук не хватает". Употребляющий соматизмы как бы отказывается видеть людей, личности: его интересуют только их функции, действия, иногда - угроза, исходящая от них. Гипонимические синекдоки часто бывают штампами, чаще газетными: "белые воротнички", "лучшая ракетка мира", "первая перчатка" (чемпион по боксу) и т. п. Метонимические значения могут совмещаться с прямыми. Возникающая при этом амфиболия (двусмысленность) иногда производит юмористический эффект:
- Весь мир без ума от этого тенора.
- Что, такой голос?
- Нет, такой тенор.
Мир "без ума" не от его пения.
Примеры гиперонимических синекдох - разнообразные канцеляризмы: "строение", "жилище" вместо "дома", "животное" вместо конкретного видя и т. п. Книжные гиперонимы, напр., "смертные" вместо "людей", могут употребляться в ироническом смысле. Замена человека его синонимом названием должности, общественного положения в целом - позволяет избежать тавтологии, вносит в текст различные эмоционально-смысловые оттенки: серьезности, официальности, укоризны, пиететности и т. д. Приведем примеры из романа Н.М. Соротокиной "Трое из навигацкой школы": "Помолчи, курсант (Белов - А. Ф.), - грустно сказад Лядащев", "- В путь, гардемарины! Нас ждут великие дела! - крикнул, выйдя на крыльцо, Никита", "Ого, - подумал Бестужев, - лейб-медик (Лесток) обижаться изволят, что ему взятку предлагают", "Двор ждет, что он, вице-канцлер (Бестужев), на колени бросится перед государыней" (Елизаветой).
Сопоставление человека с историческим лицом или вымышленным персонажем может быть метафорическим (Венера и Аполлон - о красивых людях), так и метонимическим, если ведет себя таким же образом (зоил -злой критик). Иногда грань между тем и другим весьма условна. Вот как А. А. Блок пишет о своем отце в молодости:
Его заметил Достоевский.
"Кто сей красавец? - он спросил
Негромко, наклонившись к Вревской:
Похож на Байрона". - Словцо
Крылатое все подхватили,
И все на новое лицо
Свое вниманье обратили (...)
(...) И в дом к ним приглашен
Наш новоявленный Байрон.
И приглашенье принимает (...)
И книжной крысой настоящей
Мой Байрон стал средь этой мглы;
Стяжал отменные хвалы
А. А. Блок. Возмездие.
Достоевский отметил сходство отца А.А. Блока с Байроном (метафора), но дело, видимо, было не только во внешем облике, в "дендизме" молодого ученого, но и в его поведении (функциональный перенос, метонимия).
Подобные сопоставления - с добавлениями "новый", "наш", "российский", "нашего века" и т.п. - типичны для высокого стиля и публицистики - напр.: князь Святослав - "сей Александр нашей древней истории"; Ермак "российский Пизарро, не менее испанского грозный для диких на родов, менее ужасный для человечества" (Н.М. Карамзин. История государства Российского), "валькирия революции" (А. Коллонтай - заглавие книги А. Ваксберга).
И последнее, хотя сказать можно еще о многом. Сфера употребления слов с переносным значением понятна: это литература, публицистика и разговорная речь. Напротив, официально-деловые и научные тексты, видимо, должны опираться на прямые значения слов. Однако это не совсем так. Во-первых, в этих стилистичестих системах используются языковые мета форы: "волны", "квадратный корень", "ядро атома", "связи" (экономические, политические, межатомные и т. п.), "рынок", "оборот товаров", "глубокоуважаемый" и т. п. Неязыковые метафоры, эпитеты, метонимии, прозопопеи воспринимаются как нарушение норм этих стилей. Переносные значения часто встречаются в "канцелярите", т.е. в извращенном варианте официально-делового стиля: "моральное разложение", "заострить вопрос", "смерть вырвала из наших рядов", "в свете постановлений" и т.п.