Фомичев Сергей. Пророчество Предславы

   — Пусть вернут меч, — громко, чтобы услышали все, произнёс Скоморох.
   Микифор кивнул. Его воины поспешили вернуть чародею клинок.
   — Теперь дайте им лошадей.
   Борис не стал дожидаться. Быстрым взглядом оценив животных, он выбрал лучшую, по его мнению, пару.
   — Беги чародей, спасайся, — сказал Скоморох. — Владыка считал тебя другом, а он разбирался в людях. Стало быть, ты неплохой человек.
   Сокол взобрался в седло. Попробовав лошадь, крутанулся на месте, после чего спросил:
   — А как же ты? Тебе нельзя оставаться с этой шайкой. Василий больше не защитит тебя. Давай с нами.
   — Решайся! — поддержал Борис.
   Скоморох отрицательно покачал головой и только сильнее прижал нож к горлу Микифора.
   Больше не медля, они погнали лошадей вскачь. Новгородцы, опасаясь за жизнь своего предводителя, остались на месте.
 
   Не зная, долго ли продержится Скоморох, беглецы сбавили ход, только проскакав вёрст десять в сторону Великих Лук.
   — Ты понял, кто это был? — спросил, отдуваясь, Сокол.
   — Крыса, этот Микифор, — ругнулся Борис. — Ну, попадись он мне, как-нибудь…
   — Да нет, я про второго, — уточнил Сокол. — Похож он очень на тех монахов, что шастали по Мещере, а однажды чуть не прикончили меня с мещёрским княжичем в Червленом Яру. Да и в тебя, я помню, стреляли под Муромом. Напомнил он мне тех монахов, вот только не пойму чем. Лицо вроде бы незнакомо. Может быть, взглядом или невозмутимостью своей. Заметь, он не вмешивался ни в разговор, ни в драку. Просто наблюдал свысока за всей этой вознёй.
   Борис пожал плечами. Зачарованную стрелу, что пробила его доспех, он не забывал, но с нынешней заварушкой сходства не находил.
   — Жаль Скомороха, — сказал княжич. — Тяжело ему придётся теперь.

* * *

   Многое случилось в пути. Они потеряли лошадей, добыли новых, и опять потеряли. Им приходилось биться с непонятными ватагами и явными разбойниками, ошибочно посчитавшими лёгкой добычей старка и юнца. Много дней спустя, когда они брели уже по родным краям, навстречу им выехал странный отряд.
   — Смотри-ка, чародей, твой Игрец, — узнал издалека Борис. — А что за женщина в его седле?
   — Это Эрвела, владычица овд, — ответил Сокол и уточнил. — Лесных дев по-вашему. Помнишь сражение у Сосновки? Она была там. А затем и на пиру у мещёрского князя.
   — Да мне не до того было, — произнёс княжич, а разглядев других всадников изумился. — А те двое, вурды, чтоб мне лопнуть!
   — Точно, вурды, — подтвердил чародей. — Мои приятели Быстроног и Власорук.
 
   — Хороши же у тебя приятели…
   — Тебе они понравятся, — улыбнулся Сокол. — Тот четвёртый Роман. Большущий пройдоха, но тоже мой товарищ. И судя по всему, они ищут меня.
   Так и оказалось.
   — Мы уже начали беспокоиться, чародей, — сказала Эрвела, как только они поравнялись. — У Мены руки волдырями покрылись, пока она разыскивала тебя ворожбой. Не вдруг удалось.
   Сокол представил княжича, которого друзья тоже узнали не сразу — под Сосновкой тогда много всяких князей воевало.
   — Ты всё-таки не послушал меня и ввязался в схватку, — продолжила владычица. — Чудо, что жив остался.
   — Давай-ка прогуляемся, — предложил Сокол. — Есть о чём поговорить.
 
   Оставив Бориса на вурдов и Рыжего, он прошёлся с Эрвелой вдоль дороги. Рассказал о том, что случилось в Пскове, выслушал, чем колдуны занимаются.
   — Мститель? — задумалась овда. — И твой змеевик оказался с ним связан? Этого я и боялась.
   — Калика мне кое-что разъяснил насчёт Чернобога.
   — Поверил теперь? — усмехнулась Эрвела.
   — Имею в виду, — отозвался Сокол. — Калика тоже не знал всего.
   Он помолчал, помянув товарища.
   — Надеюсь, ты передашь новости Мене и остальным.
   — Ты не вернёшься? — нахмурилась владычица.
   — Не теперь. В Мещере слишком мало сил, а я боюсь, что большой битвы не избежать. Князь же Константин может поднять несколько тысяч отборных бойцов. Хочу переговорить с ним. Его земель и людей напасть тоже касается.
   — Значит в Угарман?
   — Значит так.
   — Не знаю, чародей, вольному воля. Но я бы на твоём месте поискала племянницу Вихря. Уверена, она сохранила связь с колдуном, а значит, сможет помочь.
   — Елена? Что же мешает тебе самой её разыскать?
   — Представь себе, мы не можем. Она по-прежнему укрыта от нашего взора. И не только от нашего. Даже Мена почти ничего не смогла сделать.
   — А она хоть жива, Елена-то?
   — Среди мёртвых её нет. Мена утверждает, что под чужим небом Елена бродит. А большего не знает и она.
   Сокол задумался. Потом сказал:
   — Даже если Вихрь с Мстителем связан был, то его племянница-то каким боком замешана? А пока её искать будем, время напрасно потеряем. Нет, я в Угарман.
   Владычица хотела возразить, но только рукой раздражённо махнула.
   Разговор увял, они вернулись к остальным.
 
   Эрвела что-то сказала вурдам на незнакомом княжичу языке, и те бросились освобождать лошадей от поклажи.
   — Без владычицы они вряд ли потерпят нас на своих спинах, — пояснил Борису Власорук.
   Княжич расстроено взглянул на Эрвелу.
   — Ты не поедешь с нами? — спросил он. — Жаль, мне страсть как охота расспросить тебя о твоём народе.
   — У меня дела князь. В другой раз поговорим.
   Вспрыгнув с седло, она погладила Игреца. Тот коротко всхрапнул, и через мгновение лишь дорожная пыль оседала в том месте, где только что стояли четыре коня.

Глава шестая
Угарман

   Липкая удушливая жара нависла над миром, иссушая землю, вместе со всем, что на ней росло и всем, что по ней двигалось. Реки мелели, обнажая веками скрытое дно, мели превращались в острова, острова — в матёрую сушу. Брошенные корабли и лодки, намертво вросшие в песок, покрывали когда-то оживлённые, а теперь замершие великие торговые пути. Вода уходила из колодцев, и люди набирали затхлую и вонючую жижу из лесных болот да поганых оврагов. Но и такой, пополам с грязью, воды оставалось не много. Солнце выжигало всё живое, пока не скрылось за длинными хвостами гари лесных пожаров.
   Но никто уже не обращал внимания на свирепую засуху, сулящую полям небывалое бесплодие, на безумные пожары, пожирающие не только леса, но десятки сёл и сотни деревень, вместе со всеми их жителями, домами, скотом. Эти бедствия, которые в иной год посчитались бы карой небесной, которые непременно вошли бы в летописи и сказания, наравне с войнами и деяниями князей, теперь казались сущими пустяками, не стоящими даже случайно оброненного слова в разговоре за кружкой пива.
   Шла чёрная смерть. Вот об этом только и думали люди. Какая разница, что вызреет на полях, если по осени на них некому будет выйти? А пожары хотя бы не заставляют страдать несколько дней от кровавого кашля, наблюдая, как умирают вперёд тебя более слабые дети и старики.
   В городах наглухо закрывались ворота, не впуская ни единого человека, но смерть находила лазейку, и вот на погост тянулись первые подводы с гробами, а за ними уже выстраивалась бесконечная вереница следующих. И кладбищенские землекопы трудились, не ведая отдыха. Но то было только начало. Очень скоро переставало хватать и гробов и землекопов. И некому становилось хоронить тех, кто уже лишился семей. И трупы с ужасными язвами на лицах валялись посреди улиц, таились в опустевших домах. И тогда, по утрам, монахи волочили людей крючьями на церковный двор. Подле церквей рыли огромные скудельницы и, наскоро отпевая всех скопом, не перечисляя имён, хоронили по нескольку тысяч сложенных рядами тел. А потом приходил черёд монахов и священников. И понимание того, что защиты нет даже для божьих слуг, ввергало людей в безумие. И они бросали всё своё состояние, надевали рубища и ходили по улицам и дорогам, распевая молитвы.
   Это бич божий — решила большая часть людей и смирилась с неизбежным концом, а их смирение не позволяло бороться тем, кто пытался бороться.
   Но ещё не все земли оказались в объятиях смерти. Она только-только разворачивала свои крылья над миром. До всходных пределов страны доходили пока только жуткие слухи.
 
   Нижний Новгород. Август 6860 года.
 
   Три человека и два вурда ожидали переправы на песчаной косе называемой Стрелкой. На противоположенной стороне Оки, рассекая улицами зелёные холмы, стоял город.
   Широкая лодка отошла от княжеской пристани сразу, как только Борис подал вешкой знак, словно их появления здесь давно ждали. Два десятка вёсел часто и слаженно плюхались в воду и поднимались вновь, так что лодка приближалась быстро, мощными рывками, и скоро её нос уткнулся в песок. Не дожидаясь пока опустятся сходни, попрыгали на берег дружинники. Вслед за ними с пышной свитой князей и бояр, на Стрелку сошёл великий князь Константин Васильевич.
   Ожидая от отца выговора за самовольство с отъездом в Тракай, Борис такому торжеству немало удивился. А когда князь крепко обнял его, юноша и вовсе вздохнул с облегчением. Сын с отцом обнимались долго, не сказав друг другу ни слова. Молчали и все вокруг. Сокол с товарищами стоял в стороне, также в стороне держалось и окружение князя. Свита настороженно косилась на чародея и особенно на вурдов, а те, не испытывая перед вельможами никакого благоговения, только что язык боярам не показывали.
   — Не хватает запечённого бычка… — заметил Рыжий на ухо Быстроногу, но вурд притчу про блудного сына не знал и лишь пожал плечами.
   Князь, наконец, отстранил Бориса и взглянул на чародея.
   — Это Сокол, — Борис, обретя, наконец, дар речи, заговорил без умолку. — Он дважды спасал мне жизнь… Там такое творилось, ужас какой-то… Мы едва ноги унесли… Знаешь, нас там схватили какие-то выродки, новгородцы, между прочим… И это после того, как мы обороняли от нечисти Псков…Я пригласил Сокола в Нижний Новгород… Он может помочь нам справится с чёрной смертью…
   — Я знаю, — коротко сказал Константин, шагнув к чародею
   Они буравили друг друга взглядами, словно спорили, кто кого переглядит.
   — Знаешь? — удивился Борис. — Откуда?
   Вопрос остался без ответа. Князь поздоровался с Рыжим, кивнул, улыбнувшись, вурдам и пригласил всех на лодку.
   — Добро пожаловать!
   А потом, вновь обернувшись к Соколу, добавил:
   — Добро пожаловать на родину, чародей. Надеюсь, новый город тебя не слишком разочарует.
   — Ты, князь, и про это наслышан? — усмехнулся Сокол, но в усмешке его читалось неподдельное уважение.
   — Так, справился кое у кого… — ответил Константин.
 
   Они поднялись по сходням. Следом взошли князья да бояре, и последними, отпихнув лодку от берега, попрыгали дружинники. Бросая осторожные взгляды на непонятных спутников княжича, свита принялась поздравлять его со счастливым избавлением от опасностей и возвращением домой. Константин же, отозвав Сокола на нос, произнёс:
   — Здесь пока мало говорят об этом. Но замечают, что торговых кораблей с верхних земель приходит всё меньше, а товары становятся всё дороже. Торг хиреет, но как я понимаю, это не самая страшная беда.
   Он помолчал.
   — Чем ты можешь мне помочь, чародей? Ты можешь заговорить людей от язвы или исцелить тех, кто уже заболел?
   Сокол покачал головой.
   — Нет, — ответил он. — В противном случае я спас бы Калику. Но даже если и возможно найти средство против мора, я всё одно не в состоянии вылечить тысячи людей. У меня просто-напросто не хватит ни рук, ни времени.
   — А что тогда?
   — Если позволишь, князь, я изложу свои соображения через несколько дней.
   — Добро, — согласился Константин. — Через пять дней соберу совет. Хватит тебе пяти дней?
   — Вполне.

* * *

   Если в Пскове прибытие Сокола стало событием, о котором говорили всюду, то по Нижнему Новгороду не пробежало даже мелкого слушка. Далёкая пока беда людей волновала не слишком, они предпочитали заниматься более насущными делами. Торговали, строились, готовились к жатве, лишь самые дальновидные и хозяйственные подумывали о зиме. «Какой ещё мор, какой такой Мститель? — дивились люди на рассказы редких гостей из верхних земель. — Сказки всё это. Вроде тех, что про Кощея сочиняют».
   Другое дело двор.
   Приветливость и доброе отношение князя к заезжему чародею, не укрылось от внимательных глаз вельмож. Каждый встречный заверял его в своём расположении, и Сокол не мог понять, какие улыбки были искренними, а в каких скрывалась корысть. Здесь ничего нельзя было знать наверняка. За исключением, пожалуй, неподдельной ненависти Печёрского настоятеля Дионисия.
   Любопытство двора подогревала тайная комната, которую князь выделил Соколу в первый же день. В помещение никого не допускали, ни слуг, что прибирали палаты, ни даже князей. Сам колдун и его друзья-нелюди пропадали там днями и ночами. Вурды таскали доски, глину, песок, ещё что-то в мешках; чародей какие-то свитки, рукописи из княжеской сокровищницы…
   По двору поползли слухи. Одни говорили, что из глины и песка колдун мещёрский тварь лепит. Безобразную и непобедимую. Такую, что и Москва не устоит перед ней, и этот, как его, Черномор, который в верхних землях балует. Что, мол, выпустят тварь как раз после жатвы, дабы хлеба ненароком не побила, когда полями и лесами на Москву пойдёт.
   Другие утверждали, что знает-де Сокол секрет греческого огня. И во тьме сосуды им снаряжает. Потому как на свету чародейский состав горит, а через это весь Кремль спалить можно. Но придёт время, и в одну из ночей погрузят те сосуды на корабли и повезут на великую битву. Тогда и дружинам тревогу сыграют.
   Разузнать наверняка не удалось ни тем, ни другим. Не помогали расспросы окольные, не помогали (это ж надо!) и посулы. Что Рыжий, выходящий из тайной комнаты по локти в глине, что вурды, с шерсти которых свисали щепки и стружка, не проронили ни слова, а от серебра вежливо отказались. К самому колдуну с вопросами подходить боялись даже бояре, но при встрече многозначительно кивали, как бы намекая, что осведомлены куда лучше других.
   Сперва это Сокола забавляло, потом раздражать стало. Кремль вообще показался ему излишне суетливым местом — слишком много пустого шума, лести, хитрости. От суеты кремлёвской его Борис выручил.
   — А что, чародей, не пройтись ли нам по корчмам, как это мы проделали в Пскове? Послушаем, что народ говорит, о чём думает. Сам же учил меня, мол людей простых слушать полезно.
   — Ничего народ не говорит, — ответил Сокол. — А вот если город ты мне покажешь, буду признателен. Хочется посмотреть как здесь сейчас.

* * *

   Город продолжал строиться. Преображенский храм уже сиял медью, но множество других замыслов великого князя, только ещё начинали приобретать очертания. Отовсюду к кремлю и посадам подвозили лес, камень, железо. На башнях надстраивали новые ярусы, ров углубляли и расширяли, достраивали княжеские палаты и боярские хоромы. От знати не отставали и простые горожане. Посады расползались вширь, а возле монастырей возникали слободки. Дня не проходило, чтобы в городе не рубили новую избу.
   Сотни кораблей и лодок, стоящих по Оке и Волге, образовали огромный плавучий остров, простирающийся до середины обеих рек. Хлопали паруса, скрипели вёсла, бились друг о друга дощатые бока, весело переругивались кормщики и хозяева; пронзительно кричали чайки, кружащие над кораблями огромной стаей и подбирающие остатки людского изобилия. Ко всему этому примешивалось многоголосие торга, что не смолкало здесь даже во время строгих постов. Корабли и купеческие поезда приходили и уходили, но их всегда оставалось достаточно, чтобы торговля не затихала ни на один день. К добрым двадцати тысячам горожан, жителей посадов, слобод и пригородных поместий, добавлялось в иные дни не меньшее число приезжих со всего света купцов, их прислуги, крестьян из окрестных селений. И в этой мешанине языков, племён и нарядов нельзя было разобрать, кто есть кто. Самый большой на Руси торговый перекрёсток жил своей особенной жизнью. И даже грянувшее на землю бедствие не смогло ни на миг приостановить бурления.
   Для Бориса это был Нижний Новгород, новая столица суздальского княжества, главный город низовской земли и надежда отца на возрождение былого величия рода.
 
   Для Сокола это был Угарман — Новая Крепость, древняя твердыня его народа, которую чародей считал своей родиной. Город теперь стал совсем другим, иные дома, иные храмы, иные языки. Даже стены стояли не там где раньше.
   — Собственно Угарман вон там стоял, на соседнем холме. А на этом, где сейчас кремль, чародейское подворье было. Всё детство у меня здесь прошло. Каждый овраг излазил. А сейчас мало что узнаю.
   Сокол не столько Борису рассказывал, сколько сам вспоминал.
   — А ещё раньше на этом месте стояла древняя крепость. Настолько древняя, что никто не знает, какие силы обитали в ней до появления первых людей. Говорили, что жили здесь великаны онары, а может быть сами боги, которые, что-то не поделив, начали войну. В той войне разрушили крепость, покрыв гору жуткими рубцами оврагов. По ним я и лазил мальчишкой. Однажды серьёзно перепугался, когда на отзвук древней силы нарвался. Едва уцелел тогда, и до сих пор понять не могу, кого повстречал.
   Он огляделся, словно пытаясь найти тот самый овраг. Но, куда там!
   — Чародейское подворье и поставили на останках той крепости, а нынешний кремль уже на останках подворья встал. А вон там, был дом Инязора, правителя Угармана. Сперва-то я у него воспитывался. Воина он во мне видел, но чародеи позже настояли им передать на обучение.
   — Говорят, и Соловей-разбойник был среди твоих учителей? — спросил Борис.
   — Недолго, — нахмурился Сокол. — Слишком рано покинул он город. Кабы не сгинул Соловей, отстояли бы тогда Угарман.
   — А в наших песнях о нём нелестно отзываются.
   Сокол улыбнулся.
   — Не скажи. Даже в них почести ему отдают, — он припомнил и напел: — «А тут Соловью ему и славу поют, а й славу поют ему век по веку».
   Потом добавил мрачно:
   — Другим, а их сотни, что погибли в неравных боях, такой чести не досталось.
 
   Сокол помолчал.
   — Тяжело ходить по останкам предков, — вздохнул он. — Тяжело не узнавать мест, где в прежние времена играл, учился, жил. Всё здесь теперь по-другому.
   — Ты, наверное, должен ненавидеть нас, потомков тех, кто разрушил твой родной город? — произнёс Борис. — Должен ненавидеть народ, что захватил эти земли и теперь живёт, словно всегда здесь жил…
   — Нельзя ненавидеть народ, — возразил Сокол. — Сколько поколений считает этот город своей родиной? И они правы. А тех, кто повинен в злодействе, давно уже нет. Я не забыл обиды, но не собираюсь жить ею. Не то придётся уподобиться Мстителю и вымещать злобу на невиновных…
 
   Невесёлая получилась прогулка.

* * *

   Бычок, про которого заикнулся Рыжий, всё же объявился. На пятый день, после торжественной службы в храме за благополучное возвращение Бориса из странствия, Константин устроил застолье.
   Вышло оно многолюдным. Всякий князь и боярин счёл за должное явиться. А где старшие собираются, туда и молодёжь завсегда тянет. Заметив среди нижегородцев знакомцев по битве возле Сосновки, Рыжий с вурдами поспешили к ним. Проходя мимо Румянца, Быстроног не удержался, клацнул зубами над ухом и подмигнул отпрянувшему в испуге парню.
   — Здоров, боярин!
   Пока тот искал достойный ответ, вурда и след простыл.
   Приглашённый народ быстро сообразил, что пирушку князь затеял необычную. Возвращение блудного сына — повод, не больше. Заметили, что еды на столах довольно, а хмельного совсем ничего — горло промочить хватит, но набраться не получится. И гости необычные. Взять хотя бы колдуна мещёрского, что с княжичем из Пскова пришёл. Где это видано, чтобы православный князь чародеев привечал, подле себя усаживал? А Константин усадил, чем лишний раз подтвердил высокое положение того при дворе. Да и не один чародей к застолью пришёл, вместе с прислужниками своими волосатыми пожаловал. Ну, этих хоть подальше от набольших посадили, к боярским сынкам. А ещё рядом с князем настоятель Печёрский уселся, волком на колдуна глядя. Нечасто и священники на пиры хаживают. Ох, задумал что-то Константин Васильевич.
 
   Дионисий с первого дня невзлюбил Сокола. Слишком уж вызывающим показалось ему внезапное появление и хороший приём поганого колдуна на княжеском дворе, давно и надёжно приведённом в лоно православной церкви. Священник избегал встреч с Соколом, а если случайно оказывался с ним в одном месте, то с вызовом уходил. Чародей только плечами в ответ пожимал, но было заметно, что ему это не слишком нравилось.
   Сейчас же Дионисий князю перечить не стал, сел, где тот предложил. И чародей, воспользовался случаем, чтобы поговорить с непримиримым настоятелем. Благо оба ели умеренно, ртов не забивали.
   Священник выглядел столь грозно и неприступно, что Сокол даже изменил своей давней привычке обращаться к отцам церкви исключительно по их мирским именам.
   — Послушай, Дионисий, — сказал он, отставив кубок с разбавленным вином. — Я наслышан о твоём упорстве в вере и не пытаюсь смягчить его. Будь уверен, что и я этого не сделаю. Но давай оставим взаимную неприязнь до лучших времён. Наши разногласия не должны помешать борьбе с чёрной смертью…
   Дионисий долго буравил чародея взглядом, даже дёрнулся было встать и уйти, не сказав ни слова, но потом вдруг передумал.
   — Союз с дьяволом? — прошипел игумен. — Это может стоить дороже, чем смерть, пусть даже и чёрная. Это может стоить спасения души.
   Константин прислушивался, хотя и делал вид, что увлечён весёлым рассказом князя Волынского.
   — Не знаю, что ты подразумеваешь под дьяволом, под спасением, — возразил Сокол. — Но того, кто угрожает сейчас нашей земле, выпустили в мир твои единоверцы. Что это, как не союз с дьяволом? О каком спасении души можно вести речь, пользуясь услугами подобных тварей? И, кстати говоря, агарян тобою ненавистных, кто сюда привёл, не припомнишь ли?
   — Тому, кто совершил это, воздастся сполна, — спокойно произнёс Дионисий, ощущая над поганым колдуном духовное превосходство.
   — Воздастся? На страшном суде, надо полагать? — мрачно заметил Сокол. — Прекрасно! А как на счёт тысяч людей, которые умирают уже сейчас, и будут умирать дальше, пока ты уповаешь на божественный суд? Калика оказался честнее тебя, он поднял людей на борьбу и погиб, пытаясь защитить город. Он не думал тогда о лишнем пятнышке на белоснежном одеянии своей души, и бился со мной бок о бок…
   Сокола трудно вывести из себя, но, непробиваемому Дионисию, это почти удалось. Он по-прежнему смотрел на чародея с той спокойной ненавистью, с какой смотрят сильные духом, приговорённые к смерти люди на своих палачей. Но неожиданно взгляд священника потускнел, правоверная ярость куда-то ушла.
   — Союза не будет! — резко заявил Дионисий. — Но и мешать тебе мы не станем, как не мешаем знахаркам и ведунам врачевать в деревнях.
   — А вы сами? — настаивал Сокол.
   — А мы будем вести собственную войну, — сказал Дионисий. — Нашу войну, в которой подобным тебе не может быть места.
   После этого он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
   — Что ж, видимо, большего от него не добиться, — буркнул Сокол, возвращаясь к вину.
 
   До сих пор неспешно объедая мясо с рёбрышек и беседуя с Волынским о самых разнообразных пустяках, Константин, вдруг, поднял руку и, дождавшись тишины, произнёс:
   — Всё лето нас беспокоили тревожные слухи, что приходили с западной стороны. О вымерших городах и пустых дорогах, о жутких тварях и недобрых пророчествах… Страшное бедствие обрушилось на людей. Нечеловеческое бедствие…
   А пять дней назад из тех краёв вернулся Борис. Вернулся не один — с друзьями. И слухи перестали быть слухами. Немало жуткого услышали мы от сына моего и спутника его — чародея. Но и надежду вселил в нас их рассказ. Ибо оказалось, что зло уязвимо. Что с ним можно бороться. Нужно только знать как.
   Он улыбнулся.
   — Многие гадали, что скрывает чародей в той комнате, куда никого из вас не впускали. Я и сам там ни разу не появлялся. И вместе со всеми пребываю в неведении.
   Константин Васильевич поднялся из-за стола.
   — Но сегодня пришло время поговорить…

* * *

   Русские князья рисованных карт не знали. Да и надобности такой у них не возникало. Мыслили правители путями водными и сухими — реками да дорогами. А межевались городами и тяготеющими к ним селениями. Чёткие границы проводили лишь там, где города стояли плотно, а населения проживало много.
   Потому хватало князьям да купцам и словесных описаний, чертежей земельных. Мир представлялся им не плоской равниной, но клубком путей с узелками городов и перекрёстков. И верно, глупо мерить тропу через топи и полноводную реку одними и теми же вёрстами.
   Немало побродивший по свету Сокол, рисунки изображающие земли и страны, ценил. Совсем не зря боги на небесах обитают — удобно им с высоты наблюдать за всем сущим. И карты позволяли людям хоть в этом с богами сравняться. Но чародей дальше пошёл. Видеть не видел, но слышать доводилось, будто некоторые из далёких властителей заказывали себе не рисованный на коже чертёж, а выполненное из глины и песка точное подобие окрестных земель.
 
   Используя описания, что нашлись в Кремле, но главным образом собственную память, Сокол создал настоящее чудо. Почти половину комнаты занимал огромный, сколоченный из досок помост. На нём разместилось всё Низовское княжество, вместе с прилегающими землями, со всеми большими и малыми городами, крепостями, сёлами, дорогами. Груды песка и глины в точности воспроизводили неровности, как то горы, русла овраги. Веточками обозначились леса, мхом — луга и поля, синими лоскутами — реки с озёрами…