Страница:
Сразу за посадом возвышалась Борисова Стена, защищающая Борисов Город, или иначе Застенье. Её прясла и стрельницы сложены были из белого камня. В самом Борисовом городе располагались дома наиболее зажиточных горожан, княжьи палаты, пустующие сейчас по причине отсутствия князя, а также большой, раскинувшийся на четверть города, торг. И только за Борисовым Городом начинался собственно Кром. Он был разделен надвое. Сперва Довмонтова Стена, закрывающая небольшой Довмонтов Город, со множеством церквей, служебных домов, гридниц, подворий. А за ним Перси — грудь города — главная стена Детинца и основа всей обороны. Пробейся враг через три предыдущих стены — в Перси он упрется окончательно. Неприступной считалась эта твердыня. Не одному врагу ещё не покорялась. Стена Персей возвышалась над всеми прочими, а пред нею даже не вырыт, а высечен был в скале внушительный ров, называемый Гребля.
— Думаем и пятую стену поставить, — доложил монашек. — Великую Окольную. Для защиты слободок Полонища и Запсковья. Вот только серебра пока не хватает. Бояре и купцы жмутся — на что, мол, им Полонище — а сами слободские небогаты.
Но не красотами города и не его укреплениями любовались сейчас путники. Да и любовались совсем не то слово. Они мрачно и тревожно взирали.
Над городом бездвижно висела огромная свинцовая туча. В клубящемся её чреве изредка мелькали сполохи. И хотя молнии не били вниз, возникало ощущение, что город был под прицелом. Закрытый от солнца могучей тенью он погрузился в сумрак. И лишь золотой купол Троицкого Храма горел в окружении тьмы ярче обычного, отражая скудный рассеянный свет. Белокаменная громадина храма походила на былинного витязя, вышедшего на бой в золоченом шлеме. Золото на чёрном смотрелось красиво, даже величественно, и все кроме чародея, почти одновременно перекрестились.
— Знать бы, что там сейчас творится, — произнёс Сокол. — Может, в городе и людей-то не осталось. Может, уже вымерли все.
— Чего гадать, — спокойно возразил архиепископ. — Приедем на место и всё узнаем.
— Прознаем, проведаем, железа отведаем, — вставил Скоморох.
Василий никогда не затыкал своего придворного скомороха — не для того и заводил, чтобы затыкать, но сейчас посмотрел на него с явным раздражением.
Тронуться с места никто не решался. Дорога, что извиваясь среди холмов, исчезала в пригородных слободках, была совершенно пуста. И это настораживало. Не может такого быть, чтобы из города не бежали. Псковичи народ храбрый, но ведь далеко не каждый человек готов умереть, защищая дом и семью, иные видят спасение в бегстве. Толпы беженцев всюду и во все времена заполняли пути, уводящие подальше от мест сражений. А здесь совершенно пустая дорога. И не просёлок какой-нибудь, а самый что ни на есть оживленный новгородский путь.
Но вот со стороны города донёсся могучий гул вечевого колокола, и все сомнения разом исчезли. Значит, есть ещё, кому помогать. Стало быть, не пал под натиском зла древний Псков. Отряд тронулся, а молодой княжич с трудом сдержался, чтобы не рвануть к городу, оставляя далеко позади повозку архиепископа и всю его свиту.
— Значит, время на сборы у них было, — подумал вслух Сокол. — Но почему же мы не встретили ни единой живой души по пути из Порхова?
Василий нахмурился, велел монаху, чтобы тот подгонял лошадей.
— Ну что, чародей, — сказал, вдруг улыбнувшись, архиепископ. — Опять будем драться вместе? Честно говоря, я рад, что тебя не сожгли на костре мои торопливые братья по вере. Сдаётся мне, что если и сможем одолеть напасть эту, то лишь объединив наши силы.
— Всё может быть, — неопределенно ответил тот. — Может вместе, а может и нет… Ты не всё рассказал мне, Григорий… Тёмен ты, как вот эта вот туча.
Монах, уже попривыкший к такому необычному товарищу владыки на этот раз только пожал плечами, сам же Калика улыбнулся и промолчал.
Дубовая посадская стена никем не охранялась. Стрельницы стояли безлюдными. Ворота брошены, створы открыты настежь.
— Ироды, — проворчал Василий. — Хоть бы ворота заперли, прежде чем ноги-то уносить. Дома свои, небось, не забыли закрыть.
— Заперли бы, стояли бы мы сейчас под стенами этими, — возразил Сокол.
— Кто ж ворота запирает, когда из города бежит? — осклабился Скоморох.
Повозка гулко прогрохотала под башней, и отряд въехал в город.
В посаде царил полнейший беспорядок. Отовсюду шёл запах гари и тления. Всё это, вперемешку с влажным тяжёлым воздухом, вызывало тошноту и головокружение. Здесь путники впервые увидели живых людей. И мёртвых тоже. Причём последние попадались куда чаще. Один такой неприбранный труп в дорогих одеждах, лежал прямо посреди улицы. Митька соскочил с коня, намереваясь осмотреть тело, но его остановили.
— Стой! — закричал Сокол.
— Не трогай! — почти одновременно с ним воскликнул архиепископ. — Заразу подхватишь, дурень.
Новгородец, пробурчав что-то, забрался обратно в седло.
Вокруг безо всякого смысла метались посадские. Сновали от дома к дому, что-то говоря, в чем-то убеждая друг друга, и тут же разбегались в разные стороны. Одни собирали вещи, готовясь покинуть город, другие оставались, опасаясь ночной дороги, а некоторые видно уже смирились с неизбежным концом. На отряд архиепископа никто из них не обращал внимания.
Умерших, как они заметили, всё же иногда подбирали и увозили.
— Куда? — спросил монашек у женщины, сопровождающей гроб.
— К церкви, — пояснила та. — Но только у кого родственники нашлись.
Они проследовали за ней и возле деревянной церквушки увидели ряды не отпетых и не погребённых тел.
— Отпевать некому, — пояснила женщина. — Батюшка наш первым помер.
Возле церкви они и остановились. Василий, чинно, не спеша, слез с повозки, а люди, увидев священника, бросились просить благословения, чего-то наперебой рассказывать; бабы причитали и вопили, так что понять хоть кого-то было совершенно невозможно. Василий благословлял, но, пробравшись сквозь толпу к паперти, вдруг развернулся и вознёс руки.
— Чего же вы стены да ворота бросили, православные? — вопросил он строгим пастырским голосом.
Народ замолк.
— Так был бы враг человечий, не бросили бы. А тут бесы. Какая от бесов защита? — попытался озвучить общее настроение посадский мужик.
Сам он спокойно сидел с приятелями неподалеку. В суете, царящей вокруг, не участвовал, и вообще не производил впечатления запуганного обывателя. Мало того, Соколу показалось, что посадский удалец не побоялся бы ратиться и с бесами, да вот народ здешний слабоват оказался. Видимо, то же самое пришло в голову архиепископу. Рукой, едва заметно, он подозвал горожанина к себе, продолжая между тем вещать:
— Бесы? Ну, так и что? Вера на что дана вам? Или ослабла она в вас? Или разуверились вы?
Посадские наперебой загалдели, спрашивая у Василия совета, что делать дальше, как бороться с напастью. Он же на все вопросы ответить пока не мог.
— Кто в силах сражаться, должен сражаться. Ты вот, — Василий обратился к подошедшему как раз мужику. — Ты вот, я гляжу, не робеешь. Можешь собрать людей? Чтобы ворота прикрыть, да на стенах дежурство устроить?
— Собрать-то смогу, — ответил тот. — Не сильно много, но смогу. Только не удержать нам стену эту, случись чего. Она эвон какая, тут сотни надобны. А помощи из города нет. И думаю, что и не будет. Давеча на вече ходил. Говорильня одна. Никто не знает, что делать с напастью этой.
Он замялся на миг, раздумывая, говорить ли дальше, но решительно рубанул рукой и продолжил.
— А в Борисовом Городе поп объявился полоумный. Народ смущает, дескать ведьм и колдунов изловить надобно и огню предать. Через это, мол и спасение обретём. С дюжину людей, пожалуй, и спалили уже… виновных, невиновных, не знаю… но не верю я что-то в такое спасение…
— Разумно, — одобрил Василий. — Давай скоренько собирай, кого сможешь. Со мной пойдёте. А на ворота пару человек отряди пока. Днём сторожить непременно, а ночью ладно уж, пусть по домам расходятся, только ворота не забывают запереть. Поспеши. А я пока здесь с усопшими вашими разберусь.
Пока Василий «разбирался» с покойниками, Сокол внимательно разглядывал окрестности и принюхивался, пытаясь сквозь гарь и смрад почуять след врага. Не вышло. Нос, под лавиной зловония, быстро прекратил распознавать какие-либо запахи. Птиц бы послушать, спросить, да нет птиц. Давно уж не слышно их щебетания. Как под тучу вошли, так будто вымерло всё.
А чёрная туча всё висела над городом, погрузив его в сумрак. Лишь где-то вдали по её краям виднелась узкая полоска чистого неба. Дождь то лил, то прекращался, и тогда в воздухе повисала водяная пыль, оседая серебристым налётом на вещах и одежде.
Наскоро свершив положенный ритуал над умершими, Василий вернулся в повозку. Отряд возобновил движение, изрядно пополнев. К ним присоединился давешний удалец, которого, как выяснилось, звали Мартыном, а с ним ещё человек восемь посадских. Оружные чем попало и совсем без доспехов.
О самом себе Мартын ничего кроме имени не сказал, но про начавшиеся неделю назад ужасы говорил охотно:
— В первую ночь очень страшно было. Ходила будто по улице женщина. Ходила и пела. Грустно так пела. Слов не разобрать, но такая тоска навалилась. Тоска и страх. Больно уж страшной песня её казалась. Хотя отчего так, понять не могу. И никто не понял. Поначалу только её голос и слышно было. То удалялся голос, то приближался, по городу видно петляла. Тут вдруг собаки разом залаяли, а она всё одно — шла и пела. Так и не прервала ни разу песню свою унылую.
Мартын помолчал.
— Слободские после этой ночи все как один снялись и ушли. Поп там какой-то им знамение растолковал, предупредил, значит, что дальше только хуже будет. Что женщина эта лишь Предвестница. Они и ушли. Кто в город подался, но большая часть через реку переправилась, а там в Изборск.
Рассказчик вздохнул.
— А уж на следующую ночь бесы объявились. Эти уже не пели. Выли. Хотя не ясно бесы то выли, или быть может собаки. И туман с вечера на город наполз. Через тот туман много народу сгинуло. Стража вон вся привратная. Там им укрыться особенно негде было…
— А не знаешь, отчего на новгородской дороге никто нам не повстречался? — спросил Борис.
— Так в ту сторону и не пошёл никто. Оттуда-то как раз нечисть и ждали. Которые уходили, все на Изборск отправились. А если кто по глупости и пошёл на Порхов, так по дороге, верно, и сгинул.
Ворота Борисова Города оказались заперты. Прошка, повинуясь владыке, слез с коня и постучал кулаком по кованным медью створам. С той стороны раздались шаги, звякнула задвижка, скрипнули петли оконца.
— Кто таков будешь? — спросил голос из смотрового окна.
— Ага, — обрадовался Василий. — Стало быть, Каменный-то Город охраняется.
И громко для стражника добавил:
— Я архиепископ новгородский, Василий. Со мною люди новгородские, да ополчение ваше посадское.
— И с нами великий Чародей Мещёрского Леса, — торжественно провозгласил Скоморох, подражая говором Калике.
Удивлённый, с красными от недосыпа глазами, стражник высунулся в боковую дверь.
— Да ну? Вот так новость! — вырвалось у него. Вспомнив, однако, что на службе, произнёс установленное приветствие: — Добро пожаловать в Дом Святой Троицы.
После чего виновато добавил:
— Только ворота вот, я вам открыть не смогу — тяжёлые они, к тому же сотник с ключами куда-то пропал. Так что повозку придётся тут бросить, а коней через калитку эту вот проведём.
В разговоре выяснилось, что главные ворота Борисова Города охранялись одним единственным стражником из застенского ополчения, которого вдобавок вот уже второй день не меняли.
— Куда все наши делись, не знаю, — сказал хмурый стражник. — Бояре понятно, те стрекача задали после первой же ночи. Попрятались, что лисы по норам. А народ здесь бросили. Ополчение никто не собирает. Да и куда против бесов ополчению…
Сказав это, он посмотрел с недоверием на куцый отряд Мартына.
— Что скажешь про бесов этих? — спросил Василий, пока его ушкуйники перекладывали вещи с повозки на лошадей.
— Нападают они пока только ночью. С вечера напускают такого туману, что люди сбиваются с пути, и даже будучи на своей улице, возле своего дома не могут найти дверь. Кто к ночи не окажется под крышей — считай пропал. Утром всё мертвецами усеяно. Трупы быстро гниют, смердеть начинают. Если гной попадёт на здорового человека, то скоро он покрывается язвами — дня через три уже и его хоронят.
— Зовут тебя как? — спросил в конце разговора архиепископ.
— Данилой, — ответил стражник.
Василий подозвал к себе новгородца:
— Митрий, останешься, поможешь ему. Пусть отоспится прямо здесь, а ты посторожишь пока. Заодно и за возком присмотришь.
— Спасибо владыка, — поклонился стражник. — Думал, все нас бросили. Вижу, что ошибался.
Дальше пошли пешком. В Борисовом Городе порядка оказалось чуть больше. По крайней мере, мёртвых здесь прибирали. Мощёные плахами улицы вообще отличались неестественной чистотой.
Не встретил поначалу отряд и людей.
— Н-да, куда же все подевались? — удивился Сокол.
Это выяснилось, когда они подошли к Торгу. На улицу из-за угла выкатила возбуждённая и орущая толпа. Горожане, подстрекаемые, видимо, тем самым полоумным попом, о котором рассказывал Мартын, волокли на костёр очередную ведьму. Молодая девушка в разодранной одежде, визжала и упиралась, что только распаляло людей. Её тело сплошь покрывали синяки и царапины, но новые тумаки, сопровождаемые грубой бранью, обрушивались не переставая. Защититься от кулаков ведьме не позволяли два крупных мужика, что держали её под руки и тащили вслед за попом.
А тот выглядел совершенно невменяемым. Его чёрную, будничную рясу покрывали дыры и белые известковые пятна, как будто попа долго мутузили в каком-то закутке. Борода торчала клочками, глаза горели безумством, а изо рта сползала на бороду и капала вниз слюна. Священник нёс какой-то малопонятный бред, но люди слушали и внимали.
— А ведь посмотришь на них в иных обстоятельствах и не поверишь, — заметил Мартын. — Вполне обычные люди, к безумству совершенно не склонные.
Василий, быстро разобравшись, в чем дело, вышел встречь толпе, поднял перед собой тяжелый золотой крест и произнёс.
— Опомнитесь, люди! Не угодное богу дело замыслили вы. Не можно жечь людей без разбирательства и суда церковного. Грех великий на вас.
Народ постепенно остановился. Двое, держащие ведьму, ослабили хватку и девушка, почуяв возможность спастись, рванулась изо всех сил. Ей удалось освободиться. Придерживая рукой разорванное платье, она побежала прямо к архиепископу.
— Стань рядом, дитя, — сказал Василий, не сводя взгляда с людей.
А те, хоть и растерялись, могли запросто смести невесть откуда возникшего священника. Поэтому, Борис, Сокол и Прохор поспешили встать рядом с ним, взявшись за рукояти мечей. А следом и посадское ополчение быстро выстроилось в ряд, перекрыв всю ширину улицы.
Сумасшедший поп и Калика буравили друг друга взглядом. Остальные как с той, так и с другой стороны, молча наблюдали за поединком.
— Перед вами новгородский архиепископ, слабоумные, — разорвал тишину вышедший вперёд Скоморох. — Покайтесь пока не поздно в грехах своих тяжких.
Ещё несколько мгновений продолжалось незримое противостояние. Но потом огонь в сумасшедших глазах вдруг погас. Склонил голову, поп бухнулся на колени.
— Прости, владыка, — только и смог произнести он.
Вновь повисла тишина.
— Вот что, — громко сказал Василий. — Пока вы тут мракобесие учиняете, у вас один единственный стражник на воротах стоит. А вы вместо того, чтобы бесам отпор дать, невиновных на костёр тащите. Так что расходитесь немедля по домам, а завтра утром собирайте ополчение. С грехами вашими опосля разбираться будем.
Пристыженный народ начал понемногу рассеиваться. Только сумасшедший поп продолжал стоять на коленях, шепча губами молитву.
— Ты девушку здесь и не думай бросать, — шепнул чародей Василию. — Безумие, оно сразу не проходит. Не сожгут, так топором тюкнут из-за угла. Отправь-ка её лучше в подворье какое-нибудь монастырское. Пусть там переждёт несколько дней.
Василий Соколу не ответил, но спросил у хлюпающей носом девицы:
— Ты кто такая будешь? Чего они к тебе прицепились?
— Из слободы я. К тётушке сюда перебралась. А она померла на днях от язвы. Вот на меня и показали, дескать, я напасть эту на Застенье навела, и тетушку сама сгубила.
Договорив, она разревелась, уткнулась носом в плечо владыки.
— А колдовать, правда не умеешь? — спросил с любопытством Сокол. — А то и для тебя дело нашлось бы. На владыку не смотри. Я тебя и от владыки уберегу, если что.
Скоморох с Борисом улыбнулись, монах икнул, а девушка, перестав вдруг реветь, со злостью в голосе ответила:
— Нет, не умею! Если б умела, уж я бы им показала…
— Видишь, Григорий, до чего братья твои людей невинных доводят?
— Нечего ей в монастырском подворье делать, — сказал Калика, не обращая внимания на последние слова чародея. — Мартын, отправь с ней человека. Пусть в посаде пристроит у добрых людей. Если понадобится, пусть на меня сошлётся, дескать, я попросил, небось, не откажут.
Подождав, пока толпа окончательно разбредётся, ополченец увёл девушку на посад, а отряд двинулся дальше. Безумный же священник так и стоял на коленях, беззвучно шепча молитву.
Узнав, что в город прибыл сам архиепископ, дружинники повеселели. Объяснили, где найти воеводу, городских господ и посадника. Но посоветовали никого сегодня уже не искать.
— Вечереет, не ровен час, туман наползёт. Лучше вам заранее о крыше над головой обеспокоиться.
— Да уж, с дороги не слишком сподручно сражаться, — Сокол вопросительно посмотрел на Калику.
— Хотел я в подворье владычном остановиться, — произнёс тот. — Но думаю, лучше вместе держаться.
Он повернулся к дружиннику.
— Скажи, где бы нам ночлег попросить?
— Лучше всего в «Выбутской Деве» остановиться, — ответил дружинник и в двух словах объяснил как найти постоялый двор.
Прежний глухой стук копыт сменился весёлым цокотом — Довмонтов Город был отстроен целиком из камня. Каменные мостовые, каменные дома с каменными же дымниками, церкви. Узкие извилистые переулочки и закутки делали город похожим больше на Прагу или Краков, чем на какой-нибудь, рубленный с размахом из дерева, русский город. Строить жилые дома на Кроме не позволялось уже с полвека. Даже прежние княжеские палаты перенесли в Застенье. Но на постоялых дворах, в ремесленных гридницах и монастырских подворьях, народу обитало немало.
«Выбутская Дева» отличался от прочих дворов огромной трапезной залой с открытым очагом, и множеством приличных, рассчитанных на богатого гостя, комнат. Несмотря на тревожное время, трапезная оказалась полна людей. Большинство из них в «Деве» не жили, и пришли сюда выпить пива да пообщаться. Нетрудно догадаться о чём шёл у них разговор. Говорили о тумане и бесах, об упадке торговли и о бессилии городских властей.
Когда разношёрстный отряд заполнил двор, разговоры смолкли. Посетители «Девы» смотрели на вновь прибывших с удивлением — гостей в эту пору не ожидал никто. Особое внимание вызывали два седобородых старца — Сокол и Калика. Ушлые псковичи сразу разглядели священника в одном из них, и колдуна в другом. «Вот так диво!» — пронеслось по трапезной.
— Чего рты раззявили? — сердито бросил Скоморох, снимая с себя промокший плащ и пробираясь поближе к огню.
Народ в «Деве» оказался не из пугливых, поэтому спускать Скомороху грубость никто не стал бы, невзирая на пришедших с ним важных людей. Но тут кто-то узнал архиепископа, передал весть другим, зала загомонила, забыв о грубияне. Подходили здороваться, просить благословение; улыбались, глядя на посадское ополчение.
Василий, поговорив с хозяином, получил две комнаты на пятерых, считая и оставшегося на воротах Митьку, а ополченцам, по просьбе архиепископа, хозяин разрешил разместиться в общей зале возле дверей. Сокол же с Борисом поселились отдельно, выбрав комнатку под самой крышей. Распаковав вещи и переодевшись в сухое, они решили перекусить.
Внизу всеобщим вниманием вновь завладел Скоморох. Согревшись у очага и подкрепившись, он явно повеселел. Его шутки стали не такими мрачными, как в пути, по крайней мере, общество веселилось от души. Завидев чародея с княжичем, Скоморох, понизив голос до зловещего шёпота, прошёлся и по ним:
— Вот Великий чародей мещерского леса. Они там в этом лесу все чародеи, но этот самый великий. Ему превратить любого из вас, к примеру, в медведя — раз плюнуть. Да только он такими мелочами не занимается. Ну, если ради развлечения только. А вообще-то он ищет Великое Древо. Ходит по земле и ищет. Найдёт похожее, разглядит что не то, срубит от злости, и дальше ищет.
— А зачем ищет? — спросил кто-то из слушателей, увлечённых небылицей.
Скоморох пожал плечами.
— Каждый чародей что-нибудь эдакое ищет. В этом у колдовского семени весь смысл жизни. Чтобы, значит, искать. Один Меч ищет, другой Врата, третий ещё что-нибудь. Этот вот, Древо.
— А в Псков-то чего он пришёл?
— А, ерунда, — махнул рукой Скоморох. — Обманул его кто-то из ваших, в поисках сокровенных. Надул с Древом. Деньги взял, а чертёж подложный подсунул. Вот он и пришёл расквитаться с обманщиком. Двоих уже по ошибке в собак превратил. Потом-то понял, что обознался, а обратно вернуть не может. Говорит, другого чародея искать надобно, который задом наперёд колдует. Так они и бегают, бедолаги, по посаду.
Люди байкам Скомороха не верили ни на грош, но и Соколу старались на глаза лишний раз не попадаться. Что его впрочем, вполне устраивало. Сидя с Борисом в углу, он наслаждался горячей пищей.
Близился вечер, посетители «Девы» начали расходиться по домам. Остались немногие — те, что снимали комнаты.
— Раньше, бывало, засиживались и до полуночи, — объяснил хозяин. — Но теперь — какое там. Успеть бы домой дойти до тумана.
Только стемнело, окна всех комнат наглухо закрыли ставнями. Возле входной двери сторожили, сменяя друг друга, посадские ополченцы. На всякий случай никто не закрыл своих комнат — так всем казалось спокойнее.
Ночь прошла в тревогах. Сокол то засыпал, то просыпался, прислушиваясь к ночным звукам, но ничего примечательного не услышал. Борис же — вот она молодость — спал как ребёнок.
— Сегодня вече собирается, — доложил хозяин, подавая поздний завтрак. — Будут решать, что дальше-то делать со всем этим безобразием. Ты бы, владыка, сходил туда, народ успокоил. На путь истинный, так сказать, наставил бы.
— Сходи за стражником, за Данилой, — распорядился Василий, обращаясь к монаху. — На воротах пусть Митьку оставит.
Монашек, не доев, вылетел из-за стола, что камень из пращи. Побежал выполнять поручение. Калика же продолжил неспешно есть рыбу, тщательно и подолгу пережёвывая каждый кусок.
Тут от дверей послышался шум. Мартын с ополченцами пытались не впустить несколько богато одетых вельмож. Один из них, в дорогом доспехе, бранился на мужиков и схватился уже за меч, но подоспевший владыка всех утихомирил.
Оказалось, пожаловал воевода, а с ним двое оставшихся в городе выборных господ. Воевода, по прозвищу Кочан, выглядел воином опытным. Его смуглое лицо и сильные руки покрывали многочисленные рубцы, и можно было только догадываться, сколько ещё их скрывалось под одеждой и доспехами. Обильная седина свидетельствовала, что службу свою Кочан начинал ещё при Борисе-посаднике. Бояре рядом с ним смотрелись просто щенками. Тем не менее, оба держались бодро.
Пригласив посетителей к столу, архиепископ вновь взялся за рыбу. Гостям никто ничего не предложил, но хозяин по собственному почину принёс кувшин вина.
— Посадник помер вчера от язвы, — доложил воевода. — От всего городского совета остались эти вот двое.
Он кивнул на спутников.
— Остальные утекли. Народ в недовольстве. Сегодня в полдень вече собирается. Чего-то решать будут.
Василий выслушал военачальника внимательно, не перебивая. Потом, дожевав очередной кусок, и перед тем как взяться за следующий вдруг спросил:
— Почто ты, воевода, стены внешние бросил? Народ без защиты оставил?
— Наше дело, владыка, Кром охранять, — возразил Кочан, — а Посад и Застенье — это ополченцев работа. Нельзя мне людей разбивать. Мало нас на четыре-то города.
— Думаем и пятую стену поставить, — доложил монашек. — Великую Окольную. Для защиты слободок Полонища и Запсковья. Вот только серебра пока не хватает. Бояре и купцы жмутся — на что, мол, им Полонище — а сами слободские небогаты.
Но не красотами города и не его укреплениями любовались сейчас путники. Да и любовались совсем не то слово. Они мрачно и тревожно взирали.
Над городом бездвижно висела огромная свинцовая туча. В клубящемся её чреве изредка мелькали сполохи. И хотя молнии не били вниз, возникало ощущение, что город был под прицелом. Закрытый от солнца могучей тенью он погрузился в сумрак. И лишь золотой купол Троицкого Храма горел в окружении тьмы ярче обычного, отражая скудный рассеянный свет. Белокаменная громадина храма походила на былинного витязя, вышедшего на бой в золоченом шлеме. Золото на чёрном смотрелось красиво, даже величественно, и все кроме чародея, почти одновременно перекрестились.
— Знать бы, что там сейчас творится, — произнёс Сокол. — Может, в городе и людей-то не осталось. Может, уже вымерли все.
— Чего гадать, — спокойно возразил архиепископ. — Приедем на место и всё узнаем.
— Прознаем, проведаем, железа отведаем, — вставил Скоморох.
Василий никогда не затыкал своего придворного скомороха — не для того и заводил, чтобы затыкать, но сейчас посмотрел на него с явным раздражением.
Тронуться с места никто не решался. Дорога, что извиваясь среди холмов, исчезала в пригородных слободках, была совершенно пуста. И это настораживало. Не может такого быть, чтобы из города не бежали. Псковичи народ храбрый, но ведь далеко не каждый человек готов умереть, защищая дом и семью, иные видят спасение в бегстве. Толпы беженцев всюду и во все времена заполняли пути, уводящие подальше от мест сражений. А здесь совершенно пустая дорога. И не просёлок какой-нибудь, а самый что ни на есть оживленный новгородский путь.
Но вот со стороны города донёсся могучий гул вечевого колокола, и все сомнения разом исчезли. Значит, есть ещё, кому помогать. Стало быть, не пал под натиском зла древний Псков. Отряд тронулся, а молодой княжич с трудом сдержался, чтобы не рвануть к городу, оставляя далеко позади повозку архиепископа и всю его свиту.
* * *
Полонище — пригородные слободки и деревни, разбросанные в широкой полосе междуречья, встретило их тишиной. Повсюду стояли брошенные дома, но никаких тебе следов сражения или разорения, никаких пожарищ и трупов. Население либо ушло под защиту стен, либо разъехалось по дальним сёлам, на которые не легла еще злая тень. Бросив засеянные поля, селяне, судя по всему, увели с собой и всю живность, вплоть до шелудивых собак.— Значит, время на сборы у них было, — подумал вслух Сокол. — Но почему же мы не встретили ни единой живой души по пути из Порхова?
Василий нахмурился, велел монаху, чтобы тот подгонял лошадей.
— Ну что, чародей, — сказал, вдруг улыбнувшись, архиепископ. — Опять будем драться вместе? Честно говоря, я рад, что тебя не сожгли на костре мои торопливые братья по вере. Сдаётся мне, что если и сможем одолеть напасть эту, то лишь объединив наши силы.
— Всё может быть, — неопределенно ответил тот. — Может вместе, а может и нет… Ты не всё рассказал мне, Григорий… Тёмен ты, как вот эта вот туча.
Монах, уже попривыкший к такому необычному товарищу владыки на этот раз только пожал плечами, сам же Калика улыбнулся и промолчал.
Дубовая посадская стена никем не охранялась. Стрельницы стояли безлюдными. Ворота брошены, створы открыты настежь.
— Ироды, — проворчал Василий. — Хоть бы ворота заперли, прежде чем ноги-то уносить. Дома свои, небось, не забыли закрыть.
— Заперли бы, стояли бы мы сейчас под стенами этими, — возразил Сокол.
— Кто ж ворота запирает, когда из города бежит? — осклабился Скоморох.
Повозка гулко прогрохотала под башней, и отряд въехал в город.
В посаде царил полнейший беспорядок. Отовсюду шёл запах гари и тления. Всё это, вперемешку с влажным тяжёлым воздухом, вызывало тошноту и головокружение. Здесь путники впервые увидели живых людей. И мёртвых тоже. Причём последние попадались куда чаще. Один такой неприбранный труп в дорогих одеждах, лежал прямо посреди улицы. Митька соскочил с коня, намереваясь осмотреть тело, но его остановили.
— Стой! — закричал Сокол.
— Не трогай! — почти одновременно с ним воскликнул архиепископ. — Заразу подхватишь, дурень.
Новгородец, пробурчав что-то, забрался обратно в седло.
Вокруг безо всякого смысла метались посадские. Сновали от дома к дому, что-то говоря, в чем-то убеждая друг друга, и тут же разбегались в разные стороны. Одни собирали вещи, готовясь покинуть город, другие оставались, опасаясь ночной дороги, а некоторые видно уже смирились с неизбежным концом. На отряд архиепископа никто из них не обращал внимания.
Умерших, как они заметили, всё же иногда подбирали и увозили.
— Куда? — спросил монашек у женщины, сопровождающей гроб.
— К церкви, — пояснила та. — Но только у кого родственники нашлись.
Они проследовали за ней и возле деревянной церквушки увидели ряды не отпетых и не погребённых тел.
— Отпевать некому, — пояснила женщина. — Батюшка наш первым помер.
Возле церкви они и остановились. Василий, чинно, не спеша, слез с повозки, а люди, увидев священника, бросились просить благословения, чего-то наперебой рассказывать; бабы причитали и вопили, так что понять хоть кого-то было совершенно невозможно. Василий благословлял, но, пробравшись сквозь толпу к паперти, вдруг развернулся и вознёс руки.
— Чего же вы стены да ворота бросили, православные? — вопросил он строгим пастырским голосом.
Народ замолк.
— Так был бы враг человечий, не бросили бы. А тут бесы. Какая от бесов защита? — попытался озвучить общее настроение посадский мужик.
Сам он спокойно сидел с приятелями неподалеку. В суете, царящей вокруг, не участвовал, и вообще не производил впечатления запуганного обывателя. Мало того, Соколу показалось, что посадский удалец не побоялся бы ратиться и с бесами, да вот народ здешний слабоват оказался. Видимо, то же самое пришло в голову архиепископу. Рукой, едва заметно, он подозвал горожанина к себе, продолжая между тем вещать:
— Бесы? Ну, так и что? Вера на что дана вам? Или ослабла она в вас? Или разуверились вы?
Посадские наперебой загалдели, спрашивая у Василия совета, что делать дальше, как бороться с напастью. Он же на все вопросы ответить пока не мог.
— Кто в силах сражаться, должен сражаться. Ты вот, — Василий обратился к подошедшему как раз мужику. — Ты вот, я гляжу, не робеешь. Можешь собрать людей? Чтобы ворота прикрыть, да на стенах дежурство устроить?
— Собрать-то смогу, — ответил тот. — Не сильно много, но смогу. Только не удержать нам стену эту, случись чего. Она эвон какая, тут сотни надобны. А помощи из города нет. И думаю, что и не будет. Давеча на вече ходил. Говорильня одна. Никто не знает, что делать с напастью этой.
Он замялся на миг, раздумывая, говорить ли дальше, но решительно рубанул рукой и продолжил.
— А в Борисовом Городе поп объявился полоумный. Народ смущает, дескать ведьм и колдунов изловить надобно и огню предать. Через это, мол и спасение обретём. С дюжину людей, пожалуй, и спалили уже… виновных, невиновных, не знаю… но не верю я что-то в такое спасение…
— Разумно, — одобрил Василий. — Давай скоренько собирай, кого сможешь. Со мной пойдёте. А на ворота пару человек отряди пока. Днём сторожить непременно, а ночью ладно уж, пусть по домам расходятся, только ворота не забывают запереть. Поспеши. А я пока здесь с усопшими вашими разберусь.
Пока Василий «разбирался» с покойниками, Сокол внимательно разглядывал окрестности и принюхивался, пытаясь сквозь гарь и смрад почуять след врага. Не вышло. Нос, под лавиной зловония, быстро прекратил распознавать какие-либо запахи. Птиц бы послушать, спросить, да нет птиц. Давно уж не слышно их щебетания. Как под тучу вошли, так будто вымерло всё.
А чёрная туча всё висела над городом, погрузив его в сумрак. Лишь где-то вдали по её краям виднелась узкая полоска чистого неба. Дождь то лил, то прекращался, и тогда в воздухе повисала водяная пыль, оседая серебристым налётом на вещах и одежде.
Наскоро свершив положенный ритуал над умершими, Василий вернулся в повозку. Отряд возобновил движение, изрядно пополнев. К ним присоединился давешний удалец, которого, как выяснилось, звали Мартыном, а с ним ещё человек восемь посадских. Оружные чем попало и совсем без доспехов.
О самом себе Мартын ничего кроме имени не сказал, но про начавшиеся неделю назад ужасы говорил охотно:
— В первую ночь очень страшно было. Ходила будто по улице женщина. Ходила и пела. Грустно так пела. Слов не разобрать, но такая тоска навалилась. Тоска и страх. Больно уж страшной песня её казалась. Хотя отчего так, понять не могу. И никто не понял. Поначалу только её голос и слышно было. То удалялся голос, то приближался, по городу видно петляла. Тут вдруг собаки разом залаяли, а она всё одно — шла и пела. Так и не прервала ни разу песню свою унылую.
Мартын помолчал.
— Слободские после этой ночи все как один снялись и ушли. Поп там какой-то им знамение растолковал, предупредил, значит, что дальше только хуже будет. Что женщина эта лишь Предвестница. Они и ушли. Кто в город подался, но большая часть через реку переправилась, а там в Изборск.
Рассказчик вздохнул.
— А уж на следующую ночь бесы объявились. Эти уже не пели. Выли. Хотя не ясно бесы то выли, или быть может собаки. И туман с вечера на город наполз. Через тот туман много народу сгинуло. Стража вон вся привратная. Там им укрыться особенно негде было…
— А не знаешь, отчего на новгородской дороге никто нам не повстречался? — спросил Борис.
— Так в ту сторону и не пошёл никто. Оттуда-то как раз нечисть и ждали. Которые уходили, все на Изборск отправились. А если кто по глупости и пошёл на Порхов, так по дороге, верно, и сгинул.
Ворота Борисова Города оказались заперты. Прошка, повинуясь владыке, слез с коня и постучал кулаком по кованным медью створам. С той стороны раздались шаги, звякнула задвижка, скрипнули петли оконца.
— Кто таков будешь? — спросил голос из смотрового окна.
— Ага, — обрадовался Василий. — Стало быть, Каменный-то Город охраняется.
И громко для стражника добавил:
— Я архиепископ новгородский, Василий. Со мною люди новгородские, да ополчение ваше посадское.
— И с нами великий Чародей Мещёрского Леса, — торжественно провозгласил Скоморох, подражая говором Калике.
Удивлённый, с красными от недосыпа глазами, стражник высунулся в боковую дверь.
— Да ну? Вот так новость! — вырвалось у него. Вспомнив, однако, что на службе, произнёс установленное приветствие: — Добро пожаловать в Дом Святой Троицы.
После чего виновато добавил:
— Только ворота вот, я вам открыть не смогу — тяжёлые они, к тому же сотник с ключами куда-то пропал. Так что повозку придётся тут бросить, а коней через калитку эту вот проведём.
В разговоре выяснилось, что главные ворота Борисова Города охранялись одним единственным стражником из застенского ополчения, которого вдобавок вот уже второй день не меняли.
— Куда все наши делись, не знаю, — сказал хмурый стражник. — Бояре понятно, те стрекача задали после первой же ночи. Попрятались, что лисы по норам. А народ здесь бросили. Ополчение никто не собирает. Да и куда против бесов ополчению…
Сказав это, он посмотрел с недоверием на куцый отряд Мартына.
— Что скажешь про бесов этих? — спросил Василий, пока его ушкуйники перекладывали вещи с повозки на лошадей.
— Нападают они пока только ночью. С вечера напускают такого туману, что люди сбиваются с пути, и даже будучи на своей улице, возле своего дома не могут найти дверь. Кто к ночи не окажется под крышей — считай пропал. Утром всё мертвецами усеяно. Трупы быстро гниют, смердеть начинают. Если гной попадёт на здорового человека, то скоро он покрывается язвами — дня через три уже и его хоронят.
— Зовут тебя как? — спросил в конце разговора архиепископ.
— Данилой, — ответил стражник.
Василий подозвал к себе новгородца:
— Митрий, останешься, поможешь ему. Пусть отоспится прямо здесь, а ты посторожишь пока. Заодно и за возком присмотришь.
— Спасибо владыка, — поклонился стражник. — Думал, все нас бросили. Вижу, что ошибался.
Дальше пошли пешком. В Борисовом Городе порядка оказалось чуть больше. По крайней мере, мёртвых здесь прибирали. Мощёные плахами улицы вообще отличались неестественной чистотой.
Не встретил поначалу отряд и людей.
— Н-да, куда же все подевались? — удивился Сокол.
Это выяснилось, когда они подошли к Торгу. На улицу из-за угла выкатила возбуждённая и орущая толпа. Горожане, подстрекаемые, видимо, тем самым полоумным попом, о котором рассказывал Мартын, волокли на костёр очередную ведьму. Молодая девушка в разодранной одежде, визжала и упиралась, что только распаляло людей. Её тело сплошь покрывали синяки и царапины, но новые тумаки, сопровождаемые грубой бранью, обрушивались не переставая. Защититься от кулаков ведьме не позволяли два крупных мужика, что держали её под руки и тащили вслед за попом.
А тот выглядел совершенно невменяемым. Его чёрную, будничную рясу покрывали дыры и белые известковые пятна, как будто попа долго мутузили в каком-то закутке. Борода торчала клочками, глаза горели безумством, а изо рта сползала на бороду и капала вниз слюна. Священник нёс какой-то малопонятный бред, но люди слушали и внимали.
— А ведь посмотришь на них в иных обстоятельствах и не поверишь, — заметил Мартын. — Вполне обычные люди, к безумству совершенно не склонные.
Василий, быстро разобравшись, в чем дело, вышел встречь толпе, поднял перед собой тяжелый золотой крест и произнёс.
— Опомнитесь, люди! Не угодное богу дело замыслили вы. Не можно жечь людей без разбирательства и суда церковного. Грех великий на вас.
Народ постепенно остановился. Двое, держащие ведьму, ослабили хватку и девушка, почуяв возможность спастись, рванулась изо всех сил. Ей удалось освободиться. Придерживая рукой разорванное платье, она побежала прямо к архиепископу.
— Стань рядом, дитя, — сказал Василий, не сводя взгляда с людей.
А те, хоть и растерялись, могли запросто смести невесть откуда возникшего священника. Поэтому, Борис, Сокол и Прохор поспешили встать рядом с ним, взявшись за рукояти мечей. А следом и посадское ополчение быстро выстроилось в ряд, перекрыв всю ширину улицы.
Сумасшедший поп и Калика буравили друг друга взглядом. Остальные как с той, так и с другой стороны, молча наблюдали за поединком.
— Перед вами новгородский архиепископ, слабоумные, — разорвал тишину вышедший вперёд Скоморох. — Покайтесь пока не поздно в грехах своих тяжких.
Ещё несколько мгновений продолжалось незримое противостояние. Но потом огонь в сумасшедших глазах вдруг погас. Склонил голову, поп бухнулся на колени.
— Прости, владыка, — только и смог произнести он.
Вновь повисла тишина.
— Вот что, — громко сказал Василий. — Пока вы тут мракобесие учиняете, у вас один единственный стражник на воротах стоит. А вы вместо того, чтобы бесам отпор дать, невиновных на костёр тащите. Так что расходитесь немедля по домам, а завтра утром собирайте ополчение. С грехами вашими опосля разбираться будем.
Пристыженный народ начал понемногу рассеиваться. Только сумасшедший поп продолжал стоять на коленях, шепча губами молитву.
— Ты девушку здесь и не думай бросать, — шепнул чародей Василию. — Безумие, оно сразу не проходит. Не сожгут, так топором тюкнут из-за угла. Отправь-ка её лучше в подворье какое-нибудь монастырское. Пусть там переждёт несколько дней.
Василий Соколу не ответил, но спросил у хлюпающей носом девицы:
— Ты кто такая будешь? Чего они к тебе прицепились?
— Из слободы я. К тётушке сюда перебралась. А она померла на днях от язвы. Вот на меня и показали, дескать, я напасть эту на Застенье навела, и тетушку сама сгубила.
Договорив, она разревелась, уткнулась носом в плечо владыки.
— А колдовать, правда не умеешь? — спросил с любопытством Сокол. — А то и для тебя дело нашлось бы. На владыку не смотри. Я тебя и от владыки уберегу, если что.
Скоморох с Борисом улыбнулись, монах икнул, а девушка, перестав вдруг реветь, со злостью в голосе ответила:
— Нет, не умею! Если б умела, уж я бы им показала…
— Видишь, Григорий, до чего братья твои людей невинных доводят?
— Нечего ей в монастырском подворье делать, — сказал Калика, не обращая внимания на последние слова чародея. — Мартын, отправь с ней человека. Пусть в посаде пристроит у добрых людей. Если понадобится, пусть на меня сошлётся, дескать, я попросил, небось, не откажут.
Подождав, пока толпа окончательно разбредётся, ополченец увёл девушку на посад, а отряд двинулся дальше. Безумный же священник так и стоял на коленях, беззвучно шепча молитву.
* * *
Власьевские Ворота Крома охраняло пять человек из постоянной псковской дружины. В глазах их читалась не только тревога, но и готовность дать отпор любому врагу. Это уже не ополчение, какое-нибудь, — вояки опытные. Князь ли сидит на городе или вече всем заправляет, для них неважно. Их дело городу служить. За то и платят немало. Оружие и доспехи на всех дорогие, не всякий князь такими похвастать может. Дорогие, но побывавшие в деле.Узнав, что в город прибыл сам архиепископ, дружинники повеселели. Объяснили, где найти воеводу, городских господ и посадника. Но посоветовали никого сегодня уже не искать.
— Вечереет, не ровен час, туман наползёт. Лучше вам заранее о крыше над головой обеспокоиться.
— Да уж, с дороги не слишком сподручно сражаться, — Сокол вопросительно посмотрел на Калику.
— Хотел я в подворье владычном остановиться, — произнёс тот. — Но думаю, лучше вместе держаться.
Он повернулся к дружиннику.
— Скажи, где бы нам ночлег попросить?
— Лучше всего в «Выбутской Деве» остановиться, — ответил дружинник и в двух словах объяснил как найти постоялый двор.
Прежний глухой стук копыт сменился весёлым цокотом — Довмонтов Город был отстроен целиком из камня. Каменные мостовые, каменные дома с каменными же дымниками, церкви. Узкие извилистые переулочки и закутки делали город похожим больше на Прагу или Краков, чем на какой-нибудь, рубленный с размахом из дерева, русский город. Строить жилые дома на Кроме не позволялось уже с полвека. Даже прежние княжеские палаты перенесли в Застенье. Но на постоялых дворах, в ремесленных гридницах и монастырских подворьях, народу обитало немало.
«Выбутская Дева» отличался от прочих дворов огромной трапезной залой с открытым очагом, и множеством приличных, рассчитанных на богатого гостя, комнат. Несмотря на тревожное время, трапезная оказалась полна людей. Большинство из них в «Деве» не жили, и пришли сюда выпить пива да пообщаться. Нетрудно догадаться о чём шёл у них разговор. Говорили о тумане и бесах, об упадке торговли и о бессилии городских властей.
Когда разношёрстный отряд заполнил двор, разговоры смолкли. Посетители «Девы» смотрели на вновь прибывших с удивлением — гостей в эту пору не ожидал никто. Особое внимание вызывали два седобородых старца — Сокол и Калика. Ушлые псковичи сразу разглядели священника в одном из них, и колдуна в другом. «Вот так диво!» — пронеслось по трапезной.
— Чего рты раззявили? — сердито бросил Скоморох, снимая с себя промокший плащ и пробираясь поближе к огню.
Народ в «Деве» оказался не из пугливых, поэтому спускать Скомороху грубость никто не стал бы, невзирая на пришедших с ним важных людей. Но тут кто-то узнал архиепископа, передал весть другим, зала загомонила, забыв о грубияне. Подходили здороваться, просить благословение; улыбались, глядя на посадское ополчение.
Василий, поговорив с хозяином, получил две комнаты на пятерых, считая и оставшегося на воротах Митьку, а ополченцам, по просьбе архиепископа, хозяин разрешил разместиться в общей зале возле дверей. Сокол же с Борисом поселились отдельно, выбрав комнатку под самой крышей. Распаковав вещи и переодевшись в сухое, они решили перекусить.
Внизу всеобщим вниманием вновь завладел Скоморох. Согревшись у очага и подкрепившись, он явно повеселел. Его шутки стали не такими мрачными, как в пути, по крайней мере, общество веселилось от души. Завидев чародея с княжичем, Скоморох, понизив голос до зловещего шёпота, прошёлся и по ним:
— Вот Великий чародей мещерского леса. Они там в этом лесу все чародеи, но этот самый великий. Ему превратить любого из вас, к примеру, в медведя — раз плюнуть. Да только он такими мелочами не занимается. Ну, если ради развлечения только. А вообще-то он ищет Великое Древо. Ходит по земле и ищет. Найдёт похожее, разглядит что не то, срубит от злости, и дальше ищет.
— А зачем ищет? — спросил кто-то из слушателей, увлечённых небылицей.
Скоморох пожал плечами.
— Каждый чародей что-нибудь эдакое ищет. В этом у колдовского семени весь смысл жизни. Чтобы, значит, искать. Один Меч ищет, другой Врата, третий ещё что-нибудь. Этот вот, Древо.
— А в Псков-то чего он пришёл?
— А, ерунда, — махнул рукой Скоморох. — Обманул его кто-то из ваших, в поисках сокровенных. Надул с Древом. Деньги взял, а чертёж подложный подсунул. Вот он и пришёл расквитаться с обманщиком. Двоих уже по ошибке в собак превратил. Потом-то понял, что обознался, а обратно вернуть не может. Говорит, другого чародея искать надобно, который задом наперёд колдует. Так они и бегают, бедолаги, по посаду.
Люди байкам Скомороха не верили ни на грош, но и Соколу старались на глаза лишний раз не попадаться. Что его впрочем, вполне устраивало. Сидя с Борисом в углу, он наслаждался горячей пищей.
Близился вечер, посетители «Девы» начали расходиться по домам. Остались немногие — те, что снимали комнаты.
— Раньше, бывало, засиживались и до полуночи, — объяснил хозяин. — Но теперь — какое там. Успеть бы домой дойти до тумана.
Только стемнело, окна всех комнат наглухо закрыли ставнями. Возле входной двери сторожили, сменяя друг друга, посадские ополченцы. На всякий случай никто не закрыл своих комнат — так всем казалось спокойнее.
Ночь прошла в тревогах. Сокол то засыпал, то просыпался, прислушиваясь к ночным звукам, но ничего примечательного не услышал. Борис же — вот она молодость — спал как ребёнок.
* * *
Весть о прибытии в город архиепископа, приведшего с собой могучего чародея, быстро облетела Псков. «Ну, теперь глядишь, и управимся» — улыбались люди на улицах.— Сегодня вече собирается, — доложил хозяин, подавая поздний завтрак. — Будут решать, что дальше-то делать со всем этим безобразием. Ты бы, владыка, сходил туда, народ успокоил. На путь истинный, так сказать, наставил бы.
— Сходи за стражником, за Данилой, — распорядился Василий, обращаясь к монаху. — На воротах пусть Митьку оставит.
Монашек, не доев, вылетел из-за стола, что камень из пращи. Побежал выполнять поручение. Калика же продолжил неспешно есть рыбу, тщательно и подолгу пережёвывая каждый кусок.
Тут от дверей послышался шум. Мартын с ополченцами пытались не впустить несколько богато одетых вельмож. Один из них, в дорогом доспехе, бранился на мужиков и схватился уже за меч, но подоспевший владыка всех утихомирил.
Оказалось, пожаловал воевода, а с ним двое оставшихся в городе выборных господ. Воевода, по прозвищу Кочан, выглядел воином опытным. Его смуглое лицо и сильные руки покрывали многочисленные рубцы, и можно было только догадываться, сколько ещё их скрывалось под одеждой и доспехами. Обильная седина свидетельствовала, что службу свою Кочан начинал ещё при Борисе-посаднике. Бояре рядом с ним смотрелись просто щенками. Тем не менее, оба держались бодро.
Пригласив посетителей к столу, архиепископ вновь взялся за рыбу. Гостям никто ничего не предложил, но хозяин по собственному почину принёс кувшин вина.
— Посадник помер вчера от язвы, — доложил воевода. — От всего городского совета остались эти вот двое.
Он кивнул на спутников.
— Остальные утекли. Народ в недовольстве. Сегодня в полдень вече собирается. Чего-то решать будут.
Василий выслушал военачальника внимательно, не перебивая. Потом, дожевав очередной кусок, и перед тем как взяться за следующий вдруг спросил:
— Почто ты, воевода, стены внешние бросил? Народ без защиты оставил?
— Наше дело, владыка, Кром охранять, — возразил Кочан, — а Посад и Застенье — это ополченцев работа. Нельзя мне людей разбивать. Мало нас на четыре-то города.