Страница:
В мае 1989 года в Багдаде состоялась большая выставка новых видов вооружения, которая привлекла внимание большинства крупных военно-промышленных предприятий со всего света, прессы, правительственных наблюдателей и сотрудников секретных служб множества государств. Большой интерес вызвали модели двух гигантских пушек, выполненные в натуральную величину. В декабре успешно прошли испытания ракеты «Аль-Абейд», которые спровоцировали настоящий переполох в средствах массовой информации и серьезно поколебали позиции западных экспертов-аналитиков.
Под неусыпным оком множества видеокамер иракского телевидения огромная трехступенчатая ракета с оглушительным ревом поднялась над базой космических исследований Аль-Анбар и исчезла в небе. Три дня спустя Вашингтон был вынужден признать, что, по-видимому, иракская ракета и в самом деле способна вывести спутник на околоземную орбиту.
Эксперты-аналитики в своих рассуждениях пошли дальше и между прочим отметили, что если ракета способна запустить спутник, то ее можно использовать и в качестве средства доставки ядерного оружия в любую точку земного шара. Неожиданно для себя западные службы безопасности потеряли уверенность в том, что Саддам Хуссейн не представляет опасности, что пройдут годы и годы, прежде чем он сможет реально угрожать развитым странам.
Службы безопасности трех стран – Центральное разведывательное управление, ЦРУ, в Америке, Секретная разведывательная служба, Интеллидженс сервис, в Великобритании и Моссад в Израиле – пришли к единодушному мнению, что обе суперпушки являются занимательными игрушками и не более того, а реальную угрозу представляет лишь ракета «Аль-Абейд». Трудно было сделать более далекие от истины выводы. На самом деле ракета «Аль-Абейд» была неработоспособной.
Что и как произошло на самом деле, Булл знал лучше других. Он рассказал израильтянам, что испытания ракеты завершились провалом. Она поднялась до высоты двенадцать километров и скрылась из виду. Затем первая ступень не захотела отделяться, а третьей ступени не существовало вовсе. Ракета была бутафорской. Булл знал это совершенно точно, потому что в феврале ему было поручено поехать в Пекин и постараться убедить китайских чиновников продать Ираку третью ступень.
Булл прилетел в Пекин, но китайцы наотрез отказались продавать детали ракет. В КНР Булл встретил своего старого друга Джорджа Вонга и довольно долго беседовал с ним. После этого в отношении Булла к Ираку наметился резкий перелом. Что-то напугало Джерри Булла до смерти, и источником его страхов были не израильтяне. Несколько раз он пытался досрочно расторгнуть контракты с Ираком. В настроении Булла произошел какой-то сдвиг, который заставил его порвать все связи с иракским правительством. Это было правильное решение, только пришло оно к Буллу слишком поздно.
Пятнадцатого февраля 1990 года президент Саддам Хуссейн созвал своих ближайших советников. Местом совещания он выбрал свой дворец в Сарсенге, одном из самых высоких мест Курдистанских гор.
Хуссейну нравился Сарсенг. Дворец стоял на вершине высокого холма. Через пуленепробиваемые стекла открывался великолепный вид на сельские районы Курдистана. Холодными зимами курдские крестьяне теснились в своих жалких хибарках. Отсюда было недалеко и до города Халабжа, до сих пор не оправившегося от потрясения. В 1988 году Саддам приказал покарать семьдесят тысяч жителей городка за то, что они якобы помогали иранцам.
Когда его артиллерия замолчала, пять тысяч «курдских собак» были убиты, а еще семь тысяч изувечены на всю жизнь. На Хуссейна особенно большое впечатление произвели результаты обстрела снарядами, начиненными синильной кислотой. Он щедро вознаградил немецкие компании, помогавшие освоить производство не только этого газа, но и нервно-паралитических отравляющих веществ – табуна и зарина. Немцы честно заработали свои деньги; табун и зарин не так уж сильно отличались от циклона В, который столь успешно применялся ими для уничтожения евреев несколько десятилетий назад. Не исключено, что отравляющие вещества скоро снова потребуются для той же цели.
Утром этого дня Саддам Хуссейн стоял перед окнами своей гардеробной, уставившись в одну точку. Вот уже шестнадцать лет он обладал огромной, практически неограниченной властью. Да, ему приходилось наказывать непокорных. Но и достижения были велики.
На развалинах Ниневии и Вавилона родился новый Ашурбанипал и Навуходоносор в одном лице. Те, кто покорились, легко усвоили эту истину. Другие никак не могли или не хотели понять очевидного; большей частью они давно мертвы. А нужно учить еще многих других. Но и они научатся, непременно научатся.
Хуссейн прислушивался к шуму вертолетов охраны, доносившемуся с юга, а тем временем личный камердинер президента суетился, тщательно расправляя в V-образном вырезе его военной куртки зеленый шейный платок. Хуссейну нравилось прикрывать шею: так меньше бросался в глаза слишком тяжелый подбородок. Когда с платком наконец было покончено, Хуссейн повязал поясной ремень с кобурой, в которой лежало его личное оружие – позолоченный пистолет «беретта» иракского производства. На заседаниях кабинета министров он уже прибегал к помощи «беретты» как последнего аргумента. Возможно, такое желание возникнет у него и на этот раз. Он всегда носил с собой свой пистолет.
В дверь постучался лакей. Он сообщил, что все вызванные им советники ждут его в конференц-зале. Хуссейн вошел в длинный зал с огромными окнами, из которых открывался вид на заснеженные холмы. Все дружно встали. Лишь в Сарсенге Хуссейна на время покидал страх перед покушением. Он знал, что дворец окружен тремя кольцами специальной президентской охраны Амн-аль-Хасс, которой командовал его родной сын Кусай, а потому никто не сможет подойти к огромным окнам. На крыше дворца были установлены французские зенитные ракеты «кроталь», а в небе над плоскогорьем кружили истребители.
Хуссейн уселся в кресло, скорее напоминавшее трон. Кресло стояло в центре Т-образного стола, посреди более короткой его части, По обе стороны от Хуссейна сидели два его самых верных помощника. Хуссейн требовал от подчиненных только одного – преданности. Полнейшей, рабской, собачьей преданности. Жизнь научила его, что преданных людей можно подразделять на три категории: на первом месте были члены его семьи, на втором – более отдаленные родственники, а на третьем – другие соплеменники. У арабов есть такая поговорка: «Я и мой брат – против нашего двоюродного брата; я и мой двоюродный брат – против всего мира». Хуссейн считал эту поговорку вполне справедливой. Так уж устроена жизнь.
Саддам Хуссейн вышел из трущоб крохотного городка Тикрита, в котором жили люди племени аль-тикрити. И теперь все правительственные учреждения Ирака были забиты родственниками и соплеменниками Хуссейна. Им прощались невежество, любые жестокости, любые ошибки, любые злоупотребления – до тех пор, пока они оставались преданными Саддаму. Его второй сын, психопат Юдай, до смерти забил слугу и был прощен.
По правую руку Хуссейна сидел Из-зат Ибрахим, его первый заместитель, а справа от него – Хуссейн Камиль, министр промышленности и военной техники, тот человек, который отвечал за обеспечение Ирака оружием. Слева от Хуссейна расположились премьер-министр Таха Рамадан и вице-примьер Садун Хаммади, истовый мусульманин-шиит. Саддам Хуссейн был суннитом, но к другим религиям – и только к религиям! – относился терпимо. Мусульманские обряды он соблюдал лишь в тех случаях, когда это было необходимо или выгодно, а во всем остальном религия его мало интересовала. Его министр иностранных дел Тарик Азиз был христианином. Ну и что? Он все равно выполнял все приказы Хуссейна.
За длинной частью стола ближе всего к Саддаму сидели генералы, командовавшие республиканской армией, пехотой, бронетанковыми частями, артиллерией и инженерными войсками. За ним расположились четыре эксперта; чтобы выслушать их доклады, Хуссейн и собрал это совещание.
Места справа заняли доктор Амер Саади, хороший инженер и заместитель Хуссейна Камиля, племянника президента, а также бригадный генерал Хассан Рахмани, возглавлявший отдел контразведки Мухабарата. Напротив них сидели Исмаил Убаиди, руководивший иностранным отделом, точнее секретной разведывательной службой Мухабарата, и бригадный генерал Омар Хатиб, шеф секретной полиции, или Амн-аль-Амма, от одного упоминания которой холодело сердце любого иракца.
Трое руководителей секретных служб четко делили свои обязанности. Доктор Убаиди организовывал шпионаж за рубежом, Рахмани вылавливал забравшихся в Ирак иностранных шпионов, а Хатиб наводил порядок среди иракцев, подавляя любую попытку создать оппозицию внутри страны с помощью широко разветвленной сети доносчиков и информаторов. Работу Хатибу существенно облегчал безмерный ужас, который порождали слухи о судьбе тех, кого он арестовывал и бросал в тюрьму Абу-Граиб (к западу от Багдада) или в свой собственный следственный изолятор, располагавшийся в подвалах штаб-квартиры Амн-аль-Амма и в шутку называвшийся «гимнастическим залом».
Саддаму Хуссейну не раз жаловались на жестокость шефа секретной полиции, но президент лишь усмехался и отмахивался от жалобщиков. Говорили, что он сам дал Хатибу прозвище «Аль Муазиб», что значит «мучитель». Разумеется, Хатиб был из племени аль-тикрити и останется верным президенту до конца.
Некоторые диктаторы предпочитают вовлекать в обсуждение щекотливых проблем как можно меньше людей. Саддам придерживался иного мнения; он считал, что если предстоит грязная работа, то в ней должны принять участие все. Тогда никто не может сказать, что он ничего не знал, что его руки не обагрены кровью. Президент как бы лишний раз напоминал своему окружению: если погибну я, то вместе со мной погибнете и все вы.
Когда все заняли свои места, президент кивнул племяннику, и тот предоставил слово доктору Саади. Саали прочел доклад, не поднимая головы. Только сумасшедший станет смотреть Саддаму в глаза. Президент утверждал, что может заглянуть в душу человека, и многие этому верили. Смотреть в глаза Саддаму Хуссейну могло означать непокорность, вызов, а если президент заподозрил неладное, то непокорный обычно умирал в страшных муках.
Когда доктор Саади закончил доклад, Саддам какое-то время молча размышлял.
– Этот человек, канадец, многое знает?
– Не все, но, я думаю, достаточно, чтобы оправдать наш план, сайиди.
Саади воспользовался арабским обращением, примерно отвечающим английскому «сэр», но более почтительным и даже подобострастным. Допускалось и равноценное обращение «сайид раис» или «мистер президент».
– Когда?
– Скоро. Если дело уже не сделано, сайиди.
– И он все рассказывал израильтянам?
– Постоянно, сайид раис, – ответил доктор Убаиди. – Он давнишний друг евреев, часто ездил в Тель-Авив и читал лекции по баллистике офицерам-артиллеристам израильского штаба. У него там много друзей, возможно, среди них есть и люди из Моссада, хотя он сам мог этого и не знать.
– Мы сможем закончить работы без него? – спросил Саддам Хуссейн.
На этот раз с ответом президенту поспешил его племянник Хуссейн Камиль:
– Он очень странный человек. Он не расстается с большой полотняной сумкой, в которой носит все самые важные бумаги. Я дал указание нашим контрразведчикам заглянуть в эту сумку и скопировать бумаги.
– Указание было выполнено? – спросил президент, глядя на шефа контрразведки Хассана Рахмани.
– Немедленно, сайид раис. Примерно месяц назад, когда он был здесь. Он много пьет. В виски добавили снотворное, и он заснул крепко и надолго. Мы взяли его сумку и сфотографировали каждый листок. Кроме того, мы прослушивали все его разговоры на профессиональные темы. Фотокопии документов и расшифровки разговоров были переданы нашему товарищу, доктору Саади.
Президент снова повернулся к инженеру:
– Итак, я еще раз спрашиваю, вы сможете закончить работы без него?
– Да, сайид раис, уверен, мы сможем. Кое-какие из его расчетов понятны лишь ему самому, но еще месяц назад я посадил наших лучших математиков за их расшифровку. Они разберутся. Остальное сделают инженеры.
Хуссейн Камиль бросил на своего заместителя предостерегающий взгляд. Теперь, друг мой, тебе лучше не отступать от своих слов.
– Где он сейчас? – спросил президент.
– Он улетел в Китай, сайиди, – ответил шеф разведки Убаи-ди. – Он пытается купить третью ступень для ракеты «Аль-Абейд». Увы, у него ничего не получится. Он должен вернуться в Брюссель в середине марта.
– Там есть наши люди? Надежные люди?
– Есть, сайиди. В Брюсселе я не спускаю с него глаз уже десять месяцев. Именно так мы узнали, что в своем офисе он принимает израильские делегации. Есть у нас и ключи от его квартиры.
– Тогда это нужно сделать. Когда он вернется.
– Сделаем безотлагательно, сайид раис, – ответил Убаиди, уже вспоминая своих четырех агентов, которые ведут круглосуточное наблюдение. Один из них не раз выполнял такую работу.
Абдельрахман Мойеддин. Надо будет поручить ему.
Трех шефов служб безопасности и доктора Саади отпустили. Остальные пока остались. После долгой паузы Саддам Хуссейн обратился к племяннику:
– И еще один вопрос. Когда все будет готово?
– Меня заверили, к концу года, Абу Кусаи.
Будучи довольно близким родственником президента, в узком кругу оставшихся Камиль мог обращаться к нему чуть более фамильярно. Абу Кусаи значит «отец Кусаи». К тому же не мешало лишний раз напомнить, кто является членом семьи президента, а кто нет. Президент ворчливо сказал:
– Нужно будет особенно тщательно подобрать место. Совершенно новое место, неприступную крепость. Любой существующий объект не подойдет, как бы засекречен он ни был. Новое, тайное место, о котором не будет знать никто. Никто, кроме ничтожной кучки посвященных, а в нее войдут даже не все присутствующие. Это будет военный объект, не гражданская стройка. Вы сможете обеспечить выполнение этих условий?
Генерал Али Мусули, командующий инженерными войсками, выпрямился и, уставившись в грудь президенту, отчеканил:
– Почту за честь, сайид раис.
– Поручите руководство объектом лучшему, самому лучшему офицеру.
– Есть такой человек, сайиди. Полковник. В военном строительстве и маскировке лучше его не найти. Русский инструктор Степанов сказал, что более способного ученика у него не было.
– Тогда приведите его ко мне. Не сюда, через два дня в Багдад. Я сам дам ему задание. Этот полковник, он хороший баасист? Предан партии и мне?
– Беззаветно предан, сайиди. Он с радостью отдаст жизнь за вас.
– Полагаю, что так поступил бы любой из вас. – Президент помолчал, потом вполголоса добавил:
– Будем надеяться, что до этого не дойдет.
Последняя фраза у всех отбила охоту продолжать обсуждение. К счастью, тема была исчерпана.
Доктор Джерри Булл вернулся в Брюссельиз Китая 17 марта, вернулся измотанным и подавленным. Коллеги решили, что депрессия шефа вызвана провалом его миссии, но дело было не только в этом.
Больше двух лет назад, еще во время первой поездки в Багдад, Булл дал себя убедить – прежде всего потому, что сам хотел верить в это, – что и ракеты, и суперпушка нужны иракскому правительству для выведения на орбиту небольших спутников с приборами. Булл полагал, что успех Ирака обернется огромным благом и для него лично, и для всего арабского мира, который сможет по праву гордиться своими достижениями. Больше того, позднее все расходы могут окупиться, если Ирак станет запускать спутники связи и метеорологические спутники для других стран.
Насколько Булл понимал планы иракского правительства, оно хотело установить суперпушку так, чтобы выпущенный из нее снаряд со спутником, пролетев в юго-восточном направлении над территорией Ирака, Саудовской Аравии и над южной частью Индийского океана, в конце концов вышел на околоземную орбиту. С учетом таких планов он ее и конструировал.
Вместе с тем Буллу пришлось согласиться с коллегами, уверявшими его, что западные страны смотрят на суперпушку с иной точки зрения, считая ее исключительно военным объектом. Этим объяснялись и разные уловки при размещении заказов на изготовление секций ствола и других деталей пушки.
Только он, Джералд Винсент Булл, знал истину, и эта истина была очень проста: суперпушку нельзя использовать как артиллерийское орудие, стреляющее обычными снарядами, как бы мощны они ни были.
Во-первых, суперпушку с ее стопятидесятиметровым стволом невозможно установить без жестких опор. Даже если, как и предлагал Булл, расположить пушку на склоне горы с сорокапятиградусным уклоном, то и в этом случае каждая вторая из двадцати шести секций ствола должна иметь жесткую опору или цапфу. Без таких опор ствол согнется, как вареная макаронина, и лопнет под собственной тяжестью.
Следовательно, ни уменьшить, ни увеличить угол наклона ствола суперпушки, ни изменить его направление будет невозможно. Значит, пушка сможет стрелять по крайне ограниченному числу целей. Для изменения угла наклона или направления ствола пушку придется демонтировать, а на это уйдут недели. Даже для того, чтобы прочистить канал ствола и перезарядить пушку, потребуется дня два.
Кроме того, слишком частые выстрелы быстро выведут из строя чрезвычайно дорогой ствол. Наконец, суперпушку «Вавилон» невозможно замаскировать и надежно защитить от поражения.
Каждый выстрел будет сопровождаться выбросом из ствола языка пламени длиной девяносто метров, который сразу зарегистрируют все спутники и любой самолет. Через несколько секунд после выстрела американцы будут знать точные координаты суперпушки. К тому же ударную волну почувствует любой хороший сейсмограф, будь он хоть в Калифорнии. Поэтому Булл повторял всем, кто соглашался его слушать: «Суперпушку нельзя использовать как оружие».
Однако проработав два года с иракскими инженерами, Булл понял, что для Саддама Хуссейна наука – это только средство разработки новых видов оружия (а стало быть, укрепления его личной власти) и ничего сверх того. Тогда почему же Хуссейн так щедро финансировал проект «Вавилон»? Из суперпушки он успеет выстрелить один-единственный раз, выведя на орбиту один спутник или выпустив один снаряд; после ответного удара истребителей-бомбардировщиков от пушки останутся тонны металлолома.
Ответ на этот вопрос Булл нашел в Китае, в беседах с милейшим Джорджем Вонгом. Это была последняя проблема, которую удалось решить Буллу при жизни.
Под неусыпным оком множества видеокамер иракского телевидения огромная трехступенчатая ракета с оглушительным ревом поднялась над базой космических исследований Аль-Анбар и исчезла в небе. Три дня спустя Вашингтон был вынужден признать, что, по-видимому, иракская ракета и в самом деле способна вывести спутник на околоземную орбиту.
Эксперты-аналитики в своих рассуждениях пошли дальше и между прочим отметили, что если ракета способна запустить спутник, то ее можно использовать и в качестве средства доставки ядерного оружия в любую точку земного шара. Неожиданно для себя западные службы безопасности потеряли уверенность в том, что Саддам Хуссейн не представляет опасности, что пройдут годы и годы, прежде чем он сможет реально угрожать развитым странам.
Службы безопасности трех стран – Центральное разведывательное управление, ЦРУ, в Америке, Секретная разведывательная служба, Интеллидженс сервис, в Великобритании и Моссад в Израиле – пришли к единодушному мнению, что обе суперпушки являются занимательными игрушками и не более того, а реальную угрозу представляет лишь ракета «Аль-Абейд». Трудно было сделать более далекие от истины выводы. На самом деле ракета «Аль-Абейд» была неработоспособной.
Что и как произошло на самом деле, Булл знал лучше других. Он рассказал израильтянам, что испытания ракеты завершились провалом. Она поднялась до высоты двенадцать километров и скрылась из виду. Затем первая ступень не захотела отделяться, а третьей ступени не существовало вовсе. Ракета была бутафорской. Булл знал это совершенно точно, потому что в феврале ему было поручено поехать в Пекин и постараться убедить китайских чиновников продать Ираку третью ступень.
Булл прилетел в Пекин, но китайцы наотрез отказались продавать детали ракет. В КНР Булл встретил своего старого друга Джорджа Вонга и довольно долго беседовал с ним. После этого в отношении Булла к Ираку наметился резкий перелом. Что-то напугало Джерри Булла до смерти, и источником его страхов были не израильтяне. Несколько раз он пытался досрочно расторгнуть контракты с Ираком. В настроении Булла произошел какой-то сдвиг, который заставил его порвать все связи с иракским правительством. Это было правильное решение, только пришло оно к Буллу слишком поздно.
Пятнадцатого февраля 1990 года президент Саддам Хуссейн созвал своих ближайших советников. Местом совещания он выбрал свой дворец в Сарсенге, одном из самых высоких мест Курдистанских гор.
Хуссейну нравился Сарсенг. Дворец стоял на вершине высокого холма. Через пуленепробиваемые стекла открывался великолепный вид на сельские районы Курдистана. Холодными зимами курдские крестьяне теснились в своих жалких хибарках. Отсюда было недалеко и до города Халабжа, до сих пор не оправившегося от потрясения. В 1988 году Саддам приказал покарать семьдесят тысяч жителей городка за то, что они якобы помогали иранцам.
Когда его артиллерия замолчала, пять тысяч «курдских собак» были убиты, а еще семь тысяч изувечены на всю жизнь. На Хуссейна особенно большое впечатление произвели результаты обстрела снарядами, начиненными синильной кислотой. Он щедро вознаградил немецкие компании, помогавшие освоить производство не только этого газа, но и нервно-паралитических отравляющих веществ – табуна и зарина. Немцы честно заработали свои деньги; табун и зарин не так уж сильно отличались от циклона В, который столь успешно применялся ими для уничтожения евреев несколько десятилетий назад. Не исключено, что отравляющие вещества скоро снова потребуются для той же цели.
Утром этого дня Саддам Хуссейн стоял перед окнами своей гардеробной, уставившись в одну точку. Вот уже шестнадцать лет он обладал огромной, практически неограниченной властью. Да, ему приходилось наказывать непокорных. Но и достижения были велики.
На развалинах Ниневии и Вавилона родился новый Ашурбанипал и Навуходоносор в одном лице. Те, кто покорились, легко усвоили эту истину. Другие никак не могли или не хотели понять очевидного; большей частью они давно мертвы. А нужно учить еще многих других. Но и они научатся, непременно научатся.
Хуссейн прислушивался к шуму вертолетов охраны, доносившемуся с юга, а тем временем личный камердинер президента суетился, тщательно расправляя в V-образном вырезе его военной куртки зеленый шейный платок. Хуссейну нравилось прикрывать шею: так меньше бросался в глаза слишком тяжелый подбородок. Когда с платком наконец было покончено, Хуссейн повязал поясной ремень с кобурой, в которой лежало его личное оружие – позолоченный пистолет «беретта» иракского производства. На заседаниях кабинета министров он уже прибегал к помощи «беретты» как последнего аргумента. Возможно, такое желание возникнет у него и на этот раз. Он всегда носил с собой свой пистолет.
В дверь постучался лакей. Он сообщил, что все вызванные им советники ждут его в конференц-зале. Хуссейн вошел в длинный зал с огромными окнами, из которых открывался вид на заснеженные холмы. Все дружно встали. Лишь в Сарсенге Хуссейна на время покидал страх перед покушением. Он знал, что дворец окружен тремя кольцами специальной президентской охраны Амн-аль-Хасс, которой командовал его родной сын Кусай, а потому никто не сможет подойти к огромным окнам. На крыше дворца были установлены французские зенитные ракеты «кроталь», а в небе над плоскогорьем кружили истребители.
Хуссейн уселся в кресло, скорее напоминавшее трон. Кресло стояло в центре Т-образного стола, посреди более короткой его части, По обе стороны от Хуссейна сидели два его самых верных помощника. Хуссейн требовал от подчиненных только одного – преданности. Полнейшей, рабской, собачьей преданности. Жизнь научила его, что преданных людей можно подразделять на три категории: на первом месте были члены его семьи, на втором – более отдаленные родственники, а на третьем – другие соплеменники. У арабов есть такая поговорка: «Я и мой брат – против нашего двоюродного брата; я и мой двоюродный брат – против всего мира». Хуссейн считал эту поговорку вполне справедливой. Так уж устроена жизнь.
Саддам Хуссейн вышел из трущоб крохотного городка Тикрита, в котором жили люди племени аль-тикрити. И теперь все правительственные учреждения Ирака были забиты родственниками и соплеменниками Хуссейна. Им прощались невежество, любые жестокости, любые ошибки, любые злоупотребления – до тех пор, пока они оставались преданными Саддаму. Его второй сын, психопат Юдай, до смерти забил слугу и был прощен.
По правую руку Хуссейна сидел Из-зат Ибрахим, его первый заместитель, а справа от него – Хуссейн Камиль, министр промышленности и военной техники, тот человек, который отвечал за обеспечение Ирака оружием. Слева от Хуссейна расположились премьер-министр Таха Рамадан и вице-примьер Садун Хаммади, истовый мусульманин-шиит. Саддам Хуссейн был суннитом, но к другим религиям – и только к религиям! – относился терпимо. Мусульманские обряды он соблюдал лишь в тех случаях, когда это было необходимо или выгодно, а во всем остальном религия его мало интересовала. Его министр иностранных дел Тарик Азиз был христианином. Ну и что? Он все равно выполнял все приказы Хуссейна.
За длинной частью стола ближе всего к Саддаму сидели генералы, командовавшие республиканской армией, пехотой, бронетанковыми частями, артиллерией и инженерными войсками. За ним расположились четыре эксперта; чтобы выслушать их доклады, Хуссейн и собрал это совещание.
Места справа заняли доктор Амер Саади, хороший инженер и заместитель Хуссейна Камиля, племянника президента, а также бригадный генерал Хассан Рахмани, возглавлявший отдел контразведки Мухабарата. Напротив них сидели Исмаил Убаиди, руководивший иностранным отделом, точнее секретной разведывательной службой Мухабарата, и бригадный генерал Омар Хатиб, шеф секретной полиции, или Амн-аль-Амма, от одного упоминания которой холодело сердце любого иракца.
Трое руководителей секретных служб четко делили свои обязанности. Доктор Убаиди организовывал шпионаж за рубежом, Рахмани вылавливал забравшихся в Ирак иностранных шпионов, а Хатиб наводил порядок среди иракцев, подавляя любую попытку создать оппозицию внутри страны с помощью широко разветвленной сети доносчиков и информаторов. Работу Хатибу существенно облегчал безмерный ужас, который порождали слухи о судьбе тех, кого он арестовывал и бросал в тюрьму Абу-Граиб (к западу от Багдада) или в свой собственный следственный изолятор, располагавшийся в подвалах штаб-квартиры Амн-аль-Амма и в шутку называвшийся «гимнастическим залом».
Саддаму Хуссейну не раз жаловались на жестокость шефа секретной полиции, но президент лишь усмехался и отмахивался от жалобщиков. Говорили, что он сам дал Хатибу прозвище «Аль Муазиб», что значит «мучитель». Разумеется, Хатиб был из племени аль-тикрити и останется верным президенту до конца.
Некоторые диктаторы предпочитают вовлекать в обсуждение щекотливых проблем как можно меньше людей. Саддам придерживался иного мнения; он считал, что если предстоит грязная работа, то в ней должны принять участие все. Тогда никто не может сказать, что он ничего не знал, что его руки не обагрены кровью. Президент как бы лишний раз напоминал своему окружению: если погибну я, то вместе со мной погибнете и все вы.
Когда все заняли свои места, президент кивнул племяннику, и тот предоставил слово доктору Саади. Саали прочел доклад, не поднимая головы. Только сумасшедший станет смотреть Саддаму в глаза. Президент утверждал, что может заглянуть в душу человека, и многие этому верили. Смотреть в глаза Саддаму Хуссейну могло означать непокорность, вызов, а если президент заподозрил неладное, то непокорный обычно умирал в страшных муках.
Когда доктор Саади закончил доклад, Саддам какое-то время молча размышлял.
– Этот человек, канадец, многое знает?
– Не все, но, я думаю, достаточно, чтобы оправдать наш план, сайиди.
Саади воспользовался арабским обращением, примерно отвечающим английскому «сэр», но более почтительным и даже подобострастным. Допускалось и равноценное обращение «сайид раис» или «мистер президент».
– Когда?
– Скоро. Если дело уже не сделано, сайиди.
– И он все рассказывал израильтянам?
– Постоянно, сайид раис, – ответил доктор Убаиди. – Он давнишний друг евреев, часто ездил в Тель-Авив и читал лекции по баллистике офицерам-артиллеристам израильского штаба. У него там много друзей, возможно, среди них есть и люди из Моссада, хотя он сам мог этого и не знать.
– Мы сможем закончить работы без него? – спросил Саддам Хуссейн.
На этот раз с ответом президенту поспешил его племянник Хуссейн Камиль:
– Он очень странный человек. Он не расстается с большой полотняной сумкой, в которой носит все самые важные бумаги. Я дал указание нашим контрразведчикам заглянуть в эту сумку и скопировать бумаги.
– Указание было выполнено? – спросил президент, глядя на шефа контрразведки Хассана Рахмани.
– Немедленно, сайид раис. Примерно месяц назад, когда он был здесь. Он много пьет. В виски добавили снотворное, и он заснул крепко и надолго. Мы взяли его сумку и сфотографировали каждый листок. Кроме того, мы прослушивали все его разговоры на профессиональные темы. Фотокопии документов и расшифровки разговоров были переданы нашему товарищу, доктору Саади.
Президент снова повернулся к инженеру:
– Итак, я еще раз спрашиваю, вы сможете закончить работы без него?
– Да, сайид раис, уверен, мы сможем. Кое-какие из его расчетов понятны лишь ему самому, но еще месяц назад я посадил наших лучших математиков за их расшифровку. Они разберутся. Остальное сделают инженеры.
Хуссейн Камиль бросил на своего заместителя предостерегающий взгляд. Теперь, друг мой, тебе лучше не отступать от своих слов.
– Где он сейчас? – спросил президент.
– Он улетел в Китай, сайиди, – ответил шеф разведки Убаи-ди. – Он пытается купить третью ступень для ракеты «Аль-Абейд». Увы, у него ничего не получится. Он должен вернуться в Брюссель в середине марта.
– Там есть наши люди? Надежные люди?
– Есть, сайиди. В Брюсселе я не спускаю с него глаз уже десять месяцев. Именно так мы узнали, что в своем офисе он принимает израильские делегации. Есть у нас и ключи от его квартиры.
– Тогда это нужно сделать. Когда он вернется.
– Сделаем безотлагательно, сайид раис, – ответил Убаиди, уже вспоминая своих четырех агентов, которые ведут круглосуточное наблюдение. Один из них не раз выполнял такую работу.
Абдельрахман Мойеддин. Надо будет поручить ему.
Трех шефов служб безопасности и доктора Саади отпустили. Остальные пока остались. После долгой паузы Саддам Хуссейн обратился к племяннику:
– И еще один вопрос. Когда все будет готово?
– Меня заверили, к концу года, Абу Кусаи.
Будучи довольно близким родственником президента, в узком кругу оставшихся Камиль мог обращаться к нему чуть более фамильярно. Абу Кусаи значит «отец Кусаи». К тому же не мешало лишний раз напомнить, кто является членом семьи президента, а кто нет. Президент ворчливо сказал:
– Нужно будет особенно тщательно подобрать место. Совершенно новое место, неприступную крепость. Любой существующий объект не подойдет, как бы засекречен он ни был. Новое, тайное место, о котором не будет знать никто. Никто, кроме ничтожной кучки посвященных, а в нее войдут даже не все присутствующие. Это будет военный объект, не гражданская стройка. Вы сможете обеспечить выполнение этих условий?
Генерал Али Мусули, командующий инженерными войсками, выпрямился и, уставившись в грудь президенту, отчеканил:
– Почту за честь, сайид раис.
– Поручите руководство объектом лучшему, самому лучшему офицеру.
– Есть такой человек, сайиди. Полковник. В военном строительстве и маскировке лучше его не найти. Русский инструктор Степанов сказал, что более способного ученика у него не было.
– Тогда приведите его ко мне. Не сюда, через два дня в Багдад. Я сам дам ему задание. Этот полковник, он хороший баасист? Предан партии и мне?
– Беззаветно предан, сайиди. Он с радостью отдаст жизнь за вас.
– Полагаю, что так поступил бы любой из вас. – Президент помолчал, потом вполголоса добавил:
– Будем надеяться, что до этого не дойдет.
Последняя фраза у всех отбила охоту продолжать обсуждение. К счастью, тема была исчерпана.
Доктор Джерри Булл вернулся в Брюссельиз Китая 17 марта, вернулся измотанным и подавленным. Коллеги решили, что депрессия шефа вызвана провалом его миссии, но дело было не только в этом.
Больше двух лет назад, еще во время первой поездки в Багдад, Булл дал себя убедить – прежде всего потому, что сам хотел верить в это, – что и ракеты, и суперпушка нужны иракскому правительству для выведения на орбиту небольших спутников с приборами. Булл полагал, что успех Ирака обернется огромным благом и для него лично, и для всего арабского мира, который сможет по праву гордиться своими достижениями. Больше того, позднее все расходы могут окупиться, если Ирак станет запускать спутники связи и метеорологические спутники для других стран.
Насколько Булл понимал планы иракского правительства, оно хотело установить суперпушку так, чтобы выпущенный из нее снаряд со спутником, пролетев в юго-восточном направлении над территорией Ирака, Саудовской Аравии и над южной частью Индийского океана, в конце концов вышел на околоземную орбиту. С учетом таких планов он ее и конструировал.
Вместе с тем Буллу пришлось согласиться с коллегами, уверявшими его, что западные страны смотрят на суперпушку с иной точки зрения, считая ее исключительно военным объектом. Этим объяснялись и разные уловки при размещении заказов на изготовление секций ствола и других деталей пушки.
Только он, Джералд Винсент Булл, знал истину, и эта истина была очень проста: суперпушку нельзя использовать как артиллерийское орудие, стреляющее обычными снарядами, как бы мощны они ни были.
Во-первых, суперпушку с ее стопятидесятиметровым стволом невозможно установить без жестких опор. Даже если, как и предлагал Булл, расположить пушку на склоне горы с сорокапятиградусным уклоном, то и в этом случае каждая вторая из двадцати шести секций ствола должна иметь жесткую опору или цапфу. Без таких опор ствол согнется, как вареная макаронина, и лопнет под собственной тяжестью.
Следовательно, ни уменьшить, ни увеличить угол наклона ствола суперпушки, ни изменить его направление будет невозможно. Значит, пушка сможет стрелять по крайне ограниченному числу целей. Для изменения угла наклона или направления ствола пушку придется демонтировать, а на это уйдут недели. Даже для того, чтобы прочистить канал ствола и перезарядить пушку, потребуется дня два.
Кроме того, слишком частые выстрелы быстро выведут из строя чрезвычайно дорогой ствол. Наконец, суперпушку «Вавилон» невозможно замаскировать и надежно защитить от поражения.
Каждый выстрел будет сопровождаться выбросом из ствола языка пламени длиной девяносто метров, который сразу зарегистрируют все спутники и любой самолет. Через несколько секунд после выстрела американцы будут знать точные координаты суперпушки. К тому же ударную волну почувствует любой хороший сейсмограф, будь он хоть в Калифорнии. Поэтому Булл повторял всем, кто соглашался его слушать: «Суперпушку нельзя использовать как оружие».
Однако проработав два года с иракскими инженерами, Булл понял, что для Саддама Хуссейна наука – это только средство разработки новых видов оружия (а стало быть, укрепления его личной власти) и ничего сверх того. Тогда почему же Хуссейн так щедро финансировал проект «Вавилон»? Из суперпушки он успеет выстрелить один-единственный раз, выведя на орбиту один спутник или выпустив один снаряд; после ответного удара истребителей-бомбардировщиков от пушки останутся тонны металлолома.
Ответ на этот вопрос Булл нашел в Китае, в беседах с милейшим Джорджем Вонгом. Это была последняя проблема, которую удалось решить Буллу при жизни.
Глава 2
По главной автомагистрали Объединенных Арабских Эмиратов на отрезке от Катара до Абу-Даби мчался большой «чарджер». В кабине кондиционер обеспечивал приятную прохладу, а кассета с записями в стиле «кантри» и «вестерн» ласкала слух водителя родными мелодиями.
После Рувейса автомагистраль вела по безжизненной равнине. Слева в просветах между дюнами изредка мелькало море, а с правой стороны на сотни миль вплоть до Дофара и Индийского океана тянулись унылые пески великой пустыни.
Сидевшая рядом с мужем Мейбел Уолкер не сводила восторженного взгляда с желто-коричневой пустыни в мареве раскаленного воздуха, нагретого лучами полуденного солнца. Ее муж Рей больше следил за дорогой. Проработав всю жизнь нефтяником, он часто видел пустыни. «Все они одинаковы», – ворчливо отзывался он, когда его жена в очередной раз восторженно вскрикивала, увидев что-то необычное или услышав новый для нее звук.
Для Мейбел Уолкер все здесь было в новинку, и она искренне радовалась каждой минуте двухнедельного путешествия по странам Персидского залива, хотя перед отъездом из Оклахомы запаслась таким количеством лекарств, что могла бы открыть в пустыне аптеку.
Путешествие Уолкеров началось на севере Кувейта. На предоставленном им компанией вездеходе, миновав Хафджи и Эль-Хобар, они проехали на юг, на территорию Саудовской Аравии, пересекли дорогу, ведущую в Бахрейн, повернули и через Катар направились в Объединенные Арабские Эмираты. При удобном случае Рей Уолкер кратко «инспектировал» очередной офис своей компании – официально инспекция и была целью их путешествия – а Мейбел, взяв в качестве гида кого-нибудь из служащих местного отделения компании, изучала здешние достопримечательности. Прогуливаясь по узким улочкам в сопровождении только одного европейца, она всерьез считала себя очень смелой женщиной, не понимая, что подвергалась бы куда большей опасности в любом из пятидесяти больших американских городов, чем в странах Персидского залива.
Мейбел была очарована всем увиденным в этом ее первом и, скорее всего, последнем путешествии за пределы США. Ее приводили в восторг минареты и дворцы, она восхищалась изобилием изделий из чистого золота в лавках ювелиров, с благоговением и страхом смотрела на бесконечные потоки смуглолицых людей в пестрых одеждах, от которых в старых кварталах рябило в глазах.
Мейбел фотографировала все подряд, чтобы по возвращении домой в женском клубе можно было не только рассказать, где она была, но и показать, что она видела. Мейбел очень серьезно отнеслась к предупреждению катарского представителя компании, который сказал, что ни в коем случае не следует фотографировать бедуина без его разрешения, так как многие из жителей пустыни еще верили, что вместе с фотографией от человека уходит часть его души.
Мейбел часто напоминала себе, что ей очень повезло в жизни, что у нее есть все, о чем только может мечтать женщина. После двухлетнего знакомства она, едва успев закончить среднюю школу, вышла замуж за хорошего, надежного человека, который работают в местной нефтяной компании и по мере ее расширения постепенно поднимался по служебной лестнице, пока не стал одним из вице-президентов.
У них был прекрасный дом на окраине Талсы и летний домик в Северной Каролине, на острове Хаттерас, как раз в том месте, где залив Палмико соединяется с Атлантическим океаном. Они счастливо прожили вместе тридцать лет, у них был хороший сын. А теперь еще и это двухнедельное турне за счет компании по странам Персидского залива, своеобразному миру со всеми его экзотическими достопримечательностями и звуками, обычаями и запахами.
– Хорошая дорога, – заметила Мейбел, когда их автомобиль поднялся на высокую точку, откуда была хорошо видна уходящая вдаль бесконечная асфальтовая полоса. Над ней поднималось марево раскаленного воздуха. Если в кабине было не выше двадцати двух градусов, то в пустыне температура достигла почти сорока.
– Чего ей не быть хорошей, – проворчал в ответ Рэй, – это мы ее строили.
– Компания?
– Нет. Дядя Сэм, черт его побери.
У Рея Уолкера давно вошло в привычку добавлять «черт его побери» к любому, даже самому короткому предложению. Муж и жена на какое-то время замолчали, а тем временем магнитофон голосом Тэмми Уайнетта убеждал ее хранить верность своему мужу, хотя она и без того всегда была ему верна и уж наверняка останется такой после его ухода на пенсию.
Разменяв седьмой десяток, Рей Уолкер оставлял работу с очень хорошей пенсией и толстой пачкой прибыльных акций, а благодарная компания предложила ему еще и первоклассное двухнедельное, полностью оплаченное турне по странам Персидского залива, якобы для того, чтобы «проинспектировать» множество филиалов компании, разбросанных по берегу залива. Рей тоже впервые был в этих краях, но восточные достопримечательности не приводили его в восторг; впрочем, ему было довольно и того, что от путешествия большое удовольствие получала жена.
Честно говоря, Рею не терпелось поскорее покончить со всеми этими Абу-Даби и Дубаями и удобно устроиться в салоне первого класса пассажирского лайнера, направляющегося через Лондон прямо в США. На борту самолета можно будет, наконец, заказать хорошую порцию холодного «Будвейзера» и при этом не прятаться в тесном офисе компании. Возможно, ислам кому-то действительно нравится, размышлял Рей, но что это за странная религия, если она запрещает человеку выпить стакан холодного пива в жаркий день, если даже в лучших отелях Кувейта, Саудовской Аравии и Катара тебе говорят, что у них нет ни капли спиртного.
Рей Уолкер был одет так, как, по его мнению, и должен одеваться нефтепромышленник в пустыне: джинсы, высокие ботинки, широкий пояс, рубашка и стетсоновская шляпа. Последняя была, строго говоря, не обязательна, так как на самом деле Рей был не геологоразведчиком, а химиком и отвечал за контроль качества продукции.
Он бросил взгляд на счетчик спидометра; до поворота на Абу-Даби оставалось восемьдесят миль.
– Я остановлюсь и отолью, – пробормотал Рей.
– Ладно, только будь поосторожней, – предупредила мужа Мейбел. – Там полно скорпионов.
– На два фута они не прыгают, – сказал Рей и расхохотался: уж очень ему понравилась собственная шутка. Надо бы не забыть рассказать дома приятелям, что здесь водятся прыгающие скорпионы, которые так и норовят тебя ужалить за это самое место.
После Рувейса автомагистраль вела по безжизненной равнине. Слева в просветах между дюнами изредка мелькало море, а с правой стороны на сотни миль вплоть до Дофара и Индийского океана тянулись унылые пески великой пустыни.
Сидевшая рядом с мужем Мейбел Уолкер не сводила восторженного взгляда с желто-коричневой пустыни в мареве раскаленного воздуха, нагретого лучами полуденного солнца. Ее муж Рей больше следил за дорогой. Проработав всю жизнь нефтяником, он часто видел пустыни. «Все они одинаковы», – ворчливо отзывался он, когда его жена в очередной раз восторженно вскрикивала, увидев что-то необычное или услышав новый для нее звук.
Для Мейбел Уолкер все здесь было в новинку, и она искренне радовалась каждой минуте двухнедельного путешествия по странам Персидского залива, хотя перед отъездом из Оклахомы запаслась таким количеством лекарств, что могла бы открыть в пустыне аптеку.
Путешествие Уолкеров началось на севере Кувейта. На предоставленном им компанией вездеходе, миновав Хафджи и Эль-Хобар, они проехали на юг, на территорию Саудовской Аравии, пересекли дорогу, ведущую в Бахрейн, повернули и через Катар направились в Объединенные Арабские Эмираты. При удобном случае Рей Уолкер кратко «инспектировал» очередной офис своей компании – официально инспекция и была целью их путешествия – а Мейбел, взяв в качестве гида кого-нибудь из служащих местного отделения компании, изучала здешние достопримечательности. Прогуливаясь по узким улочкам в сопровождении только одного европейца, она всерьез считала себя очень смелой женщиной, не понимая, что подвергалась бы куда большей опасности в любом из пятидесяти больших американских городов, чем в странах Персидского залива.
Мейбел была очарована всем увиденным в этом ее первом и, скорее всего, последнем путешествии за пределы США. Ее приводили в восторг минареты и дворцы, она восхищалась изобилием изделий из чистого золота в лавках ювелиров, с благоговением и страхом смотрела на бесконечные потоки смуглолицых людей в пестрых одеждах, от которых в старых кварталах рябило в глазах.
Мейбел фотографировала все подряд, чтобы по возвращении домой в женском клубе можно было не только рассказать, где она была, но и показать, что она видела. Мейбел очень серьезно отнеслась к предупреждению катарского представителя компании, который сказал, что ни в коем случае не следует фотографировать бедуина без его разрешения, так как многие из жителей пустыни еще верили, что вместе с фотографией от человека уходит часть его души.
Мейбел часто напоминала себе, что ей очень повезло в жизни, что у нее есть все, о чем только может мечтать женщина. После двухлетнего знакомства она, едва успев закончить среднюю школу, вышла замуж за хорошего, надежного человека, который работают в местной нефтяной компании и по мере ее расширения постепенно поднимался по служебной лестнице, пока не стал одним из вице-президентов.
У них был прекрасный дом на окраине Талсы и летний домик в Северной Каролине, на острове Хаттерас, как раз в том месте, где залив Палмико соединяется с Атлантическим океаном. Они счастливо прожили вместе тридцать лет, у них был хороший сын. А теперь еще и это двухнедельное турне за счет компании по странам Персидского залива, своеобразному миру со всеми его экзотическими достопримечательностями и звуками, обычаями и запахами.
– Хорошая дорога, – заметила Мейбел, когда их автомобиль поднялся на высокую точку, откуда была хорошо видна уходящая вдаль бесконечная асфальтовая полоса. Над ней поднималось марево раскаленного воздуха. Если в кабине было не выше двадцати двух градусов, то в пустыне температура достигла почти сорока.
– Чего ей не быть хорошей, – проворчал в ответ Рэй, – это мы ее строили.
– Компания?
– Нет. Дядя Сэм, черт его побери.
У Рея Уолкера давно вошло в привычку добавлять «черт его побери» к любому, даже самому короткому предложению. Муж и жена на какое-то время замолчали, а тем временем магнитофон голосом Тэмми Уайнетта убеждал ее хранить верность своему мужу, хотя она и без того всегда была ему верна и уж наверняка останется такой после его ухода на пенсию.
Разменяв седьмой десяток, Рей Уолкер оставлял работу с очень хорошей пенсией и толстой пачкой прибыльных акций, а благодарная компания предложила ему еще и первоклассное двухнедельное, полностью оплаченное турне по странам Персидского залива, якобы для того, чтобы «проинспектировать» множество филиалов компании, разбросанных по берегу залива. Рей тоже впервые был в этих краях, но восточные достопримечательности не приводили его в восторг; впрочем, ему было довольно и того, что от путешествия большое удовольствие получала жена.
Честно говоря, Рею не терпелось поскорее покончить со всеми этими Абу-Даби и Дубаями и удобно устроиться в салоне первого класса пассажирского лайнера, направляющегося через Лондон прямо в США. На борту самолета можно будет, наконец, заказать хорошую порцию холодного «Будвейзера» и при этом не прятаться в тесном офисе компании. Возможно, ислам кому-то действительно нравится, размышлял Рей, но что это за странная религия, если она запрещает человеку выпить стакан холодного пива в жаркий день, если даже в лучших отелях Кувейта, Саудовской Аравии и Катара тебе говорят, что у них нет ни капли спиртного.
Рей Уолкер был одет так, как, по его мнению, и должен одеваться нефтепромышленник в пустыне: джинсы, высокие ботинки, широкий пояс, рубашка и стетсоновская шляпа. Последняя была, строго говоря, не обязательна, так как на самом деле Рей был не геологоразведчиком, а химиком и отвечал за контроль качества продукции.
Он бросил взгляд на счетчик спидометра; до поворота на Абу-Даби оставалось восемьдесят миль.
– Я остановлюсь и отолью, – пробормотал Рей.
– Ладно, только будь поосторожней, – предупредила мужа Мейбел. – Там полно скорпионов.
– На два фута они не прыгают, – сказал Рей и расхохотался: уж очень ему понравилась собственная шутка. Надо бы не забыть рассказать дома приятелям, что здесь водятся прыгающие скорпионы, которые так и норовят тебя ужалить за это самое место.