Страница:
– Значит, нашли дорогу? Я слышал, как вы подъехали, – сказал Ломакс, одним ударом разрубил последнее полено, бросил топор и подошел к гостю. Они пожали друг другу руки, после чего Ломакс жестом пригласил англичанина присесть на бревно, а сам сел на другое.
– Значит, вы – доктор Мартин?
– Э-э, да.
– Из Англии?
– Да.
Ломакс сунул руку в карманчик рубашки, извлек оттуда кисет и листок курительной бумаги, потом неторопливо принялся скручивать сигарету.
– Курить вредно, не правда ли?
– Думаю, что вредно.
Ломакс довольно хмыкнул.
– Мой доктор тоже так считал. Всегда орал, чтобы я бросил курить.
Мартин обратил внимание, что старик говорит о докторе в прошедшем времени.
– Надо полагать, вы нашли другого?
– Пришлось. Тот умер на прошлой неделе. В пятьдесят шесть лет. Стресс. Так какая нужда занесла вас сюда?
Мартин порылся в своем «дипломате».
– Прежде всего я должен извиниться. Скорее всего я зря трачу свое и ваше время, но мне все же хотелось бы, чтобы вы взглянули на эту фотографию.
Ломакс взял снимок и удивленно уставился на него, потом на Мартина.
– Вы действительно прилетели из Англии?
– Да.
– Вы выбрали чертовски длинную дорогу, чтобы показывать мне это старье.
– Вы узнали?
– Как не узнать. Я провел там пять лет.
Мартин чуть не лишился дара речи.
– Вы действительно там были?
– И жил и работал целых пять лет.
– В Тармии?
– В какой к черту Тармии? Это Оук-Ридж.
Мартин несколько раз глубоко вздохнул.
– Доктор Ломакс, эта фотография была снята шесть дней назад пилотом американских ВВС, пролетавшим над одним из разбомбленных предприятий в Ираке.
Ломакс поднял голову, из-под густых белых бровей ясными голубыми глазами долго смотрел на Мартина, потом снова перевел взгляд на фотографию.
– Сукины дети, – сказал он наконец. – Я предупреждал этих олухов. Три года назад я написал письмо, в котором говорил, что третий мир скорее всего воспользуется именно этой технологией.
– Что случилось с вашим письмом?
– А, наверно, выбросили в корзину.
– Кто?
– Да эти молодые умники.
– И вы знаете, что это за диски, эти соты внутри цеха?
– Конечно. Калютроны. Это точная копия старого предприятия в Оук-Ридже.
– Калю.., что?
Ломакс снова поднял голову.
– Вы не физик?
– Нет. Я доктор арабистики.
Ломакс недовольно пробормотал что-то нечленораздельное, как будто не быть физиком означало совершить тяжкий грех.
– Калютроны. Калифорнийские циклотроны. Сокращенно – калютроны.
– И что они делают?
– Разделяют изотопы электромагнитным способом. Говоря вашим языком, они очищают уран-235, тот, из которого делают бомбы, от урана-238. Вы говорите, этот снимок сделан в Ираке?
– Да. Неделю назад цех случайно разбомбили. А этот снимок был сделан на следующий день. Похоже, никто не знает, что это такое.
Ломакс устремил взгляд на долину, глубоко затянулся и выпустил облачко голубоватого дыма.
– Сукины дети, – повторил он. – Понимаете, мистер, я живу здесь, потому что здесь мне нравится. Подальше от всего этого смога и автомобильного угара; этой дрянью я надышался много лет назад. У меня нет телевизора, но я слушаю радио. Это как-то связано с этим мерзавцем Саддамом Хуссейном, да?
– Да. Доктор Ломакс, расскажите мне о калютронах подробнее.
Старик затоптал окурок. Его взгляд снова устремился вдаль, только на этот раз он видел не далекую долину, а давно прошедшие годы.
– Тысяча девятьсот сорок третий год. Много лет прошло, а? Почти пятьдесят. Это было до того, как родились вы, как родилось большинство живущих сейчас людей. Тогда нас было всего ничего, крохотная горстка, и мы пытались сделать невозможное. Мы были молоды, полны сил и энергии, изобретательны и не знали, что это невозможно. Потому и сделали.
Там были Ферми и Понтекорво из Италии, Фукс из Германии, Нильс Бор из Дании, Нанн Мэй из Англии. Были и другие. Ну и, конечно, мы, янки. Ури, Оппи и Эрнест. Я тогда был очень молод, двадцать семь лет.
Большую часть времени мы просто нащупывали пути, делали то, что никто никогда не пытался делать, испытывали всякие штуки, про которые все говорили, что таких не может быть. У нас был настолько тощий бюджет, что сегодня на него не купишь и корову, поэтому мы работали дни и ночи напролет, спали урывками по несколько часов. Нам приходилось работать, потому что времени нам было отпущено еще меньше, чем денег. И каким-то чудом мы сделали бомбу за три года. Мы разгадали все тайны и сделали ее. Даже две: «Малыша» и «Толстяка».
Потом летчики сбросили их на Хиросиму и Нагасаки, и весь мир сказал, что нам этого не следовало делать. Да... Только беда в том, что если бы бомбу не сделали мы, то первым был бы кто-нибудь другой. Немецкие нацисты, сталинская Россия...
– А калютроны? – напомнил Мартин.
– Да-а. Вы слышали о проекте «Манхэттен»?
– Конечно.
– Так вот, над этим проектом работало много гениев, но особенно отличались двое. Роберт Дж. Оппенгеймер и Эрнест О. Лоуренс. Слышали о них?
– Да.
– Думали, они коллеги, партнеры, да?
– Наверно, так.
– Ерунда. Они были соперниками. Видите ли, все мы знали, что ключом к бомбе был уран, самый тяжелый элемент в мире. И еще в 1941 году нам было известно, что ту цепную реакцию, которая нам была нужна, вызовет только его легкий изотоп, уран-235. Вся загвоздка была в том, как умудриться отделить семь десятых процента урана-235, затерявшегося в массе урана-238.
Когда Америка ввязалась в войну, про нас сразу вспомнили. Годы нас никто не хотел замечать, а теперь генералам потребовался результат, и потребовался вчера. Обычная история. В общем, мы пробовали все мыслимые и немыслимые способы разделения этих изотопов.
Оппенгеймер выбрал газовую диффузию. Он превращал уран в жидкое производное, а потом в газообразное, гексафторид урана, ядовитое и очень едкое вещество, с ним страшно трудно работать. Центрифуги появились позже, до них первым додумался один австрияк, которого русские сцапали и заставили работать на них где-то возле Сухуми. А пока центрифуг не было, дело с газовой диффузией продвигалось медленно и трудно.
Лоуренс пошел другим путем, он решил разделять изотопы в электромагнитном поле ускорителей частиц. Понимаете, о чем я говорю?
– Боюсь, что нет.
– Идея очень проста. Ты разгоняешь атомы черт знает до какой сумасшедшей скорости, потом с помощью магнита искривляешь их траектории. Два спортивных автомобиля, один тяжелый, другой легкий, на большой скорости входят в вираж. Какой быстрее вылетит на обочину?
– Тяжелый, – догадался Мартин.
– Правильно; вот и калютроны работают примерно так же. Основной рабочий элемент калютронов – это гигантские магниты диаметром футов двадцать. Вот эти диски, – Ломакс показал на фотографию, – и есть эти магниты. Здесь вся компоновка оборудования точно такая же, как и у нашего детища в Оук-Ридже, в Теннесси.
– Если калютроны работали, то почему же их забросили? – спросил Мартин.
– Все дело в скорости разделения, – объяснил Ломакс. – Оппенгеймер выиграл. Его метод оказался эффективнее. Калютроны работали очень медленно и были страшно дороги. После 1945 года, а тем более после того, как русские отпустили того австрийца, он приехал сюда и показал, как работают его центрифуги, калютроны вообще забросили. И рассекретили. С тех пор все планы, все детали нашего производства можно найти в библиотеке конгресса. Может быть, иракцы так и поступили.
Ломакс и Мартин несколько минут сидели молча.
– Вы хотите сказать, – подвел итог Мартин, – что иракцы решили построить «форд» модели Т, а поскольку все считали, что они собираются участвовать в чемпионате мира среди машин формулы один, то никто ничего не заметил.
– Ты все правильно понял, сынок. Люди забыли, что фордовская модель Т хотя и устарела, но в свое время исправно работала. Она катилась туда, куда было нужно водителю. Она перевозила тебя из пункта А в пункт В. И при этом почти никогда не ломалась.
– Доктор Ломакс, ученые, которые консультировали наше и ваше правительства, знают, что в Ираке есть один работающий каскад центрифуг, который функционирует уже примерно год. Другой каскад должен вот-вот вступить в строй, но скорее всего еще не работает. На основе этих данных они рассчитали, что иракцы никак не могли успеть изготовить такое количество урана-235 – насколько я помню, тридцать пять килограммов, – которого хватило бы на одну бомбу.
– Совершенно справедливо, – кивнул Ломакс. – С одним каскадом потребуется лет пять, может, и больше. С двумя каскадами – минимум три года.
– Но предположим, что у них параллельно работают не только центрифуги, но и калютроны. Если бы вы возглавляли иракский проект по созданию атомной бомбы, как бы вы ими распорядились?
– Не так, – ответил старый физик и принялся скручивать очередную сигарету. – У меня они работали бы не параллельно, а последовательно. Вам в Лондоне не объяснили, что вся работа начинается с желтого кека? Можно считать, что в нем ноль процентов урана-235, а для бомбы нужна такая дрянь, в которой не меньше девяноста трех процентов этого изотопа.
Мартин вспомнил, как в подвальном помещении под Уайтхоллом то же самое говорил, пыхтя трубкой, доктор Хипуэлл.
– Да, объяснили.
– Но, видно, не потрудились добавить, что большую часть времени занимает процесс обогащения от нуля до двадцати процентов? Не сказали, что, чем чище уран-235, тем быстрее идет процесс дальнейшего обогащения?
– Нет, не сказали.
– А на самом деле так оно и есть. Если бы у меня были калютроны и центрифуги, я бы заставил их работать не параллельно, а последовательно. Я бы прогнал сырой уран через калютроны, чтобы повысить содержание урана-235 до двадцати, может, двадцати пяти процентов, а потом то, что получилось, использовал бы как исходное вещество для каскада центрифуг.
– Почему?
– Потому что тогда я бы сократил время очистки в центрифугах раз в десять.
Мартин задумался, а папаша Ломакс тем временем с удовольствием дымил самокруткой.
– Вы не можете прикинуть, к какому сроку иракцы смогли бы наработать эти тридцать пять килограммов чистого урана?
– Это зависит от того, когда они запустили калютроны.
Мартин снова задумался. После того как израильская авиация разбомбила иракский реактор в Осираке, Багдад избрал новую тактику. Теперь иракцы не строили крупных центров, они разбрасывали лаборатории по всей стране, сооружали предприятия-дублеры, чтобы один бомбовый удар, как бы силен он ни был, не причинил большого ущерба. К тому же в закупке сырья и оборудования, да и в проведении самих экспериментов они стали куда более скрытными. Осирак разбомбили в 1981 году.
– Скажем, они приобрели оборудование в 1982 году, а собрали его в 1983-м.
Ломакс подобрал с земли палочку и стал чертить что-то на песке.
– У этих ребят есть проблема с желтым кеком, основным сырьем? – уточнил он.
– Никаких проблем, сырья предостаточно, – ответил Мартин.
– Наверно, так оно и есть, – проворчал Ломакс. – Сейчас эту гадость можно купить чуть ли не в любом супермаркете.
Он подумал, потом той же палочкой постучал по фотографии.
– Здесь примерно двадцать калютронов. Это все, что у них есть?
– Может, есть и еще. Мы не знаем. Давайте предположим, что это все работающие калютроны.
– Говорите, с 1983 года?
– Примерно.
Ломакс продолжал что-то чертить на песке.
– У мистера Хуссейна есть проблемы с электроэнергией?
Мартин вспомнил электростанцию мощностью 150 мегаватт и родившееся в «Черной дыре» предположение о том, что от нее в Тармию проложен подземный кабель.
– Нет, электроэнергии у него хватает.
– А у нас вечно не хватало, – заметил Ломаке. – Калютронам нужна прорва энергии. В Оук-Ридже мы построили самую большую в мире тепловую электростанцию; она работала на угле. И даже после этого нам изредка приходилось подключаться к городской сети. Стоило нам включить наши машины, как на другой стороне Теннесси садилось напряжение: лампы светились в полнакала, наверно, и яичницу поджарить было непросто, столько мы забирали энергии.
Болтая, Ломакс не переставал чертить на песке цифры, стирал их, потом на том же месте чертил новые.
– У них не было недостатка в медной проволоке?
– Нет, ее они тоже могли купить.
– На эти гигантские магниты нужно накрутить тысячи миль медной проволоки, – объяснил Ломакс. – Во время войны мы не могли достать ни метра. Все шло на военные нужды, все до последней унции. Знаете, до чего додумался старина Лоуренс?
– Понятия не имею.
– Взял взаймы в Форт-Ноксе все серебряные слитки и переплавил их на проволоку. Серебро работает не хуже меди. Конечно, после войны пришлось все возвратить в Форт-Нокс. – Ломакс усмехнулся. – Сильный был человек.
Наконец Ломаке закончил расчеты и выпрямился.
– Если они собрали двадцать калютронов в 1983 году и пропускали через них желтый кек до 1989-го.., а потом взяли получившийся тридцатипроцентный уран-235 и год гоняли его в центрифугах, то должны были наработать свои тридцать пять килограммов девяностотрехпроцентного урана.., к ноябрю.
– К ноябрю этого года? – уточнил Мартин.
Ломакс встал, потянулся, потом протянул руку и помог подняться гостю.
– Нет, сынок, к ноябрю прошлого года.
На обратном пути Мартин бросил взгляд на часы. Полдень. В Лондоне – восемь вечера. Паксман уже ушел домой, а номера его домашнего телефона Мартин не знал.
Можно задержаться часов на двенадцать в Сан-Франциско и позвонить, а можно улететь ближайшим рейсом. Мартин решил лететь. Его самолет приземлился в Хитроу 28 января в одиннадцать часов, а в половине первого Мартин уже был у Паксмана. К двум часам Стив Лэнг успел побывать в американском посольстве на Гроувнор-сквер и переговорить с Гарри Синклэром, а часом позже шеф лондонского бюро ЦРУ уже разговаривал по линии спецсвязи с заместителем директора по оперативной работе Биллом Стюартом.
Лишь утром 30 января Билл Стюарт представил полный доклад директору ЦРУ Уилльяму Уэбстеру.
– Все подтверждается, – сказал он бывшему канзасскому судье. – Мои люди тоже съездили в горы к старине Ломаксу и переговорили с ним. Тот все подтвердил. Мы нашли и его письмо – оно оказалось в архивах. Сохранившиеся оук-риджские документы подтверждают, что эти диски – калютроны...
– Но как это могло произойти? – спросил директор ЦРУ. – Как мы могли проглядеть?
– Мы полагаем, что автором этой идеи был Джаафар Джаафар, руководитель иракской программы. Он стажировался не только в нашем Харуэлле, но и в ЦЕРНе, недалеко от Женевы. Там установлен гигантский ускоритель элементарных частиц.
– Ну и что?
– Калютроны – это тоже ускорители частиц. Как бы то ни было, вся калютронная технология была рассекречена еще в 1949 году. С той поры любую информацию можно получить по первому требованию.
– А сами калютроны – где они их купили?
– В разных странах, главным образом в Австрии и Франции. Никаких подозрений не возникало, уж больно стара технология. Югославы по контракту построили цех. Они сказали, что им нужны детальные чертежи, так иракцы просто передали им всю техдокументацию Оук-Риджа. Поэтому Тармия и получилась копией Оук-Риджа.
– Когда все это произошло? – спросил Уэбстер.
– В 1982 году.
– Значит, этот агент, как его...
– Иерихон.
– Значит, Иерихон сказал правду?
– Он всего лишь передал то, что сам слышал от Саддама Хуссейна на закрытом совещании. Боюсь, мы уже не можем категорически утверждать, что и на этот раз Саддам солгал.
– А мы вывели Иерихона из игры?
– Он требовал за свою информацию миллион долларов. Столько мы никогда никому не платили, к тому же в то время...
– Билл, побойтесь Бога, за такую информацию – это же почти даром.
Директор ЦРУ встал и подошел к венецианскому окну. Листья с деревьев облетели – не то что в августе, – и из окна было видно, как Потомак несет свои воды к океану.
– Билл, немедленно направьте Чипа Барбера в Эр-Рияд. Пусть он посмотрит, нет ли каких-то способов реанимации связи с Иерихоном...
– Сэр, у нас есть связной, британский агент. Он живет в самом Багдаде, живет как араб. Но мы предложили Сенчери-хаусу эвакуировать его из Ирака.
– Молите Бога, Билл, чтобы они не успели. Нам нужен Иерихон. И не думайте о деньгах, это моя забота. Где бы ни было спрятано это чертово устройство, мы обязаны его найти и уничтожить – пока не поздно.
– Слушаюсь. Э-э.., кто сообщит военным?
Директор вздохнул.
– Через два часа я встречаюсь с Колином Пауэллом и Брентом Скоукрофтом.
Слава Богу, подумал Стюарт, выходя из кабинета, меня на этой встрече не будет.
– Значит, вы – доктор Мартин?
– Э-э, да.
– Из Англии?
– Да.
Ломакс сунул руку в карманчик рубашки, извлек оттуда кисет и листок курительной бумаги, потом неторопливо принялся скручивать сигарету.
– Курить вредно, не правда ли?
– Думаю, что вредно.
Ломакс довольно хмыкнул.
– Мой доктор тоже так считал. Всегда орал, чтобы я бросил курить.
Мартин обратил внимание, что старик говорит о докторе в прошедшем времени.
– Надо полагать, вы нашли другого?
– Пришлось. Тот умер на прошлой неделе. В пятьдесят шесть лет. Стресс. Так какая нужда занесла вас сюда?
Мартин порылся в своем «дипломате».
– Прежде всего я должен извиниться. Скорее всего я зря трачу свое и ваше время, но мне все же хотелось бы, чтобы вы взглянули на эту фотографию.
Ломакс взял снимок и удивленно уставился на него, потом на Мартина.
– Вы действительно прилетели из Англии?
– Да.
– Вы выбрали чертовски длинную дорогу, чтобы показывать мне это старье.
– Вы узнали?
– Как не узнать. Я провел там пять лет.
Мартин чуть не лишился дара речи.
– Вы действительно там были?
– И жил и работал целых пять лет.
– В Тармии?
– В какой к черту Тармии? Это Оук-Ридж.
Мартин несколько раз глубоко вздохнул.
– Доктор Ломакс, эта фотография была снята шесть дней назад пилотом американских ВВС, пролетавшим над одним из разбомбленных предприятий в Ираке.
Ломакс поднял голову, из-под густых белых бровей ясными голубыми глазами долго смотрел на Мартина, потом снова перевел взгляд на фотографию.
– Сукины дети, – сказал он наконец. – Я предупреждал этих олухов. Три года назад я написал письмо, в котором говорил, что третий мир скорее всего воспользуется именно этой технологией.
– Что случилось с вашим письмом?
– А, наверно, выбросили в корзину.
– Кто?
– Да эти молодые умники.
– И вы знаете, что это за диски, эти соты внутри цеха?
– Конечно. Калютроны. Это точная копия старого предприятия в Оук-Ридже.
– Калю.., что?
Ломакс снова поднял голову.
– Вы не физик?
– Нет. Я доктор арабистики.
Ломакс недовольно пробормотал что-то нечленораздельное, как будто не быть физиком означало совершить тяжкий грех.
– Калютроны. Калифорнийские циклотроны. Сокращенно – калютроны.
– И что они делают?
– Разделяют изотопы электромагнитным способом. Говоря вашим языком, они очищают уран-235, тот, из которого делают бомбы, от урана-238. Вы говорите, этот снимок сделан в Ираке?
– Да. Неделю назад цех случайно разбомбили. А этот снимок был сделан на следующий день. Похоже, никто не знает, что это такое.
Ломакс устремил взгляд на долину, глубоко затянулся и выпустил облачко голубоватого дыма.
– Сукины дети, – повторил он. – Понимаете, мистер, я живу здесь, потому что здесь мне нравится. Подальше от всего этого смога и автомобильного угара; этой дрянью я надышался много лет назад. У меня нет телевизора, но я слушаю радио. Это как-то связано с этим мерзавцем Саддамом Хуссейном, да?
– Да. Доктор Ломакс, расскажите мне о калютронах подробнее.
Старик затоптал окурок. Его взгляд снова устремился вдаль, только на этот раз он видел не далекую долину, а давно прошедшие годы.
– Тысяча девятьсот сорок третий год. Много лет прошло, а? Почти пятьдесят. Это было до того, как родились вы, как родилось большинство живущих сейчас людей. Тогда нас было всего ничего, крохотная горстка, и мы пытались сделать невозможное. Мы были молоды, полны сил и энергии, изобретательны и не знали, что это невозможно. Потому и сделали.
Там были Ферми и Понтекорво из Италии, Фукс из Германии, Нильс Бор из Дании, Нанн Мэй из Англии. Были и другие. Ну и, конечно, мы, янки. Ури, Оппи и Эрнест. Я тогда был очень молод, двадцать семь лет.
Большую часть времени мы просто нащупывали пути, делали то, что никто никогда не пытался делать, испытывали всякие штуки, про которые все говорили, что таких не может быть. У нас был настолько тощий бюджет, что сегодня на него не купишь и корову, поэтому мы работали дни и ночи напролет, спали урывками по несколько часов. Нам приходилось работать, потому что времени нам было отпущено еще меньше, чем денег. И каким-то чудом мы сделали бомбу за три года. Мы разгадали все тайны и сделали ее. Даже две: «Малыша» и «Толстяка».
Потом летчики сбросили их на Хиросиму и Нагасаки, и весь мир сказал, что нам этого не следовало делать. Да... Только беда в том, что если бы бомбу не сделали мы, то первым был бы кто-нибудь другой. Немецкие нацисты, сталинская Россия...
– А калютроны? – напомнил Мартин.
– Да-а. Вы слышали о проекте «Манхэттен»?
– Конечно.
– Так вот, над этим проектом работало много гениев, но особенно отличались двое. Роберт Дж. Оппенгеймер и Эрнест О. Лоуренс. Слышали о них?
– Да.
– Думали, они коллеги, партнеры, да?
– Наверно, так.
– Ерунда. Они были соперниками. Видите ли, все мы знали, что ключом к бомбе был уран, самый тяжелый элемент в мире. И еще в 1941 году нам было известно, что ту цепную реакцию, которая нам была нужна, вызовет только его легкий изотоп, уран-235. Вся загвоздка была в том, как умудриться отделить семь десятых процента урана-235, затерявшегося в массе урана-238.
Когда Америка ввязалась в войну, про нас сразу вспомнили. Годы нас никто не хотел замечать, а теперь генералам потребовался результат, и потребовался вчера. Обычная история. В общем, мы пробовали все мыслимые и немыслимые способы разделения этих изотопов.
Оппенгеймер выбрал газовую диффузию. Он превращал уран в жидкое производное, а потом в газообразное, гексафторид урана, ядовитое и очень едкое вещество, с ним страшно трудно работать. Центрифуги появились позже, до них первым додумался один австрияк, которого русские сцапали и заставили работать на них где-то возле Сухуми. А пока центрифуг не было, дело с газовой диффузией продвигалось медленно и трудно.
Лоуренс пошел другим путем, он решил разделять изотопы в электромагнитном поле ускорителей частиц. Понимаете, о чем я говорю?
– Боюсь, что нет.
– Идея очень проста. Ты разгоняешь атомы черт знает до какой сумасшедшей скорости, потом с помощью магнита искривляешь их траектории. Два спортивных автомобиля, один тяжелый, другой легкий, на большой скорости входят в вираж. Какой быстрее вылетит на обочину?
– Тяжелый, – догадался Мартин.
– Правильно; вот и калютроны работают примерно так же. Основной рабочий элемент калютронов – это гигантские магниты диаметром футов двадцать. Вот эти диски, – Ломакс показал на фотографию, – и есть эти магниты. Здесь вся компоновка оборудования точно такая же, как и у нашего детища в Оук-Ридже, в Теннесси.
– Если калютроны работали, то почему же их забросили? – спросил Мартин.
– Все дело в скорости разделения, – объяснил Ломакс. – Оппенгеймер выиграл. Его метод оказался эффективнее. Калютроны работали очень медленно и были страшно дороги. После 1945 года, а тем более после того, как русские отпустили того австрийца, он приехал сюда и показал, как работают его центрифуги, калютроны вообще забросили. И рассекретили. С тех пор все планы, все детали нашего производства можно найти в библиотеке конгресса. Может быть, иракцы так и поступили.
Ломакс и Мартин несколько минут сидели молча.
– Вы хотите сказать, – подвел итог Мартин, – что иракцы решили построить «форд» модели Т, а поскольку все считали, что они собираются участвовать в чемпионате мира среди машин формулы один, то никто ничего не заметил.
– Ты все правильно понял, сынок. Люди забыли, что фордовская модель Т хотя и устарела, но в свое время исправно работала. Она катилась туда, куда было нужно водителю. Она перевозила тебя из пункта А в пункт В. И при этом почти никогда не ломалась.
– Доктор Ломакс, ученые, которые консультировали наше и ваше правительства, знают, что в Ираке есть один работающий каскад центрифуг, который функционирует уже примерно год. Другой каскад должен вот-вот вступить в строй, но скорее всего еще не работает. На основе этих данных они рассчитали, что иракцы никак не могли успеть изготовить такое количество урана-235 – насколько я помню, тридцать пять килограммов, – которого хватило бы на одну бомбу.
– Совершенно справедливо, – кивнул Ломакс. – С одним каскадом потребуется лет пять, может, и больше. С двумя каскадами – минимум три года.
– Но предположим, что у них параллельно работают не только центрифуги, но и калютроны. Если бы вы возглавляли иракский проект по созданию атомной бомбы, как бы вы ими распорядились?
– Не так, – ответил старый физик и принялся скручивать очередную сигарету. – У меня они работали бы не параллельно, а последовательно. Вам в Лондоне не объяснили, что вся работа начинается с желтого кека? Можно считать, что в нем ноль процентов урана-235, а для бомбы нужна такая дрянь, в которой не меньше девяноста трех процентов этого изотопа.
Мартин вспомнил, как в подвальном помещении под Уайтхоллом то же самое говорил, пыхтя трубкой, доктор Хипуэлл.
– Да, объяснили.
– Но, видно, не потрудились добавить, что большую часть времени занимает процесс обогащения от нуля до двадцати процентов? Не сказали, что, чем чище уран-235, тем быстрее идет процесс дальнейшего обогащения?
– Нет, не сказали.
– А на самом деле так оно и есть. Если бы у меня были калютроны и центрифуги, я бы заставил их работать не параллельно, а последовательно. Я бы прогнал сырой уран через калютроны, чтобы повысить содержание урана-235 до двадцати, может, двадцати пяти процентов, а потом то, что получилось, использовал бы как исходное вещество для каскада центрифуг.
– Почему?
– Потому что тогда я бы сократил время очистки в центрифугах раз в десять.
Мартин задумался, а папаша Ломакс тем временем с удовольствием дымил самокруткой.
– Вы не можете прикинуть, к какому сроку иракцы смогли бы наработать эти тридцать пять килограммов чистого урана?
– Это зависит от того, когда они запустили калютроны.
Мартин снова задумался. После того как израильская авиация разбомбила иракский реактор в Осираке, Багдад избрал новую тактику. Теперь иракцы не строили крупных центров, они разбрасывали лаборатории по всей стране, сооружали предприятия-дублеры, чтобы один бомбовый удар, как бы силен он ни был, не причинил большого ущерба. К тому же в закупке сырья и оборудования, да и в проведении самих экспериментов они стали куда более скрытными. Осирак разбомбили в 1981 году.
– Скажем, они приобрели оборудование в 1982 году, а собрали его в 1983-м.
Ломакс подобрал с земли палочку и стал чертить что-то на песке.
– У этих ребят есть проблема с желтым кеком, основным сырьем? – уточнил он.
– Никаких проблем, сырья предостаточно, – ответил Мартин.
– Наверно, так оно и есть, – проворчал Ломакс. – Сейчас эту гадость можно купить чуть ли не в любом супермаркете.
Он подумал, потом той же палочкой постучал по фотографии.
– Здесь примерно двадцать калютронов. Это все, что у них есть?
– Может, есть и еще. Мы не знаем. Давайте предположим, что это все работающие калютроны.
– Говорите, с 1983 года?
– Примерно.
Ломакс продолжал что-то чертить на песке.
– У мистера Хуссейна есть проблемы с электроэнергией?
Мартин вспомнил электростанцию мощностью 150 мегаватт и родившееся в «Черной дыре» предположение о том, что от нее в Тармию проложен подземный кабель.
– Нет, электроэнергии у него хватает.
– А у нас вечно не хватало, – заметил Ломаке. – Калютронам нужна прорва энергии. В Оук-Ридже мы построили самую большую в мире тепловую электростанцию; она работала на угле. И даже после этого нам изредка приходилось подключаться к городской сети. Стоило нам включить наши машины, как на другой стороне Теннесси садилось напряжение: лампы светились в полнакала, наверно, и яичницу поджарить было непросто, столько мы забирали энергии.
Болтая, Ломакс не переставал чертить на песке цифры, стирал их, потом на том же месте чертил новые.
– У них не было недостатка в медной проволоке?
– Нет, ее они тоже могли купить.
– На эти гигантские магниты нужно накрутить тысячи миль медной проволоки, – объяснил Ломакс. – Во время войны мы не могли достать ни метра. Все шло на военные нужды, все до последней унции. Знаете, до чего додумался старина Лоуренс?
– Понятия не имею.
– Взял взаймы в Форт-Ноксе все серебряные слитки и переплавил их на проволоку. Серебро работает не хуже меди. Конечно, после войны пришлось все возвратить в Форт-Нокс. – Ломакс усмехнулся. – Сильный был человек.
Наконец Ломаке закончил расчеты и выпрямился.
– Если они собрали двадцать калютронов в 1983 году и пропускали через них желтый кек до 1989-го.., а потом взяли получившийся тридцатипроцентный уран-235 и год гоняли его в центрифугах, то должны были наработать свои тридцать пять килограммов девяностотрехпроцентного урана.., к ноябрю.
– К ноябрю этого года? – уточнил Мартин.
Ломакс встал, потянулся, потом протянул руку и помог подняться гостю.
– Нет, сынок, к ноябрю прошлого года.
На обратном пути Мартин бросил взгляд на часы. Полдень. В Лондоне – восемь вечера. Паксман уже ушел домой, а номера его домашнего телефона Мартин не знал.
Можно задержаться часов на двенадцать в Сан-Франциско и позвонить, а можно улететь ближайшим рейсом. Мартин решил лететь. Его самолет приземлился в Хитроу 28 января в одиннадцать часов, а в половине первого Мартин уже был у Паксмана. К двум часам Стив Лэнг успел побывать в американском посольстве на Гроувнор-сквер и переговорить с Гарри Синклэром, а часом позже шеф лондонского бюро ЦРУ уже разговаривал по линии спецсвязи с заместителем директора по оперативной работе Биллом Стюартом.
Лишь утром 30 января Билл Стюарт представил полный доклад директору ЦРУ Уилльяму Уэбстеру.
– Все подтверждается, – сказал он бывшему канзасскому судье. – Мои люди тоже съездили в горы к старине Ломаксу и переговорили с ним. Тот все подтвердил. Мы нашли и его письмо – оно оказалось в архивах. Сохранившиеся оук-риджские документы подтверждают, что эти диски – калютроны...
– Но как это могло произойти? – спросил директор ЦРУ. – Как мы могли проглядеть?
– Мы полагаем, что автором этой идеи был Джаафар Джаафар, руководитель иракской программы. Он стажировался не только в нашем Харуэлле, но и в ЦЕРНе, недалеко от Женевы. Там установлен гигантский ускоритель элементарных частиц.
– Ну и что?
– Калютроны – это тоже ускорители частиц. Как бы то ни было, вся калютронная технология была рассекречена еще в 1949 году. С той поры любую информацию можно получить по первому требованию.
– А сами калютроны – где они их купили?
– В разных странах, главным образом в Австрии и Франции. Никаких подозрений не возникало, уж больно стара технология. Югославы по контракту построили цех. Они сказали, что им нужны детальные чертежи, так иракцы просто передали им всю техдокументацию Оук-Риджа. Поэтому Тармия и получилась копией Оук-Риджа.
– Когда все это произошло? – спросил Уэбстер.
– В 1982 году.
– Значит, этот агент, как его...
– Иерихон.
– Значит, Иерихон сказал правду?
– Он всего лишь передал то, что сам слышал от Саддама Хуссейна на закрытом совещании. Боюсь, мы уже не можем категорически утверждать, что и на этот раз Саддам солгал.
– А мы вывели Иерихона из игры?
– Он требовал за свою информацию миллион долларов. Столько мы никогда никому не платили, к тому же в то время...
– Билл, побойтесь Бога, за такую информацию – это же почти даром.
Директор ЦРУ встал и подошел к венецианскому окну. Листья с деревьев облетели – не то что в августе, – и из окна было видно, как Потомак несет свои воды к океану.
– Билл, немедленно направьте Чипа Барбера в Эр-Рияд. Пусть он посмотрит, нет ли каких-то способов реанимации связи с Иерихоном...
– Сэр, у нас есть связной, британский агент. Он живет в самом Багдаде, живет как араб. Но мы предложили Сенчери-хаусу эвакуировать его из Ирака.
– Молите Бога, Билл, чтобы они не успели. Нам нужен Иерихон. И не думайте о деньгах, это моя забота. Где бы ни было спрятано это чертово устройство, мы обязаны его найти и уничтожить – пока не поздно.
– Слушаюсь. Э-э.., кто сообщит военным?
Директор вздохнул.
– Через два часа я встречаюсь с Колином Пауэллом и Брентом Скоукрофтом.
Слава Богу, подумал Стюарт, выходя из кабинета, меня на этой встрече не будет.
Глава 18
Чипа Барбера опередили два сотрудника Сенчери-хауса. Стив Лэнг и Саймон Паксман успели на ночной рейс из Хитроу и приземлились в эр-риядском аэропорту еще до рассвета.
Их встретил шеф эр-риядского бюро Джулиан Грей. На своем не бросающемся в глаза автомобиле он доставил британцев на виллу. В сущности, уже пять месяцев Грей жил на этой вилле; лишь изредка ему удавалось ненадолго вырваться домой, к жене.
Неожиданное возвращение Паксмана, да еще вместе со своим шефом Стивом Лэнгом, озадачило Грея. Наблюдать за ходом операции, которая фактически уже завершилась, было вроде бы совсем ни к чему.
Оказавшись на вилле, Лэнг за закрытыми дверями объяснил Грею, почему им нужно немедленно восстановить связь с Иерихоном.
– Боже мой, так этот сукин сын действительно умудрился сделать бомбу?
– Мы вынуждены так считать, хотя у нас нет доказательств, – ответил Лэнг. – Когда Мартин должен нас слушать?
– Сегодня от 23.15 до 23.45. Из соображений безопасности мы ничего не передавали ему в течение пяти последних дней. Честно говоря, мы ждали, что он вот-вот объявится по эту сторону границы.
– Будем надеяться, что он еще в Багдаде. В противном случае мы окажемся по уши в дерьме. Нам придется снова переправлять его в Багдад, а на это уйдет целая вечность. К тому же иракские пустыни теперь кишат патрулями.
– Сколько человек знают об этом? – спросил Грей.
– Знают только те, кому необходимо. Расширять круг посвященных мы не собираемся, – ответил Лэнг.
Действительно, в Лондоне и Вашингтоне об атомной бомбе Саддама Хуссейна знали считанные лица, но для профессионалов и их было слишком много. В Вашингтоне в общих чертах были посвящены президент, четыре члена его кабинета, плюс председатель Совета национальной безопасности и председатель Объединенного комитета начальников штабов. К ним нужно было добавить четырех человек из Лэнгли, один из которых, Чип Барбер, уже летел в Эр-Рияд. Несчастный доктор Ломакс был вынужден надолго приютить в своей хижине незваного гостя, который следил за тем, чтобы никто из внешнего мира не пытался установить контакт со стариком.
В Лондоне неприятная новость стала известна новому премьер-министру Джону Мейджору, секретарю кабинета министров, двум членам кабинета плюс трем сотрудникам Интеллидженс сервис.
Из посвященных трое находились в Эр-Рияде; вскоре к ним должен был присоединиться Барбер. Из военных новость сообщили только четырем генералам – трем американским и одному британскому.
Доктор Терри Мартин внезапно «заболел гриппом» и лечился где-то за городом, на весьма комфортабельной конспиративной вилле Сенчери-хауса, где за ним присматривали очень заботливая домохозяйка и три не очень заботливые няни мужского пола.
Было решено, что отныне все операции, направленные на поиск, а затем и на уничтожение того устройства, которое, как полагали союзники, называлось «Кубт ут Аллах» («Кулак Аллаха»), будут якобы нацелены на ликвидацию самого Саддама Хуссейна или на какую-нибудь иную более или менее разумную цель.
Две такие попытки были предприняты и на самом деле. Сначала были выявлены два объекта, на которых, как надеялись союзники, хотя бы какое-то время будет находиться иракский президент. Впрочем, никто не мог точно сказать, где и когда окажется раис и вылезает ли он вообще из своего бункера.
Непрерывное наблюдение с воздуха позволило обнаружить две вероятные резиденции. Одной из них была вилла милях в сорока от Багдада, другой – большой автофургон, превращенный в штаб на колесах.
Однажды воздушная разведка сообщила, что вокруг виллы занимают позиции мобильные ракетные пусковые установки и легкие танки. Подразделение «иглов» разбомбило виллу, но тревога оказалась ложной: птичка и не думала садиться в гнездо.
Когда до конца января оставалось два дня, воздушная разведка обнаружила большую автоколонну на марше. На автоколонну был совершен воздушный налет, но и на этот раз Саддама там не оказалось.
Во время этих налетов пилоты союзников подвергались огромному риску, потому что иракские солдаты отчаянно отстреливались. Неудача всех попыток разделаться с иракским диктатором поставила союзников в затруднительное положение: оказалось, что они не имели никаких сведений о местонахождении Саддама Хуссейна.
Все дело было в том, что этого не знал никто на свете, никто,за исключением крохотной группы личных телохранителей Саддама из Амн-аль-Хасса, которым командовал сын президента Кусай.
В действительности Саддам Хуссейн никогда долго не задерживался на одном месте. Вопреки общему мнению он не отсиживался всю воздушную войну в своем глубоком бункере, а, напротив, большую часть времени проводил в совершенно иных местах.
И тем не менее безопасность Саддама Хуссейна была обеспечена за счет многочисленных ловких трюков и обманных ходов. Иногда «президента» восторженно приветствовали иракские войска; циники говорили, что они радуются тому, что находятся далеко от передовой и дождь бомб с «баффов» сыплется не на их головы. В действительности же в таких случаях солдаты приветствовали одного из двойников президента, которых могли отличить от Саддама лишь самые близкие к нему люди.
Изредка по Багдаду стрелой проносилась вереница лимузинов с затемненными стеклами. Иногда в такой кавалькаде было до десяти автомобилей. Багдадцы верили, что в одном из лимузинов сидит сам раис. В действительности его там никогда не было: подобные выезды были декорацией, а раис часто перемещался в одном скромном автомобиле.
Диктатор не доверял даже своим ближайшим соратникам. Когда он собирал свой кабинет, министрам давали пять минут на сборы, после чего они должны были сесть в свой автомобиль и следовать за мотоциклистом. Но и мотоциклист приводил их совсем не туда, где раис намечал провести очередное совещание.
Министров подвозили к автобусу с черными стеклами. Дальше они ехали в этом темном автобусе в неизвестном направлении; место водителя в нем было наглухо отделено от пассажирского салона. Впрочем, даже водитель не знал места назначения и тоже лишь следовал за мотоциклистом из Амн-аль-Хасса.
Министры, генералы и советники сидели в автобусе в полном неведении – как школьники на мистическом аттракционе. Они никогда не знали, куда едут, а после совещания для них навсегда оставалось тайной, где они были.
В большинстве случаев такие совещания проводились на большой удаленной вилле, которую снимали на день и освобождали от хозяев лишь накануне вечером. Специальный отдел Амн-аль-Хасса занимался только тем, что отыскивал такие виллы, когда у раиса возникало желание собрать приближенных, сутки держал хозяев без всякой связи с внешним миром, а потом отвозил их домой – но только после того, как раис давно уехал.
К счастью, союзникам так и не удалось найти Саддама Хуссейна. Они предпринимали такие попытки, но лишь до начала февраля, когда был отдан приказ о прекращении любых действий, направленных на физическое устранение иракского диктатора. Причин этого приказа военные так и не поняли.
В последний день января, вскоре после полудня, на арендованную британцами эр-риядскую виллу прибыл и Чип Барбер. Обменявшись приветствиями, все четверо стали просто ждать, когда наступит условленное время для связи с Мартином – если он еще слушал Эр-Рияд.
– Вероятно, нам установили какой-то срок? – спросил Лэнг. Барбер кивнул.
– Двадцатое февраля, – сказал он. – Норман хочет начать наступление двадцатого февраля.
Паксман негромко присвистнул.
– Двадцать дней, черт побери. Дядя Сэм готов раскошелиться?
– Да. Директор уже распорядился, чтобы на счет Иерихона сегодня перевели миллион долларов. За точные сведения о том, где расположено ядерное устройство – если оно у Саддама только одно, – мы заплатим сукину сыну еще пять миллионов.
– Пять миллионов долларов? – воскликнул Лэнг. – Боже мой, никто и никогда не платил такие бешеные деньги за информацию.
Барбер пожал плечами.
– Иерихон, кем бы он ни был, считается наемным агентом. Он хочет денег и ничего больше. Давайте дадим ему возможность заработать. Мы бросим ему приманку. Арабы привыкли торговаться, мы – нет. Через пять дней после того, как он получит наше предложение, мы станем выплачивать ему что-то вроде аванса: по полмиллиона в день, пока он не даст нам точные сведения о том месте, где Саддам спрятал свою бомбу. Иерихон должен быть убежден, что мы заплатим столько, сколько он запросит.
Их встретил шеф эр-риядского бюро Джулиан Грей. На своем не бросающемся в глаза автомобиле он доставил британцев на виллу. В сущности, уже пять месяцев Грей жил на этой вилле; лишь изредка ему удавалось ненадолго вырваться домой, к жене.
Неожиданное возвращение Паксмана, да еще вместе со своим шефом Стивом Лэнгом, озадачило Грея. Наблюдать за ходом операции, которая фактически уже завершилась, было вроде бы совсем ни к чему.
Оказавшись на вилле, Лэнг за закрытыми дверями объяснил Грею, почему им нужно немедленно восстановить связь с Иерихоном.
– Боже мой, так этот сукин сын действительно умудрился сделать бомбу?
– Мы вынуждены так считать, хотя у нас нет доказательств, – ответил Лэнг. – Когда Мартин должен нас слушать?
– Сегодня от 23.15 до 23.45. Из соображений безопасности мы ничего не передавали ему в течение пяти последних дней. Честно говоря, мы ждали, что он вот-вот объявится по эту сторону границы.
– Будем надеяться, что он еще в Багдаде. В противном случае мы окажемся по уши в дерьме. Нам придется снова переправлять его в Багдад, а на это уйдет целая вечность. К тому же иракские пустыни теперь кишат патрулями.
– Сколько человек знают об этом? – спросил Грей.
– Знают только те, кому необходимо. Расширять круг посвященных мы не собираемся, – ответил Лэнг.
Действительно, в Лондоне и Вашингтоне об атомной бомбе Саддама Хуссейна знали считанные лица, но для профессионалов и их было слишком много. В Вашингтоне в общих чертах были посвящены президент, четыре члена его кабинета, плюс председатель Совета национальной безопасности и председатель Объединенного комитета начальников штабов. К ним нужно было добавить четырех человек из Лэнгли, один из которых, Чип Барбер, уже летел в Эр-Рияд. Несчастный доктор Ломакс был вынужден надолго приютить в своей хижине незваного гостя, который следил за тем, чтобы никто из внешнего мира не пытался установить контакт со стариком.
В Лондоне неприятная новость стала известна новому премьер-министру Джону Мейджору, секретарю кабинета министров, двум членам кабинета плюс трем сотрудникам Интеллидженс сервис.
Из посвященных трое находились в Эр-Рияде; вскоре к ним должен был присоединиться Барбер. Из военных новость сообщили только четырем генералам – трем американским и одному британскому.
Доктор Терри Мартин внезапно «заболел гриппом» и лечился где-то за городом, на весьма комфортабельной конспиративной вилле Сенчери-хауса, где за ним присматривали очень заботливая домохозяйка и три не очень заботливые няни мужского пола.
Было решено, что отныне все операции, направленные на поиск, а затем и на уничтожение того устройства, которое, как полагали союзники, называлось «Кубт ут Аллах» («Кулак Аллаха»), будут якобы нацелены на ликвидацию самого Саддама Хуссейна или на какую-нибудь иную более или менее разумную цель.
Две такие попытки были предприняты и на самом деле. Сначала были выявлены два объекта, на которых, как надеялись союзники, хотя бы какое-то время будет находиться иракский президент. Впрочем, никто не мог точно сказать, где и когда окажется раис и вылезает ли он вообще из своего бункера.
Непрерывное наблюдение с воздуха позволило обнаружить две вероятные резиденции. Одной из них была вилла милях в сорока от Багдада, другой – большой автофургон, превращенный в штаб на колесах.
Однажды воздушная разведка сообщила, что вокруг виллы занимают позиции мобильные ракетные пусковые установки и легкие танки. Подразделение «иглов» разбомбило виллу, но тревога оказалась ложной: птичка и не думала садиться в гнездо.
Когда до конца января оставалось два дня, воздушная разведка обнаружила большую автоколонну на марше. На автоколонну был совершен воздушный налет, но и на этот раз Саддама там не оказалось.
Во время этих налетов пилоты союзников подвергались огромному риску, потому что иракские солдаты отчаянно отстреливались. Неудача всех попыток разделаться с иракским диктатором поставила союзников в затруднительное положение: оказалось, что они не имели никаких сведений о местонахождении Саддама Хуссейна.
Все дело было в том, что этого не знал никто на свете, никто,за исключением крохотной группы личных телохранителей Саддама из Амн-аль-Хасса, которым командовал сын президента Кусай.
В действительности Саддам Хуссейн никогда долго не задерживался на одном месте. Вопреки общему мнению он не отсиживался всю воздушную войну в своем глубоком бункере, а, напротив, большую часть времени проводил в совершенно иных местах.
И тем не менее безопасность Саддама Хуссейна была обеспечена за счет многочисленных ловких трюков и обманных ходов. Иногда «президента» восторженно приветствовали иракские войска; циники говорили, что они радуются тому, что находятся далеко от передовой и дождь бомб с «баффов» сыплется не на их головы. В действительности же в таких случаях солдаты приветствовали одного из двойников президента, которых могли отличить от Саддама лишь самые близкие к нему люди.
Изредка по Багдаду стрелой проносилась вереница лимузинов с затемненными стеклами. Иногда в такой кавалькаде было до десяти автомобилей. Багдадцы верили, что в одном из лимузинов сидит сам раис. В действительности его там никогда не было: подобные выезды были декорацией, а раис часто перемещался в одном скромном автомобиле.
Диктатор не доверял даже своим ближайшим соратникам. Когда он собирал свой кабинет, министрам давали пять минут на сборы, после чего они должны были сесть в свой автомобиль и следовать за мотоциклистом. Но и мотоциклист приводил их совсем не туда, где раис намечал провести очередное совещание.
Министров подвозили к автобусу с черными стеклами. Дальше они ехали в этом темном автобусе в неизвестном направлении; место водителя в нем было наглухо отделено от пассажирского салона. Впрочем, даже водитель не знал места назначения и тоже лишь следовал за мотоциклистом из Амн-аль-Хасса.
Министры, генералы и советники сидели в автобусе в полном неведении – как школьники на мистическом аттракционе. Они никогда не знали, куда едут, а после совещания для них навсегда оставалось тайной, где они были.
В большинстве случаев такие совещания проводились на большой удаленной вилле, которую снимали на день и освобождали от хозяев лишь накануне вечером. Специальный отдел Амн-аль-Хасса занимался только тем, что отыскивал такие виллы, когда у раиса возникало желание собрать приближенных, сутки держал хозяев без всякой связи с внешним миром, а потом отвозил их домой – но только после того, как раис давно уехал.
К счастью, союзникам так и не удалось найти Саддама Хуссейна. Они предпринимали такие попытки, но лишь до начала февраля, когда был отдан приказ о прекращении любых действий, направленных на физическое устранение иракского диктатора. Причин этого приказа военные так и не поняли.
В последний день января, вскоре после полудня, на арендованную британцами эр-риядскую виллу прибыл и Чип Барбер. Обменявшись приветствиями, все четверо стали просто ждать, когда наступит условленное время для связи с Мартином – если он еще слушал Эр-Рияд.
– Вероятно, нам установили какой-то срок? – спросил Лэнг. Барбер кивнул.
– Двадцатое февраля, – сказал он. – Норман хочет начать наступление двадцатого февраля.
Паксман негромко присвистнул.
– Двадцать дней, черт побери. Дядя Сэм готов раскошелиться?
– Да. Директор уже распорядился, чтобы на счет Иерихона сегодня перевели миллион долларов. За точные сведения о том, где расположено ядерное устройство – если оно у Саддама только одно, – мы заплатим сукину сыну еще пять миллионов.
– Пять миллионов долларов? – воскликнул Лэнг. – Боже мой, никто и никогда не платил такие бешеные деньги за информацию.
Барбер пожал плечами.
– Иерихон, кем бы он ни был, считается наемным агентом. Он хочет денег и ничего больше. Давайте дадим ему возможность заработать. Мы бросим ему приманку. Арабы привыкли торговаться, мы – нет. Через пять дней после того, как он получит наше предложение, мы станем выплачивать ему что-то вроде аванса: по полмиллиона в день, пока он не даст нам точные сведения о том месте, где Саддам спрятал свою бомбу. Иерихон должен быть убежден, что мы заплатим столько, сколько он запросит.