Страница:
— Я его не слышал.
— Мы говорим о больших деньгах, Душко. Вы никогда больше не увидите его, вы никогда больше не увидите меня, этой суммы вам хватит, чтобы после войны открыть в Сараево собственный бар. Имя парня.
— Он заплатил мне в день отъезда. Сказал, что ему стыдно за этих людей. Пришел и заплатил чеком.
— Он оказался поддельным? Его вам вернули? Он у вас?
— Нет, чек взяли. Югославские динары. Из Белграда. Я получил всю сумму.
— Значит, чека нет?
— Его отправили в белградский банк. Теперь, возможно, и уничтожили. Но я записал номер его паспорта на случай, если чек поддельный.
— Где? Где вы его записали?
— На обороте блокнота для заказов. Шариковой ручкой.
Блокнот Следопыт получил. В нем бармен записывал большие или сложные заказы, которые не мог запомнить. В блокноте оставалось только две странички. Еще день-другой, и бармен его бы выбросил. На задней картонной обложке Следопыт увидел две заглавные буквы и семь цифр. За восемь недель паста не стерлась и не выцвела.
Следопыт оставил тысячу долларов мистера Эдмонда и отбыл. Кратчайший путь в Сербию лежал через Хорватию и аэропорт Загреба.
Развал Федеративной Социалистической Республики Югославия, состоящей из семи республик, начался пять лет тому назад и сопровождался в Хорватии и особенно в Боснии кровопролитием, хаосом, жестокостью. Словения, расположенная на севере, ушла первой и, к счастью, практически без жертв. На юге точно так же повезло Македонии. Но в центре сербский диктатор Слободан Милошевич не останавливался ни перед чем, лишь бы сохранить единым целым Хорватию, Боснию, Косово, Черногорию и свою родную Сербию. Хорватию он потерял, но жажда власти и стремление решать все вопросы силой у него остались.
Белград, в который Следопыт прибыл в 1995 году, не тронули бомбардировки. Спровоцировавшая их война в Косово еще не началась.
Лондонский офис посоветовал ему обратиться в частное детективное агентство, которое возглавлял бывший старший офицер полиции. «Хазард менеджмент» уже пользовалось его услугами. Офицер придумал своему агентству не слишком оригинальное название, «Чандлер», и найти его не составило труда.
— Мне нужен один молодой человек, — объяснил Следопыт Драгану Стоичу, директору агентства. — Имени и фамилии у меня нет, только номер паспорта.
Стоич хмыкнул:
— Что он сделал?
— Насколько мне известно, ничего. Он что-то видел. Возможно. Может, и нет.
— Ясно. А потом?
— Я бы хотел с ним поговорить. У меня нет автомобиля, и я не знаю сербскохорватского. Возможно, он говорит на английском. Может, и нет.
Стоич вновь хмыкнул. Ему это нравилось. Похоже, он прочитал все романы о Филипе Марлоу и видел снятые по ним фильмы. Он пытался имитировать Роберта Митчума в «Большом сне», но при росте в пять футов и четыре дюйма, не говоря уже об обширной лысине, получалось не очень.
— Мои условия…
Следопыт выложил на стол еще десять сотенных.
— Мне нужно, чтобы вы занимались только моим делом.
Стоич, как зачарованный, смотрел на деньги. Сцена словно сошла со страниц романа «Прощай, любимая».
— Можете в этом не сомневаться.
Надо отдать должное бывшему офицеру полиции, времени он терять не стал. Его югославский «Универсал», выплевывая черный дым, со Следопытом на пассажирском сиденье, пересек город, держа курс на район Конарник, где в здании, занимавшем целый квартал на улице Лермонтова, находилось полицейское управление Белграда. Уродливое, коричнево-желтое, оно высится там до сих пор.
— Вы подождите здесь. — С этими словами Стоич выскользнул из кабины. Вернулся через полчаса, должно быть, немного расслабился с давним коллегой, потому что пахло от него сливовицей. Но принес листок бумаги.
— Этот паспорт принадлежит Милану Раичу. Двадцать четыре года, студент юридического факультета. Отец — адвокат, известный, обеспеченная, уважаемая семья. Вы уверены, что вам нужен именно он?
— Если у него нет двойника, именно этого молодого человека и паспорт с его фотографией видели два месяца тому назад в Баня-Луке.
— Да что он мог там делать?
— Он был в военной форме. В баре.
Стоич мысленно вернулся к досье, которое ему показали, но не разрешили скопировать.
— Он отслужил в армии. Как и все молодые югославы. От восемнадцати до двадцати одного года.
— В боевой части?
— Нет. В войсках связи. Радистом.
— Значит, в боях не участвовал. Может, захотел понюхать пороху. Может, присоединился к отряду, который отправился в Боснию, чтобы сражаться за сербскую идею. Добровольцем, не понимающим, что там творится. Такое возможно?
Стоич пожал плечами:
— Возможно. Но эти военизированные отряды — бандиты. Гангстеры. Что общего мог иметь с ними студент, будущий юрист?
— Может быть, нашел такой вот способ провести летние каникулы, — предположил Следопыт. — Но в каком именно он был отряде? Спросим его?
Стоич заглянул в бумажку.
— Он живет в Сеняке, в получасе езды.
— Тогда поехали.
Дом они нашли без труда, виллу на Истарской улице. Годы службы маршалу Тито, а потом Слободану Милошевичу принесли мистеру Раичу-старшему неплохие дивиденды. Дверь открыла бледная женщина лет под пятьдесят, хотя выглядела она старше.
Последовали короткие переговоры на сербскохорватском.
— Мать Милана, — объяснил Стоич. — Он дома. Она спрашивает, что вы хотите.
— Поговорить с ним. Интервью. Для английской газеты.
В явном недоумении миссис Раич пустила их в дом, позвала сына, предложила им пройти в гостиную. На лестнице послышались шаги, молодой человек спустился в холл, о чем-то пошептался с матерью, вошел в гостиную. На его лице читались замешательство, тревога, даже испуг. Следопыт встретил его самой дружелюбной улыбкой, крепко пожал руку. Дверь в холл осталась приоткрытой. Миссис Раич что-то торопливо говорила в телефонную трубку. Стоич бросил на англичанина короткий взгляд, предупреждая: «Если тебе что-то надо, поторопись. Подмога уже в пути».
Англичанин протянул молодому человеку блокнот, который позаимствовал у бармена в Баня-Луке, с шапкой «Отель „Босния“ на оставшихся страничках. Перевернул блокнот задней стороной и показал написанные там две заглавные буквы и семь цифр.
— Очень хорошо, что вы оплатили счет, Милан. Бармена это порадовало. К сожалению, чек не приняли.
— Нет. Это невозможно. У меня…
Он замолчал и побледнел как полотно.
— Никто вас ни в чем не обвиняет, Милан. Просто скажите мне, что вы делали в Баня-Луке?
— Приезжал в гости.
— К друзьям?
— Да.
— В камуфляжной форме? Милан, это зона боевых действий. Что произошло в тот день, два месяца тому назад?
— Я не понимаю, о чем вы. Мама… — Тут он перешел на сербскохорватский, и Следопыт перестал его понимать. Вскинул глаза на Стоича.
— Едет отец, — пробормотал детектив.
— Вы были в группе из двенадцати человек. Все в форме. Все вооруженные. Кто они?
Милана Раича прошиб пот, казалось, что он вот-вот расплачется. Из этого Следопыт сделал вывод, что у молодого человека серьезное расстройство нервной системы.
— Вы англичанин? Но не журналист. Что вы здесь делаете? Почему допрашиваете меня? Я ничего не знаю.
У дома завизжали тормоза, послышались торопливые шаги. Миссис Раич заранее открыла дверь, так что муж прямым ходом прошествовал в гостиную. Остановился на пороге, побагровевший от ярости. На английском в отличие от сына он, человек другого поколения, само собой, не говорил. Начал сразу орать на сербскохорватском.
— Он спрашивает, почему вы пришли в его дом, почему донимаете его сына.
— Я не донимаю его, — спокойно ответил Следопыт. — Только задаю вопросы. Что этот молодой человек восемь недель тому назад делал в Баня-Луке и с кем он там был?
Стоич перевел. Раич-старший снова начал кричать.
— Он говорит, что его сын ничего не знает, и там его не было. Все лето он провел здесь, и, если вы сейчас же не уйдете, он вызовет полицию. Лично я думаю, что нам нужно уйти. Он — влиятельный человек.
— Хорошо, — кивнул Следопыт. — Один последний вопрос.
По его просьбе бывший командир спецназа, который нынче занимал пост исполнительного директора «Хазард менеджмент», встретился за ленчем с давним другом, высокопоставленным сотрудником Секретной разведывательной службы. Глава Балканского отдела не отказал в помощи.
— Эти люди — Волки Зорана? А ударил вас сам Зоран Зилич?
Стоич перевел половину, прежде чем понял, что зря старается. Милан понимал английский. И отреагировал на вопросы англичанина в два этапа. На несколько секунд остолбенел. А потом согнулся пополам, закрыл лицо руками и разрыдался, дрожа всем телом.
Миссис Раич горестно вскрикнула и метнулась к сыну. Отец, теперь уже бледный как смерть, указал на дверь и проревел одно слово, которое Грейси понял и без перевода: «Вон!» Стоич направился к двери. Следопыт последовал за ним.
По пути наклонился над молодым человеком и сунул в нагрудный карман его пиджака визитку.
— Если передумаете, — прошептал он, — позвоните. Или напишите. Я приеду.
В салоне автомобиля по пути к аэропорту царило молчание. Драган Стоич чувствовал, что отработал каждый цент из полученной тысячи долларов. Когда они уже стояли у международного терминала и англичанин, забрав чемодан, двинулся к стеклянным дверям, Стоич нарушил молчание:
— Если вы вернетесь в Белград, друг мой, я настоятельно советую вам не упоминать этого имени. Даже в шутку. Особенно в шутку. Сегодня мы с вами не виделись и никуда не ездили.
Через сорок восемь часов Следопыт закончил писать рапорт и отправил его Стивену Эдмонду вместе с перечнем расходов. Последние абзацы гласили:
Глава 8
Глава 9
— Мы говорим о больших деньгах, Душко. Вы никогда больше не увидите его, вы никогда больше не увидите меня, этой суммы вам хватит, чтобы после войны открыть в Сараево собственный бар. Имя парня.
— Он заплатил мне в день отъезда. Сказал, что ему стыдно за этих людей. Пришел и заплатил чеком.
— Он оказался поддельным? Его вам вернули? Он у вас?
— Нет, чек взяли. Югославские динары. Из Белграда. Я получил всю сумму.
— Значит, чека нет?
— Его отправили в белградский банк. Теперь, возможно, и уничтожили. Но я записал номер его паспорта на случай, если чек поддельный.
— Где? Где вы его записали?
— На обороте блокнота для заказов. Шариковой ручкой.
Блокнот Следопыт получил. В нем бармен записывал большие или сложные заказы, которые не мог запомнить. В блокноте оставалось только две странички. Еще день-другой, и бармен его бы выбросил. На задней картонной обложке Следопыт увидел две заглавные буквы и семь цифр. За восемь недель паста не стерлась и не выцвела.
Следопыт оставил тысячу долларов мистера Эдмонда и отбыл. Кратчайший путь в Сербию лежал через Хорватию и аэропорт Загреба.
Развал Федеративной Социалистической Республики Югославия, состоящей из семи республик, начался пять лет тому назад и сопровождался в Хорватии и особенно в Боснии кровопролитием, хаосом, жестокостью. Словения, расположенная на севере, ушла первой и, к счастью, практически без жертв. На юге точно так же повезло Македонии. Но в центре сербский диктатор Слободан Милошевич не останавливался ни перед чем, лишь бы сохранить единым целым Хорватию, Боснию, Косово, Черногорию и свою родную Сербию. Хорватию он потерял, но жажда власти и стремление решать все вопросы силой у него остались.
Белград, в который Следопыт прибыл в 1995 году, не тронули бомбардировки. Спровоцировавшая их война в Косово еще не началась.
Лондонский офис посоветовал ему обратиться в частное детективное агентство, которое возглавлял бывший старший офицер полиции. «Хазард менеджмент» уже пользовалось его услугами. Офицер придумал своему агентству не слишком оригинальное название, «Чандлер», и найти его не составило труда.
— Мне нужен один молодой человек, — объяснил Следопыт Драгану Стоичу, директору агентства. — Имени и фамилии у меня нет, только номер паспорта.
Стоич хмыкнул:
— Что он сделал?
— Насколько мне известно, ничего. Он что-то видел. Возможно. Может, и нет.
— Ясно. А потом?
— Я бы хотел с ним поговорить. У меня нет автомобиля, и я не знаю сербскохорватского. Возможно, он говорит на английском. Может, и нет.
Стоич вновь хмыкнул. Ему это нравилось. Похоже, он прочитал все романы о Филипе Марлоу и видел снятые по ним фильмы. Он пытался имитировать Роберта Митчума в «Большом сне», но при росте в пять футов и четыре дюйма, не говоря уже об обширной лысине, получалось не очень.
— Мои условия…
Следопыт выложил на стол еще десять сотенных.
— Мне нужно, чтобы вы занимались только моим делом.
Стоич, как зачарованный, смотрел на деньги. Сцена словно сошла со страниц романа «Прощай, любимая».
— Можете в этом не сомневаться.
Надо отдать должное бывшему офицеру полиции, времени он терять не стал. Его югославский «Универсал», выплевывая черный дым, со Следопытом на пассажирском сиденье, пересек город, держа курс на район Конарник, где в здании, занимавшем целый квартал на улице Лермонтова, находилось полицейское управление Белграда. Уродливое, коричнево-желтое, оно высится там до сих пор.
— Вы подождите здесь. — С этими словами Стоич выскользнул из кабины. Вернулся через полчаса, должно быть, немного расслабился с давним коллегой, потому что пахло от него сливовицей. Но принес листок бумаги.
— Этот паспорт принадлежит Милану Раичу. Двадцать четыре года, студент юридического факультета. Отец — адвокат, известный, обеспеченная, уважаемая семья. Вы уверены, что вам нужен именно он?
— Если у него нет двойника, именно этого молодого человека и паспорт с его фотографией видели два месяца тому назад в Баня-Луке.
— Да что он мог там делать?
— Он был в военной форме. В баре.
Стоич мысленно вернулся к досье, которое ему показали, но не разрешили скопировать.
— Он отслужил в армии. Как и все молодые югославы. От восемнадцати до двадцати одного года.
— В боевой части?
— Нет. В войсках связи. Радистом.
— Значит, в боях не участвовал. Может, захотел понюхать пороху. Может, присоединился к отряду, который отправился в Боснию, чтобы сражаться за сербскую идею. Добровольцем, не понимающим, что там творится. Такое возможно?
Стоич пожал плечами:
— Возможно. Но эти военизированные отряды — бандиты. Гангстеры. Что общего мог иметь с ними студент, будущий юрист?
— Может быть, нашел такой вот способ провести летние каникулы, — предположил Следопыт. — Но в каком именно он был отряде? Спросим его?
Стоич заглянул в бумажку.
— Он живет в Сеняке, в получасе езды.
— Тогда поехали.
Дом они нашли без труда, виллу на Истарской улице. Годы службы маршалу Тито, а потом Слободану Милошевичу принесли мистеру Раичу-старшему неплохие дивиденды. Дверь открыла бледная женщина лет под пятьдесят, хотя выглядела она старше.
Последовали короткие переговоры на сербскохорватском.
— Мать Милана, — объяснил Стоич. — Он дома. Она спрашивает, что вы хотите.
— Поговорить с ним. Интервью. Для английской газеты.
В явном недоумении миссис Раич пустила их в дом, позвала сына, предложила им пройти в гостиную. На лестнице послышались шаги, молодой человек спустился в холл, о чем-то пошептался с матерью, вошел в гостиную. На его лице читались замешательство, тревога, даже испуг. Следопыт встретил его самой дружелюбной улыбкой, крепко пожал руку. Дверь в холл осталась приоткрытой. Миссис Раич что-то торопливо говорила в телефонную трубку. Стоич бросил на англичанина короткий взгляд, предупреждая: «Если тебе что-то надо, поторопись. Подмога уже в пути».
Англичанин протянул молодому человеку блокнот, который позаимствовал у бармена в Баня-Луке, с шапкой «Отель „Босния“ на оставшихся страничках. Перевернул блокнот задней стороной и показал написанные там две заглавные буквы и семь цифр.
— Очень хорошо, что вы оплатили счет, Милан. Бармена это порадовало. К сожалению, чек не приняли.
— Нет. Это невозможно. У меня…
Он замолчал и побледнел как полотно.
— Никто вас ни в чем не обвиняет, Милан. Просто скажите мне, что вы делали в Баня-Луке?
— Приезжал в гости.
— К друзьям?
— Да.
— В камуфляжной форме? Милан, это зона боевых действий. Что произошло в тот день, два месяца тому назад?
— Я не понимаю, о чем вы. Мама… — Тут он перешел на сербскохорватский, и Следопыт перестал его понимать. Вскинул глаза на Стоича.
— Едет отец, — пробормотал детектив.
— Вы были в группе из двенадцати человек. Все в форме. Все вооруженные. Кто они?
Милана Раича прошиб пот, казалось, что он вот-вот расплачется. Из этого Следопыт сделал вывод, что у молодого человека серьезное расстройство нервной системы.
— Вы англичанин? Но не журналист. Что вы здесь делаете? Почему допрашиваете меня? Я ничего не знаю.
У дома завизжали тормоза, послышались торопливые шаги. Миссис Раич заранее открыла дверь, так что муж прямым ходом прошествовал в гостиную. Остановился на пороге, побагровевший от ярости. На английском в отличие от сына он, человек другого поколения, само собой, не говорил. Начал сразу орать на сербскохорватском.
— Он спрашивает, почему вы пришли в его дом, почему донимаете его сына.
— Я не донимаю его, — спокойно ответил Следопыт. — Только задаю вопросы. Что этот молодой человек восемь недель тому назад делал в Баня-Луке и с кем он там был?
Стоич перевел. Раич-старший снова начал кричать.
— Он говорит, что его сын ничего не знает, и там его не было. Все лето он провел здесь, и, если вы сейчас же не уйдете, он вызовет полицию. Лично я думаю, что нам нужно уйти. Он — влиятельный человек.
— Хорошо, — кивнул Следопыт. — Один последний вопрос.
По его просьбе бывший командир спецназа, который нынче занимал пост исполнительного директора «Хазард менеджмент», встретился за ленчем с давним другом, высокопоставленным сотрудником Секретной разведывательной службы. Глава Балканского отдела не отказал в помощи.
— Эти люди — Волки Зорана? А ударил вас сам Зоран Зилич?
Стоич перевел половину, прежде чем понял, что зря старается. Милан понимал английский. И отреагировал на вопросы англичанина в два этапа. На несколько секунд остолбенел. А потом согнулся пополам, закрыл лицо руками и разрыдался, дрожа всем телом.
Миссис Раич горестно вскрикнула и метнулась к сыну. Отец, теперь уже бледный как смерть, указал на дверь и проревел одно слово, которое Грейси понял и без перевода: «Вон!» Стоич направился к двери. Следопыт последовал за ним.
По пути наклонился над молодым человеком и сунул в нагрудный карман его пиджака визитку.
— Если передумаете, — прошептал он, — позвоните. Или напишите. Я приеду.
В салоне автомобиля по пути к аэропорту царило молчание. Драган Стоич чувствовал, что отработал каждый цент из полученной тысячи долларов. Когда они уже стояли у международного терминала и англичанин, забрав чемодан, двинулся к стеклянным дверям, Стоич нарушил молчание:
— Если вы вернетесь в Белград, друг мой, я настоятельно советую вам не упоминать этого имени. Даже в шутку. Особенно в шутку. Сегодня мы с вами не виделись и никуда не ездили.
Через сорок восемь часов Следопыт закончил писать рапорт и отправил его Стивену Эдмонду вместе с перечнем расходов. Последние абзацы гласили:
«К сожалению, я должен признать, что события, которые привели к смерти вашего внука, сама смерть и место захоронения вашего внука, возможно, так и останутся тайной. Но я не хочу порождать у вас ложные надежды, говоря, что у вас еще есть шанс увидеть внука живым. На текущий момент и в обозримом будущем его нужно считать пропавшим без вести, предположительно погибшим.Произошло это 22 июля 1995 года.
Я не верю, что он и сопровождавший его босниец потерпели аварию на одной из местных дорог и упали в пропасть. Все дороги я осмотрел лично. Я не верю, что босниец убил его, чтобы завладеть внедорожником, денежным поясом или и тем и другим.
Я уверен, что они поехали, куда ехать не следовало, где их и убили неизвестный или неизвестные. Велика вероятность того, что убийцы — полувоенный отряд сербских головорезов, который в те дни мог там находиться. Но без вещественных улик, идентификации, признаний или показаний в суде предъявить обвинение не представляется возможным.
Я искренне сожалею о том, что принес вам печальную весть, но не сомневаюсь, что дело обстоит именно так.
Остаюсь преданным вам, сэр, ваш покорный слуга,
Филип Грейси».
Глава 8
Адвокат
О главной причине, которая побудила Кела Декстера уйти из армии, он никому не рассказывал, боялся, что его поднимут на смех. Он решил поступить в колледж, получить диплом и стать адвокатом.
Что же касается денег, то за время службы во Вьетнаме он скопил несколько тысяч долларов, да и, согласно «Солдатскому биллю о правах»[16], мог рассчитывать на помощь государства.
Конечно, «Солдатский билль» содержал несколько ограничительных условий, но, если солдата не увольняли из армии с лишением прав и привилегий, государство соглашалось оплачивать его учебу в университете до получения диплома. Выплачиваемое пособие — за последние тридцать лет его сумма значительно возросла — студент мог тратить по собственному усмотрению, если колледж подтверждал, что он учится на дневном отделении.
Декстер прекрасно понимал, что учеба в каком-нибудь сельском колледже обойдется ему дешевле, но хотел поступить в университет с собственной юридической школой. Далее он собирался работать и ясно отдавал себе отчет, что в штате Нью-Йорк, превосходящем Нью-Джерси как по территории, так и по числу жителей, возможностей у него будет больше. В итоге, проштудировав пятьдесят рекламных буклетов различных учебных заведений, он остановил свой выбор на Фордэмском университете[17].
Документы направил туда в конце весны, в том числе и демобилизационное свидетельство, форму ДС-214, с которой каждый джи-ай уходил из армии. Едва успел к окончанию срока подачи заявлений.
Весной 1971 года, хотя по всей Америке уже набрало силу антивоенное движение, а студенты наиболее активно протестовали против войны во Вьетнаме, солдат ни в чем не винили, скорее видели в них жертв.
После хаотического, даже недостойного вывода войск в 1973 году, иногда характеризовавшегося как паническое бегство, это отношение изменилось. Хотя Ричард Никсон и Генри Киссинджер пытались сгладить острые углы, хотя весь мир приветствовал уход американской армии, результат не изменился: Америка потерпела поражение.
А вот чего средний американец не любит, так это ассоциировать себя с поражением. Идея эта по сути своей не американская, с этим согласны даже левые либералы. Джи-аи, возвращавшиеся домой после 1973 года, думали, что их встретят с распростертыми объятиями: они сражались, терпели лишения, теряли друзей, — но натолкнулись на стену равнодушия, даже враждебности. Левых же куда больше волновала трагедия в Ми-Лай[18].
Летом 1971 года документы Декстера были рассмотрены вместе с заявлениями других абитуриентов, и его приняли на четырехлетний курс по политической истории. Указанные в категории «жизненный опыт» два года службы в Большой красной первой посчитали плюсом, тогда как двадцать четыре месяца спустя они стали бы большим минусом.
Молодой ветеран нашел дешевую однокомнатную квартирку в Бронксе, неподалеку от кампуса. По его прикидкам, если ходить пешком или пользоваться общественным транспортом, не роскошествовать в еде и одежде, а на летние каникулы возвращаться на строительную площадку, денег, чтобы закончить колледж, ему хватало. Среди домов, которые он строил в последующие три года, было и восьмое чудо света — медленно поднимающиеся башни Всемирного торгового центра.
В 1974 году произошли два события, изменившие его жизнь. Он встретил и влюбился в Анджелу Мароцци, красивую, энергичную, жизнерадостную девушку итальянского происхождения, которая работала в цветочном магазине на Батгейт-авеню. Они поженились летом, и совокупный доход позволил им перебраться в квартиру побольше.
Осенью, за год до окончания колледжа, он подал заявление о приеме в Фордэмскую юридическую школу. Формально являясь факультетом университета, школа располагалась на другом берегу реки, на Манхэттене, и имела свою администрацию. Поступить в нее было куда сложнее, чем в колледж: на одно место претендовали намного больше выпускников колледжей.
Поступление в Юридическую школу означало еще три года учебы после выпускной церемонии 1975 года, получение диплома юриста, сдачу экзаменов в адвокатской коллегии и, наконец, право практиковать на территории штата Нью-Йорк.
Личное собеседование с соискателями не проводилось, зато требовалась куча бумаг. В том числе школьные оценки, начиная с начальной школы, которые оставляли желать лучшего, оценки по всем курсам, пройденным за три года, сплошь отличные, характеристика и рекомендация от куратора текущего курса, самые положительные. Среди бумаг лежало и ДС-214.
Он попал в шорт-лист, который и рассматривала приемная комиссия, собравшаяся, чтобы сделать окончательный выбор. Состояла комиссия из шести человек, а возглавлял ее профессор Говард Келл семидесяти семи лет от роду, умница, заслуженный профессор в отставке, патриарх Юридической школы.
Когда отбор подошел к концу, на одно оставшееся место остались двое претендентов, в том числе Декстер. Разгорелись жаркие дебаты. В какой-то момент профессор Келл поднялся с кресла, которое стояло во главе стола, и отошел к окну. Уставился на синее небо. К нему подошел коллега.
— Трудный случай, Говард? Кому вы хотите отдать предпочтение?
Старик показал коллеге бумагу, которую держал в руке. Член комиссии прочитал список наград и присвистнул.
— Он получил их все до того, как ему исполнился двадцать один год, — напомнил профессор.
— Что же он там делал, черт побери?
— Зарабатывал право учиться на этом факультете, вот что, — ответил профессор.
Двое мужчин вернулись к столу и проголосовали. Голоса разделились поровну, три на три, но в таких случаях голос председателя комиссии удваивался. Oн объяснил свой выбор. ДС-214 пошло по рукам.
— А вдруг он склонен к насилию? — запротестовал политически корректный заместитель декана по учебной работе.
— О, я на это надеюсь, — ответил профессор Келл. — Не хотелось бы думать, что нынче награждают за так.
Кел Декстер узнал о том, что принят в Юридическую школу, через два дня. Он и Анджела лежали в постели, он гладил ее растущий живот и говорил о том дне, когда он станет богатым адвокатом и они купят дом в Уэстчестере или округе Фэрфилд.
Их дочь Аманда Джейн родилась ранней весной 1975 года. При родах возникли осложнения. Хирург делал все, что мог, но его усилия ни к чему не привели. Отныне у них могли появиться только приемные дети, но не свои. Духовник семьи Анджелы сказал ей, что такова воля господа и она должна принять его волю.
Тем же летом Кел закончил колледж в пятерке лучших, а осенью начал учиться в Юридической школе. Было трудно, но дружная семья Мароцци пришла на помощь. Мать сидела с Амандой Джейн, чтобы Анджела могла выйти на работу. Кел хотел остаться на дневном отделении и не переходить на вечернее, чтобы не удлинять учебу еще на год.
Первые два лета он работал на стройках, а на третье его взяли в пользующуюся высокой репутацией манхэттенскую юридическую фирму «Хонимен Флейшер».
Фордэм поддерживал тесные связи со своими выпускниками, а трое старших партнеров в «Хонимен Флейшер» в разные годы закончили Фордэмскую юридическую школу. Так что по просьбе куратора Декстера его взяли стажером.
Зимой 1978 умер отец Кела. Их отношения охладели после его возвращения из Вьетнама, потому что старший Декстер не мог понять, почему его сын не хочет вернуться на строительную площадку и до конца жизни носить на голове защитную каску. Но он и Анджела съездили к его отцу в гости, заняв семейный автомобиль Мароцци, чтобы показать Декстеру его единственную внучку.
Умер он мгновенно. Обширный инфаркт прямо на строительной площадке. На скромные похороны Кел поехал один. Он надеялся, что отец сможет присутствовать на его выпускной церемонии, будет гордиться сыном, получившим высшее образование, но не сложилось.
Тем же летом он закончил Фордэмскую юридическую школу, сдал экзамен в коллегию адвокатов, и его взяли, пусть и на низкую должность, в «Хонимен Флейшер». Впервые после возвращения из армии семь лет тому назад он пошел на работу.
Юридическая фирма «Хонимен Флейшер» гордилась своим либерализмом, избегала контактов с республиканцами, доказывала на деле возможность существования социально ориентированной частной компании, обеспечивала бесплатную юридическую помощь беднякам и наиболее беззащитным слоям общества.
При этом старшие партнеры не видели необходимости в раздувании штата, и их команда состояла из нескольких низкооплачиваемых новичков. Так что осенью 1978 года Кел Декстер начинал работу в «Хонимен Флейшер» со смешных для дипломированного юриста денег.
Но Декстер не жаловался. На жизнь, пусть со скрипом, хватало, зато, поскольку приходилось быть на подхвате, он набирался опыта по самому широкому спектру юридических дел, а не замыкался на каком-то одном узком сегменте, потому что готовил материалы для защиты в самых разных процессах.
Уже под самую зиму секретарша заглянула в его крохотную каморку-кабинет и протянула ему папку с документами.
— Что это? — спросил он.
— Иммиграционная кассация, — ответила она. — Роджер говорит, что не может этим заняться.
Руководитель департамента, конечно же, снимал сливки. А иммиграционные дела тянули разве что на обезжиренное молоко.
Декстер вздохнул и взялся за изучение содержимого полученной папки. Рассмотрение дела было назначено на следующий день.
Произошло это 20 ноября 1978 года.
Что же касается денег, то за время службы во Вьетнаме он скопил несколько тысяч долларов, да и, согласно «Солдатскому биллю о правах»[16], мог рассчитывать на помощь государства.
Конечно, «Солдатский билль» содержал несколько ограничительных условий, но, если солдата не увольняли из армии с лишением прав и привилегий, государство соглашалось оплачивать его учебу в университете до получения диплома. Выплачиваемое пособие — за последние тридцать лет его сумма значительно возросла — студент мог тратить по собственному усмотрению, если колледж подтверждал, что он учится на дневном отделении.
Декстер прекрасно понимал, что учеба в каком-нибудь сельском колледже обойдется ему дешевле, но хотел поступить в университет с собственной юридической школой. Далее он собирался работать и ясно отдавал себе отчет, что в штате Нью-Йорк, превосходящем Нью-Джерси как по территории, так и по числу жителей, возможностей у него будет больше. В итоге, проштудировав пятьдесят рекламных буклетов различных учебных заведений, он остановил свой выбор на Фордэмском университете[17].
Документы направил туда в конце весны, в том числе и демобилизационное свидетельство, форму ДС-214, с которой каждый джи-ай уходил из армии. Едва успел к окончанию срока подачи заявлений.
Весной 1971 года, хотя по всей Америке уже набрало силу антивоенное движение, а студенты наиболее активно протестовали против войны во Вьетнаме, солдат ни в чем не винили, скорее видели в них жертв.
После хаотического, даже недостойного вывода войск в 1973 году, иногда характеризовавшегося как паническое бегство, это отношение изменилось. Хотя Ричард Никсон и Генри Киссинджер пытались сгладить острые углы, хотя весь мир приветствовал уход американской армии, результат не изменился: Америка потерпела поражение.
А вот чего средний американец не любит, так это ассоциировать себя с поражением. Идея эта по сути своей не американская, с этим согласны даже левые либералы. Джи-аи, возвращавшиеся домой после 1973 года, думали, что их встретят с распростертыми объятиями: они сражались, терпели лишения, теряли друзей, — но натолкнулись на стену равнодушия, даже враждебности. Левых же куда больше волновала трагедия в Ми-Лай[18].
Летом 1971 года документы Декстера были рассмотрены вместе с заявлениями других абитуриентов, и его приняли на четырехлетний курс по политической истории. Указанные в категории «жизненный опыт» два года службы в Большой красной первой посчитали плюсом, тогда как двадцать четыре месяца спустя они стали бы большим минусом.
Молодой ветеран нашел дешевую однокомнатную квартирку в Бронксе, неподалеку от кампуса. По его прикидкам, если ходить пешком или пользоваться общественным транспортом, не роскошествовать в еде и одежде, а на летние каникулы возвращаться на строительную площадку, денег, чтобы закончить колледж, ему хватало. Среди домов, которые он строил в последующие три года, было и восьмое чудо света — медленно поднимающиеся башни Всемирного торгового центра.
В 1974 году произошли два события, изменившие его жизнь. Он встретил и влюбился в Анджелу Мароцци, красивую, энергичную, жизнерадостную девушку итальянского происхождения, которая работала в цветочном магазине на Батгейт-авеню. Они поженились летом, и совокупный доход позволил им перебраться в квартиру побольше.
Осенью, за год до окончания колледжа, он подал заявление о приеме в Фордэмскую юридическую школу. Формально являясь факультетом университета, школа располагалась на другом берегу реки, на Манхэттене, и имела свою администрацию. Поступить в нее было куда сложнее, чем в колледж: на одно место претендовали намного больше выпускников колледжей.
Поступление в Юридическую школу означало еще три года учебы после выпускной церемонии 1975 года, получение диплома юриста, сдачу экзаменов в адвокатской коллегии и, наконец, право практиковать на территории штата Нью-Йорк.
Личное собеседование с соискателями не проводилось, зато требовалась куча бумаг. В том числе школьные оценки, начиная с начальной школы, которые оставляли желать лучшего, оценки по всем курсам, пройденным за три года, сплошь отличные, характеристика и рекомендация от куратора текущего курса, самые положительные. Среди бумаг лежало и ДС-214.
Он попал в шорт-лист, который и рассматривала приемная комиссия, собравшаяся, чтобы сделать окончательный выбор. Состояла комиссия из шести человек, а возглавлял ее профессор Говард Келл семидесяти семи лет от роду, умница, заслуженный профессор в отставке, патриарх Юридической школы.
Когда отбор подошел к концу, на одно оставшееся место остались двое претендентов, в том числе Декстер. Разгорелись жаркие дебаты. В какой-то момент профессор Келл поднялся с кресла, которое стояло во главе стола, и отошел к окну. Уставился на синее небо. К нему подошел коллега.
— Трудный случай, Говард? Кому вы хотите отдать предпочтение?
Старик показал коллеге бумагу, которую держал в руке. Член комиссии прочитал список наград и присвистнул.
— Он получил их все до того, как ему исполнился двадцать один год, — напомнил профессор.
— Что же он там делал, черт побери?
— Зарабатывал право учиться на этом факультете, вот что, — ответил профессор.
Двое мужчин вернулись к столу и проголосовали. Голоса разделились поровну, три на три, но в таких случаях голос председателя комиссии удваивался. Oн объяснил свой выбор. ДС-214 пошло по рукам.
— А вдруг он склонен к насилию? — запротестовал политически корректный заместитель декана по учебной работе.
— О, я на это надеюсь, — ответил профессор Келл. — Не хотелось бы думать, что нынче награждают за так.
Кел Декстер узнал о том, что принят в Юридическую школу, через два дня. Он и Анджела лежали в постели, он гладил ее растущий живот и говорил о том дне, когда он станет богатым адвокатом и они купят дом в Уэстчестере или округе Фэрфилд.
Их дочь Аманда Джейн родилась ранней весной 1975 года. При родах возникли осложнения. Хирург делал все, что мог, но его усилия ни к чему не привели. Отныне у них могли появиться только приемные дети, но не свои. Духовник семьи Анджелы сказал ей, что такова воля господа и она должна принять его волю.
Тем же летом Кел закончил колледж в пятерке лучших, а осенью начал учиться в Юридической школе. Было трудно, но дружная семья Мароцци пришла на помощь. Мать сидела с Амандой Джейн, чтобы Анджела могла выйти на работу. Кел хотел остаться на дневном отделении и не переходить на вечернее, чтобы не удлинять учебу еще на год.
Первые два лета он работал на стройках, а на третье его взяли в пользующуюся высокой репутацией манхэттенскую юридическую фирму «Хонимен Флейшер».
Фордэм поддерживал тесные связи со своими выпускниками, а трое старших партнеров в «Хонимен Флейшер» в разные годы закончили Фордэмскую юридическую школу. Так что по просьбе куратора Декстера его взяли стажером.
Зимой 1978 умер отец Кела. Их отношения охладели после его возвращения из Вьетнама, потому что старший Декстер не мог понять, почему его сын не хочет вернуться на строительную площадку и до конца жизни носить на голове защитную каску. Но он и Анджела съездили к его отцу в гости, заняв семейный автомобиль Мароцци, чтобы показать Декстеру его единственную внучку.
Умер он мгновенно. Обширный инфаркт прямо на строительной площадке. На скромные похороны Кел поехал один. Он надеялся, что отец сможет присутствовать на его выпускной церемонии, будет гордиться сыном, получившим высшее образование, но не сложилось.
Тем же летом он закончил Фордэмскую юридическую школу, сдал экзамен в коллегию адвокатов, и его взяли, пусть и на низкую должность, в «Хонимен Флейшер». Впервые после возвращения из армии семь лет тому назад он пошел на работу.
Юридическая фирма «Хонимен Флейшер» гордилась своим либерализмом, избегала контактов с республиканцами, доказывала на деле возможность существования социально ориентированной частной компании, обеспечивала бесплатную юридическую помощь беднякам и наиболее беззащитным слоям общества.
При этом старшие партнеры не видели необходимости в раздувании штата, и их команда состояла из нескольких низкооплачиваемых новичков. Так что осенью 1978 года Кел Декстер начинал работу в «Хонимен Флейшер» со смешных для дипломированного юриста денег.
Но Декстер не жаловался. На жизнь, пусть со скрипом, хватало, зато, поскольку приходилось быть на подхвате, он набирался опыта по самому широкому спектру юридических дел, а не замыкался на каком-то одном узком сегменте, потому что готовил материалы для защиты в самых разных процессах.
Уже под самую зиму секретарша заглянула в его крохотную каморку-кабинет и протянула ему папку с документами.
— Что это? — спросил он.
— Иммиграционная кассация, — ответила она. — Роджер говорит, что не может этим заняться.
Руководитель департамента, конечно же, снимал сливки. А иммиграционные дела тянули разве что на обезжиренное молоко.
Декстер вздохнул и взялся за изучение содержимого полученной папки. Рассмотрение дела было назначено на следующий день.
Произошло это 20 ноября 1978 года.
Глава 9
Беженец
В те годы в Нью-Йорке действовала благотворительная организация, которая называлась «Содействие беженцам». «Озабоченные граждане», так называли себя ее члены. Те, кто не слишком жаловал эту организацию, придумали им другое название — «благодетели».
«Содействие беженцам» добровольно взяла на себя труд приглядывать за теми несчастными представителями человечества, которые, прибитые к берегам Соединенных Штатов Америки, в буквальном смысле понимали слова, высеченные на статуе Свободы[19], и хотели остаться.
Чаще всего «Содействию» приходилось иметь дело с отчаявшимися, лишившимися всего людьми, беженцами из самых различных стран, обычно не знающими английского языка, которые потратили последние свои сбережения в борьбе за выживание.
А противостояла этим несчастным Служба иммиграции и натурализации, грозная СИН, сотрудники которой свято верили, что 99,9 процента просителей — лгуны и обманщики, а потому их следует отправить в ту страну, откуда они приехали, в крайнем случае — куда-нибудь еще.
В папке, которая легла на стол Кела Декстера поздней осенью 1978 года, лежало дело беженцев из Камбоджи, мистера и миссис Хом Моунг.
В длинном заявлении, которое мистер Моунг, похоже, написал за двоих (заявление перевели с французского, мистер Моунг изучал его в школе), содержалась история всей его жизни.
С 1975 года, о чем хорошо знали в США, а после фильма «Поля смерти» узнали еще лучше, Камбоджа находилась под властью безумного, готового уничтожить свой народ тирана, его звали Пол Пот, и фанатично преданных ему Красных кхмеров, так называлась его армия.
Пот мечтал о том, чтобы вернуть страну в аграрный каменный век. А потому патологически ненавидел всех городских жителей и образованных людей. Исходил из того, что их следует уничтожить.
Мистер Моунг утверждал, что он был директором лицея, или средней школы, в столице Камбоджи, Пномпене, а его жена — медсестрой в частной клинике. Оба относились к той категории камбоджийцев, которая уничтожалась Красными кхмерами.
Окончательно убедившись, что им грозит скорая смерть, они ушли в подполье, переезжали из одного безопасного дома в другой, где укрывались у друзей и коллег, но тех отлавливали и арестовывали.
Мистер Моунг заявлял, что они не могли добраться ни до вьетнамской, ни до таиландской границы, потому что сельская местность кишела Красными кхмерами и их информаторами, а ни он, ни его жена не могли сойти за крестьян. Тем не менее они сумели подкупить водителя грузовика, который вывез их из Пномпеня и доставил в порт Кампонгсаом. Там он отдал последние деньги капитану южнокорейского корабля, чтобы тот забрал их из ада, в который превратилась его страна.
Его совершенно не заботило, куда плывет «Звезда Инчона». Так уж вышло, что корабль направлялся в Нью-Йорк с грузом тика. По прибытии Хом Моунг не попытался нелегально проникнуть в страну, но сразу обратился к властям за разрешением остаться в Соединенных Штатах.
Декстер провел ночь перед слушаниями за столом на кухне, тогда как его жена и дочь спали за стенкой. Впервые ему предстояло выступать в апелляционном суде, и он хотел показать себя с лучшей стороны, оказать беженцам максимально возможную помощь. Проштудировав заявление, он перешел к решениям СИН. Понял, что служба ставила перед собой только одну цель: отказать под любым предлогом.
Во всех больших городах СИН представлял директор округа, и именно сотрудники его канцелярии являлись первой инстанцией, которая рассматривала заявление иммигранта. Моунги получили отказ на том основании, что не обратились, как того требовала инструкция, в местное посольство или консульство США, после чего им следовало дожидаться принятия соответствующего решения.
Декстер подумал, что это не очень убедительный довод, поскольку сотрудники американского посольства эвакуировались из Камбоджи несколько лет тому назад, как только Красные кхмеры взяли власть.
Отказ первой инстанции означал для Моунгов начало процедуры депортации. Именно на этом этапе в «Содействии беженцам» узнали об их деле и вступили в борьбу с СИН.
«Содействие беженцам» добровольно взяла на себя труд приглядывать за теми несчастными представителями человечества, которые, прибитые к берегам Соединенных Штатов Америки, в буквальном смысле понимали слова, высеченные на статуе Свободы[19], и хотели остаться.
Чаще всего «Содействию» приходилось иметь дело с отчаявшимися, лишившимися всего людьми, беженцами из самых различных стран, обычно не знающими английского языка, которые потратили последние свои сбережения в борьбе за выживание.
А противостояла этим несчастным Служба иммиграции и натурализации, грозная СИН, сотрудники которой свято верили, что 99,9 процента просителей — лгуны и обманщики, а потому их следует отправить в ту страну, откуда они приехали, в крайнем случае — куда-нибудь еще.
В папке, которая легла на стол Кела Декстера поздней осенью 1978 года, лежало дело беженцев из Камбоджи, мистера и миссис Хом Моунг.
В длинном заявлении, которое мистер Моунг, похоже, написал за двоих (заявление перевели с французского, мистер Моунг изучал его в школе), содержалась история всей его жизни.
С 1975 года, о чем хорошо знали в США, а после фильма «Поля смерти» узнали еще лучше, Камбоджа находилась под властью безумного, готового уничтожить свой народ тирана, его звали Пол Пот, и фанатично преданных ему Красных кхмеров, так называлась его армия.
Пот мечтал о том, чтобы вернуть страну в аграрный каменный век. А потому патологически ненавидел всех городских жителей и образованных людей. Исходил из того, что их следует уничтожить.
Мистер Моунг утверждал, что он был директором лицея, или средней школы, в столице Камбоджи, Пномпене, а его жена — медсестрой в частной клинике. Оба относились к той категории камбоджийцев, которая уничтожалась Красными кхмерами.
Окончательно убедившись, что им грозит скорая смерть, они ушли в подполье, переезжали из одного безопасного дома в другой, где укрывались у друзей и коллег, но тех отлавливали и арестовывали.
Мистер Моунг заявлял, что они не могли добраться ни до вьетнамской, ни до таиландской границы, потому что сельская местность кишела Красными кхмерами и их информаторами, а ни он, ни его жена не могли сойти за крестьян. Тем не менее они сумели подкупить водителя грузовика, который вывез их из Пномпеня и доставил в порт Кампонгсаом. Там он отдал последние деньги капитану южнокорейского корабля, чтобы тот забрал их из ада, в который превратилась его страна.
Его совершенно не заботило, куда плывет «Звезда Инчона». Так уж вышло, что корабль направлялся в Нью-Йорк с грузом тика. По прибытии Хом Моунг не попытался нелегально проникнуть в страну, но сразу обратился к властям за разрешением остаться в Соединенных Штатах.
Декстер провел ночь перед слушаниями за столом на кухне, тогда как его жена и дочь спали за стенкой. Впервые ему предстояло выступать в апелляционном суде, и он хотел показать себя с лучшей стороны, оказать беженцам максимально возможную помощь. Проштудировав заявление, он перешел к решениям СИН. Понял, что служба ставила перед собой только одну цель: отказать под любым предлогом.
Во всех больших городах СИН представлял директор округа, и именно сотрудники его канцелярии являлись первой инстанцией, которая рассматривала заявление иммигранта. Моунги получили отказ на том основании, что не обратились, как того требовала инструкция, в местное посольство или консульство США, после чего им следовало дожидаться принятия соответствующего решения.
Декстер подумал, что это не очень убедительный довод, поскольку сотрудники американского посольства эвакуировались из Камбоджи несколько лет тому назад, как только Красные кхмеры взяли власть.
Отказ первой инстанции означал для Моунгов начало процедуры депортации. Именно на этом этапе в «Содействии беженцам» узнали об их деле и вступили в борьбу с СИН.