Страница:
Согласно процедуре, супруги, получившие отказ на въезд в страну от канцелярии окружного директора на закрытых слушаниях, могли апеллировать к следующей инстанции, должностному лицу, которое проводило административные слушания по вопросам предоставления убежища.
Декстер заметил, что на закрытых слушаниях СИН привела и второй довод для отказа: нет оснований полагать, что Моунги подвергались преследованиям в силу расовой, национальной, религиозной принадлежности, из-за политических убеждений и/или социальной принадлежности. Он чувствовал, что мистер Моунг — убежденный антикоммунист или станет им после короткого разговора с ним. Пост директора лицея давал полное право заявлять об этом. Вот и получалось, что Кел без труда мог доказать преследование по двум последним признакам.
Его задача на слушаниях заключалась в том, чтобы убедить должностное лицо, которое их проводило, вынести решение об отмене депортации, согласно статье 247 (часть 1) Закона об иммиграции от 1965 года.
К одной из бумаг был приколот листочек от «Содействия беженцам». Из него Кел Декстер узнал, что административные слушания будет проводить некий Норман Росс. А также некоторые интересные подробности биографии последнего.
Декстер пришел в здание СИН, дом 26 на Федеральной площади, за час до слушаний, чтобы познакомиться и переговорить со своими клиентами. Сам он не мог похвастаться высоким ростом, но Моунги были еще меньше, миссис Моунг — просто Дюймовочкой. На мир она смотрела сквозь толстенные линзы очков. Согласно документам, ему было сорок восемь лет, ей — сорок пять.
Мистер Моунг держался очень спокойно. Поскольку Кел Декстер не говорил на французском, «Содействие беженцам» прислала женщину-переводчика.
Декстер провел этот час, задавая вопросы по исходному заявлению, но, похоже, Моунги ничего не могли к нему добавить.
Дело слушалось не в настоящем суде, но в большом зале, где для председательствующего на возвышении ставили стол и кресло.
Как и предполагал Декстер, представитель канцелярии окружного директора повторил аргументы, по которым Моунги получили отказ на закрытых слушаниях. Ничего не убавил, не прибавил. Сидя за столом, мистер Росс следил взглядом за теми же аргументами, напечатанными на лежащей перед ним бумаге, потом, изогнув бровь, посмотрел на новичка, присланного «Хонимен Флейшер».
Кел Декстер услышал, как за его спиной мистер Моунг прошептал жене: «Мы должны надеяться, что этот молодой человек добьется успеха, а не то нас пошлют на смерть». На своем родном языке.
Декстер начал с первого аргумента ОД: с момента захвата Пномпеня Красными кхмерами посольство США прекратило свою работу. Не было на территории Камбоджи и консульства. Ближайшая дипломатическая миссия находилась в столице Таиланда, Бангкоке, но решить такую непосильную для себя задачу Моунги, конечно же, не могли. Он заметил подобие улыбки в уголке рта Росса, когда тот увидел, как зарделся представитель СИН.
Кел Декстер понимал, главное сейчас — доказать, что для любого антикоммуниста попасться в руки фанатичных Красных кхмеров означало бы пытки и смерть. А уж тот факт, что антикоммунист имел высшее образование и работал директором лицея, просто гарантировал расставание с этим миром.
Прошлой ночью он узнал, что Норман Росс не всегда был Россом. Его отец прибыл в Америку в начале века Самюэлем Розеном из маленького городка на территории современной Польши, убежав от погромов, санкционированных царем и проводимых казаками.
— Очень легко, сэр, отказать во въезде тем, кто явился сюда без гроша за душой, в поисках только одного — права на жизнь. Очень легко сказать «нет» и умыть руки. Ничего не стоит заявить, что этим двум беженцам из Азии здесь не место и они должны вернуться туда, где их ждет арест, пытки и публичная казнь.
Но я спрашиваю вас, если бы так поступали наши отцы и их отцы, сколько людей, возвращаясь в свои залитые кровью страны, сказали бы: «Я пошел в землю свободы, я попросил предоставить мне шанс остаться в живых, но они заперли дверь и отослали меня умирать»? Сколько, мистер Росс? Миллион? Скорее, десять миллионов. Я прошу вас, не с точки зрения закона, не руководствуясь представленными мною убедительными доводами, но исходя из того, что Шекспир называл качеством милосердия, постановить, что в такой огромной стране, как наша, найдется место для одной супружеской пары, которая потеряла все, что у нее было, и просит только одного: шанса сохранить жизнь.
Норман Росс несколько минут раздумчиво смотрел на него. Потом стукнул карандашом по столу, словно судейским молотком, вынес решение: «В депортации отказано. Следующее дело».
Женщина из «Содействия беженцам», радостно улыбаясь, на французском рассказала Моунгам, что произошло. Теперь она и ее организация могли заняться процедурными вопросами. Адвокат более не требовался. Моунги могли оставаться на территории США под защитой государства и со временем получить разрешение на работу, статус беженца и в конце концов стать полноправными гражданами.
Когда женщина выговорилась, Декстер улыбнулся ей и сказал, что она может идти. Потом повернулся к мистеру Муонгу:
— А теперь пойдемте в кафетерий, и вы сможете рассказать мне, кто вы такие и что здесь делаете.
Говорил он на родном языке мистера Моунга. Вьетнамском.
На угловом столике в кафе на первом этаже Декстер внимательно осмотрел камбоджийские паспорта и другие документы, удостоверяющие личность их владельцев.
— Их проверяли лучшие эксперты Запада и признали подлинными. Где вы их добыли?
Беженец посмотрел на свою миниатюрную жену:
— Их изготовила она. Она — из нгхи.
Во Вьетнаме существовал клан, представители которого многие сотни лет были научной элитой Дайвьета, феодального государства, в середине девятнадцатого века завоеванного французами. Среди прочего они были удивительными каллиграфами. Мастерство передавалось из поколения в поколение. Они готовили все документы императоров.
Но времена изменились, в Индокитае надолго обосновались французы, потом появились японцы, в 1945 году началась освободительная война, и навыки нгхи нашли новое применение: некоторые из них переключились на изготовление поддельных документов.
Эта миниатюрная женщина в очках с толстенными линзами «сломала» глаза во время войны, изготовляя в подземной мастерской паспорта и удостоверения личности для агентов Вьетконга, настолько совершенные, что ее подопечные без опаски появлялись в любом южновьетнамском городе. При проверках их документы никогда не вызывали подозрений.
Кел Декстер вернул паспорта.
— Как я уже спрашивал наверху, кто вы и почему приехали сюда?
Жена начала плакать, муж накрыл ее руку своей.
— Меня зовут Нгуен Ван Тран. Я здесь, потому что бежал, проведя три года в концентрационном лагере во Вьетнаме. Это, во всяком случае, правда.
— Так чего ради вы притворялись камбоджийцем? Америка приняла много вьетнамцев с Юга, которые сражались на нашей стороне.
— Потому что я был майором Вьетконга.
Декстер медленно кивнул.
— Да, тут могли возникнуть проблемы, — признал он. — Рассказывайте. Все.
— Я родился в 1930 году, далеко на юге, у самой камбоджийской границы. Вот почему я свободно говорю на кхмерском. Моя семья никогда не разделяла коммунистических взглядов, отец был убежденным националистом. Он хотел видеть страну свободной от колонизаторов, тогда еще французов. И меня воспитывал в том же духе.
— Полагаю, это правильно. Но зачем было становиться коммунистом?
— В этом и заключалась моя проблема. Потому-то я и оказался в концентрационном лагере. Коммунистом я не стал. Только прикинулся.
— Продолжайте.
— Мальчиком, до Второй мировой войны, я учился во французском лицее, хотя мечтал о том, чтобы участвовать в борьбе за независимость. В 1942 году пришли японцы и выгнали французов, хотя режим Виши вроде бы был их союзником. Мы стали бороться с японцами.
Возглавили борьбу коммунисты во главе с Хо Ши Мином. Они были эффективнее, опытнее, безжалостнее националистов. Многие перешли на их сторону, но не мой отец. Когда в 1945 году японцы, потерпев поражение, ушли, Хо Ши Мин стал национальным героем. Мне было пятнадцать, я уже участвовал в боевых действиях. Потом вернулись французы.
И война продолжалась еще девять лет. Хо Ши Мин и коммунистический Вьетмин вобрали в себя все остальные движения. Тех, кто возражал, ликвидировали. Я участвовал и в той войне. Был среди тех людей-муравьев, которые по частям перетаскивали артиллерийские орудия через горные перевалы около Дьенбьенфу, где французы в 1954 году потерпели решающее поражение. Последовали Женевские соглашения и новая беда. Мою страну разделили. На Север и Юг.
— Вы вновь начали воевать?
— Не сразу. Какое-то время жили в мире. Ожидали референдума, составной части Соглашений. Когда же референдум не состоялся и династия Дьема, правящая на Юге, отказалась его проводить, понимая, что проиграет, мы вновь начали воевать. Выбирать пришлось между Дьемами с их коррупцией на Юге и Хо и генералом Гиапом на Севере. Я сражался под началом Гиапа. Видел в нем настоящего героя. Я выбрал коммунистов.
— Вы все еще были холостяком?
— Нет, уже женился на моей первой жене. У нас было трое детей.
— Они все еще там?
— Нет, умерли.
— Болезнь?
— Бомбы, сброшенные с «Б-52».
— Продолжайте.
— Пришли первые американцы. Еще при Кеннеди. Вроде бы как советники. Но для нас режим Дьема стал еще одним марионеточным правительством, таким же, как те, что были и при японцах, и при французах. Вновь мою страну оккупировали иностранцы. Я вернулся в джунгли, чтобы сражаться.
— Когда?
— В тысяча девятьсот шестьдесят третьем.
— Еще десять лет?
— Еще десять лет. Когда все закончилось, мне уже было сорок два, и половину моей жизни я прожил как животное, голодный, больной, испуганный, под постоянной угрозой смерти.
— Но после 1972 года у вас появился повод для радости, — заметил Декстер.
Вьетнамец покачал головой.
— Вы не понимаете, что произошло после смерти Хо в 1968 году. Партия и государство попали в другие руки. Многие из нас сражались за свою страну в надежде, что в ней найдется место инакомыслию. Но те, кто выхватил власть из рук Хо, придерживались других взглядов. Патриотов одного за другим арестовывали и казнили. Приказы исходили от Ле Дуана и Ле Дык Тхо. Они не обладали внутренней силой Хо, который понимал, что не могут все люди шагать строем. Эти знали только один способ борьбы с несогласными — физическое уничтожение. Власть секретной полиции росла день ото дня. Вы помните наступление 1968 года, наступление Тет?
— Чертовски хорошо.
— Вы, американцы, похоже, думаете, что мы одержали в нем победу. Это не так. Задумали наступление в Ханое, приписав авторство генералу Гиапу, который на самом деле потерял всякое влияние. Вьетконгу приказали перейти в наступление. И оно нас погубило. Как того и хотелось Ле Дуану. Сорок тысяч наших лучших офицеров и солдат погибли в смертоубийственных операциях. В том числе и все лидеры освободительной войны на Юге. С их смертью Ханою более не угрожало соперничество. Кадры северовьетнамской армии возглавили наши отряды, аккурат перед окончательной победой. Я был одним из немногих выживших южновьетнамских националистов. Я хотел жить в свободной, объединившейся стране, где нашлось бы место и свободе культуры, и частному сектору, и фермерским хозяйствам. Сражался за одно, а получилось другое.
— Что именно?
— Настоящие погромы начались после окончательного захвата Юга в 1975 году. Два миллиона китайцев лишили всего нажитого, обрекли на рабский труд или бегство из страны. Я возражал. И не только я. Тогда появились концентрационные лагеря для вьетнамцев. Сейчас в них двести тысяч заключенных, в основном с Юга. В конце 1975 года агенты Сонг Анг, секретной полиции, пришли за мной. Я написал слишком много писем протеста, в которых говорил, что преданы идеалы, за которые я боролся. Им это не понравилось.
— И сколько вам дали?
— Три года лагерей, стандартный срок на «перевоспитание». Потом три года под постоянным наблюдением. Меня отправили в лагерь в провинции Хатай, в сорока километрах от Ханоя. Они всегда посылают человека подальше от дома, чтобы затруднить побег.
— Но вы сумели убежать?
— Сумела моя жена. Она действительно медсестра, как и специалист по поддельным документам. А я действительно был директором школы в те недолгие годы мира. Мы встретились в лагере. Она работала в лазарете. Я пришел с абсцессами на обеих ногах. Мы разговорились. Полюбили друг друга. Можете себе такое представить, в нашем-то возрасте. Она вытащила меня оттуда. Ей удалось сохранить золотые украшения, так спрятать, что их не нашли, не конфисковали. На них мы и купили билет на сухогруз. Теперь вы все знаете.
— А почему вы думаете, что я могу вам поверить? — спросил Декстер.
— Вы говорите на нашем языке. Вы там были?
— Да, был.
— Воевали?
— Да.
— Тогда я скажу вам, как солдат — солдату: когда видишь, что проиграл, это надо признавать. Так что перед вами человек, который проиграл окончательно и бесповоротно. Так мы идем?
— И куда, по-вашему, вы должны идти?
— В Службу иммиграции, естественно. Вы же должны вывести нас на чистую воду.
Кел Декстер допил кофе и поднялся. Майор Нгуен Ван Тран тоже начал вставать, но Декстер положил руку ему на плечо, заставив опуститься на стул:
— Не спешите, майор. Война закончилась. Она шла далеко отсюда и давно. Так что постарайтесь насладиться остатком жизни.
На лице вьетнамца отразилось крайнее изумление. Он только и сумел, что кивнуть. Декстер повернулся и ушел.
Выходя на улицу, Кел чувствовал, что его что-то гложет. Что-то связанное с выражением лица вьетконговского офицера. Вроде бы он уже видел это крайнее изумление.
И в конце улицы многие прохожие оглянулись на гомерический смех молодого адвоката, который, откинув голову, смеялся над неисповедимостью путей господних. Сам того не замечая, он потирал левую руку, на которую в тоннеле, глубоко под землей, враг плесканул горячее пальмовое масло.
Произошло это 21 ноября 1978 года.
Глава 10
Декстер заметил, что на закрытых слушаниях СИН привела и второй довод для отказа: нет оснований полагать, что Моунги подвергались преследованиям в силу расовой, национальной, религиозной принадлежности, из-за политических убеждений и/или социальной принадлежности. Он чувствовал, что мистер Моунг — убежденный антикоммунист или станет им после короткого разговора с ним. Пост директора лицея давал полное право заявлять об этом. Вот и получалось, что Кел без труда мог доказать преследование по двум последним признакам.
Его задача на слушаниях заключалась в том, чтобы убедить должностное лицо, которое их проводило, вынести решение об отмене депортации, согласно статье 247 (часть 1) Закона об иммиграции от 1965 года.
К одной из бумаг был приколот листочек от «Содействия беженцам». Из него Кел Декстер узнал, что административные слушания будет проводить некий Норман Росс. А также некоторые интересные подробности биографии последнего.
Декстер пришел в здание СИН, дом 26 на Федеральной площади, за час до слушаний, чтобы познакомиться и переговорить со своими клиентами. Сам он не мог похвастаться высоким ростом, но Моунги были еще меньше, миссис Моунг — просто Дюймовочкой. На мир она смотрела сквозь толстенные линзы очков. Согласно документам, ему было сорок восемь лет, ей — сорок пять.
Мистер Моунг держался очень спокойно. Поскольку Кел Декстер не говорил на французском, «Содействие беженцам» прислала женщину-переводчика.
Декстер провел этот час, задавая вопросы по исходному заявлению, но, похоже, Моунги ничего не могли к нему добавить.
Дело слушалось не в настоящем суде, но в большом зале, где для председательствующего на возвышении ставили стол и кресло.
Как и предполагал Декстер, представитель канцелярии окружного директора повторил аргументы, по которым Моунги получили отказ на закрытых слушаниях. Ничего не убавил, не прибавил. Сидя за столом, мистер Росс следил взглядом за теми же аргументами, напечатанными на лежащей перед ним бумаге, потом, изогнув бровь, посмотрел на новичка, присланного «Хонимен Флейшер».
Кел Декстер услышал, как за его спиной мистер Моунг прошептал жене: «Мы должны надеяться, что этот молодой человек добьется успеха, а не то нас пошлют на смерть». На своем родном языке.
Декстер начал с первого аргумента ОД: с момента захвата Пномпеня Красными кхмерами посольство США прекратило свою работу. Не было на территории Камбоджи и консульства. Ближайшая дипломатическая миссия находилась в столице Таиланда, Бангкоке, но решить такую непосильную для себя задачу Моунги, конечно же, не могли. Он заметил подобие улыбки в уголке рта Росса, когда тот увидел, как зарделся представитель СИН.
Кел Декстер понимал, главное сейчас — доказать, что для любого антикоммуниста попасться в руки фанатичных Красных кхмеров означало бы пытки и смерть. А уж тот факт, что антикоммунист имел высшее образование и работал директором лицея, просто гарантировал расставание с этим миром.
Прошлой ночью он узнал, что Норман Росс не всегда был Россом. Его отец прибыл в Америку в начале века Самюэлем Розеном из маленького городка на территории современной Польши, убежав от погромов, санкционированных царем и проводимых казаками.
— Очень легко, сэр, отказать во въезде тем, кто явился сюда без гроша за душой, в поисках только одного — права на жизнь. Очень легко сказать «нет» и умыть руки. Ничего не стоит заявить, что этим двум беженцам из Азии здесь не место и они должны вернуться туда, где их ждет арест, пытки и публичная казнь.
Но я спрашиваю вас, если бы так поступали наши отцы и их отцы, сколько людей, возвращаясь в свои залитые кровью страны, сказали бы: «Я пошел в землю свободы, я попросил предоставить мне шанс остаться в живых, но они заперли дверь и отослали меня умирать»? Сколько, мистер Росс? Миллион? Скорее, десять миллионов. Я прошу вас, не с точки зрения закона, не руководствуясь представленными мною убедительными доводами, но исходя из того, что Шекспир называл качеством милосердия, постановить, что в такой огромной стране, как наша, найдется место для одной супружеской пары, которая потеряла все, что у нее было, и просит только одного: шанса сохранить жизнь.
Норман Росс несколько минут раздумчиво смотрел на него. Потом стукнул карандашом по столу, словно судейским молотком, вынес решение: «В депортации отказано. Следующее дело».
Женщина из «Содействия беженцам», радостно улыбаясь, на французском рассказала Моунгам, что произошло. Теперь она и ее организация могли заняться процедурными вопросами. Адвокат более не требовался. Моунги могли оставаться на территории США под защитой государства и со временем получить разрешение на работу, статус беженца и в конце концов стать полноправными гражданами.
Когда женщина выговорилась, Декстер улыбнулся ей и сказал, что она может идти. Потом повернулся к мистеру Муонгу:
— А теперь пойдемте в кафетерий, и вы сможете рассказать мне, кто вы такие и что здесь делаете.
Говорил он на родном языке мистера Моунга. Вьетнамском.
На угловом столике в кафе на первом этаже Декстер внимательно осмотрел камбоджийские паспорта и другие документы, удостоверяющие личность их владельцев.
— Их проверяли лучшие эксперты Запада и признали подлинными. Где вы их добыли?
Беженец посмотрел на свою миниатюрную жену:
— Их изготовила она. Она — из нгхи.
Во Вьетнаме существовал клан, представители которого многие сотни лет были научной элитой Дайвьета, феодального государства, в середине девятнадцатого века завоеванного французами. Среди прочего они были удивительными каллиграфами. Мастерство передавалось из поколения в поколение. Они готовили все документы императоров.
Но времена изменились, в Индокитае надолго обосновались французы, потом появились японцы, в 1945 году началась освободительная война, и навыки нгхи нашли новое применение: некоторые из них переключились на изготовление поддельных документов.
Эта миниатюрная женщина в очках с толстенными линзами «сломала» глаза во время войны, изготовляя в подземной мастерской паспорта и удостоверения личности для агентов Вьетконга, настолько совершенные, что ее подопечные без опаски появлялись в любом южновьетнамском городе. При проверках их документы никогда не вызывали подозрений.
Кел Декстер вернул паспорта.
— Как я уже спрашивал наверху, кто вы и почему приехали сюда?
Жена начала плакать, муж накрыл ее руку своей.
— Меня зовут Нгуен Ван Тран. Я здесь, потому что бежал, проведя три года в концентрационном лагере во Вьетнаме. Это, во всяком случае, правда.
— Так чего ради вы притворялись камбоджийцем? Америка приняла много вьетнамцев с Юга, которые сражались на нашей стороне.
— Потому что я был майором Вьетконга.
Декстер медленно кивнул.
— Да, тут могли возникнуть проблемы, — признал он. — Рассказывайте. Все.
— Я родился в 1930 году, далеко на юге, у самой камбоджийской границы. Вот почему я свободно говорю на кхмерском. Моя семья никогда не разделяла коммунистических взглядов, отец был убежденным националистом. Он хотел видеть страну свободной от колонизаторов, тогда еще французов. И меня воспитывал в том же духе.
— Полагаю, это правильно. Но зачем было становиться коммунистом?
— В этом и заключалась моя проблема. Потому-то я и оказался в концентрационном лагере. Коммунистом я не стал. Только прикинулся.
— Продолжайте.
— Мальчиком, до Второй мировой войны, я учился во французском лицее, хотя мечтал о том, чтобы участвовать в борьбе за независимость. В 1942 году пришли японцы и выгнали французов, хотя режим Виши вроде бы был их союзником. Мы стали бороться с японцами.
Возглавили борьбу коммунисты во главе с Хо Ши Мином. Они были эффективнее, опытнее, безжалостнее националистов. Многие перешли на их сторону, но не мой отец. Когда в 1945 году японцы, потерпев поражение, ушли, Хо Ши Мин стал национальным героем. Мне было пятнадцать, я уже участвовал в боевых действиях. Потом вернулись французы.
И война продолжалась еще девять лет. Хо Ши Мин и коммунистический Вьетмин вобрали в себя все остальные движения. Тех, кто возражал, ликвидировали. Я участвовал и в той войне. Был среди тех людей-муравьев, которые по частям перетаскивали артиллерийские орудия через горные перевалы около Дьенбьенфу, где французы в 1954 году потерпели решающее поражение. Последовали Женевские соглашения и новая беда. Мою страну разделили. На Север и Юг.
— Вы вновь начали воевать?
— Не сразу. Какое-то время жили в мире. Ожидали референдума, составной части Соглашений. Когда же референдум не состоялся и династия Дьема, правящая на Юге, отказалась его проводить, понимая, что проиграет, мы вновь начали воевать. Выбирать пришлось между Дьемами с их коррупцией на Юге и Хо и генералом Гиапом на Севере. Я сражался под началом Гиапа. Видел в нем настоящего героя. Я выбрал коммунистов.
— Вы все еще были холостяком?
— Нет, уже женился на моей первой жене. У нас было трое детей.
— Они все еще там?
— Нет, умерли.
— Болезнь?
— Бомбы, сброшенные с «Б-52».
— Продолжайте.
— Пришли первые американцы. Еще при Кеннеди. Вроде бы как советники. Но для нас режим Дьема стал еще одним марионеточным правительством, таким же, как те, что были и при японцах, и при французах. Вновь мою страну оккупировали иностранцы. Я вернулся в джунгли, чтобы сражаться.
— Когда?
— В тысяча девятьсот шестьдесят третьем.
— Еще десять лет?
— Еще десять лет. Когда все закончилось, мне уже было сорок два, и половину моей жизни я прожил как животное, голодный, больной, испуганный, под постоянной угрозой смерти.
— Но после 1972 года у вас появился повод для радости, — заметил Декстер.
Вьетнамец покачал головой.
— Вы не понимаете, что произошло после смерти Хо в 1968 году. Партия и государство попали в другие руки. Многие из нас сражались за свою страну в надежде, что в ней найдется место инакомыслию. Но те, кто выхватил власть из рук Хо, придерживались других взглядов. Патриотов одного за другим арестовывали и казнили. Приказы исходили от Ле Дуана и Ле Дык Тхо. Они не обладали внутренней силой Хо, который понимал, что не могут все люди шагать строем. Эти знали только один способ борьбы с несогласными — физическое уничтожение. Власть секретной полиции росла день ото дня. Вы помните наступление 1968 года, наступление Тет?
— Чертовски хорошо.
— Вы, американцы, похоже, думаете, что мы одержали в нем победу. Это не так. Задумали наступление в Ханое, приписав авторство генералу Гиапу, который на самом деле потерял всякое влияние. Вьетконгу приказали перейти в наступление. И оно нас погубило. Как того и хотелось Ле Дуану. Сорок тысяч наших лучших офицеров и солдат погибли в смертоубийственных операциях. В том числе и все лидеры освободительной войны на Юге. С их смертью Ханою более не угрожало соперничество. Кадры северовьетнамской армии возглавили наши отряды, аккурат перед окончательной победой. Я был одним из немногих выживших южновьетнамских националистов. Я хотел жить в свободной, объединившейся стране, где нашлось бы место и свободе культуры, и частному сектору, и фермерским хозяйствам. Сражался за одно, а получилось другое.
— Что именно?
— Настоящие погромы начались после окончательного захвата Юга в 1975 году. Два миллиона китайцев лишили всего нажитого, обрекли на рабский труд или бегство из страны. Я возражал. И не только я. Тогда появились концентрационные лагеря для вьетнамцев. Сейчас в них двести тысяч заключенных, в основном с Юга. В конце 1975 года агенты Сонг Анг, секретной полиции, пришли за мной. Я написал слишком много писем протеста, в которых говорил, что преданы идеалы, за которые я боролся. Им это не понравилось.
— И сколько вам дали?
— Три года лагерей, стандартный срок на «перевоспитание». Потом три года под постоянным наблюдением. Меня отправили в лагерь в провинции Хатай, в сорока километрах от Ханоя. Они всегда посылают человека подальше от дома, чтобы затруднить побег.
— Но вы сумели убежать?
— Сумела моя жена. Она действительно медсестра, как и специалист по поддельным документам. А я действительно был директором школы в те недолгие годы мира. Мы встретились в лагере. Она работала в лазарете. Я пришел с абсцессами на обеих ногах. Мы разговорились. Полюбили друг друга. Можете себе такое представить, в нашем-то возрасте. Она вытащила меня оттуда. Ей удалось сохранить золотые украшения, так спрятать, что их не нашли, не конфисковали. На них мы и купили билет на сухогруз. Теперь вы все знаете.
— А почему вы думаете, что я могу вам поверить? — спросил Декстер.
— Вы говорите на нашем языке. Вы там были?
— Да, был.
— Воевали?
— Да.
— Тогда я скажу вам, как солдат — солдату: когда видишь, что проиграл, это надо признавать. Так что перед вами человек, который проиграл окончательно и бесповоротно. Так мы идем?
— И куда, по-вашему, вы должны идти?
— В Службу иммиграции, естественно. Вы же должны вывести нас на чистую воду.
Кел Декстер допил кофе и поднялся. Майор Нгуен Ван Тран тоже начал вставать, но Декстер положил руку ему на плечо, заставив опуститься на стул:
— Не спешите, майор. Война закончилась. Она шла далеко отсюда и давно. Так что постарайтесь насладиться остатком жизни.
На лице вьетнамца отразилось крайнее изумление. Он только и сумел, что кивнуть. Декстер повернулся и ушел.
Выходя на улицу, Кел чувствовал, что его что-то гложет. Что-то связанное с выражением лица вьетконговского офицера. Вроде бы он уже видел это крайнее изумление.
И в конце улицы многие прохожие оглянулись на гомерический смех молодого адвоката, который, откинув голову, смеялся над неисповедимостью путей господних. Сам того не замечая, он потирал левую руку, на которую в тоннеле, глубоко под землей, враг плесканул горячее пальмовое масло.
Произошло это 21 ноября 1978 года.
Глава 10
Трудяга
К 1985 году Кел Декстер ушел из юридической фирмы «Хонимен Флейшер», но не на ту работу, которая могла привести к особняку в Уэстчестере.
Стал государственным защитником[20], или, как называли их в Нью-Йорке, бесплатным адвокатом. На новом месте он не мог рассчитывать ни на славу, ни на большие гонорары, зато получал то, чего не дало бы ему ни корпоративное, ни налоговое право: моральное удовлетворение от работы.
Анджела легко согласилась с его решением, чего он, честно говоря, не ожидал. Собственно, не высказала никаких возражений. Члены семьи Мароцци напоминали ягоды в виноградной грозди, старались держаться вместе. Бронкс был для них родным домом. Аманда Джейн ходила в школу, которая ей нравилась, ее окружали подруги. А работа, приносящая больше денег, означала бы изменение социального статуса и переезд в более престижный район.
Но работать приходилось много, защищая тех, кто провалился в ячейки сети Американской мечты. Защищать тех, кто не мог заплатить за свою защиту.
Кел Декстер не считал, что бедный и необразованный обязательно должен быть виновным. И всегда радовался, когда его клиент, пусть черный, пусть едва умеющий читать, уходил свободным, потому что не совершил того, в чем его обвиняли. Он по-прежнему оставался государственным защитником, когда жаркой летней ночью 1988 года встретил Вашингтона Ли.
На острове Манхэттен суды рассматривают в год более 110 тысяч дел, не считая гражданских исков. Судебная система работает на пределе, кажется, что еще чуть-чуть — и она рухнет под лавиной все новых дел, но каким-то образом продолжает функционировать. В те годы одним из средств выживания являлось круглосуточное слушание дел в большом, отделанном гранитом здании за номером 100 по Сентр-стрит.
Как в хорошем водевиле, в Криминал-Корт-Билдинг могли сказать: «Мы никогда не закрываемся». И действительно, в залах заседаний судьи, адвокаты, прокуроры, подсудимые непрерывной чередой сменяли друг друга.
В ту июльскую ночь 1988 года Декстер дежурил в ночную смену как адвокат по вызову, то есть любой судья мог привлечь его к участию в процессе. И в два часа ночи, когда он уже собрался улизнуть, по громкой связи его вызвали в зал AR2A. Он вздохнул: с судьей Хасселбледом не поспоришь.
Когда он подошел к столу, за которым восседал судья, там уже стоял помощник окружного прокурора, держа в руке папку с делом.
— Вы устали, мистер Декстер.
— Полагаю, мы все устали, ваша честь.
— С этим не поспоришь, но есть еще одно дело, которым я попрошу вас заняться. Не завтра — сейчас. Возьмите папку. Этот молодой человек, похоже, серьезно влип.
Декстер взял папку у помощника окружного прокурора, и они вместе вышли из зала заседаний. На обложке Декстер прочитал: «Народ штата Нью-Йорк против Вашингтона Ли».
— Где он? — спросил Декстер.
— Здесь, в камере предварительного заключения, — ответил помощник прокурора.
С фотографий, сделанных в полицейском участке, на Кела смотрел худенький подросток, в глазах которого читались недоумение и безнадежность, как это бывает у многих необразованных людей, кого засасывает, перемалывает и выплевывает судебная система любой страны мира. И недоумение явно перевешивало ум.
Обвиняемый, восемнадцати лет от роду, жил в районе, известном как Бедфорд-Стуивсент. Эта часть Бруклина представляла собой черное гетто. Декстер удивился. Если паренек из Бруклина, почему его судят на Манхэттене? Он предположил, что подросток перебрался через реку, чтобы угнать автомобиль или украсть бумажник.
Но нет, обвиняли его в банковском мошенничестве. То есть в попытке получить деньги по поддельному чеку, в использовании украденной кредитной карточки, одновременном изъятии денег в двух филиалах по одному счету? Нет. Ничего подобного.
Обвинение выглядело странным, его суть не раскрывалась. Окружной прокурор просто указал, что обвиняемый мошенническим путем обогатился на десять с лишним тысяч долларов. Жертвой являлся «Ист-Ривер банк», центральный офис которого располагался на Манхэттене, что объясняло, почему судят подростка здесь, а не в Бруклине. Факт мошенничества установила служба внутренней безопасности банка, и теперь администрация банка желала наказать мошенника по всей строгости закона, в полном соответствии с корпоративной политикой.
Войдя в камеру, Декстер ободряюще улыбнулся, представился, сел, предложил сигареты. Сам он не курил, но 99 процентов его клиентов с жадностью затягивались белыми палочками. Вашингтон Ли покачал головой:
— Они вредны для здоровья.
Декстер хотел сказать, что семь лет за решеткой тоже здоровья не прибавят, но промолчал. Мистер Ли, заметил он, не просто некрасивый, а урод. И как с такой физиономией ему удалось уговорить банк выдать ему столько денег? Судя по внешности, его не пустили бы даже в выложенный итальянским мрамором вестибюль респектабельного «Ист-Ривер банк».
Келвину Декстеру требовалось время, чтобы как следует вникнуть в это дело. Но сейчас речь шла о том, что грядущее заседание ограничится лишь формальным предъявлением обвинения. Хотелось бы, конечно, освободить юношу под залог, но он заранее сомневался, что такое возможно.
Часом позже Декстер и помощник прокурора вновь вернулись в зал судебных заседаний. Вашингтону Ли — в его глазах по-прежнему читалось недоумение — официально предъявили обвинение.
— Мы готовы приступить к рассмотрению дела? — спросил судья Хасселблед.
— Ваша честь, я должен обратиться к вам с просьбой отложить рассмотрение дела по существу, — ответил Декстер.
— Подойдите ко мне, — приказал судья. Когда оба юриста подошли к возвышению, он спросил: — У вас возникли проблемы, мистер Декстер?
— Это более сложный случай, чем кажется на первый взгляд, ваша честь. Речь идет не о краже колпаков с колес автомобиля. Мой подзащитный обвиняется в том, что мошенническим путем похитил более десяти тысяч долларов из первоклассного банка. Мне нужно время, чтобы разобраться.
Судья посмотрел на помощника прокурора, который пожал плечами, как бы говоря, что у него возражений нет.
— В этот же день через неделю, — постановил судья.
— Я прошу отпустить моего подзащитного под залог, — продолжил Декстер.
— Возражаю, ваша честь, — отозвался помощник.
— Я устанавливаю сумму залога. Десять тысяч долларов, — объявил судья.
У Вашингтона Ли не было и десяти долларов, не то что десяти тысяч, и все это знали. Так что ему пришлось возвращаться в камеру. Когда они выходили из зала заседаний, Декстер попросил помощника прокурора об одолжении:
— Слушай, если тебе все равно, направь его в «Томбс», а не в «Айленд».
— Конечно, нет проблем. Поезжай-ка ты домой и поспи. Вид у тебя утомленный.
Они говорили о двух тюрьмах кратковременного содержания для обвиняемых и осужденных, которые использовала судебная система Манхэттена. В «Томбс», за исключением названия, не было ничего могильного[21]. И находилась эта тюрьма рядом со зданием суда, то есть адвокатам защиты никуда не приходилось ехать для встречи с клиентами, в отличие от второй тюрьмы, «Райкерс айленд», расположенной за пределами Манхэттена. Воспользоваться советом коллеги и отдохнуть Декстер не смог: помешала папка. Предстояло ознакомиться с ее содержимым, раз уж наутро он хотел встретиться с Вашингтоном Ли.
Тренированному глазу не составило труда разобраться с историей выявления преступления и ареста Вашингтона Ли. Мошенничество раскрыла служба безопасности, и следы привели к Ли. Возглавлял службу безопасности некий Дэн Витковски, в недавнем прошлом детектив Управления полиции Нью-Йорка, и он уговорил кого-то из бывших коллег съездить в Бруклин и арестовать Вашингтона Ли.
Сначала его привезли в полицейский участок в центре города и посадили в одну из тамошних камер. Потом, когда в участке набралось достаточное количество обвиняемых, всех переправили в Криминал-Корт-Билдинг и оставили на диете из сандвичей с копченой колбасой и сыром.
Тем временем шестеренки судебной машины продолжали медленно вращаться. Запрос в полицейский участок по месту жительства выявил короткий список мелких преступлений: снятие колпаков с колес припаркованных автомобилей, вскрытие торговых автоматов, кражи в магазинах самообслуживания. По завершении формальностей Вашингтон Ли предстал перед судом для предъявления обвинения. Именно тогда судья Хасселблед и потребовал прихода защитника.
Из досье следовало, что перед ним юноша, который ничего собой не представлял и ни на что не годился, разве что вышел на прямую дорогу от мелких преступлений к крупным, и ждала его жизнь рецидивиста с частыми отсидками в казенных домах в качестве гостя народа штата Нью-Йорк. Но каким же образом этот никчемный парень смог до такой степени обаять «Ист-Ривер банк», даже не имеющий отделения в Бедфорд-Стуивсент, что ему выдали десять тысяч долларов? Ответа Декстер не получил. Во всяком случае, из документов в этой папке. Нашел только голое обвинение, свидетельствующее о том, что подсудимый не на шутку разозлил расположенный на Манхэттене банк. Хищение имущества в крупных размерах. Семь лет колонии строгого режима.
Декстер поспал три часа, проводил Аманду Джейн в школу, поцеловал Анджелу и вновь направился на Сентр-стрит. В «Томбс» была комната для переговоров, в которой он и собирался вытянуть из этого черного юноши все подробности.
В школе парнишка ничего собой не представлял.
По всем предметам получал только колы да двойки. И будущее не предлагало ему ничего, кроме кривой дорожки, ведущей в тюрьму. А потом один из школьных учителей, который оказался то ли мудрее остальных, то ли добрее, позволил этому вроде бы пустоголовому мальчишке сесть за его компьютер (это Декстер услышал между слов путаного рассказа).
Эффект получился тот же, что и с Иегуди Менухином, когда тому дали скрипку. Мальчишка посмотрел на клавиатуру, посмотрел на экран — и начал писать музыку. Учитель, безусловно фанат компьютеров, потому что тогда персональные компьютеры являлись скорее исключением, чем правилом, конечно же, мог только поощрять явный талант. Случилось это пятью годами раньше.
Вашингтон Ли начал учиться. Начал откладывать деньги. Когда вскрывал и грабил торговые автоматы, уже не тратил добычу на курево, выпивку, наркотики, модную одежду. Копил, пока не сумел купить компьютер на распродаже имущества какого-то банкрота.
— Но как тебе удалось ограбить «Ист-Ривер банк»?
— Я влез в их главный компьютер, — ответил юноша.
На мгновение Декстер подумал, что речь пойдет о краже со взломом, поэтому попросил объяснить. И впервые увидел, как загорелись глаза Вашингтона Ли. Теперь он говорил о том, что знал.
— Вы представляете себе, какие хилые некоторые из систем безопасности, созданных для защиты банка данных?
Стал государственным защитником[20], или, как называли их в Нью-Йорке, бесплатным адвокатом. На новом месте он не мог рассчитывать ни на славу, ни на большие гонорары, зато получал то, чего не дало бы ему ни корпоративное, ни налоговое право: моральное удовлетворение от работы.
Анджела легко согласилась с его решением, чего он, честно говоря, не ожидал. Собственно, не высказала никаких возражений. Члены семьи Мароцци напоминали ягоды в виноградной грозди, старались держаться вместе. Бронкс был для них родным домом. Аманда Джейн ходила в школу, которая ей нравилась, ее окружали подруги. А работа, приносящая больше денег, означала бы изменение социального статуса и переезд в более престижный район.
Но работать приходилось много, защищая тех, кто провалился в ячейки сети Американской мечты. Защищать тех, кто не мог заплатить за свою защиту.
Кел Декстер не считал, что бедный и необразованный обязательно должен быть виновным. И всегда радовался, когда его клиент, пусть черный, пусть едва умеющий читать, уходил свободным, потому что не совершил того, в чем его обвиняли. Он по-прежнему оставался государственным защитником, когда жаркой летней ночью 1988 года встретил Вашингтона Ли.
На острове Манхэттен суды рассматривают в год более 110 тысяч дел, не считая гражданских исков. Судебная система работает на пределе, кажется, что еще чуть-чуть — и она рухнет под лавиной все новых дел, но каким-то образом продолжает функционировать. В те годы одним из средств выживания являлось круглосуточное слушание дел в большом, отделанном гранитом здании за номером 100 по Сентр-стрит.
Как в хорошем водевиле, в Криминал-Корт-Билдинг могли сказать: «Мы никогда не закрываемся». И действительно, в залах заседаний судьи, адвокаты, прокуроры, подсудимые непрерывной чередой сменяли друг друга.
В ту июльскую ночь 1988 года Декстер дежурил в ночную смену как адвокат по вызову, то есть любой судья мог привлечь его к участию в процессе. И в два часа ночи, когда он уже собрался улизнуть, по громкой связи его вызвали в зал AR2A. Он вздохнул: с судьей Хасселбледом не поспоришь.
Когда он подошел к столу, за которым восседал судья, там уже стоял помощник окружного прокурора, держа в руке папку с делом.
— Вы устали, мистер Декстер.
— Полагаю, мы все устали, ваша честь.
— С этим не поспоришь, но есть еще одно дело, которым я попрошу вас заняться. Не завтра — сейчас. Возьмите папку. Этот молодой человек, похоже, серьезно влип.
Декстер взял папку у помощника окружного прокурора, и они вместе вышли из зала заседаний. На обложке Декстер прочитал: «Народ штата Нью-Йорк против Вашингтона Ли».
— Где он? — спросил Декстер.
— Здесь, в камере предварительного заключения, — ответил помощник прокурора.
С фотографий, сделанных в полицейском участке, на Кела смотрел худенький подросток, в глазах которого читались недоумение и безнадежность, как это бывает у многих необразованных людей, кого засасывает, перемалывает и выплевывает судебная система любой страны мира. И недоумение явно перевешивало ум.
Обвиняемый, восемнадцати лет от роду, жил в районе, известном как Бедфорд-Стуивсент. Эта часть Бруклина представляла собой черное гетто. Декстер удивился. Если паренек из Бруклина, почему его судят на Манхэттене? Он предположил, что подросток перебрался через реку, чтобы угнать автомобиль или украсть бумажник.
Но нет, обвиняли его в банковском мошенничестве. То есть в попытке получить деньги по поддельному чеку, в использовании украденной кредитной карточки, одновременном изъятии денег в двух филиалах по одному счету? Нет. Ничего подобного.
Обвинение выглядело странным, его суть не раскрывалась. Окружной прокурор просто указал, что обвиняемый мошенническим путем обогатился на десять с лишним тысяч долларов. Жертвой являлся «Ист-Ривер банк», центральный офис которого располагался на Манхэттене, что объясняло, почему судят подростка здесь, а не в Бруклине. Факт мошенничества установила служба внутренней безопасности банка, и теперь администрация банка желала наказать мошенника по всей строгости закона, в полном соответствии с корпоративной политикой.
Войдя в камеру, Декстер ободряюще улыбнулся, представился, сел, предложил сигареты. Сам он не курил, но 99 процентов его клиентов с жадностью затягивались белыми палочками. Вашингтон Ли покачал головой:
— Они вредны для здоровья.
Декстер хотел сказать, что семь лет за решеткой тоже здоровья не прибавят, но промолчал. Мистер Ли, заметил он, не просто некрасивый, а урод. И как с такой физиономией ему удалось уговорить банк выдать ему столько денег? Судя по внешности, его не пустили бы даже в выложенный итальянским мрамором вестибюль респектабельного «Ист-Ривер банк».
Келвину Декстеру требовалось время, чтобы как следует вникнуть в это дело. Но сейчас речь шла о том, что грядущее заседание ограничится лишь формальным предъявлением обвинения. Хотелось бы, конечно, освободить юношу под залог, но он заранее сомневался, что такое возможно.
Часом позже Декстер и помощник прокурора вновь вернулись в зал судебных заседаний. Вашингтону Ли — в его глазах по-прежнему читалось недоумение — официально предъявили обвинение.
— Мы готовы приступить к рассмотрению дела? — спросил судья Хасселблед.
— Ваша честь, я должен обратиться к вам с просьбой отложить рассмотрение дела по существу, — ответил Декстер.
— Подойдите ко мне, — приказал судья. Когда оба юриста подошли к возвышению, он спросил: — У вас возникли проблемы, мистер Декстер?
— Это более сложный случай, чем кажется на первый взгляд, ваша честь. Речь идет не о краже колпаков с колес автомобиля. Мой подзащитный обвиняется в том, что мошенническим путем похитил более десяти тысяч долларов из первоклассного банка. Мне нужно время, чтобы разобраться.
Судья посмотрел на помощника прокурора, который пожал плечами, как бы говоря, что у него возражений нет.
— В этот же день через неделю, — постановил судья.
— Я прошу отпустить моего подзащитного под залог, — продолжил Декстер.
— Возражаю, ваша честь, — отозвался помощник.
— Я устанавливаю сумму залога. Десять тысяч долларов, — объявил судья.
У Вашингтона Ли не было и десяти долларов, не то что десяти тысяч, и все это знали. Так что ему пришлось возвращаться в камеру. Когда они выходили из зала заседаний, Декстер попросил помощника прокурора об одолжении:
— Слушай, если тебе все равно, направь его в «Томбс», а не в «Айленд».
— Конечно, нет проблем. Поезжай-ка ты домой и поспи. Вид у тебя утомленный.
Они говорили о двух тюрьмах кратковременного содержания для обвиняемых и осужденных, которые использовала судебная система Манхэттена. В «Томбс», за исключением названия, не было ничего могильного[21]. И находилась эта тюрьма рядом со зданием суда, то есть адвокатам защиты никуда не приходилось ехать для встречи с клиентами, в отличие от второй тюрьмы, «Райкерс айленд», расположенной за пределами Манхэттена. Воспользоваться советом коллеги и отдохнуть Декстер не смог: помешала папка. Предстояло ознакомиться с ее содержимым, раз уж наутро он хотел встретиться с Вашингтоном Ли.
Тренированному глазу не составило труда разобраться с историей выявления преступления и ареста Вашингтона Ли. Мошенничество раскрыла служба безопасности, и следы привели к Ли. Возглавлял службу безопасности некий Дэн Витковски, в недавнем прошлом детектив Управления полиции Нью-Йорка, и он уговорил кого-то из бывших коллег съездить в Бруклин и арестовать Вашингтона Ли.
Сначала его привезли в полицейский участок в центре города и посадили в одну из тамошних камер. Потом, когда в участке набралось достаточное количество обвиняемых, всех переправили в Криминал-Корт-Билдинг и оставили на диете из сандвичей с копченой колбасой и сыром.
Тем временем шестеренки судебной машины продолжали медленно вращаться. Запрос в полицейский участок по месту жительства выявил короткий список мелких преступлений: снятие колпаков с колес припаркованных автомобилей, вскрытие торговых автоматов, кражи в магазинах самообслуживания. По завершении формальностей Вашингтон Ли предстал перед судом для предъявления обвинения. Именно тогда судья Хасселблед и потребовал прихода защитника.
Из досье следовало, что перед ним юноша, который ничего собой не представлял и ни на что не годился, разве что вышел на прямую дорогу от мелких преступлений к крупным, и ждала его жизнь рецидивиста с частыми отсидками в казенных домах в качестве гостя народа штата Нью-Йорк. Но каким же образом этот никчемный парень смог до такой степени обаять «Ист-Ривер банк», даже не имеющий отделения в Бедфорд-Стуивсент, что ему выдали десять тысяч долларов? Ответа Декстер не получил. Во всяком случае, из документов в этой папке. Нашел только голое обвинение, свидетельствующее о том, что подсудимый не на шутку разозлил расположенный на Манхэттене банк. Хищение имущества в крупных размерах. Семь лет колонии строгого режима.
Декстер поспал три часа, проводил Аманду Джейн в школу, поцеловал Анджелу и вновь направился на Сентр-стрит. В «Томбс» была комната для переговоров, в которой он и собирался вытянуть из этого черного юноши все подробности.
В школе парнишка ничего собой не представлял.
По всем предметам получал только колы да двойки. И будущее не предлагало ему ничего, кроме кривой дорожки, ведущей в тюрьму. А потом один из школьных учителей, который оказался то ли мудрее остальных, то ли добрее, позволил этому вроде бы пустоголовому мальчишке сесть за его компьютер (это Декстер услышал между слов путаного рассказа).
Эффект получился тот же, что и с Иегуди Менухином, когда тому дали скрипку. Мальчишка посмотрел на клавиатуру, посмотрел на экран — и начал писать музыку. Учитель, безусловно фанат компьютеров, потому что тогда персональные компьютеры являлись скорее исключением, чем правилом, конечно же, мог только поощрять явный талант. Случилось это пятью годами раньше.
Вашингтон Ли начал учиться. Начал откладывать деньги. Когда вскрывал и грабил торговые автоматы, уже не тратил добычу на курево, выпивку, наркотики, модную одежду. Копил, пока не сумел купить компьютер на распродаже имущества какого-то банкрота.
— Но как тебе удалось ограбить «Ист-Ривер банк»?
— Я влез в их главный компьютер, — ответил юноша.
На мгновение Декстер подумал, что речь пойдет о краже со взломом, поэтому попросил объяснить. И впервые увидел, как загорелись глаза Вашингтона Ли. Теперь он говорил о том, что знал.
— Вы представляете себе, какие хилые некоторые из систем безопасности, созданных для защиты банка данных?