Страница:
I.
- Если бы не сестренка, махнул бы с тобой на целину, братишка, - говорил он мне, расставаясь, - одна осталась она у меня на Полтавщине. Ждет не дождется, когда я приеду и заберу ее из детдома. Такая егоза, а какая умница и красавица, если б ты ее увидел, сразу б влюбился по уши. А как поет и пляшет - одно загляденье. Красавица, скажу тебе, какой в целом мире не сыщешь. Вот если б вас спаровать, идеальная пара голубков могла бы получиться. - А как ее зовут? - поинтересовался я. - Оксаной кличут... - Опасайся плениться красавицей, друг! Красота и любовь - два источника мук, сделав незначительную паузу, процитировал я из Омара Хаяма и горделиво добавил, - я господин, а не раб своих желаний... - Без муки и радости сердца пустяшная была бы жизнь, так-то братишка, грустно ответил он, прижав меня к себе за плечо на прощанье... Подхожу я к вокзалу - и боже мой - что я вижу! У вокзала целая кутерьма. Кругом кричат, шумят, бегают. С трудом пробрался до вывески расписания поездов, и тут оптимизм мой стал меркнуть. Билеты были все проданы и никакой тебе перспективы заполучить билет даже в ближайшем будущем. "Что делать? - завертелось у меня в голове - возвращаться домой всегда не поздно, еще успею"... Дай, думаю, повременю немного, авось повезет, иначе прокол с учебой выходит. Что дома тогда скажу друзьям, Юсупу, Исмаилу? Что, спасовал перед трудностью? Ерунда! Они меня поймут и никогда не оскорбят таким подозрением, знают, что я для этого сделал бы все возможное, как бы мне не было трудно. Пока я размышлял, что мне делать дальше, по радио объявили посадку на Петропавловск. "А что если попытать счастья ей окошка кассы, а у дверей вагонов поезда", - точно прилепилась ко мне эта дерзкая мысль... Кто с чемоданом и сумою в руках, кто с узлом на плече втискивались с трудом в узкую дверь будто игрушечных вагончиков, показывая на ходу свои билеты проверяющему кондуктору. Нескончаемым потоком люди шли и шли к вагонам. Не понятно было мне, то ли провожающие были это все, то ли такие же как я горемыки, безбилетники, твердо верившие в свою звезду. Ведь надежда уходит последней. - Эй, хаволя, - позвали меня по - чеченски. Я оглянулся на голос окликнувшего и увидел поодаль стоявших трех пацанов-шаромыг. Я подошел к ним и спросил: - Зачем звали? - Ты чеченец? - уточнили они. - Какой ваш дел? - на чеченский манер ответил я. - мы не спрашиваем, кто тебя делал, Нохчи! - шаблонно сострили они. И с наглым высокомерием заявили мне: - Если поедешь с нами на верхотуре вагона, будешь плясать нам лезгинку, чтобы скучно не было! - Перебьетесь и так, балбесы, - зло отрезал я, переходя на угрозу, - если кто из вас туг на ухо, тому я сейчас прочистку перепонок сделаю, чтобы в другой раз правильно расслышал и не косоротил чужую речь. - Да ты задиристый, злой. Видит бог, мы не хотели тебя обидеть. Мы хотели помочь тебе, а за шутку не обижайся, извини, брат, и скажи-ка лучше нам, как ты собираешься ехать? Если не с нами, то где же? В поезде что ли? уже по-человечески стали разговаривать они со мной. Вместо ответа я подошел к проводнику, который уже поднимался по лестнице в свой вагон, и обратился к нему со следующими словами: - Дядя, возьмите меня до Петропавловска. У меня нет ни билета, ни денег, но мне надо ехать учиться. Проводника удивила моя божественная искренность и, не раздумывая, он подал мне знак, чтоб я следовал за ним. - Вот, видите, мир не без добрых людей, - обернулся я к уголовникам, шустро вскакивая на подножку тронувшего поезда. Закрыв за мной дверь на ключ, кондуктор проводил меня в вагон, говоря: Располагайся, сынок, где посвободней! Да поглядывай, чтоб ревизоры тебя не накрыли, ненароком, сразу высадят, да и мне тогда попадет, - по отцовски предупредил он меня. Не беспокойся, отец. На этот счет у меня прирожденной чутье. Любую опасность чую заранее - привычка, - обнадежил его я, после чего между ними завязался диалог знакомства. - Я верю тебе, парень. Видел, как ты давеча на станции смело разговаривал с тремя шармачами. У тебя, небось, трудная была жизнь, а, безотцовщина? - Да, не сладко жилось. Но теперь мне полегче. Я подрос, многому уже научился и сдачи могу любому сдать, если меня кто тронет. - А силенки у тебя, если глядеть по твоему обличию, совсем ничего. - Силенка не в массе тела, отец, а в навыке, и выучке! - Знаю, знаю! Сам в разведроте служил в войну. - Что, владеешь боксом, самбо?! - Да и тем, и другим. - А где же ты всему этому научился, скажи мне на милость. - Да у одного своего дружка чеченца-абрека. Он меня еще и джигитовке, и фехтованию, и плаванью учил несколько лет подряд, пока я не уехал. - Ну, в добрый путь, не буду тебя больше задерживать, вижу, устал ты, иди отдыхай, да и мне пора обязанностями своими заняться... Мы с тобой еще потом покалякаем. Ты сразу мне приглянулся: в твоих глазах нет ни злобы, ни страха, а только больная тоска по праведной жизни. Это-то нас с тобой и роднит. Кабы все были такими, славное было б житье... Кумекаешь, оголец, почему оно плохое? - переходя на шепот, спросил он меня. - Кумекаю! - также тихо ответил я, кивнув головой. Пройдя почти половину плацкартного вагона, я не обнаружил ни одного человека, который бы захотел чуток потесниться ради меня. Все были чем-нибудь да заняты или делали вид, что заняты, только для того, чтобы ни с кем и толикой не поступиться от своего приобретенного за деньги комфорта. Но вот, обшарив глазами еще несколько отсеков вагона, я обнаружил в одном из них целую компанию шулеров, яростно сражающихся в карты, а на краю скамьи сидел вальяжного вида человек с гитарой в руках и выдавал удивительные мелодии. Их разнотембровые звуки были очень приятны и сладостны для слуха и души моей. Завороженный этими звуками, я невольно прислонился к стойке того отсека и все время, пока он играл, не сводил глаз с гитары, ни о чем не думая, никого не замечая, отдавшись весь во власть чарующим переливным звукам музыки. Когда он перестал играть, вроде бы даже как и в вагоне стало немного темней, будто мы въехали куда-то в тоннель... - Что открыл рот, никогда не видел как играют на гитаре, что ли? - спросил меня гитарист. - Никогда! Уж больно красиво звучит! Словно в ней какой шайтан внутри сидит и волшебными звуками то пьянит радостью душу, то заставляет страдать ее плакать, - запальчиво ответил я. - Какая там нечистая сила - это мои пальцы рождают таки звуки, а мелодии, которые я играл, сочинили великие музыканты и композиторы. Польку сочинил виртуоз-гитарист Соколов, старинный романс "Две гитары" - детище Апполона Григорьева, знаменитого русского поэта и гитариста. А.Чардаш - цыганского гитариста Монти, каприс №24 - непревзойденного короля скрипки и гитары Николы Погании, - по учительски стал разъяснять он. - А долго ль этому надо учиться, - наивности моей не было границ. - Целую жизнь, - был ответ. - "Если б у меня было две жизни, я бы их обе посвятил этому божественному инструменту, потому что излучаемые гитарой звуки для меня - неземные звуки. Для меня они, что райская песня песней", - пророкотал я глухим воcпаленным голосом. - Так что же ты не купишь ее и не научишься играть, если денег нет купить в магазине, вон возьми да выиграй ее в карты вон у хозяина, - шутя предложил он, все равно владелец на ней играть не умеет, да и не хочет научиться. - Я согласен поставить ее на кон, - вклинился в разговор хозяин гитары. - Пусть ставит и он свой вещьмешок, если денег нет. Вот будет потеха как проиграет. Небось плакать начнешь, желторотик? - оскаблился злорадно лет тридцати мордастый детина. - Вынужден разочаровывать ваши ожидания, - ответил я ему, - ни плакать, ни проигрывать я не умею, так что смеху не будет, а вот гитару свою точно проиграешь - для меня это не трудно, - предупредил я бахвала. - садись, садись, посмотрим, на что ты годишься, - зашумела подпитая компания. Я сел, прокинули талью, мне выпали тройка, семерка, туз. У него - перебор! - Что я тебе говорил - не послушал! Теперь - баста! гони гитару! нарочито громко произнес я и встал. - Может, еще на что-нибудь сыграем? - подавая мне гитару, пробубнил ее бывший хозяин. - увольте, я не искушаю судьбу дважды: жадность фраера губит, тоном бывалого человека произнес я снисходительно добавил: - а если жаль ее тебе, то могу и вернуть, я добрый человек, гуманный!!! - Никаких вернуть! - зашумели вокруг, - что упало, то пропало. Он малое дите, что ли? - кричали одни. - Садись-ка вон на лавку, где свободное место и учись, парень, как брать аккорды, - предлагали другие. Я поблагодарил всех за добрый совет и начал осваивать с азов игровую премудрость в тиши коридора... Я был благодарен судьбе за представившуюся возможность мне самому, своей еще не умелой рукой извлекать гитары волшебные звуки, за те первые дребезжащие аккорды гитары, которые помогали пройти мне духовное самоочищение, которые и были, что душ для души, отрадой для сердца, защищавшие меня и потом, уже зрелого мастера музы от пошлости и жестокости окружающего мира... Спать мне пришлось на полу под лавкой. Это хотя и унижало мое человеческое достоинство, зато было безопасно. В случае чего, при проверке билетов, меня бы там никто не застукал. Положив под голову свой тощий вещьмешок, я всю первую ночь провел в позиционной настороженности. Уж очень я боялся подвести кондуктора: давши слово - крепись, а не сдержавши его, что трус, говорят в народе. Домашнего воспитания в детстве я ни какого не получил. Воспитывался сам по себе - по книгам религиозно-этического и философско-романтического плана, в лучших традициях русского аристократизма, что во многом благоприятно способствовало моему духовному росту и развитию. Для меня слово чести и долг чести значило всегда очень многое... Я не причастен к святости, но всякую глупость - ложь, лицемерие, жестокость - ни в какой степени не приемлет моя душа. Как с вершины огромной горы я смотрю на больное рассудком печальное человечество, и вижу как трудно стать в нашем обществе по-настоящему честным человеком! Недаром в индусской дхаммападе говорится, что не было и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы, потому что умный живет среди глупцов, а честный среди негодяев - так можно ли уберечься от того и другого? И пошло, и поехало у меня в голове. Плохие и вредные дела делать легко, а что хорошо и полезно, - делать в высшей степени трудно. одно полустишье, услышав которое люди становятся радостно беспокойными, лучше тысячи стихов, составленных их бесполезных слов. Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно! Нет знания у того, кто не размышляет. Всякий, кто во всей полноте познает возникновение и разрушение элементов, он, знающий это бессмертие, достигает радости и счастья. Не сделанное, лучше плохо сделанного. Здоровье - величайшая победа: удовлетворение - величайшее богатство. Яд не повредит - не имеющему ран; кто свободен от привязанностей, тот сам себе господин, тот сам себе путь, - перебирал я в памяти, смежив глаза, религиозно-этические изречения из раннего буддизма. Заиграло радио, возвещая пассажирам, что наступило время пробуждаться. Я тихонько вылез из своего укромного "убежища", чтоб никто не заметил моего там позорного почивания. Взял с собой свои нехитрые пожитки и прошмыгнул в тамбур. Там я неожиданно наткнулся на своих вчерашних знакомых, сидящими скорчившись на полу с красными от бессонницы веками. - Вот какой молодец и гитарку гдей-то уже спер! - восторженно встретили они меня. - Как ты ее прихватил? - стали они спрашивать меня. И я в свою очередь не удержался от расспросов: - Говорили на верхуторе поедем, а сами сюда забрались! Эх, вы бродяги! Черти безбилетные! - Знаешь, браток, ночью там такой дубильник - холодина страшенная. А твой проводник ничего, добрый дяденька! Он и нас не шугает, не то, что другие... А играть-то умеешь? - Сыграй чего-нибудь, все будет веселее! попросили они после того, как узнали, каким макаром я ее раздобыл. - А не шугнут ли нас здесь, братцы-кролики! Давайте-ка лучше переберемся на вагон. Уж там-то наверняка никто не помешает нам устроить настоящий концерт, - предложил я. - Короче, надо сматываться поскорее отсюда. Не ровен час, ревизоры могут застукать, они всегда в это время устраивают проверку, - поддержал меня один из них. Дверь наружу была не заперта по причине всем известной: уголовная шантропа пользовалась самодельной отмычкой не хуже, чем проводник своим заводским ключом, когда этим джентельменам удачи нужно было попасть в вагон или выбраться из вагона. По очереди друг за другом прямо на ходу мы забрались на вагон, где и примостились как голуюи на кромках двух смежных крыш вагонов: двое с одной стороны, двое с другой напротив друг друга, опустив ноги на соединительный гофрированный кожух, наподобие мехов гармошки. Свежий осенний ветер беспощадно трепал наши легкие одежды, а крупинки от шлака из трубопаровоза непрерывно атаковали наши бедные глаза, однако такая бескомфортность нисколько не омрачала нашего настроения. Нам хотелось петь, плясать, беситься и буйствовать. К тому же у нас была гитара, и хотя я знал всего-то три аккорда, однако этого было вполне достаточно для примитивного аккомпанирования многих наших песен, менялись лишь ритм удара по струнам. Особенно приглянулась нам одна плясовая забубенная песня, мы пели ее хором под ритм лезгинки. Это была чеченская застольная, которую я когда-то сочинил для Исмаила в подарок ему на свадьбу. Вот ее текст: Что вы, братья, приуныли, Буйны головы склонили. Распрямитесь, прибодритесь! Горы горя не уменьшишь, Солнце в небе не заметишь. Пейте, пойте дружно, веселитесь! Асса! Ирса!
Что нам хныкать, убиваться, Не пора ли забавляться. Полной чашей, с песней удалою! Слезы льют пускай красотки По любви своей не стойкой нам - застолье с песней под луню. Асса! Ирса!
Что удача, не удача сердце было бы горячим! Остальное - все остальное. Прочь тоску-печаль из сердца, Мы вином упьемся терпким Уталим тревоги горькой доли! Асса! Ирса!
Кто рискует головою, Любит жизнь огневую в вихре пламенного танца! Он не плачет, не страдает Все богатство расточает. На вино, на песни, на красавиц! Асса! Ирса!
Наяривая из всей мочи по струнам гитары ногтями пальцев, я старался выжать из нее всю громкость, чтобы усилить огневой ритм песни, двое других моих спутников как заправские черкесы, хлопали в ладоши и пели в хоре вместе со мной, а третий, точно припадочный, выделывал ногами замысловатые кренделя, крутился волчком на крыше вагона, прыгая из стороны в сторону, делая выпады разъяренного барса. Окрест оглашая дали залихватской песней, мы веселились сами и заражали радостью других, тех, кто нас слышал из вагонов и тех, кто встречался нам в пути, по крайней мере, нам так казалось. На станциях же больших и малых, полустанках, которые мы проезжали, постоянно приходилось то спускаться с "небес" на землю, то снова взбираться туда и продолжать свое "верховое" путеезженье... Полыхали закаты, вставали рассветы "зарею новой", а мы все ехали, ехали и ехали бог знает куда, бог знает зачем?.. Целую неделю слишком я добирался на "перекладных" до определенной точки на географической карте. И наконец достиг ее. Кустанай - самый скверный городишко из всех целинных городков Казахстана. И дальше все тоже почти как по Лермонтову, только все гораздо сквернее: там я долго, долго мучался безденежьем, а однажды тоже чуть было не утонул на озере и еще бессчетное количество раз моей жизни, там угрожала смертельная опасность. В тот первый свой приезд в Кустанай мне запомнился он уже тем, что я еле отыскал по адресу координаты брата. Да и встреча с ним не прибавила мне оптимизма. Был он человек больной, да и неустроенный. Жена, двое детей находились у него на иждивении, а зарплата - с гулькин нос. И жилье у него - не жилье, а так, лачуга: с земляным полом, с саманными стенами и ветхой кровлей, точь в точь как у нас дома, но там хоть круглый год почти тепло, а тут же Сибирь! Озадачил мой неожиданный приезд ужасно братову жену. Я с раннего детства умею сходу читать как по книге чужие мысли, и мне было совсем не трудно оценить их душевное состояние. За сюсюканьем братовой жены "ах, какой ты недоросток!" - не трудно было угадать и другое: "на кой черт ты нам здесь сдался! Сами едва перебиваемся с куска на кусок и, на тебе, - такая свалилась обуза!" Возвращаться домой не стал. Не хотел огорчить мать, обижать брата. И в школу пошел без особого желания учиться. Денег не было ни на покупку книг, ни на оплату учебы в девятом классе, просто взять их было неоткуда. По прошествии первой учебной четверти за неуплату долга мне запретили появляться в школе во второй четверти. Поэтому я вынужден был оставить школу и идти работать. К счастью, к тому времени мои пацаны, с которыми я ехал вместе на поезде, уже подыскали мне денежную и не пыльную работенку в геологической экспедиции, куда они тоже хотели устроиться. Родственникам объявил, что в школу больше не пойду по той простой причине, что собираюсь поехать работать, что скоро уезжаю в экспедицию в погоне за длинным рублем, утаив свои школьные проблемы. Ни кого это мое решение особенно не волновало. Правда, брат ненароком обмолвился на тот счет, что спохватишься дескать после того, как жареный петух клюнет. Что это за жаренный петух такой, я конечно не стал у него дознаваться, уж слишком прозрачный был его намек еще на что-то худшее и ужасное, в сравнении с тем, что уже пришлось мне пережить и испытать в этой жизни... На работу нас приняли не сразу, а после долгих наших мытарств по чиновничьим конторам и управлениям. Боялась бюрократическая сволочь как бы мы в один прекрасный момент не улизнули вместе с меховой их спецовкой. Уж слишком подозрительным был для бюрократов наш разбитый вид, наша рвущаяся на волю вольность мысли и слова, - не нравилась им наша самостоятельность в плане идеологическом: "молодые да ранние" - цедили они сквозь они сквозь зубы. Я было уж совсем осерчал на себя и чуть было не впал в суровое уныние из-за того, что все никак не мог подобрать необходимый способ из всего огромного арсенала магических средств по воздействию на людей, а в данном случае на конкретного бюрократа, ведавшего приемом на работу в геологическую экспедицию, куда мы хотели устроиться. Видимо, не мог по той простой причине, что конторские крысы, так же как и обыкновенные грызуны, ужасно живучи, имеют дьявольскую устойчивость к сглазу и к любой другой порче. Все бюрократы, что сельхозвредители, с удивительной быстротой способны вырабатывать в себе иммунитет противоядия. Так что ничего особенного в этой моей беспомощности не было, и всеж, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! Как раз в то время на станционный тупик пришел для геологоразведки заказной груз и его нужно было срочно разгрузить, а разгружать было некому - геологи в это время межсезонья обычно находятся в очередном отпуске. Вот тут-то и вспомнил о нас, "вездесущих", а так как мы все были голы как соколы, то им по неволе пришлось облагодетельствовать нас спецовкой и зачислить нас в разряд топографических рабочих на постоянной основе. Сколько восторга, сколько радости было у нас от того, что получили мы наконец долгожданную работу. Сколько несокрушимых надежд связывали мы с ней! "Деньги, деньги, всюду деньги, всюду деньги без конца, а без денег жизнь плохая, не годится никуда!" - громко пели мы на ходу, разгружая из вагона тяжеленные ящики с динамитом. В конце первого своего трудового дня очень уставшие, но счастливые, мы зашли в какую-то забегаловку, чтобы отметить на радостях свое удачное трудоустройство. Никакой полезности, никаких излишеств застолья, где там до шампанского, еле-еле наскребли на бутылку водки на четверых, да на более чем скромную закуску к той выпивке... Хмель ударила в голову с непривычки, все тело обмякло, и язык стал развязно заплетаться. Все несли несусветную чушь, что я не удержался от своего мальчишеского тщеславия и открыл им, находясь сильно под мухой, причину странных метаморфоз, происходящих в их жизни. - Знаете, парни, и в тот раз, помните, когда я встретился впервые с вами у поезда, ведь и тогда, и теперь, при устройстве на работу, мне пришлось прибегнуть к своему закрытому знанию и по отношению к вам, и по отношению к кондуктору, а сегодня и по отношению к кадровику. - А вправду, ты нас тогда просто обескуражил и черт знает каким манером! Ты говорил с нами как имеющий власть: нас же было трое и вон какие здоровенькие, а ты один, - а нас почему-то такая оторопь взяла, что просто жуть, - первым включился в обсуждение моего откровения Мишка Баранов бойкий приблатненый парень с крепким здоровьем, с добрым характером, острый на язык и ума в нем была плата. Он знал так много всяких анекдотов, пословиц, поговорок, песен, хоть и образования был небольшого. Он очень умело и всегда кстати вступал в разговор, но главное его достоинство заключалось в том, что он первым из всех троих стал моим верным товарищем и другом. - Мне верится и не верится в это как-то. Уж слишком не правдоподобны, братан, тови эксперименты, если б не тот случай с кондуктором и с нами, ни за чтобы не поверил тебе, - сумрачно повел свою речь Борис Железняк, бывший детдомовец, плотно сложенный и блатной до корней волос, дерзкий со всеми, безжалостный ко всему на свете, тем не менее был предан дружбе беззаветно. - А я так верю ему во всем, - заговорил и третий из моих новых друзей невростенник Серж Сорокин. -Не зря же нам раньше так не везло во всем и везде, а теперь и на работу и какую еще работу нас взяли. Кругом же тысячи таких как мы беспризорных! А ты говоришь, болван железный, и верю и не верю, - обидно передразнивал он Бориса. - Затухни, лярва, - взбеленился тот. - Кончайте, хватит словесной эквилибристики, невежи: возвышающий себя, да унижен будет, - сказал я и процитировал им в назидание стих: "Для бранных и гневных фраз не открывай уста, губам людей противна грязь - полезна чистота! "
- О чем спор, ребята? - стал успокаивать всех и Мищук Баранов. - Пусть-ка нам лучше Евгеша расскажет все по порядку, как это он добивается всего практически, - наговором ли, наветом или еще каким другим хитрым способом достигает он свершения своих желаний, - обратился он к ним. И спорящие стихли, не смотря на свое возбужденное состояние, а я так мог начал пояснять суть этого явления: - Толком понять я и сам еще не могу, знаю точно только одно: если сильно, сильно я чего захочу, то любое желание мое, злое или благонравное, обязательно сбудется. Не стану скрывать от вас и того, что всякий "подарок", испрашиваемый у судьбы, не должен превышать запросы самого необходимого, в противном случае - не миновать беды! А сдержать ту заветную золотую середину, увы, нелегко! Ах, сколько, сколько срывов, разочарований из-за этого было у меня!.. Да, я знаю много, много такого, чего не знает и никогда не узнает никто! А наговоры, наветы? Да! Я никогда прибегаю и к этим, и к другим путям воздействия на объекты для достижения своих хорезматических целей, чтобы дать им придти в себя от услышанного. - Ты нам подробнее, подробнее расскажи, это необычайно интересно, нажимал на меня уже сангвиник Серж. - Давай, давай, братан, шпарь во всю, смело гни и дальше свою линию! подбадривал меня и сумрачный всегда Борис Железняк. - Усовершенствовав свой организм и развив необычайную волю, человек становится магом, то есть может магически (без участия видимого посредствующего начала) влиять на внешний мир, - несколько академически, по-книжному, начал я свое вступление и продолжал говорить все в том же духе. - Маг не должен ни на одну минуту упускать из виду цель, к которой он стремится, всегда помня легенду о цветке жизни. В этой легенде говорится о том, что стоит охотнику за тайнами хоть раз в чем-то усомниться или чего-то испугаться, как на него обрушится градом вся стихия несчастий. Аналогичные последствия ожидают и колеблющегося мага, да и вообще не завидная доля у любого мага, ведь маг должен уметь превращать свои страсти в чистый энтузиазм и всякое свое знание в свет истины. Кроме того, обязанность мага еще донести этот свет истины в массы, в народ. "Коль знаньем овладеть ты смог, дари его другим; костру, что сам в душе зажег, не дай растаять в дым!" - советовал еще Джами, персидскй маг, поэт и просветитель. - И скажу я вам, это не легкая задача. Все вы мои здесь испытанные друзья и я теперь располагаю на вас как на верных своих сподвижников: Разве не так, джигиты! - обратился я к ним. - Какой разговор! Ради тебя мы на любое дело пойти решимся! - хором ответили они. - Тогда запомните хорошенько: "Сокровища не обретешь без горя и без муки, бутоны розы не сорвешь, не оцарапав руки" - двустишием газели предупредил я их не шутя. И долго еще потом растолковывал и вдалбливал я им свое поучение... На другой день мы уже работали на складе базы, готовили оказию к полевым работам в зимний сезон. Работы было много и разной, одним словом, скучать не приходилось. Целую неделю мы вкалывали до чертиков, каждый за десятерых. Потом стало полегче, когда наша бригада стала пополняться из числа отпускников, с ними и дела у нас стали куда как спориться. Один за другим сани-повозки, полностью укомплектованные, становились в готовый ряд для отправки к месту проведения изыскательных работ. И все равно, руководитель погрузки, недовольный вечно хмырь, шилом бритый - колупаный, рябой ворчал на нас сквозь зубы: "Понабрали тут шалопаев всяких, а еще чего-то хотят, чтобы вовремя успел управиться". Мы сдерживали себя от ответной реакции на его незаслуженный упрек в наш адрес, особенно не реагировали, а лишь в отместку я прочел вслух рубаи Омара Хаяма: Если тот или этот дурак Называет рассветом полуночный мрак, Притворись дураком и не спорь с дураками Всякий кто не дурак, он для них вольнодумец и враг. - Ты что там лопочешь, щенок? - спросил насуплено меня зав. складом, краем уха услышав нелестную реплику в свой адрес. - Сапиэнти сат! Умный поймет! А за "щенка" и шею можешь себе ненароком свернуть, господин, товарищ, барин! - сопроводил я его язвительным смешком Сократа. - Постой, я еще с тобой разберусь! - бросил он на ходу, поднимаясь по ступенькам на эстакаду, но вдруг поскользнувшись на самой верхней из них, он грузно свалился кулем на припорошенные внизу снегом бревна, крепко ушибшись и повредив себе ногу. К нему подбежали его подручные, подхватили под мышки и повели в санпункт... - И откуда взялся этот чернокнижник на мою голову? Точно, этот скот, чума ходячая, наколдовал мне, - жаловался он своим помощникам. - Да не связывайтесь вы с ними, это ж уголовные элементы, еще и ножом в бок пырнуть могут. Рожи-то у его дружков самые, что ни на есть разбойные, - беспокойно угодливо твердили те... В начале декабря, когда оказия была готова, для ее отправки по наезженному зимнику к месту изысканий экспедиции, нам всем выдали авансом командировочные и деньги на билет для проезда туда на поезде. На этом и закончился подготовительный этап моих похождений за тридевять земель, имевший целью не только познать жизнь людей и воочию узреть их дела, их поступки, но и желая проверить самого себя в экстремальных ситуациях, задуманного мной почти планетарного эксперимента по воздействию своего жизненного это мир сущностей, имея перед собой задачу во что бы то ни стало изменить менталитет советских людей, изменяя ход событий в стране и за ее рубежом. Зачатки положительных результатов своего активного начала, как движущей силы, превращающее возможность в действительность, подтверждались не раз моим личным мистическим опытом, но все же ирреальность мира живых теней с признаками разумности, присутствующие при этом во всех событийных пространствах моей судьбы, часто заставляли меня сомневаться во многом: остерегаться многого, потому что малейшее проявление попустительства и слабости с моей стороны, не смотря на свои способности предвидеть будущее и своего умения влиять на все магически, - объект моих трудов мог в любую минуту обратиться против меня же, и тогда я сам становился жертвой того и тех, кого не сумел укротить...
- Если бы не сестренка, махнул бы с тобой на целину, братишка, - говорил он мне, расставаясь, - одна осталась она у меня на Полтавщине. Ждет не дождется, когда я приеду и заберу ее из детдома. Такая егоза, а какая умница и красавица, если б ты ее увидел, сразу б влюбился по уши. А как поет и пляшет - одно загляденье. Красавица, скажу тебе, какой в целом мире не сыщешь. Вот если б вас спаровать, идеальная пара голубков могла бы получиться. - А как ее зовут? - поинтересовался я. - Оксаной кличут... - Опасайся плениться красавицей, друг! Красота и любовь - два источника мук, сделав незначительную паузу, процитировал я из Омара Хаяма и горделиво добавил, - я господин, а не раб своих желаний... - Без муки и радости сердца пустяшная была бы жизнь, так-то братишка, грустно ответил он, прижав меня к себе за плечо на прощанье... Подхожу я к вокзалу - и боже мой - что я вижу! У вокзала целая кутерьма. Кругом кричат, шумят, бегают. С трудом пробрался до вывески расписания поездов, и тут оптимизм мой стал меркнуть. Билеты были все проданы и никакой тебе перспективы заполучить билет даже в ближайшем будущем. "Что делать? - завертелось у меня в голове - возвращаться домой всегда не поздно, еще успею"... Дай, думаю, повременю немного, авось повезет, иначе прокол с учебой выходит. Что дома тогда скажу друзьям, Юсупу, Исмаилу? Что, спасовал перед трудностью? Ерунда! Они меня поймут и никогда не оскорбят таким подозрением, знают, что я для этого сделал бы все возможное, как бы мне не было трудно. Пока я размышлял, что мне делать дальше, по радио объявили посадку на Петропавловск. "А что если попытать счастья ей окошка кассы, а у дверей вагонов поезда", - точно прилепилась ко мне эта дерзкая мысль... Кто с чемоданом и сумою в руках, кто с узлом на плече втискивались с трудом в узкую дверь будто игрушечных вагончиков, показывая на ходу свои билеты проверяющему кондуктору. Нескончаемым потоком люди шли и шли к вагонам. Не понятно было мне, то ли провожающие были это все, то ли такие же как я горемыки, безбилетники, твердо верившие в свою звезду. Ведь надежда уходит последней. - Эй, хаволя, - позвали меня по - чеченски. Я оглянулся на голос окликнувшего и увидел поодаль стоявших трех пацанов-шаромыг. Я подошел к ним и спросил: - Зачем звали? - Ты чеченец? - уточнили они. - Какой ваш дел? - на чеченский манер ответил я. - мы не спрашиваем, кто тебя делал, Нохчи! - шаблонно сострили они. И с наглым высокомерием заявили мне: - Если поедешь с нами на верхотуре вагона, будешь плясать нам лезгинку, чтобы скучно не было! - Перебьетесь и так, балбесы, - зло отрезал я, переходя на угрозу, - если кто из вас туг на ухо, тому я сейчас прочистку перепонок сделаю, чтобы в другой раз правильно расслышал и не косоротил чужую речь. - Да ты задиристый, злой. Видит бог, мы не хотели тебя обидеть. Мы хотели помочь тебе, а за шутку не обижайся, извини, брат, и скажи-ка лучше нам, как ты собираешься ехать? Если не с нами, то где же? В поезде что ли? уже по-человечески стали разговаривать они со мной. Вместо ответа я подошел к проводнику, который уже поднимался по лестнице в свой вагон, и обратился к нему со следующими словами: - Дядя, возьмите меня до Петропавловска. У меня нет ни билета, ни денег, но мне надо ехать учиться. Проводника удивила моя божественная искренность и, не раздумывая, он подал мне знак, чтоб я следовал за ним. - Вот, видите, мир не без добрых людей, - обернулся я к уголовникам, шустро вскакивая на подножку тронувшего поезда. Закрыв за мной дверь на ключ, кондуктор проводил меня в вагон, говоря: Располагайся, сынок, где посвободней! Да поглядывай, чтоб ревизоры тебя не накрыли, ненароком, сразу высадят, да и мне тогда попадет, - по отцовски предупредил он меня. Не беспокойся, отец. На этот счет у меня прирожденной чутье. Любую опасность чую заранее - привычка, - обнадежил его я, после чего между ними завязался диалог знакомства. - Я верю тебе, парень. Видел, как ты давеча на станции смело разговаривал с тремя шармачами. У тебя, небось, трудная была жизнь, а, безотцовщина? - Да, не сладко жилось. Но теперь мне полегче. Я подрос, многому уже научился и сдачи могу любому сдать, если меня кто тронет. - А силенки у тебя, если глядеть по твоему обличию, совсем ничего. - Силенка не в массе тела, отец, а в навыке, и выучке! - Знаю, знаю! Сам в разведроте служил в войну. - Что, владеешь боксом, самбо?! - Да и тем, и другим. - А где же ты всему этому научился, скажи мне на милость. - Да у одного своего дружка чеченца-абрека. Он меня еще и джигитовке, и фехтованию, и плаванью учил несколько лет подряд, пока я не уехал. - Ну, в добрый путь, не буду тебя больше задерживать, вижу, устал ты, иди отдыхай, да и мне пора обязанностями своими заняться... Мы с тобой еще потом покалякаем. Ты сразу мне приглянулся: в твоих глазах нет ни злобы, ни страха, а только больная тоска по праведной жизни. Это-то нас с тобой и роднит. Кабы все были такими, славное было б житье... Кумекаешь, оголец, почему оно плохое? - переходя на шепот, спросил он меня. - Кумекаю! - также тихо ответил я, кивнув головой. Пройдя почти половину плацкартного вагона, я не обнаружил ни одного человека, который бы захотел чуток потесниться ради меня. Все были чем-нибудь да заняты или делали вид, что заняты, только для того, чтобы ни с кем и толикой не поступиться от своего приобретенного за деньги комфорта. Но вот, обшарив глазами еще несколько отсеков вагона, я обнаружил в одном из них целую компанию шулеров, яростно сражающихся в карты, а на краю скамьи сидел вальяжного вида человек с гитарой в руках и выдавал удивительные мелодии. Их разнотембровые звуки были очень приятны и сладостны для слуха и души моей. Завороженный этими звуками, я невольно прислонился к стойке того отсека и все время, пока он играл, не сводил глаз с гитары, ни о чем не думая, никого не замечая, отдавшись весь во власть чарующим переливным звукам музыки. Когда он перестал играть, вроде бы даже как и в вагоне стало немного темней, будто мы въехали куда-то в тоннель... - Что открыл рот, никогда не видел как играют на гитаре, что ли? - спросил меня гитарист. - Никогда! Уж больно красиво звучит! Словно в ней какой шайтан внутри сидит и волшебными звуками то пьянит радостью душу, то заставляет страдать ее плакать, - запальчиво ответил я. - Какая там нечистая сила - это мои пальцы рождают таки звуки, а мелодии, которые я играл, сочинили великие музыканты и композиторы. Польку сочинил виртуоз-гитарист Соколов, старинный романс "Две гитары" - детище Апполона Григорьева, знаменитого русского поэта и гитариста. А.Чардаш - цыганского гитариста Монти, каприс №24 - непревзойденного короля скрипки и гитары Николы Погании, - по учительски стал разъяснять он. - А долго ль этому надо учиться, - наивности моей не было границ. - Целую жизнь, - был ответ. - "Если б у меня было две жизни, я бы их обе посвятил этому божественному инструменту, потому что излучаемые гитарой звуки для меня - неземные звуки. Для меня они, что райская песня песней", - пророкотал я глухим воcпаленным голосом. - Так что же ты не купишь ее и не научишься играть, если денег нет купить в магазине, вон возьми да выиграй ее в карты вон у хозяина, - шутя предложил он, все равно владелец на ней играть не умеет, да и не хочет научиться. - Я согласен поставить ее на кон, - вклинился в разговор хозяин гитары. - Пусть ставит и он свой вещьмешок, если денег нет. Вот будет потеха как проиграет. Небось плакать начнешь, желторотик? - оскаблился злорадно лет тридцати мордастый детина. - Вынужден разочаровывать ваши ожидания, - ответил я ему, - ни плакать, ни проигрывать я не умею, так что смеху не будет, а вот гитару свою точно проиграешь - для меня это не трудно, - предупредил я бахвала. - садись, садись, посмотрим, на что ты годишься, - зашумела подпитая компания. Я сел, прокинули талью, мне выпали тройка, семерка, туз. У него - перебор! - Что я тебе говорил - не послушал! Теперь - баста! гони гитару! нарочито громко произнес я и встал. - Может, еще на что-нибудь сыграем? - подавая мне гитару, пробубнил ее бывший хозяин. - увольте, я не искушаю судьбу дважды: жадность фраера губит, тоном бывалого человека произнес я снисходительно добавил: - а если жаль ее тебе, то могу и вернуть, я добрый человек, гуманный!!! - Никаких вернуть! - зашумели вокруг, - что упало, то пропало. Он малое дите, что ли? - кричали одни. - Садись-ка вон на лавку, где свободное место и учись, парень, как брать аккорды, - предлагали другие. Я поблагодарил всех за добрый совет и начал осваивать с азов игровую премудрость в тиши коридора... Я был благодарен судьбе за представившуюся возможность мне самому, своей еще не умелой рукой извлекать гитары волшебные звуки, за те первые дребезжащие аккорды гитары, которые помогали пройти мне духовное самоочищение, которые и были, что душ для души, отрадой для сердца, защищавшие меня и потом, уже зрелого мастера музы от пошлости и жестокости окружающего мира... Спать мне пришлось на полу под лавкой. Это хотя и унижало мое человеческое достоинство, зато было безопасно. В случае чего, при проверке билетов, меня бы там никто не застукал. Положив под голову свой тощий вещьмешок, я всю первую ночь провел в позиционной настороженности. Уж очень я боялся подвести кондуктора: давши слово - крепись, а не сдержавши его, что трус, говорят в народе. Домашнего воспитания в детстве я ни какого не получил. Воспитывался сам по себе - по книгам религиозно-этического и философско-романтического плана, в лучших традициях русского аристократизма, что во многом благоприятно способствовало моему духовному росту и развитию. Для меня слово чести и долг чести значило всегда очень многое... Я не причастен к святости, но всякую глупость - ложь, лицемерие, жестокость - ни в какой степени не приемлет моя душа. Как с вершины огромной горы я смотрю на больное рассудком печальное человечество, и вижу как трудно стать в нашем обществе по-настоящему честным человеком! Недаром в индусской дхаммападе говорится, что не было и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы, потому что умный живет среди глупцов, а честный среди негодяев - так можно ли уберечься от того и другого? И пошло, и поехало у меня в голове. Плохие и вредные дела делать легко, а что хорошо и полезно, - делать в высшей степени трудно. одно полустишье, услышав которое люди становятся радостно беспокойными, лучше тысячи стихов, составленных их бесполезных слов. Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно! Нет знания у того, кто не размышляет. Всякий, кто во всей полноте познает возникновение и разрушение элементов, он, знающий это бессмертие, достигает радости и счастья. Не сделанное, лучше плохо сделанного. Здоровье - величайшая победа: удовлетворение - величайшее богатство. Яд не повредит - не имеющему ран; кто свободен от привязанностей, тот сам себе господин, тот сам себе путь, - перебирал я в памяти, смежив глаза, религиозно-этические изречения из раннего буддизма. Заиграло радио, возвещая пассажирам, что наступило время пробуждаться. Я тихонько вылез из своего укромного "убежища", чтоб никто не заметил моего там позорного почивания. Взял с собой свои нехитрые пожитки и прошмыгнул в тамбур. Там я неожиданно наткнулся на своих вчерашних знакомых, сидящими скорчившись на полу с красными от бессонницы веками. - Вот какой молодец и гитарку гдей-то уже спер! - восторженно встретили они меня. - Как ты ее прихватил? - стали они спрашивать меня. И я в свою очередь не удержался от расспросов: - Говорили на верхуторе поедем, а сами сюда забрались! Эх, вы бродяги! Черти безбилетные! - Знаешь, браток, ночью там такой дубильник - холодина страшенная. А твой проводник ничего, добрый дяденька! Он и нас не шугает, не то, что другие... А играть-то умеешь? - Сыграй чего-нибудь, все будет веселее! попросили они после того, как узнали, каким макаром я ее раздобыл. - А не шугнут ли нас здесь, братцы-кролики! Давайте-ка лучше переберемся на вагон. Уж там-то наверняка никто не помешает нам устроить настоящий концерт, - предложил я. - Короче, надо сматываться поскорее отсюда. Не ровен час, ревизоры могут застукать, они всегда в это время устраивают проверку, - поддержал меня один из них. Дверь наружу была не заперта по причине всем известной: уголовная шантропа пользовалась самодельной отмычкой не хуже, чем проводник своим заводским ключом, когда этим джентельменам удачи нужно было попасть в вагон или выбраться из вагона. По очереди друг за другом прямо на ходу мы забрались на вагон, где и примостились как голуюи на кромках двух смежных крыш вагонов: двое с одной стороны, двое с другой напротив друг друга, опустив ноги на соединительный гофрированный кожух, наподобие мехов гармошки. Свежий осенний ветер беспощадно трепал наши легкие одежды, а крупинки от шлака из трубопаровоза непрерывно атаковали наши бедные глаза, однако такая бескомфортность нисколько не омрачала нашего настроения. Нам хотелось петь, плясать, беситься и буйствовать. К тому же у нас была гитара, и хотя я знал всего-то три аккорда, однако этого было вполне достаточно для примитивного аккомпанирования многих наших песен, менялись лишь ритм удара по струнам. Особенно приглянулась нам одна плясовая забубенная песня, мы пели ее хором под ритм лезгинки. Это была чеченская застольная, которую я когда-то сочинил для Исмаила в подарок ему на свадьбу. Вот ее текст: Что вы, братья, приуныли, Буйны головы склонили. Распрямитесь, прибодритесь! Горы горя не уменьшишь, Солнце в небе не заметишь. Пейте, пойте дружно, веселитесь! Асса! Ирса!
Что нам хныкать, убиваться, Не пора ли забавляться. Полной чашей, с песней удалою! Слезы льют пускай красотки По любви своей не стойкой нам - застолье с песней под луню. Асса! Ирса!
Что удача, не удача сердце было бы горячим! Остальное - все остальное. Прочь тоску-печаль из сердца, Мы вином упьемся терпким Уталим тревоги горькой доли! Асса! Ирса!
Кто рискует головою, Любит жизнь огневую в вихре пламенного танца! Он не плачет, не страдает Все богатство расточает. На вино, на песни, на красавиц! Асса! Ирса!
Наяривая из всей мочи по струнам гитары ногтями пальцев, я старался выжать из нее всю громкость, чтобы усилить огневой ритм песни, двое других моих спутников как заправские черкесы, хлопали в ладоши и пели в хоре вместе со мной, а третий, точно припадочный, выделывал ногами замысловатые кренделя, крутился волчком на крыше вагона, прыгая из стороны в сторону, делая выпады разъяренного барса. Окрест оглашая дали залихватской песней, мы веселились сами и заражали радостью других, тех, кто нас слышал из вагонов и тех, кто встречался нам в пути, по крайней мере, нам так казалось. На станциях же больших и малых, полустанках, которые мы проезжали, постоянно приходилось то спускаться с "небес" на землю, то снова взбираться туда и продолжать свое "верховое" путеезженье... Полыхали закаты, вставали рассветы "зарею новой", а мы все ехали, ехали и ехали бог знает куда, бог знает зачем?.. Целую неделю слишком я добирался на "перекладных" до определенной точки на географической карте. И наконец достиг ее. Кустанай - самый скверный городишко из всех целинных городков Казахстана. И дальше все тоже почти как по Лермонтову, только все гораздо сквернее: там я долго, долго мучался безденежьем, а однажды тоже чуть было не утонул на озере и еще бессчетное количество раз моей жизни, там угрожала смертельная опасность. В тот первый свой приезд в Кустанай мне запомнился он уже тем, что я еле отыскал по адресу координаты брата. Да и встреча с ним не прибавила мне оптимизма. Был он человек больной, да и неустроенный. Жена, двое детей находились у него на иждивении, а зарплата - с гулькин нос. И жилье у него - не жилье, а так, лачуга: с земляным полом, с саманными стенами и ветхой кровлей, точь в точь как у нас дома, но там хоть круглый год почти тепло, а тут же Сибирь! Озадачил мой неожиданный приезд ужасно братову жену. Я с раннего детства умею сходу читать как по книге чужие мысли, и мне было совсем не трудно оценить их душевное состояние. За сюсюканьем братовой жены "ах, какой ты недоросток!" - не трудно было угадать и другое: "на кой черт ты нам здесь сдался! Сами едва перебиваемся с куска на кусок и, на тебе, - такая свалилась обуза!" Возвращаться домой не стал. Не хотел огорчить мать, обижать брата. И в школу пошел без особого желания учиться. Денег не было ни на покупку книг, ни на оплату учебы в девятом классе, просто взять их было неоткуда. По прошествии первой учебной четверти за неуплату долга мне запретили появляться в школе во второй четверти. Поэтому я вынужден был оставить школу и идти работать. К счастью, к тому времени мои пацаны, с которыми я ехал вместе на поезде, уже подыскали мне денежную и не пыльную работенку в геологической экспедиции, куда они тоже хотели устроиться. Родственникам объявил, что в школу больше не пойду по той простой причине, что собираюсь поехать работать, что скоро уезжаю в экспедицию в погоне за длинным рублем, утаив свои школьные проблемы. Ни кого это мое решение особенно не волновало. Правда, брат ненароком обмолвился на тот счет, что спохватишься дескать после того, как жареный петух клюнет. Что это за жаренный петух такой, я конечно не стал у него дознаваться, уж слишком прозрачный был его намек еще на что-то худшее и ужасное, в сравнении с тем, что уже пришлось мне пережить и испытать в этой жизни... На работу нас приняли не сразу, а после долгих наших мытарств по чиновничьим конторам и управлениям. Боялась бюрократическая сволочь как бы мы в один прекрасный момент не улизнули вместе с меховой их спецовкой. Уж слишком подозрительным был для бюрократов наш разбитый вид, наша рвущаяся на волю вольность мысли и слова, - не нравилась им наша самостоятельность в плане идеологическом: "молодые да ранние" - цедили они сквозь они сквозь зубы. Я было уж совсем осерчал на себя и чуть было не впал в суровое уныние из-за того, что все никак не мог подобрать необходимый способ из всего огромного арсенала магических средств по воздействию на людей, а в данном случае на конкретного бюрократа, ведавшего приемом на работу в геологическую экспедицию, куда мы хотели устроиться. Видимо, не мог по той простой причине, что конторские крысы, так же как и обыкновенные грызуны, ужасно живучи, имеют дьявольскую устойчивость к сглазу и к любой другой порче. Все бюрократы, что сельхозвредители, с удивительной быстротой способны вырабатывать в себе иммунитет противоядия. Так что ничего особенного в этой моей беспомощности не было, и всеж, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло! Как раз в то время на станционный тупик пришел для геологоразведки заказной груз и его нужно было срочно разгрузить, а разгружать было некому - геологи в это время межсезонья обычно находятся в очередном отпуске. Вот тут-то и вспомнил о нас, "вездесущих", а так как мы все были голы как соколы, то им по неволе пришлось облагодетельствовать нас спецовкой и зачислить нас в разряд топографических рабочих на постоянной основе. Сколько восторга, сколько радости было у нас от того, что получили мы наконец долгожданную работу. Сколько несокрушимых надежд связывали мы с ней! "Деньги, деньги, всюду деньги, всюду деньги без конца, а без денег жизнь плохая, не годится никуда!" - громко пели мы на ходу, разгружая из вагона тяжеленные ящики с динамитом. В конце первого своего трудового дня очень уставшие, но счастливые, мы зашли в какую-то забегаловку, чтобы отметить на радостях свое удачное трудоустройство. Никакой полезности, никаких излишеств застолья, где там до шампанского, еле-еле наскребли на бутылку водки на четверых, да на более чем скромную закуску к той выпивке... Хмель ударила в голову с непривычки, все тело обмякло, и язык стал развязно заплетаться. Все несли несусветную чушь, что я не удержался от своего мальчишеского тщеславия и открыл им, находясь сильно под мухой, причину странных метаморфоз, происходящих в их жизни. - Знаете, парни, и в тот раз, помните, когда я встретился впервые с вами у поезда, ведь и тогда, и теперь, при устройстве на работу, мне пришлось прибегнуть к своему закрытому знанию и по отношению к вам, и по отношению к кондуктору, а сегодня и по отношению к кадровику. - А вправду, ты нас тогда просто обескуражил и черт знает каким манером! Ты говорил с нами как имеющий власть: нас же было трое и вон какие здоровенькие, а ты один, - а нас почему-то такая оторопь взяла, что просто жуть, - первым включился в обсуждение моего откровения Мишка Баранов бойкий приблатненый парень с крепким здоровьем, с добрым характером, острый на язык и ума в нем была плата. Он знал так много всяких анекдотов, пословиц, поговорок, песен, хоть и образования был небольшого. Он очень умело и всегда кстати вступал в разговор, но главное его достоинство заключалось в том, что он первым из всех троих стал моим верным товарищем и другом. - Мне верится и не верится в это как-то. Уж слишком не правдоподобны, братан, тови эксперименты, если б не тот случай с кондуктором и с нами, ни за чтобы не поверил тебе, - сумрачно повел свою речь Борис Железняк, бывший детдомовец, плотно сложенный и блатной до корней волос, дерзкий со всеми, безжалостный ко всему на свете, тем не менее был предан дружбе беззаветно. - А я так верю ему во всем, - заговорил и третий из моих новых друзей невростенник Серж Сорокин. -Не зря же нам раньше так не везло во всем и везде, а теперь и на работу и какую еще работу нас взяли. Кругом же тысячи таких как мы беспризорных! А ты говоришь, болван железный, и верю и не верю, - обидно передразнивал он Бориса. - Затухни, лярва, - взбеленился тот. - Кончайте, хватит словесной эквилибристики, невежи: возвышающий себя, да унижен будет, - сказал я и процитировал им в назидание стих: "Для бранных и гневных фраз не открывай уста, губам людей противна грязь - полезна чистота! "
- О чем спор, ребята? - стал успокаивать всех и Мищук Баранов. - Пусть-ка нам лучше Евгеша расскажет все по порядку, как это он добивается всего практически, - наговором ли, наветом или еще каким другим хитрым способом достигает он свершения своих желаний, - обратился он к ним. И спорящие стихли, не смотря на свое возбужденное состояние, а я так мог начал пояснять суть этого явления: - Толком понять я и сам еще не могу, знаю точно только одно: если сильно, сильно я чего захочу, то любое желание мое, злое или благонравное, обязательно сбудется. Не стану скрывать от вас и того, что всякий "подарок", испрашиваемый у судьбы, не должен превышать запросы самого необходимого, в противном случае - не миновать беды! А сдержать ту заветную золотую середину, увы, нелегко! Ах, сколько, сколько срывов, разочарований из-за этого было у меня!.. Да, я знаю много, много такого, чего не знает и никогда не узнает никто! А наговоры, наветы? Да! Я никогда прибегаю и к этим, и к другим путям воздействия на объекты для достижения своих хорезматических целей, чтобы дать им придти в себя от услышанного. - Ты нам подробнее, подробнее расскажи, это необычайно интересно, нажимал на меня уже сангвиник Серж. - Давай, давай, братан, шпарь во всю, смело гни и дальше свою линию! подбадривал меня и сумрачный всегда Борис Железняк. - Усовершенствовав свой организм и развив необычайную волю, человек становится магом, то есть может магически (без участия видимого посредствующего начала) влиять на внешний мир, - несколько академически, по-книжному, начал я свое вступление и продолжал говорить все в том же духе. - Маг не должен ни на одну минуту упускать из виду цель, к которой он стремится, всегда помня легенду о цветке жизни. В этой легенде говорится о том, что стоит охотнику за тайнами хоть раз в чем-то усомниться или чего-то испугаться, как на него обрушится градом вся стихия несчастий. Аналогичные последствия ожидают и колеблющегося мага, да и вообще не завидная доля у любого мага, ведь маг должен уметь превращать свои страсти в чистый энтузиазм и всякое свое знание в свет истины. Кроме того, обязанность мага еще донести этот свет истины в массы, в народ. "Коль знаньем овладеть ты смог, дари его другим; костру, что сам в душе зажег, не дай растаять в дым!" - советовал еще Джами, персидскй маг, поэт и просветитель. - И скажу я вам, это не легкая задача. Все вы мои здесь испытанные друзья и я теперь располагаю на вас как на верных своих сподвижников: Разве не так, джигиты! - обратился я к ним. - Какой разговор! Ради тебя мы на любое дело пойти решимся! - хором ответили они. - Тогда запомните хорошенько: "Сокровища не обретешь без горя и без муки, бутоны розы не сорвешь, не оцарапав руки" - двустишием газели предупредил я их не шутя. И долго еще потом растолковывал и вдалбливал я им свое поучение... На другой день мы уже работали на складе базы, готовили оказию к полевым работам в зимний сезон. Работы было много и разной, одним словом, скучать не приходилось. Целую неделю мы вкалывали до чертиков, каждый за десятерых. Потом стало полегче, когда наша бригада стала пополняться из числа отпускников, с ними и дела у нас стали куда как спориться. Один за другим сани-повозки, полностью укомплектованные, становились в готовый ряд для отправки к месту проведения изыскательных работ. И все равно, руководитель погрузки, недовольный вечно хмырь, шилом бритый - колупаный, рябой ворчал на нас сквозь зубы: "Понабрали тут шалопаев всяких, а еще чего-то хотят, чтобы вовремя успел управиться". Мы сдерживали себя от ответной реакции на его незаслуженный упрек в наш адрес, особенно не реагировали, а лишь в отместку я прочел вслух рубаи Омара Хаяма: Если тот или этот дурак Называет рассветом полуночный мрак, Притворись дураком и не спорь с дураками Всякий кто не дурак, он для них вольнодумец и враг. - Ты что там лопочешь, щенок? - спросил насуплено меня зав. складом, краем уха услышав нелестную реплику в свой адрес. - Сапиэнти сат! Умный поймет! А за "щенка" и шею можешь себе ненароком свернуть, господин, товарищ, барин! - сопроводил я его язвительным смешком Сократа. - Постой, я еще с тобой разберусь! - бросил он на ходу, поднимаясь по ступенькам на эстакаду, но вдруг поскользнувшись на самой верхней из них, он грузно свалился кулем на припорошенные внизу снегом бревна, крепко ушибшись и повредив себе ногу. К нему подбежали его подручные, подхватили под мышки и повели в санпункт... - И откуда взялся этот чернокнижник на мою голову? Точно, этот скот, чума ходячая, наколдовал мне, - жаловался он своим помощникам. - Да не связывайтесь вы с ними, это ж уголовные элементы, еще и ножом в бок пырнуть могут. Рожи-то у его дружков самые, что ни на есть разбойные, - беспокойно угодливо твердили те... В начале декабря, когда оказия была готова, для ее отправки по наезженному зимнику к месту изысканий экспедиции, нам всем выдали авансом командировочные и деньги на билет для проезда туда на поезде. На этом и закончился подготовительный этап моих похождений за тридевять земель, имевший целью не только познать жизнь людей и воочию узреть их дела, их поступки, но и желая проверить самого себя в экстремальных ситуациях, задуманного мной почти планетарного эксперимента по воздействию своего жизненного это мир сущностей, имея перед собой задачу во что бы то ни стало изменить менталитет советских людей, изменяя ход событий в стране и за ее рубежом. Зачатки положительных результатов своего активного начала, как движущей силы, превращающее возможность в действительность, подтверждались не раз моим личным мистическим опытом, но все же ирреальность мира живых теней с признаками разумности, присутствующие при этом во всех событийных пространствах моей судьбы, часто заставляли меня сомневаться во многом: остерегаться многого, потому что малейшее проявление попустительства и слабости с моей стороны, не смотря на свои способности предвидеть будущее и своего умения влиять на все магически, - объект моих трудов мог в любую минуту обратиться против меня же, и тогда я сам становился жертвой того и тех, кого не сумел укротить...