Страница:
В МИРЕ ТАЙНЫ (Сюрреалистические рассказы)
ГОСПОДИН ВРЕМЕНИ Рассказ первый
Жить вопреки им Властям и стихиям, Не пресмыкаться, С богами смыкаться, Значит - быть вольным Во веки веков! И.В.Гете
Довольно редко среди нас, людей, можно встретить такого человека, чья жизнь существенно бывает отличной от нашей обычной, земной и протекает в каком-то загадочном преломлении, отражаясь неизмеренной повторностью, как в зеркале, со всей многообразностью нашего чувственного восприятия и внутреннего мироощущения, опережая и время, и события на многие дни, недели, месяцы, а иногда и целые годы вперед, в чьей жизни постоянно происходят такие удивительные по необыкновенности случаи, которые нередко своим роковым размахом иррациональной противоречивости содрогают наши сердца, приводят в смятение мысль, опьяняют воображение, разжигают любопытство, порождают догадки, гипотезы, заставляя нас искать всему тому логические обоснования. И если все же, порою, по каким-то причинам мы не находим толкового им объяснения, то относим их к разряду фатального, капризам судьбы... По воле такого ли случая, по простому ли стечению обстоятельств, однажды в дороге, в одной из многочисленных своих командировочных поездок по Западной Сибири я встретился с таким человеком-феноменом. Мне даже посчастливилось ехать вместе с ним в одном купе вагона пассажирского поезда, где, располагая уймой свободного времени, пользуясь общепринятой свободой общения, я имел возможность подолгу беседовать с ним, полемизируя на разные отвлеченные темы и мог вместе с тем слушать его сюрреалистические рассказы, взятые из личной жизни Евгения Парфирьевича Терновцева (Так он представился мне при первом нашем знакомстве). В этом человеке, на первый взгляд, было немало притягательного, магнетического. Импонировала в нем его прирожденная элегантность и опрятность вида: со вкусом подобранная и подогнанная на нем одежда, подчеркнуто выделялась гибкость и стройность фигуры, да и ликом был он "чистый херувим". Несмотря на свою внешнюю привлекательность и внутренний магнетизм, который сквозил и присутствовал во всем его облике, тем не менее, человек он был экспансивной натуры с пылким, властно-надменным характером. С оппонентами говорил задиристо, бойко и зло, с бесовским сарказмом, нагружая слова и мысль реченья суровым и скорбным очарованием... Почему-то считал он, что все во всем должны были непременно соглашаться с ним, полагая, что только он один говорит голосом совести и языком правды: словно бы у него в кармане лежали ключи жизни и смерти, ада и рая; будто бы ему одному известно и подвластно будущее землян и будущность мира... Относился ли он к романтическим героям нашего времени? Возможно и нет, если брать во внимание его подавляющий, с пронизывающим холодом взгляд. Всепроникающий свет глаз обладал почти магнетической способностью смутить всякого человека. Вливаясь тяжестью в сердце, их свет давил на мозг, приводил в смятение душу, блокируя на какой-то миг все органы чувств и тела безвольным одервенением... Но проходит минута, другая и ощущение скованности сменяется душевным и физическим расслаблением. Сложившееся первоначальное о нем отрицательное мнение стушовывается, тускнеет. В сердце рождается к нему дружеская привязанность, в сознании - безграничное доверие. Располагал он к себе не только скрытою силою своих волшебных чар, но и неподдельной доброжелательностью, щедростью духа, лучезарной откровенностью, увлекая нешаблонным мышлением, дерзостью мысли, богатой эрудицией; удивляя обширными познаниями в науке, музыке, литературе, искусстве.... многих других отраслях... Не скрывал он и своей приверженности оккультизму. Главной увлеченностью в этой части познания была тема предвиденья с триумфальными ее результатами, которых он достиг в самопознании, в раскрытии человеческих возможностей, развивая отчасти труды философов древнего Востока и европейских алхимиков средневековья, но больше опираясь на свой личный мистический опыт, имевший для него решающее значение в прикладном, практическом применении, в реализации своих фантастических, почти немыслимых замыслов: "Человеку всегда кажется, что он свободен и сам направляет свой жизненный бег, на самом же деле его сокровенная суть всегда идет навстречу неотвратимому, предрешенному. Наш разум - это частица океанического сознания грандиозного биокомпьютера, где решается судьба не только отдельных людей. но и целых стран, континентов", - охваченный эмоциональным порывом движения слова и мысли, он продолжал говорить в том же ключе увлекательно, заманчиво... Раскрепощенное сознание уже сегодня способно сделать многое, а завтра станет возможным даже остановить уже начавшийся в мире необратимый процесс по уничтожению всего живого на земле, станет возможным остановить этот процесс посредством трансформации на расстояние неотвратимого воздействия на всеобщее сознание людей, в том числе на сознание людей, наделенных властью, и тем самым оградить человечество от неминуемой катастрофы, нашу планету от всевозможных катаклизмов", - и это было на слепое наитие фанатика-верующего, то было выстраданное признание, исторгнутое сверхчеловеком, полубогом. Встреча с экстрасенсом для меня была сюрпризом, исключительно благодатным и как нельзя кстати. Долгое время я мучительно страдал остроневрологическим недугом, а он, буквально одним сеансом, манипуляцией своих рук и суггестивного внушения исцелил меня, словно волшебник из старой сказки. И в его рассказах тоже было что-то от сказки, в них изобиловало множество разных по своей сути концепций, отягощенных мистическими наплывами, с наглядными примерами из личного опыта, но выступавших единым фронтом и увлекавших слушателя в удивительный мир познавательного. ...Я слушал его собранно, сосредоточенно, напрягая свой слух всякий раз, когда его речь заглушалась сухими раскатами грома и дрожал в лихорадке над нами фонарь... "Формообразующая сила раскованного сознания алхимика-мага, - продолжал он, - обладает способностью материализовать все, что им задумано, в самом высоком плане без оскорбления Божества и Религии... Я утверждаю: в каждом из нас отчасти живет Начало, творящее чудеса!... Я утверждаю: вступая в Реальное будущее, мы уже заранее виртуально побывали в нем... Я утверждаю: что наша судьба, наше будущее не в малой степени зависит от нас самих: от нашей духовно-нравственной, физической и волевой подготовленности; в предрасположенности к интроспекции, готовности мгновенно принимать правильное решение в самых сложных ситуациях даже на виртуальном уровне мышления и действия... Библейские изречения: "каждому свое, по вере вашей да будет Вам; жаждущему - дам воды живой" - не есть ли божественная подсказка, тонкий намек на то, как нас следует научиться управлять своей и чужой судьбой"...
КАПРИЗЫ СУДЬБЫ Рассказ второй
Что миру до тебя? Ты перед ним - ничто!,. Существование твое, лишь дым ничто. Две бездны с двух сторон небытия зияют, А между ними, ты, подобно им - ничто... Омар Хайям
Фонари, фонари, фонари... Тысячи фонарей, разноцветным созвездием пролетая мимо меня, озаряли железнодорожную станцию ярким, ослепительным светом. Притворная истома искусственного света совращала и дразнила майскую ночь. Было душно. Воздух по-летнему был густо напоен, парил. Накрапывал дождь. Надвигалась гроза... Я стоял у открытых дверей вагона идущего поезда и будто завороженный глядел на этот бриллиантовый свет фонарей, на это удивительное зрелище играющих красок, стараясь уловить в дрожащих переливах разлитого света тот краткий миг, когда в мерцающих всплесках огней, сменяясь, нарождаются неповторимые цветовые гаммы... Редели огни, поезд быстро набирал скорость. И вот уже впереди, у разъезда-часовни замаячил последний одинокий фонарь. Он на прощанье, мигая, кивнул мне как старому другу и - поезд окунулся в кромешную тьму. Огней уже не было видно, но еще долго позади поезда по всему краю ночного неба полыхало их отдаленное зарево. Бешено, остервенело мчался сквозь тьму пассажирский поезд, рассекая майскую ночь лучами прожектора, содрогая гулом и грохотом бескрайнюю даль. Казалось, что это не поезд, холодный и бездушный, несется по рельсам, а низко летит над землею железный дракон, огромный, огненный, что мечет из глаз он каленые стрелы, горячие, острые, что фыркает он из чугунных ноздрей фейерверочным шлейфом звезд, что в хохоте твари дрожали они, искрились и искрами гасли в бархатной мгле. Неистово бушевала гроза: то тут, то там, разрывая зигзагами небо, сверкали молнии, и оглушительно рокочущим треском беспрестанно гремел гром, извергая на землю огромные потоки ливня. Сумасшедший буйный ветер разудало плясал над полями, лесами, доносил до меня запах хвои и трав и пьянящий аромат цветов весны... Хотелось тепла от чувства страстного, невинной трепетной ласки для сердца и чего-то светлого, нежного для слуха и глаза, хотелось какой-то неосязаемой человеческой близости, родственной мне по духу и мысли. Духовное одиночество, опустошенной, вытравленное людским холодным безразличием просило сильных чувств, искало живого общения, надеясь найти в них покой и утешение. Склонность моего характера к резким перепадам в настроении и резкому переходу из одного состояния в другое: от беззаботного, бесцельного и веселого до крайне трагического, мрачного, где зачастую второе брало верх над первым, - часто приводило меня к окончательному бездействию и унынию. Томительным мучением для меня тогда становилась вся моя бесцельно угасавшая жизнь. И больше не радовали сердце пьянящие прелести майской ночи: ее близость, ее томное и мягкое дыханье, - пугала ее необузданность. Была жуткая ночь, была тяжкая ночь. В душе было холодно, неуютно. Не было мысли и не было слов. Меланхолическая грусть всецело захватила меня, упоенно и жадно казнила больное сознание, разъедая, как червь, обнаженные незаживающие раны души. И сочилась из ран, проступая слезой, тайна давней тоски об ушедшем далеком, не сбывшемся... Не возродить вновь угасший родник. Что пользы напрасно и вечно желать? Но почему так волнуется вздохами грудь? Отчего же болит голова? Виновата ли была в том гроза от дождя, виноват ли был дождь от грозы?.. Гроза не утихала, косой стеной хлестал дождь, дробно стуча по железной кровле вагона. Будто стуком своим он хотел мне сказать: "Остановись! Остановись же! Не серчай на людей и не сетуй на жизнь. Поди ляг, отдохни, зря не стой под дождем!" Порядком намокнув, я прикрыл дверь, и в тамбуре воцарилась холодная тишина, только глухо шептал надо мной потолок, да стучали по рельсам колеса: тра-та-та, тра-та-та, приговаривая: жизнь - мечта, жизнь - маета... Мне нездоровилось, знобило, щемило сердце, шумело в ушах. В глазах стоял туман, голова кружилась. И будто я летел куда-то вниз, куда-то в пропасть... Что за напасти, что хандра? Может сдали больные нервы? Болезнь ли моя прогрессировала, наступал ли ее очередной приступ? Нужно было срочно пойти прилечь и успокоиться. С этой целью я вернулся в вагон, в свое купе... Ночь за окном вагона, черная пустота, а здесь, внутри, все погружено в мягкий оранжевый полумрак, исходящий от контрольного света электрического фонаря. Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, отчего вагон ритмично вздрагивал и плавно раскачивался из стороны в сторону, словно огромная колыбель, убаюкивая своей монотонностью, постепенно усыпляя изможденных людей, издерганных за день дорожными неудобствами и передрягами... Все тише и реже раздаются голоса и топот ног беспокойных пассажиров, постоянно снующих из вагона в вагон. Но вот, наконец, все стихли, всех одолела сонная дрема, и лишь я, по обыкновению своему, почти всегда страдающий в длительных поездках изнурительной бессонницей, не сплю. Не спит и мой спутник, очень скрытный молодой человек, лет тридцати. Мы пьем с ним крепкий, с терпким запахом чай располагающий обоих нас к продолжительной и дружеской беседе. разговорились... Я узнал, что он едет на юг страны в отпуск, в гости к матери-старушке, у которой не был много лет, и то. что сам он теперь живет где-то на Крайнем Севере и работает в геологической экспедиции. Когда же чай был выпит, я, чтобы веселее скоротать как-то время в дальней дороге, попросил его (на правах попутчика) рассказать для меня из своей скитальческой, но романтической жизни что-нибудь такое... занимательное. Все же по профессии он был геолог, а у них, как известно, вся жизнь - то в диких просторах ковыльных степей, облитых полуденным солнцем, то в мрачной чащобе сибирской тайги - в царстве хмурого неба дожей и снегов, то в выжженной зноем барханной пустыне, окутанной въедливой пылью, хмарью песка, то в мертвых заснеженных горных вершинах, где разбегаются буйные реки, где власть и рожденье лишь седых облаков. Их можно встретить и там - в далекой и суровой тундре, на самом краю земли, на Крайнем Севере, где день необычно сменяет полярную ночь, где ночь непривычно сменяет сумрачный день, где весь почти год лютуют, трещат морозы, бушует пурга, где хлипкая жизнь не сживается с вечной мерзлотою, где живут и работают лишь мужественные, одержимые люди... Поэтому я был вправе надеяться услышать от него нечто такое, особенное, приключенческое. Я был твердо уверен в том, что передо мною сидел человек идейно причащенный, с верой в грядущее, с закаленной сильной солей; повидавший на своем недолгом веку немало всякого такого, чего другой не увидит и не узнает подобного, проживи он хоть сто лет. По всему видно было, что этот человек, у которого есть что вспомнить и есть что рассказать другому. Несмотря на это, я был несколько удивлен, когда он без лишних слов, правда немного смущаясь, охотно согласился на мое предложение, однако сначала, полушутя заметил: "То, о чем я хочу сейчас рассказать, возможно, не совсем точно будет ассоциироваться в вашем представлении с тем, что я пережил когда-то, но не только от того, что действия развивались в другое время года и в другой обстановке - в этом есть какое-то сходство. Да это и не главное. Главное зависит от того, насколько мне удастся в словесной форме красочно нарисовать изображаемую мной картину, зависит от того, сумею ли предать ту бурю чувств, которые так страстно и тревожно когда-то волновали и теснили грудь мою, могу ли я найти удачный слог, сумею ли избежать словесной мишуры, стилистических недочетов". в этом месте он сделал небольшую паузу и, рассуждая, продолжал: "Между прочим, этим недостатком, вызывающим двусмыслие в речи, очень часто страдают многие вполне образованные люди, грешат, иногда, подобным изъяном даже опытные литераторы и языковеды-лингвисты. Ну, мне, человеку, еще не постигшему всех нюансов словесной палитры, тем более простительно, как говорится, сам Бог велел пестреть корявым языком. И потому, заранее извиняясь, я очень прошу Вас, - обратился он ко мне, если где-то в процессе рассказа, в потоке речи будет что-то не так, не взыщите с меня очень строго". Затем он умолк, видимо, сосредотачиваясь и раздумывая, с чего бы начать... И вдруг, слегка встрепенувшись, он виновато улыбнулся за минутное молчание и начал свой рассказ басовитым простуженным голосом с лирического вступления: "Ах, как быстро годы летят! Вроде было недавно, а как это было давно!" В ту пору геолого-сейсмическая партия Тургайской экспедиции, в которой я работал, вела поисково-изыскательные работы в районе Северного Казахстана, в долинах рек Тургая и Иргиза. Наш отряд базировался и квартировал в маленьком селенье Кара-Коль. От этого населенного пункта за сотни верст в округе ни одной живой души - всюду белая безбрежная ширь снежного океана... В тот год, как на зло зима выдалась очень суровая, на редкость снежная и холодная. Снегу навалило всюду по пояс, а мороз очень часто доходил до пятидесяти градусов ниже нуля. Правда, иногда случалось, что зима отпускала на три-четыре дня небольшую оттепель, так сразу же поднималась ураганной силы снежная буря - и власть ее становилась незыблемой. В это время лучше не выходить из дома на улицу: в двух-трех шагах ничего не видно. Белая пелена снежной пыли застилает глаза, забиваясь в рот и нос, перехватывает дыхание. Порывистый ветер сметает со своего пути все, что препятствует и мешает его движению, что противоборствует его силе и мощи... В такие непроглядно-вьюжные зимние дни местные жители, запасая впрок все необходимое для жизни и быта, надежно укрывались в своих неказистых глинобитных избушках, да знай себе жарко топят свои самодельные печки из жести, похожие на огнедышащие паровозики с длиннющими, протянутыми на всю хату, коленообразными разъемными, тоже из жести трубами дымохода, выведенного прямо в шибку окна, что многократно увеличивало теплоотдачу этого печного агрегата. Неприхотливые к жизни, хорошо приспособленные к суровым условиям дикой степи, узкоглазые смуглолицые кочевники-степняки уже по привычке переносили стойко и самый сильный буран, что время от времени налетал снежным смерчем на их жалкие стойбища. И хотя на улице безудержно, безысходно господствовала вьюга, люди не затворялись: наперекор непогоде - навещали друг друга, чаще обычного. В трудное время люди всегда становятся заботливее, добрее, приветливее... Гостей привечали радостью встречи: справлялись о здравии, благополучии сажали за стол на почетное место. Потом угощали из лучших своих припасов как самых желанных, как самых родных... Разомлев от горячих напитков и сытной еды, гости в довольствии и тепле с учтивым притворством пророков, не спеша начинали досужий вести меж собой разговор. Их гортанная речь под свистящие, сиплые звуки домбры, созвучные звукам метели, была размеренна, нетороплива и бесконечно лилась, лилась, лилась... Одни айтын-сказанья сменялись другими. В одних - поверье быль, в других - поверье небыль... В них было все: боязнь, страх, отвага, удаль, коварство и жестокость. Но все они сходились на одном: превратна жизнь людей, капризна их судьба!!! Рассказывали и слушали, слушали и рассказывали, но те и другие все же с опаской невольно поглядывали в узкий проем окна, где в одиночестве своем справляла торжество беснующаяся неукротимая стихия... В каждое погожее утро со стана базы вереницей уходили в дикую степь могучие трактора с прицепленными сзади балками - деревянные будки, установленные на брусья-полозья, оббитые снизу полосовой сталью, оборудованные: одни - под временное жилье, другие - для перевозки и хранения производственного снаряжения и оснастки. Каждый раз в этих балках мы добирались до места, где велись изыскательные работы. И в них же после работы поздно вечером возвращались домой, на стан, в расположение отряда. И так изо дня в день до самого конца сезона, до полной распутицы. В тот злополучный день, когда приключилась с нами эта оказия, все было как обычно. Я ехал на работу в конечном балке, замыкавшем этот необычный караван, мягко плывущий по снежной равнине. Жаром дышала печка-буржуйка, накаленная до красна сухими березовыми дровами. И ее дыхание быстро заполняло низкое помещение будки удушливым запахом гари железа. Я открыл дверь. В лицо ударила свежая струя бодрящего воздуха, благодатно охлаждая молодое здоровое тело. Сквозь открытую дверь, разрезая сонную тишину, ворвался гул ревущих моторов и неприятный для слуха лязг гусениц. Клубы серебристой пыли, выброшенные из-под гусениц тракторов, роем носились, кружась надо мной, и, плавно оседая на стены и дверь балка, покрывала их причудливой каймой узоров... Оставляя санный след, вдаль убегала взрыхленная дорога. Воздух прозрачен, небо чисто. Лишь кое-где курились облака. Из-за горизонта медленно поднималось солнце, красно-лиловый шар, испускавший желтые колючие лучи. По всему телу прошла дрожь - стало зябко. Я закрыл поплотнее дверь и принялся разжигать печь, к тому времени почти затухшую. Положив в печку охапку дров - источник спасительного тепла, я забрался на топчан, укрылся полушубком и вскоре, согревшись, уснул... Шуршали, визжали, скрипели полозья саней от трения по сбитому, жесткому снегу. Вагончик елозил, скользил по дороге, то влево, то вправо, то уткой нырял по глубоким оврагам, рытвинам: он бился, бодался, то снова всплывал на равнину дороги и плавно качался, как зыбкая люлька... Ощупывая ушибленное место на голове и ругая в сердцах незадачливого "водилу"-тракториста за резкую остановку машины, я вскочил с нар на пол и глянул в окно: вблизи стояли ровными рядами снежные пикеты головного профиля.
ГОСПОДИН ВРЕМЕНИ Рассказ первый
Жить вопреки им Властям и стихиям, Не пресмыкаться, С богами смыкаться, Значит - быть вольным Во веки веков! И.В.Гете
Довольно редко среди нас, людей, можно встретить такого человека, чья жизнь существенно бывает отличной от нашей обычной, земной и протекает в каком-то загадочном преломлении, отражаясь неизмеренной повторностью, как в зеркале, со всей многообразностью нашего чувственного восприятия и внутреннего мироощущения, опережая и время, и события на многие дни, недели, месяцы, а иногда и целые годы вперед, в чьей жизни постоянно происходят такие удивительные по необыкновенности случаи, которые нередко своим роковым размахом иррациональной противоречивости содрогают наши сердца, приводят в смятение мысль, опьяняют воображение, разжигают любопытство, порождают догадки, гипотезы, заставляя нас искать всему тому логические обоснования. И если все же, порою, по каким-то причинам мы не находим толкового им объяснения, то относим их к разряду фатального, капризам судьбы... По воле такого ли случая, по простому ли стечению обстоятельств, однажды в дороге, в одной из многочисленных своих командировочных поездок по Западной Сибири я встретился с таким человеком-феноменом. Мне даже посчастливилось ехать вместе с ним в одном купе вагона пассажирского поезда, где, располагая уймой свободного времени, пользуясь общепринятой свободой общения, я имел возможность подолгу беседовать с ним, полемизируя на разные отвлеченные темы и мог вместе с тем слушать его сюрреалистические рассказы, взятые из личной жизни Евгения Парфирьевича Терновцева (Так он представился мне при первом нашем знакомстве). В этом человеке, на первый взгляд, было немало притягательного, магнетического. Импонировала в нем его прирожденная элегантность и опрятность вида: со вкусом подобранная и подогнанная на нем одежда, подчеркнуто выделялась гибкость и стройность фигуры, да и ликом был он "чистый херувим". Несмотря на свою внешнюю привлекательность и внутренний магнетизм, который сквозил и присутствовал во всем его облике, тем не менее, человек он был экспансивной натуры с пылким, властно-надменным характером. С оппонентами говорил задиристо, бойко и зло, с бесовским сарказмом, нагружая слова и мысль реченья суровым и скорбным очарованием... Почему-то считал он, что все во всем должны были непременно соглашаться с ним, полагая, что только он один говорит голосом совести и языком правды: словно бы у него в кармане лежали ключи жизни и смерти, ада и рая; будто бы ему одному известно и подвластно будущее землян и будущность мира... Относился ли он к романтическим героям нашего времени? Возможно и нет, если брать во внимание его подавляющий, с пронизывающим холодом взгляд. Всепроникающий свет глаз обладал почти магнетической способностью смутить всякого человека. Вливаясь тяжестью в сердце, их свет давил на мозг, приводил в смятение душу, блокируя на какой-то миг все органы чувств и тела безвольным одервенением... Но проходит минута, другая и ощущение скованности сменяется душевным и физическим расслаблением. Сложившееся первоначальное о нем отрицательное мнение стушовывается, тускнеет. В сердце рождается к нему дружеская привязанность, в сознании - безграничное доверие. Располагал он к себе не только скрытою силою своих волшебных чар, но и неподдельной доброжелательностью, щедростью духа, лучезарной откровенностью, увлекая нешаблонным мышлением, дерзостью мысли, богатой эрудицией; удивляя обширными познаниями в науке, музыке, литературе, искусстве.... многих других отраслях... Не скрывал он и своей приверженности оккультизму. Главной увлеченностью в этой части познания была тема предвиденья с триумфальными ее результатами, которых он достиг в самопознании, в раскрытии человеческих возможностей, развивая отчасти труды философов древнего Востока и европейских алхимиков средневековья, но больше опираясь на свой личный мистический опыт, имевший для него решающее значение в прикладном, практическом применении, в реализации своих фантастических, почти немыслимых замыслов: "Человеку всегда кажется, что он свободен и сам направляет свой жизненный бег, на самом же деле его сокровенная суть всегда идет навстречу неотвратимому, предрешенному. Наш разум - это частица океанического сознания грандиозного биокомпьютера, где решается судьба не только отдельных людей. но и целых стран, континентов", - охваченный эмоциональным порывом движения слова и мысли, он продолжал говорить в том же ключе увлекательно, заманчиво... Раскрепощенное сознание уже сегодня способно сделать многое, а завтра станет возможным даже остановить уже начавшийся в мире необратимый процесс по уничтожению всего живого на земле, станет возможным остановить этот процесс посредством трансформации на расстояние неотвратимого воздействия на всеобщее сознание людей, в том числе на сознание людей, наделенных властью, и тем самым оградить человечество от неминуемой катастрофы, нашу планету от всевозможных катаклизмов", - и это было на слепое наитие фанатика-верующего, то было выстраданное признание, исторгнутое сверхчеловеком, полубогом. Встреча с экстрасенсом для меня была сюрпризом, исключительно благодатным и как нельзя кстати. Долгое время я мучительно страдал остроневрологическим недугом, а он, буквально одним сеансом, манипуляцией своих рук и суггестивного внушения исцелил меня, словно волшебник из старой сказки. И в его рассказах тоже было что-то от сказки, в них изобиловало множество разных по своей сути концепций, отягощенных мистическими наплывами, с наглядными примерами из личного опыта, но выступавших единым фронтом и увлекавших слушателя в удивительный мир познавательного. ...Я слушал его собранно, сосредоточенно, напрягая свой слух всякий раз, когда его речь заглушалась сухими раскатами грома и дрожал в лихорадке над нами фонарь... "Формообразующая сила раскованного сознания алхимика-мага, - продолжал он, - обладает способностью материализовать все, что им задумано, в самом высоком плане без оскорбления Божества и Религии... Я утверждаю: в каждом из нас отчасти живет Начало, творящее чудеса!... Я утверждаю: вступая в Реальное будущее, мы уже заранее виртуально побывали в нем... Я утверждаю: что наша судьба, наше будущее не в малой степени зависит от нас самих: от нашей духовно-нравственной, физической и волевой подготовленности; в предрасположенности к интроспекции, готовности мгновенно принимать правильное решение в самых сложных ситуациях даже на виртуальном уровне мышления и действия... Библейские изречения: "каждому свое, по вере вашей да будет Вам; жаждущему - дам воды живой" - не есть ли божественная подсказка, тонкий намек на то, как нас следует научиться управлять своей и чужой судьбой"...
КАПРИЗЫ СУДЬБЫ Рассказ второй
Что миру до тебя? Ты перед ним - ничто!,. Существование твое, лишь дым ничто. Две бездны с двух сторон небытия зияют, А между ними, ты, подобно им - ничто... Омар Хайям
Фонари, фонари, фонари... Тысячи фонарей, разноцветным созвездием пролетая мимо меня, озаряли железнодорожную станцию ярким, ослепительным светом. Притворная истома искусственного света совращала и дразнила майскую ночь. Было душно. Воздух по-летнему был густо напоен, парил. Накрапывал дождь. Надвигалась гроза... Я стоял у открытых дверей вагона идущего поезда и будто завороженный глядел на этот бриллиантовый свет фонарей, на это удивительное зрелище играющих красок, стараясь уловить в дрожащих переливах разлитого света тот краткий миг, когда в мерцающих всплесках огней, сменяясь, нарождаются неповторимые цветовые гаммы... Редели огни, поезд быстро набирал скорость. И вот уже впереди, у разъезда-часовни замаячил последний одинокий фонарь. Он на прощанье, мигая, кивнул мне как старому другу и - поезд окунулся в кромешную тьму. Огней уже не было видно, но еще долго позади поезда по всему краю ночного неба полыхало их отдаленное зарево. Бешено, остервенело мчался сквозь тьму пассажирский поезд, рассекая майскую ночь лучами прожектора, содрогая гулом и грохотом бескрайнюю даль. Казалось, что это не поезд, холодный и бездушный, несется по рельсам, а низко летит над землею железный дракон, огромный, огненный, что мечет из глаз он каленые стрелы, горячие, острые, что фыркает он из чугунных ноздрей фейерверочным шлейфом звезд, что в хохоте твари дрожали они, искрились и искрами гасли в бархатной мгле. Неистово бушевала гроза: то тут, то там, разрывая зигзагами небо, сверкали молнии, и оглушительно рокочущим треском беспрестанно гремел гром, извергая на землю огромные потоки ливня. Сумасшедший буйный ветер разудало плясал над полями, лесами, доносил до меня запах хвои и трав и пьянящий аромат цветов весны... Хотелось тепла от чувства страстного, невинной трепетной ласки для сердца и чего-то светлого, нежного для слуха и глаза, хотелось какой-то неосязаемой человеческой близости, родственной мне по духу и мысли. Духовное одиночество, опустошенной, вытравленное людским холодным безразличием просило сильных чувств, искало живого общения, надеясь найти в них покой и утешение. Склонность моего характера к резким перепадам в настроении и резкому переходу из одного состояния в другое: от беззаботного, бесцельного и веселого до крайне трагического, мрачного, где зачастую второе брало верх над первым, - часто приводило меня к окончательному бездействию и унынию. Томительным мучением для меня тогда становилась вся моя бесцельно угасавшая жизнь. И больше не радовали сердце пьянящие прелести майской ночи: ее близость, ее томное и мягкое дыханье, - пугала ее необузданность. Была жуткая ночь, была тяжкая ночь. В душе было холодно, неуютно. Не было мысли и не было слов. Меланхолическая грусть всецело захватила меня, упоенно и жадно казнила больное сознание, разъедая, как червь, обнаженные незаживающие раны души. И сочилась из ран, проступая слезой, тайна давней тоски об ушедшем далеком, не сбывшемся... Не возродить вновь угасший родник. Что пользы напрасно и вечно желать? Но почему так волнуется вздохами грудь? Отчего же болит голова? Виновата ли была в том гроза от дождя, виноват ли был дождь от грозы?.. Гроза не утихала, косой стеной хлестал дождь, дробно стуча по железной кровле вагона. Будто стуком своим он хотел мне сказать: "Остановись! Остановись же! Не серчай на людей и не сетуй на жизнь. Поди ляг, отдохни, зря не стой под дождем!" Порядком намокнув, я прикрыл дверь, и в тамбуре воцарилась холодная тишина, только глухо шептал надо мной потолок, да стучали по рельсам колеса: тра-та-та, тра-та-та, приговаривая: жизнь - мечта, жизнь - маета... Мне нездоровилось, знобило, щемило сердце, шумело в ушах. В глазах стоял туман, голова кружилась. И будто я летел куда-то вниз, куда-то в пропасть... Что за напасти, что хандра? Может сдали больные нервы? Болезнь ли моя прогрессировала, наступал ли ее очередной приступ? Нужно было срочно пойти прилечь и успокоиться. С этой целью я вернулся в вагон, в свое купе... Ночь за окном вагона, черная пустота, а здесь, внутри, все погружено в мягкий оранжевый полумрак, исходящий от контрольного света электрического фонаря. Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, отчего вагон ритмично вздрагивал и плавно раскачивался из стороны в сторону, словно огромная колыбель, убаюкивая своей монотонностью, постепенно усыпляя изможденных людей, издерганных за день дорожными неудобствами и передрягами... Все тише и реже раздаются голоса и топот ног беспокойных пассажиров, постоянно снующих из вагона в вагон. Но вот, наконец, все стихли, всех одолела сонная дрема, и лишь я, по обыкновению своему, почти всегда страдающий в длительных поездках изнурительной бессонницей, не сплю. Не спит и мой спутник, очень скрытный молодой человек, лет тридцати. Мы пьем с ним крепкий, с терпким запахом чай располагающий обоих нас к продолжительной и дружеской беседе. разговорились... Я узнал, что он едет на юг страны в отпуск, в гости к матери-старушке, у которой не был много лет, и то. что сам он теперь живет где-то на Крайнем Севере и работает в геологической экспедиции. Когда же чай был выпит, я, чтобы веселее скоротать как-то время в дальней дороге, попросил его (на правах попутчика) рассказать для меня из своей скитальческой, но романтической жизни что-нибудь такое... занимательное. Все же по профессии он был геолог, а у них, как известно, вся жизнь - то в диких просторах ковыльных степей, облитых полуденным солнцем, то в мрачной чащобе сибирской тайги - в царстве хмурого неба дожей и снегов, то в выжженной зноем барханной пустыне, окутанной въедливой пылью, хмарью песка, то в мертвых заснеженных горных вершинах, где разбегаются буйные реки, где власть и рожденье лишь седых облаков. Их можно встретить и там - в далекой и суровой тундре, на самом краю земли, на Крайнем Севере, где день необычно сменяет полярную ночь, где ночь непривычно сменяет сумрачный день, где весь почти год лютуют, трещат морозы, бушует пурга, где хлипкая жизнь не сживается с вечной мерзлотою, где живут и работают лишь мужественные, одержимые люди... Поэтому я был вправе надеяться услышать от него нечто такое, особенное, приключенческое. Я был твердо уверен в том, что передо мною сидел человек идейно причащенный, с верой в грядущее, с закаленной сильной солей; повидавший на своем недолгом веку немало всякого такого, чего другой не увидит и не узнает подобного, проживи он хоть сто лет. По всему видно было, что этот человек, у которого есть что вспомнить и есть что рассказать другому. Несмотря на это, я был несколько удивлен, когда он без лишних слов, правда немного смущаясь, охотно согласился на мое предложение, однако сначала, полушутя заметил: "То, о чем я хочу сейчас рассказать, возможно, не совсем точно будет ассоциироваться в вашем представлении с тем, что я пережил когда-то, но не только от того, что действия развивались в другое время года и в другой обстановке - в этом есть какое-то сходство. Да это и не главное. Главное зависит от того, насколько мне удастся в словесной форме красочно нарисовать изображаемую мной картину, зависит от того, сумею ли предать ту бурю чувств, которые так страстно и тревожно когда-то волновали и теснили грудь мою, могу ли я найти удачный слог, сумею ли избежать словесной мишуры, стилистических недочетов". в этом месте он сделал небольшую паузу и, рассуждая, продолжал: "Между прочим, этим недостатком, вызывающим двусмыслие в речи, очень часто страдают многие вполне образованные люди, грешат, иногда, подобным изъяном даже опытные литераторы и языковеды-лингвисты. Ну, мне, человеку, еще не постигшему всех нюансов словесной палитры, тем более простительно, как говорится, сам Бог велел пестреть корявым языком. И потому, заранее извиняясь, я очень прошу Вас, - обратился он ко мне, если где-то в процессе рассказа, в потоке речи будет что-то не так, не взыщите с меня очень строго". Затем он умолк, видимо, сосредотачиваясь и раздумывая, с чего бы начать... И вдруг, слегка встрепенувшись, он виновато улыбнулся за минутное молчание и начал свой рассказ басовитым простуженным голосом с лирического вступления: "Ах, как быстро годы летят! Вроде было недавно, а как это было давно!" В ту пору геолого-сейсмическая партия Тургайской экспедиции, в которой я работал, вела поисково-изыскательные работы в районе Северного Казахстана, в долинах рек Тургая и Иргиза. Наш отряд базировался и квартировал в маленьком селенье Кара-Коль. От этого населенного пункта за сотни верст в округе ни одной живой души - всюду белая безбрежная ширь снежного океана... В тот год, как на зло зима выдалась очень суровая, на редкость снежная и холодная. Снегу навалило всюду по пояс, а мороз очень часто доходил до пятидесяти градусов ниже нуля. Правда, иногда случалось, что зима отпускала на три-четыре дня небольшую оттепель, так сразу же поднималась ураганной силы снежная буря - и власть ее становилась незыблемой. В это время лучше не выходить из дома на улицу: в двух-трех шагах ничего не видно. Белая пелена снежной пыли застилает глаза, забиваясь в рот и нос, перехватывает дыхание. Порывистый ветер сметает со своего пути все, что препятствует и мешает его движению, что противоборствует его силе и мощи... В такие непроглядно-вьюжные зимние дни местные жители, запасая впрок все необходимое для жизни и быта, надежно укрывались в своих неказистых глинобитных избушках, да знай себе жарко топят свои самодельные печки из жести, похожие на огнедышащие паровозики с длиннющими, протянутыми на всю хату, коленообразными разъемными, тоже из жести трубами дымохода, выведенного прямо в шибку окна, что многократно увеличивало теплоотдачу этого печного агрегата. Неприхотливые к жизни, хорошо приспособленные к суровым условиям дикой степи, узкоглазые смуглолицые кочевники-степняки уже по привычке переносили стойко и самый сильный буран, что время от времени налетал снежным смерчем на их жалкие стойбища. И хотя на улице безудержно, безысходно господствовала вьюга, люди не затворялись: наперекор непогоде - навещали друг друга, чаще обычного. В трудное время люди всегда становятся заботливее, добрее, приветливее... Гостей привечали радостью встречи: справлялись о здравии, благополучии сажали за стол на почетное место. Потом угощали из лучших своих припасов как самых желанных, как самых родных... Разомлев от горячих напитков и сытной еды, гости в довольствии и тепле с учтивым притворством пророков, не спеша начинали досужий вести меж собой разговор. Их гортанная речь под свистящие, сиплые звуки домбры, созвучные звукам метели, была размеренна, нетороплива и бесконечно лилась, лилась, лилась... Одни айтын-сказанья сменялись другими. В одних - поверье быль, в других - поверье небыль... В них было все: боязнь, страх, отвага, удаль, коварство и жестокость. Но все они сходились на одном: превратна жизнь людей, капризна их судьба!!! Рассказывали и слушали, слушали и рассказывали, но те и другие все же с опаской невольно поглядывали в узкий проем окна, где в одиночестве своем справляла торжество беснующаяся неукротимая стихия... В каждое погожее утро со стана базы вереницей уходили в дикую степь могучие трактора с прицепленными сзади балками - деревянные будки, установленные на брусья-полозья, оббитые снизу полосовой сталью, оборудованные: одни - под временное жилье, другие - для перевозки и хранения производственного снаряжения и оснастки. Каждый раз в этих балках мы добирались до места, где велись изыскательные работы. И в них же после работы поздно вечером возвращались домой, на стан, в расположение отряда. И так изо дня в день до самого конца сезона, до полной распутицы. В тот злополучный день, когда приключилась с нами эта оказия, все было как обычно. Я ехал на работу в конечном балке, замыкавшем этот необычный караван, мягко плывущий по снежной равнине. Жаром дышала печка-буржуйка, накаленная до красна сухими березовыми дровами. И ее дыхание быстро заполняло низкое помещение будки удушливым запахом гари железа. Я открыл дверь. В лицо ударила свежая струя бодрящего воздуха, благодатно охлаждая молодое здоровое тело. Сквозь открытую дверь, разрезая сонную тишину, ворвался гул ревущих моторов и неприятный для слуха лязг гусениц. Клубы серебристой пыли, выброшенные из-под гусениц тракторов, роем носились, кружась надо мной, и, плавно оседая на стены и дверь балка, покрывала их причудливой каймой узоров... Оставляя санный след, вдаль убегала взрыхленная дорога. Воздух прозрачен, небо чисто. Лишь кое-где курились облака. Из-за горизонта медленно поднималось солнце, красно-лиловый шар, испускавший желтые колючие лучи. По всему телу прошла дрожь - стало зябко. Я закрыл поплотнее дверь и принялся разжигать печь, к тому времени почти затухшую. Положив в печку охапку дров - источник спасительного тепла, я забрался на топчан, укрылся полушубком и вскоре, согревшись, уснул... Шуршали, визжали, скрипели полозья саней от трения по сбитому, жесткому снегу. Вагончик елозил, скользил по дороге, то влево, то вправо, то уткой нырял по глубоким оврагам, рытвинам: он бился, бодался, то снова всплывал на равнину дороги и плавно качался, как зыбкая люлька... Ощупывая ушибленное место на голове и ругая в сердцах незадачливого "водилу"-тракториста за резкую остановку машины, я вскочил с нар на пол и глянул в окно: вблизи стояли ровными рядами снежные пикеты головного профиля.