Франке Герберт. Рассказы

всюду снаряды для тренировок спортсменов-профессионалов: лодки для гребли в
сухом бассейне, велоэргометрь массажеры, эспандеры -- словом, комплекс
оборудован по последнему слову спортивной техники. Значительная его часть
находилась под огромной крышей из мягкого прозрачного искусственного
материала. В центре размещались овальный стадион и символ спортивного
комплекса -- вышка для парашютистов. С интервалом в несколько секунд в
сумеречное небо катапультировались парашютисты, а потом, паря как пушинки
под куполами, они опускались на пористое покрытие специальной площадки.
-- Тебе повезло, -- сказал Хорри. -- Сегодня у нас праздник.
-- Уменьшив скорость, он снизился и пошел на посадку. -- Вылезай!
Он выпрыгнул на самораскатывающийся коврик, который понес их по
извилистым коридорам, освещенным мягким, приглушенным светом.
Время от времени, когда приходилось делать "пересадки", езда
замедлялась: надо было ухватиться за пластинчатую серьгу, закрепленную на
огромном шарнире, и не выпускать ее, пока не попадешь на нужную несущую
дорожку. Для Джеймса, никогда не увлекавшегося спортом, все это было внове,
как и сам способ передвижения, который требовал изрядной ловкости. Ему
пришлось нелегко, тем более что постоянно приходилось остерегаться
мальчишек, которые использовали бегущие дорожки для новой разновидности игры
в пятнашки, рискованно перепрыгивали с одного самораскатывающегося коврика
на другой и несколько раз беззастенчиво отталкивали его в сторону.
-- Вы спортсмен? -- неуверенно спросил Джеймс своего спутника, который
с явным удовольствием всячески мешал ребятам, затеявшим буйную погоню друг
за другом.
-- Глупости! -- ответил Хорри и схватил Джеймса за руку: того чуть не
вынесло с дорожки на повороте. -- Это только маскировка. Для наших целей
комплекс устроен идеально. Кто здесь во всем досконально не разобрался,
сразу запутается. Залы находятся один за другим, они как бы вдвинуты один в
другой, будто спичечные коробки. Место экономили, вот в чем дело. Мы всякий
раз встречаемся в разных залах. И до сих пор нас ни разу не поймали.
-- "Яйцеголовые", -- задумчиво произнес Джеймс. -- Так раньше называли
научных работников. Что у вас общего с наукой?
Хорри только ухмыльнулся и потянул Джеймса за собой с дорожки на желоб
для спуска. Вниз летели так, что в ушах свистело.
-- Мы современные люди, - по пути говорил Хорри. -- Заниматься наукой
-- дело шикарное. Обыватели всего на свете боятся: нового оружия, ракет,
танков. Потому-то у нас тоска зеленая. Ничего такого не происходит. Эти
старые физики с их напалмовыми бомбами и атомными снарядами были парни что
надо. Они были правы: чтобы этот мир зашевелился, его надо причесывать
против шерсти.
Спустившись еще на несколько ступенек, они оказались в небольшом зале,
где, судя по всему, проводились медицинские обследования спортсменов.
Повсюду расставлены передвижные кардиографы, энцефалографы, осциллографы,
пульты для тестирования штангистов, пловцов и спринтеров, рентгеновские
установки для контроля координации движений спортсмена во время тренировки.
На скамейках у стен, на матрасах и даже на пультах управления приборами
сидели в самых разных позах юноши и молодые мужчины в возрасте от пятнадцати
до тридцати лет, все коротко остриженные, большинство в сандалиях и
комбинезонах из белой жатой кожи.
Хорри остановился в дверях. К ним подошли, похлопали Хорри по плечу,
восклицая: "Э-эй!" или "Крэзи!" Кто-то протянул Джеймсу бутылку; он с
отвращением глотнул какого-то грязно-белесого пойла, от которого отдавало
химией, а по вкусу оно напоминало клейстер.
-- Отличные ребята, -- сказал Хорри. -- Нелегко было собрать их вместе.
По крайней мере с десяток мы прихватили у малышки Руссмоллер. Приятная она
козявка, но тупая: если у нее кто спросит о деде, тут же сообщает в полицию.
Еще чуть-чуть, и ты тоже был бы у нее на совести.
В горле у Джеймса запершило: от нескольких комков бумаги тянулся желтый
дымок. Хорри глубоко вдыхал дымок, который оказывал странное воздействие --
он оглушал и возбуждал одновременно.
-- Они пропитаны, -- объяснил Хорри. -- А чем, не знаю. Вдохнешь --
другим человеком делаешься.
Джеймс видел, как несколько молодых людей склонились над язычками
пламени и, опустив головы, глубоко вдыхали дым. Кто-то затянул унылую,
монотонную песню, другие подхватили. Постепенно голоса сделались невнятными,
движения рук -- порывистыми.
Сам Хорри тоже начал пошатываться. Ткнув Джеймса кулаком в бок, он
воскликнул:
-- Здорово, что ты здесь! Я рад, что именно я выудил тебя! Мне просто
повезло! Мы уже несколько месяцев поочередно дежурим. Давно никто не
появлялся!
Он начал бормотать что-то нечленораздельное. Джеймс тоже с трудом
сохранял ясную голову. Стоявший рядом худощавый юноша вдруг начал
безумствовать. Он вырвал из стены поперечный стержень, на который
подвешивались металлические блины для штанг тяжелоатлетов, и принялся
молотить им по аппаратуре. Во все стороны брызнули осколки стекла, с
приборов осыпался лак. Пробитая жесть противно дребезжала. Вдруг Джеймс
ощутил, как болезненно сжался желудок.
-- А он парень что надо, -- заплетающимся языком проговорил Хорри. --
Гляди-ка, он в полном грогги. Но с тобой никто из них не сравнится. Я пока
не знаю никого, кто сделал бы такое, не нанюхавшись. Знаешь, меня самого
чуть не вырвало, когда я увидел разобранную зажигалку. Да, что ни говори,
это свинство, дружище... да, сумасшествие... свинство... но это
единственное, что еще доставляет нам удовольствие!
Хорри подтолкнул Джеймса вперед, сунул ему в руки гимнастическую палку:
-- Покажи им, приятель! Валяй, покажи им!
Джеймс уже почти не надеялся с помощью этих людей напасть на след тех,
чьи действия тревожат поли-цию, а теперь надежда угасла в нем окончательно.
Близкий к отчаянию, он рванул Хорри за рукав:
-- Погоди! Я хочу спросить тебя... Да послушай!
Он встряхивал Хорри до тех пор, пока тот не поднял на него глаза.
-- Какое отношение все это безобразие имеет к науке? Разве вы никогда
не думали о том, чтобы что-то изобрести? Машину, прибор, механизм на худой
конец?
Хорри уставился на него.
-- Ну, рассмешил! Ты что, спятил? Тогда отправляйся отсюда в церковь
"Ассизи", в клуб Эйнштейна. -- Он больно сжал предплечье Джеймса. -- Давай,
круши вместе с нами! Долой эту дребедень!
Он вырвал у кого-то из рук палку и обрушил ее на мерцающую стеклянную
шкалу.
-- Бить, колотить... Эх, будь у меня пулемет!
Почти все вокруг Джеймса были опьянены бессмысленной жаждой разрушения.
С приборов сдирали обшивку, выламывали кнопки, разбивали вакуумные трубки.
Джеймса охватил ужас, ему стало тошно, да, он впервые испытывал неподдельное
отвращение при виде мерзких, обнажившихся разбросанных деталей --
внутренностей машин и приборов, которые должны были оставаться невидимыми
для людей, хотя их работа была абсолютно необходимой. И в то же время им
овладевал жгучий стыд -- ему было стыдно, что он один из этих бесноватых
людей. Он спрашивал себя, мог бы он по собственной воле участвовать в этой
вакханалии, копошиться в грязи, и не находил ясного ответа. Будь он настроен
по-другому, не имей он цели перед глазами... Как знать? Вокруг кипели
страсти, звучали глухие крики, собравшимися словно овладело безумие,
казалось, в своей разрушительной работе они подчиняются ритму песни...
Джеймс почувствовал, что его тоже начинает увлекать этот ритм... Откуда ни
возьмись в руках у него оказалась штанга, он широко размахнулся...
И тут послышался крик:
-- Роккеры!
На мгновение все словно оцепенели, а потом как по команде повернулись
лицом к входу. В зал ворвалась толпа молодых мужчин в черных джинсах и
коротких куртках из серебристой металлической пряжи. Они размахивали
веслами, шестами для прыжков, обломками спортивных снарядов и другими
предметами, которыми вооружились, и с ревом, напоминавшим сирену, обе группы
бросились друг на друга, схватились в драке, смешались...
Джеймс как-то сразу отрезвел. Незаметно отошел в сторону и, прижимаясь
спиной к стене, попятился к узенькой двери, которую заметил в конце зала. Ее
удалось открыть, и он нырнул в полутьму коридора.
Шум драки стих, сквозь звуконепроницаемые стены зала он отдавался лишь
отдаленным шорохом. А с другого конца коридора до Джеймса донеслось
постукивание - там поворачивала бегущая дорожка. Он быстро пошел в ту
сторону: один из "ковриков" приблизился к нему, скорость на миг замедлилась,
и Джеймс вскочил на дорожку. После утомительной и головокружительной езды на
"коврике" он оказался перед одним из многочисленных выходов.

Все беды идут от науки. Это ученые и техники повинны в заражении
воздуха, загрязнении воды и отравлении продуктов питания химикатами. Это им
наш мир обязан шумом, вонью и нечистотами. Они превратили горы в свалки
мусора, а моря в клоаки. Они изобрели машины, которые должен обслуживать
человек, и заставили его тупо работать у конвейера. Они построили города,
где распространились болезни и психозы. Они ввели программированное обучение
и передали детям свою противоестественную склонность к науке и технике, к
изобретательству и поискам новых методов, способных изменить существующие
программы. Они экспериментировали с генной субстанцией и вызвали к жизни
монстров, вместо того чтобы создать более совершенных людей. Они
экспериментировали с материей и энергией, с растениями и животными, с
человеческим мозгом. Они синтезировали составы, способные влиять на
поведение, изменять психику, вызывать и подавлять эмоции. Они ссылались на
абсолютный приоритет законов природы и не приняли во внимание их
относительную ценность в сравнении с ценностями гуманистическими. Они
поставили себя над законами этики и морали, прибегая к отговоркам о решении
частных задач, и стремились к неограниченной власти. Их целью был не покой,
а сомнения, не равновесие, а перемены, не перманентное развитие, а эволюция.
Они заставляли людей бежать следом за прогрессом, за рекламой, сигналами,
светящимися цифрами, за формулами и тезисами. Они превратили человека в
испытательный объект науки, в игрушку техники, в раба промышленности. Они
заставили его работать, конкурировать, потреблять. Они создали теоретические
основы манипуляции. Они вовлекли человека в сеть насилия, закрепили за ним
номера, ведут опись его болезней и провинностей, подвергают его проверкам и
тестам, следят за ним, контролируют его, просочились в его интимную сферу,
хвалят его, наказывают, воспитывают в нем чувство послушания и
исполнительности. Они просчитывают его возможности на компьютерах,
предсказывают его реакции, предвосхищают итоги выборов, программируют и
рассчитывают наперед его жизнь. Они создали пародию на человека, загнанное
существо, неспособное разобраться в событиях собственного мира, беспомощного
перед враждебными проявлениями бесчеловечной окружающей среды.
Естественные науки и техника -- это силы разрушительные, которым нет и
не должно быть места в нашем свободном мире.

Спустилась ночь, и зафиксированные в воздухе безопорные светильники
низвергали на город каскады света. Воздушные такси и реактивные гляйтеры
оставляли за собой белые, голубые и зеленые полосы на высоком посеревшем
небе, а тысячи освещенных окон образовали световые узоры на фасадах высотных
домов.
Джеймса Форсайта переливающаяся цветовая гамма нисколько не занимала.
Он понемногу отходил от упоения жаждой разрушения, охватившей и его, и чем
больше он остывал, тем больше его страшила мысль: а вдруг он не справится со
своей задачей? Хотя у него есть как будто для этого все, что требуется, --
он единственный сотрудник полиции, который не только способен хранить
спокойствие при виде разрушенных машин, но и сам в состоянии разобрать их на
детали. Да, но действительно ли он еще способен сделать это? Увиденные
омерзительные сцены возбудили в нем чувство отвращения, которое как бы
вступило в противоборство с его прежними наклонностями, приглушали их.
Неужели он на пути к исцелению? Он не знал, удастся ли ему и впредь с
невозмутимым лицом действовать как изгою общества -- а ведь это необходимо,
если он намерен установить нужные контакты.
Времени у него оставалось мало. Он перебрал в уме возможности, на
которые ему указал худощавый инспектор особого отдела, -- все попытки
оказались тщетными. Последняя оставила наиболее тягостный осадок. Он
заставил себя еще раз мысленно вернуться к минувшим событиям, все
передумать: оставался один неясный след -- совет Хорри: "Отправляйся в
церковь "Ассизи"*!"

*Ассизи -- город в Италии, где родился Франциск Ассизский (Джованни ди
Пьетро Бернардоно дель Мариконе) (1182-1226), основатель католического
монашеского ордена францисканцев. Здесь автор, явно иронизируя, проводит
параллель между раскаявшимися учеными и последователями Франциска
Ассизского, которые зачастую селились в городских кварталах, где обитала
беднота, занимались мелкой благотворительностью, уходом за больными и т. д.

Эта церковь ему знакома, она находилась в старой части города,
построенной сразу после войны и внешне казавшейся победнее других районов.
Само здание, старомодное серое строение, принадлежало одной из многих
малочисленных сект, которые видели спасение в потусторонней жизни и жили
скромно, неприметно. Никто не утешал их надеждой на райские кущи, если они
примирятся с невзгодами жизни земной. Да, но как должен был выглядеть этот
рай, если в реальной жизни каждый человек получал все, что только мог
пожелать, -- еду, одежду, от самой малой житейской надобности до реактивного
гляйтера, причем бесплатно? Забот больше никто не знал. Медицинская служба
наблюдала за здо-ровьем людей с рождения до самой старости. Автоматически
управляемые заводы на самых низких горизонтах, глубоко под землей, были
построены на века. Они синтезировали продукты питания, поставляли
строительные блоки для зданий, которые можно было собрать с помощью
нескольких машин, производили эти и другие машины -- самые высокоэффективные
автоматы с элементарным кнопочным управлением: работать с ними мог каждый, и
никому не приходилось учиться больше, чем ему давалось в процессе хорошо
продуманных детских игр. Это происходило как бы само собой, незаметно для
обучающегося. А в ремонте эти машины не нуждались.
Джеймс не знал, что за люди ходят в церкви и храмы. Может быть,
мистики. Или недовольные. Может быть, бунтари. Но не исключено, что среди
них были и такие, кто даже десятилетия спустя после запрета науки тайно
боролись за ее реабилитацию. Джеймс снова обрел надежду. Направился к
ближайшей стоянке гляйтеров, пристегнулся и взмыл ввысь. Сделав плавный
поворот, взял курс на старые городские кварталы.
До сих пор он никогда не заходил внутрь церкви. Когда вошел, ему
почудилось, будто он попал в пустующий театр; разглядел в темноте ряды
резных скамей, у стен горели свечи. Впереди несколько ступеней поднимались к
некоему подобию сцены. Изображение бородатого мужчины с удлиненным строгим
лицом было метров шести в высоту и достигало сводчатого купола, терявшегося
в черноте. С подковообразного балкона, проходившего на уровне полувысоты
помещения, доносилось едва слышное шарканье ног, но Джеймс никого не увидел.
Впереди, у первого ряда скамей, стояли коленопреклоненные мужчины и женщины.
Они что-то бормотали, -- наверное, молились.
То и дело оглядываясь по сторонам, Джеймс прошел вдоль стены мимо
бесчисленных ниш, шкафов и решеток; восковые лица вырезанных из дерева
святых, казалось, наблюдали за ним сверху. На потемневших картинах были
изображены всякие ужасы: людей поджаривали на огне, мужчин распинали на
крестах, дети спасались от рогатых страшилищ. Вдруг где-то наверху раздался
треск, на Джеймса пахнуло гнилью, и он сообразил, что где-то есть скрытые
проемы, ведущие в другие помещения.
Откуда-то сверху донеслись удары колокола. Девять ударов: семь и семь
десятых декады до полуночи по древнейшему ритуалу измерения времени. Кто-то
идет? Нет, все тихо. Джеймс обошел всю церковь, но не обнаружил ничего, что
могло бы навести его на нужный след. Темень угнетала его, неопределенность
положения внушала тревогу, а незнакомая обстановка -- страх. Он все больше
укреплялся в мысли, что за ним наблюдают. Воспоминание о другом месте, где
за ним тоже тайно наблюдали, причиняло ему беспокойство, чувство тем более
неприятное, что он не мог припомнить, когда это было. Он задумался, и тут
ему вспомнился визит к Еве Руссмоллер: ведь это там Хорри Блейнер следил за
каждым его движением в бинокль. А вдруг здесь тоже... Да, вдруг ученые, если
они действительно здесь есть, тоже прибегают к тем же приемам, что и
молодежные группы, желая обнаружить сочувствующих? Но как дать им знать о
себе? Не поможет ли ему испытанный способ?
Джеймс огляделся, поискал глазами, увидел обитый железом сундук, а
рядом закапанный расплавленным воском стол, на котором стояла коробка из
золотисто-красного картона. Такие ему уже приходилось видеть. Взял коробку,
открыл. Внутри был фотоаппарат. Достал его -- модель из простых. Навел,
нажал на спуск. Ничего. Затвор заклинило.
Джеймс снова осторожно осмотрелся. Но нет никого, кто обратил бы на
него внимание. Верующие в первом ряду продолжали бормотать молитвы.
Подрагивали язычки свечей.
Приняв внезапное решение, он сорвал пломбу, поднял крышку. Боковой
винтик сидел некрепко. Джеймс вытащил его, вот перед ним колесики перемотки
пленки, а вот и стальная пружина веерной диафрагмы. Он сразу определил
причину поломки: в связующем рычажке между пуском и пружиной торчала
обыкновенная канцелярская скрепка. Несколькими легкими движениями он привел
камеру в порядок. Нажал на спуск... что-то щелкнуло, потом еще раз. Все
верно, он убедился -- время экспозиции полсекунды.
Джеймс поставил фотоаппарат на место. Что, где-то открылась дверь?
Вдруг загремел орган, страстно, торжествующе. И снова тишина. Джеймс
посмотрел по сторонам и обнаружил люк, которого раньше не замечал. Из люка
вниз вела лестница.
Первые шаги он делал еще в неверном свете свечей. Пониже горела матовая
лампочка, и он начал осторожно ступать по ступенькам. Вдалеке доносились
глухие голоса. Он пошел на неясные звуки, добрался до узкого коридора и тут
разобрал слова:
...Дивергенция дэ равна четырем пи ро,
...Дивергенция бэ равна нулю...
Сделав еще несколько шагов, он оказался перед занавешенной дверью.
Откинул тяжелую ткань. С покрытого бархатом кресла поднялся седовласый
мужчина в длинном белом одеянии. Он сделал Джеймсу рукой знак молчать и
прислушался. Отсюда хор было слышно отчетливо:
...вихрь векторного поля равняется единице, деленной
на цэ, скобка после дэ равно плюс четыре пи скобку
закрыть...
Голоса умолкли, и мужчина обратился к Джеймсу, медленно выговаривая
слова:
-- Ты слышишь эти слова, сын мой? Да, ты слышишь их, но не понимаешь.
Никто их не понимает, и тем не менее в них -- все тайны этого мира!
Он говорил, словно в экстазе, закатив глаза, так что виднелись одни
белки. Несколько погодя добавил:
-- Добро пожаловать, сын мой. Я -- Резерфорд. -- Увидев, что Джеймс
хочет что-то сказать, взмахнул рукой: -- Молчи! Твое светское имя меня не
интересует. Ты нашел путь к нам, и теперь ты один из нас. Ты получишь
настоящее, исполненное смысла имя.
Он взял с одного из пультов старую потрепанную книгу и раскрыл ее.
Джеймсу удалось бросить взгляд на титульный лист: "Кто есть кто в науке".
-- Очередное незанятое имя -- Дирак. Значит, отныне ты Дирак. Носи это
имя с честью. А теперь пойдем со мной.
Не оглядываясь на Джеймса, он направился к ближайшей двери.
Сердце Джеймса забилось чаще. Может быть, от предощущения, что он
наконец у цели, а может быть, от всех удивительных событий, так захвативших
его. Он последовал за человеком, назвавшимся Резерфордом, и оказался вместе
с ним в актовом зале. Последние ряды скамей были свободны, они сели.
Впереди, у кафедры, стоял человек в очках с волосами до плеч -- таких
причесок давным-давно никто не носил. Речь его звучала приподнято:
-- ...и поэтому мы должны попытаться вникнуть в формулы и знаки,
которые дошли до нас. Сейчас я обозначу символы, относящиеся к одному из
великих чудес нашего мира -- свету.
Подойдя к доске, он начертал:


-- Я попрошу вас сосредоточиться на минуту, а вы постарайтесь за это
время углубиться в смысл этой формулы.
Минуту спустя лектор снова обратился к собравшимся:
-- Я счастлив, что сегодня могу продемонстрировать вам действие одного
из приборов, с помощью которых наши бессмертные предки подчиняли себе силы
природы. Мы подойдем как никогда близко к сути вещей, и я убежден, что тем
самым мы сделаем решающий шаг на пути к непосредственному их осознанию.

На столе стоял прибор величиной с телевизионный приемник. Он был
заключен в серый корпус и с помощью кабельной нити соединен с панелью
включения в ящичке. Над прибором возвышались два цилиндрических отростка,
напоминавших орудийные стволы.

Лектор что-то изменил на панели включения. В зале стало темно.
Раздалось тихое жужжание. Еще одно переключение. Лектор проверил угловое
расстояние, бросил взгляд в перекрестие нитей прицельного устройства. Потом
прикрыл крышкой телескопическое отверствие -- и на проекционной плоскости
появилось ослепительное белое пятно, вызванное блестящим лучом. Чем дольше
всматриваешься в это пятно, тем явственнее ощущение, что окружающие тебя
предметы пропадают: казалось, в пространстве свободно парит раскаленное
добела облако. И только одно это облако и существует. Какой-то шорох, звук
переключателя. Вокруг этого облака образовалась вдруг рамка, она постоянно
увеличивалась в размерах, одновременно видоизменяясь: вот на стене, а
точнее, над стеной появились яркие радужные полосы, а еще выше, над ними,
бархатистый ореол дневного света. Это была картина неописуемой красоты
-- вне времени и вне пространства.

Но вот чудесное видение пропало. В зале снова вспыхнул свет. Лектор
стоял у кафедры, воздев руки. Присутствующие тоже подняли руки ладонями
вверх. И прозвучало негромкое проникновенное песнопение:

О ты, дух познания,
единство в многообразии,
в котором ты находишь выражение,
мы приветствуем каждое из твоих воплощений.
Будь славен ты, великий Ньютон!

И собравшиеся повторяли рефрен:

Будь славен ты, великий Ньютон!
Будь славен ты, великий Лейбниц!
Будь славен ты, великий Гейзенберг!

Славились сотни имен. Но вот конец:

Будь славен ты, великий Руссмоллер!
Да светит вечно твое пламя!

-- Да светит вечно твое пламя! -- повторил хор.
Лектор сошел с возвышения, но все оставались на своих местах.
Послышался ропот, он усиливался, в нем появились требовательные нотки.
Джеймс смог разобрать отдельные слова:
-- Мы хотим видеть Руссмоллера!
Некоторые столпились у стальной двери в правом углу зала и,
по-видимому, собирались открыть ее.
Лектор остановил их взмахом руки:
-- Не сегодня: он погружен в размышления. Автоматика никаких помех
этому процессу не допустит. Не исключено, он будет готов к визиту через
неделю. Так возрадуемся же этому! А теперь расходитесь по домам! Исполнитесь
стремления вновь пережить то чудо, которое вам дано было наблюдать сегодня,
и вы увидите, что осознание снизойдет на вас подобно озарению!
Этим он, похоже, успокоил собравшихся. Тихо перешептываясь, они
покинули зал.
-- Чего они хотели? -- спросил Джеймс, когда они с Резерфордом выходили
из своего ряда.
-- Видеть Руссмоллера, нашего пророка.
Джеймс недоверчиво поглядел на него:
-- Здесь покоится его прах?
В глазах Резерфорда заплясали огоньки.
-- Прах! -- Он негромко рассмеялся. -- Руссмоллер жив. Да, он пребывает
здесь, у нас. Это чудо!
-- Но ведь ему должно быть много больше, ста лет!
-- Ровно сто пятьдесят шесть. Это верно. До такого возраста прежде не
доживал никто.
-- Да, но как...
-- Руссмоллер -- просвещенный! Ему известны не только формулы физики и
химии, но биологии и кибернетики. Он присягнул им, и они поныне живы в нем.
Это может звучать странно, но вместе с тем не выходит за рамки логики: в нем
продолжают жить все тайны естественных наук. И они переживут все стадии и
периоды тьмы, пока вновь не воссияет свет познания! Мы -- его ученики, и
цель всех наших устремлений -- духовно приблизиться к нему, чтобы вновь
народилось знание.
У Джеймса сильно забилось сердце.
-- Могу я увидеть Руссмоллера?
-- Наберись терпения на неделю. Нам не позволено тревожить его!
-- Но это важно!
-- На следующей неделе! -- отрезал Резерфорд. -- У тебя много времени,
прекрасного времени; ты напьешься из источника познания. А теперь пойдем, я
представлю тебя Максвеллу.
Максвелл -- так, оказывается, звали лектора -- пожал Джеймсу руку.
Выйдя из актового зала, они оказались в передней комнате. Остальные уже
разошлись. Максвелл снял очки, провел ладонью по глазам. Потом достал из
маленького футлярчика две контактные линзы и вставил их под веки. А затем
сорвал с головы парик из мягких, спутавшихся волос -- он был совершенно лыс,
если не считать двух прядок на темени.
-- Устал, -- вздохнул он. -- Необходима постоянная собранность. И