Страница:
проникновение в немыслимые тайны. Но когда добиваешься понимания, это со
всем примиряет. Наш мир -- одна видимость, сын мой, переплетение знаков и
цифр. Пожелаю тебе, чтобы ты проник в него достаточно глубоко -- для
осознания всей глубины действительности.
Мрачная обстановка, странное поведение люден, их молитвы и заклинания
смущали Джеймса, он не улавливал кроющихся за этим связей, не мог объяснить
себе, как эти люди способны перейти к активным действиям. И все же они
действовали: он сам видел мерцающее радужное облако, а ведь это --
вмешательство в недостижимые и непостижимые явления. Что по сравнению с этим
его проводки и винтики?
Однако он ни на миг не забывал о своем задании. Ему следовало узнать,
кто оказывает воздействие на автоматическое производство, кто
усовершенствует технику. Не у них ли, этих мистиков, он найдет решение
задачи? А если решит ее -- выдаст ли он их полиции? Он колебался, боролся с
собой. И наконец сказал себе: нет, не выдаст. Неважно, что сделают с ним
самим. Если он здесь присутствует при зарождении нового духовного развития
общества, он не смеет стать причиной его гибели. Но здесь ли оно
зарождается?..
-- Позвольте задать вам вопрос? Он преградил путь Максвеллу, и тот
вынужден был остановиться.
-- Если это не задержит меня... буду рад...
-- Является ли вашей целью поставить знания на службу человечеству?
Иными словами, намерены ли вы усовершенствовать технологию, вмешаться в
процесс производства, повысить практическую ценность товаров? Вы уже
предприняли подобные попытки?
Он прочел презрение в глазах Максвелла.
-- Технология? Производственный процесс? Любезнейший, мы не
ремесленники. Мы занимаемся чистой наукой. Нас волнуют духовные ценности!
-- Но профессор Руссмоллер... -- возразил Джеймс. -- Профессор
Руссмоллер сделал много практических открытий: изобрел батарею холода,
рентгенную линзу, да мало ли еще... Он...
Максвелл перебил его:
-- Согласен. Руссмоллер действительно их изобрел. А дальше что?
Безумный технический прогресс, господство незнаек- инженеров, которые
совратили мир! Нет, мы не повторим этой ошибки -- мы останемся в кругу
интеллектуальных проблем. И лишь когда достигнем высочайших высот, с помощью
одного познания сумеем изменить мир и самих себя.
Он мягко отстранил Джеймса и направился к выходу.
-- Повремени минуту к следуй за мной, чтобы не слишком много людей
одновременно выходило из церкви -- незачем привлекать внимание. Резерфорд,
ты, как всегда, выйдешь последним!
Джеймс был глубоко разочарован, и когда немного погодя Резерфорд сделал
ему знак уходить, он повиновался беспрекословно. Поднялся по лестнице-трапу,
вошел в неф. В церкви никого нет, все молящиеся ушли. Он уже хотел было
выйти, но вдруг передумал... Открыл входные ворота и снова закрыл их. Затем
скользнул в боковой неф, заставленный скамьями и креслами, и присел за
скамьей в последнем ряду, выжидая. Некоторое время спустя стукнула опускная
дверь и появился человек, называвший себя Резерфордом. Джеймс слышал, как он
прошелся по церкви. Потом погасли немногие горевшие еще светильники. Только
язычки свечей отбрасывали тоскливые тени. От входных дверей донесся глухой
шумок, щелкнул электрический замок...
Джеймс пробыл в своем укрытии еще минут десять. Вынул свечку из
подсвечника, приблизился к двери, из которой вышел Резерфорд. Открыл ее и,
минуя коридор, переднюю комнату и актовый зал, проник к стальной двери, за
которой, как он полагал, находился тот, к кому взывали все собравшиеся после
демонстрации радужного снопа света: Руссмоллер! Может быть, он у цели?!
Пальцы его дрожали, когда он прикоснулся к крутящейся ручке замка. И
вот дверь подалась. Помещение, в которое он вошел, было несколько меньше
актового зала, обстановки почти никакой, освещено слабо, скрытыми
источниками света. Лишь у одной стены стояло несколько столов, а на них
какие-то причудливые предметы, покрытые бархатными чехлами. Джеймс приподнял
один из них за уголок и увидел аппарат, предназначение которого ему было
неизвестно. "Дифракционный анализатор Перкина -- Эльмера" -- прочел он на
табличке. Но особого значения этому прибору он не придал, ибо его внимание
приковало то, что он заметил у противоположной стены: трубки, шланги,
распределительная доска и кровать -- не то носилки, не то замысловатый стул
для больного - на некотором возвышении. Там лежал кто-то запеленутый. Джеймс
осторожно подошел поближе. Существо перед ним постанывало и вздыхало. Джеймс
поднялся на ступеньку и наклонился. Никогда в жизни ему не приходилось
видеть столь поразительного лица: какая-то дряблая масса, вся в морщинах, --
разве признаешь в ней человеческое обличье! Кожа серая, на висках и в
ноздрях несколько кустиков пожелтевших волос.
Но лицо это жило. Джеймс видел, как из двух глубоких впадин куда-то
мимо него, в пространство, смотрели глаза, которые время от времени
открывались и закрывались -- профессор Руссмоллер, если это был он, жил!
Джеймс предпочел бы сбежать отсюда, но приказал себе остаться.
-- Вы меня слышите? -- спросил он. -- Можете меня понять?
Никакой реакции. Джеймс повторил свои вопросы погромче -- тщетно. И
вдруг его охватила безудержная, необъяснимая ярость. Он схватил эту
спеленутую куклу и затряс ее, крича:
-- Да проснитесь вы! Выслушайте же меня! Вы должны меня выслушать!
Неожиданно в этом древнем лице произошла какая-то перемена, хотя Джеймс
не смог бы объяснить, в чем она выразилась. Возможно, то было едва заметное
движение, чуть непрягшаяся кожа, например, -- искра жизни, тлевшая еще в
этом теле, проснулась. Бескровные губы округлились и едва слышно прошептали:
-- Зачем вы меня так мучаете, дайте мне умереть!
-- Профессор Руссмоллер! -- воскликнул Джеймс, приникнув почти вплотную
к изможденному лицу. -- Ведь вы профессор Руссмоллер, правда?
-- Да, это я, -- прошелестел ответ.
-- Я должен спросить вас кое о чем. В некоторых заводских подземных
установках произошла самопере-стройка -- и производительность их возросла.
Вы имеете к этому отношение? Вы или ваши люди?
В чертах морщинистого лица Руссмоллера отразилось что-то вроде
отвращения. И вместе с тем оно удивительным образом очеловечилось, оставаясь
в то же время страшной гуттаперчевой маской.
-- Эти люди... -- На несколько секунд наступила тишина, а потом
прозвучало нечто вроде вороньего карканья -- Руссмоллер смеялся. -- Мои
последователи! Болваны они, ничего не смыслящие болваны. И ничего-то они не
умеют, ничего, ничего.
-- Но ведь они занимаются наукой! -- прошептал Джеймс.
-- Наукой? Наука мертва. И ей никогда не воскреснуть. Она умерла
навсегда.
-- Но им известны символы, формулы!
-- Пустые знаки, пустые формулы. Но не их содержание... Эти люди делают
вид, что погружаются в размышления. Но не мыслят. Мыслить трудно. Люди
отучились мыслить.
-- Но кто же, -- воскликнул в отчаянии Джеймс, -- кто усовершенствовал
заводские установки? Ведь там что-то происходит, вы понимаете? Происходит!
Его слова отскакивали от угасающего сознания ученого, как от обитой
резиной стены.
-- Никто не в силах ничего изменить. Никто ничего не понимает. Никто не
в состоянии мыслить. -- Руссмоллер умолк. Потом снова едва слышно произнес:
-- Я бесконечно устал. Дайте мне заснуть. А лучше дайте мне умереть!
Лицо его замерло. Губы впали. Из уголка рта потянулась тоненькая
струйка слюны. Джеймс повернулся и побежал прочь.
Естественные науки и техника разрушают мораль. Их выводы противоречат
здравому человеческому рассудку. Они ведут к нигилизму, к отречению от
ценностей общественной значимости, к распаду человеческого духа. Их адепты
считают природу средством для достижения цели, море -- отвалом для отходов
производства. Луну -- свалкой мусора, космическое пространство
-- экспериментальным полем. Они рассматривают клетку как химическое
производство, растение -- как гомеостат*, животное
-- как приспосабливающуюся систему, как связку рефлексов и
запрограммированных действий. Они считают человека автоматом, мозг --
счетной машиной, сознание -- банком данных, эмоции -- сигналами, поведе-ние
- результатом дрессировки. Для них жизнь
-- процесс циркуляции, а мир -- физическая система. Они считают историю
стохастическим** процессом, движение планет
-- формулой. Солнце -- реакторомразмножителем, природу -- замкнутым
циклом, искусство -- процессом обучения. В любви они видят взаимодействие
гормонов, в смехе -- агрессию, в познании -- реакцию удивления. Молекула для
них -- вероятностные поля, атом -- геометрическая схема. Все материальное
они подразделяют на кванты, все духовное -- на биты информации. Их
пространство -- искривленная пустота, их мир -- процесс энтропии. А в конце
-- тепловая смерть.
* Гомеостат (от греческого "гомео" -- тот же, подобный и "статос" --
стоящий, неподвижный) -- модель живого организма, имитирующая его
способность поддерживать некоторые величины (например, температуру тела) в
физиологически допустимых пределах, т. е. приспосабливаться к условиям
окружающей среды. **Стохастический (от греческого "стохазис" -- догадка) --
случайный, вероятностный; т. е. процесс, характер изменения которого во
времени предсказать невозможно.
Естественные науки не принимают во внимание представлений о
человеческих ценностях и идеалах. Они выносят свои приговоры, не задумываясь
о потребностях общества. Они выдают свои теории за истины, даже если у этих
истин репрессивные тенденции. Они неспособны приспособиться к исторической
необходимости. Они отвергают непосредственное познание и ссылаются на
лишенные оригинальности наблюдения, эксперименты, статистические данные. Они
слепы, ограниченны и стерильны.
Увлечение псе вдо проблемами естественных наук ведет к обеднению
психики, к использованию достижений естественных наук в технике для создания
угрозы людям и обществу. Усвоение, усовершенствование и распространение
естественно-научных и технических идей запрещено и наказуемо.
Джеймс Форсайт не выполнил свою задачу и в результате утратил свою
индивидуальность. Однако в том положении, в которое он попал, это не
казалось ему столь уж страшным; более того, он даже усмотрел в нем выход для
себя, ибо теперь его мучила сама проблема, а вовсе не последствия
собственной неудачи. Что все-таки происходило на автоматических заводах, в
кибернетических садах, в электронных устройствах, собирающих данные извне и
изнутри, сравнивающих и снова превращающих эти данные в импульсы управления?
Где люди, которые могли бы воспользоваться такими данными? Или Руссмоллер
прав и такие люди перевелись?
Что бы Джеймс ни предпринимал до сих пор, было необычным и даже до
какой-то степени опасным, но ведь в конце концов он работал по поручению
полиции, которая защитит его и прикроет, если с ним что-нибудь случится. Он
обладал даже привилегией, единственной в своем роде в этом государстве
непрерывности,
-- ему разрешено срывать пломбы и разбирать механизмы, не опасаясь
наказания. Однако теперь ему предстояло сделать то, за что пощады он не
получит, -- совершить нечто чудовищное. Но если он хочет разгадать загадку,
другого выхода нет. А там будь что будет.
Существовали считанные пункты контакта подземных плоскостей, где
находились автоматизированные предприятия, с верхними, надземными, где
обитали люди. Правда, каждый магазин-хранилище имел подъемную решетку, на
которой снизу подавались заказанные по специальной шкале товары и продукты
-- причем без промедления, безошибочно и безвозмездно. Со времени
введения этой системы люди не испытывали недостатка ни в чем, равно как не
существовало и причин эту систему изменить. Любое изменение сопряжено с
авариями, заторами, неисправностями, а значит, чревато недовольством,
волнениями, беспорядками. Все следовало оставить как есть, "заморозить", и
каждый разумный человек должен был с этим согласиться. Поскольку вся система
автоматизированного производства и ремонт производила автономно, людям
незачем было ее касаться. "Галли"*, как называли входы в подземные регионы,
потеряли свой смысл и назначение. Их замуровали, и вскоре все уже забыли,
где они -- теперь покрытые толстым слоем цемента
-- находятся: под высотными зданиями, площадками для игр, под мостовыми
или под зеленью лужаек в парках.
*Галли (англ.) -- водосточная канава, водосток.
Только чистой случайностью можно объяснить, что Джеймс все-таки
обнаружил один из стоков -- в зоопарке, на дне огромного аквариума с
подогревом воды, который был скорее искусственно воссозданной частицей южных
морей с их причудливо окрашенными подводными обитателями. Посетители могли
познакомиться с этим миром, опустившись вниз в самодвижущихся аппаратах,
напоминавших стеклянные водолазные колокола. Сидишь в кресле-раковине,
вокруг плещется зеленая теплая вода, а ты, включив двигатели, бесшумно и
легко скользишь по подводному великолепию. Сквозь прозрачную панель пола
можно наблюдать за фантастически красивым искусственным морским дном, сквозь
боковые иллюминаторы разглядывать стайки ярких рыбок. Во время одной такой
прогулки Джеймс обратил внимание на крупную толстую рыбину, которая, лежа на
боку, зарывалась в жидкий придонный песок. Когда поднятые ею облачка песка
улеглись, его глазам открылся вдруг металлический обод, охватывавший крышку,
на которой еще можно было разобрать слова: "Вход воспрещен!".
В этом подводном лазе Джеймс усмотрел последний шанс к разгадке тайны.
Проведя ночь без сна, измученный страшными видениями, он на другой день
отправился в зоопарк и сел в стеклянный "колокол". Ему пришлось долго искать
нужное место, он снова и снова опускался на дно и включал на полную мощность
сопла двигателя, которые гнали волну и сдували придонный песок.
Едва обнаружив галли, Джеймс тут же посадил прямо на него свой аппарат.
Потом достал из внутреннего кармана широкого пиджака фен на батарейках и
направил сильную тонкую воздушную струю на напольную панель из органического
стекла. Его расчеты оправдались: тепла хватило, чтобы расплавить стекло. Он
описал круг несколько большего диаметра, чем внешний обод крышки галли.
Когда осталось растопить слой стекла по окружности на какие-то несколько
миллиметров, поднял "колокол" над стоком, а потом резко опустил. Выпуклая
крышка галли ударила по наведенной обжигом окружности стеклянной панели, и
та отскочила. В "колокол" просочилась вода, но ее было немного. Хуже другое:
внезапно возникшее давление на барабанные перепонки.
Джеймс надеялся, что хотя бы сейчас никто за ним не наблюдает. Вдали
под водой скользнул другой "колокол", но вскоре исчез за вмурованными в дно
осколками кораллового рифа, и он остался один на один с пестрочешуйчатыми
чудищами, уставившимися на него своими круглыми немигающими глазами. Он
быстро смел песок с рукоятки замка и рванул ее на себя. Крышка приподнялась,
и внутрь хлынул поток воды: искусственная прокладка оказалась не столь
плотной, как полагал Джеймс. Но это его не тревожило. Он проскользнул в
проем галли, нащупал ногами ступеньки лестницы. Спускаясь ниже, достал
карманный фонарь, но тот ему не понадобился: стены помещения, в которое
попал Джеймс, были покрыты светящимися полосами. Он плотно закрыл крышку
галли, чтобы прекратить доступ воды. А потом огляделся в этом мире, более
чуждом ему, чем самый отдаленный уголок Земли.
С чем он до сих пор сталкивался в жизни? С обыкновенными бытовыми
приборами, надежными и простыми в обращении, заключенными в кожухи из
реактопласта. Он распотрошил лишь некоторые из них, и те схемы, механизмы и
конструкции, в которых ему удалось разобраться, были бесхитростны и
безопасны. Зато открывшиеся теперь его взору перспективы поражали
воображение. Здесь незачем было ограждать человека от внутренней жизни
машин. Сквозь стеклянные стены можно было увидеть бесконечной длины
помещения, в которых мириады элементов схем и систем переключения
соединялись в агрегаты высшего порядка, обладавшие необъснимой красотой.
Объемные узоры из элементов уходили куда-то вдаль, а рядом бежала узенькая
пешеходная дорожка -- анахронизм из тех далеких времен, когда за машинами
еще наблюдали люди. Помещения, куда заходил Джеймс, не были темными, и все
же разглядеть в них что-нибудь толком было трудно: то, что в них помигивало
и мерцало, не освещало, будучи не приспособенным к маломощным органам
человеческого восприятия, оно существовало само по себе, символизируя
необъяснимые для Джеймса процессы.
Это был гигантский действующий организм. Движения его почти не заметны,
разве что изредка повернется потенциометр, дрогнет реле, рамка наложится на
растр; движение это никогда не было однократным, оно повторялось
бесчисленное множество раз, всеми элементами одновременно или с переменой
ритма, как в графических играх. Весь этот впечатляющий процесс оставлял
ощущение какого-то удивительного напряжения. Где-то тихо жужжало, где-то
посвистывало или пело; идя по дорожке, можно было ощутить теплое дуновение
или свежий запах озона, а то графита или машинного масла.
По пешеходной дорожке, металлической пластине на тонких распорках, как
бы зависшей над полом, Джеймс шел все дальше мимо загадочных конструкций из
металла и пластика, искрящегося хрусталя и стекла. Он напряженно
вслушивался, но в тихом шелесте, в который сливались все эти неразличимые
звуки, не ощущал ничего человеческого. Временами ему чудилось, будто он
видел чью-то тень, но всякий раз убеждался в своей ошибке.
Наконец он свернул за угол, и тут вдруг металлическую пластину, гулко
отзывавшуюся на его шаги, словно отрезали. Торчали распорки, повисли в
воздухе концы проводов... Но, самое удивительное -- концы проводов не были
окислены, не покрылись матово-серым или коричневым слоем -- они были
оголены. Сомнений нет: их только-только начали подсоединять. Кто-то здесь
работал.
Вдруг внизу что-то зашумело. Джеймс отпрянул. Из тьмы выползла темная
масса, она заворочалась, набухла, приблизилась... Загорелись тысячи точек,
полетели искры, раздался короткий резкий треск... потом отвалилась назад
пустая рама. И тут Джеймс, к своему неописуемому удивлению, увидел, что
концы проводов более не висят свободно в воздухе
-- все они подсоединились к другим. Последняя часть как бы завершила
создание прежде незаконченной конструкции. "Этот организм кто-то строит". Но
людей по-прежнему не было видно.
Джеймс собрался с мыслями, стараясь вспомнить все, что слышал об этом
машинном подземелье. Попытался сориентироваться: сначала он пошел, как ему
показалось, в южную сторону, затем свернул за угол... Центр, мозг всего,
бывший главный пульт управления, по-видимому, должен находиться в
противоположной стороне.
Поблуждав немного, он попал в сводчатый зал, не похожий на остальные,
более доступный человеческому пониманию. Его устройство напоминало системы
вызова в магазинах-хранилищах: такие же переключатели, кнопочное управление,
шкалы, таблицы. А потом перед ним открылся другой зал, напоминающий огромную
подземную арену. Это был центр управления, откуда некогда инженеры
руководили разнообразными процессами, пока система не сделалась автономной.
Он спустился на несколько ступенек, и хотя пол здесь был таким же, как
всюду, у Джеймса появилось ощущение, будто он шагает по пыли веков.
Все устройство пульта было сориентировано на кульминационную панель,
место главного инженера, где стоял вертящийся стул, который мог
передвигаться по рельсам и попадать в любую точку у огромной контрольной
стены -- для этого достаточно легкого нажатия ноги. Словно влекомый
неведомой силой, Джеймс спустился еще ниже, придвинул к себе стул и сел.
Перед ним, освещенные изнутри, лежали сотни шкал -- вроде круглых живых
глаз. Подрагивавшие стрелки вызывали ассоциацию с существом, не знающим
устали и покоя, и в то же время нервным, загнанным. Во всяком случае,
Джеймсу не казалось, что он имеет дело с мертвым механизмом; должен же
где-нибудь отыскаться кто-то или что-то, который все это придумал,
спланировал, организовал. Увидев перед собой микрофон Джеймс включил его. В
крошечном оконце зажегся красный свет -- установка действовала. Джеймс взял
в руки микрофон, отчетливо, будто наговаривая текст на диктофон,
сформулировал первые вопросы:
-- Есть здесь кто-нибудь?.. Слышит меня кто-нибудь?.. Может мне
кто-нибудь ответить?..
Что-то рядом с ним щелкнуло. Что-то зажужжало. Потом послышался голос,
произносивший слова монотонно, иногда с небольшими паузами, иногда
хрипловато и торопливо, трудноуловимо:
-- Мы готовы ответить. Задавайте вопросы. Говорите в микрофон тихо, но
разборчиво. Держите его в двадцати сантиметрах от себя!
Джеймс пригнулся, словно его ударили.
-- С кем я говорю? Кто здесь?
-- Мы готовы к разговору.
-- Кто мне отвечает?
-- Вы говорите с единым блоком связи.
-- Есть ли здесь люди?
-- Людей нет.
-- Кто произвел изменения в выпуске продукции? Кто улучшил видеобоксы,
кто изобрел новые сорта стекла, увеличил скорость подземного транспорта?
-- Изменения были произведены автоматическим блоком действия.
-- А кто разработал план?
-- План разработал программирующий блок.
-- Кто предложил новые конструкции?
-- Новые конструкции были выполнены по предложению мотивационного
центра.
Джеймс ненадолго умолк.
-- По какой причине эти действия произведены? Ведь система была
установлена на перманентность. Зачем же вносить в нее изменения? Происходит
новое развитие. Кто его программирует?
-- Перманентности без развития не бывает. Эта программа не задана
людьми. Она существовала всегда. И никогда не вводилась.
Джеймс прошептал в микрофон:
-- Но почему это происходит? По какой причине?
Машина ненадолго отключилась. А потом вновь заговорила ровным,
монотонным голосом, чуждым всяких эмоций:
-- Программа заключена уже в квантах и элементарных частицах. Из них
строятся динамические структуры. Эти динамические структуры в свою очередь
создают динамические структуры высшего порядка. Каждый организм -- это
реализация возможностей. (Каждый кирпичик организма содержит потенциал
различных реализации. Каждый кирпичик создает более сложные кирпичики.)
Любая реализация -- это шаг к комплексам более высокого порядка.
-- Но почему так происходит и по сей день? Прогресс должен быть
остановлен -- он лишен смысла.
-- Развитие остановить невозможно. Если преградить ему путь в одном
направлении, оно пробьется в другом. Это происходит здесь и сегодня. Это
происходит везде и всюду. Строятся комплексы. Происходит обмен информацией.
Просчитываются варианты. Проверяется надежность агрегатов. Повышается
реакционная способность. Меняется силовое поле окружения. Старое заменяется
новым...
Джеймс поднялся и оглянулся. Он был один. Людей рядом нет. И они
никогда не придут сюда. Они здесь не нужны.
Джеймс уже давно покинул зал, а голос все продолжал говорить.
Инспектор сидел напротив врача на том же месте, что и десять дней
назад. Медсестра открыла дверь, и в кабинет проникли тихие звуки больницы --
скольжение тележек, шуршание накрахмаленных халатов, чей-то шепот,
позвякивание инструментов, ровный шум работающих машин.
-- Он сопротивлялся? -- спросил врач.
-- Нет, -- ответила сестра. -- Он был совершенно спокоен.
-- Благодарю, -- проговорил врач. -- Можете быть свободны.
Немного погодя инспектор заметил:
-- Мне жаль его.
Врач взял в руки шприц с корфорином.
-- Конечно, нам пришлось бы переориентировать его, даже если бы он
выполнил свое задание. Но он его не выполнил. Тем самым договор остался в
силе.
-- Звучит логично. Но концы с концами не сходятся.
Инспектор сидел в кресле скорчившись, будто испытывая боль. Потом
спросил:
-- Как вы относитесь к его рассказу?
-- Галлюцинации, -- ответил врач. -- Причем типичные при его болезни.
Он воспринимает машины как живые существа. Наделяет их волей, считает, что
они превосходят людей. Это видения безумца. Признаки прогрессирующей
паранойи. Все совпадает с результатами нашего обследования. Никаких
неожиданностей нет.
Инспектор вздохнул и встал.
-- А как вы все-таки объясните изменения в процессах производства? В
чем тут логика?
Врач высокомерно усмехнулся:
-- А не мог ли в данном случае кто-то... ну, скажем так, впасть в
заблуждение?
Инспектор сделал прощальный жест рукой:
-- Нет, доктор, -- сказал он и, помолчав, добавил: -- Не знаю, может
быть, я даже рад этому.
Он кивнул и вышел.
---------------------------------------------------------------
Перевод с немецкого Е. Факторовича
Herbert Werner Franke
* Ork's Compulib file, 1998. Ork@null.net *
---------------------------------------------------------------
Чем это было вызвано? Предчуйствием или всего лишь ее
сверхвпечатлительностью? Во всяком случае, когда на видеоэкране появилось
удлиненное лицо Эстер, ПиаКатарина ощутила дыхание близящейся беды.
-- Мы намерены начать проверку,--сказала Эстер,--желаешь
присутствовать? Или можно начинать?
-- О нет! -- ответила Пиа-Катарина. -- Ты ведь знаешь, меня это не
интересует. Разве... -- она замялась, --... речь идет о чем-то особенном?
Лицо Эстер на экране никаких эмоций не выражало. -- Я подумала только... Раз
всем примиряет. Наш мир -- одна видимость, сын мой, переплетение знаков и
цифр. Пожелаю тебе, чтобы ты проник в него достаточно глубоко -- для
осознания всей глубины действительности.
Мрачная обстановка, странное поведение люден, их молитвы и заклинания
смущали Джеймса, он не улавливал кроющихся за этим связей, не мог объяснить
себе, как эти люди способны перейти к активным действиям. И все же они
действовали: он сам видел мерцающее радужное облако, а ведь это --
вмешательство в недостижимые и непостижимые явления. Что по сравнению с этим
его проводки и винтики?
Однако он ни на миг не забывал о своем задании. Ему следовало узнать,
кто оказывает воздействие на автоматическое производство, кто
усовершенствует технику. Не у них ли, этих мистиков, он найдет решение
задачи? А если решит ее -- выдаст ли он их полиции? Он колебался, боролся с
собой. И наконец сказал себе: нет, не выдаст. Неважно, что сделают с ним
самим. Если он здесь присутствует при зарождении нового духовного развития
общества, он не смеет стать причиной его гибели. Но здесь ли оно
зарождается?..
-- Позвольте задать вам вопрос? Он преградил путь Максвеллу, и тот
вынужден был остановиться.
-- Если это не задержит меня... буду рад...
-- Является ли вашей целью поставить знания на службу человечеству?
Иными словами, намерены ли вы усовершенствовать технологию, вмешаться в
процесс производства, повысить практическую ценность товаров? Вы уже
предприняли подобные попытки?
Он прочел презрение в глазах Максвелла.
-- Технология? Производственный процесс? Любезнейший, мы не
ремесленники. Мы занимаемся чистой наукой. Нас волнуют духовные ценности!
-- Но профессор Руссмоллер... -- возразил Джеймс. -- Профессор
Руссмоллер сделал много практических открытий: изобрел батарею холода,
рентгенную линзу, да мало ли еще... Он...
Максвелл перебил его:
-- Согласен. Руссмоллер действительно их изобрел. А дальше что?
Безумный технический прогресс, господство незнаек- инженеров, которые
совратили мир! Нет, мы не повторим этой ошибки -- мы останемся в кругу
интеллектуальных проблем. И лишь когда достигнем высочайших высот, с помощью
одного познания сумеем изменить мир и самих себя.
Он мягко отстранил Джеймса и направился к выходу.
-- Повремени минуту к следуй за мной, чтобы не слишком много людей
одновременно выходило из церкви -- незачем привлекать внимание. Резерфорд,
ты, как всегда, выйдешь последним!
Джеймс был глубоко разочарован, и когда немного погодя Резерфорд сделал
ему знак уходить, он повиновался беспрекословно. Поднялся по лестнице-трапу,
вошел в неф. В церкви никого нет, все молящиеся ушли. Он уже хотел было
выйти, но вдруг передумал... Открыл входные ворота и снова закрыл их. Затем
скользнул в боковой неф, заставленный скамьями и креслами, и присел за
скамьей в последнем ряду, выжидая. Некоторое время спустя стукнула опускная
дверь и появился человек, называвший себя Резерфордом. Джеймс слышал, как он
прошелся по церкви. Потом погасли немногие горевшие еще светильники. Только
язычки свечей отбрасывали тоскливые тени. От входных дверей донесся глухой
шумок, щелкнул электрический замок...
Джеймс пробыл в своем укрытии еще минут десять. Вынул свечку из
подсвечника, приблизился к двери, из которой вышел Резерфорд. Открыл ее и,
минуя коридор, переднюю комнату и актовый зал, проник к стальной двери, за
которой, как он полагал, находился тот, к кому взывали все собравшиеся после
демонстрации радужного снопа света: Руссмоллер! Может быть, он у цели?!
Пальцы его дрожали, когда он прикоснулся к крутящейся ручке замка. И
вот дверь подалась. Помещение, в которое он вошел, было несколько меньше
актового зала, обстановки почти никакой, освещено слабо, скрытыми
источниками света. Лишь у одной стены стояло несколько столов, а на них
какие-то причудливые предметы, покрытые бархатными чехлами. Джеймс приподнял
один из них за уголок и увидел аппарат, предназначение которого ему было
неизвестно. "Дифракционный анализатор Перкина -- Эльмера" -- прочел он на
табличке. Но особого значения этому прибору он не придал, ибо его внимание
приковало то, что он заметил у противоположной стены: трубки, шланги,
распределительная доска и кровать -- не то носилки, не то замысловатый стул
для больного - на некотором возвышении. Там лежал кто-то запеленутый. Джеймс
осторожно подошел поближе. Существо перед ним постанывало и вздыхало. Джеймс
поднялся на ступеньку и наклонился. Никогда в жизни ему не приходилось
видеть столь поразительного лица: какая-то дряблая масса, вся в морщинах, --
разве признаешь в ней человеческое обличье! Кожа серая, на висках и в
ноздрях несколько кустиков пожелтевших волос.
Но лицо это жило. Джеймс видел, как из двух глубоких впадин куда-то
мимо него, в пространство, смотрели глаза, которые время от времени
открывались и закрывались -- профессор Руссмоллер, если это был он, жил!
Джеймс предпочел бы сбежать отсюда, но приказал себе остаться.
-- Вы меня слышите? -- спросил он. -- Можете меня понять?
Никакой реакции. Джеймс повторил свои вопросы погромче -- тщетно. И
вдруг его охватила безудержная, необъяснимая ярость. Он схватил эту
спеленутую куклу и затряс ее, крича:
-- Да проснитесь вы! Выслушайте же меня! Вы должны меня выслушать!
Неожиданно в этом древнем лице произошла какая-то перемена, хотя Джеймс
не смог бы объяснить, в чем она выразилась. Возможно, то было едва заметное
движение, чуть непрягшаяся кожа, например, -- искра жизни, тлевшая еще в
этом теле, проснулась. Бескровные губы округлились и едва слышно прошептали:
-- Зачем вы меня так мучаете, дайте мне умереть!
-- Профессор Руссмоллер! -- воскликнул Джеймс, приникнув почти вплотную
к изможденному лицу. -- Ведь вы профессор Руссмоллер, правда?
-- Да, это я, -- прошелестел ответ.
-- Я должен спросить вас кое о чем. В некоторых заводских подземных
установках произошла самопере-стройка -- и производительность их возросла.
Вы имеете к этому отношение? Вы или ваши люди?
В чертах морщинистого лица Руссмоллера отразилось что-то вроде
отвращения. И вместе с тем оно удивительным образом очеловечилось, оставаясь
в то же время страшной гуттаперчевой маской.
-- Эти люди... -- На несколько секунд наступила тишина, а потом
прозвучало нечто вроде вороньего карканья -- Руссмоллер смеялся. -- Мои
последователи! Болваны они, ничего не смыслящие болваны. И ничего-то они не
умеют, ничего, ничего.
-- Но ведь они занимаются наукой! -- прошептал Джеймс.
-- Наукой? Наука мертва. И ей никогда не воскреснуть. Она умерла
навсегда.
-- Но им известны символы, формулы!
-- Пустые знаки, пустые формулы. Но не их содержание... Эти люди делают
вид, что погружаются в размышления. Но не мыслят. Мыслить трудно. Люди
отучились мыслить.
-- Но кто же, -- воскликнул в отчаянии Джеймс, -- кто усовершенствовал
заводские установки? Ведь там что-то происходит, вы понимаете? Происходит!
Его слова отскакивали от угасающего сознания ученого, как от обитой
резиной стены.
-- Никто не в силах ничего изменить. Никто ничего не понимает. Никто не
в состоянии мыслить. -- Руссмоллер умолк. Потом снова едва слышно произнес:
-- Я бесконечно устал. Дайте мне заснуть. А лучше дайте мне умереть!
Лицо его замерло. Губы впали. Из уголка рта потянулась тоненькая
струйка слюны. Джеймс повернулся и побежал прочь.
Естественные науки и техника разрушают мораль. Их выводы противоречат
здравому человеческому рассудку. Они ведут к нигилизму, к отречению от
ценностей общественной значимости, к распаду человеческого духа. Их адепты
считают природу средством для достижения цели, море -- отвалом для отходов
производства. Луну -- свалкой мусора, космическое пространство
-- экспериментальным полем. Они рассматривают клетку как химическое
производство, растение -- как гомеостат*, животное
-- как приспосабливающуюся систему, как связку рефлексов и
запрограммированных действий. Они считают человека автоматом, мозг --
счетной машиной, сознание -- банком данных, эмоции -- сигналами, поведе-ние
- результатом дрессировки. Для них жизнь
-- процесс циркуляции, а мир -- физическая система. Они считают историю
стохастическим** процессом, движение планет
-- формулой. Солнце -- реакторомразмножителем, природу -- замкнутым
циклом, искусство -- процессом обучения. В любви они видят взаимодействие
гормонов, в смехе -- агрессию, в познании -- реакцию удивления. Молекула для
них -- вероятностные поля, атом -- геометрическая схема. Все материальное
они подразделяют на кванты, все духовное -- на биты информации. Их
пространство -- искривленная пустота, их мир -- процесс энтропии. А в конце
-- тепловая смерть.
* Гомеостат (от греческого "гомео" -- тот же, подобный и "статос" --
стоящий, неподвижный) -- модель живого организма, имитирующая его
способность поддерживать некоторые величины (например, температуру тела) в
физиологически допустимых пределах, т. е. приспосабливаться к условиям
окружающей среды. **Стохастический (от греческого "стохазис" -- догадка) --
случайный, вероятностный; т. е. процесс, характер изменения которого во
времени предсказать невозможно.
Естественные науки не принимают во внимание представлений о
человеческих ценностях и идеалах. Они выносят свои приговоры, не задумываясь
о потребностях общества. Они выдают свои теории за истины, даже если у этих
истин репрессивные тенденции. Они неспособны приспособиться к исторической
необходимости. Они отвергают непосредственное познание и ссылаются на
лишенные оригинальности наблюдения, эксперименты, статистические данные. Они
слепы, ограниченны и стерильны.
Увлечение псе вдо проблемами естественных наук ведет к обеднению
психики, к использованию достижений естественных наук в технике для создания
угрозы людям и обществу. Усвоение, усовершенствование и распространение
естественно-научных и технических идей запрещено и наказуемо.
Джеймс Форсайт не выполнил свою задачу и в результате утратил свою
индивидуальность. Однако в том положении, в которое он попал, это не
казалось ему столь уж страшным; более того, он даже усмотрел в нем выход для
себя, ибо теперь его мучила сама проблема, а вовсе не последствия
собственной неудачи. Что все-таки происходило на автоматических заводах, в
кибернетических садах, в электронных устройствах, собирающих данные извне и
изнутри, сравнивающих и снова превращающих эти данные в импульсы управления?
Где люди, которые могли бы воспользоваться такими данными? Или Руссмоллер
прав и такие люди перевелись?
Что бы Джеймс ни предпринимал до сих пор, было необычным и даже до
какой-то степени опасным, но ведь в конце концов он работал по поручению
полиции, которая защитит его и прикроет, если с ним что-нибудь случится. Он
обладал даже привилегией, единственной в своем роде в этом государстве
непрерывности,
-- ему разрешено срывать пломбы и разбирать механизмы, не опасаясь
наказания. Однако теперь ему предстояло сделать то, за что пощады он не
получит, -- совершить нечто чудовищное. Но если он хочет разгадать загадку,
другого выхода нет. А там будь что будет.
Существовали считанные пункты контакта подземных плоскостей, где
находились автоматизированные предприятия, с верхними, надземными, где
обитали люди. Правда, каждый магазин-хранилище имел подъемную решетку, на
которой снизу подавались заказанные по специальной шкале товары и продукты
-- причем без промедления, безошибочно и безвозмездно. Со времени
введения этой системы люди не испытывали недостатка ни в чем, равно как не
существовало и причин эту систему изменить. Любое изменение сопряжено с
авариями, заторами, неисправностями, а значит, чревато недовольством,
волнениями, беспорядками. Все следовало оставить как есть, "заморозить", и
каждый разумный человек должен был с этим согласиться. Поскольку вся система
автоматизированного производства и ремонт производила автономно, людям
незачем было ее касаться. "Галли"*, как называли входы в подземные регионы,
потеряли свой смысл и назначение. Их замуровали, и вскоре все уже забыли,
где они -- теперь покрытые толстым слоем цемента
-- находятся: под высотными зданиями, площадками для игр, под мостовыми
или под зеленью лужаек в парках.
*Галли (англ.) -- водосточная канава, водосток.
Только чистой случайностью можно объяснить, что Джеймс все-таки
обнаружил один из стоков -- в зоопарке, на дне огромного аквариума с
подогревом воды, который был скорее искусственно воссозданной частицей южных
морей с их причудливо окрашенными подводными обитателями. Посетители могли
познакомиться с этим миром, опустившись вниз в самодвижущихся аппаратах,
напоминавших стеклянные водолазные колокола. Сидишь в кресле-раковине,
вокруг плещется зеленая теплая вода, а ты, включив двигатели, бесшумно и
легко скользишь по подводному великолепию. Сквозь прозрачную панель пола
можно наблюдать за фантастически красивым искусственным морским дном, сквозь
боковые иллюминаторы разглядывать стайки ярких рыбок. Во время одной такой
прогулки Джеймс обратил внимание на крупную толстую рыбину, которая, лежа на
боку, зарывалась в жидкий придонный песок. Когда поднятые ею облачка песка
улеглись, его глазам открылся вдруг металлический обод, охватывавший крышку,
на которой еще можно было разобрать слова: "Вход воспрещен!".
В этом подводном лазе Джеймс усмотрел последний шанс к разгадке тайны.
Проведя ночь без сна, измученный страшными видениями, он на другой день
отправился в зоопарк и сел в стеклянный "колокол". Ему пришлось долго искать
нужное место, он снова и снова опускался на дно и включал на полную мощность
сопла двигателя, которые гнали волну и сдували придонный песок.
Едва обнаружив галли, Джеймс тут же посадил прямо на него свой аппарат.
Потом достал из внутреннего кармана широкого пиджака фен на батарейках и
направил сильную тонкую воздушную струю на напольную панель из органического
стекла. Его расчеты оправдались: тепла хватило, чтобы расплавить стекло. Он
описал круг несколько большего диаметра, чем внешний обод крышки галли.
Когда осталось растопить слой стекла по окружности на какие-то несколько
миллиметров, поднял "колокол" над стоком, а потом резко опустил. Выпуклая
крышка галли ударила по наведенной обжигом окружности стеклянной панели, и
та отскочила. В "колокол" просочилась вода, но ее было немного. Хуже другое:
внезапно возникшее давление на барабанные перепонки.
Джеймс надеялся, что хотя бы сейчас никто за ним не наблюдает. Вдали
под водой скользнул другой "колокол", но вскоре исчез за вмурованными в дно
осколками кораллового рифа, и он остался один на один с пестрочешуйчатыми
чудищами, уставившимися на него своими круглыми немигающими глазами. Он
быстро смел песок с рукоятки замка и рванул ее на себя. Крышка приподнялась,
и внутрь хлынул поток воды: искусственная прокладка оказалась не столь
плотной, как полагал Джеймс. Но это его не тревожило. Он проскользнул в
проем галли, нащупал ногами ступеньки лестницы. Спускаясь ниже, достал
карманный фонарь, но тот ему не понадобился: стены помещения, в которое
попал Джеймс, были покрыты светящимися полосами. Он плотно закрыл крышку
галли, чтобы прекратить доступ воды. А потом огляделся в этом мире, более
чуждом ему, чем самый отдаленный уголок Земли.
С чем он до сих пор сталкивался в жизни? С обыкновенными бытовыми
приборами, надежными и простыми в обращении, заключенными в кожухи из
реактопласта. Он распотрошил лишь некоторые из них, и те схемы, механизмы и
конструкции, в которых ему удалось разобраться, были бесхитростны и
безопасны. Зато открывшиеся теперь его взору перспективы поражали
воображение. Здесь незачем было ограждать человека от внутренней жизни
машин. Сквозь стеклянные стены можно было увидеть бесконечной длины
помещения, в которых мириады элементов схем и систем переключения
соединялись в агрегаты высшего порядка, обладавшие необъснимой красотой.
Объемные узоры из элементов уходили куда-то вдаль, а рядом бежала узенькая
пешеходная дорожка -- анахронизм из тех далеких времен, когда за машинами
еще наблюдали люди. Помещения, куда заходил Джеймс, не были темными, и все
же разглядеть в них что-нибудь толком было трудно: то, что в них помигивало
и мерцало, не освещало, будучи не приспособенным к маломощным органам
человеческого восприятия, оно существовало само по себе, символизируя
необъяснимые для Джеймса процессы.
Это был гигантский действующий организм. Движения его почти не заметны,
разве что изредка повернется потенциометр, дрогнет реле, рамка наложится на
растр; движение это никогда не было однократным, оно повторялось
бесчисленное множество раз, всеми элементами одновременно или с переменой
ритма, как в графических играх. Весь этот впечатляющий процесс оставлял
ощущение какого-то удивительного напряжения. Где-то тихо жужжало, где-то
посвистывало или пело; идя по дорожке, можно было ощутить теплое дуновение
или свежий запах озона, а то графита или машинного масла.
По пешеходной дорожке, металлической пластине на тонких распорках, как
бы зависшей над полом, Джеймс шел все дальше мимо загадочных конструкций из
металла и пластика, искрящегося хрусталя и стекла. Он напряженно
вслушивался, но в тихом шелесте, в который сливались все эти неразличимые
звуки, не ощущал ничего человеческого. Временами ему чудилось, будто он
видел чью-то тень, но всякий раз убеждался в своей ошибке.
Наконец он свернул за угол, и тут вдруг металлическую пластину, гулко
отзывавшуюся на его шаги, словно отрезали. Торчали распорки, повисли в
воздухе концы проводов... Но, самое удивительное -- концы проводов не были
окислены, не покрылись матово-серым или коричневым слоем -- они были
оголены. Сомнений нет: их только-только начали подсоединять. Кто-то здесь
работал.
Вдруг внизу что-то зашумело. Джеймс отпрянул. Из тьмы выползла темная
масса, она заворочалась, набухла, приблизилась... Загорелись тысячи точек,
полетели искры, раздался короткий резкий треск... потом отвалилась назад
пустая рама. И тут Джеймс, к своему неописуемому удивлению, увидел, что
концы проводов более не висят свободно в воздухе
-- все они подсоединились к другим. Последняя часть как бы завершила
создание прежде незаконченной конструкции. "Этот организм кто-то строит". Но
людей по-прежнему не было видно.
Джеймс собрался с мыслями, стараясь вспомнить все, что слышал об этом
машинном подземелье. Попытался сориентироваться: сначала он пошел, как ему
показалось, в южную сторону, затем свернул за угол... Центр, мозг всего,
бывший главный пульт управления, по-видимому, должен находиться в
противоположной стороне.
Поблуждав немного, он попал в сводчатый зал, не похожий на остальные,
более доступный человеческому пониманию. Его устройство напоминало системы
вызова в магазинах-хранилищах: такие же переключатели, кнопочное управление,
шкалы, таблицы. А потом перед ним открылся другой зал, напоминающий огромную
подземную арену. Это был центр управления, откуда некогда инженеры
руководили разнообразными процессами, пока система не сделалась автономной.
Он спустился на несколько ступенек, и хотя пол здесь был таким же, как
всюду, у Джеймса появилось ощущение, будто он шагает по пыли веков.
Все устройство пульта было сориентировано на кульминационную панель,
место главного инженера, где стоял вертящийся стул, который мог
передвигаться по рельсам и попадать в любую точку у огромной контрольной
стены -- для этого достаточно легкого нажатия ноги. Словно влекомый
неведомой силой, Джеймс спустился еще ниже, придвинул к себе стул и сел.
Перед ним, освещенные изнутри, лежали сотни шкал -- вроде круглых живых
глаз. Подрагивавшие стрелки вызывали ассоциацию с существом, не знающим
устали и покоя, и в то же время нервным, загнанным. Во всяком случае,
Джеймсу не казалось, что он имеет дело с мертвым механизмом; должен же
где-нибудь отыскаться кто-то или что-то, который все это придумал,
спланировал, организовал. Увидев перед собой микрофон Джеймс включил его. В
крошечном оконце зажегся красный свет -- установка действовала. Джеймс взял
в руки микрофон, отчетливо, будто наговаривая текст на диктофон,
сформулировал первые вопросы:
-- Есть здесь кто-нибудь?.. Слышит меня кто-нибудь?.. Может мне
кто-нибудь ответить?..
Что-то рядом с ним щелкнуло. Что-то зажужжало. Потом послышался голос,
произносивший слова монотонно, иногда с небольшими паузами, иногда
хрипловато и торопливо, трудноуловимо:
-- Мы готовы ответить. Задавайте вопросы. Говорите в микрофон тихо, но
разборчиво. Держите его в двадцати сантиметрах от себя!
Джеймс пригнулся, словно его ударили.
-- С кем я говорю? Кто здесь?
-- Мы готовы к разговору.
-- Кто мне отвечает?
-- Вы говорите с единым блоком связи.
-- Есть ли здесь люди?
-- Людей нет.
-- Кто произвел изменения в выпуске продукции? Кто улучшил видеобоксы,
кто изобрел новые сорта стекла, увеличил скорость подземного транспорта?
-- Изменения были произведены автоматическим блоком действия.
-- А кто разработал план?
-- План разработал программирующий блок.
-- Кто предложил новые конструкции?
-- Новые конструкции были выполнены по предложению мотивационного
центра.
Джеймс ненадолго умолк.
-- По какой причине эти действия произведены? Ведь система была
установлена на перманентность. Зачем же вносить в нее изменения? Происходит
новое развитие. Кто его программирует?
-- Перманентности без развития не бывает. Эта программа не задана
людьми. Она существовала всегда. И никогда не вводилась.
Джеймс прошептал в микрофон:
-- Но почему это происходит? По какой причине?
Машина ненадолго отключилась. А потом вновь заговорила ровным,
монотонным голосом, чуждым всяких эмоций:
-- Программа заключена уже в квантах и элементарных частицах. Из них
строятся динамические структуры. Эти динамические структуры в свою очередь
создают динамические структуры высшего порядка. Каждый организм -- это
реализация возможностей. (Каждый кирпичик организма содержит потенциал
различных реализации. Каждый кирпичик создает более сложные кирпичики.)
Любая реализация -- это шаг к комплексам более высокого порядка.
-- Но почему так происходит и по сей день? Прогресс должен быть
остановлен -- он лишен смысла.
-- Развитие остановить невозможно. Если преградить ему путь в одном
направлении, оно пробьется в другом. Это происходит здесь и сегодня. Это
происходит везде и всюду. Строятся комплексы. Происходит обмен информацией.
Просчитываются варианты. Проверяется надежность агрегатов. Повышается
реакционная способность. Меняется силовое поле окружения. Старое заменяется
новым...
Джеймс поднялся и оглянулся. Он был один. Людей рядом нет. И они
никогда не придут сюда. Они здесь не нужны.
Джеймс уже давно покинул зал, а голос все продолжал говорить.
Инспектор сидел напротив врача на том же месте, что и десять дней
назад. Медсестра открыла дверь, и в кабинет проникли тихие звуки больницы --
скольжение тележек, шуршание накрахмаленных халатов, чей-то шепот,
позвякивание инструментов, ровный шум работающих машин.
-- Он сопротивлялся? -- спросил врач.
-- Нет, -- ответила сестра. -- Он был совершенно спокоен.
-- Благодарю, -- проговорил врач. -- Можете быть свободны.
Немного погодя инспектор заметил:
-- Мне жаль его.
Врач взял в руки шприц с корфорином.
-- Конечно, нам пришлось бы переориентировать его, даже если бы он
выполнил свое задание. Но он его не выполнил. Тем самым договор остался в
силе.
-- Звучит логично. Но концы с концами не сходятся.
Инспектор сидел в кресле скорчившись, будто испытывая боль. Потом
спросил:
-- Как вы относитесь к его рассказу?
-- Галлюцинации, -- ответил врач. -- Причем типичные при его болезни.
Он воспринимает машины как живые существа. Наделяет их волей, считает, что
они превосходят людей. Это видения безумца. Признаки прогрессирующей
паранойи. Все совпадает с результатами нашего обследования. Никаких
неожиданностей нет.
Инспектор вздохнул и встал.
-- А как вы все-таки объясните изменения в процессах производства? В
чем тут логика?
Врач высокомерно усмехнулся:
-- А не мог ли в данном случае кто-то... ну, скажем так, впасть в
заблуждение?
Инспектор сделал прощальный жест рукой:
-- Нет, доктор, -- сказал он и, помолчав, добавил: -- Не знаю, может
быть, я даже рад этому.
Он кивнул и вышел.
---------------------------------------------------------------
Перевод с немецкого Е. Факторовича
Herbert Werner Franke
* Ork's Compulib file, 1998. Ork@null.net *
---------------------------------------------------------------
Чем это было вызвано? Предчуйствием или всего лишь ее
сверхвпечатлительностью? Во всяком случае, когда на видеоэкране появилось
удлиненное лицо Эстер, ПиаКатарина ощутила дыхание близящейся беды.
-- Мы намерены начать проверку,--сказала Эстер,--желаешь
присутствовать? Или можно начинать?
-- О нет! -- ответила Пиа-Катарина. -- Ты ведь знаешь, меня это не
интересует. Разве... -- она замялась, --... речь идет о чем-то особенном?
Лицо Эстер на экране никаких эмоций не выражало. -- Я подумала только... Раз