Френч Никки. Голоса в темноте

   Я задыхалась, дрожала, покрывалась потом. Удары сердца отдавались в ушах. Но я изо всех сил старалась успокоиться и заставить себя думать. Что можно предпринять? Спрятаться в темноте. Он решит, что я убежала и выскочит вдогонку. А если просто включит свет и сразу меня обнаружит? Найти какое-нибудь оружие, ждать у двери и ударить его, как только он войдет. Соблазнительная мысль. Даже если я не причиню ему никакого вреда, а так наверняка и случится. Завораживала возможность дать ему по голове, этого я желала больше всего. Содрать с его костей мясо.
   Нет. Самая надежная возможность — ускользнуть через эту дверь, пока его нет. Но я даже не знала, заперта она или нет. Я стала ощупывать пол в поисках какого-нибудь орудия, чтобы подцепить и приоткрыть створку. Попадались одни бесполезные деревяшки. И вдруг — полоска металла. Если использовать ее, как крюк, можно потянуть дверь на себя. А если она закрыта на щеколду с другой стороны, просунуть в щель и поднять запор. Я подошла вплотную к двери и нащупала щель. И уже готовилась вставить в нее свое орудие, как услышала звук. Затаила дыхание и прислушалась.
   Никаких сомнений: грохот двери, затем шаги. Я чуть не рухнула на пол в слезах.
   Нельзя было оставаться и мериться с ним силами. Я пересекла на цыпочках комнату и ступила в страшную темноту. Если это просто-напросто тупиковая кладовая, я попалась, точно зверь в капкан. Я бросилась бежать по проходу, который показался мне коридором. С обеих сторон открывались дверные проемы. Вперед, вперед! Выиграть для себя как можно больше времени. Пусть поищет везде. Но вот впереди показалась стена и по двери с каждой стороны. Я заглянула в левую — одна чернота. В правую — и увидела свет сквозь окно в стене. За мной где-то далеко в темноте раздался крик, хлопнула дверь, послышались шаги. Так бывает в кошмаре: со всех ног удираешь от погони, но земля размякла, словно суп, и ты никуда не двигаешься. Я положилась на примитивную, инстинктивную область мозга — пусть решает, как спасаться. Поняла только, что схватила какой-то предмет, затем послышался звон разбиваемого стекла, и я бросилась в просвет, который оказался слишком узким. Но я продолжала продираться вперед. Все тело обожгло болью, по коже что-то текло. Снова стук. Позади. И крик.
   Я бежала по ступеням. И ощущала ветер. Воздух. Где-то рядом был внешний мир. Сверкнули огоньки. Я бросилась к ним. Неслась как во сне, не различая предметов. Бежала, потому что стоило остановиться, и мне конец. Ноги в носках подворачивались и спотыкались на твердом полу. Камешки и острый мусор кололи ступни. Я двигалась наугад. Толком ничего не видела. Глаза за дни, проведенные в темноте, отвыкли от света, и он слепил, как луч сквозь замерзшее стекло. Даже без обуви я ступала слишком громко. «Не останавливайся. Не думай о боли. Беги!»
   В подсознании я понимала: надо искать нечто движущееся — машину, человека. Только бы не оказаться в пустынном месте. Надо выходить к людям! Но я не могла бежать и одновременно сосредоточиться. Останавливаться нельзя! А потом — свет в окне. И улица с домами. Некоторые заколочены досками. У других на дверях и окнах толстые металлические решетки. Но в одном горел свет. Вот он — момент прозрения. Я хотела подбежать к двери, кричать и колотить кулаками. Но испугалась, что, если стану буянить, жильцы просто прибавят громкость в телевизоре, а он подойдет и снова отведет меня назад.
   Сходя с ума, я просто нажала на кнопку звонка и услышала, как он брякнул внутри. Ответьте! Ответьте! Ответьте! Наконец я различила шаги, но такие медленные, тихие, шаркающие. Пошло не меньше миллиона лет, прежде чем дверь отворилась. Я навалилась на створку и рухнула в проем.
   — Пожалуйста, полицию.
   И, уже лежа на полу и царапая пальцами чей-то линолеум, я поняла, как трудно разобрать мои слова.

Часть вторая

   — Хотите, чтобы я сделала официальное заявление?
   — Позже, — ответил он. — А пока просто поговорим.
   Сначала я не могла как следует разглядеть его. Он был только силуэтом на фоне окна в больничной палате. Мое зрение не выносило света, и мне приходилось отворачиваться. Но когда он подошел ближе к кровати, я различила черты его лица, короткие каштановые волосы и темные глаза. Он был инспектором Джеком Кроссом. Человеком, на которого я теперь могла перевалить все. Но сначала требовалось очень многое объяснить.
   — Я уже с кем-то говорила. С женщиной в форме. Джексон.
   — Джекмен. Я знаю. Однако хочу выслушать вас сам. Что вы запомнили в первую очередь?
   Вот так я и рассказывала свою историю: он задавал вопросы, а я пыталась на них ответить. Прошел час. Инспектор замолчал, а я поняла, что сказала все, что могла. Пауза длилась несколько минут. Он не улыбался, даже не смотрел в мою сторону. Одно выражение лица сменяло другое: смущение, разочарование, глубокая задумчивость. Он потер глаза.
   — Еще два момента, — наконец произнес он. — Последнее, что вы запомнили? Себя на работе? Или дома?
   — Извините. Все очень смутно, — ответила я. — Помню себя на работе. Какие-то кусочки квартиры. Но точно сказать не могу.
   — Значит, вы не помните, чтобы встречались с этим человеком?
   — Нет.
   Инспектор вынул из бокового кармана маленькую записную книжку и ручку.
   — Перечислите те, другие, имена.
   — Келли, Кэт, Фрэн, Гейл, Лорен.
   Он записывал, пока я говорила.
   — Что вы помните о них? Вторые имена? Фамилии? Где он с ними познакомился? Что с ними сделал?
   — Я вам сказала все.
   Инспектор захлопнул книжку, вздохнул и встал.
   — Подождем, — проговорил он и ушел.
   Я уже успела привыкнуть к темпу больничной жизни — ее неспешному течению с продолжительными паузами — и удивилась, когда меньше чем через пять минут инспектор вернулся с человеком старше себя, в безукоризненном костюме в тонкую полоску. Из нагрудного кармана выглядывал белый платок. Он взял табличку со спинки кровати с таким видом, словно это было что-то надоедливое. Не спросил, как я себя чувствую. А посмотрел в мою сторону, будто о меня споткнулся.
   — Это доктор Ричард Бернз, — объяснил полицейский инспектор Кросс. — Он занимается вами. Мы собираемся перевести вас в отдельную палату. С телевизором.
   Доктор Бернз повесил на место табличку и снял очки.
   — Мисс Девероу, нам придется с вами серьезно повозиться, — объявил он.

* * *

   Студеный воздух ударил в лицо так, будто я получила пощечину. Я вздохнула и увидела, как пошел парок изо рта. Холодный свет резанул по глазам.
   — Все в порядке, — успокоил меня инспектор Кросс. — Если хотите, можете вернуться в машину.
   — Ничего, мне нравится, — ответила я и вздохнула полной грудью. Абсолютно синее небо, ни облачка, только отмытый до блеска солнечный диск, который не посылал тепла. Все сверкало. В этот морозный день грязнуля старина Лондон выглядел великолепно.
   Мы стояли на улице перед рядом домов. Некоторые забиты досками, на других — металлические решетки на окнах и дверях. В маленьких садиках заросли кустов и всякий хлам.
   — Это здесь?
   — Номер сорок два. — Кросс показал на противоположную сторону улицы. — Вот сюда вы постучались и до полусмерти напугали Тони Рассела. Это-то вы по крайней мере помните?
   — Как в тумане, — призналась я. — Я панически боялась, что он гонится за мной по пятам. Бежала наобум — только бы оторваться.
   Я посмотрела на дом. Он казался таким же покинутым, как все остальные на улице. Кросс склонился над дверцей машины и достал из салона теплую куртку. На мне был странный набор вещей с чужого плеча, которые нашлись в больнице. Я старалась не думать о женщинах, которые носили их до меня. Кросс вел себя приветливо и раскованно. Словно мы с ним направлялись в паб.
   — Надеюсь, вы сумеете пройти по своему следу? — спросил он. — С какой стороны вы прибежали?
   Это не вызвало трудностей. Я показала в конец улицы, противоположный тому, откуда мы шли.
   — Что ж, в этом есть смысл. Давайте прогуляемся.
   Мы направились дальше.
   — А этот человек, — начала я. — Из номера сорок два...
   — Рассел, — подсказал инспектор. — Тони Рассел.
   — Он его не видел?
   — Старина Тони Рассел — никудышный свидетель, — хмыкнул Кросс. — Слава Богу, захлопнул дверь, запер на замок и набрал 999.
   В конце улицы я ожидала увидеть новый ряд домов, но мы оказались у угла огромного заброшенного строения. Стекла в окнах выбиты, двери заколочены досками. Прямо перед нами располагались два арочных прохода, дальше были другие.
   — Что это?
   — Владение Браунинга, — объяснил Кросс.
   — Здесь кто-нибудь живет?
   — Оно подлежит сносу уже двадцать лет.
   — Почему?
   — Потому что это абсолютный гадючник.
   — Скорее всего меня здесь и держали.
   — Вы это помните?
   — Я прибежала с этой стороны. Должно быть, выскочила из какого-нибудь арочного прохода. Значит, была внутри.
   — Это точно?
   — Кажется.
   — А откуда именно?
   Я перешла через дорогу и так сильно вглядывалась в дом, что заломило в глазах.
   — Они все одинаковые. Тогда было темно, а я бежала сломя голову. Извините. До этого у меня несколько дней на голове был мешок. Так что я почти галлюцинировала. Вот в каком я была состоянии.
   Кросс тяжело вздохнул. Он был явно разочарован.
   — Давайте попытаемся сократить варианты, — предложил Кросс.
   Мы прохаживались вдоль улицы, заворачивали через арочные проходы во дворики. Я уже начинала понимать замысел архитектора, который проектировал это место. Оно напоминало итальянскую деревню: пьяццы, открытые пространства, чтобы люди могли прогуливаться и разговаривать. Множество всяких проходов, которые позволяли попадать из одной части в другую. Кросс заметил, что они очень удобны, чтобы прятаться, подстреливать людей, обманывать и убегать. Он показал место, где в бадье однажды было найдено тело.
   Я совсем погрустнела: все дворики, аркады и террасы были на одно лицо. А теперь, днем, казалось, что я их вообще никогда не видела. Кросс не терял терпения. Ждал. Засунул руки в карманы. Изо рта у него вился парок. Теперь он спрашивал не о направлении, а о времени. Не запомнила ли я, сколько минут потребовалось, чтобы добраться до дома Тони Рассела. Я попыталась вспомнить. И не сумела. Кросс не оставлял попыток. Пять? Я не знала. Больше? Меньше? Ни малейшего представления. Я все время бежала? Да. Изо всех сил? Конечно. Ведь я думала, что он гнался за мной по пятам. Насколько далеко я могла убежать на такой скорости? Я не знала. Сколько времени это длилось? Несколько минут? Я не могла ответить. Ситуация была необычной. Я спасала жизнь.
   Стало холодать, небо посерело.
   — Я ничем не сумела помочь, — расстроилась я.
   Кросс казался рассеянным и едва ли меня услышал.
   — Что? — переспросил он.
   — Хотела показать себя с лучшей стороны.
   — Еще успеете, — отозвался он.

* * *

   Во время короткой дороги обратно в больницу Джек Кросс почти не говорил. Он смотрел в окно. И бросил несколько дежурных фраз водителю.
   — Вы собираетесь обыскать домовладение? — спросила я.
   — Не представляю, с чего начинать, — ответил инспектор. — Там больше тысячи пустующих квартир.
   — Мне кажется, я находилась под землей. Возможно, в цокольном этаже или по крайней мере на первом.
   — Мисс Девероу, домовладение Браунинга занимает четверть квадратной мили. Может, даже больше. У меня не найдется столько людей.
   Он проводил меня до новой отдельной палаты. Это уже было что-то вроде моей собственной комнаты. Инспектор остановился на пороге.
   — Извините, я надеялась, что справлюсь лучше, — пробормотала я.
   — Не тревожьтесь, — ответил он с улыбкой, которая быстро угасла. — Мы полагаемся на вас. Вы единственное, что у нас есть. Эх, если бы было что-нибудь еще...
   — А другие женщины? Келли, Кэт, Фрэн, Гейл и Лорен. Разве нельзя ничего узнать о них?
   Инспектор сразу померк, словно все ему ужасно надоело.
   — Я кое-кого на это поставил. Но должен сказать, что дело не такое простое, как вы можете подумать.
   — Что вы хотите сказать?
   — Как я буду их искать? Ни фамилий, ни места жительства, ни дат рождения. Даже приблизительных. У нас нет ничего. Только несколько имен.
   — Так что же вы можете сделать?
   Инспектор пожал плечами.

* * *

   Сестра вкатила в мою комнату телефон и дала несколько монет. Я подождала, пока она уйдет, и опустила в аппарат двадцатипенсовик.
   — Мам...
   — Эбигейл, это ты?
   — Да.
   — С тобой все в порядке?
   — Мам, я хотела тебе сказать...
   — Я пережила ужасные моменты.
   — Мам, мне надо с тобой поговорить.
   — Ужасно болит живот. Я совсем не спала.
   Я немного помолчала и тяжело вздохнула.
   — Извини. Ты была у врача?
   — Я постоянно хожу к врачу. Он дал мне какие-то таблетки, но всерьез не принял. А я не сплю.
   — Это ужасно. — Я стиснула пальцами телефонную трубку. — Слушай, ты можешь на денек приехать в Лондон?
   — В Лондон?
   — Да.
   — Только не теперь. Я плохо себя чувствую и никуда не могу ехать.
   — Это меньше часа, на поезде.
   — И отцу не очень хорошо.
   — Что с ним?
   — Как обычно. А почему бы не приехать тебе? Сто лет у нас не была.
   — Да.
   — Только сообщи заранее.
   — Хорошо.
   — Ну, мне пора. Я пеку пирог.
   — Давай.
   — Позвони как-нибудь.
   — Договорились.
   — Тогда пока.
   — Пока, — ответила я. — До свидания, мам.

* * *

   Меня разбудила въехавшая в дверь огромная машина. Монстровый аппарат для уборки полов с новомодным вращающимся приспособлением и соплами для распыления мыльной воды. Ведро и швабра были явно удобнее. А в ограниченном пространстве моей палаты этот агрегат вообще не мог передвигаться. В углы не заворачивал, под кровать не пролезал. И уборщик толкал его только по открытым местам. За ним следовал другой человек. И уж он-то не был похож на уборщика, медбрата или врача — в черных ботинках, коричневых мешковатых брюках, синем пиджаке, который был сшит будто из дерюги, и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Седые жесткие волосы торчали во все стороны. Под мышкой он держал кипу папок. Человек пошевелил губами и что-то сказал, но уборочная машина заглушала все звуки, и он мялся у стены, пока она не устремилась в другую палату.
   Незнакомец покачал головой:
   — Однажды кому-нибудь придет в голову поинтересоваться, как работают такие агрегаты, и тогда станет ясно, что они ни на что не способны.
   — Кто вы? — спросила я.
   — Маллиган, — ответил он. — Чарлз Маллиган. Пришел переброситься с вами словцом.
   Я выскочила из постели.
   — У вас есть удостоверение?
   — Что?
   Пробежала мимо него и окликнула проходящую сестру. Она нехотя повернулась, но поняла, что у меня к ней серьезное дело. Я сказала, что в мою палату зашел неизвестный. И после недолгого спора она выпроводила его, а я снова легла в постель. Через несколько минут появился мой лечащий врач. А сестра, которая выглядела главнее первой, привела незнакомца обратно.
   — Ему разрешили повидаться с вами, — объяснила она. — Он задержит вас ненадолго. — Сестра бросила на Маллигана подозрительный взгляд и ушла. А он вытащил из кармана очки в роговой оправе и нацепил на нос.
   — Наверное, это было утомительно, но разумно, — признал он. — Так вот, я начал вам говорить, что мне позвонил Дик Бернз и попросил повидаться с вами.
   — Вы врач?
   Маллиган положил папки на стол и подвинул к кровати стул.
   — Ничего, если я присяду?
   — Пожалуйста.
   — Да, я по образованию врач. Но в больницах провел не много времени.
   — Вы психиатр? Или психолог?
   Он нервно хихикнул:
   — Нет-нет, на самом деле я невролог. Изучаю мозг, как если бы он был вещью. Работаю с компьютерами, вырезаю мозги у мышей — все в этом роде. Но если требуется, конечно, говорю и с людьми.
   — Извините, — спросила я, — но что в таком случае вы делаете в моей палате?
   — Я же вам сказал. Мне позвонил Дик. Потрясающий случай. — Внезапно на его лице появилось выражение тревоги. — Понимаю, как это было ужасно. Я вам сочувствую. Но Дик просил взглянуть на вас. Вы не против?
   — Зачем?
   Маллиган провел ладонью по лицу и, как мне показалось, посмотрел на меня с сопереживанием.
   — Дик рассказал, через что вам пришлось пройти. Страшно. Кто-нибудь непременно придет поговорить с вами о вашей травме и всем таком. — Он замялся и запустил пальцы в свои пружинистые волосы, которые от этого не стали аккуратнее. — Так вот, Эбигейл, можно я буду так вас называть? — Я кивнула. — А вы зовите меня Чарли. Я хочу поговорить о вашей амнезии. Вы к этому готовы? — Я снова кивнула. — Вот и хорошо, — слегка улыбнулся он. Это была тема, в которой он разбирался и держался уверенно. Мне это понравилось. — Единственный раз я буду вести себя как настоящий врач и хочу взглянуть на вашу голову. Вы согласны? — Новый кивок. — Я просмотрел историю болезни. Никаких прямых упоминаний о головных болях. Множество синяков и ссадины на голове. Так?
   — Это первое, что я помню. Понимаете? Я очнулась с ужасной головной болью.
   — Ясно. Вы не возражаете, если я буду делать заметки? — Он достал из кармана затрепанную записную книжку и начал писать. Затем положил ее на кровать и наклонился ко мне. — Чуть позже вас собираются просветить специальным аппаратом, чтобы посмотреть, что там в голове. Но это другое исследование. Не возражаете? — Говоря, он стал касаться моего лица и черепа. Я люблю, когда дотрагиваются до моей головы, стригут или моют волосы и проводят пальцами по коже. И особенно, если это делает Терри. Иногда мы вместе сидим в ванне, и он моет мне голову. В этом и заключаются отношения между людьми — вот в таких мелочах. Чарлз Маллиган что-то бормотал, пока его пальцы блуждали в моих волосах. Но когда он дотронулся до места над правым ухом, я вскрикнула.
   — Здесь больно?
   — Да. Что-нибудь серьезное?
   — Синяк и шишка. Больше ничего не видно. — Он откинулся, потянулся к папкам и стал рыться, чтобы отыскать нужную. — Ну вот и все. А теперь я хочу задать вам несколько вопросов. Они могут показаться немного глупыми. Но вы уж меня потерпите. Если устали, можем продолжить завтра. У вас был трудный день.
   Я покачала головой:
   — Наоборот, я хочу сделать все как можно быстрее.
   — Замечательно. — Он открыл буклет с печатным текстом. — Начали?
   — Да.
   — Как ваше имя?
   — Это часть теста?
   — Своего рода философский вопрос. Так вы согласны меня потерпеть?
   — Эбигейл Элизабет Девероу.
   — Когда вы родились?
   — 21 августа 1976 года.
   — Как фамилия премьер-министра?
   — Вы серьезно? Я не настолько плоха.
   — Я проверяю разные виды памяти. Дальше будет труднее.
   Я сказала ему, как фамилия премьер-министра, какой сегодня день недели и что мы находимся в больнице Святого Антония. Сосчитала назад от двадцати до одного, затем вперед до тридцати, прибавляя по тройке, и назад от ста, отнимая по семерке. Я была вполне собой довольна. Но затем начались испытания труднее. Маллиган показал мне страницу с фигурами, некоторое время болтал о разных пустяках, затем показал другую страницу с фигурами и попросил назвать две одинаковые. Немного смущенно прочитал рассказ о том, как мальчик вез на рынок свинью, и попросил пересказать. Демонстрировал звезды и треугольники одинаковых цветов, парные слова, а затем все более сложные фигуры, последняя из которых напоминала изуродованную опору электролинии. На нее было неприятно смотреть, не то что удерживать в памяти.
   — Она вызывает жуткую головную боль, — сказала я, пытаясь подавить неприятное ощущение.
   — Вы в порядке? — забеспокоился Чарлз.
   — У меня от нее кружится голова.
   — Понимаю. А я дурею, когда считаю назад. Ничего, осталась всего парочка тестов.
   Он начал называть группы цифр — повторить сочетания из трех и четырех показалось мне пустяком, но на восьми я чуть не споткнулась. Затем пришлось воспроизводить их в обратном порядке — это уже было настоящей головоломкой. Потом он раскладывал цветные квадраты, а я называла их порядок. Снова от одного до восьми и назад.
   — Черт! — не выдержала я, когда он убрал листы.
   — Все, — успокоил меня Маллиган. — Тест кончен.
   — Я прошла? Мозг не поврежден?
   Он мягко улыбнулся:
   — Не знаю. У меня нет тестов для периода до наступления амнезии. Могу сказать, что вы справились лучше, чем я думал. У вас прекрасная память. Особенно пространственная. Ручаюсь, можете работать на моем месте.
   Я невольно покраснела.
   — Конечно, спасибо, Чарлз. Однако...
   Он на мгновение стал серьезным и внимательно на меня посмотрел:
   — О чем вы думаете?
   — Я прекрасно себя чувствую... То есть не очень. Мучают кошмары, и я все снова прокручиваю в голове. Но не могу ясно думать. Какие-то провалы в памяти. Стараюсь что-то вспомнить, но это все равно что всматриваться в темноту.
   Маллиган начал укладывать бумаги обратно в папки.
   — Постарайтесь заглянуть за пределы, — предложил он. — Представьте область тьмы. И вы поймете, что есть участки абсолютно черные и абсолютно светлые. Сосредоточьтесь на тех местах, где они граничат.
   — Я это уже проделывала, Чарли, много раз. Никаких проблем с тем, что после. Я очнулась — и вот я там, в том самом месте. Но до того все по-другому. Я не могу вспомнить самого последнего. Никакой точки обрыва. Только смутные воспоминания о том, как была на работе. Словно, сама не замечая, медленно окунулась в темноту.
   — Понятно, — проговорил Чарлз и сделал какую-то пометку. Меня почему-то нервировало, когда он писал.
   — Скажите, ну не смешно ли? Та самая вещь, которую я должна была запомнить лучше всего, ушла из сознания. Меня не волнует, кто у нас премьер-министр. Я хочу знать, как меня захватили и как выглядит мой похититель. Вот что я думаю: может быть, это событие настолько меня расстроило, что я подавила его в памяти?
   Чарлз щелчком убрал стержень в ручке. А когда отвечал, мне показалось, что старался спрятать едва заметную улыбку.
   — А если я потрясу у вас перед глазами своими часами, время не пойдет вспять?
   — Было бы очень полезно.
   — Не исключено. Но я уверен, ваша амнезия никак не связана с каким-либо посттравматическим синдромом. Иначе наблюдались бы психологические симптомы.
   — Когда я разговаривала с Кроссом, то есть полицейским, все казалось смешным.
   — Это печально, обескураживающе, но никак не смешно, — возразил Маллиган. — Посттравматическая амнезия в результате скрытого повреждения черепа, как у вас, — распространенное явление. Особенно характерно для автомобильных аварий. Во время столкновения люди ударяются головами, а когда приходят в себя, не способны вспомнить происшествия. А часто — несколько предшествующих аварии часов или даже дней.
   Я коснулась своей головы. И внезапно ощутила, какая она хрупкая.
   — Посттравматическая, — повторила я. — Мне почудилось, вы сказали, что это не что-то психологическое.
   — Нет, — подтвердил Чарлз. — Амнезия псигенезиса, то есть такая, которая вызвана психологическими причинами, а не повреждением мозга, в таких случаях, как ваш, явление редкое. И, как бы получше выразиться, сомнительное.
   — Что вы хотите сказать?
   Маллиган осторожно прокашлялся.
   — Я не психотерапевт и поэтому могу заблуждаться. Но вот вам пример: существенный процент убийц заявляют, что они не помнят момента совершения преступления. Однако у них не наблюдалось никаких физических повреждений. Объяснения могут быть разными. Они напились — отсюда провалы в памяти. Подразумевается, что совершение убийства — в высшей степени стрессовая ситуация. Гораздо серьезнее всего, что можно себе представить. Поэтому она может повлиять на память. Но некоторые скептики вроде меня предполагают, что убийцам выгодно внушить, будто они совершили преступление в состоянии аффекта.
   — Но похищение и постоянная угроза смерти — чертовски стрессовая ситуация, — заметила я. — Разве не логично предположить, что потеря памяти вызвана у меня психологическими причинами?
   — На мой взгляд, нет. Но если бы я выступал в суде, а вы бы были адвокатом, то вполне могли бы принудить меня это признать. Боюсь, чтобы решить такой вопрос, потребуется подвергнуть аналогичному испытанию еще нескольких человек — в качестве подопытных свинок.
   Чарлз встал и не без труда зажал свои папки под мышкой.
   — Эбигейл... — начал он.
   — Эбби.
   — Эбби, ваш случай меня заинтриговал. Я не сумею удержаться, чтобы снова не побывать у вас.
   — Пожалуйста, — отозвалась я. — Судя по всему, времени у меня вдоволь. Но могу я задать вопрос? Есть какой-нибудь шанс, что моя память вернется?
   Чарлз помолчал и состроил странную мину, которая должна была означать, что он думает. И наконец ответил:
   — Это возможно.
   — Может быть, меня загипнотизировать?
   Это его почему-то разволновало, и он стал рыться в карманах, что оказалось совсем непросто, поскольку под мышкой у него была кипа папок. Вытащил и подал кусочек картона.
   — Здесь несколько номеров. Если к вам заявятся люди и начнут трясти перед глазами всякими предметами и говорить умиротворяющим тоном, немедленно звоните.
   И с этим ушел. А я легла на постель и осторожно положила на подушку свою больную голову.