Френч Никки. Голоса в темноте

   — Терри, — проговорила я вслух, — ты сукин сын.
   И зашла в ванную. Крышка унитаза оказалась открытой, и я с треском ее захлопнула. Ни «тампакса», ни косметики, ни увлажняющих кремов, ни духов, ни спреев, ни дезодорантов. Меня отсюда вычистили — даже зубную щетку выбросили. Я заглянула в аптечку. Лекарства сохранились на прежних полках. Я отвинтила крышку парацетамола, высыпала на ладонь пару таблеток и проглотила без воды. Голова раскалывалась.
   Какой-то сон, подумала я. Просто кошмар, в котором меня украли из собственной жизни. Ничего, скоро проснусь. Но вот проблема: когда он начался и в какой точке настанет пора пробуждения? В прежней жизни, где я пойму, что ничего не произошло и что все это лишь горячечный бред в моей голове? Или на уступе с кляпом во рту в ожидании смерти? Или в больнице, где все меня хотят вылечить, а полицейские спасти?
   Я вернулась на кухню и поставила чайник. И, дожидаясь, пока закипит вода, полезла в холодильник, потому что внезапно от голода у меня закружилась голова. Там оказалось негусто: несколько бутылок пива и сваленные друг на друга упаковки с едой быстрого приготовления. Я сделала себе сандвич с «Мармайтом»^[2] и салатом-латуком на белом хлебе — больнично-белом хлебе. И залила кипящей водой пакетик чая.
   Но откусила всего один раз и застыла с салатом на нижней губе. А где моя сумка с кошельком? Где деньги, кредитные карточки и ключи? Я поднимала подушки, заглядывала за пальто на крючках, вытаскивала ящики. Рылась там, где они никак не могли оказаться.
   Наверное, все эти вещи были со мной, когда меня похитили. Значит, у него есть мой адрес, ключи и все остальное, а у меня ничего. Ни единого пенни. Я так разозлилась, когда Айрин Беддоз стала мне предлагать «курс лечения», который должен был мне помочь, что неприлично на нее накричала и заявила, что не стану слушать ни ее, ни других врачей, разве что меня свяжут по рукам и ногам и накачают снотворным. А затем в чем была, в том и ушла, стараясь не плакать и не принимать подаяний. Отказалась от предложений меня подвезти, от денег, от каких бы то ни было объяснений и последующих встреч с психиатрами. Мне не требовалась помощь. Я хотела от них одного — чтобы они его поймали и я была бы в безопасности. И еще мне хотелось вцепиться в самодовольное лицо доктора Беддоз. Но я больше ничего не сказала. Какой смысл? Слова превратились в коварные ловушки, расставленные на меня же капканы. Все, что я говорила полиции, врачам и этой говнючке Айрин, обернулось против меня. Но деньги все-таки следовало взять.
   Мне сразу расхотелось доедать сандвич. Я швырнула его в мусорное ведро, которое выглядело так, словно его не опустошали со дня моего исчезновения, и сделала глоток остывающего чая. Подошла к окну и выглянула наружу, прижавшись лбом к ледяной раме. Я почти ожидала увидеть его — вот он смотрит наверх и смеется.
   Только я не сумела бы его узнать. Он мог оказаться кем угодно. Вон тем стариком на негнущихся ногах, который тащил упирающуюся таксу. Или симпатичным папашей в шапке с краснощеким карапузом. Деревья, крыши, машины запорошило снегом, и прохожие кутались от холода в толстые пальто, шарфы и пригибались от ветра.
   Никто не смотрел вверх и не видел, что я здесь стою. Я совершенно растерялась. Даже не понимала, о чем думаю. Не соображала, что делать дальше, к кому обращаться за помощью и о чем просить.
   Я закрыла глаза и в тысячный раз попыталась припомнить хотя бы что-нибудь. Крохотную вспышку света во тьме — и этого довольно. Снова открыла и посмотрела на ставшую незнакомой зимнюю улицу.
   Подошла к телефону и набрала номер. Номер Терри на работе. Раздавался гудок, но никто не подходил. Я попробовала его мобильный и оставила голосовое сообщение.
   — Терри, — сказала я, — это я, Эбби. Мне надо срочно с тобой поговорить.
   Затем позвонила Сэди, но наткнулась на автоответчик и не захотела ничего говорить. Подумала не брякнуть ли Шейле и Гаю, но тогда пришлось бы объяснять все с самого начала, а этого мне сейчас не хотелось.
   Я представила, как вываливаю свою историю, а подруги сидят кружком с вытаращенными глазами. Это была бы история отчаяния, затем надежды и наконец победы. А я в роли героини, потому что сумела выжить и теперь развлекаю их своим повествованием. Ужас того, что случилось, может скрасить только благополучный конец. Но что я способна сказать в данный момент? Полиция считает, что я все придумала. А подозрения имеют обыкновение усиливаться, расти, как расплывается на ткани отвратительное пятно.
   Что делает человек, когда он растерян, злится, подавлен, напуган, немного нездоров и очень замерз? Я напустила целую ванну очень горячей воды, сняла одежду и посмотрела на себя в зеркало. Щеки впали, ягодицы тоже, а ребра и кости таза выперли наружу. Я не узнала себя. Встала на хранившиеся под раковиной весы и обнаружила, что потеряла больше стоуна^[3].
   Я опустилась в обжигающую воду, зажала пальцами ноздри, глубоко вдохнула и погрузилась с головой. А когда с сопением вынырнула на поверхность, услышала, что на меня кричат. Кричали на меня. Я моргнула, и лицо резко обозначилось в фокусе.
   — Терри! — проговорила я.
   — Какого дьявола ты здесь делаешь? Ты что, с ума сошла?
   Он еще не снял пальто, и его лицо было в пятнах от холода. Я снова заткнула нос и нырнула под воду, чтобы не видеть его и не слышать голоса, который называл меня сумасшедшей.

Глава 2

   Пока Терри сверкал на меня глазами, я выбралась из ванны, завернулась в полотенце, отправилась в спальню и по разным углам отыскала, что надеть: в мусорном пакете старые джинсы, в ящике комода темно-синий вызывающий зуд свитер, в шкафу сбитые кроссовки и те самые мятые черные трусики. Но они были по крайней мере чистыми. На полке над ванной обнаружилась лента, и я дрожащими пальцами перевязала мокрые волосы.
   Терри сидел в плетеном кресле в углу гостиной. Это кресло дождливым субботним утром купила я — в магазине «секонд-хэнд» на нашей улице. И сама принесла домой, прикрывая зонтом. Терри подался вперед и затушил сигарету в пепельнице. Той самой, которую я прихватила из кафе, где когда-то официантничала. Он вынул новую сигарету из лежащей на столе пачки и опять закурил. С медно-рыжими волосами и бледной кожей Терри казался красивым. Вот таким он был, когда я с ним познакомилась. Проблемы начались, когда он заговорил.
   — Ты так и не спросишь меня, как я себя чувствую? — поинтересовалась я. Хотя никакого толку в этом не было. Если человек не интересуется твоим здоровьем, не имеет смысла задавать вопрос, любят ли тебя.
   — Что? — Терри произнес это слово не с вопросительной, а с утвердительной интонацией.
   — Что происходит?
   — Вот и я хотел бы знать. Ты выглядишь ужасно. И этот порез...
   — Ты что, не знаешь, я была в больнице?
   Он глубоко затянулся и медленно, смакуя, выпустил дым, словно это было ему гораздо интереснее, чем я. Передо мной оказалось два злых Терри: крикливый, тот, которого я мельком видела в ванной, и тихий, спокойный, саркастичный — сидевший в плетеном кресле и куривший сигарету.
   — Слышал, — ответил он. — Случайно. Сообщила полиция. Они приходили сюда.
   — Я пыталась тебе дозвониться, — сказала я. — Тебя здесь не было.
   — Я уезжал.
   — Терри, — продолжала я, — у меня было, м-м... самое ужасное, самое ужасное время. Я хочу... — Я запнулась. Я не знала, какое из моих желаний было главным. Но определенно не хотела сидеть в холодной комнате со злым мужчиной. Наверное, было бы приятно от ободряющего объятия, чашки какао и если кто-нибудь сказал, что рад моему возвращению домой. Нужно, чтобы я почувствовала себя с ним в безопасности. — Ничего не могу вспомнить, — наконец проговорила я. — Все как во тьме. Помоги мне разобраться. — Никакой реакции. — Я будто умерла.
   Опять долгая чертова затяжка. Он это специально? Лишний пустой такт перед каждым словом, как будто во всем, что он говорил, скрывался ироничный подтекст, которого я не понимала. Говорят, некоторые могут предсказывать приближение бури — начинают болеть их старые военные раны. Мне этого никогда не удавалось. Но когда находило на Терри, я всегда предчувствовала. Однако на этот раз и во мне шевельнулась злость.
   — Терри, ты слышал, что я сказала? — возмутилась я.
   — Я, кажется, чего-то недопонимаю.
   — Что?
   — Странный способ возвращаться.
   — Меня выписали из больницы. Вот и все. Что тебе сказали? Ты что-нибудь обо мне слышал? Мне так много надо рассказать. Господи, ты не поверишь... — Я осеклась и тут же поправилась: — Но все это, естественно, правда.
   — А не слишком ли поздно?
   — Прости? Мне кажется, тебе тоже есть что сказать. Где ты был?
   Терри рассмеялся, словно залаял, и оглянулся, будто испугался, что его увидят. Я закрыла глаза, затем открыла опять. Он никуда не исчез — так и сидел в плетеном кресле, а я так и стояла перед ним.
   — Ты пьян?
   — Это что, издевательство?
   — Ты, о чем?
   — Способ отомстить?
   Я тряхнула головой, чтобы прояснить мысли, но в ней всколыхнулась дикая боль. Мне казалось, что я смотрю сквозь серый туман.
   — Послушай, Терри, о'кей? Меня похитил сумасшедший. Ударил по голове, и я потеряла сознание. Не знаю всего, что произошло. Только какую-то часть. Но я могла умереть. Потом оказалась в больнице. Тебя не было — я не могла дозвониться, ты не отвечал. Наверное, закутил? Но вот, я вернулась домой.
   Теперь выражение лица Терри совершенно изменилось — стало озадаченным, скорее, обалдевшим. Сигарета догорала у него между пальцами, словно он совершенно о ней забыл.
   — Эбби... я ничего не понимаю.
   Я опустилась на диван. Диван Терри. Его давным-давно прислала ему мать. Протерла глаза.
   — С тобой разговаривали полицейские, — осторожно проговорила я. Мне не хотелось много ему сообщать. Это тоже было нелегко. — Что они сказали?
   Настала очередь осторожничать Терри.
   — Спросили, когда я тебя видел в последний раз.
   — И что ты им сказал?
   Новая неспешная затяжка дымом.
   — Просто ответил на их вопросы.
   — Они остались довольны?
   — Я сообщил им, где был. Они сделали пару звонков — решили проверить. И кажется, удовлетворились.
   — А что рассказали обо мне?
   — Что ты ранена.
   — Ранена? — удивилась я. — Так и сказали?
   — Что-то вроде этого, — пожал он плечами.
   — На меня напали.
   — Кто?
   — Не знаю. Мне не удалось увидеть его лицо.
   — Как это так? — Терри разинул от удивления рот. — Как это вышло?
   — Не помню. Меня ударили по голове. Сильно. В памяти образовались провалы. Целые дни. Много дней.
   Я видела, что Терри хотел задать мне массу вопросов, но не знал, с какого начать.
   — Он меня захватил. Хотел убить. Но мне удалось убежать.
   При этих словах, жалобно подумала я, любой человек воскликнул бы: «Как ужасно!» — встал, подошел и обнял бы меня. Но Терри продолжал сидеть, словно не слышал, и вел допрос дальше:
   — Ты сказала, что не видела его?
   — Мне завязали глаза. Я все время сидела в темноте.
   — О! — удивился он. И после долгой паузы: — Господи!
   — Да.
   — Извини, Эбби — смутился он. Но я не видела сочувствия на его лице. — Что предпринимает полиция?
   Вот вопрос, которого я боялась. И поэтому не хотела вдаваться в детали. Хотя и сознавала, что права, я стеснялась даже перед Терри и в то же время немного злилась на себя из-за этого.
   — Они мне не верят. Считают, что этого не было.
   — А как же твои ссадины? Эти синяки?
   У меня вытянулось лицо. Захотелось заплакать, но я не собиралась показывать слабость в присутствии этого говнюка Терри. И это тоже составляло проблему.
   — Насколько понимаю, те, кто на моей стороне, полагают, что я все вообразила. Те, кто не на моей стороне, — что я сочинила. И те, и другие считают, что делают мне благо, поскольку не выдвигают обвинений в умышленном введении в заблуждение полиции. Меня бросили на произвол судьбы и лишили всяческой защиты. — Я ждала, что теперь-то уж точно он ко мне подойдет, но Терри не двинулся с места. На лице озадаченная мина. Я набралась смелости и спросила: — А что случилось с моими шмотками? Кто их забрал?
   — Ты сама, — ответил он.
   — Что?
   — Две недели назад. Пришла и взяла.
   — Я их взяла?
   Терри поерзал в кресле.
   — Это правда? Ты что, ничего не помнишь?
   Я покачала головой.
   — Все очень смутно, будто покрыто черной пеленой. Я неясно помню, как была на работе и здесь. А все остальное меркнет. Так ты утверждаешь, что это я забрала вещи?
   На этот раз смутился Терри — хлопал глазами, словно старался быстро принять какое-то решение. А затем снова успокоился.
   — Ты от меня ушла.
   — Как это так?
   — Вспомни, ты грозила это сделать миллион раз! И не смотри на меня так, будто это моя вина. — Терри прищурился: — Ты в самом деле не помнишь?
   — Полный ноль.
   Он снова закурил.
   — Мы поцапались.
   — По поводу чего?
   — Не помню. Какая-нибудь ерунда. Но видимо, она стала последней каплей, которая переполнила чашу.
   — Снова взялся за штампы?
   — Вот видишь? Может быть, тебя разозлило, что я говорил так, а может, то, что взял не ту ложку. Как бы то ни было, мы поругались. Ты заявила, что с тебя довольно. Я решил, что ты шутишь, и ушел, а когда вернулся, ты собирала свое шмотье. Во всяком случае, большую часть. Забрала все, что влезло в машину, и укатила.
   — Ты говоришь правду?
   — Оглянись вокруг, Эбби. Кому, кроме тебя, может понадобиться твой СД-плейер?
   — Так ты утверждаешь, что мы поссорились?
   — Это была одна из наших самых серьезных ссор.
   Мне стало грустно, я замерзла. Не имело смысла что-то недоговаривать.
   — Я много чего забыла, — проговорила я. — Но хорошо помню, что наши размолвки кончались тем, что ты меня бил.
   — Это неправда.
   — Ты меня ударил?
   — Нет, — ощетинился он. Но в то же время на его лице появилось пристыженное выражение.
   — Видишь ли, это одна из причин, почему мне не поверили. Я жертва. И это известно. Женщина, которую били. Я вызывала полицию. Помнишь тот вечер? Наверное, нет? Ты много пил, и мы поругались. Из-за чего, не могу сказать. Это не в тот ли раз ты разозлился, когда я постирала твою рубашку, которую ты хотел надеть, а она оказалась влажной? А я ответила: в чем дело — стирай сам. Или тогда ты опять заявил, что я, прилепившись к тебе, угробила твою жизнь? Трудно сказать. Мало ли из-за чего мы ругались. Но кончилось тем, что ты схватился за кухонный нож, а я позвонила в полицию.
   — Не помню, — ответил Терри. — Ты все преувеличиваешь.
   — Ничего подобного, я говорю о том, что получается, когда ты пьешь. Сначала становишься веселым, потом агрессивно-веселым, затем плаксивым, жалеешь себя, а после четвертой рюмки начинаешь злиться на меня. Не собираюсь изображать из себя мстительную мегеру и перечислять все, что ты вытворяешь, когда напьешься. Не понимаю, почему я тебе верила, когда ты начинал плакать и обещать, что это больше никогда не повторится.
   Терри затушил сигарету и зажег новую. Четвертую или пятую?
   — Эбби, это очень напоминает ту самую чертову ссору.
   — В таком случае я хотела бы ее вспомнить. Мне нравится та я — женщина, которая собралась и ушла.
   — Мне тоже, — внезапно устало ответил Терри. — Извини, что не навестил тебя в больнице. Я собирался, когда узнал. Потом заквасил. И вдруг ты тут как тут — в моей ванной.
   — Ничего. Так где мои вещи?
   — Не знаю.
   — Как это так?
   — Ты что забыла: ты же ушла?
   — Когда? Какого числа?
   — М-м-м... в субботу.
   — В какую субботу?
   Терри бросил на меня взгляд, словно подозревая, что я нарочно задаю ему загадки.
   — Суббота, двенадцатое января. В середине дня, — добавил он.
   — Но это шестнадцать дней назад. Ничего не помню. — К глазам опять подступили слезы. — Я оставила адрес, куда направляюсь?
   — Кажется, собиралась остановиться у Сэди. Но только на одну ночь.
   — А потом?
   — Без понятия.
   — Боже, — простонала я и схватилась за голову. — Куда же мне теперь деваться?
   — Если хочешь, можешь какое-то время пожить здесь. Пока не разберешься, что к чему. Я не возражаю. А мы с тобой потом обо всем переговорим...
   Я посмотрела на сидящего в углу в облаке дыма Терри и подумала о той женщине, которую не помнила, — обо мне, шестнадцать дней назад принявшей решение уйти из этого дома.
   — Нет. Надо начинать разбираться. Во всем. — Я окинула взглядом комнату. Ведь говорят же: если оставляешь где-нибудь что-нибудь из своего, значит, рассчитываешь туда вернуться. А я по этой же причине решила что-нибудь унести. Все равно что. И, заметив на камине маленький глобус, подаренный Терри мне на день рождения — единственный, который мы справляли с ним вместе, — схватила его с полки. Терри удивленно посмотрел на меня.
   — Он мой, — заявила я и направилась к двери, но вдруг кое-что вспомнила. — Извини, Терри, пропал мой кошелек. Ты не мог бы одолжить немного денег? Десять фунтов. Двадцать. Сколько не жалко.
   Он тяжело вздохнул, направился к дивану, взял пиджак и достал бумажник.
   — Я дам тебе пятнадцать. Прости, больше не могу. Самому потребуется вечером.
   — Ничего, все нормально.
   Он отсчитал деньги, словно расплачивался по счету: десятифунтовую банкноту, три монеты по фунту и кучу мелочи. Я взяла все.

Глава 3

   Два фунта восемьдесят пенсов я потратила на метро, а двадцатипенсовик бросила в открытый футляр скрипки — ее хозяин, уличный музыкант, стоял у подножия эскалатора, играл «Йестердей» и пытался заглянуть в глаза возвращающихся с работы пассажиров. Добравшись до Кеннингтона, я купила за пятерку бутылку красного вина. Итого в моем заднем кармане осталось семь фунтов. Я постоянно дотрагивалась до них, чтобы убедиться, что деньги все еще там: свернутая бумажка и пять монет. В руке у меня был пластиковый пакет с чужой одеждой, которую мне подобрали шесть дней назад, и глобус. Я тащилась по улице с покрасневшим носом, отвернувшись от ветра, и чувствовала себя опасно свободной. Будто, освободившись от груза прошлой жизни, стала невесомой и таинственной, и меня в любой момент могло унести, как перышко.
   Некоторое время я словно смотрела на себя со стороны: вот я иду с бутылкой вина по промерзшей улице к подруге. Но потом стала приглядываться к тем, кто шел рядом. Почему-то раньше я никогда не обращала внимания, как странно выглядят люди, особенно зимой — закутанные в шарфы и застегнутые на все пуговицы. Старые кроссовки разъезжались на льду. Какой-то мужчина решил меня поддержать, но я отдернула руку, и он с удивлением на меня покосился.
   — Только будь дома. Только будь дома, — твердила я, нажимая на кнопку звонка квартиры Сэди на первом этаже. Надо было сперва предупредить. А что, если она куда-нибудь ушла или уехала? Нет, в это время она, как правило, не отлучалась. Пиппе было всего шесть или семь недель, и Сэди с воодушевлением занималась домашними делами. Я снова позвонила.
   — Иду! — раздался голос, и сквозь замерзшее стекло я разглядела силуэт подруги. — Кто там?
   — Это я, Эбби.
   — Эбби! Я думала, ты все еще в больнице. Я мигом, подожди.
   Она долго ругалась, возясь с запорами. Наконец дверь распахнулась — за ней стояла Сэди с Пиппой на руках. Девочка была запеленута в полотенце так, что из него выглядывала только часть ее сморщенного розового личика.
   — Я ее только что искупала, — начала Сэди и осеклась. — Господи, ты только посмотри на себя!
   — Мне надо было заранее позвонить, — пробормотала я. — Извини. Хотела с тобой повидаться.
   — Господи! — повторила Сэди, отступая назад и пропуская меня в квартиру.
   Дверь за нами затворилась, и меня окутала кисловато-сладковатая жара. Горчица и тальковая присыпка, молоко, рвота и мыло. Я закрыла глаза и глубоко вздохнула.
   — Полное блаженство. — Я наклонилась к Пиппе: — Привет, малышка. Ты меня помнишь? — Пиппа открыла ротик, и я заглянула в ее чистое розовое горлышко до самых гланд. Девочка издала единственный пронзительный звук. — Нет? — продолжала я. — Неудивительно. Я сама себя не помню.
   — Что, черт возьми, с тобой приключилось? — спросила Сэди, крепче прижимая дочь к себе и машинально, как это делают все матери, тихонько укачивая. — Ты выглядишь...
   — Знаю. Ужасно. — Я положила глобус на кухонный стол. — Это для Пиппы.
   — Что тебе дать? Садись сюда. Подвинь детскую одежду.
   — Галету. Или кусок хлеба. Все, что угодно. А то меня немного покачивает.
   — Сейчас. Боже, да что же с тобой такое? — Пиппа начала хныкать, и Сэди подняла ее выше и поднесла к лицу. — Ш-ш... Все в порядке, — по-новому, как-то нараспев ворковала она. Так она никогда не говорила до того, как родилась дочь. — Успокойся, моя крошка.
   — Тебе надо заниматься с малышкой. Я явилась не вовремя.
   — Она хочет есть.
   — Корми, я подожду.
   — Ты знаешь, что где лежит. Завари себе чаю.
   — Я принесла вино.
   — Я кормлю грудью, мне нельзя.
   — Выпьешь рюмку, а остальное достанется мне.
   — Сейчас, только переодену ее и покормлю. И с нетерпением готова тебя слушать. Господи, как ты исхудала. Сколько потеряла?
   — Сэди?
   — Да? — Она оглянулась с порога.
   — Можно, я у тебя ненадолго остановлюсь?
   — Конечно. Извини, у меня свободный только диван. Пружины совсем провалились, и Пиппа ревет по ночам.
   — Не важно.
   — Ты и в прошлый раз так говорила, пока она не завопила.
   — В прошлый раз?
   — Да. — Сэди удивленно покосилась на меня.
   — Ничего не помню.
   — Что?
   — Ничего не могу вспомнить, — повторила я. — Я так устала, что, кажется, сейчас упаду.
   — Устраивайся удобнее, — предложила Сэди. — Я скоро вернусь. Пять минут максимум.
   Я открыла бутылку, налила вино в два бокала. Отпила из своего глоток и тут же почувствовала, как закружилась голова. Надо что-то съесть. Я порылась по шкафам и обнаружила пакет хрустящего соленого с уксусом картофеля и стала запихивать его в рот. Потом осторожно сделала новый глоток и опустилась на диван. В голове пульсировало, глаза жгло от усталости, порез на боку кололо. Но в этой квартире на первом этаже с развешанной на радиаторах детской одеждой и похожими на пламя темно-оранжевыми хризантемами в большой вазе было тепло и спокойно.
   — Ну так что? — Сэди вернулась в комнату. Села рядом со мной, расстегнула блузку, поднесла Пиппу к груди, вздохнула и откинулась назад. — Это все из-за твоего проходимца Терри? Лицо до сих пор в синяках. Тебе не следовало возвращаться. Я думала, ты отправилась в отпуск.
   — Куда?
   — Ты же говорила, что собираешься развеяться.
   — Это был не отпуск.
   — Что он учудил на этот раз?
   — Кто?
   — Терри. — Сэди пристально на меня посмотрела. — С тобой все в порядке?
   — Почему ты считаешь, что это Терри?
   — Это же очевидно. Особенно после того, что произошло в прошлый раз. Ох, Эбби, Эбби!
   — Что ты имеешь в виду «в прошлый раз»?
   — Когда он тебя избил.
   — Значит, он меня бил?
   — Да. Сильно. Эбби, ты же должна помнить.
   — Все равно расскажи.
   Сэди озадаченно уставилась на меня, гадая, уж не шутка ли это.
   — Странное дело. Вы поругались, он тебя ударил, и ты прибежала ко мне. Сказала, что на этот раз все кончено. Была настроена очень решительно. Казалась возбужденной. Даже довольной. Неужели ты снова к нему вернулась?
   — Нет. — Я покачала головой. — По крайней мере я об этом не знаю. Это был не он.
   — Ничего не понимаю. — Сэди нахмурилась, затем снова повернулась к Пиппе.
   — Меня ударили по голове, — объяснила я. — И теперь я не помню, как ушла от Терри, как пришла сюда. Ничего не могу вспомнить.
   Сэди присвистнула, то ли потому, что была потрясена, то ли потому, что не поверила.
   — Ты хочешь сказать, что тебе устроили сотрясение мозга?
   — Что-то в этом роде.
   — И ты потеряла память?
   — Начисто.
   — Не помнишь, как порвала с Терри?
   — Нет.
   — Как явилась сюда?
   — Не помню.
   — И как ушла от меня?
   — А я ушла? Конечно, должна была уйти. Ведь здесь ничего моего не осталось. А куда я отправилась?
   — Ты в самом деле не помнишь?
   — Нет. — Я устала говорить это «нет».
   — Ты поехала к Шейле и Гаю.
   — И это было в воскресенье?
   — Да, должно быть, так. Я теперь путаю дни недели.
   — И с тех пор до сегодняшнего дня ты меня не видела?
   — Нет, я думала, ты уехала.
   — Ах ну да.
   — Эбби, расскажи мне, что случилось. С самого начала.
   Я выпила вина и смотрела, как она нашептывала нежности дочери. Мне очень хотелось выговориться, вывалить на кого-нибудь все ужасы того, что случилось: страх во мраке, стыд, смертельное одиночество, описать безумное ощущение, когда мне казалось, что я уже мертва. Рассказать, как полиция пыталась понять мои чувства, а в итоге оставила с ними один на один. Я нуждалась в людях, которые верили бы мне. А в противном случае... Я допила вино и налила себе еще. Но если не Сэди, тогда кто другой? Она была моей лучшей и самой давней подругой. И прибежала ко мне, когда на восьмом месяце беременности ее бросил Боб. Если мне не поверит Сэди, то другие тем более. Я глубоко вздохнула.