Страница:
* * *
— Вы говорили со своим приятелем?Я что-то пробормотала в ответ — еще как следует не проснулась, когда надо мной заботливо склонился полицейский инспектор Кросс.
— Мне кому-нибудь позвонить? — спросил он.
— Нет, — ответила я. — И не говорила.
— Мы столкнулись с известными трудностями, пытаясь его обнаружить.
— Я тоже. Оставила три сообщения на автоответчике. Это все из-за его работы.
— Он часто бывает в отлучке?
— Он консультант по антиквариату, хотя я не очень представляю, что это значит. Постоянно летает в Бельгию, Австралию и в другие места, где идет работа над специальными проектами.
— И вы не можете вспомнить, когда виделись с ним в последний раз?
— Нет.
— Хотите поговорить со своими родителями?
— Нет. Пожалуйста, не надо.
Возникла пауза. Я подумала, что ничем не сумела помочь Кроссу, и попыталась это исправить:
— Вы не хотели бы взглянуть на нашу квартиру? Я буду там через день или два, не исключено, что в ней может оказаться что-нибудь полезное. Может быть, меня захватили именно там и я оставила записку.
Ничего не выражающая мина на лице Кросса тут же исчезла.
— Вы хотите сказать, что у вас есть ключ от квартиры и вы согласны дать его? — живо спросил он.
— Как вы знаете, у меня нет ничего, кроме той одежды, в которой я спаслась, — ответила я. — Но в садике перед фасадом, слева от парадного, есть два предмета, которые выглядят как обычные камни. На самом деле это такие выписанные по каталогу хитроумные штуковины — один из камней пустой, и внутри его лежит запасной ключ. Можете им воспользоваться.
* * *
— Мисс Девероу, вы страдаете аллергией на что-нибудь?— Не думаю. Однажды покрылась сыпью, поев устриц.
— Вы не болеете эпилепсией?
— Нет.
— Вы беременны?
Я так сильно помотала головой, что заболела шея.
— Опасности почти не существует, но мы обязаны вам сообщить, что при магниторезонансном сканировании возможны побочные эффекты, хотя их вероятность ничтожно мала. Вы подпишете согласие на исследование? Вот здесь и здесь.
Сестра вдруг заговорила с интонациями стюардессы, и я вспомнила демонстрации спасательных жилетов, которые следует надевать в случае маловероятной посадки на воду.
— Я даже не знаю, что такое магниторезонансное сканирование, — сказала я, подписывая.
— Не беспокойтесь, техник через минуту вам все объяснит.
Меня привели в большую освещенную комнату. И я увидела тележку — продукт высоких технологий, обитую мягким и вогнутую в середине, на которую меня собирались уложить и отправить в сердце машины — белоснежный тоннель, что-то вроде поваленного на бок унитаза.
— Мисс Девероу, меня зовут Йен Карлтон. Не присядете на минуту? — Долговязая женщина в комбинезоне показала мне на стул. — Вы знаете, что такое магниторезонансное сканирование?
— Слышала название, но не более, — легкомысленно ответила я.
— Мы хотим, чтобы вы были подготовлены. Есть что-нибудь такое, что вызывает у вас неуверенность?
— Практически все.
— Это исследование напоминает обычное просвечивание, которое усиливается находящимся в соседнем помещении компьютером. Представьте, что ваше тело — огромный батон хлеба.
— Батон?
— Ну да. Сканирование рассматривает определенный участок вашего тела послойно. Затем компьютер складывает ломтики и создает трехмерное изображение.
— Теперь понятно — я нарезанный ломтиками батон.
— Просто сравнение.
— Я считала, такого рода исследования служат для выявления рака.
— В том числе. Сканирование позволяет заглянуть внутрь человеческого тела. Обычная процедура при ранениях, травмах и головных болях.
— Что мне следует делать?
— Мы просто положим вас на стол и задвинем в эту штуку, которая похожа на белый пончик. Вы услышите гудение и, возможно, увидите спиральный след, но это будет продолжаться недолго. Все, что от вас требуется, — абсолютно неподвижно лежать.
Я снова обрядилась в больничный халат, легла на стол и уставилась в потолок.
— Немного холодно.
Сестра втерла мне в виски гель и смочила им только что вымытые волосы. А затем надвинула на голову твердый металлический шлем.
— Я закручиваю винты. Это может вызвать некоторое неудобство. — Она набросила ремни на руки, плечи и живот и натянула.
— Стол сейчас начнет двигаться.
— Стол? — слабо отозвалась я, въезжая в тоннель. Теперь я лежала в металлической камере и, как меня и предупреждали, услышала гудение. Я проглотила слюну. Темнота внутри была неабсолютной. Надо мной скручивались спиралями мерцающие полосы. В нескольких футах ярко горел свет. Неподалеку стояла квалифицированная сестра, которая обеспечит все необходимое, чтобы процедура протекала как надо. А рядом находилось другое помещение, где компьютер демонстрировал картину моих мозгов. Наверху располагались палаты — там были сестры, врачи, больные, санитары, посетители; люди спешили с папками, другие толкали каталки. На улице дул с востока ветер и, наверное, шел снег. А я лежала здесь — в гудящей металлической трубе.
Не все, кто испытал то, что пришлось пережить мне, выдержали бы подобную процедуру, подумала я. И закрыла глаза. Я умела воссоздавать картины в голове. И представила виденное утром небо — электрически-синее и такое же сверкающее. Потом вообразила скучное, низкое небо — тихо кружились снежинки и ложились на дома, машины и голые деревья. Но вот гудение в темноте изменилось. Теперь я слышала что-то вроде хрипа. И шаги. Они направлялись ко мне. Я хотела крикнуть, но только задушенно хныкнула.
В чем дело? Я попыталась опять — словно рот чем-то заткнут. Не получалось как следует дышать. Воздух не проходил в легкие. Я тянула изо всех сил, но все напрасно. Я задыхалась. Заболело в груди. Разевала рот, но это не приносило облегчения. Шаги все ближе. Вот и попалась. Я тонула в воздухе. В голове взревело. Я открыла глаза — по-прежнему темнота. Закрыла. За опущенными веками замерцали красные всполохи. Глаза выгорали в глазницах. Затем рев раскололся, а голова будто взорвалась и выпустила страхи наружу.
Я наконец закричала, и вся труба наполнилась моим воем. В ушах пульсировало, горло надрывалось воплем, но я не могла остановиться. Я пыталась превратить этот вопль в слова. Сказать: «Помогите! Пожалуйста!» — но все звуки дробились, вспенивались и сливались в единый поток. Все сотрясалось. А затем мне в глаза брызнул яркий свет. Я почувствовала на себе руки, которые уложили меня сюда, — они не принесут свободы. Я взвыла. Крики полились из меня. Я ничего не различала на свету. Все причиняло острую боль и давило на меня. Возникли новые звуки, чьи-то голоса, кто-то звал меня по имени. Из слепящего света смотрели глаза. И негде спрятаться, потому что я была накрепко связана. Меня касались чьи-то пальцы. На коже холодный металл. На руках что-то мокрое и острое. Проникающее под кожу.
И вдруг все успокоилось, словно постепенно угасли непереносимые звуки и померк жалящий свет. Все стало серым и отодвинулось, будто наступила ночь. А я хотела день. И чтобы шел снег.
* * *
Проснувшись, я не взялась бы сказать, что это — следующее утро или утро через много-много дней. Мир был черно-белым. Мне словно надели фильтр на глаза, и он приглушал все краски. Во рту пересохло, язык распух. Мне было неспокойно, и я ощущала болезненное раздражение. Хотелось царапнуть — себя или кого-нибудь еще. Встать, что-то предпринять, только я не знала, что именно. Завтрак отдавал картоном и ватой. Я вздрагивала от каждого звука.Лежала в кровати и строила планы — надо найти кого-нибудь из руководства и сказать, что мне пора домой, потом разыскать инспектора Кросса и попросить, чтобы он поспешил с расследованием. И в это время в палату вошла женщина. Не в сестринской форме и не в белом халате. Лет пятидесяти. Рыжеволосая, с веснушками на бледной коже, в очках без оправы. На ней были медового цвета свитер и серые блестящие брюки. Женщина улыбнулась.
— Я доктор Беддоз, — объявила она и после паузы добавила: — Айрин Беддоз. — Ее имя рифмовалось скорее с чем-то светлым, вроде «картина», а не с мрачным, вроде «вражина». — Я смотрела вас вчера днем. Вы помните наш разговор?
— Нет.
— Вы то просыпались, то снова впадали в сон. Я не поняла, насколько вы воспринимаете окружающее.
Я спала и тем не менее чувствовала себя уставшей и угнетенной.
— Меня осматривал невролог, — заметила я. — Проверял мою память. Потом поместили в аппарат, изучали физические повреждения и немного подлатали. А вы здесь зачем?
Ее участливая улыбка померкла только на секунду.
— Мы решили, что вам полезно с кем-нибудь поговорить.
— Я общалась с полицейским.
— Знаю.
— Вы психиатр?
— В том числе. — Айрин махнула рукой в сторону стула: — Разрешите, я сяду?
— Разумеется.
Она пододвинула стул к кровати и села. От нее приятно пахло легкой свежестью. Я вспомнила весенние цветы.
— Я разговаривала с инспектором Кроссом. Он рассказал мне вашу историю. Вам выпало тяжелое испытание.
— Мне посчастливилось, что удалось убежать, — ответила я. — Только прошу вас, не считайте меня чем-то вроде жертвы. Мне кажется, я неплохо справляюсь. Несколько дней я была мертва. Звучит глупо, но это правда. Я находилась под землей. Дышала, ела, однако чувствовала себя мертвой. Пребывала не в том месте, которое населяют все живые. Как его принято называть? Бренным миром? Местом, где людей тревожат вопросы денег, секса и уплаты по счетам? Я спаслась по счастливой случайности и теперь ценю каждое мгновение, потому что еще недавно не сомневалась, что дни мои сочтены.
— Понимаю, — ответила доктор Беддоз, но смотрела все так же озабоченно.
— И второе: я не больна. Меня немного поколотили. У меня проблемы с памятью, потому что я получила удар по голове. Но в целом чувствую себя превосходно. Может быть, чуточку нереально. Хотя я не так все представляла.
— Что именно?
— Себя на свободе. Лежу в постели в чьей-то грязной ночной рубашке, и мне привозят на каталке отвратительную еду. Приходят посетители, садятся рядом с кроватью и с озабоченными лицами говорят так вкрадчиво, словно стараются уломать сойти с подоконника и не прыгать вниз. А я всего-то хочу вернуться в свою квартиру и продолжать жить. Встречаться с друзьями, посидеть в пабе или в кафе. Пройтись по улицам в своей одежде. Сбегать на танцы. Поваляться в воскресенье в кровати и смотреть, как заглядывает в окна солнце. Есть, что мне нравится и когда хочется. Вечером прогуляться к реке... Но он все еще в том мире, в котором живу я. И именно это мне никак не удается выкинуть из головы — он по-прежнему ходит по улицам.
В палате повисло молчание, и мне сделалось неудобно за свою вспышку. Но Айрин, судя по всему, не смутилась.
— Ваша квартира? — спросила она. — А где она?
— Квартира не совсем моя, — ответила я. — Она принадлежит человеку... человеку, с которым я живу. Терри.
— Он заходил вас навестить?
— Терри в отъезде. Я пыталась ему дозвониться, но его нет. Он часто разъезжает по командировкам.
— А с кем-нибудь еще вы виделись? С родными? Друзьями?
— Нет. Жду не дождусь, когда выйду отсюда. Тогда всем позвоню. — Я заметила, как Айрин на меня смотрит, и почувствовала, что нужно объяснить. — Решила отложить рассказ. Не знаю, с чего начать, потому что история еще не закончена. Пусть сначала получит завершение, тогда и буду объяснять. Понимаете?
— Вы хотите, чтобы сначала поймали его?
— Да.
— А пока, может быть, поговорите со мной?
— Ну что ж... — осторожно ответила я. — Хотя хочу я только одного — поскорее отсюда выбраться. Эта больница мне кажется остановкой на полдороге между тюрьмой и свободой. Здесь я словно в камере.
Несколько мгновений доктор Беддоз молча разглядывала меня.
— С вами приключилось нечто ужасное, Эбби. Вами занимались врачи пяти специальностей, не говоря о полицейских. Очень трудно добиться согласованности между всеми. Но существует мнение, что вам следует оставаться в больнице еще не меньше двух дней. А неврологи хотят понаблюдать вас еще дольше. И у полиции существует обеспокоенность. Человек, с которым вас свел рок, очень опасен. И пока полицейские не примут решения, вас хотели бы подержать здесь.
— Они считают, что мне что-то угрожает?
— Я не могу говорить за них, но мне кажется, опасность трудно оценить. И это тоже часть проблемы. Но вот что я предлагаю: следующие пару дней я могу беседовать с вами. Конечно, все зависит от вас. Но я думаю, что буду вам полезной. И не только это. В ходе наших разговоров, возможно, всплывут детали, которые помогут полиции. Но не станем докапываться до них специально, посмотрим по ходу дела. И еще: вы говорили, что хотите вернуться к нормальной жизни. — Айрин надолго замолчала, так что я даже смутилась. — Я думала над этим. Это может оказаться не так просто, как вам кажется. Не исключено, что в вас живы воспоминания тех событий.
— Считаете, что я заражена?
— Заражена? — Айрин покосилась на меня, словно принюхивалась к запаху заразы или пыталась вычихать из себя приставучую хворь. — Нет. Но вы вели нормальную жизнь. А затем вас выдернули из нее в кошмар. Теперь вам предстоит вернуться к обыденности, и надо решить, как пережить то, что случилось. Если мы с вами поговорим, надеюсь, я сумею в этом помочь.
Я отвернулась и снова заметила серость мира. А когда заговорила, то обращалась столько же к себе, сколько и к ней:
— Не представляю, как я смогу приспособиться к тому, что на свете живет человек, который меня похитил, а потом собирался убить. Это во-первых. Во-вторых, моя жизнь до того, как все произошло, шла вовсе не так уж гладко. Но все равно, попробую.
— Встретимся и поболтаем, — предложила Айрин. — Только вам вовсе не обязательно валяться на койке. Поговорим в более приятной обстановке.
— Это было бы чудесно.
— Постараюсь найти местечко, где варят настоящий кофе.
— Лучше лекарства не сыскать.
Айрин улыбнулась, пожала мне руку и ушла. Когда доктор Беддоз только появилась, мне хотелось повернуться к ней спиной и закрыть глаза. А теперь, стоило ей переступить порог, и я с удивлением почувствовала, что мне ее не хватает.
* * *
— Сэди?— Эбби! — Ее звонкий голос звучал тепло, и я испытала облегчение. — Откуда ты звонишь? Ты все еще в отпуске?
— Нет-нет, Сэди, я в больнице.
— Господи, что случилось?
— Ты можешь ко мне приехать? Это не телефонный разговор.
* * *
— Откуда вы знаете, что он меня не изнасиловал?Джек Кросс сидел подле моей кровати и поигрывал туго затянутым узлом галстука. Услышав вопрос, он кивнул и сказал:
— Мы не можем утверждать с абсолютной достоверностью. Но тому нет никаких свидетельств.
— То есть?
— Когда вас доставили в больницу, вас тщательно осмотрели. Ну и все прочее.
— И?
— И не обнаружили признаков сексуального посягательства.
— Хотя бы что-то. — Я ощущала в себе удивительную пустоту. — Что еще случилось?
— Мы восстанавливаем картину, — осторожно заметил Кросс.
— Но...
— И один из тех, с кем мы определенно хотим поговорить, ваш приятель Теренс Уилмотт.
— Так в чем же дело?
— Как бы вы охарактеризовали ваши отношения?
— Почему, черт возьми, я должна об этом говорить? Какое отношение имеет к этому делу Терри?
— Я же вам сказал, мы восстанавливаем картину.
— У нас все в порядке, — ощетинилась я. — Есть, конечно, свои взлеты и падения.
— Что за падения?
— Терри тут ни при чем, если это у вас на уме.
— Что?
— Терри меня не похищал. Да, тот человек изменял голос, и я его не видела, но знаю: это не Терри. Я помню запах Терри, в курсе всех его достоинств и недостатков. Он скоро вернется, где бы он ни был, и вы сможете с ним поговорить.
— Он не за границей.
— Неужели? — Я взглянула на полицейского. — Как вы можете это утверждать?
— Его паспорт в квартире.
— Вот как? Значит, он где-нибудь в Соединенном Королевстве.
— Да, где-нибудь здесь.
* * *
Я стояла перед зеркалом и видела перед собой незнакомку. Я больше не была сама собой. Худая женщина с перепутанными волосами и лицом в синяках. Пепельно-серая кожа. Выпирающие кости. Напуганные, остекленевшие глаза. Я была похожа на покойницу.* * *
Я встретилась с доктором Беддоз во дворике больницы, потому что, несмотря на холод, мне ужасно хотелось выйти на улицу. Сестры подобрали мне невероятных размеров землянично-красное пальто. Дворик был явно задуман для того, чтобы давать успокоение нервным больным: он был слишком тенистым для травы, но в нем посадили растения с большими зелеными листьями, а средоточием всего сделали фонтан — бронзовая чаша постоянно переполнялась, и вода бежала из нее наружу. Несколько минут я оставалась там одна и подошла взглянуть на фонтан. Сначала он показался мне приспособлением для разбазаривания воды, но потом я заметила у основания отверстия и предположила, что они всасывали воду в себя. И так беспрестанно — круг за кругом.Айрин Беддоз принесла нам по кружке кофе и упакованные в целлофан пирожные. Мы сели на сыроватую деревянную скамью, и она показала на влажный орнамент чаши:
— Ее поставили, потому что считается, что это успокаивает и вызывает нечто вроде японского дзена, а у меня от нее мурашки по коже.
— Почему?
— А разве не было кое-кого в аду, кого приговорили целую вечность наполнять водой огромный глиняный кувшин, в котором была дыра?
— Я этого не знала.
— Мне не следовало вам говорить. Испортила впечатление.
— А мне он нравится. Особенно веселый звук.
— В нем весь смысл.
Мне было приятно, но немного странно сидеть на улице солнечным зимним днем. Я только пригубила кофе. Следовало соблюдать осторожность. Я чувствовала, что уже на пределе. Слишком много кофеина — он меня доконает.
— Ну как дела? — спросила она. И ее вопрос показался мне немного неподходящим началом.
— Знаете, что мне не нравится в больнице? Люди прекрасные и все такое, у меня отдельная палата с телевизором, но все-таки что-то не то, когда к тебе входят без стука. Заявляются люди, которых я никогда не видела, — убирают комнату, приносят еду. Те, кто повежливее, здороваются, другие обходятся без этого.
— Вы напуганы?
Я ответила не сразу. Сделала глоток кофе и откусила от пирожного. А затем призналась:
— Да, разумеется. Боюсь думать о том, что случилось, но вспоминаю опять и опять, будто я снова там и никогда не выберусь. На меня наваливается прошлое, точно я под водой — тону в своей памяти. Большую часть времени стараюсь отогнать воспоминания — оттолкнуть от себя. Может быть, это неправильно? Как вы считаете, полезнее дать им волю? — Я не позволила ей ответить. — Еще мне страшно от мысли, что его не поймали. Что он ждет, когда я выйду из больницы, и снова меня похитит. Когда я разрешаю себе так думать, у меня перехватывает дыхание. Все в моем теле словно ломается от страха. Иногда я ощущаю приливы счастья, потому что осталась в живых. Но мне очень хочется, чтобы его поймали. Ведь до того времени я не смогу чувствовать себя в безопасности.
Айрин Беддоз была первым человеком, с кем я могла разговаривать о том, что со мной приключилось, и о своих переживаниях. Она не числилась в моих подругах. И я позволила себе рассказать, как теряла себя, постепенно превращаясь в животное, в вещь, как он смеялся, шептал. Как я обмочилась и готова была позволить ему совершить со мной все, что угодно, только бы он сохранил мне жизнь. Она слушала, не проронив ни слова. А я говорила, пока голос совсем не стих. Тогда я умолкла и наклонилась к ней:
— Вы полагаете, что способны помочь мне вспомнить мои потерянные дни?
— Мой интерес заключается в том, что творится в вашей голове. Если к тому же выяснится нечто способствующее расследованию, будем считать это подарком судьбы. Полиция делает все возможное, Эбби.
— Но я не уверена, что сумела помочь инспектору.
— Ваша задача — поправляться.
Я откинулась на спинку и посмотрела на возвышающиеся вокруг нас больничные этажи. На втором маленький мальчик с высоким лбом и мрачным лицом прижался к стеклу и смотрел на нас. С улицы доносились гудение машин и звуки сигналов.
— Знаете, что я вспоминаю как кошмар?
— Что?
— Будто я снова в той комнате. Поэтому мне так не нравится находиться под замком. Но иногда мне страшно, что предстоит выписаться из больницы. И хотя это будет всего лишь возвращение к нормальной жизни, но того человека так и не поймают. Осколки памяти останутся в моей голове и, словно червь, станут выедать меня изнутри.
Айрин Беддоз посмотрела на меня, и я заметила, какой у нее проницательный взгляд.
— Разве вам не нравилась ваша жизнь? — спросила она. — Неужели вас не радует мысль о возвращении к ней?
— Я не это хотела сказать, — ответила я. — Мне невыносима мысль, что все это так ничем и не кончится. Наверное, пока я живу, мне не удастся от нее избавиться. Знаете, есть люди со своеобразной глухотой — это вовсе не тишина, а шум в ушах, который никогда не проходит и до такой степени сводит несчастных с ума, что они иногда совершают самоубийство, только бы все стихло.
— Вы можете рассказать мне о себе, Эбби? О том, как вы жили до того случая?
Я снова пригубила кофе. Сначала он был слишком горячим, а теперь стал холодным.
— С чего начать? Мне двадцать пять лет. М-м... — Я в растерянности остановилась.
— Где вы работаете?
— Последнюю пару лет я вкалывала как ненормальная на компанию, которая обставляет офисы.
— Что это значит?
— Если какая-нибудь фирма обустраивает новую контору, мы организуем все, что от нас хотят. Иногда разрабатываем только рисунок обоев, в некоторых случаях все — от ручек до компьютерных систем.
— Вы получаете от работы удовольствие?
— Своего рода. Не могу себе представить, что буду заниматься тем же самым через десять лет или даже через год. Но вот окунулась в это дело и обнаружила, что неплохо с ним справляюсь. Бывает, мы лоботрясничаем. А иногда, когда запарка, работаем по ночам. За это нам и платят.
— У вас есть друг?
— Да, Терри. Мы познакомились с ним по работе, как большинство людей. Терри работает с компьютерными системами. Мы стали жить вместе что-то около года назад.
Айрин сидела и ждала, что я еще добавлю, и я, конечно, не удержалась, потому что всегда говорю слишком много, особенно когда возникают паузы. А теперь мне еще хотелось говорить о вещах, которые я раньше не решалась облечь в слова. И я принялась бормотать:
— Если честно, последние несколько месяцев были не ахти. А во многих отношениях — просто ужасны. Мы были очень загружены в компании. А когда Терри много работает, он пьет. Нет, он не алкоголик, просто выпивает. Но беда в том, что он не расслабляется. Зато становится плаксивым и злится.
— На что?
— Сама не очень понимаю. На все. Его раздражает жизнь и я, наверное, потому что нахожусь рядом. И... он... — внезапно я запнулась. Это было очень трудно произнести.
— Он приходит в неистовство? — спросила Айрин.
Я почувствовала, что скатываюсь по наклонной к таким вещам, о которых толком никому не рассказывала. И пробормотала:
— Иногда.
— Он вас бил.
— Пару раз было. Я всегда считала себя женщиной, которая не позволит себя стукнуть больше одного раза. Если бы вы спросили меня несколько месяцев назад, я бы ответила, что ушла бы от мужчины, который вздумал бы меня ударить. Но я не ушла. Не знаю почему. Он так всегда страдал, а я переживала из-за него. Звучит глупо? Но я чувствовала, что ему больнее, чем мне. Когда я сейчас об этом рассказываю, понимаю, что говорю не о себе. Я не похожа на женщину, которая остается с мужчиной, если тот плохо с ней обращается. Я больше смахиваю на такой тип женщины, которая бежит из темницы, а теперь хочет справиться с жизнью.
— И у вас это потрясающе получается, — сочувственно проговорила она.
— Я так не думаю. Просто стараюсь изо всех сил.
— И делаете это неплохо. Я немного изучала такой тип психопатов...
— Вы мне об этом не рассказывали, — удивилась я. — Говорили, что как психиатр не интересуетесь этой стороной.
— Во-первых, вы вели себя удивительно жизнелюбиво, и это позволило вам уцелеть. И потом ваш потрясающий побег. Это почти беспрецедентно.
— Вы слышали только мою версию. Может быть, я все преувеличила, чтобы казаться более смелой.
— Не представляю подобной возможности, — возразила Айрин. — Вы ведь здесь и живы.
— Это правда, — согласилась я. — Ну вот, теперь вы все обо мне знаете.
— Я бы этого не сказала. Может быть, завтра или позже мы могли бы встретиться снова.
— С удовольствием, — ответила я.
— А сейчас пойду добывать нам ленч. Вы наверняка проголодались. Только хочу попросить вас об одолжении.
— Каком?
Айрин не ответила, а стала рыться в сумке. А я тем временем думала о ней. И с трудом избавилась от мысли, что она была тем типом мамы, которую я придумала для себя: приветливой, в то время как моя настоящая родительница отличалась холодностью, уверенной и умной, а не такой, как моя мать, которая часто суетилась и, мягко говоря, не имела способностей Эйнштейна. Айрин была глубокой, сложной, интересной.
Она вытащила из сумки папку, положила на стол, достала лист бумаги — печатный формуляр — и пододвинула мне.
— Что это? — спросила я. — Вы хотите продать мне страховку?
Айрин не улыбнулась.