Френч Никки. Убей меня нежно

   — Вы были очень откровенны, — сказала я. Ей хотелось от меня чего-то большего. Ее лицо было по-девичьи полным, и она смотрела на меня с напряженным выражением мольбы. Я почувствовала к ней жалость, к себе тоже. Она подняла ребенка и уткнулась лицом в мягкий изгиб его шеи. Я встала. — И еще вы были смелой, — выдавила я из себя.
   Она подняла голову и посмотрела на меня.
   — Вы что-нибудь с этим сделаете?
   — Здесь проблемы с законом. — Меньше всего мне хотелось обнадеживать ее.
   — Да, — кивнула она безнадежно. Казалось, она мало чего ждет. — Что бы вы сделали, Сильвия? Скажите.
   Я заставила себя посмотреть ей в глаза. Было такое ощущение, что я смотрю не с той стороны подзорной трубы. На меня опять нахлынуло чувство двойного предательства.
   — Я не знаю, что бы я сделала, — сказала я. Потом мне в голову пришла мысль: — Вы не выбираетесь в Лондон?
   Она озадаченно нахмурилась.
   — С ним? — она показала глазами на ребенка. — И зачем мне это?
   Она казалась вполне естественной; да и телефонные звонки с письмами, казалось, прекратились.
   Младенец заплакал, и она подняла сына так, что его головка уткнулась ей в подбородок. Он лежал у нее на груди, раскинув руки, словно крошечный альпинист, прижавшийся к поверхности скалы. Я улыбнулась ей.
   — У вас прекрасный мальчик, — сказала я. — Вы хорошо потрудились.
   Ее лицо расплылось в ответной улыбке.
   — Да, потрудилась, разве нет?

Глава 22

   — Что вы сделали?
   До того момента я считала, что выражение об отвалившейся челюсти всего лишь метафора или преувеличение, но тут никаких сомнений быть не могло: у Джоанны Нобл просто отвалилась челюсть.
   Возвращаясь на поезде, и без того шокированная и расстроенная, я ощутила приступ настоящей паники, когда до меня впервые дошло, что в действительности я натворила. Я представила себе Мишель, которая звонит в «Партисипант», спрашивает Сильвию Бушнелл, чтобы пожаловаться или что-нибудь добавить к своему рассказу, узнает, что там никого с таким именем нет, и тогда связывается с Джоанной. Едва ли потребуется много времени и усилий, чтобы выйти на меня. Что подумает Мишель по поводу того, что проделали в отношении ее? Другой не совсем абстрактный вопрос — что случится со мной. Если даже напрямую не нарушен никакой закон, я представила, как объясняю Адаму, что натворила.
   Я урегулировала вопрос, насколько это было возможно, немедленно. По дороге домой позвонила из автомата Джоанне Нобл и ко времени завтрака на следующий день была у нее в квартире.
   Я посмотрела Джоанне в лицо.
   — Пепел нужно стряхнуть, — сказала я.
   — Что? — переспросила она, все еще пребывая в оцепенении.
   Я нашла на столе блюдце и подставила его под покачивающийся цилиндрик пепла на кончике сигареты, которую она держала в правой руке. Я сама тронула пальцем сигарету, и пепел осыпался в блюдце. Я приготовилась излагать дополнительные детали к голым фактам своей исповеди. Все должно было быть изложено максимально ясно.
   — Мне очень стыдно, Джоанна. Позвольте мне рассказать, что именно я натворила, а потом вы скажете, что думаете обо мне. Я позвонила Мишель Стоу, назвалась вашей коллегой по работе в газете. Я поехала к ней, поговорила, и она рассказала, что произошло между ней и Адамом. Я не могла заставить себя отказаться от желания выяснить это, а другого способа придумать не смогла. Но это было ошибкой. Я чувствую себя ужасно.
   Джоанна воткнула сигарету в блюдце и подожгла другую. Она провела ладонью по своим волосам. Журналистка была по-прежнему в халате.
   — Что, черт побери, вы делаете?
   — Расследую.
   — Она думала, что говорит с репортером. Думала, что делает смелое заявление от имени жертв насилия, а вместо этого удовлетворила ваше любопытство по поводу того, что ваш муженек, — последнее слово Джоанна произнесла с горьким презрением, — выкидывал со своим петушком до того, как вы поженились.
   — Я не пытаюсь оправдываться.
   Джоанна сделала глубокую затяжку.
   — Вы назвались вымышленным именем?
   — Я сказала, что меня зовут Сильвия Бушнелл.
   — Сильвия Бушнелл? Где вы такое откопали? Вы... — Это было для нее уже слишком. Джоанна начала хихикать, потом не смогла сдержаться и захохотала. Она опустила голову и пару раз даже ударилась о столешницу. Она снова затянулась сигаретой и принялась одновременно кашлять и смеяться. Наконец ей удалось взять себя в руки. — Вы явно умеете задевать за живое. Вам следовало бы заняться моей работой. Мне необходимо немного кофе. Хотите?
   Я кивнула, она вскипятила воду и за разговором намолола кофейных зерен.
   — Так что же вам удалось узнать?
   Я кратко изложила рассказ Мишель.
   — Гм-м, — произнесла Джоанна. Она не казалась особенно смущенной. Налила кофе в две кружки, снова села за кухонный столик напротив меня. — Итак, что вы чувствуете после своей проделки?
   Я отхлебнула кофе.
   — Все еще пытаюсь навести порядок в голове... Опустошение. Это одно из ощущений.
   Джоанна недоверчиво посмотрела на меня.
   — Правда?
   — Конечно.
   Она прикурила очередную сигарету.
   — Разве это как-то отличается от того, что вы прочли в газете? Если исходить из того, что рассказали вы, я бы все равно оправдала Адама. Меня удивляет, что все это вообще дошло до суда.
   — Мне нет дела до юридических тонкостей, Джоанна. Меня волнует то, что произошло. Что могло произойти.
   — О, ради Бога, Элис, мы же взрослые женщины. — Она долила себе кофе. — Видите ли, я не считаю себя особо неразборчивой в связях... Да и никто таким себя не считает, не так ли? Но мне приходилось спать с мужчинами, чтобы только от них отделаться или потому, что они были очень настойчивыми. Я занималась сексом по пьянке с теми, с кем в трезвом виде никогда бы этого не сделала. Делала это без особого желания и сожалела на следующее утро или через десять минут. Раз или два я так унизила себя, что меня потом тошнило. С вами такого не было?
   — Бывало порой.
   — Я хочу сказать, что многие из нас побывали в том сереньком местечке и позабавлялись с тем, чего в действительности хотели. Я знаю, это непросто, но должна сказать, что это вовсе не то же самое, когда мужчина залезает к тебе в окно в маске и с ножом.
   — Мне жаль, Джоанна, но я никак не могу с этим свыкнуться.
   — А вам и нет надобности привыкать к такому. В этом все дело. Видите ли, я не знаю, что у вас с Адамом. Как вы познакомились?
   Ну, скажем, это было не совсем как за чаем у священника и вполне в духе Джейн Остен.
   — Этого довольно. Когда я впервые увидела Адама, он был грубым со мной, колким, неразговорчивым. Подозреваю, что его поведение было комбинацией из отсутствия интереса ко мне, подозрительности и презрения, и меня это возбудило. Он сексуален, не так ли?
   Повисла тишина, и я не пыталась ее нарушить.
   — Ну, я права или нет?
   — Он мой муж, — процедила я.
   — Ради всего святого, Элис, не изображайте передо мной Деву Марию. Этот человек сам по себе грандиозен. Он спас почти всю экспедицию. Клаус рассказывал мне про его жизнь. В шестнадцать лет он бросил Итон и отправился в Альпы. Мотался там два года, пока не нашел своего пути в Гималаи, где многие годы провел в скитаниях и восхождениях. Как вы посмели обнаружить этого мужчину раньше меня?
   — Я знаю все это, Джоанна. Для меня потрясение обнаружить другую сторону его натуры.
   — Какую другую сторону?
   — Ну, то, что он может быть жесток, опасен.
   — Он бывал с вами жесток?
   — Ну, знаете... — Я пожала плечами.
   — О, вы хотите сказать, приятно жесток.
   — Не уверена, что «приятно» — верное слово.
   — М-м, — одобрительно, почти плотоядно произнесла Джоанна. — У вас проблема.
   — У меня проблема?
   — Вы влюбились в героя, неординарного мужчину, который не похож на других, о ком мне доводилось слышать. Он странный и непредсказуемый, и мне кажется, временами вам хотелось бы, чтобы он был каким-нибудь адвокатом, который приходит домой на обед в шесть тридцать, и чтобы были нежные объятия, и чтобы обычная поза раз в неделю. С кем у вас была предыдущая связь?
   — Я оставила ради Адама одного человека.
   — Каким он был?
   — Хорошим. Но не тем адвокатом, о котором вы только что говорили. Он был остроумным, внимательным, мы были друзьями, у нас были общие интересы, нам было хорошо вместе. Мне нравилось спать с ним.
   Джоанна перегнулась через стол и внимательно посмотрела на меня.
   — Скучаете по нему?
   — С Адамом все по-другому. Мы не «делаем что-то вместе», как я привыкла с другими парнями. Мы никогда не бываем... просто вместе, как было с Джейком. Все это так... страстно, от этого по-своему устаешь. И секс... это, конечно, прекрасно, но тоже беспокоит. Тревожит. Я уже не знаю, по каким правилам мы играем.
   — Вы скучаете по Джейку? — снова спросила Джоанна.
   Это был вопрос, который я сама себе никогда не задавала.
   У меня практически не было времени, чтобы задаваться им.
   — Нет, — услышала я собственный голос.

Глава 23

   Была середина марта, почти наступило британское лето. Во всех парках расцвели крокусы и желтые нарциссы, лица на улицах просветлели; с каждым днем солнце поднималось все выше и выше. Джоанна Нобл была права. Я никогда не узнаю, что происходило в прошлом. У всех свои тайны и скелеты в шкафах. Нет ни одной жизни, которой не коснулся бы стыд. Лучше пусть темное остается во тьме, где оно может зажить и стать незаметным. Лучше забыть о муках ревности и параноидальном любопытстве.
   Я понимала, что Адам и я не сможем провести остаток жизни, отгородившись от мира и изучая тела друг друга в странных темных комнатах. Мы должны были понемногу впускать к себе мир. Всех друзей, которых мы игнорировали, родственников, от которых мы отказались, обязанности, которые мы отложили в сторону, фильмы, которые мы не посмотрели, газеты, которые нам не удалось прочесть. Мы должны были вести себя немного более похоже на нормальных людей. Поэтому я стала ходить в магазины и купила себе кое-какую новую одежду. Я ходила в супермаркет и покупала обычную еду: яйца, сыр, муку и что-то еще. Договаривалась о встречах, как в прошлой жизни.
   — Завтра я с Полин иду в кино, — сказала я Адаму, когда тот вошел.
   Он поднял брови:
   — Зачем?
   — Хочу повидаться кое с кем из друзей. И я подумала, мы могли бы пригласить кого-нибудь к нам на обед в субботу.
   Он пытливо посмотрел на меня.
   — Я думала пригласить Сильвию и Клайва, — упорно продолжала я. — А как насчет того, чтобы позвать Клауса или Дэниела и, может быть, Дебору? Или кого ты захочешь?
   — Сильвия, Клайв, Клаус, Дэниел и Дебора? Здесь?
   — А что тут странного?
   Он взял мою руку и стал вертеть обручальное кольцо.
   — Зачем ты это делаешь?
   — Что делаю?
   — Ты знаешь.
   — Не может быть только... — Я подбирала слово. — Страсть. Нам нужна обычная жизнь.
   — Почему?
   — Неужели тебе не хочется иногда просто посидеть перед телевизором? Или пораньше лечь в кровать с книгой? — На меня вдруг нахлынули воспоминания о последнем уик-энде с Джейком: все то незаметное домашнее счастье, которое я в эйфории отбросила. — Запустить змея или пойти погонять шары в боулинге?
   — Боулинг? Что, дьявол побери, это такое?
   — Ты знаешь, что я имею в виду.
   Он молчал. Я обняла его, но он оставался скованным.
   — Адам, ты моя самая большая любовь. Это у меня на всю жизнь. Но семья связана с обычными вещами, рутиной, скучными обязанностями, работой, ссорами по пустякам, перемыванием костей. Со всем этим. Не только, ну, с пылающей страстью.
   — Почему? — просто сказал Адам. Это был не вопрос. Это было утверждение. — Кто это говорит?
   Я отошла и села в кресло. Я не знала, что почувствовала — злость или одиночество, кричать мне хотелось или плакать.
   — Я хочу, Адам, однажды родить ребенка, быть может, я буду иметь детей. Я хочу когда-нибудь построить дом и быть обыкновенной женщиной средних лет. Хочу до старости быть вместе с тобой.
   Он пересек комнату, опустился у моих ног и зарылся лицом в мои колени. Я гладила его взлохмаченные волосы, вбирала в себя запах его пота.
   — Ты всегда будешь со мной, — проговорил он, его голос был приглушенным.

* * *

   Беременность Полин стала заметной, ее лицо, обычно бледное и строгое, выглядело пухлым и розовым. Темные волосы, которые она обычно собирала в тугой хвост, теперь спадали на плечи. Она казалась молодой, хорошенькой и счастливой. Мы были робкими друг с другом, вежливыми и очень старательными. Я пыталась вспомнить, о чем мы обычно болтали, встречаясь раньше, в доадамовы времена: обо всем и ни о чем, думаю; случайные обрывки сплетен, неважные секреты, интимные безделицы, которые были словесной демонстрацией приязни. Мы любили похихикать. Помолчать. Поспорить и помириться. Однако в тот вечер нам пришлось как следует поработать над тем, чтобы не дать разговору зачахнуть, и, как только возникала пауза, кто-нибудь из нас спешил ее заполнить.
   После фильма мы отправились в паб. Она выпила томатного сока, а я джина. Когда я вытащила из кошелька банкноту, чтобы заплатить за напитки, оттуда выпала и моя фотография, которую Адам сделал в тот день, когда предложил выйти за него замуж.
   — Странный снимок, — сказала она, поднимая фотографию. — У тебя такое лицо, словно ты увидела призрак.
   Я сунула фото обратно между кредитными карточками и водительскими правами. Мне не хотелось, чтобы его увидел еще кто-нибудь — снимок был только для моих глаз. Мы вяло обсуждали плохой фильм, когда я вдруг почувствовала, что больше не могу этого выносить.
   — Как Джейк? — спросила я, как всегда.
   — Хорошо, — безучастно проговорила Полин.
   — Нет, я в самом деле спрашиваю, как он. Я хочу знать.
   Полин проницательно посмотрела на меня. Я не отвела взгляда, не стала бессмысленно улыбаться, и, когда она заговорила, мне показалось, что в ее голосе звучало торжество.
   — Были планы, что вы двое поженитесь, заведете детей. Потом все изменилось. Он говорил мне, что все идет нормально и хандры больше нет. Это правда?
   Я кивнула.
   — Вполне.
   — Он потрясен. Он был так не прав по отношению к тебе. — Я промолчала. — Ведь не прав, да? Ты любила его?
   Я вернулась мыслями к далеким дням, где мы с Джейком были вместе. Я с трудом теперь могла вспомнить, как выглядит его лицо.
   — Конечно, любила. И еще была ты, и компания, Клайв, Сильвия и остальные, словно большая семья. Думаю, я считала так же, как Джейк. Я чувствовала, что предаю вас всех. Я по-прежнему так думаю. Я словно стала посторонней.
   — Вот в чем все дело, не так ли?
   — Что?
   — Быть посторонней. Выбрать героя-одиночку и бросить ради него все. Великий образ. — Голос Полин был ровным и слегка презрительным.
   — Я вовсе не этого хочу.
   — Тебе кто-нибудь говорил, что ты выглядишь совсем не так, как три месяца назад?
   — Нет...
   — Ну, так ты выглядишь совсем по-другому.
   — Как?
   Полин задумчиво посмотрела на меня с почти жестким выражением на лице. Неужели она нанесет мне ответный удар?
   — Ты похудела, — пояснила она. — Выглядишь усталой. Не такая ухоженная, как раньше. Ты всегда была опрятно одета, причесана и вся была олицетворением порядка и сдержанности. Теперь же, — она посмотрела на меня, и мне вдруг стало неудобно от осознания того, что у меня на шее синяк, — ты выглядишь немного как бы... поношенной. Больной.
   — Я совсем не сдержанная, — в вызовом бросила я. — И не думаю, что когда-нибудь такой была. А вот ты, напротив, выглядишь великолепно.
   Полин улыбнулась, засветившись едва прикрытым удовлетворением.
   — Это беременность, — промурлыкала она. — Тебе следует когда-нибудь попробовать.

* * *

   Когда я вернулась после кино, Адама дома не было. Примерно в полночь я перестала его ждать и забралась в постель. Я бодрствовала до часа ночи, читая, прислушиваясь, не застучат ли его каблуки по лестнице. Затем забылась в беспокойном сне, временами просыпаясь, чтобы взглянуть на светящиеся стрелки будильника. Он вернулся домой только в три часа. Я слышала, как он сбросил с себя одежду и встал под душ. Я не собиралась расспрашивать его о том, где он был. Он забрался в постель и прижался ко мне сзади, теплый, чистый, пахнущий мылом. Положил руки мне на грудь и поцеловал в шею. Зачем людям принимать душ в три часа ночи?
   — Где ты был? — спросила я.
   — Проветривал наши отношения, конечно.

* * *

   Я отменила обед с друзьями. Купила всю еду и выпивку, но потом, в конце концов, не смогла справиться с этим. В ту субботу утром я вошла в квартиру с покупками; Адам сидел на кухне и пил пиво. Он вскочил и помог мне разобрать сумки. Он снял с меня пальто и растер мне пальцы, которые онемели от тяжести пакетов, которые я несла от супермаркета. Он заставил меня сесть, пока сам укладывал в маленький холодильник готовую зажаренную курицу и разные сыры. Потом сделал мне чай, снял с меня туфли и помассировал ступни. Он обнял меня, словно боготворя, поцеловал мне волосы, а потом едва слышно спросил:
   — Ты уезжала из Лондона на позапрошлой неделе, Элис?
   — Нет, а что? — Я была слишком напугана, чтобы мыслить трезво. Сердце встревоженно билось, и я была уверена, что он скорее всего чувствует это сквозь мою хлопчатобумажную блузку.
   — Совсем? — Он поцеловал меня в щеку.
   — Я работала всю неделю, ты же знаешь.
   Ему что-то известно. Мой мозг лихорадочно работал.
   — Конечно, знаю. — Его руки соскользнули вниз и остановились под ягодицами. Он очень крепко прижал меня к себе и снова поцеловал.
   — Я как-то ездила на совещание в Майда-Вэйл, а больше никуда.
   — И какой это был день?
   — Не вспомню. — Может, он звонил в тот день в офис? Видимо, так и есть. Но почему он спрашивает меня об этом сейчас? — Кажется, среда. Да.
   — Среда. Вот совпадение.
   — Что ты имеешь в виду?
   — У тебя сегодня такая шелковистая кожа... — Он по очереди поцеловал мои веки, потом принялся медленно расстегивать мне блузку. Я стояла совершенно неподвижно, когда он снял ее с меня. Что он узнал? Он расстегнул бюстгальтер и снял его тоже.
   — Осторожно, Адам, занавески открыты. Кто-нибудь может нас увидеть.
   — Не имеет значения. Сними с меня рубашку. Вот так. Теперь ремень. Вынь ремень из джинсов.
   Я послушалась.
   — Теперь поройся у меня в кармане. Давай, Элис. Нет, не в этом кармане, в другом.
   — Тут ничего нет.
   — Нет, есть. Просто оно маленькое.
   Мои пальцы нащупали смятый клочок бумаги. Я вытащила его.
   — Вот, Элис. Билет на поезд.
   — Да.
   — На прошлую среду.
   — Да. И что из этого? — Где он его нашел? Должно быть, я забыла его в пальто, в сумочке или где-нибудь еще.
   — В тот день, когда тебя не было офисе и ты была... где, ты сказала?
   — В Майда-Вэйл.
   — Да, Майда-Вэйл. — Он начал расстегивать мне джинсы. — Хотя билет до Глочестера.
   — Что это все значит, Адам?
   — Это ты мне скажи.
   — Какое отношение ко всему этому имеет билет на поезд?
   — Ну-ка вылезай из джинсов. Он был в кармане твоего пальто.
   — С чего это ты шаришь у меня по карманам?
   — С чего это ты, Элис, отправилась в Глочестер?
   — Не будь глупцом, Адам, я вовсе не ездила в Глочестер. — Мне и в голову не приходило рассказать ему правду. По крайней мере у меня еще сохранилась толика чувства самосохранения.
   — Сними трусики.
   — Нет. Прекрати.
   — Интересно, почему Глочестер?
   — Я не была там, Адам. Майк ездил туда несколько дней назад — может, даже в среду — присмотреть помещение под склад. Скорее всего это его билет. Но какое это может иметь значение?
   — Почему тогда он оказался у тебя в кармане?
   — Черт его знает. Давай, если не веришь мне, позвони и спроси у него. Ну же! Я продиктую номер.
   Я вызывающе взглянула на него. Я знала, что Майк уехал на уик-энд из города.
   — Тогда давай забудем о Майке и Глочестере, хорошо?
   — Я уже забыла, — сказала я.
   Он толкнул меня на пол и встал надо мной на колени. Казалось, он вот-вот заплачет, и я протянула ему руки. Когда он ударил меня ремнем и пряжка впилась в мое тело, мне даже почти не было больно. То же и во второй раз. Не та ли это спираль, о которой предупреждала врач?
   — Я так тебя люблю, Элис, — простонал он. — Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю. Не подведи меня когда-нибудь. Я не смогу этого перенести.
   Я отложила обед, сказав всем, что простудилась. Я и впрямь чувствовала себя настолько изможденной, что это было похоже на болезнь. Мы съели курицу, которую я принесла прямо в кровать, и рано уснули, заключив друг друга в объятия.

Глава 24

   Превратившись на время в героя и знаменитость, Адам стал получать письма из-за границы, которые ему пересылались через газеты и издателей. Люди излагали ему, как излагали бы Ливингстону или Лоуренсу Аравийскому, сложные теории и обиды мелким почерком и разноцветными чернилами на десятках страниц. Были восторженные письма от молоденьких девушек, которые заставляли меня улыбаться и немного волноваться. Было письмо от вдовы Томаса Бенна, погибшего на той горе, но оно было написано по-немецки, а Адам не позаботился о том, чтобы перевести его для меня.
   — Она хочет встретиться со мной, — устало сказал он, бросив письмо в общую кучу.
   — Что ей надо? — спросила я.
   — Поговорить, — коротко ответил он. — Услышать, что ее муж был героем.
   — Ты будешь с ней встречаться?
   Он покачал головой:
   — Я ничем не могу ей помочь. Томми Бенн был богатым человеком, представителем своего класса, и только.
   Потом были еще люди, которые горели желанием отправиться в экспедицию. И были те, кто предлагал свои проекты, идеи, мысли, фантазии или пустую болтовню. Адам игнорировал большинство из них. Раз или два его выманили на выпивку, и я сопровождала его в походах в какие-то бары в центре Лондона, где с ним беседовал то редактор одного журнала, то исследователь с горящими глазами.
   Однажды ранним утром дождливого вторника раздался очередной ничего не обещающий звонок — голос с иностранным акцентом, который к тому же был плохо различим из-за плохой слышимости. Я ответила и пожалела об этом. Передала трубку через кровать Адаму, который говорил открыто грубо. Но звонивший настаивал, и Адам согласился с ним встретиться.
   — Ну и как? — спросила я, когда он как-то поздно вечером ввалился домой, открыл холодильник и достал бутылку пива.
   — Даже не знаю, — сказал он, открыв бутылку по-мужски, о край стола. Он выглядел озадаченным, почти ошеломленным.
   — Так в чем дело?
   — Это какой-то человек из группы, которая работает на одну немецкую телекомпанию. Немного разбирается в альпинизме. Говорит, они хотят снять документальный фильм об альпинизме. Предлагают, чтобы я возглавил группу. В любое удобное время, в любой точке мира, с кем захочу, чем труднее будут условия, тем лучше, финансирование они организуют.
   — Звучит заманчиво. Разве это не здорово?
   — Здесь какой-то обман. С этим планом, видимо, не все в порядке, но я еще не понял, что именно.
   — А как насчет Дэниела? Вы, кажется, собирались с ним на следующий год.
   — Плевать на Дэниела. Это просто ради денег. Не могу поверить, что это на самом деле.
   Но это все же было на самом деле. Были еще вечеринки, потом встречи. Однажды поздно вечером, когда мы были немного навеселе, Адам сказал мне, что он хотел бы сделать: пойти на Эверест, и не для того, чтобы попытаться добраться до вершины, а просто чтобы очистить склоны от всякого мусора, обрывков палаток и старых веревок, пустых кислородных баллонов, всякого старья, даже от мертвых тел, которые все еще лежат наверху, скрюченные в своих последних бесполезных укрытиях. Мне это показалось восхитительным, и я уговорила Адама перенести идею на бумагу, которую затем привела в удобоваримую форму. Телевизионная компания согласилась на все. Получится прекрасный фильм. В нем будут и горы, и экология.
   Было удивительно. Я чувствовала себя удивительно. Адам напоминал кипящий чайник, брызгающийся и булькающий на плите, и было похоже, что его вдруг переставили на конфорку с регулятором температуры. Жизнь Адама заключалась в альпинизме и во мне, а последние два месяца она была почти полностью посвящена мне, и я начала уже задумываться, не устану ли от всего этого, не устану ли в буквальном смысле от его страсти, его внимания. Я любила Адама, я боготворила его, я жаждала его, но как приятно было иногда лежать в кровати, потягивая вино, пока он обсуждал число людей, которых возьмет с собой, прикидывал, когда следует отправляться, а от меня при этом ничего не требовалось. Я лишь кивала и радовалась его энтузиазму. Это было приятно, просто приятно, но ничего особенного, и это было так же хорошо, однако я тщательно старалась не проговориться об этом Адаму.
   Что касается меня, я тоже постепенно успокаивалась по поводу прошлого Адама. Все связанное с Мишель стало не больше чем деталью пейзажа, чем-то таким, во что мы все по молодости так или иначе оказываемся замешанными. К тому же у Мишель теперь есть муж и ребенок. Она не нуждается в моей помощи. Его прежние подружки, те, с которыми он был длительное время, для меня особо много не значили, как, скажем, вершины, на которые он залезал. Если во время разговоров с Клаусом, Деборой, Дэниелом или с каким-нибудь другим его соратником по экспедициям в горы упоминалась одна из них, я не обращала на это внимания. Но, несомненно, интересуешься всем, что связано с человеком, которого любишь, и утверждать, что это не так, было бы простым жеманством. Поэтому я тут и там черпала информацию о них, и у меня в голове начала складываться картинка, я уже могла расставить этих девушек в хронологическом порядке.