Страница:
Я взглянула на Адама. Он не отвел взгляд даже в тот момент, однако я поняла, что он раздумывает. В этом был его талант: действовать расчетливо в кризисных ситуациях. Какие планы рождались в его красивой голове?
Бирн повернулся к Адаму и показал ему фотографию.
— Что это? — спросил он. — Где это?
Адам изобразил непонимающую, сочувственную улыбку.
— Точно не знаю, — сказал он. — Это было где-то во время прогулки. — И снова перевел глаза на меня.
В этот момент я поняла, что права.
— Нет, — сказала я. — Это не просто прогулка «где-то». Адам специально отвез меня туда, привел на это место. Он сказал, что его некогда унизили. И вот именно на этом месте он просил меня стать его женой. Место и обещание. Мы поклялись быть верными друг другу над телом Адели Бланшар.
— Адель Бланшар? — спросил Адам. — Кто это? — Он очень пристально посмотрел на меня. Я чувствовала, как его глаза пытались прочесть в моих, что именно мне известно. — Это безумие. Я не помню, где мы гуляли. И ты. Ты тоже не помнишь, не правда ли, дорогая? Ты всю дорогу спала в машине. Ты не знаешь, где это место.
Я посмотрела на фотографию и похолодела от ужаса. Он был прав. Я не знала. Я глядела на траву, такую зеленую, мучительно близкую и одновременно такую далекую. Адель, где ты? Где лежит твое преданное, умерщвленное, пропавшее тело? И тут я вспомнила. Вот оно! Вот оно!
— Сент-Эадмундс, — выпалила я.
— Что? — одновременно спросили Бирн и Адам.
— Сент-Эадмундс с буквой "а". Адель Бланшар преподавала в начальной школе в Сент-Эадмундсе, неподалеку от Коррика, там же находится церковь Святого Эадмунда. Отвезите меня к церкви Святого Эадмунда, и я покажу это место!
Бирн переводил взгляд с меня на Адама и обратно. Он не знал, что делать, но явно колебался. Я сделала шаг к Адаму и приблизила к нему свое лицо. Взглянула в его чистые голубые глаза. В них не было ни малейшей искры тревоги. Он был великолепен. Возможно, впервые я воочию представила этого человека на склоне горы, спасающего жизни или обрекающего на смерть. Я подняла руку и прикоснулась к его щеке, как он сделал минуту назад. Адам едва заметно вздрогнул. Я должна была сказать ему что-то. Что бы ни случилось, у меня больше никогда не будет такого шанса.
— Я понимаю, что ты убил Адель и Франсуазу, потому что каким-то жутким образом любил их. И думаю, что Тара представляла для тебя угрозу. Может, сестра ей что-то рассказала? Она знала? Или подозревала? Но как быть с другими? Пит. Кэрри. Томас. Алексис. Ты и в самом деле столкнул Франсуазу в пропасть, когда вернулся назад на отрог? Тебя кто-нибудь видел? Может, просто представился удобный случай? — Я ждала. Ответа не было. — Ты ведь никогда не расскажешь, не правда ли? Не доставишь такого удовольствия простым смертным.
— Это просто смешно, — сказал Адам. — Элис нуждается в помощи. Я могу по закону получить над нею опеку.
— Вы обязаны все зарегистрировать, — сказала я Бирну. — Я сообщила об убитой. Назвала место. Вы обязаны провести расследование.
Бирн смотрел в пространство между нами. Потом его лицо расплылось в сардонической улыбке. Он вздохнул.
— Хорошо, — сказал он. Потом взглянул на Адама. — Не беспокойтесь, сэр. Мы хорошо позаботимся о вашей жене.
— До свидания, — сказала я Адаму. — До свидания, Адам.
Он улыбнулся мне, улыбка была такой сладкой, что его лицо стало похожим на лицо маленького мальчика, которого переполняет пугающая надежда. Однако он ничего не сказал, просто посмотрел мне вслед, а я не оглянулась.
Глава 39
Глава 40
Бирн повернулся к Адаму и показал ему фотографию.
— Что это? — спросил он. — Где это?
Адам изобразил непонимающую, сочувственную улыбку.
— Точно не знаю, — сказал он. — Это было где-то во время прогулки. — И снова перевел глаза на меня.
В этот момент я поняла, что права.
— Нет, — сказала я. — Это не просто прогулка «где-то». Адам специально отвез меня туда, привел на это место. Он сказал, что его некогда унизили. И вот именно на этом месте он просил меня стать его женой. Место и обещание. Мы поклялись быть верными друг другу над телом Адели Бланшар.
— Адель Бланшар? — спросил Адам. — Кто это? — Он очень пристально посмотрел на меня. Я чувствовала, как его глаза пытались прочесть в моих, что именно мне известно. — Это безумие. Я не помню, где мы гуляли. И ты. Ты тоже не помнишь, не правда ли, дорогая? Ты всю дорогу спала в машине. Ты не знаешь, где это место.
Я посмотрела на фотографию и похолодела от ужаса. Он был прав. Я не знала. Я глядела на траву, такую зеленую, мучительно близкую и одновременно такую далекую. Адель, где ты? Где лежит твое преданное, умерщвленное, пропавшее тело? И тут я вспомнила. Вот оно! Вот оно!
— Сент-Эадмундс, — выпалила я.
— Что? — одновременно спросили Бирн и Адам.
— Сент-Эадмундс с буквой "а". Адель Бланшар преподавала в начальной школе в Сент-Эадмундсе, неподалеку от Коррика, там же находится церковь Святого Эадмунда. Отвезите меня к церкви Святого Эадмунда, и я покажу это место!
Бирн переводил взгляд с меня на Адама и обратно. Он не знал, что делать, но явно колебался. Я сделала шаг к Адаму и приблизила к нему свое лицо. Взглянула в его чистые голубые глаза. В них не было ни малейшей искры тревоги. Он был великолепен. Возможно, впервые я воочию представила этого человека на склоне горы, спасающего жизни или обрекающего на смерть. Я подняла руку и прикоснулась к его щеке, как он сделал минуту назад. Адам едва заметно вздрогнул. Я должна была сказать ему что-то. Что бы ни случилось, у меня больше никогда не будет такого шанса.
— Я понимаю, что ты убил Адель и Франсуазу, потому что каким-то жутким образом любил их. И думаю, что Тара представляла для тебя угрозу. Может, сестра ей что-то рассказала? Она знала? Или подозревала? Но как быть с другими? Пит. Кэрри. Томас. Алексис. Ты и в самом деле столкнул Франсуазу в пропасть, когда вернулся назад на отрог? Тебя кто-нибудь видел? Может, просто представился удобный случай? — Я ждала. Ответа не было. — Ты ведь никогда не расскажешь, не правда ли? Не доставишь такого удовольствия простым смертным.
— Это просто смешно, — сказал Адам. — Элис нуждается в помощи. Я могу по закону получить над нею опеку.
— Вы обязаны все зарегистрировать, — сказала я Бирну. — Я сообщила об убитой. Назвала место. Вы обязаны провести расследование.
Бирн смотрел в пространство между нами. Потом его лицо расплылось в сардонической улыбке. Он вздохнул.
— Хорошо, — сказал он. Потом взглянул на Адама. — Не беспокойтесь, сэр. Мы хорошо позаботимся о вашей жене.
— До свидания, — сказала я Адаму. — До свидания, Адам.
Он улыбнулся мне, улыбка была такой сладкой, что его лицо стало похожим на лицо маленького мальчика, которого переполняет пугающая надежда. Однако он ничего не сказал, просто посмотрел мне вслед, а я не оглянулась.
Глава 39
Женщина-офицер Майер выглядела лет на шестнадцать. У нее были коротко подстриженные каштановые волосы и круглое прыщеватое лицо. Я сидела на заднем сиденье машины — обычной синей, не полицейской, как я того ожидала, — и смотрела в ее затылок, полную шею, нависающую на белоснежный накрахмаленный воротничок. Он выглядел напряженным, неодобрительным, а ее вялое рукопожатие и быстрый пустой взгляд показались мне безразличными.
Мисс Майер не пыталась заговорить со мной, если не считать того, что в самом начале пути попросила застегнуть ремень безопасности и поблагодарила, когда я выполнила эту просьбу. Я прижалась к прохладному пластику и наблюдала за лондонским движением за окном, почти ничего не замечая. Было ясное утро, от яркого света болела голова, но, когда я прикрыла глаза, лучше не стало, так как образы проникали сквозь сомкнутые веки. Особенно лицо Адама, каким я видела его в последний раз. У меня все ныло, внутри была пустота. Было такое впечатление, что я чувствую части тела по отдельности: сердце, живот, легкие, больные почки, циркулирующую кровь, звенящую голову.
Время от времени радио женщины-офицера Майер оживало, и она начинала говорить странным, шаблонным языком о встречах и времени прибытия. Снаружи текла обычная жизнь — люди шли по своим повседневным делам, раздраженные, скучающие, довольные, безучастные, взволнованные, усталые. Раздумывающие о работе, о том, что приготовить на ужин, о том, что дочь сказала сегодня за завтраком, или о парне, который нравится, о волосах, требующих стрижки, о ноющей спине. Трудно было представить, что когда-то и я была частью той жизни. Смутно, словно в полузабытом сне, я вспомнила вечера с компанией в «Вайн». О чем мы беседовали вечер за вечером, словно время ничего не значило, словно у нас в запасе было все время Вселенной? Была ли я тогда счастлива? Теперь и не знаю. Теперь я уже с трудом могла представить себе лицо Джейка, во всяком случае, лицо того Джейка, с которым я жила, лицо любовника, как он выглядел, когда мы вместе были в постели. Все заслоняло лицо Адама, его наблюдающие глаза. Как он прокладывал путь между мной и всем остальным миром, закрывая его собой так, чтобы мои глаза видели только его.
Я была Элис-с-Джейком, потом Элис-с-Адамом. Теперь я была просто Элис. Одинокая Элис. Никто не скажет мне, как я выгляжу, и не спросит, как я себя чувствую. Не с кем строить планы, спорить, никто не защитит, не на кого положиться. Если мне удастся пережить это, я навсегда останусь одна. Я посмотрела на свои руки, безвольно лежащие на коленях, прислушалась к дыханию, ровному и тихому. Может, я и не выживу. До Адама я никогда не боялась смерти, главным образом потому, что смерть всегда представлялась чем-то очень далеким, что приходит к чистеньким седовласым женщинам, которых я никак не могла соотносить с собой. Кто, интересно, станет обо мне скучать? Ну конечно, меня будет не хватать родителям. Друзья? По-своему... Но для них я уже исчезла, когда порвала с Джейком и прежней жизнью. Они будут качать надо мной головами, словно в удивлении. «Бедняжка», — скажут они. Хотя Адам будет скучать; да, Адам будет сожалеть обо мне. Он будет плакать, это будут искренние слезы горя. Он навсегда запомнит меня и будет вечно оплакивать. Как странно. Я почти улыбалась.
Снова достала из кармана фотографию и стала рассматривать ее. Вот она я, такая счастливая благодаря чуду, которое принесла новая жизнь, что похожа на сумасшедшую. За мной куст боярышника, трава, небо и больше ничего. Что, если я не смогу вспомнить? Я пыталась восстановить в голове путь от церкви, но на меня накатывало ощущение полной пустоты. Я даже не могла вспомнить, как выглядела сама церковь. Я пыталась не думать об этом, словно это могло растворить последние остатки памяти. Опять посмотрела на фотографию и услышала собственный голос. «Навсегда», — я тогда сказала. Навсегда. Что ответил Адам? Я была не в состоянии припомнить, но знала, что он заплакал. Я почувствовала его слезы у себя на щеке и чуть не заплакала сама — сидя в холодной полицейской машине, готовясь узнать, смогу ли победить или буду побеждена им, буду жить или буду уничтожена им. Адам теперь был моим врагом, но он любил меня, что бы это чувство ни означало. И я любила его. В одну страшную минуту мне захотелось попросить офицера Майер развернуть машину в сторону дома: все это ужасная ошибка, безумный бред.
Я встряхнулась и снова выглянула в окно, чтобы не смотреть на фотографию. Мы уже съехали с шоссе и проезжали мимо серенькой деревушки. Я ничего не запомнила из этого путешествия. О Боже, а вдруг я так ничего и не вспомню? Передо мной маячил тугой затылок офицера Майер. Я опять прикрыла глаза. Я чувствовала себя такой напуганной, что почти успокоилась, это было болезненное спокойствие, как под наркозом. Мой позвоночник показался тонким и хрупким, когда я поерзала на сиденье, пальцы были холодными и непослушными.
— Приехали.
Машина подъехала к церкви Святого Эадмунда — приземистому серому зданию. Надпись на табличке гордо извещала о том, что церковь была заложена более тысячи лет назад. Я с облегчением это вспомнила. Но здесь и начались испытания. Офицер Майер вышла из машины и открыла мне дверь. Я выбралась наружу и увидела, что нас ожидают три человека. Еще одна женщина, чуть старше офицера Майер, была одета в узкие брюки и толстую дубленую куртку, на двух мужчинах были желтые куртки, какие часто носят строительные рабочие. У них в руках были лопаты. У меня подгибались колени, но я старалась идти быстро, словно знала, куда направляюсь.
Они едва взглянули на меня, когда мы подошли. Мужчины разговаривали между собой. Они посмотрели на меня и продолжили свою беседу. Женщина вышла вперед, представилась как констебль Пейджет и, взяв Майер под руку, отвела ее в сторону.
— Это должно занять пару часов, — донеслось до меня. Значит, мне вообще никто не верил. Я посмотрела на свои ноги. На мне были полусапожки на каблуках, совершенно не подходящие для прогулки по глинистой почве. Я знала, в каком направлении нам следовало идти. Я собралась идти по дороге мимо церкви. Пока все было просто. Проблема была в том, что делать дальше. Я ощутила на себе взгляды мужчин с лопатами, но, когда я повернулась к ним, они потупились, словно смутились. Сумасшедшая. Я зачесала волосы за уши и застегнула верхнюю пуговицу куртки.
Женщины вернулись, они казались целеустремленными.
— Хорошо, миссис Таллис, — сказала детектив, кивнув мне. — Не хотите ли показать нам дорогу?
У меня в горле будто застрял ком. Я двинулась по тропинке. Одна нога за другой, каблуки застучали по тихой тропинке. В голове завертелась детская считалка: «Левая, левая, хороший дом, а я ушел. Правая, правая, она служит тебе неплохо, солдат». Констебль Пейджет шагала рядом со мной, а трое остальных немного отстали. Я не могла расслышать, что они говорят друг другу, но время от времени до меня доносился смех. Мои ноги отяжелели, словно налились свинцом. Дорога расстилалась передо мной, змеилась все дальше и дальше, на ней не было никаких примет. Вдруг это моя последняя прогулка?
— Далеко отсюда? — спросила констебль Пейджет.
Я не имела об этом никакого представления. Однако за поворотом тропинка раздвоилась, и я увидела военный памятник со щербатым каменным орлом на вершине.
— Здесь, — сказала я, стараясь скрыть облегчение. — Вот сюда мы пришли.
Должно быть, констебль Пейджет уловила в моем голосе удивление, так как бросила на меня вопросительный взгляд.
— Это здесь, — снова сказала я. Хоть я и не помнила памятника, однако теперь, когда мы подошли к нему, точно знала, что мы были именно здесь.
Я повела их по узкой дорожке, которая больше походила на едва заметную тропинку. Ногам стало легче. Мое тело само подсказывало, куда идти. Где-то здесь начинается другая тропка. Я взволнованно озиралась и часто останавливалась, чтобы посмотреть, не заросла ли тропа с тех пор, когда я была здесь в последний раз. Я чувствовала, как в группе нарастает нетерпение. Один раз я перехватила взгляд офицера Майер, которым она обменялась с одним из землекопов — худым молодым человеком с длинной морщинистой шеей, — потом пожала плечами.
— Уже где-то рядом, — сказала я.
Спустя несколько минут я снова заговорила.
— Видно, мы прошли место. — Мы остановились посреди дорожки, пока я в замешательстве озиралась, и тогда констебль Пейджет довольно доброжелательно проговорила:
— Кажется, впереди будет поворот. Пойдемте туда, посмотрим.
Это была тропа. Я чуть на радостях не полезла к ней обниматься, потом неуклюже засеменила дальше, полицейские последовали за мной. Кусты мешали идти, ветви ежевики цеплялись за ноги, но я не замечала этого. Мы были именно здесь. Теперь я, уже не колеблясь, свернула с тропы к деревьям, так как узнала березу, которая выделялась среди других деревьев белизной и прямотой. Мы стали карабкаться вверх по склону холма. Когда мы были здесь с Адамом, он держал меня за руку, помогая двигаться по скользким прошлогодним листьям. Мы наткнулись на целую полянку нарциссов, и я услышала, как офицер Майер радостно вскрикнула, словно находилась на загородной прогулке.
Мы добрались до вершины склона. Деревья расступились, и мы оказались на поросшей вереском пустоши. Я услышала голос Адама из прошлого, словно он стоял рядом со мной: «Клочок травы, который растет в стороне от тропы, идущей в сторону от дорожки, которая находится в стороне от большой дороги».
И тут я неожиданно перестала понимать, куда идти. Здесь должен был быть куст боярышника, но с того места, где я стояла, он не был виден. Я сделала несколько неуверенных шагов, остановилась и беспомощно огляделась. Констебль Пейджет подошла ко мне и стала молча ждать. Я вынула из кармана фотографию.
— Вот то место, которое мы ищем.
— Куст. — Голос звучал безразлично, но глаза говорили об обратном. Вокруг нас повсюду были кусты.
Я закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться в прошлое. И тут я вспомнила. «Посмотри моими глазами, — сказал он. И мы стали смотреть на церковь, лежащую под нами, и на поля. — Посмотри моими глазами».
Я словно и в правду смотрела его глазами, следовала за ним. Я споткнулась и почти побежала по кустикам вереска, и тут сквозь прогал в деревьях мне открылся вид на то место, откуда мы пришли. Там была церковь и две машины, припаркованные около нее. Были зеленые просторы полей. А здесь был куст боярышника. Я стояла перед ним, как тогда. Подо мной была ноздреватая земля, и я молилась, чтобы здесь, подо мной, лежало тело молодой женщины.
— Здесь, — сказала я констеблю Пейджет. — Здесь. Копайте здесь.
Она поманила мужчин с лопатами и повторила мои слова.
Я отошла от указанного места, и они принялись копать. В земле попадались камни, и копать было непросто. Скоро у них на лбах выступили капли пота. Я старалась дышать ровно. С каждым ударом лопаты я ждала, что что-то появится на поверхности. Ничего. Они копали до тех пор, пока не образовалась солидная яма. Ничего. Наконец они бросили копать и посмотрели на констебля Пейджет, она, в свою очередь, посмотрела на меня.
— Она там, — сказала я. — Я знаю, что она там. Подождите.
Снова закрыла глаза и постаралась вспомнить. Я вынула фотографию и посмотрела на куст.
— Скажите точно, где мне встать, — сказала я констеблю, протянула ей фотографию и встала у куста.
Она устало посмотрела на меня, пожала плечами. Я стояла перед ней точно так же, как стояла перед Адамом, и смотрела на нее так, словно она вот-вот сфотографирует меня. Прищурившись, она взглянула через плечо.
— Чуть-чуть вперед, — сказала она.
Я шагнула вперед.
— Вот так.
— Копайте здесь, — сказала я мужчинам.
Те снова принялись слой за слоем снимать землю. Мы стояли в молчании, слышался нудный стук лопат и дыхание работающих. Ничего. Ничего не было, кроме красноватой земли и мелких камней.
Они опять прекратили работу и уставились на меня.
— Прошу вас, — хрипло проговорила я. — Еще немного. — Я повернулась к констеблю Пейджет и взяла ее за рукав. — Пожалуйста.
Прежде чем ответить, она задумчиво нахмурила лоб:
— Мы можем копать здесь целую неделю. Мы копали там, где вы показывали, и ничего не обнаружили.
— Прошу вас. — Мой голос срывался. — Пожалуйста. — Я молила о жизни.
Констебль Пейджет глубоко вздохнула.
— Хорошо, — сказала она. Взглянула на часы. — Еще двадцать минут, и довольно.
Она подала знак, мужчины подошли, насмешливо фыркая и отпуская шуточки. Я отошла, присела на землю и стала смотреть на долину, где трава ходила на ветру, подобно морским волнам.
Вдруг за спиной я услышала тихий разговор. Я подбежала к работающим. Мужчины прекратили копать и стояли у ямы на коленях, выбирая грунт руками. Я заглянула через их головы. Земля здесь сделалась неожиданно темной, и я увидела руку, кости, торчавшие из земли, словно подзывая нас к себе.
— Это она! — крикнула я. — Адель! Вы видите? Видите? — Я принялась сама руками отбрасывать землю, выковыривать камни, хотя почти ничего не видела. Мне хотелось прижать кости к груди, баюкать их, дотронуться до головы, которая появилась в яме — жутко оскалившийся череп, — просунуть пальцы в пустые глазницы...
— Не трогайте, — приказала констебль Пейджет и стала оттаскивать меня прочь от ямы.
— Но я должна! — завывала я. — Это она. Я была права. Это она. — Это должна была быть я, хотела сказать я. Если бы мы ее не нашли, то меня ожидала бы такая же участь.
— Это улики, миссис Таллис, — жестко произнесла констебль.
— Это Адель, — повторила я. — Это Адель, и ее убил Адам.
— Мы не знаем, кто это, — возразила она. — Нужно будет сделать анализ, провести идентификацию.
Я взглянула на торчащую руку, появившуюся из земли голову. Напряжение спало, и я почувствовала смертельную усталость, смертную печаль.
— Бедняжка, — сказала я. — Бедная женщина. О Боже! О Боже, Господи Иисусе!
Констебль Пейджет протянула мне большую салфетку, и я поняла, что плачу.
— На шее что-то есть, детектив, — сказал худой копатель.
Я потрогала свою собственную шею.
Он держал в руке потемневшую проволочку.
— Думаю, это ожерелье.
— Да, — проговорила я. — Это он ей подарил.
Все повернулись и посмотрели на меня, и на этот раз все смотрели внимательно.
— Вот. — Я сняла с себя ожерелье, серебряное, сияющее, и положила его рядом с потемневшим двойником. — Адам подарил мне это в знак любви ко мне, его вечной любви. — Я указала пальцем на спиральку. — Это тоже обнаружится на ее ожерелье.
— Она права, — сказала констебль. Другая спиралька была почерневшей, забитой землей, но, несомненно, такой же. Повисла тишина. Все смотрели на меня, а я смотрела в яму, где покоилось ее тело.
— Как, вы говорите, было ее имя? — спросила наконец констебль Пейджет.
— Адель Бланшар. — Я всхлипнула. — Она была любовницей Адама. И, я думаю... — Снова потекли слезы, но на этот раз я оплакивала не себя, а ее, Тару и Франсуазу. — Думаю, что она была хорошей женщиной. Милой молодой женщиной. О, простите меня, простите. — Я прижала к лицу испачканные глиной ладони, слезы заструились между пальцами.
Констебль Пейджет обняла меня за плечи.
— Мы отвезем вас домой.
Только где теперь мой дом?
Инспектор Бирн и одна из женщин-офицеров вызвались проводить меня домой, хотя я говорила им, что Адама там не будет и мне нужно лишь собрать вещи и уйти. Они сказали, что им так или иначе нужно проверить квартиру, хотя они уже пытались туда звонить. Им нужно было найти мистера Таллиса.
Я не знала, куда пойти, однако не стала говорить им об этом. Позднее нужно будет делать заявления, заполнять формы в трех экземплярах, встречаться с юристами. Позднее мне придется подумать о своем прошлом и оказаться лицом к лицу со своим будущим, попытаться выбраться из-под отвратительных руин моей жизни. Но не сейчас. Сейчас я просто отупело плелась вперед, пытаясь строить фразы в правильном порядке, в ожидании, когда меня где-нибудь пристроят поспать. Я так устала, что могла бы уснуть стоя.
— Я не могу, — сказала я, резко остановившись на пороге. — Я не могу. Не могу идти туда. Не могу. Не могу. Просто не могу, и все.
— Вам не нужно этого делать, — отозвался он и повернулся к женщине: — Найдите, пожалуйста, для нее немного чистой одежды.
— Сумка, — сказала я. — Мне нужна только моя сумка. У меня там деньги. Больше мне ничего не нужно.
— И ее сумку.
— Она в гостиной, — подсказала я. Мне казалось, что меня вот-вот вырвет.
— У вас есть родные, к которым вы могли бы поехать? — спросил он, пока мы ждали.
— Не знаю, — слабым голосом проговорила я.
— Позвольте вас на пару слов, сэр? — Это была женщина-полицейский, на ее лице застыло мрачное выражение. Что-то произошло.
— Что?..
— Сэр.
Мне стало все ясно. Знание прожгло меня, словно чистый поток ощущений.
Прежде чем они смогли остановить меня, я вбежала в гостиную. Мой прекрасный Адам медленно покачивался на веревке. Я увидела, что он воспользовался куском альпинистского шнура. Желтого. Рядом валялся стул. Адам был босиком. Я нежно прикоснулась к изуродованной ступне, потом поцеловала ее — так, как в первый раз. Он был очень холодный. На нем были старые джинсы и выцветшая футболка. Я взглянула в распухшее, ставшее страшным лицо.
— Ты убил бы меня, — сказала я, глядя на него.
— Мисс Лаудон, — послышался рядом голос Бирна.
— Он убил бы меня, — сказала я ему, не отводя глаз от лица Адама, моего любимого. — Он сделал бы это.
— Мисс Лаудон, пойдемте отсюда. Все кончено.
Мисс Майер не пыталась заговорить со мной, если не считать того, что в самом начале пути попросила застегнуть ремень безопасности и поблагодарила, когда я выполнила эту просьбу. Я прижалась к прохладному пластику и наблюдала за лондонским движением за окном, почти ничего не замечая. Было ясное утро, от яркого света болела голова, но, когда я прикрыла глаза, лучше не стало, так как образы проникали сквозь сомкнутые веки. Особенно лицо Адама, каким я видела его в последний раз. У меня все ныло, внутри была пустота. Было такое впечатление, что я чувствую части тела по отдельности: сердце, живот, легкие, больные почки, циркулирующую кровь, звенящую голову.
Время от времени радио женщины-офицера Майер оживало, и она начинала говорить странным, шаблонным языком о встречах и времени прибытия. Снаружи текла обычная жизнь — люди шли по своим повседневным делам, раздраженные, скучающие, довольные, безучастные, взволнованные, усталые. Раздумывающие о работе, о том, что приготовить на ужин, о том, что дочь сказала сегодня за завтраком, или о парне, который нравится, о волосах, требующих стрижки, о ноющей спине. Трудно было представить, что когда-то и я была частью той жизни. Смутно, словно в полузабытом сне, я вспомнила вечера с компанией в «Вайн». О чем мы беседовали вечер за вечером, словно время ничего не значило, словно у нас в запасе было все время Вселенной? Была ли я тогда счастлива? Теперь и не знаю. Теперь я уже с трудом могла представить себе лицо Джейка, во всяком случае, лицо того Джейка, с которым я жила, лицо любовника, как он выглядел, когда мы вместе были в постели. Все заслоняло лицо Адама, его наблюдающие глаза. Как он прокладывал путь между мной и всем остальным миром, закрывая его собой так, чтобы мои глаза видели только его.
Я была Элис-с-Джейком, потом Элис-с-Адамом. Теперь я была просто Элис. Одинокая Элис. Никто не скажет мне, как я выгляжу, и не спросит, как я себя чувствую. Не с кем строить планы, спорить, никто не защитит, не на кого положиться. Если мне удастся пережить это, я навсегда останусь одна. Я посмотрела на свои руки, безвольно лежащие на коленях, прислушалась к дыханию, ровному и тихому. Может, я и не выживу. До Адама я никогда не боялась смерти, главным образом потому, что смерть всегда представлялась чем-то очень далеким, что приходит к чистеньким седовласым женщинам, которых я никак не могла соотносить с собой. Кто, интересно, станет обо мне скучать? Ну конечно, меня будет не хватать родителям. Друзья? По-своему... Но для них я уже исчезла, когда порвала с Джейком и прежней жизнью. Они будут качать надо мной головами, словно в удивлении. «Бедняжка», — скажут они. Хотя Адам будет скучать; да, Адам будет сожалеть обо мне. Он будет плакать, это будут искренние слезы горя. Он навсегда запомнит меня и будет вечно оплакивать. Как странно. Я почти улыбалась.
Снова достала из кармана фотографию и стала рассматривать ее. Вот она я, такая счастливая благодаря чуду, которое принесла новая жизнь, что похожа на сумасшедшую. За мной куст боярышника, трава, небо и больше ничего. Что, если я не смогу вспомнить? Я пыталась восстановить в голове путь от церкви, но на меня накатывало ощущение полной пустоты. Я даже не могла вспомнить, как выглядела сама церковь. Я пыталась не думать об этом, словно это могло растворить последние остатки памяти. Опять посмотрела на фотографию и услышала собственный голос. «Навсегда», — я тогда сказала. Навсегда. Что ответил Адам? Я была не в состоянии припомнить, но знала, что он заплакал. Я почувствовала его слезы у себя на щеке и чуть не заплакала сама — сидя в холодной полицейской машине, готовясь узнать, смогу ли победить или буду побеждена им, буду жить или буду уничтожена им. Адам теперь был моим врагом, но он любил меня, что бы это чувство ни означало. И я любила его. В одну страшную минуту мне захотелось попросить офицера Майер развернуть машину в сторону дома: все это ужасная ошибка, безумный бред.
Я встряхнулась и снова выглянула в окно, чтобы не смотреть на фотографию. Мы уже съехали с шоссе и проезжали мимо серенькой деревушки. Я ничего не запомнила из этого путешествия. О Боже, а вдруг я так ничего и не вспомню? Передо мной маячил тугой затылок офицера Майер. Я опять прикрыла глаза. Я чувствовала себя такой напуганной, что почти успокоилась, это было болезненное спокойствие, как под наркозом. Мой позвоночник показался тонким и хрупким, когда я поерзала на сиденье, пальцы были холодными и непослушными.
— Приехали.
Машина подъехала к церкви Святого Эадмунда — приземистому серому зданию. Надпись на табличке гордо извещала о том, что церковь была заложена более тысячи лет назад. Я с облегчением это вспомнила. Но здесь и начались испытания. Офицер Майер вышла из машины и открыла мне дверь. Я выбралась наружу и увидела, что нас ожидают три человека. Еще одна женщина, чуть старше офицера Майер, была одета в узкие брюки и толстую дубленую куртку, на двух мужчинах были желтые куртки, какие часто носят строительные рабочие. У них в руках были лопаты. У меня подгибались колени, но я старалась идти быстро, словно знала, куда направляюсь.
Они едва взглянули на меня, когда мы подошли. Мужчины разговаривали между собой. Они посмотрели на меня и продолжили свою беседу. Женщина вышла вперед, представилась как констебль Пейджет и, взяв Майер под руку, отвела ее в сторону.
— Это должно занять пару часов, — донеслось до меня. Значит, мне вообще никто не верил. Я посмотрела на свои ноги. На мне были полусапожки на каблуках, совершенно не подходящие для прогулки по глинистой почве. Я знала, в каком направлении нам следовало идти. Я собралась идти по дороге мимо церкви. Пока все было просто. Проблема была в том, что делать дальше. Я ощутила на себе взгляды мужчин с лопатами, но, когда я повернулась к ним, они потупились, словно смутились. Сумасшедшая. Я зачесала волосы за уши и застегнула верхнюю пуговицу куртки.
Женщины вернулись, они казались целеустремленными.
— Хорошо, миссис Таллис, — сказала детектив, кивнув мне. — Не хотите ли показать нам дорогу?
У меня в горле будто застрял ком. Я двинулась по тропинке. Одна нога за другой, каблуки застучали по тихой тропинке. В голове завертелась детская считалка: «Левая, левая, хороший дом, а я ушел. Правая, правая, она служит тебе неплохо, солдат». Констебль Пейджет шагала рядом со мной, а трое остальных немного отстали. Я не могла расслышать, что они говорят друг другу, но время от времени до меня доносился смех. Мои ноги отяжелели, словно налились свинцом. Дорога расстилалась передо мной, змеилась все дальше и дальше, на ней не было никаких примет. Вдруг это моя последняя прогулка?
— Далеко отсюда? — спросила констебль Пейджет.
Я не имела об этом никакого представления. Однако за поворотом тропинка раздвоилась, и я увидела военный памятник со щербатым каменным орлом на вершине.
— Здесь, — сказала я, стараясь скрыть облегчение. — Вот сюда мы пришли.
Должно быть, констебль Пейджет уловила в моем голосе удивление, так как бросила на меня вопросительный взгляд.
— Это здесь, — снова сказала я. Хоть я и не помнила памятника, однако теперь, когда мы подошли к нему, точно знала, что мы были именно здесь.
Я повела их по узкой дорожке, которая больше походила на едва заметную тропинку. Ногам стало легче. Мое тело само подсказывало, куда идти. Где-то здесь начинается другая тропка. Я взволнованно озиралась и часто останавливалась, чтобы посмотреть, не заросла ли тропа с тех пор, когда я была здесь в последний раз. Я чувствовала, как в группе нарастает нетерпение. Один раз я перехватила взгляд офицера Майер, которым она обменялась с одним из землекопов — худым молодым человеком с длинной морщинистой шеей, — потом пожала плечами.
— Уже где-то рядом, — сказала я.
Спустя несколько минут я снова заговорила.
— Видно, мы прошли место. — Мы остановились посреди дорожки, пока я в замешательстве озиралась, и тогда констебль Пейджет довольно доброжелательно проговорила:
— Кажется, впереди будет поворот. Пойдемте туда, посмотрим.
Это была тропа. Я чуть на радостях не полезла к ней обниматься, потом неуклюже засеменила дальше, полицейские последовали за мной. Кусты мешали идти, ветви ежевики цеплялись за ноги, но я не замечала этого. Мы были именно здесь. Теперь я, уже не колеблясь, свернула с тропы к деревьям, так как узнала березу, которая выделялась среди других деревьев белизной и прямотой. Мы стали карабкаться вверх по склону холма. Когда мы были здесь с Адамом, он держал меня за руку, помогая двигаться по скользким прошлогодним листьям. Мы наткнулись на целую полянку нарциссов, и я услышала, как офицер Майер радостно вскрикнула, словно находилась на загородной прогулке.
Мы добрались до вершины склона. Деревья расступились, и мы оказались на поросшей вереском пустоши. Я услышала голос Адама из прошлого, словно он стоял рядом со мной: «Клочок травы, который растет в стороне от тропы, идущей в сторону от дорожки, которая находится в стороне от большой дороги».
И тут я неожиданно перестала понимать, куда идти. Здесь должен был быть куст боярышника, но с того места, где я стояла, он не был виден. Я сделала несколько неуверенных шагов, остановилась и беспомощно огляделась. Констебль Пейджет подошла ко мне и стала молча ждать. Я вынула из кармана фотографию.
— Вот то место, которое мы ищем.
— Куст. — Голос звучал безразлично, но глаза говорили об обратном. Вокруг нас повсюду были кусты.
Я закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться в прошлое. И тут я вспомнила. «Посмотри моими глазами, — сказал он. И мы стали смотреть на церковь, лежащую под нами, и на поля. — Посмотри моими глазами».
Я словно и в правду смотрела его глазами, следовала за ним. Я споткнулась и почти побежала по кустикам вереска, и тут сквозь прогал в деревьях мне открылся вид на то место, откуда мы пришли. Там была церковь и две машины, припаркованные около нее. Были зеленые просторы полей. А здесь был куст боярышника. Я стояла перед ним, как тогда. Подо мной была ноздреватая земля, и я молилась, чтобы здесь, подо мной, лежало тело молодой женщины.
— Здесь, — сказала я констеблю Пейджет. — Здесь. Копайте здесь.
Она поманила мужчин с лопатами и повторила мои слова.
Я отошла от указанного места, и они принялись копать. В земле попадались камни, и копать было непросто. Скоро у них на лбах выступили капли пота. Я старалась дышать ровно. С каждым ударом лопаты я ждала, что что-то появится на поверхности. Ничего. Они копали до тех пор, пока не образовалась солидная яма. Ничего. Наконец они бросили копать и посмотрели на констебля Пейджет, она, в свою очередь, посмотрела на меня.
— Она там, — сказала я. — Я знаю, что она там. Подождите.
Снова закрыла глаза и постаралась вспомнить. Я вынула фотографию и посмотрела на куст.
— Скажите точно, где мне встать, — сказала я констеблю, протянула ей фотографию и встала у куста.
Она устало посмотрела на меня, пожала плечами. Я стояла перед ней точно так же, как стояла перед Адамом, и смотрела на нее так, словно она вот-вот сфотографирует меня. Прищурившись, она взглянула через плечо.
— Чуть-чуть вперед, — сказала она.
Я шагнула вперед.
— Вот так.
— Копайте здесь, — сказала я мужчинам.
Те снова принялись слой за слоем снимать землю. Мы стояли в молчании, слышался нудный стук лопат и дыхание работающих. Ничего. Ничего не было, кроме красноватой земли и мелких камней.
Они опять прекратили работу и уставились на меня.
— Прошу вас, — хрипло проговорила я. — Еще немного. — Я повернулась к констеблю Пейджет и взяла ее за рукав. — Пожалуйста.
Прежде чем ответить, она задумчиво нахмурила лоб:
— Мы можем копать здесь целую неделю. Мы копали там, где вы показывали, и ничего не обнаружили.
— Прошу вас. — Мой голос срывался. — Пожалуйста. — Я молила о жизни.
Констебль Пейджет глубоко вздохнула.
— Хорошо, — сказала она. Взглянула на часы. — Еще двадцать минут, и довольно.
Она подала знак, мужчины подошли, насмешливо фыркая и отпуская шуточки. Я отошла, присела на землю и стала смотреть на долину, где трава ходила на ветру, подобно морским волнам.
Вдруг за спиной я услышала тихий разговор. Я подбежала к работающим. Мужчины прекратили копать и стояли у ямы на коленях, выбирая грунт руками. Я заглянула через их головы. Земля здесь сделалась неожиданно темной, и я увидела руку, кости, торчавшие из земли, словно подзывая нас к себе.
— Это она! — крикнула я. — Адель! Вы видите? Видите? — Я принялась сама руками отбрасывать землю, выковыривать камни, хотя почти ничего не видела. Мне хотелось прижать кости к груди, баюкать их, дотронуться до головы, которая появилась в яме — жутко оскалившийся череп, — просунуть пальцы в пустые глазницы...
— Не трогайте, — приказала констебль Пейджет и стала оттаскивать меня прочь от ямы.
— Но я должна! — завывала я. — Это она. Я была права. Это она. — Это должна была быть я, хотела сказать я. Если бы мы ее не нашли, то меня ожидала бы такая же участь.
— Это улики, миссис Таллис, — жестко произнесла констебль.
— Это Адель, — повторила я. — Это Адель, и ее убил Адам.
— Мы не знаем, кто это, — возразила она. — Нужно будет сделать анализ, провести идентификацию.
Я взглянула на торчащую руку, появившуюся из земли голову. Напряжение спало, и я почувствовала смертельную усталость, смертную печаль.
— Бедняжка, — сказала я. — Бедная женщина. О Боже! О Боже, Господи Иисусе!
Констебль Пейджет протянула мне большую салфетку, и я поняла, что плачу.
— На шее что-то есть, детектив, — сказал худой копатель.
Я потрогала свою собственную шею.
Он держал в руке потемневшую проволочку.
— Думаю, это ожерелье.
— Да, — проговорила я. — Это он ей подарил.
Все повернулись и посмотрели на меня, и на этот раз все смотрели внимательно.
— Вот. — Я сняла с себя ожерелье, серебряное, сияющее, и положила его рядом с потемневшим двойником. — Адам подарил мне это в знак любви ко мне, его вечной любви. — Я указала пальцем на спиральку. — Это тоже обнаружится на ее ожерелье.
— Она права, — сказала констебль. Другая спиралька была почерневшей, забитой землей, но, несомненно, такой же. Повисла тишина. Все смотрели на меня, а я смотрела в яму, где покоилось ее тело.
— Как, вы говорите, было ее имя? — спросила наконец констебль Пейджет.
— Адель Бланшар. — Я всхлипнула. — Она была любовницей Адама. И, я думаю... — Снова потекли слезы, но на этот раз я оплакивала не себя, а ее, Тару и Франсуазу. — Думаю, что она была хорошей женщиной. Милой молодой женщиной. О, простите меня, простите. — Я прижала к лицу испачканные глиной ладони, слезы заструились между пальцами.
Констебль Пейджет обняла меня за плечи.
— Мы отвезем вас домой.
Только где теперь мой дом?
Инспектор Бирн и одна из женщин-офицеров вызвались проводить меня домой, хотя я говорила им, что Адама там не будет и мне нужно лишь собрать вещи и уйти. Они сказали, что им так или иначе нужно проверить квартиру, хотя они уже пытались туда звонить. Им нужно было найти мистера Таллиса.
Я не знала, куда пойти, однако не стала говорить им об этом. Позднее нужно будет делать заявления, заполнять формы в трех экземплярах, встречаться с юристами. Позднее мне придется подумать о своем прошлом и оказаться лицом к лицу со своим будущим, попытаться выбраться из-под отвратительных руин моей жизни. Но не сейчас. Сейчас я просто отупело плелась вперед, пытаясь строить фразы в правильном порядке, в ожидании, когда меня где-нибудь пристроят поспать. Я так устала, что могла бы уснуть стоя.
* * *
Инспектор Бирн втащил меня по лестнице вверх, к квартире. Дверь беспомощно болталась на петлях, выбитая Адамом. У меня подкосились ноги, но Бирн поддержал меня под локоть, и мы вошли внутрь, за нами последовала женщина-офицер.— Я не могу, — сказала я, резко остановившись на пороге. — Я не могу. Не могу идти туда. Не могу. Не могу. Просто не могу, и все.
— Вам не нужно этого делать, — отозвался он и повернулся к женщине: — Найдите, пожалуйста, для нее немного чистой одежды.
— Сумка, — сказала я. — Мне нужна только моя сумка. У меня там деньги. Больше мне ничего не нужно.
— И ее сумку.
— Она в гостиной, — подсказала я. Мне казалось, что меня вот-вот вырвет.
— У вас есть родные, к которым вы могли бы поехать? — спросил он, пока мы ждали.
— Не знаю, — слабым голосом проговорила я.
— Позвольте вас на пару слов, сэр? — Это была женщина-полицейский, на ее лице застыло мрачное выражение. Что-то произошло.
— Что?..
— Сэр.
Мне стало все ясно. Знание прожгло меня, словно чистый поток ощущений.
Прежде чем они смогли остановить меня, я вбежала в гостиную. Мой прекрасный Адам медленно покачивался на веревке. Я увидела, что он воспользовался куском альпинистского шнура. Желтого. Рядом валялся стул. Адам был босиком. Я нежно прикоснулась к изуродованной ступне, потом поцеловала ее — так, как в первый раз. Он был очень холодный. На нем были старые джинсы и выцветшая футболка. Я взглянула в распухшее, ставшее страшным лицо.
— Ты убил бы меня, — сказала я, глядя на него.
— Мисс Лаудон, — послышался рядом голос Бирна.
— Он убил бы меня, — сказала я ему, не отводя глаз от лица Адама, моего любимого. — Он сделал бы это.
— Мисс Лаудон, пойдемте отсюда. Все кончено.
* * *
Адам оставил записку. Это не было ни исповедью, ни попыткой объясниться. Это было любовное письмо. «Моя Элис, — писал он. — Видеть тебя значило боготворить тебя. Ты была моей самой прекрасной и последней любовью. Мне жаль, что ей пришлось завершиться. И вечность была бы слишком коротким временем».
Глава 40
Однажды вечером, несколько недель спустя, после всей суматохи, после похорон, раздался стук в дверь. Я спустилась, чтобы открыть. Это была Дебора, которая выглядела очень привлекательной в юбке и темном жакете. На лице после дня, проведенного в больнице, застыло усталое выражение. Мы смотрели друг на друга без улыбки.
— Мне следовало бы раньше связаться с тобой, — наконец проговорила она.
Я отошла в сторону, и она стала подниматься по лестнице вслед за мной.
— Я принесла тебе кое-что, — сказала она. — Вот. — Достала из пластикового пакета бутылку шотландского виски. — И вот. — Она развернула вырезку из газеты и передала мне. Это был некролог по поводу смерти Адама. Его написал Клаус для газеты, которую я обычно не покупаю. — Я подумала, тебе может понравиться.
— Заходи, — сказала я.
Взяла виски, два стакана, вырезку из газеты и прошла в гостиную. Я налила нам по порции. Как всякий добрый житель Северной Америки, Дебора вернулась на кухню, чтобы поискать лед. Я взглянула на вырезку.
Над самой заметкой была помещена фотография Адама, которой я прежде не видела. Он был запечатлен стоящим на склоне какой-то горы и улыбался в камеру, загорелый, без шапки. Как редко я видела его улыбающимся и беззаботным. У меня в памяти он навсегда остался мрачным и напряженным. У него за спиной поднимались горы, которые напоминали море на японских гравюрах, горы, снятые в момент своего сонного великолепия. Именно это мне всегда было трудно понять. Когда видишь фотографию, снятую высоко в горах, все на ней кажется таким ясным и красивым. Но все они говорили мне — Дебора, Грег, Клаус и Адам, конечно, — что настоящие ощущения от пребывания в горах невозможно запечатлеть на снимке: невероятный холод, борьба за каждый глоток кислорода, ветер, который угрожает поднять тебя и сдуть в пропасть, шум в голове, медлительность и тяжесть в мозгах и во всем теле, а главное — чувство враждебности, ощущение того, что это нечеловеческий мир, куда ты попал на короткое время в надежде, что сможешь выжить в борьбе со стихиями и собственным физиологическим и психическим умиранием. Я смотрела в лицо Адама и думала: кому это он улыбается? На кухне слышался звон льда о стекло.
Текст Клауса сначала заставил меня поморщиться. Он написал отчасти личные воспоминания о своем друге, отчасти попытался выполнить профессиональный долг журналиста. Потом я прочитала все слово за словом:
"Альпинист Адам Таллис, недавно покончивший с собой, добился известности благодаря своим героическим действиям во время страшной бури, разразившейся в прошлом году на склонах горы Чунгават в Гималаях. Он не искал этой известности и тяготился всеобщим интересом — но был притягательным и уважаемым, как всегда.
Адам был выходцем из семьи военного, против которой восстал (его отец участвовал в первом дне высадки союзников в Нормандии в 1944 году). Он родился в 1964 году, получил образование в Итоне, но не был счастлив в школе и так и не захотел подчиниться каким-либо властям или работать в учреждениях, которые считал недостойными себя. Он навсегда оставил школу в возрасте шестнадцати лет и в буквальном смысле слова в одиночку пересек всю Европу, путешествуя по суше".
Затем Клаус кратко изложил описанные в его книге раннюю альпинистскую карьеру Адама и события на Чунгават. Он отметил помещенные в журнале «Гай» поправки. Теперь тем парнем, который звал на помощь, прежде чем погрузиться в кому, был Томас Бенн. Это подводило к кульминации статьи Клауса:
"Прося о помощи, хотя было слишком поздно, Бенн взывал к гуманности, которую олицетворял Адам Таллис. Есть, особенно в последние годы, такие, кто заявляет, что обычная мораль прекращает действовать, когда мы подходим к вершинам высочайших гор. Этот жестокий подход, видимо, подпитывается новой тенденцией, существующей в области организации коммерческих экспедиций, где руководитель несет ответственность за клиента, который ему платит, к тому же клиент полностью зависит от того, сохранят ли его или ее жизнь опытные инструкторы. Адам резко возражал против этих «тропинок для яков», по которым неопытных, но богатых искателей приключений тащат на вершины, прежде бывшие царством групп элитных альпинистов.
— Мне следовало бы раньше связаться с тобой, — наконец проговорила она.
Я отошла в сторону, и она стала подниматься по лестнице вслед за мной.
— Я принесла тебе кое-что, — сказала она. — Вот. — Достала из пластикового пакета бутылку шотландского виски. — И вот. — Она развернула вырезку из газеты и передала мне. Это был некролог по поводу смерти Адама. Его написал Клаус для газеты, которую я обычно не покупаю. — Я подумала, тебе может понравиться.
— Заходи, — сказала я.
Взяла виски, два стакана, вырезку из газеты и прошла в гостиную. Я налила нам по порции. Как всякий добрый житель Северной Америки, Дебора вернулась на кухню, чтобы поискать лед. Я взглянула на вырезку.
Над самой заметкой была помещена фотография Адама, которой я прежде не видела. Он был запечатлен стоящим на склоне какой-то горы и улыбался в камеру, загорелый, без шапки. Как редко я видела его улыбающимся и беззаботным. У меня в памяти он навсегда остался мрачным и напряженным. У него за спиной поднимались горы, которые напоминали море на японских гравюрах, горы, снятые в момент своего сонного великолепия. Именно это мне всегда было трудно понять. Когда видишь фотографию, снятую высоко в горах, все на ней кажется таким ясным и красивым. Но все они говорили мне — Дебора, Грег, Клаус и Адам, конечно, — что настоящие ощущения от пребывания в горах невозможно запечатлеть на снимке: невероятный холод, борьба за каждый глоток кислорода, ветер, который угрожает поднять тебя и сдуть в пропасть, шум в голове, медлительность и тяжесть в мозгах и во всем теле, а главное — чувство враждебности, ощущение того, что это нечеловеческий мир, куда ты попал на короткое время в надежде, что сможешь выжить в борьбе со стихиями и собственным физиологическим и психическим умиранием. Я смотрела в лицо Адама и думала: кому это он улыбается? На кухне слышался звон льда о стекло.
Текст Клауса сначала заставил меня поморщиться. Он написал отчасти личные воспоминания о своем друге, отчасти попытался выполнить профессиональный долг журналиста. Потом я прочитала все слово за словом:
"Альпинист Адам Таллис, недавно покончивший с собой, добился известности благодаря своим героическим действиям во время страшной бури, разразившейся в прошлом году на склонах горы Чунгават в Гималаях. Он не искал этой известности и тяготился всеобщим интересом — но был притягательным и уважаемым, как всегда.
Адам был выходцем из семьи военного, против которой восстал (его отец участвовал в первом дне высадки союзников в Нормандии в 1944 году). Он родился в 1964 году, получил образование в Итоне, но не был счастлив в школе и так и не захотел подчиниться каким-либо властям или работать в учреждениях, которые считал недостойными себя. Он навсегда оставил школу в возрасте шестнадцати лет и в буквальном смысле слова в одиночку пересек всю Европу, путешествуя по суше".
Затем Клаус кратко изложил описанные в его книге раннюю альпинистскую карьеру Адама и события на Чунгават. Он отметил помещенные в журнале «Гай» поправки. Теперь тем парнем, который звал на помощь, прежде чем погрузиться в кому, был Томас Бенн. Это подводило к кульминации статьи Клауса:
"Прося о помощи, хотя было слишком поздно, Бенн взывал к гуманности, которую олицетворял Адам Таллис. Есть, особенно в последние годы, такие, кто заявляет, что обычная мораль прекращает действовать, когда мы подходим к вершинам высочайших гор. Этот жестокий подход, видимо, подпитывается новой тенденцией, существующей в области организации коммерческих экспедиций, где руководитель несет ответственность за клиента, который ему платит, к тому же клиент полностью зависит от того, сохранят ли его или ее жизнь опытные инструкторы. Адам резко возражал против этих «тропинок для яков», по которым неопытных, но богатых искателей приключений тащат на вершины, прежде бывшие царством групп элитных альпинистов.