Фрэнсис Дик. На полголовы впереди

   — Какие-то неприятности? Я не должна вам этого говорить, но ему бы не миновать сесть в тюрьму, только они сняли обвинение. Я думаю, отец от них откупился... Вот почему Шеридан сейчас делает все, что говорят родители, они пригрозили, что стоит ему только пикнуть, как они дадут делу ход.
   — А они еще могли бы дать делу ход? — как будто между прочим спросил я.
   — Что такое срок давности?
   — Это предельный срок, — сказал я, — по истечении которого человека нельзя судить за нарушение закона.
   — Это в Англии?
   — Да.
   — Вы ведь англичанин, да?
   — Да.
   — Он сказал: «Берегитесь, срок давности истечет еще очень не скоро».
   — Кто сказал?
   — По-моему, это был адвокат. Что он имел в виду? Что Шеридан все еще... все еще...
   — Может быть осужден?
   Она кивнула.
   — И так будет всегда?
   — Может быть, долго.
   — Лет двадцать?
   По ее тону было ясно, что для нее это невообразимо долгое время.
   — Если совершено что-то серьезное.
   — Я не знаю, что он там сделал, — в отчаянии сказала она, — я только знаю, что это испортило нам все лето. Безнадежно испортило. И мне сейчас надо бы ходить в школу, но они заставили меня отправиться на этом поезде, потому что не хотели оставлять меня дома одну. Ну, не совсем одну — одну, если не считать прислуги. Это из-за моей двоюродной сестры Сьюзен Лорримор, ей семнадцать, — летом она сбежала с сыном их шофера, и они поженились, и в семье было просто настоящее землетрясение! А я понимаю, почему она это сделала, — они все время оставляли ее одну в этом огромном доме, а сами уезжали в Европу, и ей было скучно до безумия, и к тому же этот сын их шофера умница и отличный парень, и она прислала мне открытку, где говорится, что она ни о чем не жалеет. Моя мать до смерти боится, как бы я не сбежала с каким-нибудь...
   Она внезапно замолчала, испуганно взглянула на меня и вскочила со скамейки:
   — Я совсем забыла. Я забыла, что вы...
   — Это ничего, — сказал я, тоже вставая. — Правда, ничего.
   — Наверное, я слишком много болтаю. — Она была смущена и встревожена.
   — Вы не...
   — Нет. Ни слова, никому.
   — Кит говорил, что мне надо бы придерживать язык, — сказала она с обидой. — Он не знает, каково это — жить как в склепе, когда все злятся друг на друга, а папа старается улыбаться. — У нее перехватило дыхание. Что бы вы сделали на моем месте? — спросила она.
   — Сделайте так, чтобы ваш отец смеялся.
   Это ее озадачило.
   — Вы хотите сказать... сделать его счастливым?
   — Ему нужна ваша любовь, — сказал я и указал на тропу, которая вела к отелю. — Если хотите идти первой, я некоторое время пережду.
   — Давайте пойдем вместе, — сказала она.
   — Нет, лучше не надо.
   Обуреваемая противоречивыми чувствами, в которых я вряд ли помог ей разобраться, она нерешительно пошла по тропинке и, раза два оглянувшись, скрылась за поворотом, а я снова сел на скамейку, хотя уже становилось прохладно, поразмыслил о том, что она рассказала, и, как всегда, возблагодарил судьбу за то, что у меня была тетя Вив.
   Ничего особенно плохого про Занте сказать нельзя, подумал я. Одинокая, терзаемая сомнениями и тревогами, только наполовину понимая мир взрослых, нуждаясь в поддержке, она больше всего жаждет того, чего хочет и Мерсер, — жить в дружной, сплоченной семье. Изливая душу какому-то официанту, она не собиралась бросить вызов родителям — как раз наоборот. Поставить меня в трудное положение она не хотела, никакой задней мысли у нее не было. Я бы ничего не имел против, если бы у меня была младшая сестра вроде нее, которую я мог бы водить во всякие места, чтобы ее развлекать. Я надеялся, что она научится спокойно относиться к своим деньгам, и подумал, что для ее воспитания ей полезнее всего было бы с месяц поработать, обслуживая других, в какой-нибудь хорошей команде — например, вместе с Эмилем, Оливером и Кейти.
   Через некоторое бремя я осмотрел в бинокль весь отель и сад, но Филмера нигде не обнаружил, в чем не было ничего удивительного, и в конце концов отправился дальше, дошел до подножия ледника и прошелся по серо-буро-зеленому краю ледяной реки, изборожденной трещинами и хрустевшей под ногами.
   Кто-то из пассажиров, который все знал, говорил, что один из последних великих полярных ледников, покрывавших большую часть Канады двадцать тысяч лет назад, называют Лорентайдским ледником. Даффодил, кивнув, сказала, что ее муж дал такое имя лошади, потому что интересовался доисторическими временами, а следующую свою лошадь она хочет назвать Кордильерским Ледником — этот ледник покрывал Скалистые горы. Ее муж был бы доволен, сказала она. Я подумал, что, возможно, сейчас стою на этом самом доисторическом Кордильерском леднике. Хотя, если ледники движутся быстрее, чем течет история, то, может быть, и нет. Во всяком случае, все это позволяло взглянуть на заботы Джулиуса Аполлона под каким-то новым углом зрения.
   Вернувшись в «Шато», я поднялся наверх и набросал новую сцену для представления. Едва я закончил, как в дверь постучал Зак, который пришел за ней. Мы пошли в его номер, где уже собралась на репетицию труппа, я окинул взглядом всех семерых и спросил, можем ли мы еще использовать Бена-попрошайку, которого в комнате не было. Нет, не можем, сказал Зак, он вернулся в Торонто. А это важно?
   — Не особенно. Он мог бы пригодиться нам в качестве вестника, но, наверное, вы можете просто сказать, что кто-то принес вам сообщение.
   Они кивнули.
   — Верно, — сказал Зак, взглянув на часы. — Наш выход через два с половиной часа. Что мы играем?
   — Прежде всего, — сказал я, — Рауль затевает ссору с Пьером. Рауль в ярости, потому что он разоблачен — стало известно, что он муж Анжелики. Он говорит, что доподлинно знает — у Пьера из-за неудачной игры на ипподроме многотысячные долги, которые он не может выплатить, и он знает, кому Пьер должен, и говорит, что этот человек известен тем, что избивает до полусмерти людей, которые не отдают ему долги.
   Рауль и Пьер кивнули.
   — Я добавлю кое-какие подробности, — сказал Рауль. — Скажу, что он делал ставки в подпольном тотализаторе, поэтому у него и долги, а мне об этом рассказали, потому что он ставил на лошадей Брикнеллов. Годится?
   — Годится? — спросил меня Зак.
   — Годится. Потом Рауль насмешливо говорит Пьеру, что единственный его шанс раздобыть деньги — это жениться на Донне, а Уолтер Брикнелл говорит, что если Донна сделает такую глупость и выйдет за Пьера, то он не даст ей ни цента. И ни при каких обстоятельствах не станет выплачивать за Пьера его долги.
   Все кивнули.
   — В этот момент в зал с воплем вбегает Мейвис Брикнелл и говорит, что все ее роскошные драгоценности украдены.
   Все буквально разинули рот. Мейвис рассмеялась и зааплодировала.
   — И кто же их украл? — спросила она.
   — Все в свое время, — улыбнулся я. — Рауль обвиняет Пьера, Пьер обвиняет Рауля, и они начинают наскакивать друг на друга, дав волю взаимной ненависти. Наконец Зак вмешивается, прекращает их стычку и говорит, что все сейчас пойдут и устроят обыск в обоих номерах — и у Пьера, и у Рауля. Зак, Рауль, Пьер и Мейвис уходят.
   Они кивнули.
   — В зале остаются Донна, Уолтер Брикнелл и Джайлз. Донна и Уолтер продолжают ссориться из-за Пьера, Донна старается скрыть слезы, и тут из публики выходит Джайлз и говорит, что ей нелегко приходится, и не пора ли всем проявить немного доброты.
   — Ладно, хорошо, — сказал Джайлз. — А дальше?
   — Потом Зак и все остальные возвращаются.
   Драгоценностей они не нашли. Джайлз принимается утешать еще и Мейвис.
   Мейвис говорит, что ее коллекция драгоценностей — это вся ее жизнь, она так любила каждую из них. Она ужасно расстроена. Некоторое время она предается отчаянию.
   — Замечательно, — сказала Мейвис.
   — Уолтер, — продолжал я, — говорит, что не видит никакого смысла в том, чтобы покупать драгоценности. Его драгоценности — это его лошади. Он живет только ради своих лошадей. Он даже говорит, что если бы не мог участвовать в скачках и смотреть, как выступают его лошади, то предпочел бы умереть. Он покончит с собой, если не сможет иметь лошадей.
   Уолтер слегка нахмурился, но с готовностью кивнул. До сих пор его роль была довольно скромной, а тут он получал большой собственный эпизод, пусть даже убедительно сыграть его будет нелегко.
   — Потом Уолтер говорит, что Рауль отравляет ему все удовольствие, которое он получает от лошадей, и портит всем путешествие, и официально увольняет его с должности своего тренера. Рауль протестует и говорит, что не заслужил увольнения. Уолтер говорит, что Рауль скорее всего убийца и что это он украл драгоценности и мошенничает с его лошадьми. Рауль в ярости хочет наброситься на Уолтера. Зак оттаскивает его и велит всем успокоиться.
   Он говорит, что устроит обыск во всех номерах — не найдутся ли драгоценности, и посоветуется со службой охраны отеля, а если надо, то вызовет полицию. Похоже, что никто не хочет, чтобы он вызвал полицию. Конец сцены.
   Я ждал критических замечаний и пожеланий, но их было очень мало. Тогда я передал свой набросок Заку, который снова прошел его по частям со всеми актерами, занятыми в каждом эпизоде, и все они принялись что-то бормотать себе под нос, сочиняя текст своих ролей.
   — А что произойдет завтра? — спросил в конце концов Зак. — Как мы все это распутаем?
   — Этого я еще не написал, — ответил я.
   — Но вы это себе представляете? Сможете написать это сегодня вечером?
   Я дважды кивнул.
   — Хорошо, — сказал он. — Нам, наверное, надо будет собраться здесь завтра утром, после завтрака и как следует все пройти, может быть, два или даже три раза, чтобы наверняка все было как надо, чтобы никакие концы не остались болтаться в воздухе. И не забудьте, что завтра мы играем снова в вагоне-ресторане. Там не слишком много места для драки и тому подобного, так что сегодня постарайтесь действовать поэнергичнее.
   — Завтра в Пьера выстрелят, — сказал я.
   — Ах, батюшки, — отозвался Пьер.
   — Но рана будет не смертельной. Вы сможете продолжать свою роль.
   — Это уже лучше.
   — Только вам понадобится изобразить пролитую кровь.
   — Замечательно, — сказал Пьер. — Много?
   — Ну, не знаю... — засмеялся я. — Предоставляю вам решить, куда должна попасть пуля и сколько крови, по-вашему, смогут выдержать пассажиры, но после всего этого вам надо остаться в живых.
   Они захотели узнать, что еще я для них припас, но этого я им говорить не стал. Я сказал, что если они будут знать, чем кончится дело, то могут случайно проговориться, а они стали возражать, что это невозможно — ведь они профессионалы. Однако я все же не до конца доверял их импровизациям, и они, пожав плечами, сделали вид, что согласны.
   Я посмотрел репетицию, которая, на мой взгляд, прошла очень неплохо, но потом Зак заверил меня, что это пустяки по сравнению с тем, как это будет разыграно за коктейлями.
   В одиннадцать часов он в полном изнеможении пришел ко мне в номер, чтобы, как и накануне, подкрепиться честно заработанным виски.
   — Эти двое, Рауль и Пьер, выложились как могли, — сказал он. — Вы знаете, в театральном училище они учились сценическому бою и всяким другим трюкам. Драку они подготовили заранее, и получилось потрясающе. Они катались по всему залу. Просто жаль было вмешиваться. Половина пассажиров расплескали свои коктейли, когда они барахтались у них в ногах, колотя друг друга, и нам пришлось выдать им новые бесплатно. — Он засмеялся. — Дорогая Мейвис с трагическим видом объявила о краже драгоценностей и ужасно горевала, рассказывая, какие дорогие воспоминания у нее с ними связаны. Половина зрителей была в слезах. Великолепно. Потом Уолтер очень прилично сыграл свой эпизод, если учесть, что он мне жаловался, будто ни один человек в здравом уме не покончит с собой из-за того, что не может участвовать в скачках. А потом, представьте себе, один из пассажиров спросил меня, кто подал нам эту мысль — что кто-то покончит с собой из-за того, что не сможет участвовать в скачках.
   — И что вы сказали? — с беспокойством спросил я.
   — Я сказал, что эта мысль носится в воздухе. — Он увидел, что это меня успокоило, и спросил:
   — А кто подал ее вам?
   — Я знал одного человека, который недавно так и сделал.
   Тринадцать дней назад... Почти целая жизнь прошла с тех пор.
   — Ненормальный.
   — Хм-м. — Я помолчал. — А кто вас об этом спрашивал?
   — Не помню. — Он задумался. — Возможно, мистер Янг.
   Вполне возможно, подумал я. Эзра Гидеон был его другом. А возможно, это был Филмер. Эзра Гидеон был его жертвой.
   — Вы уверены? — спросил я. Он еще немного подумал:
   — Да, мистер Янг. Он сидел с этой своей симпатичной женой, а потом встал и прошел через весь зал, чтобы спросить меня.
   Я выпил глоток вина и спросил как будто между прочим:
   — А кто-нибудь еще на это отреагировал?
   Чутье, никогда не покидавшее Зака, заставило его насторожиться.
   — Не пахнет ли здесь Гамлетом? — спросил он.
   — Что вы имеете в виду? — отозвался я, хотя точно знал, что он хотел сказать.
   — "Со сцены я совесть короля на них поддену"^[10]? Верно? Ведь у вас это на уме?
   — Более или менее.
   — И завтра тоже?
   — И завтра тоже, — подтвердил я.
   — А вы не собираетесь впутать кого-нибудь из нас в какую-нибудь неприятную историю? — задумчиво спросил он. — Нас не обвинят в клевете или еще в чем-то таком?
   — Обещаю, что нет.
   — Может быть, мне не надо бы поручать вам писать сценарий на завтра.
   — Поступайте так, как сочтете нужным.
   Я взял только что законченный сценарий и, перегнувшись через стол, передал ему:
   — Прочтите сначала, а потом решайте.
   — Ладно.
   Он поставил свой стакан и принялся за чтение. Дочитав до конца, он поднял на меня смеющиеся глаза.
   — Замечательно, — сказал он. — Все идеи, которые были у меня с самого начала, плюс еще и ваши.
   — Хорошо.
   Я почувствовал большое облегчение от того, что ему сценарий понравился, и подумал, что с его стороны это весьма великодушно.
   — А где тут из Гамлета? — спросил он.
   — "Любил без меры и благоразумья"^[11].
   — Это Отелло.
   — А, прошу прощения.
   Он задумался:
   — На мой взгляд, это как будто безобидно, только вот...
   — Я хочу добиться только одного, — сказал я. — Раскрыть кое-кому глаза. Предостеречь кое-кого, что они стоят на опасном пути. Ведь я не могу вот так подойти к ним и это выложить, верно? Они не пожелают выслушать это от Томми. Возможно, они ни от кого не пожелают это выслушать. Но если они увидят, как это будет разыграно в лицах, — может быть, они поймут.
   — Как мать Гамлета.
   — Да.
   Он отпил глоток виски.
   — Кого вы хотите предостеречь и о чем?
   — Лучше мне вам этого не говорить — тогда, если что-то случится, вашей вины здесь не будет.
   — А зачем вы на самом деле находитесь в этом поезде? — спросил он, нахмурившись.
   — Вы это знаете. Чтобы все остались довольны и чтобы расстроить планы злодеев.
   — И эта сцена вам поможет?
   — Надеюсь.
   — Хорошо. — Он принял решение. — Ничего не имею против того, чтобы расстроить планы злодеев. Мы приложим к этому все старания. — Он вдруг усмехнулся. — Им понравится этот гамлетовский поворот.
   Я встревожился:
   — Нет... Только, пожалуйста, не говорите им.
   — Но почему?
   — Мне нужно, чтобы пассажиры сочли сходство сюжета с их биографиями чистой случайностью. Я не хочу, чтобы потом актеры сказали им, что все это было проделано нарочно.
   Он криво улыбнулся:
   — Значит, там все-таки есть клевета?
   — Нет. Это нам не грозит. Просто... Я не хочу, чтобы им стало известно, что это я так много о них знаю. Если кто-нибудь спросит актеров, откуда они взяли сюжет, пусть лучше скажут, что это вы придумали.
   — И подставят меня?
   Тем не менее тон его оставался добродушным.
   — Уж вас-то никто не может заподозрить. — Я слегка улыбнулся. — Моя задача — не только расстроить планы злодеев, но и до самого конца скрываться под маской Томми и сойти с поезда неразоблаченным.
   — Вы что-то вроде шпиона?
   — Охранник, только и всего.
   — Можно я вставлю вас в свой следующий сценарий? В следующее представление в поезде?
   — Сколько угодно.
   Он рассмеялся, зевнул, поставил свой стакан и встал.
   — Ну что ж, приятель, — сказал он, — кем бы вы там ни были, познакомиться с вами было весьма поучительно.
   Нелл позвонила ко мне в номер в семь утра.
   — Вы уже не спите? — спросила она.
   — Ни в одном глазу.
   — Ночью опять выпал снег. Горы все белые.
   — Это мне видно из постели, — сказал я.
   — Вы на ночь занавески не задергиваете?
   — Никогда. А вы?
   — Тоже.
   — Вы одеты? — спросил я.
   — Да. А при чем это тут?
   — Значит, в доспехах, как всегда.
   Даже когда разговариваете по телефону.
   — Я вас ненавижу.
   — Что поделаешь.
   — Послушайте, — сказала она, сдерживая смех. — Хватит глупостей. Я позвонила, чтобы спросить вас, захотите вы снова пешком идти на станцию после обеда, когда будет посадка на поезд, или поедете на автобусе с поездной бригадой?
   Я подумал:
   — Пожалуй, на автобусе.
   — Хорошо. Автобус отходит от служебного флигеля в три тридцать пять.
   Захватите свою сумку.
   — Ладно. Спасибо.
   — Весь поезд, с лошадьми, болельщиками и прочим, прибывает из Банфа на станцию Лейк-Луиз в четыре пятнадцать. Отправление из Лейк-Луиз — ровно в четыре тридцать пять, до этого времени пассажиры вполне успеют сесть в поезд, снова разойтись по своим купе и начать со всеми удобствами распаковывать вещи. Ежедневный «Канадец» приходит вслед за нами, как и раньше, и отправляется из Лейк-Луиз в пять десять, поэтому нам нужно постараться, чтобы все сели поскорее и мы могли отправиться вовремя.
   — Понял.
   — Я собираюсь все это объявить пассажирам за завтраком, и еще — что в пять тридцать в вагоне-ресторане всем будут поданы шампанское и бутерброды, в шесть — развязка представления, потом для желающих — коктейли, а после них — грандиозный банкет. Затем актеры вернутся, чтобы фотографироваться и обсуждать представление со зрителями за рюмкой коньяку. Кошмарная программа.
   Я рассмеялся:
   — Все пройдет прекрасно.
   — Как только это кончится, я уйду в монастырь.
   — Есть места и получше.
   — Например?
   — Скажем, Гавайи.
   Ее голос в трубке внезапно умолк. Потом она сказала:
   — Меня ждет мое рабочее место...
   — Можно захватить с собой и рабочее место.
   Она хихикнула:
   — Надо будет узнать, как туда доставляют мебель.
   — Значит, договорились?
   — Нет... Не знаю... Скажу вам в Ванкувере.
   — Ванкувер будет завтра утром, — напомнил я.
   — Значит, после скачек.
   — И до красноглазого рейса.
   — Вы никогда не сдаетесь?
   — А это смотря по тому, как себя ведет противник, — ответил я.

Глава 16

   Все время, пока мы ехали от «Шато» до поезда, стоявшего в Лейк-Луиз, Филмер не выпускал портфеля из рук, хотя свой чемодан позволил доставить вместе с багажом остальных пассажиров — вещи были выставлены в длинный ряд на перроне в ожидании, когда носильщики погрузят их в поезд.
   Я стоял вместе с поездной бригадой — Эмилем, Оливером, Кейти, Ангусом, Симоной, барменом и проводниками спальных вагонов — и смотрел, как Филмер и почти все пассажиры, выйдя из автобуса, проверяют, стоят ли в этой очереди их чемоданы. Лорриморы, приехавшие отдельно, привезли свои вещи с собой, и шофер сложил их в кучку поодаль. Мимо станции с грохотом ехал товарный поезд — казалось, ему не будет конца. «Сто два хлебных вагона», сказала Кейти, которая их считала. Надо же, сколько хлеба.
   Я вспомнил о миссис Бодлер, с которой разговаривал по телефону перед самым отъездом к «Шато».
   — Билл просил передать вам, — сказала она, — что Ленни Хиггс действительно наложил в штаны и стал как шелковый. Сейчас он в безопасности и под присмотром, а для Лорентайдского Ледника нанят новый конюх — тренер дал на это согласие по телефону. Тренеру сказали, что Ленни Хиггс сбежал. Билл уехал из Виннипега и вернулся в Торонто. Он говорит, что срочно консультировался с генералом, и они решили, что Билл должен при первой же возможности повидаться с миссис Даффодил Квентин. Вы в этом что-нибудь понимаете?
   — Еще как, — с жаром сказал я.
   — Ну хорошо.
   — Билл все еще собирается лететь в Ванкувер? — спросил я.
   — О да, насколько я знаю. В понедельник вечером, по-моему, чтобы успеть на скачки во вторник. Он сказал, что в среду снова вернется сюда.
   Очень неудобная вещь — эта разница во времени.
   — Канада — огромная страна.
   — Пять тысяч пятьсот четырнадцать километров от берега до берега, назидательно сказала она.
   Я засмеялся:
   — Переведите это для меня в мили.
   — Сами должны знать арифметику, молодой человек.
   Позже я это сделал, любопытства ради — получилось три тысячи четыреста двадцать шесть миль с четвертью.
   Она спросила, есть ли у меня еще вопросы, но я ничего не мог придумать и сказал, что буду снова звонить ей утром из Ванкувера.
   — Спокойной вам ночи, — весело сказала она.
   — Вам тоже.
   — Ладно. — Но в голосе ее не было уверенности, и я сообразил, что ей, наверное, никогда не выпадает спокойная ночь.
   — Ну, тогда приятных сновидений, — сказал я.
   — Так лучше. Пока.
   Как всегда, ответить она мне времени не дала. Вдали прогудел поезд для человека, привычного к странствиям, это один из самых заманчивых и соблазнительных звуков. И еще — гулкие гортанные сирены судов, отправляющихся в плавание. Если у меня и есть какое-то непреодолимое пристрастие, то не к приездам, а к отъездам.
   Сверкая прожекторами в ярком послеполуденном солнечном свете, огромный желтый локомотив с приглушенным грохотом вкатился на станцию и медленно прополз мимо нас. В окошко выглядывал один из машинистов — из всей поездной бригады только они не ехали с нами бессменно от самого Торонто: на каждом перегоне железной дороги работают свои машинисты.
   На станции Лейк-Луиз нет боковых путей, поэтому укороченный поезд, доставивший нас сюда, вернулся в Банф и простоял там те два дня, которые мы провели в горах. Джордж Берли, отвечавший за него, тоже уезжал. Теперь он вернулся уже с полным комплектом вагонов — как только поезд остановился на станции, его округлая фигура показалась в дверях, и он, спустившись на перрон, принялся радостно здороваться с пассажирами, словно со старыми друзьями, с которыми встретился после долгой разлуки.
   В заметно приподнятом настроении все направились по своим уже привычным купе, а угрюмый квартет Лорриморов — к открытой площадке собственного вагона в самом хвосте поезда, но во всей картине это был единственный невеселый штрих. Нелл подошла и заговорила с ними, стараясь их приободрить.
   Мерсер остановился, что-то ей ответил и улыбнулся, а остальные молча вошли в вагон. Стоит ли с ними так нянчиться, подумал я, благодарности все равно не дождешься. Но с Мерсером, с этим святым, который слеп ко всему на свете, нянчиться почему-то всегда хотелось.
   Филмер поднялся в свой спальный вагон, и я видел через окно, как он устраивается у себя в купе. Как развешивает свои пиджаки, как моет руки самые обычные действия. «Как отличить хорошего человека от плохого? — подумал я. — Один стремится строить, а другой — наводить страх и разрушать. Но плохой человек может получать от жизни больше удовлетворения и радости, чем хороший, — такова уж горькая ирония судьбы».
   Я дошел до вагона, где находилось мое купе, положил сумку и снял плащ, оставшись в привычной «ливрее». Только одну ночь остается мне пробыть официантом Томми. Один ужин, один завтрак. Жаль, подумал я: к Томми я уже порядком привязался.
   Джордж прыгнул на подножку, когда поезд уже плавно тронулся, и с довольным видом ухмыльнулся, увидев меня.
   — Повезло нам, что отопление в поезде работает, а? — сказал он.
   — А что? — спросил я. — Тут очень тепло.
   — Они никак не могли разжечь котел. — Казалось, он относится к этому как к веселой шутке. — И знаете, почему?
   Я отрицательно покачал головой.
   — Не было горючего.
   Я с недоумением взглянул на него.
   — Но ведь... Они же могли заправиться?
   — И заправились, будьте уверены, — сказал он. — Только два дня назад залили полный бак, а? Когда мы прибыли в Банф. Или думали, что залили. Но когда мы посмотрели, из донного слива вытекали последние капли, а его открывают только изредка, когда надо промыть бак, а? — Он выжидательно посмотрел на меня весело блестящими глазами.
   — Кто-то украл горючее?
   Он усмехнулся:
   — Либо слил его из бака, либо его вообще не заливали, а слив открыли, чтобы замести следы.
   — И много горючего вылилось на землю? — спросил я.
   — Вы не такой уж плохой детектив, да? Много.
   — Что вы по этому поводу думаете?
   — Я думаю, что его вообще не залили сколько нужно, — вероятно, ровно столько, чтобы мы могли отъехать подальше от Лейк-Луиз, и приоткрыли слив, чтобы мы подумали, будто все горючее случайно вытекло по дороге, а?
   Только они просчитались. Слишком широко открыли слив. — В голосе его слышался смех. — Вот была бы история, если бы поезд остался без отопления в горах, а? Поморозились бы все лошади. Скандал!