Страница:
— Это в переднем спальном вагоне, сразу позади центрального ресторана.
— И мое купе там же, — сказал я, сообразив, где это.
— Ну, значит, все в порядке. Ищите дверь с моей фамилией.
Он допил кофе, сунул бумаги в папку и пошел впереди меня, направляясь к вагону для лошадей. Когда он постучал, женщина-дракон с воинственным видом приоткрыла дверь и неодобрительно посмотрела на меня.
— Это Томми, — сказал Джордж. — Он охранник из «Мерри и компании», а?
С моего разрешения он имеет доступ во все вагоны.
Уступая непреодолимой силе, она впустила нас, высоко подняв брови и всем своим видом показывая, что отказалась от своей власти только на время, но отнюдь не навсегда, и достала папку с разлинованным листком бумаги.
— Распишитесь здесь, — сказала она. — Все, кто входит сюда, должны расписываться. Поставьте число и время. Я написал: «Томми Титмус» — и поставил время, с интересом отметив, что Филмер перед отправлением навестил свою лошадь.
Мы вошли в вагон, и Джордж начал показывать, где что.
— Здесь одиннадцать стойл, видите? В прежние времена в вагоне перевозили по двадцать четыре лошади, но тогда не было центрального прохода, а?
Никто не мог пройти, пока поезд не остановится. Теперь лошадей редко перевозят по железной дороге. Этот вагон построен в пятьдесят восьмом, а? Из самых последних, из самых лучших.
По обе стороны двери вдоль вагона было по одному стойлу, потом промежуток, потом еще два стойла по обе стороны прохода, потом свободное пространство с большими раздвижными дверями наружу для погрузки и разгрузки.
Дальше шла более просторная центральная площадка с единственным стойлом у одной из стенок. Дальше — еще два стойла и еще одно свободное пространство для погрузки, потом еще два стойла, промежуток и, наконец, еще два стойла по обе стороны двери в головном конце вагона. Одиннадцать стойл, как и сказал Джордж, и центральный проход. Стойла были разборные — из скрепленных болтами тяжелых металлических панелей, покрашенных в зеленый цвет. На просторной центральной площадке, где стойло было устроено только у единой из стенок, находились удобное кресло для грозной мисс Браун, стол, шкафчики для вещей, холодильник и тяжелый пластмассовый водяной бак с торчащим внизу краном, чтобы наполнять ведра. Джордж откинул крышку бака и показал мне на небольшую дощечку, которая плавала на поверхности.
— Это чтобы вода не так плескалась, а?
«Ну и ну», — подумал я.
По всем углам были распиханы десятки тюков сена, и по сетке с сеном висело, мерно раскачиваясь, над головой у каждой лошади. На тюках сидели два конюха, а их подопечные жевали свой нехитрый корм, погруженные в таинственные лошадиные мысли.
На каждом стойле была предусмотрительно прикреплена карточка с кличкой занимающей его лошади, напечатанной на машинке. Я прочитал несколько кличек и узнал, что Лорентайдский Ледник Филмера и Даффодил — это светло-серый молодой жеребец хрупкого на вид сложения. Право Голоса Лорриморов — ничем не примечательный гнедой, а Спаржа супругов Янг — светло-гнедая с белой звездочкой на лбу и белыми чулками.
— Пошли, — сказал Джордж. — Познакомлю вас с машинистами, а?
Я понял, что к лошадям он равнодушен.
— Да, спасибо.
Он отпер своим ключом дверь в головном конце вагона, а потом другую, которая вела в багажный вагон.
— Эти двери всегда заперты, а?
Я кивнул. Пошатываясь от толчков поезда, мы миновали длинный багажный вагон — он был наполовину пуст, и там стоял страшный грохот. Посоветовав мне снять и положить куда-нибудь свой жилет, чтобы не вымазать его в масле, Джордж отпер дверь в дальнем конце вагона. Мне и в нем показалось очень шумно, но там, куда мы попали теперь, было вообще невозможно разговаривать.
Джордж поманил меня, и я вслед за ним вошел в пышущую жаром заднюю секцию тепловоза, где, кроме всего прочего, находился паровой котел, который отапливал весь поезд. Джордж молча указал мне на громадный водяной бак и с усмешкой показал, как определяют уровень воды в нем. По всей высоте огромного бака через равные промежутки торчали обыкновенные краны, как в умывальнике. Джордж показал на цифры около каждого из них, означавшие сотни литров, и сделал такое движение, словно открывал кран. Я понял, хоть и не мог поверить своим глазам: чтобы узнать уровень воды, нужно было один за другим открывать краны. В высшей степени остроумно, подумал я, если только не знать, что существуют водомерные трубки.
Мы двинулись дальше, прошли по узкому проходу вдоль раскаленного громыхающего двигателя выше человеческого роста, стук которого болезненно отдавался во всем теле, и перешли в другую секцию тепловоза, где работал другой двигатель, еще больше, еще громогласнее и еще горячее — настоящее исчадие ада. Миновав его, мы подошли к стеклянной двери, которая открывалась без ключа, и неожиданно оказались в сравнительно тихой кабине машинистов в самой голове поезда.
Здесь воздух был свеж и прохладен, потому что окно справа от пульта управления, находившегося перед сиденьем машиниста, было открыто настежь.
Когда я что-то сказал по этому поводу, Джордж сообщил, что оно не закрывается никогда, разве что в снежный буран, а?
За широкими лобовыми стеклами, закрытыми наглухо, открывался вид, от которого невозможно было оторвать взгляд: уходящие вдаль рельсы, зеленые огни светофоров впереди и леса, проносящиеся мимо со скоростью больше ста километров в час. Я никогда еще не был в кабине машиниста на ходу поезда и подумал, что мог бы простоять здесь целый день.
За пультом управления сидел моложавый человек, одетый не по форме, а рядом с ним — человек постарше в более или менее чистом комбинезоне, но с замасленными руками.
Джордж представил нас друг другу. Того, кто помоложе, звали Робертом, того, кто постарше, — Майком. Они кивнули мне, и мы обменялись рукопожатиями, а Джордж объяснил им, кто я такой.
— Окажите ему содействие, если попросит.
Они сказали, что окажут. Джордж похлопал Роберта по плечу и показал мне на маленький белый флажок, который бился на ветру снаружи, справа от лобовых стекол.
— Флаг показывает, что это специальный поезд. Вне графика. Чтобы никто по пути не подумал, что это «Канадец» идет на полчаса впереди своего расписания.
Все восприняли это как остроумную шутку. Нигде в мире поезда не идут впереди расписания. Они могут только опаздывать.
Все еще усмехаясь, Джордж повел меня обратно через стеклянную дверь в раскаленный ад. Мы снова протиснулись мимо многометрового громыхающего чудища и его напарника в задней секции и наконец очутились в багажном вагоне, заполненном гулким грохотом, который теперь показался мне затишьем. Здесь я воссоединился со своим жилетом. Мой чемодан, как я отметил, благополучно стоял в ряд с другими — если понадобится, добраться до него не составит труда.
Джордж запер за нами дверь багажного вагона, и мы снова оказались в тихом вагоне для лошадей, который показался мне домашним и уютным. Из стойл высовывались поверх дверец лошадиные головы. Любопытно, что, хотя стойла были довольно тесными — метр двадцать в ширину, не больше, — большинство лошадей стояло в них по диагонали, чтобы лучше противостоять толчкам. Все они выглядели бодрыми и проявляли живой интерес к окружающему — верный признак, что они чувствуют себя неплохо.
Я похлопал несколько лошадей по морде под сердитым и подозрительным взглядом мисс Браун, которая осталась весьма недовольна, услышав, что должна пускать меня в вагон, когда я только захочу.
Все еще усмехаясь, Джордж вышел из вагона с лошадьми, и мы не спеша направились назад вдоль поезда. В каждом спальном вагоне Джордж останавливался и спрашивал проводника, что нового и нет ли каких-нибудь проблем. В переднем вагоне-ресторане пели хором, а в сидячем болельщики расселись в четыре кружка и играли в карты — деньги так и мелькали в воздухе, переходя из рук в руки.
Выбившийся из сил, угрюмый шеф-повар главного вагона-ресторана пока еще сохранял остатки самообладания, и лишь несколько пассажиров высказали недовольство, что в купе слишком тесно: самые обычные жалобы, сказал Джордж. Никто не заболел, никто не напился пьяным, никто не подрался. В конце концов Джордж сказал:
— Все идет так гладко, что, того и гляди, что-нибудь стрясется, а?
Наконец мы добрались до его служебного купе, которое, в сущности, мало чем отличалось от моего, — это было крохотное помещение в два с небольшим метра длиной и чуть больше метра шириной сбоку от центрального коридора. В купе находились умывальник, откидной столик и два сидячих места, под одним из которых располагалось то, что в памятке было игриво названо «удобствами». Дверь можно было отодвинуть вбок, чтобы видеть, как пассажиры проходят мимо по коридору, или задвинуть, оказавшись внутри персонального кокона. А на ночь из-под потолка опускалась койка, которая опиралась на сиденье с удобствами, после чего воспользоваться ими становилось невозможно.
Джордж пригласил меня войти и оставил дверь открытой.
— Этот поезд, — сказал он, усаживаясь в кресло и указывая мне на сиденье с удобствами, — настоящий триумф дипломатии, а?
Мне пришло в голову, что в глазах у него постоянно прячется усмешка, словно все в жизни он воспринимает как шутку. Как я выяснил впоследствии, он вообще считал глупость нормой человеческого поведения, а самыми глупыми людьми из всех считал пассажиров, политиков, газетчиков и свое начальство.
— Почему триумф? — спросил я.
— Потому что здравый смысл прорезался.
Я ждал. Он с веселой улыбкой посмотрел на меня и продолжал:
— Если не считать машинистов, то вся поездная бригада едет до самого Ванкувера!
Вероятно, по моему лицу было видно, что это не произвело на меня должного впечатления.
— Неслыханное дело, а? — сказал он. — Профсоюзы такого не разрешают.
— А, вот что.
— И кроме того, вагон для лошадей принадлежит Канадско-Тихоокеанской дороге.
Я снова ничего не понял. Он усмехнулся:
— Канадско-Тихоокеанская и «Ви-Ай-Эй» сотрудничают самым тесным образом, но дружат, как кошка с собакой. Канадско-Тихоокеанской принадлежат товарные поезда, а «Ви-Ай-Эй» перевозит пассажиров, и вместе им не сойтись. А в нашем поезде они сошлись. Чудо, а?
— Действительно, — поддакнул я. Во взгляде, который он бросил на меня, мелькнула жалость к человеку, который не понимает самых важных вещей.
Я спросил, будет ли работать его телефон на ближайшей большой стоянке, что для меня как раз и относилось к числу самых важных вещей.
— В Садбери? Конечно. Но мы простоим там целый час. Гораздо дешевле звонить со станции. В несколько раз дешевле.
— Но здесь не будет посторонних.
Он с философским видом кивнул:
— Приходите сюда, как только мы начнем замедлять ход перед Садбери, а? Я вас тут оставлю, а сам уйду. У меня будут дела на станции.
Я поблагодарил его за все и расстался с его веселой усмешкой, понимая, что теперь безвозвратно отнесен к категории глупых. Нет, с Джорджем не соскучишься, подумал я.
Мое купе оказалось через две двери от его, на правой стороне, если смотреть вперед по ходу поезда. Я не остановился там, а прошел мимо, отметив про себя, что в головном конце вагона всего шесть купе, по три с каждой стороны. Потом коридор делал поворот, огибая четыре двухместных купе, а дальше снова шел посередине вагона, между открытыми сидячими купе, которые на ночь закрывали занавесками, — они назывались отсеками. Шесть таких отсеков в этом вагоне были отведены двенадцати актерам и поездной бригаде — в этот момент большинство их читали, разговаривали или крепко спали.
— Как дела? — зевая, спросил Зак.
— На Западном фронте без перемен.
— Можете проходить.
Я улыбнулся ему и пошел дальше по поезду, который уже казался мне знакомым: теперь я понимал, как он устроен, и начал задумываться о таких вещах, как электричество, водоснабжение и канализация. Маленький современный город на колесах, подумал я. Со всей инфраструктурой, какая только нужна.
В спальных вагонах владельцев открытых отсеков почти не было, а купе были все закрыты: их обитатели привыкли к уединению. Есть ли в купе кто-нибудь или они пусты, сказать было невозможно, и действительно, дойдя до специального вагона-ресторана, я обнаружил, что изрядное число пассажиров сидит там за пустыми столиками, просто болтая между собой. Я прошел дальше, в салон-вагон, где было еще три спальных купе, а за ними — бар со столиками, стульями и барменом. Там тоже сидели несколько человек, занятых разговором, а кое-кто расположился в длинной гостиной в хвостовом конце вагона.
Из гостиной короткая лестница вела на второй этаж, откуда можно было любоваться пейзажами, и я ненадолго заглянул туда. Места были почти все заняты — пассажиры наслаждались зрелищем освещенных ярким солнцем лесов под синим небосводом и грелись в горячих лучах, лившихся сквозь стеклянную крышу.
Мистер Янг сидел там и дремал. Джулиуса Аполлона не было, и нигде больше я его тоже не видел. Не попадалась мне и Нелл. Я не знал, где она в конце концов устроилась сама после того, как много раз переводила пассажиров с места на место, но, где бы она ни была, дверь ее купе была закрыта.
Позади салон-вагона был только собственный вагон Лорриморов, в который мне вряд ли было дозволено входить, поэтому я пошел обратно, намереваясь засесть в своем купе и любоваться зрелищем, которое устраивала для нас природа.
В ресторане меня остановила Занте Лорримор, которая с угрюмым видом сидела за столиком в одиночестве.
— Принесите мне кока-колы, — сказала она.
— Да, сейчас, — отозвался я и направился к холодильнику на кухне, возблагодарив небо за то, что случайно заметил, где тут держат прохладительные напитки. Я поставил банку и стакан на маленький поднос (в ушах у меня звучал голос Эмиля: «Никогда не несите то, что вы подаете. Несите поднос») и вернулся к Занте.
— Боюсь, что это за наличные, — сказал я, ставя стакан на столик и готовясь открыть банку.
— Что это значит?
— За все, что вы берете в баре, нужно платить. Это не входит в стоимость билета.
— Какая нелепость. А у меня нет денег.
— Вы, конечно, сможете заплатить потом.
— По-моему, это глупо.
Я открыл банку и налил ей кока-колы. Миссис Янг, сидевшая одна за соседним столиком, обернулась и ласково сказала Занте, что она, миссис Янг, заплатит за ее кока-колу, и не хочет ли Занте пересесть к ней?
Очевидно, первым побуждением Занте было отказаться, но, как бы она ни дулась, ей тоже было одиноко, а в миссис Янг чувствовалось что-то от доброй бабушки, и можно было не сомневаться, что она готова выслушать все, что угодно, не сказав дурного слова. Занте пересела к ней вместе со своей кока-колой и тут же выложила все, что было у нее на душе.
— Этот мой братец, — сказала она, — большая скотина.
— Может быть, у него свои проблемы, — спокойно ответила миссис Янг, шаря в своей вместительной, битком набитой сумочке в поисках денег.
— Если бы он был сыном кого-нибудь еще, он уже сидел бы в тюрьме.
Эти слова вырвались у нее словно под непреодолимым напором долго сдерживаемых чувств. Даже сама Занте смутилась, поняв, что проговорилась, и предприняла слабую попытку исправить свою оплошность:
— Я, конечно, не хотела сказать — буквально.
Но она хотела сказать именно это. Миссис Янг, на мгновение прервавшая было свои поиски, наконец выудила кошелек и дала мне доллар.
— Если там полагается сдача, оставьте ее себе, — сказала она.
— Благодарю вас, мэм.
Мне оставалось только удалиться, и я направился на кухню, держа на подносе доллар, прижатый большим пальцем, словно какой-то трофей. Дойдя до кухни, я обернулся и увидел, как Занте начала говорить, сначала медленно, стараясь сдерживаться, а потом все быстрее и быстрее, и вскоре ее душевные излияния хлынули бурным потоком. Я мог видеть лицо Занте и затылок миссис Янг. Мне казалось, что Занте лет шестнадцать, может быть, и меньше, но, во всяком случае, не больше. У нее было совсем еще детское лицо с округлым подбородком и большими глазами, пышные каштановые волосы и начавшая формироваться фигура, скрытая под просторной белой майкой с каким-то модным молодежным лозунгом, выведенным розовыми блестками на груди.
Они все еще разговаривали, когда я ушел к себе в купе, где некоторое время наслаждался уединением, читая расписание движения и размышляя о том, что хотя на многие прежние вопросы у меня еще нет ответов, уже возникло множество новых, и самый важный из них — знает ли уже Филмер, что супруги Янг были друзьями Эзры Гидеона? И не они ли для него что-то вроде мишени?
Однако это не Филмер решил сесть с ними за один столик — место для него выбрала Даффодил. Но может быть, если бы не эта случайность, он бы сам предпринял какие-нибудь шаги, чтобы с ними познакомиться? Или их дружба с Гидеоном была всего лишь нежелательным стечением обстоятельств, как я подумал сначала? Ну, может быть, время покажет.
Время тут же показало, что уже половина шестого и мне пора возвращаться в ресторан. Там все места до единого были уже заняты: пассажиры быстро сообразили, что к чему. Опоздавшие с огорченным видом стояли в дверях.
Я сразу увидел, что Филмер уселся напротив Мерсера Лорримора. Его соседка Даффодил оказалась напротив Бемби, которая держалась с холодной вежливостью. Занте все еще сидела напротив миссис Янг, к которой теперь присоединился ее муж. Шеридан, насколько я мог видеть, отсутствовал.
Джайлз-убийца был налицо — он сидел с супругами Янг и Занте и всячески за ними ухаживал.
Эмиль, Оливер, Кейти и я принялись обходить столики, наливая вино, чай или кофе в бокалы или чашки, стоявшие у нас на подносиках, и стараясь не делать резких движений, а когда с этим было покончено, в вагон влетел кипящий энергией Зак, чтобы продолжать представление.
Я не прислушивался к подробностям, но все вертелось вокруг Пьера, Донны и тренера Рауля, который хотел жениться на ней ради ее денег. Хотя Рауля сшибли с ног раньше времени — это должен был сделать Пьер, — Зак выпутался из создавшегося положения: вместо этого Донна дала ему пощечину, что она сделала от души, заставив зрителей ахнуть. Все уже усвоили, что Донна — дочь суетливых Брикнеллов, которая без ума от Пьера, Мейвис явно отдает предпочтение Раулю, а Пьер — никуда не годный неисправимый игрок, достойный только презрения. Мать и дочь затеяли резкую перепалку, а Уолтер суетился вокруг, пытаясь помирить их. В конце концов Мейвис расплакалась.
Я вгляделся в лица пассажиров. Даже зная, что все это актеры, они сидели как завороженные. Прямо перед ними, на расстоянии вытянутой руки, воочию разыгрывалась мыльная опера. Я всегда считал, что все, кто имеет отношение к скачкам, — чуть ли не самые большие в мире циники, однако здесь некоторые из них, даже видавшие виды, были вопреки самим себе растроганы и захвачены происходящим.
Не дав зрителям ни минуты передышки, Зак сообщил, что во время последней короткой остановки поезда на какой-то маленькой станции ему вручили телекс, где говорилось о пропавшем приятеле Анжелики — Стиве.
— Анжелика здесь?
Все огляделись — нет, ее не было.
— Ну, неважно, — сказал Зак, — будьте добры, передайте ей кто-нибудь, что она должна позвонить Стиву из Садбери — у него есть для нее важные новости.
Многие закивали. Это было просто поразительно. Мейвис Брикнелл, вся в шелках и драгоценностях — очевидно, в доказательство того, что наследство, которое ждет Донну, отнюдь не миф, — покачиваясь от толчков поезда, направилась в туалет, расположенный сразу за переходом в салон-вагон, сказав, что должна привести в порядок свое лицо, и тут же с громкими воплями выбежала оттуда.
Как выяснилось, в туалете лежала на полу Анжелика — совершенно мертвая. Зак, естественно, бросился туда разбираться, за ним устремилась немалая часть зрителей. Кое-кто вскоре вернулся — они неуверенно улыбались, и вид у них был озадаченный.
— Не может же быть, чтобы она в самом деле была мертвая, — серьезно сказал кто-то. — Но на вид так оно и есть.
Выяснилось, что крохотное помещение залито «кровью», а Анжелика лежит не шевелясь, и ее разбитая голова находится в темном углу за самой главной принадлежностью туалета. Видны были только ее глаза, не мигая глядевшие на стену.
— Как она это делает? — недоумевали многие. Зак вернулся, огляделся вокруг и сделал мне знак подойти:
— Будьте добры, постойте у этой двери и никого туда не пускайте.
Я кивнул и протолкался сквозь толпу к переходу в салон-вагон. Сам Зак созывал всех назад, в ресторан, говоря, что все должны находиться в одном месте, пока мы не прибудем в Садбери, до которого осталось совсем немного.
Я услышал голос Нелл — она спокойно объявила, что до тех пор каждый еще успеет выпить по коктейлю. Стоянка в Садбери — час, и каждый желающий сможет там немного размяться, а сразу после отправления поезда будет подан ужин.
Пройдя по грохочущему, продуваемому ветром переходу из ресторана в салон-вагон, я встал у двери туалета. Я был недоволен Заком, потому что не хотел, чтобы меня приняли за актера, хотя и это, пожалуй, все же куда лучше, чем если бы они узнали правду.
Стоять в тамбуре было скучно, но, как оказалось, необходимо, потому что один-два пассажира вернулись посмотреть на тело. Я их не пустил, и они безропотно подчинились. Тем временем было слышно, как труп за дверью спускает воду, — по-видимому, в конце концов ей все-таки пришлось пошевелиться.
Когда поезд начал замедлять ход, я постучал в дверь и сказал:
— Я от Зака.
Дверь приоткрылась. Покрытое гримом лицо Анжелики было серо-голубоватым, волосы залиты томатным соусом.
— Запритесь, — сказал я. — Зак скоро придет. Когда услышите его голос, отоприте.
— Ладно, — отозвалась она вполне живым и веселым голосом.
— Приятного вам путешествия.
Глава 8
— И мое купе там же, — сказал я, сообразив, где это.
— Ну, значит, все в порядке. Ищите дверь с моей фамилией.
Он допил кофе, сунул бумаги в папку и пошел впереди меня, направляясь к вагону для лошадей. Когда он постучал, женщина-дракон с воинственным видом приоткрыла дверь и неодобрительно посмотрела на меня.
— Это Томми, — сказал Джордж. — Он охранник из «Мерри и компании», а?
С моего разрешения он имеет доступ во все вагоны.
Уступая непреодолимой силе, она впустила нас, высоко подняв брови и всем своим видом показывая, что отказалась от своей власти только на время, но отнюдь не навсегда, и достала папку с разлинованным листком бумаги.
— Распишитесь здесь, — сказала она. — Все, кто входит сюда, должны расписываться. Поставьте число и время. Я написал: «Томми Титмус» — и поставил время, с интересом отметив, что Филмер перед отправлением навестил свою лошадь.
Мы вошли в вагон, и Джордж начал показывать, где что.
— Здесь одиннадцать стойл, видите? В прежние времена в вагоне перевозили по двадцать четыре лошади, но тогда не было центрального прохода, а?
Никто не мог пройти, пока поезд не остановится. Теперь лошадей редко перевозят по железной дороге. Этот вагон построен в пятьдесят восьмом, а? Из самых последних, из самых лучших.
По обе стороны двери вдоль вагона было по одному стойлу, потом промежуток, потом еще два стойла по обе стороны прохода, потом свободное пространство с большими раздвижными дверями наружу для погрузки и разгрузки.
Дальше шла более просторная центральная площадка с единственным стойлом у одной из стенок. Дальше — еще два стойла и еще одно свободное пространство для погрузки, потом еще два стойла, промежуток и, наконец, еще два стойла по обе стороны двери в головном конце вагона. Одиннадцать стойл, как и сказал Джордж, и центральный проход. Стойла были разборные — из скрепленных болтами тяжелых металлических панелей, покрашенных в зеленый цвет. На просторной центральной площадке, где стойло было устроено только у единой из стенок, находились удобное кресло для грозной мисс Браун, стол, шкафчики для вещей, холодильник и тяжелый пластмассовый водяной бак с торчащим внизу краном, чтобы наполнять ведра. Джордж откинул крышку бака и показал мне на небольшую дощечку, которая плавала на поверхности.
— Это чтобы вода не так плескалась, а?
«Ну и ну», — подумал я.
По всем углам были распиханы десятки тюков сена, и по сетке с сеном висело, мерно раскачиваясь, над головой у каждой лошади. На тюках сидели два конюха, а их подопечные жевали свой нехитрый корм, погруженные в таинственные лошадиные мысли.
На каждом стойле была предусмотрительно прикреплена карточка с кличкой занимающей его лошади, напечатанной на машинке. Я прочитал несколько кличек и узнал, что Лорентайдский Ледник Филмера и Даффодил — это светло-серый молодой жеребец хрупкого на вид сложения. Право Голоса Лорриморов — ничем не примечательный гнедой, а Спаржа супругов Янг — светло-гнедая с белой звездочкой на лбу и белыми чулками.
— Пошли, — сказал Джордж. — Познакомлю вас с машинистами, а?
Я понял, что к лошадям он равнодушен.
— Да, спасибо.
Он отпер своим ключом дверь в головном конце вагона, а потом другую, которая вела в багажный вагон.
— Эти двери всегда заперты, а?
Я кивнул. Пошатываясь от толчков поезда, мы миновали длинный багажный вагон — он был наполовину пуст, и там стоял страшный грохот. Посоветовав мне снять и положить куда-нибудь свой жилет, чтобы не вымазать его в масле, Джордж отпер дверь в дальнем конце вагона. Мне и в нем показалось очень шумно, но там, куда мы попали теперь, было вообще невозможно разговаривать.
Джордж поманил меня, и я вслед за ним вошел в пышущую жаром заднюю секцию тепловоза, где, кроме всего прочего, находился паровой котел, который отапливал весь поезд. Джордж молча указал мне на громадный водяной бак и с усмешкой показал, как определяют уровень воды в нем. По всей высоте огромного бака через равные промежутки торчали обыкновенные краны, как в умывальнике. Джордж показал на цифры около каждого из них, означавшие сотни литров, и сделал такое движение, словно открывал кран. Я понял, хоть и не мог поверить своим глазам: чтобы узнать уровень воды, нужно было один за другим открывать краны. В высшей степени остроумно, подумал я, если только не знать, что существуют водомерные трубки.
Мы двинулись дальше, прошли по узкому проходу вдоль раскаленного громыхающего двигателя выше человеческого роста, стук которого болезненно отдавался во всем теле, и перешли в другую секцию тепловоза, где работал другой двигатель, еще больше, еще громогласнее и еще горячее — настоящее исчадие ада. Миновав его, мы подошли к стеклянной двери, которая открывалась без ключа, и неожиданно оказались в сравнительно тихой кабине машинистов в самой голове поезда.
Здесь воздух был свеж и прохладен, потому что окно справа от пульта управления, находившегося перед сиденьем машиниста, было открыто настежь.
Когда я что-то сказал по этому поводу, Джордж сообщил, что оно не закрывается никогда, разве что в снежный буран, а?
За широкими лобовыми стеклами, закрытыми наглухо, открывался вид, от которого невозможно было оторвать взгляд: уходящие вдаль рельсы, зеленые огни светофоров впереди и леса, проносящиеся мимо со скоростью больше ста километров в час. Я никогда еще не был в кабине машиниста на ходу поезда и подумал, что мог бы простоять здесь целый день.
За пультом управления сидел моложавый человек, одетый не по форме, а рядом с ним — человек постарше в более или менее чистом комбинезоне, но с замасленными руками.
Джордж представил нас друг другу. Того, кто помоложе, звали Робертом, того, кто постарше, — Майком. Они кивнули мне, и мы обменялись рукопожатиями, а Джордж объяснил им, кто я такой.
— Окажите ему содействие, если попросит.
Они сказали, что окажут. Джордж похлопал Роберта по плечу и показал мне на маленький белый флажок, который бился на ветру снаружи, справа от лобовых стекол.
— Флаг показывает, что это специальный поезд. Вне графика. Чтобы никто по пути не подумал, что это «Канадец» идет на полчаса впереди своего расписания.
Все восприняли это как остроумную шутку. Нигде в мире поезда не идут впереди расписания. Они могут только опаздывать.
Все еще усмехаясь, Джордж повел меня обратно через стеклянную дверь в раскаленный ад. Мы снова протиснулись мимо многометрового громыхающего чудища и его напарника в задней секции и наконец очутились в багажном вагоне, заполненном гулким грохотом, который теперь показался мне затишьем. Здесь я воссоединился со своим жилетом. Мой чемодан, как я отметил, благополучно стоял в ряд с другими — если понадобится, добраться до него не составит труда.
Джордж запер за нами дверь багажного вагона, и мы снова оказались в тихом вагоне для лошадей, который показался мне домашним и уютным. Из стойл высовывались поверх дверец лошадиные головы. Любопытно, что, хотя стойла были довольно тесными — метр двадцать в ширину, не больше, — большинство лошадей стояло в них по диагонали, чтобы лучше противостоять толчкам. Все они выглядели бодрыми и проявляли живой интерес к окружающему — верный признак, что они чувствуют себя неплохо.
Я похлопал несколько лошадей по морде под сердитым и подозрительным взглядом мисс Браун, которая осталась весьма недовольна, услышав, что должна пускать меня в вагон, когда я только захочу.
Все еще усмехаясь, Джордж вышел из вагона с лошадьми, и мы не спеша направились назад вдоль поезда. В каждом спальном вагоне Джордж останавливался и спрашивал проводника, что нового и нет ли каких-нибудь проблем. В переднем вагоне-ресторане пели хором, а в сидячем болельщики расселись в четыре кружка и играли в карты — деньги так и мелькали в воздухе, переходя из рук в руки.
Выбившийся из сил, угрюмый шеф-повар главного вагона-ресторана пока еще сохранял остатки самообладания, и лишь несколько пассажиров высказали недовольство, что в купе слишком тесно: самые обычные жалобы, сказал Джордж. Никто не заболел, никто не напился пьяным, никто не подрался. В конце концов Джордж сказал:
— Все идет так гладко, что, того и гляди, что-нибудь стрясется, а?
Наконец мы добрались до его служебного купе, которое, в сущности, мало чем отличалось от моего, — это было крохотное помещение в два с небольшим метра длиной и чуть больше метра шириной сбоку от центрального коридора. В купе находились умывальник, откидной столик и два сидячих места, под одним из которых располагалось то, что в памятке было игриво названо «удобствами». Дверь можно было отодвинуть вбок, чтобы видеть, как пассажиры проходят мимо по коридору, или задвинуть, оказавшись внутри персонального кокона. А на ночь из-под потолка опускалась койка, которая опиралась на сиденье с удобствами, после чего воспользоваться ими становилось невозможно.
Джордж пригласил меня войти и оставил дверь открытой.
— Этот поезд, — сказал он, усаживаясь в кресло и указывая мне на сиденье с удобствами, — настоящий триумф дипломатии, а?
Мне пришло в голову, что в глазах у него постоянно прячется усмешка, словно все в жизни он воспринимает как шутку. Как я выяснил впоследствии, он вообще считал глупость нормой человеческого поведения, а самыми глупыми людьми из всех считал пассажиров, политиков, газетчиков и свое начальство.
— Почему триумф? — спросил я.
— Потому что здравый смысл прорезался.
Я ждал. Он с веселой улыбкой посмотрел на меня и продолжал:
— Если не считать машинистов, то вся поездная бригада едет до самого Ванкувера!
Вероятно, по моему лицу было видно, что это не произвело на меня должного впечатления.
— Неслыханное дело, а? — сказал он. — Профсоюзы такого не разрешают.
— А, вот что.
— И кроме того, вагон для лошадей принадлежит Канадско-Тихоокеанской дороге.
Я снова ничего не понял. Он усмехнулся:
— Канадско-Тихоокеанская и «Ви-Ай-Эй» сотрудничают самым тесным образом, но дружат, как кошка с собакой. Канадско-Тихоокеанской принадлежат товарные поезда, а «Ви-Ай-Эй» перевозит пассажиров, и вместе им не сойтись. А в нашем поезде они сошлись. Чудо, а?
— Действительно, — поддакнул я. Во взгляде, который он бросил на меня, мелькнула жалость к человеку, который не понимает самых важных вещей.
Я спросил, будет ли работать его телефон на ближайшей большой стоянке, что для меня как раз и относилось к числу самых важных вещей.
— В Садбери? Конечно. Но мы простоим там целый час. Гораздо дешевле звонить со станции. В несколько раз дешевле.
— Но здесь не будет посторонних.
Он с философским видом кивнул:
— Приходите сюда, как только мы начнем замедлять ход перед Садбери, а? Я вас тут оставлю, а сам уйду. У меня будут дела на станции.
Я поблагодарил его за все и расстался с его веселой усмешкой, понимая, что теперь безвозвратно отнесен к категории глупых. Нет, с Джорджем не соскучишься, подумал я.
Мое купе оказалось через две двери от его, на правой стороне, если смотреть вперед по ходу поезда. Я не остановился там, а прошел мимо, отметив про себя, что в головном конце вагона всего шесть купе, по три с каждой стороны. Потом коридор делал поворот, огибая четыре двухместных купе, а дальше снова шел посередине вагона, между открытыми сидячими купе, которые на ночь закрывали занавесками, — они назывались отсеками. Шесть таких отсеков в этом вагоне были отведены двенадцати актерам и поездной бригаде — в этот момент большинство их читали, разговаривали или крепко спали.
— Как дела? — зевая, спросил Зак.
— На Западном фронте без перемен.
— Можете проходить.
Я улыбнулся ему и пошел дальше по поезду, который уже казался мне знакомым: теперь я понимал, как он устроен, и начал задумываться о таких вещах, как электричество, водоснабжение и канализация. Маленький современный город на колесах, подумал я. Со всей инфраструктурой, какая только нужна.
В спальных вагонах владельцев открытых отсеков почти не было, а купе были все закрыты: их обитатели привыкли к уединению. Есть ли в купе кто-нибудь или они пусты, сказать было невозможно, и действительно, дойдя до специального вагона-ресторана, я обнаружил, что изрядное число пассажиров сидит там за пустыми столиками, просто болтая между собой. Я прошел дальше, в салон-вагон, где было еще три спальных купе, а за ними — бар со столиками, стульями и барменом. Там тоже сидели несколько человек, занятых разговором, а кое-кто расположился в длинной гостиной в хвостовом конце вагона.
Из гостиной короткая лестница вела на второй этаж, откуда можно было любоваться пейзажами, и я ненадолго заглянул туда. Места были почти все заняты — пассажиры наслаждались зрелищем освещенных ярким солнцем лесов под синим небосводом и грелись в горячих лучах, лившихся сквозь стеклянную крышу.
Мистер Янг сидел там и дремал. Джулиуса Аполлона не было, и нигде больше я его тоже не видел. Не попадалась мне и Нелл. Я не знал, где она в конце концов устроилась сама после того, как много раз переводила пассажиров с места на место, но, где бы она ни была, дверь ее купе была закрыта.
Позади салон-вагона был только собственный вагон Лорриморов, в который мне вряд ли было дозволено входить, поэтому я пошел обратно, намереваясь засесть в своем купе и любоваться зрелищем, которое устраивала для нас природа.
В ресторане меня остановила Занте Лорримор, которая с угрюмым видом сидела за столиком в одиночестве.
— Принесите мне кока-колы, — сказала она.
— Да, сейчас, — отозвался я и направился к холодильнику на кухне, возблагодарив небо за то, что случайно заметил, где тут держат прохладительные напитки. Я поставил банку и стакан на маленький поднос (в ушах у меня звучал голос Эмиля: «Никогда не несите то, что вы подаете. Несите поднос») и вернулся к Занте.
— Боюсь, что это за наличные, — сказал я, ставя стакан на столик и готовясь открыть банку.
— Что это значит?
— За все, что вы берете в баре, нужно платить. Это не входит в стоимость билета.
— Какая нелепость. А у меня нет денег.
— Вы, конечно, сможете заплатить потом.
— По-моему, это глупо.
Я открыл банку и налил ей кока-колы. Миссис Янг, сидевшая одна за соседним столиком, обернулась и ласково сказала Занте, что она, миссис Янг, заплатит за ее кока-колу, и не хочет ли Занте пересесть к ней?
Очевидно, первым побуждением Занте было отказаться, но, как бы она ни дулась, ей тоже было одиноко, а в миссис Янг чувствовалось что-то от доброй бабушки, и можно было не сомневаться, что она готова выслушать все, что угодно, не сказав дурного слова. Занте пересела к ней вместе со своей кока-колой и тут же выложила все, что было у нее на душе.
— Этот мой братец, — сказала она, — большая скотина.
— Может быть, у него свои проблемы, — спокойно ответила миссис Янг, шаря в своей вместительной, битком набитой сумочке в поисках денег.
— Если бы он был сыном кого-нибудь еще, он уже сидел бы в тюрьме.
Эти слова вырвались у нее словно под непреодолимым напором долго сдерживаемых чувств. Даже сама Занте смутилась, поняв, что проговорилась, и предприняла слабую попытку исправить свою оплошность:
— Я, конечно, не хотела сказать — буквально.
Но она хотела сказать именно это. Миссис Янг, на мгновение прервавшая было свои поиски, наконец выудила кошелек и дала мне доллар.
— Если там полагается сдача, оставьте ее себе, — сказала она.
— Благодарю вас, мэм.
Мне оставалось только удалиться, и я направился на кухню, держа на подносе доллар, прижатый большим пальцем, словно какой-то трофей. Дойдя до кухни, я обернулся и увидел, как Занте начала говорить, сначала медленно, стараясь сдерживаться, а потом все быстрее и быстрее, и вскоре ее душевные излияния хлынули бурным потоком. Я мог видеть лицо Занте и затылок миссис Янг. Мне казалось, что Занте лет шестнадцать, может быть, и меньше, но, во всяком случае, не больше. У нее было совсем еще детское лицо с округлым подбородком и большими глазами, пышные каштановые волосы и начавшая формироваться фигура, скрытая под просторной белой майкой с каким-то модным молодежным лозунгом, выведенным розовыми блестками на груди.
Они все еще разговаривали, когда я ушел к себе в купе, где некоторое время наслаждался уединением, читая расписание движения и размышляя о том, что хотя на многие прежние вопросы у меня еще нет ответов, уже возникло множество новых, и самый важный из них — знает ли уже Филмер, что супруги Янг были друзьями Эзры Гидеона? И не они ли для него что-то вроде мишени?
Однако это не Филмер решил сесть с ними за один столик — место для него выбрала Даффодил. Но может быть, если бы не эта случайность, он бы сам предпринял какие-нибудь шаги, чтобы с ними познакомиться? Или их дружба с Гидеоном была всего лишь нежелательным стечением обстоятельств, как я подумал сначала? Ну, может быть, время покажет.
Время тут же показало, что уже половина шестого и мне пора возвращаться в ресторан. Там все места до единого были уже заняты: пассажиры быстро сообразили, что к чему. Опоздавшие с огорченным видом стояли в дверях.
Я сразу увидел, что Филмер уселся напротив Мерсера Лорримора. Его соседка Даффодил оказалась напротив Бемби, которая держалась с холодной вежливостью. Занте все еще сидела напротив миссис Янг, к которой теперь присоединился ее муж. Шеридан, насколько я мог видеть, отсутствовал.
Джайлз-убийца был налицо — он сидел с супругами Янг и Занте и всячески за ними ухаживал.
Эмиль, Оливер, Кейти и я принялись обходить столики, наливая вино, чай или кофе в бокалы или чашки, стоявшие у нас на подносиках, и стараясь не делать резких движений, а когда с этим было покончено, в вагон влетел кипящий энергией Зак, чтобы продолжать представление.
Я не прислушивался к подробностям, но все вертелось вокруг Пьера, Донны и тренера Рауля, который хотел жениться на ней ради ее денег. Хотя Рауля сшибли с ног раньше времени — это должен был сделать Пьер, — Зак выпутался из создавшегося положения: вместо этого Донна дала ему пощечину, что она сделала от души, заставив зрителей ахнуть. Все уже усвоили, что Донна — дочь суетливых Брикнеллов, которая без ума от Пьера, Мейвис явно отдает предпочтение Раулю, а Пьер — никуда не годный неисправимый игрок, достойный только презрения. Мать и дочь затеяли резкую перепалку, а Уолтер суетился вокруг, пытаясь помирить их. В конце концов Мейвис расплакалась.
Я вгляделся в лица пассажиров. Даже зная, что все это актеры, они сидели как завороженные. Прямо перед ними, на расстоянии вытянутой руки, воочию разыгрывалась мыльная опера. Я всегда считал, что все, кто имеет отношение к скачкам, — чуть ли не самые большие в мире циники, однако здесь некоторые из них, даже видавшие виды, были вопреки самим себе растроганы и захвачены происходящим.
Не дав зрителям ни минуты передышки, Зак сообщил, что во время последней короткой остановки поезда на какой-то маленькой станции ему вручили телекс, где говорилось о пропавшем приятеле Анжелики — Стиве.
— Анжелика здесь?
Все огляделись — нет, ее не было.
— Ну, неважно, — сказал Зак, — будьте добры, передайте ей кто-нибудь, что она должна позвонить Стиву из Садбери — у него есть для нее важные новости.
Многие закивали. Это было просто поразительно. Мейвис Брикнелл, вся в шелках и драгоценностях — очевидно, в доказательство того, что наследство, которое ждет Донну, отнюдь не миф, — покачиваясь от толчков поезда, направилась в туалет, расположенный сразу за переходом в салон-вагон, сказав, что должна привести в порядок свое лицо, и тут же с громкими воплями выбежала оттуда.
Как выяснилось, в туалете лежала на полу Анжелика — совершенно мертвая. Зак, естественно, бросился туда разбираться, за ним устремилась немалая часть зрителей. Кое-кто вскоре вернулся — они неуверенно улыбались, и вид у них был озадаченный.
— Не может же быть, чтобы она в самом деле была мертвая, — серьезно сказал кто-то. — Но на вид так оно и есть.
Выяснилось, что крохотное помещение залито «кровью», а Анжелика лежит не шевелясь, и ее разбитая голова находится в темном углу за самой главной принадлежностью туалета. Видны были только ее глаза, не мигая глядевшие на стену.
— Как она это делает? — недоумевали многие. Зак вернулся, огляделся вокруг и сделал мне знак подойти:
— Будьте добры, постойте у этой двери и никого туда не пускайте.
Я кивнул и протолкался сквозь толпу к переходу в салон-вагон. Сам Зак созывал всех назад, в ресторан, говоря, что все должны находиться в одном месте, пока мы не прибудем в Садбери, до которого осталось совсем немного.
Я услышал голос Нелл — она спокойно объявила, что до тех пор каждый еще успеет выпить по коктейлю. Стоянка в Садбери — час, и каждый желающий сможет там немного размяться, а сразу после отправления поезда будет подан ужин.
Пройдя по грохочущему, продуваемому ветром переходу из ресторана в салон-вагон, я встал у двери туалета. Я был недоволен Заком, потому что не хотел, чтобы меня приняли за актера, хотя и это, пожалуй, все же куда лучше, чем если бы они узнали правду.
Стоять в тамбуре было скучно, но, как оказалось, необходимо, потому что один-два пассажира вернулись посмотреть на тело. Я их не пустил, и они безропотно подчинились. Тем временем было слышно, как труп за дверью спускает воду, — по-видимому, в конце концов ей все-таки пришлось пошевелиться.
Когда поезд начал замедлять ход, я постучал в дверь и сказал:
— Я от Зака.
Дверь приоткрылась. Покрытое гримом лицо Анжелики было серо-голубоватым, волосы залиты томатным соусом.
— Запритесь, — сказал я. — Зак скоро придет. Когда услышите его голос, отоприте.
— Ладно, — отозвалась она вполне живым и веселым голосом.
— Приятного вам путешествия.
Глава 8
Когда Анжелику вынесли из поезда на носилках, уже смеркалось, но станция была залита ярким светом фонарей. Облитая томатным соусом голова была наполовину скрыта одеялом, а одна безжизненная рука с ярко-красным маникюром и сверкающими кольцами эффектно свисала из-под одеяла с той стороны, где пассажиры могли ее видеть.
Я смотрел на эту сцену из окна служебного купе Джорджа Берли, пока звонил по телефону матери Билла Бодлера.
С самого начала этот разговор преподнес мне сюрприз. На мой звонок ответил бодрый молодой женский голос.
— Будьте добры, могу я поговорить с миссис Бодлер? — сказал я.
— Слушаю.
— Я хочу сказать... с миссис Бодлер-старшей.
— Если есть какая-то миссис Бодлер еще старше меня, то она давно в могиле, — заявил голос. — Кто вы?
— Тор Келси.
— А, ну да, — мгновенно отозвалась она. — Человек-невидимка.
Я едва не рассмеялся.
— Как вам это удается? — спросила она. — Мне до смерти хочется знать.
— Серьезно?
— Конечно, серьезно.
— Ну, скажем, если кто-то часто обслуживает вас в магазине, то в магазине вы его узнаете, но если встретите где-то в другом месте, например на скачках, то не сможете припомнить, кто он такой.
— Совершенно верно. Со мной это часто случалось.
— Чтобы вас легко узнавали, — продолжал я, — вы должны находиться в своей привычной среде и иметь привычную внешность. Поэтому весь секрет, как стать невидимкой, — в том, чтобы не иметь своей привычной среды и внешности.
Наступила пауза, потом она сказала:
— Благодарю вас. Вам, наверное, временами бывает немного одиноко.
Я растерялся, пораженный ее проницательностью и не зная, что на это ответить.
— И вот что еще интересно, — сказал я. — Для продавцов в магазине дело обстоит совсем иначе. Когда они привыкают видеть своих постоянных покупателей, они легко могут узнать их где угодно. Поэтому тех людей со скачек, кого я знаю, я узнаю везде. А они о моем существовании не догадываются вот почему я невидимка.
— Вы необыкновенный молодой человек, — сказала она.
Я снова растерялся, не зная, что ответить.
— Но Биллу было известно о вашем существовании, — продолжала она, — а он говорил, что не узнал вас, когда столкнулся с вами лицом к лицу.
— Он ожидал увидеть то, что видел раньше. Прямые волосы, никаких темных очков, хороший серый костюм, белую рубашку с галстуком.
— Да, — сказала она. — А если мы с вами увидимся, я вас узнаю?
— Я сам вам скажу.
— Договорились.
Ничего себе почтовый голубь, подумал я с удовольствием и облегчением.
— Вы сможете кое-что передать Биллу? — спросил я.
— Валяйте. Я все запишу.
— Поезд прибывает в Виннипег завтра вечером, около семи тридцати, все сходят и отправляются в отели. Пожалуйста, скажите Биллу, что я не остановлюсь в том отеле, где владельцы, и что меня опять не будет на торжественном обеде у президента клуба, но что я буду на скачках, даже если он меня не увидит.
Я остановился. Она повторила все, что я говорил.
— Замечательно, — сказал я. — И задайте ему, пожалуйста, несколько вопросов.
— Валяйте.
— Спросите его, что известно о неких мистере и миссис Янг, которым принадлежит лошадь по имени Спаржа.
— Это лошадь с вашего поезда, — сказала она.
— Правильно. — Я несколько удивился, но она пояснила, что Билл дал ей список, чтобы ей было легче принимать мои сообщения.
Я смотрел на эту сцену из окна служебного купе Джорджа Берли, пока звонил по телефону матери Билла Бодлера.
С самого начала этот разговор преподнес мне сюрприз. На мой звонок ответил бодрый молодой женский голос.
— Будьте добры, могу я поговорить с миссис Бодлер? — сказал я.
— Слушаю.
— Я хочу сказать... с миссис Бодлер-старшей.
— Если есть какая-то миссис Бодлер еще старше меня, то она давно в могиле, — заявил голос. — Кто вы?
— Тор Келси.
— А, ну да, — мгновенно отозвалась она. — Человек-невидимка.
Я едва не рассмеялся.
— Как вам это удается? — спросила она. — Мне до смерти хочется знать.
— Серьезно?
— Конечно, серьезно.
— Ну, скажем, если кто-то часто обслуживает вас в магазине, то в магазине вы его узнаете, но если встретите где-то в другом месте, например на скачках, то не сможете припомнить, кто он такой.
— Совершенно верно. Со мной это часто случалось.
— Чтобы вас легко узнавали, — продолжал я, — вы должны находиться в своей привычной среде и иметь привычную внешность. Поэтому весь секрет, как стать невидимкой, — в том, чтобы не иметь своей привычной среды и внешности.
Наступила пауза, потом она сказала:
— Благодарю вас. Вам, наверное, временами бывает немного одиноко.
Я растерялся, пораженный ее проницательностью и не зная, что на это ответить.
— И вот что еще интересно, — сказал я. — Для продавцов в магазине дело обстоит совсем иначе. Когда они привыкают видеть своих постоянных покупателей, они легко могут узнать их где угодно. Поэтому тех людей со скачек, кого я знаю, я узнаю везде. А они о моем существовании не догадываются вот почему я невидимка.
— Вы необыкновенный молодой человек, — сказала она.
Я снова растерялся, не зная, что ответить.
— Но Биллу было известно о вашем существовании, — продолжала она, — а он говорил, что не узнал вас, когда столкнулся с вами лицом к лицу.
— Он ожидал увидеть то, что видел раньше. Прямые волосы, никаких темных очков, хороший серый костюм, белую рубашку с галстуком.
— Да, — сказала она. — А если мы с вами увидимся, я вас узнаю?
— Я сам вам скажу.
— Договорились.
Ничего себе почтовый голубь, подумал я с удовольствием и облегчением.
— Вы сможете кое-что передать Биллу? — спросил я.
— Валяйте. Я все запишу.
— Поезд прибывает в Виннипег завтра вечером, около семи тридцати, все сходят и отправляются в отели. Пожалуйста, скажите Биллу, что я не остановлюсь в том отеле, где владельцы, и что меня опять не будет на торжественном обеде у президента клуба, но что я буду на скачках, даже если он меня не увидит.
Я остановился. Она повторила все, что я говорил.
— Замечательно, — сказал я. — И задайте ему, пожалуйста, несколько вопросов.
— Валяйте.
— Спросите его, что известно о неких мистере и миссис Янг, которым принадлежит лошадь по имени Спаржа.
— Это лошадь с вашего поезда, — сказала она.
— Правильно. — Я несколько удивился, но она пояснила, что Билл дал ей список, чтобы ей было легче принимать мои сообщения.