Фрэнсис Дик. Охота на лошадей

   Нельзя ехать верхом на жеребце по шоссе. Проведя много лет на племенной ферме, жеребцы не любят ходить под седлом, даже если раньше они терпеливо сносили всадника.
   Ночные клубы так же привлекали меня, как дождливый понедельник в Манчестере. Меня охватила такая апатия, что я даже не стал смотреть, какие развлечения предлагают вечерние газеты, а сразу поднялся в номер и лег спать, чтобы нагнать часы потерянного сна. Я со злостью проснулся в два часа ночи, смертельно усталый. Сна не было ни в одном глазу.
   Пистолет я по привычке держал под подушкой.
   Еще одна бесконечная ночь.

Глава 5

   Утром мы вылетели в Лексингтон. Набрякшие веки Уолта говорили, что годовщину они отпраздновали как надо. А мне будто насыпали в глаза песку. Два водителя лошадиного фургона, с которыми мы по телефону договорились о встрече, ждали нас в холле мотеля недалеко от центра города. В нем Уолт останавливался неделю назад. Он заказал нам два номера, и мы повели водителей к нему. Комната была на милю короче, чем в «Билтморе», зато душная и пахнувшая дезинфекцией.
   Уолт, едва войдя, включил кондиционер и пообещал после беседы пиво. Водители приготовились к обороне, им вовсе не хотелось снова подвергаться мучительному допросу. Без сомнения, они больше никогда не оставят лошадей без присмотра, хотя очень похоже, что потеряют работу. Беседа ничего не добавила к тому, что Уолт уже сообщил мне раньше.
   — Вы хорошо знаете друг друга? — спросил я.
   Худой, похожий на птицу водитель ответил, что да, они знакомы давно.
   — И конюхов тоже хорошо знаете? Они давно знакомы друг с другом?
   — Видели их в городе, — ответил толстый. — Лентяи, черт бы их побрал.
   — Один из них приехал с фермы Мидуэй, — добавил похожий на птицу. Мидуэй была фермой Дэйва Теллера. — Он приехал специально за Крисэйлисом. Он во всем виноват.
   — Те парни знали друг друга до поездки?
   — Конечно, — буркнул толстый. — Судя по их разговорам, они всю жизнь возле лошадей.
   Уолт недовольно фыркнул и кивнул. Он проверял все сведения водителей и конюхов. Обычная рутина.
   — Я хочу, — сказал я водителям, — чтобы вы составили список всех легковушек и грузовиков, которые вы видели на дороге и запомнили. На всем пути от аэропорта до того места, где пропали лошади.
   Они недоверчиво смотрели на меня, будто я спятил.
   — Послушайте, — пришлось мне объяснять, — на шоссе и развилках вы часто видите одни и те же машины снова и снова. Одна обгоняет вас. А на следующей остановке вы замечаете ее снова. Потом вы отъезжаете первыми, и уже в дороге та машина опять обходит вас. Затем вы останавливаетесь, допустим, на обед и видите эту же машину. Вы подъезжаете к развилке, а там стоит та же машина. Бывает так?
   Они оба кивнули.
   — Так, может быть, вы помните некоторые легковушки и грузовики, которые попадались вам по дороге, особенно те, которые вы видели и в первый, и во второй день?
   Оба водители вытаращили на меня глаза. Потом толстый сказал:
   — Это невозможно. Прошла неделя.
   — Знаю. Но все же попытайтесь. Подумайте. Обсудите между собой, что вы можете вспомнить. Потом напишите и оставьте список здесь сегодня вечером.
   Я достал бумажник и протянул каждому по двадцать долларов. Они охотно приняли деньги и пообещали постараться.
   — Но ничего не придумывайте, — добавил я. — Я лучше заплачу за отсутствие информации, чем за придуманную чепуху.
   Водители кивнули и ушли. Пиво ждало их после возвращения со списком.
   — Что вы хотите найти? — с любопытством спросил Уолт.
   — Второй лошадиный фургон.
   Уолт немного подумал.
   — Второй фургон мог ждать грабителей там, где нашли брошенный фургон. Им вовсе не обязательно было маячить на шоссе, где их могли заметить.
   — Не думаю, что они заранее могли знать, где удастся совершить ограбление. Ведь им не было известно, где водители остановятся, чтобы поесть. И зачем им назначать встречу в Кентукки? Это опасно. Может появиться возможность угнать фургон и раньше, допустим, недалеко от Уиллинга.
   — Да, конечно, им не хотелось долго ехать с таким горячим грузом, — согласился Уолт. — Фактически они отъехали в этом фургоне на двадцать пять миль и выбирали главным образом пустынные дороги. Они направились прямо к холмам, зная, что потребуется много времени, чтобы найти брошенный там фургон.
   — Какие-нибудь следы?
   — Никаких следов от шин, вообще ничего. Ближайшая дорога, сухая и пыльная в это время года, покрыта гравием. Мы нашли следы грузовика на шоссе, идущем за холмами, но на самой дороге ничего. Каждая машина поднимает облако пыли, и, оседая, пыль засыпает следы предыдущего транспорта.
   — Следы копыт? — пробурчал я.
   — Десятки. Во всех направлениях.
   — С холмов на дорогу, посыпанную гравием?
   — Невозможно определить. — Он решительно покачал головой. — Даже на холме не осталось следов шин фургона. Но мы взяли множество образцов почвы на случай, если потом пригодится.
   — Вы сделали все возможное, — заявил я.
   — Полтора миллиона, — улыбка чуть сверкнула в глазах, — очень большие деньги.

* * *

   О том, что ферма Мидуэй процветает, можно было догадаться с первого взгляда. Я вошел. Один. Уолт пожаловался на разыгравшуюся мигрень.
   Средних лет венгерка открыла дверь и на отрывистом английском спросила, по какому я делу. Благодаря долгой практике я тотчас определил ее акцент и на ее родном языке, что было проще, объяснил, кто я. Она сообщила хозяйке и провела меня в гостиную.
   Жена Дэйва стояла в центре зеленого ковра размером в четверть акра, окруженная зелеными стенами и белой мебелью с красной обивкой. Она щелкнула по моей визитке большим пальцем и проговорила:
   — Вы тот человек, который выудил Дэйва из реки.
   — Да, — удивленно подтвердил я.
   — Он звонил вчера и сказал, что я могу полностью доверять вам.
   Стройная, тонкокостная женщина с круглой, твердой попкой, какая всегда бывает у тех, кто ездит верхом с детства. Нежный овал лица с немного квадратной челюстью, тонкий нос, широко расставленные блестящие глаза, русые с проседью вьющиеся волосы. Чтобы определить, употребляет ли она косметику, мне надо было подойти поближе. А так похоже, что все краски естественные. Решительность и уверенность сквозили в каждом ее движении, и по ее тону я понял, что прислушиваться к словам мужа отнюдь не в ее привычке.
   — Садитесь. — Она показала на стул. — Выпьете? — Это в два часа дня по жаре! — Виски? — Жена Дэйва, не дожидаясь ответа, сама приняла решение, выбор гостя ее мало интересовал.
   Я наблюдал, как она налила на кубики льда в высокие тонкостенные бокалы бледно-золотистую жидкость, как капнула туда воду и потом протянула мне бокал изящной загорелой рукой. Тяжелый золотой браслет позвякивал вокруг запястья, и в ноздри мне ударил запах французских духов.
   Я попробовал виски. «Хедж энд Батлерс Ройял», решил я. Тонкий и легкий вкус свойствен именно этому сорту. Аромат от одного глотка еще долго держался на языке.
   — Эва сказала, что вы говорите по-венгерски. — Жена Дэйва взяла свой бокал и сделала мужской глоток.
   — Да.
   — На нее это произвело впечатление.
   — Я приехал по делу Крисэйлиса... — начал я.
   — Вы говорите и на других языках? — Произношение скорее американское, чем английское. Отрывистый тон и несколько заплетающийся язык открыли мне, что это не первый бокал виски. Но по ее лицу ничего не было заметно.
   — На немецком. — Я состроил светскую улыбку.
   Метод, по которому я учил языки, состоял в том, что неделя давалась на поверхностное знание, три месяца — на беглую речь и два года — на достижение такого уровня, при котором, когда слышишь перевод на совершенный английский, узнаешь особенности речи и ход мысли на языке, с которого сделан перевод. Этим я занимался семь лет, начиная с двадцати. Так в меня вбили немецкий, венгерский и пять славянских языков, от русского и чешского до сербохорватского. Ни один из них не годился для поиска жеребцов, и вообще интерес к этим языкам вышел из моды. Новые агенты учат суахили, арабский и китайский.
   — И, наверно, французский, — продолжала она.
   — Немного, — согласился я.
   — Надеюсь, достаточно для жизненных потребностей. — Выражение лица и тон, каким она подчеркнула слово «потребностей», не оставляли сомнений, что она не имела в виду пищу и напитки.
   — Абсолютно, — подтвердил я, принимая ее понимание.
   Она засмеялась. Смех грубый, ничего общего с хрупкой, изящной дамой.
   — Крисэйлис настоящее мучение, — заявила она. — Я бы его вообще не выбрала. У этого жеребца плохая наследственность, такая же хилая, как то, что осталось в штанах у старика, и он передает это свойство по наследству. Они все так делают. Мот выиграл дерби потому, что был ужасно плохой год. И если бы кто-то обошел его на половине дистанции, он бы сник, как мокрая простыня. — Она сделала большой глоток. — Знаете главную правду об этих чертовых лошадях?
   — Ну и что это за главная правда о чертовых лошадях?
   Она ошеломленно посмотрела мне в глаза, потом недоверчиво засмеялась.
   — Так вот, главная правда о лошадях заключается в том, что они превращают мужчин в дураков.
   Я невольно улыбнулся, меня забавлял контраст между грубостью ее мыслей и языка и изящной внешностью.
   — Я собираюсь поплавать, — неожиданно сообщила она. — Возьмите с собой бокал.
   Жена Дэйва снова налила себе виски и, не оглядываясь, пересекла зеленый ковер, отодвинула стеклянную дверь и сетку от насекомых и пошла по мощеной террасе к зеленой лужайке. Вздохнув, я встал и последовал за ней. Трава была густой и упругой, совсем непохожей на английский стриженый газон.
   Она остановилась у бассейна в форме почки, расстегнула застежку желтого платья, и оно упало к ее ногам. Она осталась в купальнике, показав стройное и хорошо ухоженное, но немолодое тело. Ближе к пятидесяти, решил я.
   Жена Дэйва соскользнула в воду и легла на спину, а я наблюдал, как солнце отражается на водной ряби над ее коричневым животом.
   — Спускайтесь ко мне, — почти приказала она. — В раздевалке много купальных костюмов.
   Я улыбнулся, покачал головой и сел на один из мягких плетеных стульев, окружавших бассейн. Она не спешила, плескалась, плавала и била ладонями по воде. Солнце припекало, но не так, как в городе. Я снял куртку и чувствовал, как горячие лучи поджаривают кожу сквозь тонкую белую рубашку. Мир и покой обволакивали меня. Мне не хотелось, чтобы она торопилась присоединиться ко мне, но она вскоре вышла из воды, капли блестели на ее теле, натертом маслом для загара.
   — Вы едва попробовали виски. — Она обвиняюще смотрела на меня. — Уверена, что вы не из тех хиляков, которые пьянеют от глотка виски. — Она подняла свой бокал и доказала, что она уж, во всяком случае, к таковым не принадлежит.
   — Крисэйлис... — начал я.
   — Вы ездите верхом? — немедленно перебила она.
   — Умею, но не езжу.
   — Почему?
   — Нет коня и нет царства, чтобы отдать за него половину.
   — Пейте виски, — улыбнулась она.
   — Понемногу допью.
   — Тогда раздевайтесь и лезьте в бассейн.
   Я покачал головой.
   — Почему?
   — Мне нравится сидеть здесь. — «И у меня много синяков, оставшихся после плавания под створом», — подумал я.
   — Черт возьми, так и будете сидеть, как истукан? — Она начала раздражаться.
   — Сколько человек знали, в котором часу Крисэйлиса вывезут из аэропорта Кеннеди?
   — Господи, ну вы и зануда!
   — Вы не хотите, чтобы лошадь нашли?
   — Не хочу, — счастливым тоном ответила она. — Насколько я понимаю, нам гораздо лучше будет получить страховку.
   — Ради двухсот тысяч долларов стоит играть, — согласился я. — Вы полагаете, что второго Мота из Крисэйлиса не получится?
   — Дэйва не остановить, если он что-то вбил себе в голову. — Она села на край шезлонга и стала мазать лицо кремом из темно-красного тюбика. — Он собирался продать часть своей доли, если жеребца найдут. Бог знает, что теперь будет, когда он лежит в гипсе. Проклятие!
   — Недели через четыре он вернется домой.
   — Ну-ну. И он так сказал. — Она легла в шезлонг и закрыла глаза. — Я посоветовала ему, пусть отдохнет. Это чертовски дорого — болеть вне дома.
   Прошло минут пять. Над нами пролетел самолет, оставив в небе серебристую полоску. Звук достиг нас, когда самолет уже скрылся из виду. Ни ветерка. Блестящее от масла загорелое тело женщины в желтом бикини вбирало в себя ультрафиолетовые лучи, кубики льда искрились в бокалах.
   — Ради бога, разденьтесь, — пробормотала она, не открывая глаз. — Или вы такой же бело-розовый слизняк, как все англичане, которые приезжают сюда? Вы стесняетесь?
   — Я лучше пойду.
   — Делайте что хотите, — фыркнула она, сделав жест, который с одинаковым успехом можно было понять и как просьбу остаться, и как «до свидания».
   Я встал и направился к раздевалке, красивому домику из сосновых досок, с крышей, нависавшей над входом так, что получалась затененная площадка. Внутри были две комнаты для переодевания и ванная. В прихожей на полках и в шкафу лежали яркие полотенца и разнообразные купальники и плавки. Я надел голубые плавки под цвет синяков на ногах, но остался в рубашке, взял полотенце в качестве подушки, вернулся к ней и лег на соседний шезлонг.
   Она, не открывая глаз, одобрительно хмыкнула и минуты через две сказала:
   — Если хотите узнать насчет Крисэйлиса, вам лучше поговорить с Сэмом Хенгельменом в Лексингтоне. Он посылал фургон. Он управляющий частной транспортной фирмы. Дэйв позвонил мне и сказал, когда прилетит самолет с лошадью. А я позвонила Сэму Хенгельмену. И он забрал ее в аэропорту.
   — Кому вы еще говорили о дате прилета?
   — Черт возьми, это вовсе не секрет. Я позвонила шести или семи членам синдиката, как просил Дэйв, и сообщила им, что Крисэйлис прилетает. По-моему, пол-Кентукки знало об этом.
   Она вдруг села и открыла глаза.
   — Какого черта, разве имеет значение, сколько человек знали о времени прибытия Крисэйлиса? Ради бога, почему вы об этом спрашиваете? Ведь грабители охотились не на него. Они просто ошиблись и захватили не тот фургон.
   — А если предположить, что они получили именно то, что хотели?
   — Вы что, вчера родились? Чистокровность — вот за что платят заводчики. Если Крисэйлиса нельзя использовать как производителя, он не стоит и цента. Никто не пошлет приличную кобылу к первому попавшемуся жеребцу, если его имя не внесено в племенную книгу, если у него нет родословной и соответствующих бумаг. И тем более никто не будет платить за это пятнадцать тысяч долларов.
   — "Жизненная поддержка" искала доказательства мошенничества, подстроенного для получения страховки.
   — Могут искать до посинения. — Она взяла бокал, сделала глоток и скривилась. — Виски такое же теплое, как и бассейн, и такое же отвратительное. Сделайте мне еще бокал, хорошо?
   Она протянула мне бокал, я поднялся с шезлонга, взял и свой бокал и пошел в дом. Там я налил ей ту же порцию, что и раньше, приготовил себе другое питье и вернулся к бассейну. Лед приятно позвякивал при каждом шаге.
   — Спасибо. — Она одним глотком отпила половину. — Теперь лучше.
   Я стоял возле бассейна и пробовал ногой воду. Она была чертовски теплая, почти горячая.
   — Что у вас с ногами? — спросила она.
   — То же, что у вашего мужа, только мои не сломаны.
   — А что под рубашкой?
   — Солнце слишком припекает, а мне не нужны солнечные ожоги.
   — Ага, бело-розовый слизняк. — Она снова легла.
   Улыбаясь, я сел спиной к ней на край бассейна и болтал в воде ногами. «Надо бы уехать и сделать что-то более полезное, — подумал я, — порасспрашивать, к примеру, Сэма Хенгельмена». Но Уолт, несомненно, уже учел это и встретился с ним, потому что его мигрень кончилась, как только машина, взятая напрокат для поездки сюда, скрылась из виду. Уолт и жена Дэйва не способны найти общий язык.
   — Мистер Хоукинс? — вдруг проговорила она.
   — Угу.
   — Чем вы зарабатываете на жизнь?
   — Я государственный служащий.
   — Вот этим?
   Раздался резкий металлический щелчок, и от одного этого звука волосы встали дыбом у меня на затылке, будто я никогда не покидал джунгли.
   — Вы умеете обращаться с этой штуковиной? — спросил я светским тоном.
   — Да.
   — Тогда поставьте ее на предохранитель.
   Она не ответила. Я встал, повернулся и уставился в дуло собственного пистолета.
   «Беспечный, потерявший нюх идиот, я это заслужил», — мелькнула у меня мысль. Слова, которыми я ругал себя, не произносят при дамах.
   Она сидела, поджав под себя ноги, стиснув в руке пистолет. Рука твердая, ни малейшей дрожи. Между нами ярдов пять. Слишком большое расстояние, чтобы пытаться сделать что-нибудь.
   — Хладнокровный подонок, ничего не скажешь, — процедила она.
   — Вы не станете стрелять в меня, — улыбнулся я.
   — Почему?
   — Я не застрахован на полтора миллиона.
   — Вы имеете в виду, что я... — Она вытаращила глаза. — Что я... застрелила Крисэйлиса?
   — Возможно.
   — Полный идиот, вот что я вам скажу.
   — С позволения сказать, вы не лучше. Эта игрушка очень легко стреляет.
   Она взглянула на пистолет, будто забыла о нем, и, прежде чем я успел ее остановить, бросила его на дорожку, мощенную камнем. Удар о землю неизбежно привел к выстрелу. Пламя вырвалось из дула, пуля скользнула в густой траве рядом с ее шезлонгом, в девяти дюймах от ее тела.
   С секунду она не понимала, что произошло, потом вздрогнула и закрыла лицо руками. Я поднял в траве пистолет и поставил его на предохранитель, потом опустился на скамью лицом к ней.
   — Игры, — произнесла она потрясенным голосом. — Что я делаю? Только играю. Бридж и гольф. Все на свете игра.
   — Это тоже? — Я сунул пистолет в кобуру под мышкой и защелкнул зажим.
   — Мне только хотелось заставить вас попотеть.
   — Почему?
   — Хороший вопрос. Это чертовски хороший вопрос. Все — игра. Жизнь — проклятая игра.
   — А мы все бедные проклятые неудачники? — саркастически спросил я.
   Она опустила руки и посмотрела на меня. Глаза у нее были сухие, но половина ее самоуверенности растаяла, как лед в бокале.
   — Это была только игра. Я не хотела причинять вам вред.
   Она думала, что говорит правду, но мне слишком хорошо знакомы шутки подсознания, когда человек сам не может объяснить, почему он что-то сделал. А ей, несомненно, хотелось уничтожить меня, наверно, за то, что я спас ее мужа, или за то, что искал ее лошадь, или за то, что она видела в моем поведении демонстрацию мужского превосходства. Она и без оружия в руках была очень неуравновешенной дамочкой.
   — Дайте мне ваш бокал, — резко бросила она.
   — Я принесу вам виски.
   — Вашего бокала хватит, — настаивала она.
   Я протянул ей бокал, она сделала глоток — у меня было сухое имбирное пиво.
   — Вы всегда обманываете? — осведомилась она.
   — Во всяком случае, пиво мягче, безопаснее, и от него не такое сильное похмелье.
   Я принес ей новый бокал виски. Она сделала скромный глоток и поставила рядом с пустым.
   — Оставайтесь к обеду. — Это было скорее небрежное предложение, чем теплое приглашение, но я ответил на ее невысказанную потребность, не обратив внимания на тон:
   — Хорошо.
   Она кивнула, перевернулась на живот и теперь прожаривала спину. Я лег в шезлонг, закрывая одной рукой глаза от прямых лучей солнца и размышляя о вопросах, которые она не задала. К примеру, как чувствовал себя Дэйв, когда я видел его, и серьезен ли перелом бедра.
   Немного спустя она снова перешла в бассейн.
   — Идемте, — позвала она меня.
   Я покачал головой.
   — Не будьте таким чистоплюем. Я не девица, которая падает в обморок от вида царапины. Если ноги у вас в таком виде, то и все остальное тело должно быть не лучше. Снимите эту идиотскую рубашку и немножко расслабьтесь.
   Было действительно очень жарко, и прозрачная голубая вода выглядела так заманчиво. Я вздохнул, поднялся, стянул рубашку и спустился в бассейн. Тепловатая, мягкая вода расслабила напряжение в нервах и мышцах, которое я даже не сознавал, и почти час я плавал и лежал на воде. Когда наконец я выбрался на траву, миссис Теллер покрывала себя свежим слоем масла. Стакан с виски опустел.
   — Дэйв тоже в таком состоянии? — Она рассматривала синяки и ссадины у меня на плечах.
   — В гораздо худшем.
   Она состроила гримасу и, когда я снова надел рубашку, промолчала.
   Солнце опускалось все ниже, тени от деревьев удлинились, золотистый свет падал на большой кремовый дом в колониальном стиле, отделенный от бассейна лужайкой.
   — Здесь так красиво, — сказал я.
   — Пожалуй, да. — Она небрежно взглянула на дом. — Но мы переедем, конечно.
   — Переедете?
   — Да, в Калифорнию.
   — Переедет племенная ферма? Лошади и все остальное?
   — Да. Дэйв недавно купил ферму недалеко от Санта-Барбары. И мы переедем туда осенью.
   — А я-то подумал, что вы устроились здесь на всю жизнь. Разве это не ферма отца Дэйва?
   — Конечно, нет. Мы переехали сюда лет десять назад. Старая ферма была по другую сторону от Лексингтона, недалеко от Версальс-роуд.
   — Калифорния далеко отсюда, — протянул я. Но она не собиралась объяснять мне причины переезда, и после паузы я добавил: — Если вас не затруднит, я хотел бы посмотреть лошадей и конюшню.
   — Бизнес или удовольствие? — Она, сощурившись, смотрела на меня.
   — И то, и другое, — улыбнулся я.
   — Пожалуйста, — пожала она плечами. — Но принесите мне еще выпить.
   Гораздо проще было бы поставить холодильник возле бассейна, тогда бы не пришлось бегать взад и вперед. Но, может, ей нужна иллюзия, что она не пьет днем. Я поднял с травы ее бокал, сходил в дом, наполнил его и переоделся. Когда я подошел к миссис Теллер, она еще лежала в бикини лицом вниз.
   — Скажите конюхам, что я прислала вас, — сказала она.
   Но я не успел отойти, как позвонил Дэйв. Эва принесла телефон и включила длинный шнур в розетку на стене раздевалки. Жена Дэйва задала три-четыре неозабоченных вопроса о его состоянии, потом сказала, протянув мне трубку:
   — Дэйв хочет поговорить с вами.
   — Джин? — Его голос звучал так ясно, будто он звонил из Лексингтона, и гораздо бодрее, чем вчера утром.
   — Привет.
   — Послушайте, дружище, Сим и я хотим, чтобы вы прилетели к нам для совета. Можете вылететь завтра утром?
   — Но расходы... — слабо запротестовал я.
   — Черт с ними, с расходами. У вас же есть обратный билет. Значит, завтра утром?
   — Хорошо.
   — Вы еще не нашли лошадь?
   — Нет.
   — Думаете, найдете?
   — Пока не знаю.
   — Встретимся в четверг. — Он вздохнул и повесил трубку.
   Конюшня располагалась в стороне от дома. Я пошел туда и поговорил с конюхом, Чабом Ладовски, крупным добродушным человеком с медлительной речью, птичьей головой и большими, похожими на окорока, руками. С радушным терпением и явной гордостью за свою работу он показал мне хозяйство. Оно было в образцовом состоянии. Кобылы и жеребята мирно жевали сено на аккуратно разделенных полосками с постриженной травой участках паддока. Чистота соблюдалась безукоризненная. Жеребцы занимали специальное помещение на шесть стойл, перед которым был паддок для тренировок, обнесенный изгородью, а по бокам, за высоким забором, — две площадки для спаривания. Только пять стойл были заняты, шестое, Крисэйлиса, пустовало.
   — Оликса вы тоже держали здесь? — спросил я.
   — Верно. Второе стойло с этого конца. Но он был здесь всего четыре дня.
   — Где начался пожар?
   — Ночью загорелась солома, — нахмурился Чаб, — как раз вот здесь. — Мы стояли в центре помещения. — Пламени почти не было. Больше дыма.
   — Вы вывели лошадей в паддок перед конюшней?
   — Верно. На всякий случай. Но, черт подери, животные так испугались, что разнесли в дальнем конце ограду и выскочили на проселочную дорогу, которая проходит позади. Оликса мы так и не нашли. С тех пор о нем ни слуху ни духу.
   Мы поговорили о том, как они искали лошадей на следующее утро. Ладовски сказал, что по всему Кентукки бродят лошади и никто не обратит внимания на потерявшуюся. И хотя за Оликса обещали награду и люди из страховой компании рыскали в округе, как ищейки, жеребца так и не нашли.
   — А теперь Крисэйлис, — сочувственно вздохнул я.
   — Да. А еще говорят, что молния дважды не ударяет в одно и то же место!
   Он, конечно, был огорчен, что племзавод потерял вторую из своих главных приманок, но не очень. Не его деньги были заплачены за лошадь, и, кроме того, он гордился оставшимися пятью производителями и образцовым ведением дела. Я спросил, бывал ли он в Калифорнии.
   — Ферма переезжает туда, знаете? — сказал он.
   — А вы сами поедете?
   — Может, да, а может, нет. Все зависит от миссис, а она никак не может решить. — Он вздохнул и с достоинством принял купюру, которую я дал ему.
   Когда я вернулся к бассейну, жена Дэйва уже надела платье, и Эва на подносе как раз уносила пустые бокалы.
   — Ну, что вы думаете о ферме?
   — Лошади прекрасно выглядят. Особенно жеребцы, просто великолепно.
   — Вы бы тоже так выглядели, если бы от вас требовалось только... — начала она и многозначительно замолчала.