— Счета? — искренне удивился Джордж. — Бобби О'Нейл, насколько я знаю, ни разу в жизни не посылал счета. — И вправду, за те три года, что я работал у Джорджа, не пришел ни один счет.
Бобби, беспечный ирландец, никогда не утруждал себя ведением какого-нибудь учета, ни он, ни Джордж не помнили, сколько раз Бобби осматривал лошадей, и мои постоянные вопросы так наскучили ему, что он тоже решил взять себе секретаря.
Когда наконец я разнес все счета по колонкам в папках владельцев, то начал складывать. Результат вышел пугающим. Я был уверен, что допустил какую-то принципиальную ошибку, потому что, сложив все расходы Джорджа за те же месяцы, первый раз столкнулся лицом к лицу с печальной истиной, что тренерская работа, как и преступление, не оплачивается. Расходы Джорджа оказались больше, чем деньги, которые предстояло получить по приведенным в порядок счетам.
Но убытки, какие он понес после полугода такой тяжелой работы, совершенно не огорчили Джорджа.
— Я восполню их доходом от фермы, — успокаивал он меня. — И к тому же заплачу чуть меньший налог.
Мне же казалось совершенно неправильным, что работа, к которой Джордж относился так серьезно и ставил на первое место по сравнению с фермерской, превращалась в дорогостоящее хобби. И я добавил в счета, которые собирался послать владельцам, еще один пункт, назвав его «аптека». И в каждом счете я все время чуть-чуть увеличивал расход по этому пункту, пока не были покрыты убытки.
После моего нововведения слово «аптека» стало для Джорджа символом платежеспособности. А я ждал, не удивится ли кто-то из владельцев количеством пилюль, мазей и дезинфицирующих средств, потребовавшихся его лошади.
Я ехал к Джорджу, понимая, что он позволит мне участвовать в скачках на одной из своих лошадей, если владелец не будет возражать против начинающего жокея, но не ожидал, что это случится так скоро. Я прожил в Чешире всего неделю, когда Джордж сказал, что через несколько дней я могу поехать в Вур на стипль-чез новичков.
— Лошадь принадлежит моему другу, — сказал Джордж, — и она никогда не участвовала в скачках.
Я тоже никогда не участвовал в скачках вместе с профессиональными жокеями и подумал, что сочетание неопытной лошади и неопытного всадника на очень трудной дистанции стипль-чеза должно быть леденящим душу зрелищем, и хотя у меня от страха холодела спина, но я не отказался от представившейся возможности.
— Как ее зовут? — спросил я.
— Русский Герой, — ответил Джордж.
Каждое утро я выезжал с лошадьми на тренировки, галопировал с ними и учил преодолевать заборы и препятствия, но в последние несколько дней перед стипль-чезом все внимание уделял крупному гнедому, с которым мне предстояло работать в Вуре. Как мне сказали, он уже участвовал в нескольких скачках «пойнт-ту-пойнтс», но без успеха, и раза два упал.
И вот наконец наступил великий день. Странная застенчивость сковала меня. Поняв мое состояние, Джордж привел меня в раздевалку, показал на незаметный угол и познакомил с гардеробщиком, который должен был ссудить мне форму. Убедившись, что у гардеробщика есть подходящие бриджи и шлем, я пошел осмотреть маршрут.
Став жокеем, я прошел в первые два года десятки миль, изучая маршрут, на котором предстояло работать, буквально ощупывая почву, где лошадь начинает прыжок и где приземлится, запоминая, какую дорогу надо выбрать на развилке. Во время заезда можно избежать многих неприятностей, уверенно зная дорогу, потому что здесь нельзя попытаться срезать угол и сэкономить несколько ярдов: дистанция будет не засчитана.
Я хорошо запомнил это правило несколько месяцев спустя. Меня насмешил вопрос моего соперника на фаворите, который спрашивал, где старт заезда на две с половиной мили, и я поделился с Джорджем услышанным. Тот сразу же посоветовал:
— Пусти его первым, он может сбиться с маршрута. Раз он спрашивал, где старт, наверно, он не прошел дистанцию пешком.
Я воспринял совет Джорджа как шутку, но, к моему удивлению, именно так и случилось. Когда мы подошли к пункту, где дорога разделялась на скаковую дорожку и дистанцию стипль-чеза, всадник впереди в нерешительности притормозил, не зная, какую выбрать. И выбрал неправильную. Он понял свою ошибку, когда подошел к барьеру, которого не должно быть в стипль-чезе, но, пока он вернулся на правильный маршрут, я уже уверенно лидировал и выиграл этот заезд.
Я так сочувствовал своему сопернику, которому пришлось выслушать нелестные замечания по крайней мере половины зрителей, а потом еще объясняться с тренером и владельцем, что дал себе слово: прежде чем становиться на старт — всегда изучать маршрут.
Осмотрев скаковую дорожку, я вернулся в раздевалку, переоделся, взвесился и, стараясь выглядеть спокойным и равнодушным, будто это для меня повседневное дело, сидел, ожидая, когда наступит время идти в паддок. Прозвучал гонг. На парадном круге Джордж подставил руку, чтобы я поднялся в седло, дал несколько ободряющих советов, и мы заняли место на старте.
Мне доставило бы большое удовольствие сказать, что я выиграл свой первый заезд. Но на самом деле я не выиграл. Русский Герой и я спокойно прошли дистанцию, наверно, каждый из нас был сосредоточен на том, чтобы благополучно прийти к финишу и не опозориться, и так же спокойно, четвертыми, мы пересекли заветную линию.
Видимо, это выступление не показалось Джорджу совсем безнадежным, потому что потом он часто просил меня работать с его лошадьми, но, конечно, только в тех случаях, когда от скакуна многого не ожидали. Владельцы тоже не возражали против меня, если у их лошади явно не было шансов выиграть скачку, но если был хоть один шанс, что лошадь победит, они всегда приглашали опытного жокея. К примеру. Русский Герой так хорошо показал себя в первом заезде со мной, что Джордж решил, что гнедой может победить в Бирмингеме. Там с ним работал Джек Биссл, и они выиграли.
Хотя я прекрасно понимал чувства владельцев, но не мог удержаться от желания работать и выигрывать с теми лошадьми, которых я «выводил в свет» и школил в их первых скачках. И я надеялся, что такой день придет. А тем временем набирался опыта и овладевал искусством управления лошадью на трудной дистанции. Хотя я редко приходил к финишу в первой тройке, зато научился определять темп скачки, понимал, какая из лошадей пройдет хорошо, и я уже умел воспользоваться открывшимся пространством между лошадьми, чтобы вырваться вперед на корпус.
Многие люди старались помочь мне и делились тем, что знали сами. Даже гардеробщики в раздевалке рассказывали, что слышали о состоянии почвы или об изменении плотности барьеров.
Когда я начинал, еще работал Джек Моулони, знаменитый жокей, перед войной три раза приходивший вторым в Большом национальном стипль-чезе. Он был особенно внимателен ко мне. Если мы участвовали в одном заезде и перед стартом объезжали парадный круг, он никогда не упускал случая дать полезный совет.
— Солнце отбрасывает неудобную тень перед барьером, — однажды заметил Джек. — Не торопитесь, когда подойдете к нему.
— Не прыгайте через ров с водой посередине, держитесь сбоку, — посоветовал он в другой раз. — В прошлом заезде там сильно смяли борт при приземлении.
Как-то, когда мы выстроились в линию для представления лошадей и я вертелся, стараясь всех разглядеть, Джек сказал:
— Не думайте о других. Следите за рукой стартера. Когда он опустит руку к рычагу, который управляет стартовой лентой, вырывайтесь вперед. Не ждите, пока лента взовьется.
Я воспользовался этим советом, и взлетающий старт позволил мне вырваться в поле впереди других. Потом я всегда старался делать так, но после одного печального дня с большой осторожностью. Джо Мерфи на секунду раньше вырвался вперед, стартовая лента обхватила ему рот, он упал и потерял четыре зуба.
Большинство жокеев — люди не болтливые, хотя по-своему и дружески настроенные. Всего один или два из них нечестно воспользовались моей неопытностью. Один раз колено у меня взлетело выше бедра, когда сосед сильно толкнул, чтобы я потерял равновесие, и в другой — меня так далеко оттерли на край неогороженной скаковой дорожки, что у лошади не осталось пространства для прыжка. Но такие случаи совсем не типичны, и в наши дни мне не приходилось наблюдать явные грубости во время соревнований.
Во время моей первой зимы с Джорджем, долгой, очень холодной и полной надежд, он продал ферму и купил более просторную конюшню. Снег и лед на дорогах превратили перевозку лошадей в довольно рискованное предприятие, но мы справились, постепенно обустраивались на новом месте и ждали теплых дней.
Сезон скачек гунтеров приближался, и я надеялся, что наконец и мне удастся победить. Прошло уже пять месяцев после первого выступления с Русским Героем, и я немножко приуныл, потому что зримого успеха за этот период так и не добился.
Наступили теплые дни, снова начались скачки, неделя проходила за неделей, я работал с плохими лошадьми, новичками или старыми усталыми скакунами, и ни одной победы не было на моем счету. К примеру, каурая кобыла с ужасным характером терялась каждое утро, потому что совершенно не чувствовала направления, и дико неслась в ту сторону, куда смотрела ее голова. Естественно, с ней работал я, и если удавалось пройти всю дистанцию, это считалось достижением.
Черная полоса в моей жизни окончилась на вторых весенних соревнованиях в Бангер-он-Ди.
Джордж тренировал лошадь по имени Уиренбери Тайгер, и поскольку считал ее фаворитом и надеялся, что она выиграет, то решил пригласить работать с ней Микки Моусли, известного в Чешире наездника. А тот как раз недавно получил травму и не вставал с постели. Тогда Джордж обратился к Дику Блеку, ведущему жокею-любителю, но тот тоже отказался, объяснив, что ему слишком далеко ехать ради одного заезда. Джорджу так и не удалось найти никого из тех, кого бы он хотел. И в конце концов он решил, что с Уиренбери Тайгером придется работать мне.
Видимо, Джордж сомневался в моем умении, но сам я был в восторге. Старина Уиренбери Тайгер и не подозревал, как много значит для меня победа, но вел себя прекрасно, не сделал ни одной ошибки, и мы уверенно пришли первыми.
В тот же день после обеда мне предстояло работать на стипль-чезе новичков с лошадью по имени Блитц Бой. Мы с ним уже раза три-четыре участвовали в соревнованиях, и с огорчительной регулярностью он спотыкался на каждом барьере.
К моему облегчению и радости, видимо, вдохновленный моей первой победой, Блитц Бой с легкостью преодолел все препятствия, и мы с ним в этот раз тоже пришли первыми.
Странное дело удача. В остающиеся недели сезона успех не оставлял меня. Я выиграл еще семь скачек и в списке из девяти лучших жокеев-любителей перебрался в середину.
В последний день сезона шел дождь. Мне предстояло работать в Ньюпорте с тремя хорошими лошадьми. Мери приехала со мной на скачки и сидела среди зрителей. Мы поженились всего неделю назад, и мне очень хотелось, чтобы у нее остался в памяти этот день.
И он остался.
Мои надежды вместе со мной рухнули под копыта лошади почти у самого финиша. Скакун, с которым я работал, поднялся, галопом понесся к соседствовавшей с ипподромом реке и там поплыл навстречу сильному течению. А я со сломанной ключицей остался лежать на земле под бесконечным дождем.
Лето в тот год, когда мы с Мери поженились, стояло удивительно жаркое, и в августе снова наступил сезон скачек.
Соревнования в Девоне всегда очень заманчивы. Девоншир так далеко от дома, что там приходится жить несколько дней, и это отличное оправдание неожиданному отдыху у моря. В Девоне такая атмосфера, будто дети после каникул первый день пришли в школу. Друзья, не видавшиеся месяц или два, радостно приветствуют друг друга. Одни рассказывают об удовольствиях отдыха на Майорке или о трудностях овладения водными лыжами. А другие жалуются, что дожди (или засушливая погода) погубили урожай и что быть фермером совсем не такая счастливая доля.
Джордж послал в Девон нескольких лошадей, с тем чтобы они пробыли там две-три недели и участвовали в шести-семи соревнованиях. Так он делал каждый год, но теперь я замещал его и наблюдал, чтобы все прошло хорошо. Для меня это была первая поездка на скачки в Девон, с тех пор прошло много лет, и за эти годы я побывал в Девоне, наверно, не меньше ста раз.
Одна из лошадей, Ромпуорти, маленький компактный темно-рыжий мерин, принадлежала мистеру Деннису, чьим поместьем в Северном Уэльсе управлял Дуглас. Ромпуорти на два года стал опорой моего существования как жокея, потому что мистер Деннис был так добр, что всегда приглашал меня работать с этим мерином, а не искал кого-то лучшего. Правда, мы с Ромпуорти выиграли тринадцать скачек, и я его очень любил.
У мерина были свои пристрастия. Он предпочитал идти с левой стороны дорожки и лучше прыгал, если представлялась возможность взять барьер с левой стороны. Он терпеть не мог хлыст и становился совершенно неуправляемым, даже если плеть только свистела у него над носом. Зимой он выглядел лохматым и неаккуратным, но такой вид отнюдь не служил показателем его истинных достоинств, так и людям часто не знаешь цены, пока не увидишь их в деле. Ромпуорти был надежной и мудрой лошадью и всегда побеждал, но только на твердой земле. Правда, один раз, к моему удивлению, он выиграл на расползшейся от дождя дорожке.
Мистер Деннис гордился мною так же, как и своей лошадью. И если Ромпуорти или другие его скакуны участвовали в соревнованиях далеко от Чешира, он брал Мери и меня в свою машину, и вместе с миссис Деннис мы останавливались на два-три дня где-нибудь поблизости от ипподрома. Суббота и воскресенье проходили шумно и весело, потому что мистер Деннис был очень остроумным человеком с прекрасным чувством юмора, и его совершенно не беспокоило, что подумают о нем другие.
Как-то в дождливую пятницу он привез нас в Ротбери, и там несколько часов мы сопровождали его по всем подпольным коптильням, о которых он слышал. После двух бутылок виски, опорожненных местными глотками, и долгого ночного путешествия по подозрительным лавчонкам мы возвращались домой с добычей, везя в машине, будто слиток золота, пересушенный и задымленный свиной окорок. Конечно, мистеру Деннису нужны были приключения, а не ветчина. Ведь он владел пятью свиными фермами и вряд ли когда-нибудь считал, сколько у него свиней.
Едва ли будет правильным сказать, что наступил день соревнований в Ротбери. Потому что в тот день так и не рассвело: темные дождевые облака почти что упирались в голову, и к полудню маленький ипподром, расположенный на холмах, превратился в болото.
Одна худощавая пожилая леди нашла спасение от дождя в баре, где проводила время, дегустируя все сорта спиртного. Жокеи буквально окаменели, когда она внезапно появилась на пороге раздевалки, длинного деревянного строения, и спросила, где тут женская комната. Не ожидая ответа, леди спокойно прошла мимо онемевших парней, волоча за собой мокрый зонт. Ее будто совсем не смущал вид в разной степени раздетых мужчин, выстроившихся в два ряда с открытыми ртами. Она прошла прямо в умывальную в дальнем конце длинного прохода, чуть позже вышла и снова отправилась под дождь.
Мы еще хохотали, когда пожилая леди вновь появилась на пороге, прошла прямо в умывальную и через минуту вышла, волоча зонт.
— Я забыла зонт, — спокойно сказала она.
Мы не приняли ее объяснения, мол, она вернулась по забывчивости, потому что леди по-прежнему будто и не замечала нашей наготы.
Второй сезон я жил у Джорджа и регулярно работал почти со всеми его лошадьми, потому что владельцы, вероятно, были довольны мною, и у меня постепенно накапливался большой опыт. После Девоншира перед мартовскими Большими национальными соревнованиями в Челтенхеме я провел более сотни скачек, и, наверно, только четыре профессиональных жокея работали с таким же количеством лошадей, как я.
Мы с Русским Героем победили в Гайдок-Парке и в Лестере, и несколько его соседей по конюшне также с успехом провели свои заезды. Один из них, по имени Салмон Ринаун, скачку в Гайдоке начал фаворитом, но, сделав грубую ошибку у второго препятствия, отстал на добрых двадцать корпусов. Ему все же удалось не упасть, мы продолжали заезд и подошли ко рву с водой намного позже остальных участников. Этот ров расположен у самых трибун, и Салмон Ринаун показал не очень довольным зрителем еще один акробатический трюк: прыгнув, он поскользнулся и, приземлившись, устроил чуть ли не маленький привал. Как бы то ни было, но он снова поднялся, мы преодолели еще один барьер и исчезли в туманной дали скаковой дорожки. Мне рассказывали, что зрители не поверили своим глазам, когда мы снова вынырнули из тумана, наверстав не меньше десяти корпусов. Это был интересный для меня случай, который до сих пор вызывает удивление, потому что впоследствии лошадь не показала никаких примечательных результатов.
Я рассчитывал до конца сезона оставаться любителем и с восторгом принимал приглашения участвовать в самых престижных любительских стипль-чезах, которых много в это время года. Но у стюардов (руководителей) Национального охотничьего комитета были другие планы. Когда я приехал в Челтенхем на любительские скачки, они вызвали меня к себе и дружески упрекнули, мол, я слишком много работаю без вознаграждения и, вероятно, отбираю лошадей у профессионалов, которые зависят от своего заработка. Собираюсь ли я и дальше участвовать в соревнованиях как любитель, спросили они, или же намерен стать профессионалом и наравне с остальными жокеями-профессионалами отстаивать свое право работать с лошадьми?
Я попросил разрешения закончить этот сезон как любитель, и сначала мне показалось, что стюарды готовы удовлетворить мою просьбу. Но потом они передумали и решили, что я должен стать профессионалом в конце этой недели.
Мысль о том, что мне придется пропустить любительские соревнования в Сендауне и Ливерпуле, страшно огорчала меня. Но получилось так, что я все равно не смог бы в них участвовать, потому что еще раз сломал ключицу и провел первые три недели своей профессиональной карьеры, ни разу не сев в седло.
Любительский статус очень хорошо послужил мне. Я приобрел известность как наездник, и меня охотно приглашали работать с лошадьми, потому что любителю не разрешается принимать никакого вознаграждения. Многие владельцы, лошадей которых тренировал Джордж, были фермерами, и для них гонорар жокею вдобавок к оплате тренера означал бы серьезный расход. И они радовались, что есть человек, который работает даром. Я, в свою очередь, готовясь стать профессионалом, считал удачей, что у меня есть возможность набираться опыта. Я рассматривал расходы (на дорогу, оплата гардеробщика, дорогие седла, бриджи, сапоги), которые мне приходилось делать, оставаясь любителем, как своего рода вложение капитала, фактически я покупал себе место в мире профессионалов.
Когда я выигрывал скачку, владельцы лошадей испытывали некоторую неловкость из-за моего статуса любителя. Им запрещалось правилами каким-либо образом вознаградить меня или хотя бы оплатить дорогу (бензин, проезд в поезде). И многие из них считали, что просто сказать «Благодарю вас» совсем недостаточно. Поэтому вопреки правилам у меня собралась маленькая коллекция вересковых трубок, бутылок вина и фотографий в рамках, которую я очень ценю. Не говоря уже о том, сколько я съел торжественных обедов.
Став профессионалом, я не скоро отделался от чувства неловкости, когда после заезда мне вручали конверт с деньгами.
Пока я как зритель смотрел соревнования в Сендауне и Ливерпуле, ключица зажила. И наконец первый раз я вышел на старт как профессионал. Теперь на табло участников перед моим именем уже не стояло слово «мистер». Хорошо это или плохо, но я получил лицензию на всю жизнь. Теперь, если провалюсь как профессионал, то уже не имею права участвовать в любительских соревнованиях или в скачках «пойнт-ту-пойнтс».
Многие считали, что когда я стану профессионалом, то не буду получать так много лошадей для работы, потому что владельцы найдут другого любителя, которому не надо платить. К счастью, владельцы, чьих лошадей тренировал Джордж, привыкли видеть меня на своих скакунах, и большинство из них решило не менять жокея. Поэтому оказалось, что у меня почти такой же напряженный календарь заездов, как и раньше.
Сезон подходил к концу, и Джордж, как обычно, решил послать несколько лошадей на соревнования в Уитсане, и мы все радовались предстоящему празднику. Там всегда бывало очень весело, и я предпочитал Уитсан многим другим встречам. Мы устраивались где-нибудь на берегу озера, расположенном недалеко от ипподрома, и ездили на скачки в моторных лодках.
В Уитсане перед началом соревнований и после последнего заезда устраивали своеобразные игры. Кто-то один пробегал мили и мили по окружающим холмам, волоча за собой мешок с семенами аниса, потом по следу пускали двадцать или больше собак, которые должны были найти его и вернуться назад. Побеждала собака, вернувшаяся первой. Когда вдали показывались бежавшие к дому собаки, их хозяева дули в свистки, подбадривая своих псов. Было так смешно, когда взрослые мужчины, красные от напряжения, раздували щеки и с шумом вдыхали воздух, но не издавали ни единого звука, потому что свист был такого высокого тона, что его не воспринимало ухо человека. Но почему-то никто не сомневался, что собаки его слышат.
И зрители, и хозяева соревнующихся псов приходили в страшное возбуждение, заключали пари, при проигрыше их ярость и отчаяние не знали границ. Нам рассказывали, что некоторые самые страстные игроки прятались среди холмов с ружьем и стреляли, чтобы сбить фаворита с пути. Но при нас такого подлого надувательства ни разу не было.
Скачки здесь проходили в домашней неформальной обстановке и носили такой же ярмарочный характер, как и соревнования собак, пущенных по следу. Скаковая дорожка шла почти по правильному кругу, и букмекеры, участники скачек, владельцы, тренеры, зрители стояли на маленьких трибунах и видели все моменты соревнований. Прямо к середине круга, будто по диаметру, от маршрута скачек отходила ровная дорожка к финишу. В первой половине заезда ее закрывали веревкой, а перед последним кругом веревку убирали, чтобы открыть лошадям дорогу к финишу. Круг был такой маленький, что на дистанцию в милю его приходилось объезжать двенадцать раз.
Однажды я там участвовал в стольких заездах, что совершенно потерял счет этим кругам. Я кружился и кружился на дистанции три мили с барьерами и решил, что уже пора заворачивать к финишу, но оказалось, что веревка еще не снята. Чувствуя себя абсолютным дураком, я отправился в очередной круг. Мое состояние передалось лошади, и мы пришли только вторыми. Но Джордж простил мне эту ошибку, потому что в тот день я уже выиграл для него две скачки и он знал по своим прежним дням, как обманчив маршрут на этом ипподроме.
Этим последним заездом, когда я заблудился меж двух сосен, закончился сезон. День был исключительно жаркий и солнечный, настроение у всех прекрасное, оставалось только как следует отпраздновать завершение сезона. Организаторы встречи пригласили нас на прощание распить шампанское. Я выпил три бокала шампанского на голодный желудок, и холмы Ланкашира закружились вокруг меня.
Я был счастлив.
Глава 4
Бобби, беспечный ирландец, никогда не утруждал себя ведением какого-нибудь учета, ни он, ни Джордж не помнили, сколько раз Бобби осматривал лошадей, и мои постоянные вопросы так наскучили ему, что он тоже решил взять себе секретаря.
Когда наконец я разнес все счета по колонкам в папках владельцев, то начал складывать. Результат вышел пугающим. Я был уверен, что допустил какую-то принципиальную ошибку, потому что, сложив все расходы Джорджа за те же месяцы, первый раз столкнулся лицом к лицу с печальной истиной, что тренерская работа, как и преступление, не оплачивается. Расходы Джорджа оказались больше, чем деньги, которые предстояло получить по приведенным в порядок счетам.
Но убытки, какие он понес после полугода такой тяжелой работы, совершенно не огорчили Джорджа.
— Я восполню их доходом от фермы, — успокаивал он меня. — И к тому же заплачу чуть меньший налог.
Мне же казалось совершенно неправильным, что работа, к которой Джордж относился так серьезно и ставил на первое место по сравнению с фермерской, превращалась в дорогостоящее хобби. И я добавил в счета, которые собирался послать владельцам, еще один пункт, назвав его «аптека». И в каждом счете я все время чуть-чуть увеличивал расход по этому пункту, пока не были покрыты убытки.
После моего нововведения слово «аптека» стало для Джорджа символом платежеспособности. А я ждал, не удивится ли кто-то из владельцев количеством пилюль, мазей и дезинфицирующих средств, потребовавшихся его лошади.
Я ехал к Джорджу, понимая, что он позволит мне участвовать в скачках на одной из своих лошадей, если владелец не будет возражать против начинающего жокея, но не ожидал, что это случится так скоро. Я прожил в Чешире всего неделю, когда Джордж сказал, что через несколько дней я могу поехать в Вур на стипль-чез новичков.
— Лошадь принадлежит моему другу, — сказал Джордж, — и она никогда не участвовала в скачках.
Я тоже никогда не участвовал в скачках вместе с профессиональными жокеями и подумал, что сочетание неопытной лошади и неопытного всадника на очень трудной дистанции стипль-чеза должно быть леденящим душу зрелищем, и хотя у меня от страха холодела спина, но я не отказался от представившейся возможности.
— Как ее зовут? — спросил я.
— Русский Герой, — ответил Джордж.
Каждое утро я выезжал с лошадьми на тренировки, галопировал с ними и учил преодолевать заборы и препятствия, но в последние несколько дней перед стипль-чезом все внимание уделял крупному гнедому, с которым мне предстояло работать в Вуре. Как мне сказали, он уже участвовал в нескольких скачках «пойнт-ту-пойнтс», но без успеха, и раза два упал.
И вот наконец наступил великий день. Странная застенчивость сковала меня. Поняв мое состояние, Джордж привел меня в раздевалку, показал на незаметный угол и познакомил с гардеробщиком, который должен был ссудить мне форму. Убедившись, что у гардеробщика есть подходящие бриджи и шлем, я пошел осмотреть маршрут.
Став жокеем, я прошел в первые два года десятки миль, изучая маршрут, на котором предстояло работать, буквально ощупывая почву, где лошадь начинает прыжок и где приземлится, запоминая, какую дорогу надо выбрать на развилке. Во время заезда можно избежать многих неприятностей, уверенно зная дорогу, потому что здесь нельзя попытаться срезать угол и сэкономить несколько ярдов: дистанция будет не засчитана.
Я хорошо запомнил это правило несколько месяцев спустя. Меня насмешил вопрос моего соперника на фаворите, который спрашивал, где старт заезда на две с половиной мили, и я поделился с Джорджем услышанным. Тот сразу же посоветовал:
— Пусти его первым, он может сбиться с маршрута. Раз он спрашивал, где старт, наверно, он не прошел дистанцию пешком.
Я воспринял совет Джорджа как шутку, но, к моему удивлению, именно так и случилось. Когда мы подошли к пункту, где дорога разделялась на скаковую дорожку и дистанцию стипль-чеза, всадник впереди в нерешительности притормозил, не зная, какую выбрать. И выбрал неправильную. Он понял свою ошибку, когда подошел к барьеру, которого не должно быть в стипль-чезе, но, пока он вернулся на правильный маршрут, я уже уверенно лидировал и выиграл этот заезд.
Я так сочувствовал своему сопернику, которому пришлось выслушать нелестные замечания по крайней мере половины зрителей, а потом еще объясняться с тренером и владельцем, что дал себе слово: прежде чем становиться на старт — всегда изучать маршрут.
Осмотрев скаковую дорожку, я вернулся в раздевалку, переоделся, взвесился и, стараясь выглядеть спокойным и равнодушным, будто это для меня повседневное дело, сидел, ожидая, когда наступит время идти в паддок. Прозвучал гонг. На парадном круге Джордж подставил руку, чтобы я поднялся в седло, дал несколько ободряющих советов, и мы заняли место на старте.
Мне доставило бы большое удовольствие сказать, что я выиграл свой первый заезд. Но на самом деле я не выиграл. Русский Герой и я спокойно прошли дистанцию, наверно, каждый из нас был сосредоточен на том, чтобы благополучно прийти к финишу и не опозориться, и так же спокойно, четвертыми, мы пересекли заветную линию.
Видимо, это выступление не показалось Джорджу совсем безнадежным, потому что потом он часто просил меня работать с его лошадьми, но, конечно, только в тех случаях, когда от скакуна многого не ожидали. Владельцы тоже не возражали против меня, если у их лошади явно не было шансов выиграть скачку, но если был хоть один шанс, что лошадь победит, они всегда приглашали опытного жокея. К примеру. Русский Герой так хорошо показал себя в первом заезде со мной, что Джордж решил, что гнедой может победить в Бирмингеме. Там с ним работал Джек Биссл, и они выиграли.
Хотя я прекрасно понимал чувства владельцев, но не мог удержаться от желания работать и выигрывать с теми лошадьми, которых я «выводил в свет» и школил в их первых скачках. И я надеялся, что такой день придет. А тем временем набирался опыта и овладевал искусством управления лошадью на трудной дистанции. Хотя я редко приходил к финишу в первой тройке, зато научился определять темп скачки, понимал, какая из лошадей пройдет хорошо, и я уже умел воспользоваться открывшимся пространством между лошадьми, чтобы вырваться вперед на корпус.
Многие люди старались помочь мне и делились тем, что знали сами. Даже гардеробщики в раздевалке рассказывали, что слышали о состоянии почвы или об изменении плотности барьеров.
Когда я начинал, еще работал Джек Моулони, знаменитый жокей, перед войной три раза приходивший вторым в Большом национальном стипль-чезе. Он был особенно внимателен ко мне. Если мы участвовали в одном заезде и перед стартом объезжали парадный круг, он никогда не упускал случая дать полезный совет.
— Солнце отбрасывает неудобную тень перед барьером, — однажды заметил Джек. — Не торопитесь, когда подойдете к нему.
— Не прыгайте через ров с водой посередине, держитесь сбоку, — посоветовал он в другой раз. — В прошлом заезде там сильно смяли борт при приземлении.
Как-то, когда мы выстроились в линию для представления лошадей и я вертелся, стараясь всех разглядеть, Джек сказал:
— Не думайте о других. Следите за рукой стартера. Когда он опустит руку к рычагу, который управляет стартовой лентой, вырывайтесь вперед. Не ждите, пока лента взовьется.
Я воспользовался этим советом, и взлетающий старт позволил мне вырваться в поле впереди других. Потом я всегда старался делать так, но после одного печального дня с большой осторожностью. Джо Мерфи на секунду раньше вырвался вперед, стартовая лента обхватила ему рот, он упал и потерял четыре зуба.
Большинство жокеев — люди не болтливые, хотя по-своему и дружески настроенные. Всего один или два из них нечестно воспользовались моей неопытностью. Один раз колено у меня взлетело выше бедра, когда сосед сильно толкнул, чтобы я потерял равновесие, и в другой — меня так далеко оттерли на край неогороженной скаковой дорожки, что у лошади не осталось пространства для прыжка. Но такие случаи совсем не типичны, и в наши дни мне не приходилось наблюдать явные грубости во время соревнований.
Во время моей первой зимы с Джорджем, долгой, очень холодной и полной надежд, он продал ферму и купил более просторную конюшню. Снег и лед на дорогах превратили перевозку лошадей в довольно рискованное предприятие, но мы справились, постепенно обустраивались на новом месте и ждали теплых дней.
Сезон скачек гунтеров приближался, и я надеялся, что наконец и мне удастся победить. Прошло уже пять месяцев после первого выступления с Русским Героем, и я немножко приуныл, потому что зримого успеха за этот период так и не добился.
Наступили теплые дни, снова начались скачки, неделя проходила за неделей, я работал с плохими лошадьми, новичками или старыми усталыми скакунами, и ни одной победы не было на моем счету. К примеру, каурая кобыла с ужасным характером терялась каждое утро, потому что совершенно не чувствовала направления, и дико неслась в ту сторону, куда смотрела ее голова. Естественно, с ней работал я, и если удавалось пройти всю дистанцию, это считалось достижением.
Черная полоса в моей жизни окончилась на вторых весенних соревнованиях в Бангер-он-Ди.
Джордж тренировал лошадь по имени Уиренбери Тайгер, и поскольку считал ее фаворитом и надеялся, что она выиграет, то решил пригласить работать с ней Микки Моусли, известного в Чешире наездника. А тот как раз недавно получил травму и не вставал с постели. Тогда Джордж обратился к Дику Блеку, ведущему жокею-любителю, но тот тоже отказался, объяснив, что ему слишком далеко ехать ради одного заезда. Джорджу так и не удалось найти никого из тех, кого бы он хотел. И в конце концов он решил, что с Уиренбери Тайгером придется работать мне.
Видимо, Джордж сомневался в моем умении, но сам я был в восторге. Старина Уиренбери Тайгер и не подозревал, как много значит для меня победа, но вел себя прекрасно, не сделал ни одной ошибки, и мы уверенно пришли первыми.
В тот же день после обеда мне предстояло работать на стипль-чезе новичков с лошадью по имени Блитц Бой. Мы с ним уже раза три-четыре участвовали в соревнованиях, и с огорчительной регулярностью он спотыкался на каждом барьере.
К моему облегчению и радости, видимо, вдохновленный моей первой победой, Блитц Бой с легкостью преодолел все препятствия, и мы с ним в этот раз тоже пришли первыми.
Странное дело удача. В остающиеся недели сезона успех не оставлял меня. Я выиграл еще семь скачек и в списке из девяти лучших жокеев-любителей перебрался в середину.
В последний день сезона шел дождь. Мне предстояло работать в Ньюпорте с тремя хорошими лошадьми. Мери приехала со мной на скачки и сидела среди зрителей. Мы поженились всего неделю назад, и мне очень хотелось, чтобы у нее остался в памяти этот день.
И он остался.
Мои надежды вместе со мной рухнули под копыта лошади почти у самого финиша. Скакун, с которым я работал, поднялся, галопом понесся к соседствовавшей с ипподромом реке и там поплыл навстречу сильному течению. А я со сломанной ключицей остался лежать на земле под бесконечным дождем.
Лето в тот год, когда мы с Мери поженились, стояло удивительно жаркое, и в августе снова наступил сезон скачек.
Соревнования в Девоне всегда очень заманчивы. Девоншир так далеко от дома, что там приходится жить несколько дней, и это отличное оправдание неожиданному отдыху у моря. В Девоне такая атмосфера, будто дети после каникул первый день пришли в школу. Друзья, не видавшиеся месяц или два, радостно приветствуют друг друга. Одни рассказывают об удовольствиях отдыха на Майорке или о трудностях овладения водными лыжами. А другие жалуются, что дожди (или засушливая погода) погубили урожай и что быть фермером совсем не такая счастливая доля.
Джордж послал в Девон нескольких лошадей, с тем чтобы они пробыли там две-три недели и участвовали в шести-семи соревнованиях. Так он делал каждый год, но теперь я замещал его и наблюдал, чтобы все прошло хорошо. Для меня это была первая поездка на скачки в Девон, с тех пор прошло много лет, и за эти годы я побывал в Девоне, наверно, не меньше ста раз.
Одна из лошадей, Ромпуорти, маленький компактный темно-рыжий мерин, принадлежала мистеру Деннису, чьим поместьем в Северном Уэльсе управлял Дуглас. Ромпуорти на два года стал опорой моего существования как жокея, потому что мистер Деннис был так добр, что всегда приглашал меня работать с этим мерином, а не искал кого-то лучшего. Правда, мы с Ромпуорти выиграли тринадцать скачек, и я его очень любил.
У мерина были свои пристрастия. Он предпочитал идти с левой стороны дорожки и лучше прыгал, если представлялась возможность взять барьер с левой стороны. Он терпеть не мог хлыст и становился совершенно неуправляемым, даже если плеть только свистела у него над носом. Зимой он выглядел лохматым и неаккуратным, но такой вид отнюдь не служил показателем его истинных достоинств, так и людям часто не знаешь цены, пока не увидишь их в деле. Ромпуорти был надежной и мудрой лошадью и всегда побеждал, но только на твердой земле. Правда, один раз, к моему удивлению, он выиграл на расползшейся от дождя дорожке.
Мистер Деннис гордился мною так же, как и своей лошадью. И если Ромпуорти или другие его скакуны участвовали в соревнованиях далеко от Чешира, он брал Мери и меня в свою машину, и вместе с миссис Деннис мы останавливались на два-три дня где-нибудь поблизости от ипподрома. Суббота и воскресенье проходили шумно и весело, потому что мистер Деннис был очень остроумным человеком с прекрасным чувством юмора, и его совершенно не беспокоило, что подумают о нем другие.
Как-то в дождливую пятницу он привез нас в Ротбери, и там несколько часов мы сопровождали его по всем подпольным коптильням, о которых он слышал. После двух бутылок виски, опорожненных местными глотками, и долгого ночного путешествия по подозрительным лавчонкам мы возвращались домой с добычей, везя в машине, будто слиток золота, пересушенный и задымленный свиной окорок. Конечно, мистеру Деннису нужны были приключения, а не ветчина. Ведь он владел пятью свиными фермами и вряд ли когда-нибудь считал, сколько у него свиней.
Едва ли будет правильным сказать, что наступил день соревнований в Ротбери. Потому что в тот день так и не рассвело: темные дождевые облака почти что упирались в голову, и к полудню маленький ипподром, расположенный на холмах, превратился в болото.
Одна худощавая пожилая леди нашла спасение от дождя в баре, где проводила время, дегустируя все сорта спиртного. Жокеи буквально окаменели, когда она внезапно появилась на пороге раздевалки, длинного деревянного строения, и спросила, где тут женская комната. Не ожидая ответа, леди спокойно прошла мимо онемевших парней, волоча за собой мокрый зонт. Ее будто совсем не смущал вид в разной степени раздетых мужчин, выстроившихся в два ряда с открытыми ртами. Она прошла прямо в умывальную в дальнем конце длинного прохода, чуть позже вышла и снова отправилась под дождь.
Мы еще хохотали, когда пожилая леди вновь появилась на пороге, прошла прямо в умывальную и через минуту вышла, волоча зонт.
— Я забыла зонт, — спокойно сказала она.
Мы не приняли ее объяснения, мол, она вернулась по забывчивости, потому что леди по-прежнему будто и не замечала нашей наготы.
Второй сезон я жил у Джорджа и регулярно работал почти со всеми его лошадьми, потому что владельцы, вероятно, были довольны мною, и у меня постепенно накапливался большой опыт. После Девоншира перед мартовскими Большими национальными соревнованиями в Челтенхеме я провел более сотни скачек, и, наверно, только четыре профессиональных жокея работали с таким же количеством лошадей, как я.
Мы с Русским Героем победили в Гайдок-Парке и в Лестере, и несколько его соседей по конюшне также с успехом провели свои заезды. Один из них, по имени Салмон Ринаун, скачку в Гайдоке начал фаворитом, но, сделав грубую ошибку у второго препятствия, отстал на добрых двадцать корпусов. Ему все же удалось не упасть, мы продолжали заезд и подошли ко рву с водой намного позже остальных участников. Этот ров расположен у самых трибун, и Салмон Ринаун показал не очень довольным зрителем еще один акробатический трюк: прыгнув, он поскользнулся и, приземлившись, устроил чуть ли не маленький привал. Как бы то ни было, но он снова поднялся, мы преодолели еще один барьер и исчезли в туманной дали скаковой дорожки. Мне рассказывали, что зрители не поверили своим глазам, когда мы снова вынырнули из тумана, наверстав не меньше десяти корпусов. Это был интересный для меня случай, который до сих пор вызывает удивление, потому что впоследствии лошадь не показала никаких примечательных результатов.
Я рассчитывал до конца сезона оставаться любителем и с восторгом принимал приглашения участвовать в самых престижных любительских стипль-чезах, которых много в это время года. Но у стюардов (руководителей) Национального охотничьего комитета были другие планы. Когда я приехал в Челтенхем на любительские скачки, они вызвали меня к себе и дружески упрекнули, мол, я слишком много работаю без вознаграждения и, вероятно, отбираю лошадей у профессионалов, которые зависят от своего заработка. Собираюсь ли я и дальше участвовать в соревнованиях как любитель, спросили они, или же намерен стать профессионалом и наравне с остальными жокеями-профессионалами отстаивать свое право работать с лошадьми?
Я попросил разрешения закончить этот сезон как любитель, и сначала мне показалось, что стюарды готовы удовлетворить мою просьбу. Но потом они передумали и решили, что я должен стать профессионалом в конце этой недели.
Мысль о том, что мне придется пропустить любительские соревнования в Сендауне и Ливерпуле, страшно огорчала меня. Но получилось так, что я все равно не смог бы в них участвовать, потому что еще раз сломал ключицу и провел первые три недели своей профессиональной карьеры, ни разу не сев в седло.
Любительский статус очень хорошо послужил мне. Я приобрел известность как наездник, и меня охотно приглашали работать с лошадьми, потому что любителю не разрешается принимать никакого вознаграждения. Многие владельцы, лошадей которых тренировал Джордж, были фермерами, и для них гонорар жокею вдобавок к оплате тренера означал бы серьезный расход. И они радовались, что есть человек, который работает даром. Я, в свою очередь, готовясь стать профессионалом, считал удачей, что у меня есть возможность набираться опыта. Я рассматривал расходы (на дорогу, оплата гардеробщика, дорогие седла, бриджи, сапоги), которые мне приходилось делать, оставаясь любителем, как своего рода вложение капитала, фактически я покупал себе место в мире профессионалов.
Когда я выигрывал скачку, владельцы лошадей испытывали некоторую неловкость из-за моего статуса любителя. Им запрещалось правилами каким-либо образом вознаградить меня или хотя бы оплатить дорогу (бензин, проезд в поезде). И многие из них считали, что просто сказать «Благодарю вас» совсем недостаточно. Поэтому вопреки правилам у меня собралась маленькая коллекция вересковых трубок, бутылок вина и фотографий в рамках, которую я очень ценю. Не говоря уже о том, сколько я съел торжественных обедов.
Став профессионалом, я не скоро отделался от чувства неловкости, когда после заезда мне вручали конверт с деньгами.
Пока я как зритель смотрел соревнования в Сендауне и Ливерпуле, ключица зажила. И наконец первый раз я вышел на старт как профессионал. Теперь на табло участников перед моим именем уже не стояло слово «мистер». Хорошо это или плохо, но я получил лицензию на всю жизнь. Теперь, если провалюсь как профессионал, то уже не имею права участвовать в любительских соревнованиях или в скачках «пойнт-ту-пойнтс».
Многие считали, что когда я стану профессионалом, то не буду получать так много лошадей для работы, потому что владельцы найдут другого любителя, которому не надо платить. К счастью, владельцы, чьих лошадей тренировал Джордж, привыкли видеть меня на своих скакунах, и большинство из них решило не менять жокея. Поэтому оказалось, что у меня почти такой же напряженный календарь заездов, как и раньше.
Сезон подходил к концу, и Джордж, как обычно, решил послать несколько лошадей на соревнования в Уитсане, и мы все радовались предстоящему празднику. Там всегда бывало очень весело, и я предпочитал Уитсан многим другим встречам. Мы устраивались где-нибудь на берегу озера, расположенном недалеко от ипподрома, и ездили на скачки в моторных лодках.
В Уитсане перед началом соревнований и после последнего заезда устраивали своеобразные игры. Кто-то один пробегал мили и мили по окружающим холмам, волоча за собой мешок с семенами аниса, потом по следу пускали двадцать или больше собак, которые должны были найти его и вернуться назад. Побеждала собака, вернувшаяся первой. Когда вдали показывались бежавшие к дому собаки, их хозяева дули в свистки, подбадривая своих псов. Было так смешно, когда взрослые мужчины, красные от напряжения, раздували щеки и с шумом вдыхали воздух, но не издавали ни единого звука, потому что свист был такого высокого тона, что его не воспринимало ухо человека. Но почему-то никто не сомневался, что собаки его слышат.
И зрители, и хозяева соревнующихся псов приходили в страшное возбуждение, заключали пари, при проигрыше их ярость и отчаяние не знали границ. Нам рассказывали, что некоторые самые страстные игроки прятались среди холмов с ружьем и стреляли, чтобы сбить фаворита с пути. Но при нас такого подлого надувательства ни разу не было.
Скачки здесь проходили в домашней неформальной обстановке и носили такой же ярмарочный характер, как и соревнования собак, пущенных по следу. Скаковая дорожка шла почти по правильному кругу, и букмекеры, участники скачек, владельцы, тренеры, зрители стояли на маленьких трибунах и видели все моменты соревнований. Прямо к середине круга, будто по диаметру, от маршрута скачек отходила ровная дорожка к финишу. В первой половине заезда ее закрывали веревкой, а перед последним кругом веревку убирали, чтобы открыть лошадям дорогу к финишу. Круг был такой маленький, что на дистанцию в милю его приходилось объезжать двенадцать раз.
Однажды я там участвовал в стольких заездах, что совершенно потерял счет этим кругам. Я кружился и кружился на дистанции три мили с барьерами и решил, что уже пора заворачивать к финишу, но оказалось, что веревка еще не снята. Чувствуя себя абсолютным дураком, я отправился в очередной круг. Мое состояние передалось лошади, и мы пришли только вторыми. Но Джордж простил мне эту ошибку, потому что в тот день я уже выиграл для него две скачки и он знал по своим прежним дням, как обманчив маршрут на этом ипподроме.
Этим последним заездом, когда я заблудился меж двух сосен, закончился сезон. День был исключительно жаркий и солнечный, настроение у всех прекрасное, оставалось только как следует отпраздновать завершение сезона. Организаторы встречи пригласили нас на прощание распить шампанское. Я выпил три бокала шампанского на голодный желудок, и холмы Ланкашира закружились вокруг меня.
Я был счастлив.
Глава 4
Шапка красная. Рукава черные с золотом
Телефонный звонок весенним вечером 1948 года полностью изменил приятную и привычную жизнь, которую я вел у Джорджа Оуэна. Звонил Гарри Боннер, друг отца, которого я знал с детства. Он спросил, не хочу ли я в следующем сезоне работать с лошадьми лорда Байстера. Его постоянный жокей Мартин Молоуни часто уезжал на скачки в Ирландию, где и жил, и лорд Байстер хотел иметь второго жокея, который заменял бы Мартина в дни, когда тот отсутствовал. Мистер Боннер, сосед и постоянный советчик лорда Байстера во всем, что касается чистокровных лошадей, назвал меня, и его предложение было принято.
Я едва мог поверить своему счастью, Мери даже решила, что это шутка, когда узнала. Предложение означало, что мне предстоит работать с лучшими лошадьми Англии и участвовать в самых крупных соревнованиях, хотя я был еще совсем новичком. Носить жокейскую форму с цветами лорда Байстера считалось в мире скачек очень престижным и ко многому обязывало.
Я спросил Джорджа, что делать, потому что мне не хотелось оставлять его, он так сердечно ко мне относился и дал такой хороший старт. Но Джордж ни минуты не колебался.
— Нельзя отказываться от такого предложения, — сказал он. — Ведь это лучшее, что есть в мире скачек. Работай с лошадьми лорда Байстера, когда ты ему нужен, а в остальное время будешь работать с моими.
Все устроилось, контракт был подписан, и мое сотрудничество с лордом Байстером закончилось только с его смертью. Я всегда считал большой честью работать с ним, с его уходом Национальный охотничий комитет потерял одного из своих величайших людей.
В августе и сентябре лошади лорда Байстера не участвовали в скачках, и я, как обычно, поехал в Девон к Джорджу. Мистер и миссис Деннис привезли нас к себе, и мы остановились в Торке. В то лето там проходили соревнования яхт по программе Олимпийских игр. В море точками белели паруса, улицы города украшали разноцветные флаги и пестрые толпы людей. В нашем отеле жила канадская команда, и когда кто-то спросил: «Кто выиграл?», мы назвали лошадь, а не яхту, потому что все наши мысли были на скачках, а не в море.
Телефонный звонок весенним вечером 1948 года полностью изменил приятную и привычную жизнь, которую я вел у Джорджа Оуэна. Звонил Гарри Боннер, друг отца, которого я знал с детства. Он спросил, не хочу ли я в следующем сезоне работать с лошадьми лорда Байстера. Его постоянный жокей Мартин Молоуни часто уезжал на скачки в Ирландию, где и жил, и лорд Байстер хотел иметь второго жокея, который заменял бы Мартина в дни, когда тот отсутствовал. Мистер Боннер, сосед и постоянный советчик лорда Байстера во всем, что касается чистокровных лошадей, назвал меня, и его предложение было принято.
Я едва мог поверить своему счастью, Мери даже решила, что это шутка, когда узнала. Предложение означало, что мне предстоит работать с лучшими лошадьми Англии и участвовать в самых крупных соревнованиях, хотя я был еще совсем новичком. Носить жокейскую форму с цветами лорда Байстера считалось в мире скачек очень престижным и ко многому обязывало.
Я спросил Джорджа, что делать, потому что мне не хотелось оставлять его, он так сердечно ко мне относился и дал такой хороший старт. Но Джордж ни минуты не колебался.
— Нельзя отказываться от такого предложения, — сказал он. — Ведь это лучшее, что есть в мире скачек. Работай с лошадьми лорда Байстера, когда ты ему нужен, а в остальное время будешь работать с моими.
Все устроилось, контракт был подписан, и мое сотрудничество с лордом Байстером закончилось только с его смертью. Я всегда считал большой честью работать с ним, с его уходом Национальный охотничий комитет потерял одного из своих величайших людей.
В августе и сентябре лошади лорда Байстера не участвовали в скачках, и я, как обычно, поехал в Девон к Джорджу. Мистер и миссис Деннис привезли нас к себе, и мы остановились в Торке. В то лето там проходили соревнования яхт по программе Олимпийских игр. В море точками белели паруса, улицы города украшали разноцветные флаги и пестрые толпы людей. В нашем отеле жила канадская команда, и когда кто-то спросил: «Кто выиграл?», мы назвали лошадь, а не яхту, потому что все наши мысли были на скачках, а не в море.