Но все пошло совсем не хорошо.
В тот год в соревнованиях участвовало тридцать шесть скакунов, и мы выстроились на старте, ожидая, когда подтянутся отставшие. И вдруг неожиданно взвилась стартовая лента, и заезд начался. Многие лошади оказались совершенно неготовыми, они стояли и спокойно перебирали ногами. Старт получился неровный и предвещал много неприятностей.
Финнюр хорошим галопом направился к расположенному на большом расстоянии первому барьеру. По инструкции тренера я не торопил его. Но не у всех были такие инструкции. Между жокеями, получившими наказ вырваться в лидирующую группу со старта, чтобы избежать толкотни, началась паническая борьба.
Наказ, который они получили, обернулся злой иронией после того, что случилось. Несколько всадников пронеслись мимо меня, размахивая хлыстами, и скачка выродилась в яростное кавалерийское сражение. Домчавшись до первого барьера, скакуны не успели подготовиться к прыжку, и многие упали. Когда Финнюр со своим обычным запасом высоты перелетел через первое препятствие, он приземлился среди смешавшихся в кучу людей и лошадей, лежавших на земле, будто после битвы, Финнюр постарался не задеть их, но поскользнулся и, пытаясь сохранить равновесие, упал. Я выбрался из-под него и в глубокой подавленности присоединился к группе жокеев, молча стоявших вдоль скаковой дорожки.
Упало одиннадцать лошадей, почти треть всех участвовавших.
В галантной попытке не задеть лежавших на земле людей и лошадей Финнюр растянул коленное сухожилие и потом полтора года не участвовал в скачках. После столь долгого отдыха он три раза брал старт в следующем сезоне, но так никогда и не восстановил свой блестящий прыжок и поразительную скорость. В конце концов лорду Байстеру пришлось отдать его человеку, который держал конюшню верховых лошадей для прогулок. Конюшня была рядом с ипподромом, и великий скакун чувствовал запах скачек до самых последних дней жизни.
Как и три лошади лорда Байстера, Монт Тремблент был гнедым. Он принадлежал мисс Дороти Пейджет, и я работал с ним только одну зиму, пока его постоянный жокей поправлялся после травмы.
Мое первое знакомство с этим скакуном совсем не выглядело успешным. Тренер попросил меня поучить гнедого и еще двух лошадей прыгать через барьеры на ипподроме в Ньюбери. Серым зимним полднем мы отправились туда и удовлетворительно прошли круг, но у последнего препятствия Монт Тремблент допустил ошибку и сильно стукнулся о бревно. Я взлетел в воздух и приземлился на голову.
К счастью, такие неприятности не преследовали нас на соревнованиях. Дважды мы вместе побеждали, а потом он продолжал успешно выступать со своим постоянным жокеем, когда тот выздоровел.
Конечно, Монт Тремблент был случайной для меня лошадью, и в крупных соревнованиях мы с ним не участвовали. Но, работая с ним, я наслаждался ощущением красоты, потому что он великолепно прыгал, а его широкий грациозный шаг создавал впечатление полета.
Удивительная разносторонность Кредуэлла объяснялась происхождением: отец — знаменитый победитель в гладких скачках на длинную дистанцию, а мать — успешный скакун, известный всем любителям стипль-чеза. Кредуэлл, тонкокостая бурая благородная лошадь, каждым дюймом своего корпуса напоминал бегуна, и его деликатный характер требовал от тренера чуткого понимания. Казалось, что Кредуэлл чувствует, когда его готовят к соревнованиям, он начинал волноваться и переставал есть. И другая сложность заключалась в том, что у него часто шла из носа кровь из-за поврежденных кровеносных сосудов на морде. Его спортивная карьера могла бы преждевременно и вынужденно завершиться, если бы не нашли возможным делать ему уколы перед каждым соревнованием.
В возрасте трех-четырех лет Кредуэлл участвовал в гладких скачках, несколько раз выигрывал или приходил вторым в крупнейших соревнованиях. Он, вероятно, так и остался бы бегуном на длинные дистанции, как его отец, если бы владелец, миссис Купер, купившая его жеребенком, не мечтала увидеть свою лошадь на скаковых дорожках. Но для этого Кредуэллу надо было достигнуть зрелости.
На скаковых дорожках Кредуэлл повел себя так, будто был рожден для них, и два сезона неизменно выигрывал каждую скачку.
Первый раз я работал с ним в 1952 году. Его заявили в стипль-чез новичков в Херст-Парке, это одно из самых престижных соревнований года. Но поскольку лошадь еще никогда не участвовала в скачках, тренер, Фрэнк Канделл, решил, что лучше ей начать с более легкой встречи. Но я тренировал лошадь дома, и у меня сложилось впечатление, что она готова к серьезной борьбе. Мне удалось убедить Фрэнка, и с благословения миссис Купер мы отправились в Херст-Парк.
Когда мы носились с Кредуэллом на тренировках по холмам, я испытывал редкое радостное возбуждение, интуитивно предчувствуя, что наше партнерство многое обещает нам обоим. Это было такое взаимное узнавание, которое ведет к стойкому пониманию и дружбе между человеком и лошадью. У подобной симпатии вроде бы нет конкретных причин, она необъяснима. Но так бывает.
Стипль-чез новичков в Херст-Парке подтвердил мое впечатление. Задолго до первого барьера я уже знал, что Кредуэлл все сделает как надо. Казалось, он сам сознавал, что справится. Хотя это был его первый стипль-чез, через самые трудные препятствия он прыгал не дрогнув, без волнения. Мы спокойно прошли круг позади всех участников и вырвались вперед только на длинной прямой в самый последний момент.
Здесь я попросил Кредуэлла прибавить скорость, и он буквально взлетел. Одну за другой мы обошли всех лошадей, его широкий, ровный бег вынес нас вперед. Без напряжения Кредуэлл обошел на два-три корпуса лошадь, идущую за ним, и победил.
Привычка к медленному старту и летящему финишу не менялась в течение трех сезонов. Кредуэлл умел моментально набирать высочайшую скорость, и эта способность позволяла ему побеждать и на гладких скачках, и на стипль-чезах. Но ему не нравилось идти первым, пока не остался позади последний барьер. Эта его привычка лениво плестись в конце кавалькады часто обманывала зрителей, которые делали вывод, что он не так хорош, как о нем говорят. Но из наших первых десяти скачек мы с ним выиграли девять.
Каждый год в феврале в Бирмингеме проводятся соревнования на дистанцию в четыре мили, которая служит своего рода испытанием для лошадей, заявленных на Большой национальный стипль-чез в марте. На одно из таких соревнований из Ирландии специально привезли лошадь по имени Черчтаун. Кредуэллу предстояло бороться с ней. Это было одно из его величайших достижений. После четырех миль трудной дистанции он обошел Черчтаун у последнего препятствия, хотя нес на полтора фунта больший вес, чем его соперник. На полпути до финиша Кредуэлл вышел вперед на голову и в изнурительной борьбе ни на дюйм не уступил своего преимущества, пока мы благополучно не финишировали.
Когда все считали, что лучшие годы Кредуэлла уже позади, он выиграл Уэльский национальный стипль-чез в Чепстоу. Годом раньше он тоже участвовал в этих соревнованиях, но во время финального рывка ему помешала упавшая лошадь, и он не успел набрать нужную скорость, чтобы прийти первым.
Необъяснимое падение Девон Лоча в Большом национальном стипль-чезе все еще давило на меня, когда десять дней спустя мы с Кредуэллом вышли на старт Уэльского национального стипль-чеза. С годами он потерял свою удивительную скорость, и теперь уже нельзя было рисковать и на начальных этапах скачки идти позади. Поэтому я планировал со старта вырваться вперед, чтобы ему не пришлось тяжело работать в конце.
Все шло хорошо, пока Кредуэлл не сделал ошибки у третьего от конца препятствия, следующий барьер он уже брал очень осторожно, и две лошади, несшие меньший вес, поравнялись с нами и вышли вперед. Когда мы после них подошли к последнему препятствию, я подумал, что у нас уже нет надежды снова обойти их. Но Кредуэлл решил иначе, он вспомнил свой летящий финиш и выиграл скачку на последних шагах.
Милый Кредуэлл, я забыл неудачу с Девон Лочем и весь этот день не вспоминал о ней.
Кредуэллу так и не удалось выиграть Золотой кубок в Челтенхеме, победить в некоторых других крупнейших соревнованиях, поэтому его, пожалуй, нельзя назвать великой лошадью. Но каждая лошадь, выигравшая больше пятидесяти соревнований всех видов, начиная от гладких скачек и кончая четырехмильным стипль-чезом, завоевала право на признание. В 1957 году Кредуэлл поставил рекорд, выиграв по правилам Национального охотничьего комитета больше скачек, чем любая другая лошадь столетия. В январе 1957 года я выиграл на Кредуэлле свой последний заезд.
Глава 8
Глава 9
В тот год в соревнованиях участвовало тридцать шесть скакунов, и мы выстроились на старте, ожидая, когда подтянутся отставшие. И вдруг неожиданно взвилась стартовая лента, и заезд начался. Многие лошади оказались совершенно неготовыми, они стояли и спокойно перебирали ногами. Старт получился неровный и предвещал много неприятностей.
Финнюр хорошим галопом направился к расположенному на большом расстоянии первому барьеру. По инструкции тренера я не торопил его. Но не у всех были такие инструкции. Между жокеями, получившими наказ вырваться в лидирующую группу со старта, чтобы избежать толкотни, началась паническая борьба.
Наказ, который они получили, обернулся злой иронией после того, что случилось. Несколько всадников пронеслись мимо меня, размахивая хлыстами, и скачка выродилась в яростное кавалерийское сражение. Домчавшись до первого барьера, скакуны не успели подготовиться к прыжку, и многие упали. Когда Финнюр со своим обычным запасом высоты перелетел через первое препятствие, он приземлился среди смешавшихся в кучу людей и лошадей, лежавших на земле, будто после битвы, Финнюр постарался не задеть их, но поскользнулся и, пытаясь сохранить равновесие, упал. Я выбрался из-под него и в глубокой подавленности присоединился к группе жокеев, молча стоявших вдоль скаковой дорожки.
Упало одиннадцать лошадей, почти треть всех участвовавших.
В галантной попытке не задеть лежавших на земле людей и лошадей Финнюр растянул коленное сухожилие и потом полтора года не участвовал в скачках. После столь долгого отдыха он три раза брал старт в следующем сезоне, но так никогда и не восстановил свой блестящий прыжок и поразительную скорость. В конце концов лорду Байстеру пришлось отдать его человеку, который держал конюшню верховых лошадей для прогулок. Конюшня была рядом с ипподромом, и великий скакун чувствовал запах скачек до самых последних дней жизни.
Как и три лошади лорда Байстера, Монт Тремблент был гнедым. Он принадлежал мисс Дороти Пейджет, и я работал с ним только одну зиму, пока его постоянный жокей поправлялся после травмы.
Мое первое знакомство с этим скакуном совсем не выглядело успешным. Тренер попросил меня поучить гнедого и еще двух лошадей прыгать через барьеры на ипподроме в Ньюбери. Серым зимним полднем мы отправились туда и удовлетворительно прошли круг, но у последнего препятствия Монт Тремблент допустил ошибку и сильно стукнулся о бревно. Я взлетел в воздух и приземлился на голову.
К счастью, такие неприятности не преследовали нас на соревнованиях. Дважды мы вместе побеждали, а потом он продолжал успешно выступать со своим постоянным жокеем, когда тот выздоровел.
Конечно, Монт Тремблент был случайной для меня лошадью, и в крупных соревнованиях мы с ним не участвовали. Но, работая с ним, я наслаждался ощущением красоты, потому что он великолепно прыгал, а его широкий грациозный шаг создавал впечатление полета.
Удивительная разносторонность Кредуэлла объяснялась происхождением: отец — знаменитый победитель в гладких скачках на длинную дистанцию, а мать — успешный скакун, известный всем любителям стипль-чеза. Кредуэлл, тонкокостая бурая благородная лошадь, каждым дюймом своего корпуса напоминал бегуна, и его деликатный характер требовал от тренера чуткого понимания. Казалось, что Кредуэлл чувствует, когда его готовят к соревнованиям, он начинал волноваться и переставал есть. И другая сложность заключалась в том, что у него часто шла из носа кровь из-за поврежденных кровеносных сосудов на морде. Его спортивная карьера могла бы преждевременно и вынужденно завершиться, если бы не нашли возможным делать ему уколы перед каждым соревнованием.
В возрасте трех-четырех лет Кредуэлл участвовал в гладких скачках, несколько раз выигрывал или приходил вторым в крупнейших соревнованиях. Он, вероятно, так и остался бы бегуном на длинные дистанции, как его отец, если бы владелец, миссис Купер, купившая его жеребенком, не мечтала увидеть свою лошадь на скаковых дорожках. Но для этого Кредуэллу надо было достигнуть зрелости.
На скаковых дорожках Кредуэлл повел себя так, будто был рожден для них, и два сезона неизменно выигрывал каждую скачку.
Первый раз я работал с ним в 1952 году. Его заявили в стипль-чез новичков в Херст-Парке, это одно из самых престижных соревнований года. Но поскольку лошадь еще никогда не участвовала в скачках, тренер, Фрэнк Канделл, решил, что лучше ей начать с более легкой встречи. Но я тренировал лошадь дома, и у меня сложилось впечатление, что она готова к серьезной борьбе. Мне удалось убедить Фрэнка, и с благословения миссис Купер мы отправились в Херст-Парк.
Когда мы носились с Кредуэллом на тренировках по холмам, я испытывал редкое радостное возбуждение, интуитивно предчувствуя, что наше партнерство многое обещает нам обоим. Это было такое взаимное узнавание, которое ведет к стойкому пониманию и дружбе между человеком и лошадью. У подобной симпатии вроде бы нет конкретных причин, она необъяснима. Но так бывает.
Стипль-чез новичков в Херст-Парке подтвердил мое впечатление. Задолго до первого барьера я уже знал, что Кредуэлл все сделает как надо. Казалось, он сам сознавал, что справится. Хотя это был его первый стипль-чез, через самые трудные препятствия он прыгал не дрогнув, без волнения. Мы спокойно прошли круг позади всех участников и вырвались вперед только на длинной прямой в самый последний момент.
Здесь я попросил Кредуэлла прибавить скорость, и он буквально взлетел. Одну за другой мы обошли всех лошадей, его широкий, ровный бег вынес нас вперед. Без напряжения Кредуэлл обошел на два-три корпуса лошадь, идущую за ним, и победил.
Привычка к медленному старту и летящему финишу не менялась в течение трех сезонов. Кредуэлл умел моментально набирать высочайшую скорость, и эта способность позволяла ему побеждать и на гладких скачках, и на стипль-чезах. Но ему не нравилось идти первым, пока не остался позади последний барьер. Эта его привычка лениво плестись в конце кавалькады часто обманывала зрителей, которые делали вывод, что он не так хорош, как о нем говорят. Но из наших первых десяти скачек мы с ним выиграли девять.
Каждый год в феврале в Бирмингеме проводятся соревнования на дистанцию в четыре мили, которая служит своего рода испытанием для лошадей, заявленных на Большой национальный стипль-чез в марте. На одно из таких соревнований из Ирландии специально привезли лошадь по имени Черчтаун. Кредуэллу предстояло бороться с ней. Это было одно из его величайших достижений. После четырех миль трудной дистанции он обошел Черчтаун у последнего препятствия, хотя нес на полтора фунта больший вес, чем его соперник. На полпути до финиша Кредуэлл вышел вперед на голову и в изнурительной борьбе ни на дюйм не уступил своего преимущества, пока мы благополучно не финишировали.
Когда все считали, что лучшие годы Кредуэлла уже позади, он выиграл Уэльский национальный стипль-чез в Чепстоу. Годом раньше он тоже участвовал в этих соревнованиях, но во время финального рывка ему помешала упавшая лошадь, и он не успел набрать нужную скорость, чтобы прийти первым.
Необъяснимое падение Девон Лоча в Большом национальном стипль-чезе все еще давило на меня, когда десять дней спустя мы с Кредуэллом вышли на старт Уэльского национального стипль-чеза. С годами он потерял свою удивительную скорость, и теперь уже нельзя было рисковать и на начальных этапах скачки идти позади. Поэтому я планировал со старта вырваться вперед, чтобы ему не пришлось тяжело работать в конце.
Все шло хорошо, пока Кредуэлл не сделал ошибки у третьего от конца препятствия, следующий барьер он уже брал очень осторожно, и две лошади, несшие меньший вес, поравнялись с нами и вышли вперед. Когда мы после них подошли к последнему препятствию, я подумал, что у нас уже нет надежды снова обойти их. Но Кредуэлл решил иначе, он вспомнил свой летящий финиш и выиграл скачку на последних шагах.
Милый Кредуэлл, я забыл неудачу с Девон Лочем и весь этот день не вспоминал о ней.
Кредуэллу так и не удалось выиграть Золотой кубок в Челтенхеме, победить в некоторых других крупнейших соревнованиях, поэтому его, пожалуй, нельзя назвать великой лошадью. Но каждая лошадь, выигравшая больше пятидесяти соревнований всех видов, начиная от гладких скачек и кончая четырехмильным стипль-чезом, завоевала право на признание. В 1957 году Кредуэлл поставил рекорд, выиграв по правилам Национального охотничьего комитета больше скачек, чем любая другая лошадь столетия. В январе 1957 года я выиграл на Кредуэлле свой последний заезд.
Глава 8
Ипподромы
Часто можно слышать, как говорят: «Лошадь создана для этого ипподрома». И вправду, у некоторых лошадей исключительно сильно выражается предпочтение к одной-двум скаковым дорожкам, к их левой или правой стороне, к твердому или мягкому грунту. И умный тренер не станет пытаться навязать животному свои законы. Он выберет для лошади соревнования, где она будет бежать по той дорожке, которая ей нравится, с той стороны, которая ей нравится, с тем жокеем, который ей нравится, и тогда она и на десять корпусов обойдет соперника на финише.
Для такого острова, как Британия, у нас удивительно много ипподромов, только для соревнований по правилам Национального охотничьего комитета их больше сорока пяти. И это при том, что с начала нынешнего века их стало гораздо меньше, правда, введено несколько новых скаковых дорожек для стипль-чеза.
Огромное разнообразие ландшафтов, где расположены ипподромы, особенности конструкций барьеров не позволяют жокею расслабиться ни на минуту. Скаковая дорожка иногда вьется по холмам, иногда поворачивает под острым углом и к тому же не огорожена, а флажки, указывающие маршрут, плохо различимы, ее пересекает другая дорожка, предназначенная для другой дистанции, почва может быть глинистой, а может быть песчаной, бывает, что за препятствием земля идет под уклон. Правила, установленные Национальным охотничьим комитетом, оставляют большую свободу устроителям ипподромов. В зависимости от своих убеждений или по необходимости они могут сделать маршрут стипль-чеза или довольно легким, или исключительно трудным. Правила говорят, к примеру, что все барьеры должны быть не меньше чем четыре фута шесть дюймов в высоту (приблизительно 156 сантиметров. — Прим. пер.); на первых двух милях дистанции должно быть не меньше двенадцати барьеров, а на каждой следующей не меньше шести; на каждой миле должно быть не меньше одного рва шести футов шириной и двух футов глубиной; должно быть водное препятствие не меньше двенадцати футов шириной и двух футов глубиной. А все остальное уже зависит от организаторов скачек.
Поэтому, как я уже не раз говорил, каждый заезд — это исключительное событие, которое редко можно предсказать и никогда нельзя повторить. Так же как невозможно найти универсальное правило для работы с лошадьми, потому что каждая из них — индивидуальность. У любого ипподрома, у любой скаковой дорожки свое собственное лицо. Нет двух похожих. Свой аромат, свои причуды и привычки и свои собственные приметы, вроде полосатых шерстяных чулок в Челтенхеме, дождя в Гайдок-Парке и ненадежных трибун в Бангер-он-Ди.
Мне всегда приносил удачу Херст-Парк. За два дня там и за следующий третий день в Сендауне я поставил свой неповторимый рекорд: восемь побед в одиннадцати заездах.
Эйнтри и Кемптон можно отнести к трудным маршрутам, потому что здесь большие, вызывающие трепет барьеры, за которыми земля заметно идет под уклон, но работать тут с хорошей лошадью — огромное наслаждение, правда, если у скакуна не хватает отваги, ему здесь делать нечего.
В Кемптоне часто, когда жокеи падают, зрители на трибунах не видят к этому никакой причины и возмущаются их неуклюжестью. А причина — лошадь. Если она слишком рано отталкивается для прыжка, то задевает животом гребень барьера. Сама она может приземлиться невредимой, хотя и медленно, но всадник описывает в воздухе изящную параболу и потом на земле мрачно разглядывает синяки. Непрогибающаяся, жесткая береза, из которой сделан барьер, создает эффект резкого нажатия на тормоз в автомобиле: пассажиры на заднем сиденье падают вперед, сосед водителя пробивает головой лобовое стекло. А жокей летит к голове лошади, и никакое мастерство не поможет ему изменить закон природы.
Несколько лет назад я работал с хорошей лошадью на стипль-чезе новичков в Кемптоне, правильнее было бы сказать, собирался работать, потому что, к негодованию и ярости ее болельщиков, без всякой видимой причины мы сошли с дистанции, не дойдя до второго препятствия. Когда мы подошли к первому барьеру, лошадь, отличный скакун, взлетела в длинном низком прыжке, но, поняв, что ей не хватит высоты, сделала в воздухе конвульсивное движение, проехалась животом по гребню барьера и почти нормально приземлилась. Но в результате этих драматических манипуляций седло соскользнуло назад, и у меня не оставалось другого выбора, как срочно осадить лошадь. Ведь вести скачку на скользящем седле — это все равно что пытаться усидеть на смазанном жиром столбе.
Как-то раз на соревнованиях в Варвике всех встревожило необычно большое число падений. А причина заключалась в том, что некоторые барьеры были полностью перестроены и стали жесткими и негнущимися, а другие, которые не нуждались в капитальном ремонте, остались прежними, то есть чуть прогибающимися. Глядя на них, никто бы не смог определить, какие перестроены, а какие нет. Но лошади очень скоро раскрыли секрет. Они легко перебирались через гребни старых барьеров и с грохотом набивали себе шишки о новые.
Посочувствовав жертвам, можно сказать, что это соревнование принесло интересную информацию. Все увидели, что, хотя лошади и могут приспосабливаться к различным конструкциям барьеров на каждом ипподроме, они ожидают, что по крайней мере барьеры на одной дорожке одинаковые.
Ипподром в Племптоне я долгие годы без колебаний относил к самым трудным. Но в один из дней я работал там с Дометой, и это стало для меня откровением. Она необыкновенно легко прошла все препятствия, на каждом набирая преимущество, и финишировала свежей и совсем не уставшей. При том что это было ее первое соревнование в сезоне и Домета еще не вошла в полную форму.
Тут до меня дошло, что я считал Племптон трудным потому, что мне не доводилось здесь работать с по-настоящему хорошей лошадью. В Племптоне есть свои преимущества, но их не так много, чтобы привлечь звезд экстракласса. Если бы я тут работал только на Финнюре, Кредуэлле и Лочрое, то мне никогда бы не показались препятствия на склоне холма такими неудобными.
В Сендауне зрители за свои деньги получают дополнительные впечатления, потому что там на трехмильной дистанции бывает не меньше чем двадцать два препятствия. Но Сендаун я всегда относил к своим любимым ипподромам, может быть, потому, что здесь в отличие от Племптона я работал с прекрасными лошадьми.
После окончания скачки лошадям в Сендауне предстоит получасовая прогулка до паддока. И естественно, что жокея нельзя вызвать для следующего заезда, пока он не вернется в весовую, чтобы взвеситься и переодеться. В холодный день зрителям на трибунах такой перерыв кажется бесконечно долгим, но каким крохотным он представляется тем счастливчикам, кто имеет работу на целый день.
Но хуже всего, когда участвуешь в последнем заезде: время будто остановилось, темнеет зимой рано, зрители расходятся, и чувствуешь себя страшно подавленным.
Челтенхем, штаб-квартира Национального комитета, — главная дистанция стипль-чеза. У бурых и красноватых холмов, по которым вьется скаковая дорожка, заслуженная слава. Мое описание или даже открытка с изображением ипподрома не могут передать впечатления от этой Мекки стипль-чеза. Нужно видеть весь ландшафт, его дрожащий воздух, слышать шум трибун, вдыхать запах земли, возбуждающий необъяснимое волнение.
Открытка мертва для меня. Зрительная память иногда обманывает, а воображение искажает, только мысленно можно запечатлеть суть этого места, знакомого, мрачноватого или экзотического, для памяти разума не нужна ни фотография, ни картина.
На холмах Челтенхема так бесконечно меняется свет — от ярко-искрящегося до нежно-туманного, что художники уже сотню лет пытаются уловить его (конечно, если не останавливаются на первом же рисунке).
В Челтенхеме, как и на многих других холмистых скаковых дорожках, часто вспоминают о тактике «сидеть-и-страдать». Если финиш не на вершине холма, то нет мудрости в том, чтобы гнать лошадь галопом вверх, когда силы ей понадобятся для победного рывка. С другой стороны, всадник чувствует, что лошадь сохранила силы, но время уже упущено, и, что еще хуже, более скромные скакуны обошли тебя. Но все же тактика «сидеть-и-страдать» хорошо знакома всем постоянно работающим жокеям.
Скаковая дорожка в Челтенхеме два раза поднимается на вершины холмов, один раз прямо возле трибун, и второй — в дальнем конце маршрута. Здесь от вершины отходит пологий поворот налево, который ведет к недавно подновленной дорожке, а крутой спуск продолжает старую. Часто зеленые новички галопом проносятся мимо бригады «сидеть-и-страдать», но скоро обнаруживают, что сделали лишний объезд и потеряли преимущества, которые набрали скоростью подъема.
Этот маршрут особенно труден для лошадей, которые любят идти первыми. Им не хватает сил сохранить первенство, то и дело взбираясь вверх, и они часто проигрывают. Но не всегда.
Самое удивительное исключение, какое я видел, был Ройял Эппроч, лошадь лорда Байстера, привезенная из Ирландии. С самого старта он вырвался вперед и уходил все дальше и дальше от следовавших за ним скакунов. Он выиграл заезд без особых усилий, другие лошади по сравнению с ним выглядели жалкими ослами. Ройял Эппроч, несомненно, стал бы еще одной звездой в конюшне лорда Байстера, если бы не сломал ногу в своем втором сезоне. Поправившись, он уже не достиг прежней великолепной формы.
Но в каком-то смысле все ипподромы похожи: в воротах тебя всегда встречает запах заливных угрей, ухмылка постоянных «жучков», веселые возгласы: «Привет, Дикки (или Джонни, Фэтти, Тиши), старина!», продавцы газет, знакомые аргументы контролеров и неудачливый безбилетник, пытавшийся пройти на ипподром.
Часто можно слышать, как говорят: «Лошадь создана для этого ипподрома». И вправду, у некоторых лошадей исключительно сильно выражается предпочтение к одной-двум скаковым дорожкам, к их левой или правой стороне, к твердому или мягкому грунту. И умный тренер не станет пытаться навязать животному свои законы. Он выберет для лошади соревнования, где она будет бежать по той дорожке, которая ей нравится, с той стороны, которая ей нравится, с тем жокеем, который ей нравится, и тогда она и на десять корпусов обойдет соперника на финише.
Для такого острова, как Британия, у нас удивительно много ипподромов, только для соревнований по правилам Национального охотничьего комитета их больше сорока пяти. И это при том, что с начала нынешнего века их стало гораздо меньше, правда, введено несколько новых скаковых дорожек для стипль-чеза.
Огромное разнообразие ландшафтов, где расположены ипподромы, особенности конструкций барьеров не позволяют жокею расслабиться ни на минуту. Скаковая дорожка иногда вьется по холмам, иногда поворачивает под острым углом и к тому же не огорожена, а флажки, указывающие маршрут, плохо различимы, ее пересекает другая дорожка, предназначенная для другой дистанции, почва может быть глинистой, а может быть песчаной, бывает, что за препятствием земля идет под уклон. Правила, установленные Национальным охотничьим комитетом, оставляют большую свободу устроителям ипподромов. В зависимости от своих убеждений или по необходимости они могут сделать маршрут стипль-чеза или довольно легким, или исключительно трудным. Правила говорят, к примеру, что все барьеры должны быть не меньше чем четыре фута шесть дюймов в высоту (приблизительно 156 сантиметров. — Прим. пер.); на первых двух милях дистанции должно быть не меньше двенадцати барьеров, а на каждой следующей не меньше шести; на каждой миле должно быть не меньше одного рва шести футов шириной и двух футов глубиной; должно быть водное препятствие не меньше двенадцати футов шириной и двух футов глубиной. А все остальное уже зависит от организаторов скачек.
Поэтому, как я уже не раз говорил, каждый заезд — это исключительное событие, которое редко можно предсказать и никогда нельзя повторить. Так же как невозможно найти универсальное правило для работы с лошадьми, потому что каждая из них — индивидуальность. У любого ипподрома, у любой скаковой дорожки свое собственное лицо. Нет двух похожих. Свой аромат, свои причуды и привычки и свои собственные приметы, вроде полосатых шерстяных чулок в Челтенхеме, дождя в Гайдок-Парке и ненадежных трибун в Бангер-он-Ди.
Мне всегда приносил удачу Херст-Парк. За два дня там и за следующий третий день в Сендауне я поставил свой неповторимый рекорд: восемь побед в одиннадцати заездах.
Эйнтри и Кемптон можно отнести к трудным маршрутам, потому что здесь большие, вызывающие трепет барьеры, за которыми земля заметно идет под уклон, но работать тут с хорошей лошадью — огромное наслаждение, правда, если у скакуна не хватает отваги, ему здесь делать нечего.
В Кемптоне часто, когда жокеи падают, зрители на трибунах не видят к этому никакой причины и возмущаются их неуклюжестью. А причина — лошадь. Если она слишком рано отталкивается для прыжка, то задевает животом гребень барьера. Сама она может приземлиться невредимой, хотя и медленно, но всадник описывает в воздухе изящную параболу и потом на земле мрачно разглядывает синяки. Непрогибающаяся, жесткая береза, из которой сделан барьер, создает эффект резкого нажатия на тормоз в автомобиле: пассажиры на заднем сиденье падают вперед, сосед водителя пробивает головой лобовое стекло. А жокей летит к голове лошади, и никакое мастерство не поможет ему изменить закон природы.
Несколько лет назад я работал с хорошей лошадью на стипль-чезе новичков в Кемптоне, правильнее было бы сказать, собирался работать, потому что, к негодованию и ярости ее болельщиков, без всякой видимой причины мы сошли с дистанции, не дойдя до второго препятствия. Когда мы подошли к первому барьеру, лошадь, отличный скакун, взлетела в длинном низком прыжке, но, поняв, что ей не хватит высоты, сделала в воздухе конвульсивное движение, проехалась животом по гребню барьера и почти нормально приземлилась. Но в результате этих драматических манипуляций седло соскользнуло назад, и у меня не оставалось другого выбора, как срочно осадить лошадь. Ведь вести скачку на скользящем седле — это все равно что пытаться усидеть на смазанном жиром столбе.
Как-то раз на соревнованиях в Варвике всех встревожило необычно большое число падений. А причина заключалась в том, что некоторые барьеры были полностью перестроены и стали жесткими и негнущимися, а другие, которые не нуждались в капитальном ремонте, остались прежними, то есть чуть прогибающимися. Глядя на них, никто бы не смог определить, какие перестроены, а какие нет. Но лошади очень скоро раскрыли секрет. Они легко перебирались через гребни старых барьеров и с грохотом набивали себе шишки о новые.
Посочувствовав жертвам, можно сказать, что это соревнование принесло интересную информацию. Все увидели, что, хотя лошади и могут приспосабливаться к различным конструкциям барьеров на каждом ипподроме, они ожидают, что по крайней мере барьеры на одной дорожке одинаковые.
Ипподром в Племптоне я долгие годы без колебаний относил к самым трудным. Но в один из дней я работал там с Дометой, и это стало для меня откровением. Она необыкновенно легко прошла все препятствия, на каждом набирая преимущество, и финишировала свежей и совсем не уставшей. При том что это было ее первое соревнование в сезоне и Домета еще не вошла в полную форму.
Тут до меня дошло, что я считал Племптон трудным потому, что мне не доводилось здесь работать с по-настоящему хорошей лошадью. В Племптоне есть свои преимущества, но их не так много, чтобы привлечь звезд экстракласса. Если бы я тут работал только на Финнюре, Кредуэлле и Лочрое, то мне никогда бы не показались препятствия на склоне холма такими неудобными.
В Сендауне зрители за свои деньги получают дополнительные впечатления, потому что там на трехмильной дистанции бывает не меньше чем двадцать два препятствия. Но Сендаун я всегда относил к своим любимым ипподромам, может быть, потому, что здесь в отличие от Племптона я работал с прекрасными лошадьми.
После окончания скачки лошадям в Сендауне предстоит получасовая прогулка до паддока. И естественно, что жокея нельзя вызвать для следующего заезда, пока он не вернется в весовую, чтобы взвеситься и переодеться. В холодный день зрителям на трибунах такой перерыв кажется бесконечно долгим, но каким крохотным он представляется тем счастливчикам, кто имеет работу на целый день.
Но хуже всего, когда участвуешь в последнем заезде: время будто остановилось, темнеет зимой рано, зрители расходятся, и чувствуешь себя страшно подавленным.
Челтенхем, штаб-квартира Национального комитета, — главная дистанция стипль-чеза. У бурых и красноватых холмов, по которым вьется скаковая дорожка, заслуженная слава. Мое описание или даже открытка с изображением ипподрома не могут передать впечатления от этой Мекки стипль-чеза. Нужно видеть весь ландшафт, его дрожащий воздух, слышать шум трибун, вдыхать запах земли, возбуждающий необъяснимое волнение.
Открытка мертва для меня. Зрительная память иногда обманывает, а воображение искажает, только мысленно можно запечатлеть суть этого места, знакомого, мрачноватого или экзотического, для памяти разума не нужна ни фотография, ни картина.
На холмах Челтенхема так бесконечно меняется свет — от ярко-искрящегося до нежно-туманного, что художники уже сотню лет пытаются уловить его (конечно, если не останавливаются на первом же рисунке).
В Челтенхеме, как и на многих других холмистых скаковых дорожках, часто вспоминают о тактике «сидеть-и-страдать». Если финиш не на вершине холма, то нет мудрости в том, чтобы гнать лошадь галопом вверх, когда силы ей понадобятся для победного рывка. С другой стороны, всадник чувствует, что лошадь сохранила силы, но время уже упущено, и, что еще хуже, более скромные скакуны обошли тебя. Но все же тактика «сидеть-и-страдать» хорошо знакома всем постоянно работающим жокеям.
Скаковая дорожка в Челтенхеме два раза поднимается на вершины холмов, один раз прямо возле трибун, и второй — в дальнем конце маршрута. Здесь от вершины отходит пологий поворот налево, который ведет к недавно подновленной дорожке, а крутой спуск продолжает старую. Часто зеленые новички галопом проносятся мимо бригады «сидеть-и-страдать», но скоро обнаруживают, что сделали лишний объезд и потеряли преимущества, которые набрали скоростью подъема.
Этот маршрут особенно труден для лошадей, которые любят идти первыми. Им не хватает сил сохранить первенство, то и дело взбираясь вверх, и они часто проигрывают. Но не всегда.
Самое удивительное исключение, какое я видел, был Ройял Эппроч, лошадь лорда Байстера, привезенная из Ирландии. С самого старта он вырвался вперед и уходил все дальше и дальше от следовавших за ним скакунов. Он выиграл заезд без особых усилий, другие лошади по сравнению с ним выглядели жалкими ослами. Ройял Эппроч, несомненно, стал бы еще одной звездой в конюшне лорда Байстера, если бы не сломал ногу в своем втором сезоне. Поправившись, он уже не достиг прежней великолепной формы.
Но в каком-то смысле все ипподромы похожи: в воротах тебя всегда встречает запах заливных угрей, ухмылка постоянных «жучков», веселые возгласы: «Привет, Дикки (или Джонни, Фэтти, Тиши), старина!», продавцы газет, знакомые аргументы контролеров и неудачливый безбилетник, пытавшийся пройти на ипподром.
Глава 9
Стиль и техника
Не существует единой техники жокейской работы, которая подходила бы для любых соревнований, в слякоть и в сушь, для рвов и барьеров, для умного скакуна и тупицы. Каждая скаковая дорожка, каждая лошадь, каждое препятствие требуют своего подхода, такое разнообразие сложностей, наверно, и составляет непреходящее очарование скачек.
Опытный жокей вырабатывает собственный стиль, который так же легко заметить в бинокль, как и цвета, в каких он выступает. Но если человек лишен воображения и во всех скачках применяет один и тот же метод, со всеми лошадьми ведет себя одинаково, то он рискует проиграть и в тех случаях, когда мог бы с уверенностью победить.
Трудно объяснить различие между хорошим наездником и хорошим жокеем. И если я попробую это сделать, то моя попытка будет похожа на работу театрального критика, который разбирает, как исполнена пьеса, но отнюдь не считает, что сам способен сыграть лучше актеров. Так и я, говоря об идеальном наезднике и идеальном жокее, вовсе не подразумеваю, что сам приблизился к идеалу.
Идеальный наездник спокойно сидит верхом. Его спокойствие, основанное на уверенности в своих силах, передается лошади, а спокойствие лошади, в свою очередь, укрепляет его уверенность. Ничто так не пугает лошадь, как страх всадника. И ничто так не будоражит и не тревожит лошадь, как всадник, не умеющий сидеть спокойно. Лошади исключительно тонко чувствуют психическое состояние человека, который сидит у них на спине. Иногда трудно поверить, что это одно и то же животное, так сильно мастерство и характер всадника могут изменить его поведение.
У идеального наездника сильные ноги, с их помощью он может заставить своего партнера бежать быстрее, но он никогда не будет колотить пятками по бокам лошади, будто ударник рок-группы по барабану. Руки у него тоже сильные, но это ласковая твердость, которая контролирует и ведет животное, а вовсе не дикая хватка, вызывающая боль в нежных углах его рта. Чтобы избавиться от этой непрекращающейся боли, лошадь закусывает удила и несется, не разбирая дороги.
Вызывает ужас вид человека, который абсолютно не контролирует движение животного. Идеальный наездник никогда не попадает в такое положение. Но и с ним случается, что он не может остановить лошадь, когда хочет!
Безупречный стиль и легкость, с какой лошадь отвечает на сигналы, поступающие от всадника, — видимые доказательства мастерства идеального наездника. Они так же важны, как и невидимые. А невидимые — это интуитивное знание того, что лошадь собирается сделать, предвидение момента, когда она может поскользнуться или отпрянуть в сторону, и готовность найти правильное положение в седле, чтобы помочь лошади спокойно продолжать скачку. Но если бы в жизни существовали идеальные наездники, они бы никогда не падали. А насколько я знаю, такого чуда не существует.
Идеального жокея не очень занимают тонкости теории, техники, совершенства стиля, его главная задача — выиграть. Единственное необходимое для него качество — решительность, только безжалостная, неколебимая воля к победе дает человеку возможность вообще участвовать в скачках. Но безжалостность — и это надо подчеркнуть — к себе, а не к своим соперникам. Идеальный жокей не будет толкать соседа на ограждение скаковой дорожки, ломая ему ноги, не будет размахивать хлыстом у него перед глазами, бить носком в ребра его лошади, чтобы та от боли понесла, или показывать другие мелкие фокусы из репертуара негодяев.
Идеальный жокей рассматривает каждое соревнование как битву тактик, битву, стратегия которой основана на реалистической оценке способностей лошади. Но он и не станет слепо следовать заранее задуманному плану, а изменит его, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, если заезд проходит не так, как он ожидал. Моментальная оценка внезапно открывшихся возможностей — его главная сила.
Если бы существовал идеальный жокей, он бы никогда не проигрывал скачку на кончик морды лошади. Но, может быть, правильнее сказать, что если бы он не был идеальным жокеем, то проиграл бы, отстав значительно больше, к примеру, на шесть корпусов.
Плохо себя чувствующий или уставший всадник сидит в седле, будто мешок, и мертвым грузом давит на спину лошади. К концу заезда он едва способен контролировать свои налившиеся свинцом конечности, не то чтобы помогать своей лошади. Такую печальную картину чаще можно наблюдать с любителями, которые участвуют в скачках три-четыре раза в году и не тренируются каждый день.
Боязливый жокей из страха упасть при прыжке отклоняется в сторону, забывая, что он был бы в большей безопасности, если бы сидел правильно. Когда человек обнаруживает, что страх падения отнимает у него все удовольствие от скачек, ему не следует стыдиться этого чувства, ведь его не назовешь неразумным. Лучше легко и элегантно расстаться с опасным спортом. Если же он будет продолжать, то и мрачные опасения будут расти, вызывая тревогу у его близких. А сам он станет источником непреходящей опасности для остальных участников соревнований. Но хуже всего, если он станет объектом жалости в острых глазах публики. Зрители моментально замечают, что человек боится, а иногда и переоценивают свою способность замечать.
На трибунах можно услышать самые невероятные суждения. Время от времени я сам бывал свидетелем, как краснолицые, агрессивные мужчины с солидным брюшком, очевидно, в жизни не сидевшие на спине даже мула, громко, будто это доказанный факт, утверждали, что жокей А, в или В (то есть любой жокей, на лошадь которого они сделали ставку в тотализаторе, а она пришла, допустим, второй) потерял нерв, и это позор, что ему разрешают участвовать в скачках и проигрывать заезды, которые даже обезьяна бы выиграла.
Насколько я знаю, очень редки случаи, когда жокей, много лет успешно участвовавший в соревнованиях, вдруг бы потерял нерв. Напротив, матери жокеев часто слышат упреки в адрес своих сыновей, мол, они безрассудны, почти чокнутые, и рано или поздно сломают свои глупые шеи.
Успех скачки часто зависит от того, как лошадь подошла к препятствию. Хорошего опытного скакуна достаточно коленями, руками и голосом побудить удлинить шаг, немного ускорить бег и в нужный момент достичь более-менее правильного места для начала прыжка. Большинство лошадей сразу же отвечает на такие сигналы всадника. Но с новичками и слабо подготовленными животными тактика должна быть противоположной. Нет смысла побуждать их ускорить бег, потому что на большой скорости их ошибки станут еще хуже. Лучше помочь им собраться, укоротить шаг и постараться подвести к барьеру в подходящем месте.
Некоторые опытные, умные, но своенравные животные настаивают на собственном выборе места для прыжка, и, несомненно, лучше всего позволить им делать, как они хотят. Указания с седла только смутят лошадь, которая предпочитает сама исправлять свои ошибки. Но это и вправду странное чувство — сидеть в седле, видеть, что лошадь делает ошибку, и упорно не позволять себе вмешиваться. Нужно очень доверять ее способностям и хорошо владеть собой, чтобы спокойно ждать постепенно приближающуюся опасность. И все же если человек хорошо знает своего партнера, то понимает, что, только позволив ему самому справиться со своими трудностями, он открывает путь, иногда единственный, к победе. Для компетентного жокея немного удовольствия в работе с такой капризницей, его раздражает чувство беспомощности, потому что неразумное создание лишает партнера всякой инициативы. Нет нужды говорить, что лошадь, которая сама выбирает правильное место для прыжка и совершает его без ошибок, — неоценимое сокровище для неопытного жокея.
Не существует единой техники жокейской работы, которая подходила бы для любых соревнований, в слякоть и в сушь, для рвов и барьеров, для умного скакуна и тупицы. Каждая скаковая дорожка, каждая лошадь, каждое препятствие требуют своего подхода, такое разнообразие сложностей, наверно, и составляет непреходящее очарование скачек.
Опытный жокей вырабатывает собственный стиль, который так же легко заметить в бинокль, как и цвета, в каких он выступает. Но если человек лишен воображения и во всех скачках применяет один и тот же метод, со всеми лошадьми ведет себя одинаково, то он рискует проиграть и в тех случаях, когда мог бы с уверенностью победить.
Трудно объяснить различие между хорошим наездником и хорошим жокеем. И если я попробую это сделать, то моя попытка будет похожа на работу театрального критика, который разбирает, как исполнена пьеса, но отнюдь не считает, что сам способен сыграть лучше актеров. Так и я, говоря об идеальном наезднике и идеальном жокее, вовсе не подразумеваю, что сам приблизился к идеалу.
Идеальный наездник спокойно сидит верхом. Его спокойствие, основанное на уверенности в своих силах, передается лошади, а спокойствие лошади, в свою очередь, укрепляет его уверенность. Ничто так не пугает лошадь, как страх всадника. И ничто так не будоражит и не тревожит лошадь, как всадник, не умеющий сидеть спокойно. Лошади исключительно тонко чувствуют психическое состояние человека, который сидит у них на спине. Иногда трудно поверить, что это одно и то же животное, так сильно мастерство и характер всадника могут изменить его поведение.
У идеального наездника сильные ноги, с их помощью он может заставить своего партнера бежать быстрее, но он никогда не будет колотить пятками по бокам лошади, будто ударник рок-группы по барабану. Руки у него тоже сильные, но это ласковая твердость, которая контролирует и ведет животное, а вовсе не дикая хватка, вызывающая боль в нежных углах его рта. Чтобы избавиться от этой непрекращающейся боли, лошадь закусывает удила и несется, не разбирая дороги.
Вызывает ужас вид человека, который абсолютно не контролирует движение животного. Идеальный наездник никогда не попадает в такое положение. Но и с ним случается, что он не может остановить лошадь, когда хочет!
Безупречный стиль и легкость, с какой лошадь отвечает на сигналы, поступающие от всадника, — видимые доказательства мастерства идеального наездника. Они так же важны, как и невидимые. А невидимые — это интуитивное знание того, что лошадь собирается сделать, предвидение момента, когда она может поскользнуться или отпрянуть в сторону, и готовность найти правильное положение в седле, чтобы помочь лошади спокойно продолжать скачку. Но если бы в жизни существовали идеальные наездники, они бы никогда не падали. А насколько я знаю, такого чуда не существует.
Идеального жокея не очень занимают тонкости теории, техники, совершенства стиля, его главная задача — выиграть. Единственное необходимое для него качество — решительность, только безжалостная, неколебимая воля к победе дает человеку возможность вообще участвовать в скачках. Но безжалостность — и это надо подчеркнуть — к себе, а не к своим соперникам. Идеальный жокей не будет толкать соседа на ограждение скаковой дорожки, ломая ему ноги, не будет размахивать хлыстом у него перед глазами, бить носком в ребра его лошади, чтобы та от боли понесла, или показывать другие мелкие фокусы из репертуара негодяев.
Идеальный жокей рассматривает каждое соревнование как битву тактик, битву, стратегия которой основана на реалистической оценке способностей лошади. Но он и не станет слепо следовать заранее задуманному плану, а изменит его, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, если заезд проходит не так, как он ожидал. Моментальная оценка внезапно открывшихся возможностей — его главная сила.
Если бы существовал идеальный жокей, он бы никогда не проигрывал скачку на кончик морды лошади. Но, может быть, правильнее сказать, что если бы он не был идеальным жокеем, то проиграл бы, отстав значительно больше, к примеру, на шесть корпусов.
Плохо себя чувствующий или уставший всадник сидит в седле, будто мешок, и мертвым грузом давит на спину лошади. К концу заезда он едва способен контролировать свои налившиеся свинцом конечности, не то чтобы помогать своей лошади. Такую печальную картину чаще можно наблюдать с любителями, которые участвуют в скачках три-четыре раза в году и не тренируются каждый день.
Боязливый жокей из страха упасть при прыжке отклоняется в сторону, забывая, что он был бы в большей безопасности, если бы сидел правильно. Когда человек обнаруживает, что страх падения отнимает у него все удовольствие от скачек, ему не следует стыдиться этого чувства, ведь его не назовешь неразумным. Лучше легко и элегантно расстаться с опасным спортом. Если же он будет продолжать, то и мрачные опасения будут расти, вызывая тревогу у его близких. А сам он станет источником непреходящей опасности для остальных участников соревнований. Но хуже всего, если он станет объектом жалости в острых глазах публики. Зрители моментально замечают, что человек боится, а иногда и переоценивают свою способность замечать.
На трибунах можно услышать самые невероятные суждения. Время от времени я сам бывал свидетелем, как краснолицые, агрессивные мужчины с солидным брюшком, очевидно, в жизни не сидевшие на спине даже мула, громко, будто это доказанный факт, утверждали, что жокей А, в или В (то есть любой жокей, на лошадь которого они сделали ставку в тотализаторе, а она пришла, допустим, второй) потерял нерв, и это позор, что ему разрешают участвовать в скачках и проигрывать заезды, которые даже обезьяна бы выиграла.
Насколько я знаю, очень редки случаи, когда жокей, много лет успешно участвовавший в соревнованиях, вдруг бы потерял нерв. Напротив, матери жокеев часто слышат упреки в адрес своих сыновей, мол, они безрассудны, почти чокнутые, и рано или поздно сломают свои глупые шеи.
Успех скачки часто зависит от того, как лошадь подошла к препятствию. Хорошего опытного скакуна достаточно коленями, руками и голосом побудить удлинить шаг, немного ускорить бег и в нужный момент достичь более-менее правильного места для начала прыжка. Большинство лошадей сразу же отвечает на такие сигналы всадника. Но с новичками и слабо подготовленными животными тактика должна быть противоположной. Нет смысла побуждать их ускорить бег, потому что на большой скорости их ошибки станут еще хуже. Лучше помочь им собраться, укоротить шаг и постараться подвести к барьеру в подходящем месте.
Некоторые опытные, умные, но своенравные животные настаивают на собственном выборе места для прыжка, и, несомненно, лучше всего позволить им делать, как они хотят. Указания с седла только смутят лошадь, которая предпочитает сама исправлять свои ошибки. Но это и вправду странное чувство — сидеть в седле, видеть, что лошадь делает ошибку, и упорно не позволять себе вмешиваться. Нужно очень доверять ее способностям и хорошо владеть собой, чтобы спокойно ждать постепенно приближающуюся опасность. И все же если человек хорошо знает своего партнера, то понимает, что, только позволив ему самому справиться со своими трудностями, он открывает путь, иногда единственный, к победе. Для компетентного жокея немного удовольствия в работе с такой капризницей, его раздражает чувство беспомощности, потому что неразумное создание лишает партнера всякой инициативы. Нет нужды говорить, что лошадь, которая сама выбирает правильное место для прыжка и совершает его без ошибок, — неоценимое сокровище для неопытного жокея.