Страница:
Действие, связанное с управлением вероятностью, нацелено на конкретный результат, но его причинами может быть все что угодно. Результат магического действия должен возникнуть как следствие неопределенного круга причин. Обычный акт человеческой практики можно представить в виде схемы из трех элементов: субъект действия (скажем человек) воздействует на инструмент (средство), инструмент воздействует на цель. В магии случайностей выпадает среднее звено - средство; маг взаимодействует непосредственно с ожидаемым результатом; вернее, вместо конкретного средства маг использует неопределенно широкий круг потенциальных инструментов, т. е. неопределенно широкий круг вещей, каждая из которых (или любая комбинация которых) может сыграть роль инструмента, приводящего к заранее намеченной цели.
То, что обычный человек, не маг, использует для достижения своих целей некие конкретные и не всегда идеальные средства, связано, во-первых, с тем, что человек обладает ограниченными знаниями и не знает инструментальных возможностей многих вещей, а во-вторых, с тем, что у простого человека ограничены возможности: до многих инструментов, о которых человеку известно, он ввиду каких-то препятствий не может дотянуться. Например: если российский ракетчик пытается поразить цель в Тихом океане, он использует для этого ракету, базирующуюся на российской территории, хотя, может быть, удобнее было бы использовать американские ракеты, они находятся ближе к цели. Беда лишь в том, что к американским ракетам у российского ракетчика нет доступа. Для мага такого рода обстоятельства препятствиями не являются. Маг, в отличие от обычного человека, не имеет ограничений по доступности инструмента, он может поразить цель любой находящейся вблизи от нее ракетой или любым иным аппаратом, или даже случайным извержением вулкана.
Научным обоснованием (или, по крайней мере, псевдообоснованием) возможности управления случайностями могли бы стать современные теоретические представления о нелинейных динамических системах. В соответствии с математически доказываемыми принципами современной науки достаточно сложные динамические системы (а реальность состоит в основном именно из таких систем) обладают повышенной чувствительностью к изменению исходных данных. Любая флуктуация может задать совершенно новый сценарий развития ситуации. Беда лишь в том, что именно высокая чувствительность динамическая система к посторонним влияниям делает ее поведение непредсказуемым, а значит и неуправляемым. Классическим примером этого являются постоянные неудачи в предсказании погоды на сколько-нибудь длительный срок. Однако именно здесь фантастика и магия демонстрируют свои недоступные науке возможности.
Первым, - но не единственным - шагом к управлению случайностей должно стать появление фантастической прозорливости, которая позволяет точно узнать, какое именно незначительное изменение реальности позволяет достичь требуемых результатов благодаря механизму цепной реакции.
Иногда в фантастике возникают особые машины, позволяющие героям достичь требуемой прозорливости. Например, персонаж рассказа Роберта Силверберга "Тихий, вкрадчивый голос" Брюс Робертсон покупает на рынке странную шкатулку, которая начинает телепатически подсказывать ему, как добиться удачи, в частности, на какой самолет не следует садиться и какие акции следует покупать.
Другим примером "техногенной" прозорливости может служить рассказ Филиппа Дика "Час расплаты" (и поставленный по этому рассказу одноименный фильм Джона By). Главному герою рассказа и фильма Майклу Дженнингсу удается с помощью особого оптического прибора увидеть собственное будущее, и чтобы выжить в нем, он собирает пакет с, казалось бы, совершенно ничего не значащими предметами, вроде скрепки и пачки сигарет. Впоследствии выясняется, что каждому из этих предметов суждено сыграть существенную роль в судьбе Дженнигса: дым сигареты запустит пожарную сигнализацию, благодаря чему герой сбежит от агентов ФБР; с помощью скрепки удастся замкнуть контакты в электроприборах в метро и остановить едущий на героя поезд. В самих по себе предметах не было ничего магического, но они играли магическую роль, поскольку герой точно знал обстоятельства, в которые ему предстоит попасть.
Аналогичная ситуация обыгрывается в австралийской мультипликационной версии романа Жюля Верна "80 дней вокруг света". В этом мультфильме Филиасу Фоку все время приходится преодолевать козни, которые строит против него зловредный мистер Фикс; поскольку Фок одарен некой фантастической проницательностью, то на каждый следующий этап своего путешествия он собирает саквояж странных бытовых мелочей, вроде ножниц или увеличительного стекла. Впоследствии неизменно оказывается, что каждая взятая в дорогу вещь совершенно необходима для преодоления очередного препятствия: с помощью ножниц Фок открывает запертую дверь, из тростей и луп делает очки для слона и т. д.
В скобках стоит заметить, что идея таких ключевых предметов, которые "пригодятся", могла возникнуть как зеркальное отражение образов "ключевых улик", находимых на месте преступления в произведениях детективного жанра. В обоих случаях речь идет о мелких бытовых вещицах, вторые оказываются значимыми только потому, что играли некую роль в каких-то важных ситуациях, - например, преступлениях. Но нужен феноменально проницательный ум, чтобы угадать, какая связь существует между этим бытовым предметом и ситуацией, которая уже либо кончилась - как в обычных детективах, либо еще не началась - как у Филиппа Дика. В детективах таким проницательным умом обладают великие сыщики, например Шерлок Холмс. Сыщик зорко видит прошлое, а в фантастике, которая ориентирована на будущее, роль сыщика занимает провидец - Дженнингс или Фок.
Внешне и Дженнингс из рассказа Дика, и Фок из австралийского мультфильма выглядят как баловни Фортуны - у них в руках всегда оказывается нужная вещь в нужное время. На самом деле эти герои просто обладают феноменальной проницательностью. Эту проницательность можно считать фантастическим элементом указанных произведений, но в самих действиях героев ничего магического нет, это обычные инструментальные действия, использующие причинно-следственные связи. Именно поэтому данные случаи нельзя целиком отнести к "управлению случайностями" - в лучше случае это ослабленный вариант такой магии. Настоящая магия начинается тогда, когда маг сам не пользуется никакой прозорливостью, сам не подбирает мелочи, призванные сыграть ключевую роль в его удаче - подбор этих мелочей он предоставляет самому бытию или прислуживающим магу демоническим силам. Поэтому с точки зрения эволюции фантастических идей следующей ступенью после "прозорливцев" Дженнингса и Фока является "нумеролог" Степа Михайлов из романа Виктора Пелевина "Числа". Михайлов также пытается с помощью магии улучшить свою жизнь - причем суть этого улучшения заключается именно в том, чтобы выстроить наиболее оптимальную линию движения среди составляющих жизнь случайностей. Обоснование этой "магии", которое приводится в романе, весьма примечательно: "Все вокруг меняется каждый миг, и в каждый момент мир представляет собой сумму иных обстоятельств, чем секунду до или после. Люди, с которыми мы имеем дело, тоже постоянно меняются и ведут себя по-разному в зависимости от того, какие именно мысли попадают в моментальное сечение их умов. Поэтому, выбирая временную и пространственную точку своей встречи с миром, мы занимаемся совершенно реальной магией, может быть даже единственно возможной магией, потому что каждый раз мы решаем, в какой мир нам вступить. В одном нас ждет падающий из окон горшок с бегонией или несущийся из-за угла грузовик, в другом - благосклонная улыбка незнакомки или толстый кошелек на краю тротуара, и все на одних и тех же улицах..."76).
Герой Пелевина, в отличие от Дженнингса и Филиаса Фока, не знает точно, какие именно счастливые и несчастные обстоятельства его ожидают в будущем. Поэтому он пытается выстроить себе счастливую судьбу, регулируя свое поведение на основе вполне иррационального принципа: иметь дело. только с вещами и событиями, которые можно каким-либо образом связать с числом "34". Это легкая подстройка должна привести к тому, что бытие само окажется благосклонным магу-нумерологу. Но все же Степа Михайлов - еще не полноценный "властелин вероятности", поскольку он просто надеется на счастье, однако не ставит перед собой или перед бытием те конкретные целей, которые должны были бы сбыться в результате магически подправленного сцепления случайностей.
В использующих "настоящее" управление случайностями фантастических произведениях маг никогда не выбирает сознательно то случайное средство, которое станет волшебным инструментом достижения цели. Если средство выбрано магом, оно перестало быть случайным, а значит мы уже имеем дело не с "управлением случайностями", а с "обычным" волшебством, которое аналогично технике своей узкой целенаправленностью. Для "магии случайностей" в чистом виде необходимо, чтобы маг воздействовал на цель, а средства бы подыскивались сами в неком "автоматическом режиме". Получается, что сам мир, выполняя желания мага, должен "подыскать" или, точнее, выделить из своего состава то средство, которое будет наилучшим в данный момент времени, в данной точке пространства и для данных обстоятельств. На сайте "Время волшебников" читаем: "Выполнение даже одной самой простой задачи связано с таким огромным количеством факторов, что воздействовать на них все не представляется возможным. Поэтому маг не думает о способах осуществления цели и предлагает будущему их выбрать самому. В ряде случайностей трудно обнаружить закономерность. Если вы захотели, чтобы пошел дождь, и дождь идет на самом деле, то вы никогда не докажете, что это именно из-за вашего желания, а не очередного циклона. Пусть это останется вашей тайной".
Таким образом, магия случайности оказывается по сути магическим воздействием на весь мир в целом. Магу удается заставить весь мир, всю вселенную (по крайней мере, в пределах "конуса Минковского") работать на достижение частной, выбранной им цели. С этой точки зрения вполне логична мысль, что магия идет на смену технике, ибо с определенной точки зрения магия случайностей оказывается наивысшей степенью развития некоторых аспектов техносферы - именно поэтому Кирилл Еськов называет магию "высшей и последней стадией развития технологии". В рамках технической акции человек организует какую-то часть материального мира, чтобы она помогла ему добиться желаемого. Эта воплощенная в техносферу, организованная часть противостоит остальной Вселенной как "искусственное" - "естественному". Доля материального мира, вовлеченная в техносферу, и так постоянно растет. Но маг, управляющий случайностями, как бы расширяет техносферу до пределов, так что различие между естественным и искусственным исчезает. Человечество, которое бы в совершенстве овладело "управлением случайностями" и преобразовало окружающий мир с помощью этого чудесного навыка, внешне жило бы как бы среди дикой природы, но только эта природа "случайно" была бы весьма благоприятной к человеку, случайно, в порядке приятных сюрпризов исполняя его желания. Таким образом, сбылось бы лредсказание, данное Новалисом в романе "Ученики в Саисе": со временем "природа узнала более мягкие нравы", и "согласилась по доброй воле исполнять желания человека".
В порядке игры ума можно утверждать, что при взгляде на доисторические времена просматривается упущенная возможность такого предсказанного Новалисом магически-гармонического сосуществования с природой. Когда неандерталец разбивал камнем череп павиана или мыл батат в ручье, он находился на той стадии развития цивилизации, когда техника и "управление случайностями" еще почти что не отделились друг от друга, во всяком случае техника еще носила на себе черты такой магии. Камень (или тем более ручей) - часть данного человеку мира, он еще не обработан, не приспособлен специально для выполнения данной цели. Он просто случайно - "по счастливой случайности" - нашелся поблизости от цели, он был выбран из элементов мира как наиболее подходящий для данной цели в данных обстоятельствах, причем камень был лишь слегка, самую малость сдвинут и перенесен от того места, где обретался "по естественным причинам". Камень или ручей еще нельзя назвать техникой. Ни одно животное не могло бы использовать топор или тем более совладать с автомобилем. Между тем, ударить камнем по черепу могут очень многие животные и во всяком случае многие обезьяны. Могущество человеческого разума использовалось лишь для того, чтобы выбрать камень среди других "природных вещей", как наиболее подходящий для данной цели, а также для того, чтобы додуматься, что камень можно использовать. Развитие магии, если бы оно было возможно, должно было бы идти по пути расширения круга вещей, которых можно случайно и ситуативно использовать себе на пользу. Но человек предпочитает сосредотачивать внимание на том, что ему уже один раз послужило, он предпочитает не искать, не выбирать, а обрабатывать камень, превращать его в зубило - так возникает техника.
Стоит отметить, что осознание "управления случайностями" как магии, не связанной ни с какими средствами (в том числе демонами-служителями) либо использующей в качестве средства весь мир, произошло довольно поздно. Куприн, который не только открыл "управление случайностями" для русской литературы, но и дал наилучшее ее изображение, этой идеи еще не знал. У него перестройкой реальности под желания мага занимаются демонические силы. Демон Мефистофель, объясняя герою Куприна причины его таинственного дара, говорит, что "тысячи незримых существ служат вам, как преданные рабы". Таким образом, пока еще магия случайностей оказывается просто использованием очень могущественных и при этом невидимых инструментов. Однако к настоящему времени можно считать сформированной идеологию, в соответствии с которой причиной чуда является взаимодействие между магом и всей Вселенной в целом что внешне выглядит как полная беспричинность достигнутых успехов.
С точки зрения обычных представлений о детерминизме истинной причиной любого события являются все предшествующие события, т. е. предшествующее состояние Вселенной в целом. Однако для практических нужд наряду с этой общей причиной обычно принято выделять еще и некие частные причины. Например, полет теннисного мяча объясняется не только "предшествующим состоянием универсума", но и ударом ракетки. Особенность чуда, произведенного "магией случайности", заключается в том, что для него, как для результата действия мага, невозможно найти никакой частной причины, - а это означает, что в данном случае частная и общая причина совпадают, мир сам становится той ракеткой, которая наносит удар по мячу. На авторском сайте Александры Сашневой, специально посвященном ее роману "Тайные знаки", возможность управления случайностями обосновывается представлением о неком Вселенском ритме. По мнению Сашневой магический акт начинается с того, что сознание мага настраивается на "резонансную частоту мира", или "мировой ритм". После этого маг мысленно формирует образ желаемого им события - и далее его сознание входит в резонанс с миром, и "результат события сдвигается в ожидаемую наблюдателем, маловероятную статистическую точку". Кирилл Еськов также прибегает к понятию резонанса. Определяя магию как "способ воздействовать при помощи информационных объектов на объекты вещественные", Еськов тут же добавляет, что "благодаря возросшей (на порядок) информационной связности современного мира единичные магические акты создают глобальный резонанс"77).
Кто сильнее, слон или кит? К числу таких "детских" вопросов можно отнести и проблему, что сильнее - магия случайностей или техника? Хотя слон и кит в природе для боев не встречаются, некий серьезный дядя, отвечая на вопрос ребенка, может попытаться вполне серьезно подсчитать в киловаттах или лошадиных силах мощь двух млекопитающих. И точно так же, хотя мы не уверены, что "управление случайностями" существует, но порассуждать о сравнительных достоинствах магии и техники можно вполне серьезно.
Разумеется, на первый взгляд управление случайностями представляет собой искусство, гораздо более могущественное и эффективное, чем техника. Однако такое отношение к магии возможно только при условии, что мы безгранично доверяем Вселенной и считаем, что в ней таятся неизвестные нам, но крайне могущественные силы, способные сделать то, что не может сделать человек с его разумом и техникой.
Противоположным будет взгляд на Вселенную, как погрязшую в собственной косности и не могущую сделать того, что она не может. На это существенное ограничение обращает внимание историк фантастики Всеволод Ревич, когда комментирует "Звезду Соломона" Куприна: "И теперь исполняется любое желание молодого человека. Точнее, почти любое. Между прочим, очень существенное "почти". Все его попытки нарушить с помощью нечистой силы законы природы не приводят к успеху"78).
Чудеса и волшебство вводятся в фантастические романы не только для совершения действий, недоступных технике, но и для нарушения обычных природных закономерностей. Но сама природа свои законы нарушать не может. Маг, владеющий "управлением случайностями", использует целый мир, - но лишь тот мир, который ему дан, сырой мир, в котором ничего не исправлено и не улучшено. Между тем, техника возникла именно как изменение естественных свойств вещей, которые были признаны недостаточными для удовлетворения человеческих потребностей. Эффективность магии строится на том, что она имеет дело с огромным, чуть ли не бесконечным количеством вещей, среди которых может найтись и та, которая поможет достигнуть цели. Но ведь нужная вещь может и не найтись!
Техника имеет дело с ограниченным числом вещей, - но она специально "настраивает" их под узко поставленные цели. На одной чаше весов использование множества сырых и неприспособленных к делу вещей, на второй использование небольшого количества специально обработанных и улучшенных инструментов. На чьей стороне перевес - заранее сказать трудно. Трудно себе представить, чтобы даже самое могущественное управление случайностями смогло бы занести первобытного человека на Луну, причем живым - между тем, как известно, развитие техники позволило астронавтам ступить на поверхность спутника. Правда, сторонник магии мог бы на это возразить, что законы природы носят статистический характер, а это значит, что как раз управление случайностями может инспирировать любые чудеса, может даже камни заставить полететь вверх - и это будет пусть экстраординарное, но в конечном итоге физически возможное событие. И конечно, особенно эффективна "магия случайностей", когда ее используют внутри социума, т. е. когда в круг потенциальных средств обеспечения "счастливых случайностей" вовлекаются технические устройства и социальные обстоятельства. Власть мага, умеющего превращать в свои послушные орудия бульдозеры, ракеты, самолеты, президентов и миллиардеров, конечно, производит впечатление. Но его искусство не способствует приращению могущества человечества в целом, такая магия может служить только перераспределению сил и власти внутри человечества.
Глава 3
фантастика - свобода - желание
Почему фантастическое интересно?
Фантастика - и как литература, и как кино, и как элемент в повествованиях любого типа - популярна, она вызывает действительно массовый интерес. Фантастическое по самой своей природе обладает для людей притягательностью. Цветан Тодоров утверждал, что тяготение к чудесному есть "антропологический феномен", но оговаривался, что его анализ выходит за пределы возможностей литературоведческого исследования. Татьяна Чернышева, также не вдаваясь в объяснения, говорила, что "склонность к удивительному" эволюционирует в истории, постепенно превращаясь в потребность. И хотя Чернышева посвятила данной потребности отдельную статью79), ничего о психологических или антропологических корнях этой потребности из нее узнать невозможно.
Вопрос о том, зачем писатели используют фантастику в своем творчестве, на наш взгляд, достаточно удовлетворительно решен Еленой Ковтун80). По ее мнению, с помощью фантастического писателям удается достичь четырех эффектов:
- эффекта необычайности - активизирует читательское внимание;
- эффекта заострения и аккумуляции смысла - позволяет извлекать суть исследуемых феноменов;
- эффекта реализации абстракций - позволяет показывать сложные социальные, моральные или философские проблемы в зримом виде;
- эффекта ретроспекции - позволяет соотносить литературные сюжеты с вечными, архетипическими образами.
Однако данный анализ говорит об эффективности фантастики в решении специальных внутрилитературных задач, но не отвечает на вопрос о привлекательности фантастики для читателей. Иными словами, проблематичным и не проясненным оказывается первый из вышеперечисленных "эффектов". Нужно ответить на вопрос: почему необычайное активизирует читательское внимание? В чем специфическое "удовольствие от фантастического"?
Психолог Исаак Розет выводит притягательность фантастического из собственной концепции воображения. По мнению Розета, в основе механизма фантазии лежит сдвиг оценок: ценность одних реалий уменьшается, других увеличивается. Кода фантаст вводит в повествовании нечто, что противоречит нашему привычному опыту, он уменьшает оценку известных природных закономерностей, - а тем самым на их фоне увеличивается ("гипераксиоматизируется") оценка фантастического элемента Как пишет Розет, "фантастические ("небывалые", "неправдоподобные") образы и сюжеты отмечены печатью очарования, волшебности, что является, по-видимому, своеобразной формой повышенной оценки"81). Однако Розет ничего не говорит ни о мотивах, заставляющих сдвигать оценки именно в этом направлении, ни о специфике высокой оценки фантастического именно как фантастического.
Таким образом, необходимо понять, каковы же могут быть те естественные для человека потребности, удовлетворению которых помогает фантастика со специфической, только для нее доступной эффективностью.
П. М. Шуль предполагает, что чудесное привлекательно потому, что уму требуется отдохнуть и расслабиться после пользования логическим мышлением82). Такое мнение могло бы базироваться на гипотезе, в соответствии с которой в истории сознания абсурд древнее логики: базой нашего рационального мышления является способность к хаотическому ассоциированию образов - такой поток образов мы наблюдаем во сне. Очень многие антропологи, - например, Леви-Брюль и Б. Ф. Поршнев - считали, что первобытное мышление исходно было хаотичным и способным на производство самых парадоксальных ассоциативных цепочек. Рационализация мышления есть наложение ограничений и фильтров на этот поток образов, насильственный отказ от тех ассоциаций, которые представляются нелогичными или неуместными. В этом случае фантазирование можно рассматривать как временное и частичное освобождение исконного хаоса бессознательного от наложенных на него логических фильтров. Воображение оказывается как бы временным и канализированным восстановлением в правах первобытного, мифологического мышления. Фантазия позволяет любые сочетания идей и образов, в том числе и такие, которые здравый смысл считает невозможными. Как говорил Леви-Брюль, вытеснение из мышления мифического начала "требует от нас принуждения в отношении стремлений, которые, будучи предоставленными сами себе, ориентировали бы сознание в совсем другом направлении". Когда человеку удается, - например, в сказке - избавится от этого принуждения, то таким образом достигается "временное расторможение сознания"83). Правда, данная гипотеза также объясняет скорее удовольствие от сочинения фантастики, но не от ее чтения. Но и чтение предполагает определенную степень сотворчества. Часто можно услышать, что некоторые образы и темы (например, НЛО) являются привлекательными потому, что они "будят воображение". То есть пребывание в состоянии "разбуженного" (активно работающего) воображения уже само по себе является привлекательным и интересным. И это дает основание заключить, что тема "привлекательности фантастического" может быть понята только в контексте более общей проблемы, которую можно было бы назвать проблемой "удовольствия от воображения". Это тем более верно, что фантастическое, несомненно, относится к числу вещей, "будящих воображение", - в первую очередь потому, что фантастическое само по себе является образцом того, как с помощью воображения можно получить что-то новое и небывалое; работа, совершенная фантастом, может служить примером для воображения читателя. фантастические образы, которые могут появиться в душе читателя после чтения фантастики, возникают как бы по образцу прочитанного, воображение читателя идет в указанном фантастом направлении, - но уже дальше, чем прошел фантаст.
Таким образом, читатель с разбуженным фантастикой воображением может сам стать немного фантастом, т. е. творцом. И это значит, что воображение может приносить тот род удовольствия, который называется удовольствием от творчества (а оно, в свою очередь, родственно "удовольствию от хорошо сделанной работы"). Выяснение вопроса, почему творчество приносит удовольствие, выходит за пределы настоящей работы, но стоит заметить, что обычно такого рода эмоции связывают с человеческой потребностью в "самореализации", "самоактуализации", "самовыражении" и т. д. Удовольствие от творчества находится в родстве с фрейдовским "эросом", т. е. с таящейся в глубинах человеческого эгоизма потребности в экспансии (и социальном возвышении - как ее разновидности).
То, что обычный человек, не маг, использует для достижения своих целей некие конкретные и не всегда идеальные средства, связано, во-первых, с тем, что человек обладает ограниченными знаниями и не знает инструментальных возможностей многих вещей, а во-вторых, с тем, что у простого человека ограничены возможности: до многих инструментов, о которых человеку известно, он ввиду каких-то препятствий не может дотянуться. Например: если российский ракетчик пытается поразить цель в Тихом океане, он использует для этого ракету, базирующуюся на российской территории, хотя, может быть, удобнее было бы использовать американские ракеты, они находятся ближе к цели. Беда лишь в том, что к американским ракетам у российского ракетчика нет доступа. Для мага такого рода обстоятельства препятствиями не являются. Маг, в отличие от обычного человека, не имеет ограничений по доступности инструмента, он может поразить цель любой находящейся вблизи от нее ракетой или любым иным аппаратом, или даже случайным извержением вулкана.
Научным обоснованием (или, по крайней мере, псевдообоснованием) возможности управления случайностями могли бы стать современные теоретические представления о нелинейных динамических системах. В соответствии с математически доказываемыми принципами современной науки достаточно сложные динамические системы (а реальность состоит в основном именно из таких систем) обладают повышенной чувствительностью к изменению исходных данных. Любая флуктуация может задать совершенно новый сценарий развития ситуации. Беда лишь в том, что именно высокая чувствительность динамическая система к посторонним влияниям делает ее поведение непредсказуемым, а значит и неуправляемым. Классическим примером этого являются постоянные неудачи в предсказании погоды на сколько-нибудь длительный срок. Однако именно здесь фантастика и магия демонстрируют свои недоступные науке возможности.
Первым, - но не единственным - шагом к управлению случайностей должно стать появление фантастической прозорливости, которая позволяет точно узнать, какое именно незначительное изменение реальности позволяет достичь требуемых результатов благодаря механизму цепной реакции.
Иногда в фантастике возникают особые машины, позволяющие героям достичь требуемой прозорливости. Например, персонаж рассказа Роберта Силверберга "Тихий, вкрадчивый голос" Брюс Робертсон покупает на рынке странную шкатулку, которая начинает телепатически подсказывать ему, как добиться удачи, в частности, на какой самолет не следует садиться и какие акции следует покупать.
Другим примером "техногенной" прозорливости может служить рассказ Филиппа Дика "Час расплаты" (и поставленный по этому рассказу одноименный фильм Джона By). Главному герою рассказа и фильма Майклу Дженнингсу удается с помощью особого оптического прибора увидеть собственное будущее, и чтобы выжить в нем, он собирает пакет с, казалось бы, совершенно ничего не значащими предметами, вроде скрепки и пачки сигарет. Впоследствии выясняется, что каждому из этих предметов суждено сыграть существенную роль в судьбе Дженнигса: дым сигареты запустит пожарную сигнализацию, благодаря чему герой сбежит от агентов ФБР; с помощью скрепки удастся замкнуть контакты в электроприборах в метро и остановить едущий на героя поезд. В самих по себе предметах не было ничего магического, но они играли магическую роль, поскольку герой точно знал обстоятельства, в которые ему предстоит попасть.
Аналогичная ситуация обыгрывается в австралийской мультипликационной версии романа Жюля Верна "80 дней вокруг света". В этом мультфильме Филиасу Фоку все время приходится преодолевать козни, которые строит против него зловредный мистер Фикс; поскольку Фок одарен некой фантастической проницательностью, то на каждый следующий этап своего путешествия он собирает саквояж странных бытовых мелочей, вроде ножниц или увеличительного стекла. Впоследствии неизменно оказывается, что каждая взятая в дорогу вещь совершенно необходима для преодоления очередного препятствия: с помощью ножниц Фок открывает запертую дверь, из тростей и луп делает очки для слона и т. д.
В скобках стоит заметить, что идея таких ключевых предметов, которые "пригодятся", могла возникнуть как зеркальное отражение образов "ключевых улик", находимых на месте преступления в произведениях детективного жанра. В обоих случаях речь идет о мелких бытовых вещицах, вторые оказываются значимыми только потому, что играли некую роль в каких-то важных ситуациях, - например, преступлениях. Но нужен феноменально проницательный ум, чтобы угадать, какая связь существует между этим бытовым предметом и ситуацией, которая уже либо кончилась - как в обычных детективах, либо еще не началась - как у Филиппа Дика. В детективах таким проницательным умом обладают великие сыщики, например Шерлок Холмс. Сыщик зорко видит прошлое, а в фантастике, которая ориентирована на будущее, роль сыщика занимает провидец - Дженнингс или Фок.
Внешне и Дженнингс из рассказа Дика, и Фок из австралийского мультфильма выглядят как баловни Фортуны - у них в руках всегда оказывается нужная вещь в нужное время. На самом деле эти герои просто обладают феноменальной проницательностью. Эту проницательность можно считать фантастическим элементом указанных произведений, но в самих действиях героев ничего магического нет, это обычные инструментальные действия, использующие причинно-следственные связи. Именно поэтому данные случаи нельзя целиком отнести к "управлению случайностями" - в лучше случае это ослабленный вариант такой магии. Настоящая магия начинается тогда, когда маг сам не пользуется никакой прозорливостью, сам не подбирает мелочи, призванные сыграть ключевую роль в его удаче - подбор этих мелочей он предоставляет самому бытию или прислуживающим магу демоническим силам. Поэтому с точки зрения эволюции фантастических идей следующей ступенью после "прозорливцев" Дженнингса и Фока является "нумеролог" Степа Михайлов из романа Виктора Пелевина "Числа". Михайлов также пытается с помощью магии улучшить свою жизнь - причем суть этого улучшения заключается именно в том, чтобы выстроить наиболее оптимальную линию движения среди составляющих жизнь случайностей. Обоснование этой "магии", которое приводится в романе, весьма примечательно: "Все вокруг меняется каждый миг, и в каждый момент мир представляет собой сумму иных обстоятельств, чем секунду до или после. Люди, с которыми мы имеем дело, тоже постоянно меняются и ведут себя по-разному в зависимости от того, какие именно мысли попадают в моментальное сечение их умов. Поэтому, выбирая временную и пространственную точку своей встречи с миром, мы занимаемся совершенно реальной магией, может быть даже единственно возможной магией, потому что каждый раз мы решаем, в какой мир нам вступить. В одном нас ждет падающий из окон горшок с бегонией или несущийся из-за угла грузовик, в другом - благосклонная улыбка незнакомки или толстый кошелек на краю тротуара, и все на одних и тех же улицах..."76).
Герой Пелевина, в отличие от Дженнингса и Филиаса Фока, не знает точно, какие именно счастливые и несчастные обстоятельства его ожидают в будущем. Поэтому он пытается выстроить себе счастливую судьбу, регулируя свое поведение на основе вполне иррационального принципа: иметь дело. только с вещами и событиями, которые можно каким-либо образом связать с числом "34". Это легкая подстройка должна привести к тому, что бытие само окажется благосклонным магу-нумерологу. Но все же Степа Михайлов - еще не полноценный "властелин вероятности", поскольку он просто надеется на счастье, однако не ставит перед собой или перед бытием те конкретные целей, которые должны были бы сбыться в результате магически подправленного сцепления случайностей.
В использующих "настоящее" управление случайностями фантастических произведениях маг никогда не выбирает сознательно то случайное средство, которое станет волшебным инструментом достижения цели. Если средство выбрано магом, оно перестало быть случайным, а значит мы уже имеем дело не с "управлением случайностями", а с "обычным" волшебством, которое аналогично технике своей узкой целенаправленностью. Для "магии случайностей" в чистом виде необходимо, чтобы маг воздействовал на цель, а средства бы подыскивались сами в неком "автоматическом режиме". Получается, что сам мир, выполняя желания мага, должен "подыскать" или, точнее, выделить из своего состава то средство, которое будет наилучшим в данный момент времени, в данной точке пространства и для данных обстоятельств. На сайте "Время волшебников" читаем: "Выполнение даже одной самой простой задачи связано с таким огромным количеством факторов, что воздействовать на них все не представляется возможным. Поэтому маг не думает о способах осуществления цели и предлагает будущему их выбрать самому. В ряде случайностей трудно обнаружить закономерность. Если вы захотели, чтобы пошел дождь, и дождь идет на самом деле, то вы никогда не докажете, что это именно из-за вашего желания, а не очередного циклона. Пусть это останется вашей тайной".
Таким образом, магия случайности оказывается по сути магическим воздействием на весь мир в целом. Магу удается заставить весь мир, всю вселенную (по крайней мере, в пределах "конуса Минковского") работать на достижение частной, выбранной им цели. С этой точки зрения вполне логична мысль, что магия идет на смену технике, ибо с определенной точки зрения магия случайностей оказывается наивысшей степенью развития некоторых аспектов техносферы - именно поэтому Кирилл Еськов называет магию "высшей и последней стадией развития технологии". В рамках технической акции человек организует какую-то часть материального мира, чтобы она помогла ему добиться желаемого. Эта воплощенная в техносферу, организованная часть противостоит остальной Вселенной как "искусственное" - "естественному". Доля материального мира, вовлеченная в техносферу, и так постоянно растет. Но маг, управляющий случайностями, как бы расширяет техносферу до пределов, так что различие между естественным и искусственным исчезает. Человечество, которое бы в совершенстве овладело "управлением случайностями" и преобразовало окружающий мир с помощью этого чудесного навыка, внешне жило бы как бы среди дикой природы, но только эта природа "случайно" была бы весьма благоприятной к человеку, случайно, в порядке приятных сюрпризов исполняя его желания. Таким образом, сбылось бы лредсказание, данное Новалисом в романе "Ученики в Саисе": со временем "природа узнала более мягкие нравы", и "согласилась по доброй воле исполнять желания человека".
В порядке игры ума можно утверждать, что при взгляде на доисторические времена просматривается упущенная возможность такого предсказанного Новалисом магически-гармонического сосуществования с природой. Когда неандерталец разбивал камнем череп павиана или мыл батат в ручье, он находился на той стадии развития цивилизации, когда техника и "управление случайностями" еще почти что не отделились друг от друга, во всяком случае техника еще носила на себе черты такой магии. Камень (или тем более ручей) - часть данного человеку мира, он еще не обработан, не приспособлен специально для выполнения данной цели. Он просто случайно - "по счастливой случайности" - нашелся поблизости от цели, он был выбран из элементов мира как наиболее подходящий для данной цели в данных обстоятельствах, причем камень был лишь слегка, самую малость сдвинут и перенесен от того места, где обретался "по естественным причинам". Камень или ручей еще нельзя назвать техникой. Ни одно животное не могло бы использовать топор или тем более совладать с автомобилем. Между тем, ударить камнем по черепу могут очень многие животные и во всяком случае многие обезьяны. Могущество человеческого разума использовалось лишь для того, чтобы выбрать камень среди других "природных вещей", как наиболее подходящий для данной цели, а также для того, чтобы додуматься, что камень можно использовать. Развитие магии, если бы оно было возможно, должно было бы идти по пути расширения круга вещей, которых можно случайно и ситуативно использовать себе на пользу. Но человек предпочитает сосредотачивать внимание на том, что ему уже один раз послужило, он предпочитает не искать, не выбирать, а обрабатывать камень, превращать его в зубило - так возникает техника.
Стоит отметить, что осознание "управления случайностями" как магии, не связанной ни с какими средствами (в том числе демонами-служителями) либо использующей в качестве средства весь мир, произошло довольно поздно. Куприн, который не только открыл "управление случайностями" для русской литературы, но и дал наилучшее ее изображение, этой идеи еще не знал. У него перестройкой реальности под желания мага занимаются демонические силы. Демон Мефистофель, объясняя герою Куприна причины его таинственного дара, говорит, что "тысячи незримых существ служат вам, как преданные рабы". Таким образом, пока еще магия случайностей оказывается просто использованием очень могущественных и при этом невидимых инструментов. Однако к настоящему времени можно считать сформированной идеологию, в соответствии с которой причиной чуда является взаимодействие между магом и всей Вселенной в целом что внешне выглядит как полная беспричинность достигнутых успехов.
С точки зрения обычных представлений о детерминизме истинной причиной любого события являются все предшествующие события, т. е. предшествующее состояние Вселенной в целом. Однако для практических нужд наряду с этой общей причиной обычно принято выделять еще и некие частные причины. Например, полет теннисного мяча объясняется не только "предшествующим состоянием универсума", но и ударом ракетки. Особенность чуда, произведенного "магией случайности", заключается в том, что для него, как для результата действия мага, невозможно найти никакой частной причины, - а это означает, что в данном случае частная и общая причина совпадают, мир сам становится той ракеткой, которая наносит удар по мячу. На авторском сайте Александры Сашневой, специально посвященном ее роману "Тайные знаки", возможность управления случайностями обосновывается представлением о неком Вселенском ритме. По мнению Сашневой магический акт начинается с того, что сознание мага настраивается на "резонансную частоту мира", или "мировой ритм". После этого маг мысленно формирует образ желаемого им события - и далее его сознание входит в резонанс с миром, и "результат события сдвигается в ожидаемую наблюдателем, маловероятную статистическую точку". Кирилл Еськов также прибегает к понятию резонанса. Определяя магию как "способ воздействовать при помощи информационных объектов на объекты вещественные", Еськов тут же добавляет, что "благодаря возросшей (на порядок) информационной связности современного мира единичные магические акты создают глобальный резонанс"77).
Кто сильнее, слон или кит? К числу таких "детских" вопросов можно отнести и проблему, что сильнее - магия случайностей или техника? Хотя слон и кит в природе для боев не встречаются, некий серьезный дядя, отвечая на вопрос ребенка, может попытаться вполне серьезно подсчитать в киловаттах или лошадиных силах мощь двух млекопитающих. И точно так же, хотя мы не уверены, что "управление случайностями" существует, но порассуждать о сравнительных достоинствах магии и техники можно вполне серьезно.
Разумеется, на первый взгляд управление случайностями представляет собой искусство, гораздо более могущественное и эффективное, чем техника. Однако такое отношение к магии возможно только при условии, что мы безгранично доверяем Вселенной и считаем, что в ней таятся неизвестные нам, но крайне могущественные силы, способные сделать то, что не может сделать человек с его разумом и техникой.
Противоположным будет взгляд на Вселенную, как погрязшую в собственной косности и не могущую сделать того, что она не может. На это существенное ограничение обращает внимание историк фантастики Всеволод Ревич, когда комментирует "Звезду Соломона" Куприна: "И теперь исполняется любое желание молодого человека. Точнее, почти любое. Между прочим, очень существенное "почти". Все его попытки нарушить с помощью нечистой силы законы природы не приводят к успеху"78).
Чудеса и волшебство вводятся в фантастические романы не только для совершения действий, недоступных технике, но и для нарушения обычных природных закономерностей. Но сама природа свои законы нарушать не может. Маг, владеющий "управлением случайностями", использует целый мир, - но лишь тот мир, который ему дан, сырой мир, в котором ничего не исправлено и не улучшено. Между тем, техника возникла именно как изменение естественных свойств вещей, которые были признаны недостаточными для удовлетворения человеческих потребностей. Эффективность магии строится на том, что она имеет дело с огромным, чуть ли не бесконечным количеством вещей, среди которых может найтись и та, которая поможет достигнуть цели. Но ведь нужная вещь может и не найтись!
Техника имеет дело с ограниченным числом вещей, - но она специально "настраивает" их под узко поставленные цели. На одной чаше весов использование множества сырых и неприспособленных к делу вещей, на второй использование небольшого количества специально обработанных и улучшенных инструментов. На чьей стороне перевес - заранее сказать трудно. Трудно себе представить, чтобы даже самое могущественное управление случайностями смогло бы занести первобытного человека на Луну, причем живым - между тем, как известно, развитие техники позволило астронавтам ступить на поверхность спутника. Правда, сторонник магии мог бы на это возразить, что законы природы носят статистический характер, а это значит, что как раз управление случайностями может инспирировать любые чудеса, может даже камни заставить полететь вверх - и это будет пусть экстраординарное, но в конечном итоге физически возможное событие. И конечно, особенно эффективна "магия случайностей", когда ее используют внутри социума, т. е. когда в круг потенциальных средств обеспечения "счастливых случайностей" вовлекаются технические устройства и социальные обстоятельства. Власть мага, умеющего превращать в свои послушные орудия бульдозеры, ракеты, самолеты, президентов и миллиардеров, конечно, производит впечатление. Но его искусство не способствует приращению могущества человечества в целом, такая магия может служить только перераспределению сил и власти внутри человечества.
Глава 3
фантастика - свобода - желание
Почему фантастическое интересно?
Фантастика - и как литература, и как кино, и как элемент в повествованиях любого типа - популярна, она вызывает действительно массовый интерес. Фантастическое по самой своей природе обладает для людей притягательностью. Цветан Тодоров утверждал, что тяготение к чудесному есть "антропологический феномен", но оговаривался, что его анализ выходит за пределы возможностей литературоведческого исследования. Татьяна Чернышева, также не вдаваясь в объяснения, говорила, что "склонность к удивительному" эволюционирует в истории, постепенно превращаясь в потребность. И хотя Чернышева посвятила данной потребности отдельную статью79), ничего о психологических или антропологических корнях этой потребности из нее узнать невозможно.
Вопрос о том, зачем писатели используют фантастику в своем творчестве, на наш взгляд, достаточно удовлетворительно решен Еленой Ковтун80). По ее мнению, с помощью фантастического писателям удается достичь четырех эффектов:
- эффекта необычайности - активизирует читательское внимание;
- эффекта заострения и аккумуляции смысла - позволяет извлекать суть исследуемых феноменов;
- эффекта реализации абстракций - позволяет показывать сложные социальные, моральные или философские проблемы в зримом виде;
- эффекта ретроспекции - позволяет соотносить литературные сюжеты с вечными, архетипическими образами.
Однако данный анализ говорит об эффективности фантастики в решении специальных внутрилитературных задач, но не отвечает на вопрос о привлекательности фантастики для читателей. Иными словами, проблематичным и не проясненным оказывается первый из вышеперечисленных "эффектов". Нужно ответить на вопрос: почему необычайное активизирует читательское внимание? В чем специфическое "удовольствие от фантастического"?
Психолог Исаак Розет выводит притягательность фантастического из собственной концепции воображения. По мнению Розета, в основе механизма фантазии лежит сдвиг оценок: ценность одних реалий уменьшается, других увеличивается. Кода фантаст вводит в повествовании нечто, что противоречит нашему привычному опыту, он уменьшает оценку известных природных закономерностей, - а тем самым на их фоне увеличивается ("гипераксиоматизируется") оценка фантастического элемента Как пишет Розет, "фантастические ("небывалые", "неправдоподобные") образы и сюжеты отмечены печатью очарования, волшебности, что является, по-видимому, своеобразной формой повышенной оценки"81). Однако Розет ничего не говорит ни о мотивах, заставляющих сдвигать оценки именно в этом направлении, ни о специфике высокой оценки фантастического именно как фантастического.
Таким образом, необходимо понять, каковы же могут быть те естественные для человека потребности, удовлетворению которых помогает фантастика со специфической, только для нее доступной эффективностью.
П. М. Шуль предполагает, что чудесное привлекательно потому, что уму требуется отдохнуть и расслабиться после пользования логическим мышлением82). Такое мнение могло бы базироваться на гипотезе, в соответствии с которой в истории сознания абсурд древнее логики: базой нашего рационального мышления является способность к хаотическому ассоциированию образов - такой поток образов мы наблюдаем во сне. Очень многие антропологи, - например, Леви-Брюль и Б. Ф. Поршнев - считали, что первобытное мышление исходно было хаотичным и способным на производство самых парадоксальных ассоциативных цепочек. Рационализация мышления есть наложение ограничений и фильтров на этот поток образов, насильственный отказ от тех ассоциаций, которые представляются нелогичными или неуместными. В этом случае фантазирование можно рассматривать как временное и частичное освобождение исконного хаоса бессознательного от наложенных на него логических фильтров. Воображение оказывается как бы временным и канализированным восстановлением в правах первобытного, мифологического мышления. Фантазия позволяет любые сочетания идей и образов, в том числе и такие, которые здравый смысл считает невозможными. Как говорил Леви-Брюль, вытеснение из мышления мифического начала "требует от нас принуждения в отношении стремлений, которые, будучи предоставленными сами себе, ориентировали бы сознание в совсем другом направлении". Когда человеку удается, - например, в сказке - избавится от этого принуждения, то таким образом достигается "временное расторможение сознания"83). Правда, данная гипотеза также объясняет скорее удовольствие от сочинения фантастики, но не от ее чтения. Но и чтение предполагает определенную степень сотворчества. Часто можно услышать, что некоторые образы и темы (например, НЛО) являются привлекательными потому, что они "будят воображение". То есть пребывание в состоянии "разбуженного" (активно работающего) воображения уже само по себе является привлекательным и интересным. И это дает основание заключить, что тема "привлекательности фантастического" может быть понята только в контексте более общей проблемы, которую можно было бы назвать проблемой "удовольствия от воображения". Это тем более верно, что фантастическое, несомненно, относится к числу вещей, "будящих воображение", - в первую очередь потому, что фантастическое само по себе является образцом того, как с помощью воображения можно получить что-то новое и небывалое; работа, совершенная фантастом, может служить примером для воображения читателя. фантастические образы, которые могут появиться в душе читателя после чтения фантастики, возникают как бы по образцу прочитанного, воображение читателя идет в указанном фантастом направлении, - но уже дальше, чем прошел фантаст.
Таким образом, читатель с разбуженным фантастикой воображением может сам стать немного фантастом, т. е. творцом. И это значит, что воображение может приносить тот род удовольствия, который называется удовольствием от творчества (а оно, в свою очередь, родственно "удовольствию от хорошо сделанной работы"). Выяснение вопроса, почему творчество приносит удовольствие, выходит за пределы настоящей работы, но стоит заметить, что обычно такого рода эмоции связывают с человеческой потребностью в "самореализации", "самоактуализации", "самовыражении" и т. д. Удовольствие от творчества находится в родстве с фрейдовским "эросом", т. е. с таящейся в глубинах человеческого эгоизма потребности в экспансии (и социальном возвышении - как ее разновидности).