Страница:
с.81 Речь идет о повороте, который в исторической науке совершила {i}школа{/i} "{i}Анналов{/i}"{i},{/i} связанная в первую очередь с именами {i}Марка Блока, Люсъена Февра, Фернана Броде-ля, Жака Ле Гоффа{/i} и целого ряда других французских историков. Прежде всего, произошло радикальное изменение {i}предмета{/i} исторического исследования. Задача истории видится теперь не в рассказе о выдающихся событиях прошлого, как-то: войны, революции, политические убийства, смены династий, эпидемии и т.д., но во внимательном и детальном изучении самых разных сторон человеческой жизни и деятельности - того, как люди женятся и что едят, как обрабатывают землю и хоронят своих мертвецов, как обмениваются, торгуют и накапливают деньги. И все это - в свете происходящих изменений, зачастую столь незначительных и неприметных, что для их "засекания" приходится рассматривать
{i}349{/i}
очень большие промежутки времени, как правило - века. Отсюда и одно из основных понятий этого подхода: " {i}большая длительность{/i}" ("{i}longue duree{/i}"{i}).{/i} Отсюда же - и введение в оборот нового материала для изучения, о котором говорит дальше Фуко. с. 82 Отголосок полемики между Фуко и {i}Сартром{/i} после выхода {i}Слов и вещей.{/i} Основной пункт сартровской критики - "отказ от истории". "Что мы имеем в {i}Словах и вещах'.{/i} Вовсе не {i}"археологию'{/i} гуманитарных наук. Археолог - это кто-то, кто разыскивает {i}следы{/i} исчезнувшей цивилизации, чтобы попытаться ее {i}реконструировать{/i} [...]. Фуко же представляет нам своего рода {i}геологию,{/i} он показывает серию последовательных слоев, образующих нашу {i}почву.{/i} Каждый из этих слоев определяет условия возможности некоторого типа мысли, который доминировал в течение соответствующего периода. Но Фуко не говорит нам самого, быть может, интересного: ни того, каким образом каждая мысль конструируется исходя из этих условий, ни того, каким образом люди переходят от одной мысли к другой. Для этого он должен был бы ввести {i}праксиси,{/i} стало быть, - {i}историю,{/i} а это как раз и есть то, что он отвергает. Конечно же, перспектива у него историческая. Он различает эпохи, до и после. Но он заменяет кино волшебным фонарем, движение - чередой неподвижных состояний" ({i}Jean-Paul Sartre repond,{/i} 1966).
А вот ответ Фуко - в одном из его интервью - на этот упрек Сартра: "Ни один историк подобного упрека мне ни разу не сделал. Существует своего рода {i}миф истории{/i} для философов. Знаете ли, философы по большей части весьма невежественны во всех дисциплинах, кроме своей. Существует математика для философов, биология для философов, ну и точно так же - {i}история для философов.{/i} Для философов история - это своего рода огромная и обширная непрерывность, где перемешаны свобода индивидов и экономические или социальные детерминации. И как только дотрагиваются до какой-либо из этих великих тем - непрерывность, действительное отправление человеческой свободы, сочленение индивидуальной свободы с социальными детерминациями, как только дотрагиваются до одного из этих великих {i}мифов-{/i} тотчас же этими добропорядочными людьми поднимается крик о том, что вот, мол, посягают на неприкосно
{i}350{/i}
венность истории или убивают ее. На самом-то деле такие люди, как {i}Марк Блок{/i} и {i}Люсьен Февр,{/i} английские историки и другие, давно уже положили конец этому мифу истории. Они практикуют историю совершенно иным способом [...]. Что же касается {i}философского мифа,{/i} который имеют в виду, когда обвиняют меня в том, что я его убил, - то я в восторге, если я его действительно убил. Если что я и хотел бы убить - так именно это, а вовсе не историю вообще" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, рр.ббб-667). В этой полемике принял участие и {i}Жорж Кангилем,{/i} обычно предпочитавший держаться в стороне от шумных дискуссий. В журнале {i}Critique{/i} появилась его статья, которая считается одной из лучших работ о Фуко. По-отечески пожурив Сартра (хотя они были одного выпуска {i}Высшей нормальной школы){/i} за то, что тот потерял хладнокровие перед лицом неминуемого прихода кого-то другого на место "учителя" и, отказавшись когда-то от рутинной жизни преподавателя университета, теперь он сам повел себя как такой вот озлобленный преподаватель, - Кангилем переходит к сути дела: "Несмотря на то, что было сказано об этом большинством критиков Фуко, термин "археология" означает у него то, что он собственно и означает. Это {i}условие возможности иной истории -{/i} истории, в которой понятие {i}события{/i} сохраняется, но где события касаются уже не людей, но {i}понятий{/i}" ({i}G.Canguilhem,{/i} 1967). Тема "истории" была настолько важна для Фуко, что он намеревался посвятить ей - "проблемам исторического дискурса" - отдельную книгу, которая должна была называться: {i}Прошлое и настоящее. Другая археология гуманитарных наук.{/i} Проект этот, однако, осуществлен не был. с.91* Этот выпад против {i}структурализма-{/i} не первый на страницах этой книги, хотя, быть может, и наиболее резкий - может удивить тех, кто привык считать Фуко структуралистом. В отечественной литературе о Фуко такая точка зрения преобладает, во французской - встречается, но крайне редко, лишь при внешнем и поверхностном взгляде (в словарях, энциклопедиях и т.д.). Это, конечно же, недоразумение, пусть и возникшее не без участия самого Фуко. Одно время он действительно был в каком-то смысле близок к тем, кто относил себя - или кого относили - к структурному направлению в гуманитарных науках: он печатается в журнале {i}Tel Quel{/i} (где печатают, правда, не только структуралистов,
{i}351{/i}
но вообще - "авангард" литературы и литературной критики того времени), говорит как будто бы от их имени, неоднократно предпринимает попытки концептуально осмыслить структурализм как практику и как метод. В ряде интервью 1966-1967 годов (в связи с выходом в свет {i}Слов и вещей){/i} Фуко не возражает против такого рода идентификации, каким-то образом узнает себя в ней. Действительно, еще после появления {i}Истории безумия,{/i} отвечая на вопрос журналиста о том, кто повлиял на него в первую очередь, он называет {i}Бланшо, Руссе-ля{/i} и {i}Лакана,{/i} а затем добавляет: "Но также, и главным образом,- {i}Дюмезиль{/i}"{i};{/i} видя же удивление собеседника ("Каким образом историк религий мог оказаться вдохновителем работы по истории безумия?"), Фуко поясняет:
"Благодаря своей {i}идее структуры.{/i} Как и Дюмезиль по отношению к {i}мифам, я{/i} попытался обнаружить {i}структурированные нормы опыта,{/i} схему которых - с некоторыми модификациями - можно было бы встретить на различных уровнях" {i}[Dits et ecrits,{/i} t.I, p.168). Не только в этих словах, но и в работах Фуко того времени при желании нетрудно усмотреть близость структурному подходу- для этого, правда, нужно предварительно выделить его основные черты и описать их в общем виде. Именно эту двойную работу и проделал {i}Жиль Дел+-з{/i} в известной статье 1967 года, которая так и называется "По чему распознают структурализм?" ({i}G.Deleuze,{/i} 1979). И однако ни то, ни другое нельзя признать достаточным основанием для записывание Фуко в "структуралисты"; равно как и глубокое понимание им работ {i}Фрейда{/i} и их использование в лекциях по психологии или большая симпатия к делу {i}Лакана{/i} и своего рода пропагандирование его не позволяют зачислить Фуко в "психоаналитики", а использование им концептуального аппарата и метода, связанных с работами {i}Маркса,{/i} не означает, что он был "марксистом".
Тут нужно не упускать из виду две вещи. Во-первых, сильный накал страстей - и политических в том числе - во Франции в 60-е годы вокруг структурализма вообще и вокруг отношения Фуко к структурализму, в частности. В 1967 году, когда в Фуко видят "жреца структурализма", он скромно отвечает, что он - лишь "певчий в хоре" и что служба началась задолго до него. И в текстах и в интервью этого времени Фуко посвящает структурализму
{i}352{/i}
пространные анализы. Он различает структурализм как {i}метод,{/i} с успехом используемый в {i}частных{/i} областях: в лингвистике, в истории религий, в этнологии и т.д.,- и "{i}общий структурализм{/i}"{i},{/i} имеющий дело с тем, "что есть наша культура, наш сегодняшний мир, с совокупностью практических или теоретических отношений, которые определяют нашу современность. Именно здесь структурализм получает значение {i}философской деятельности-{/i} если принять, что роль философии состоит в том, чтобы {i}диагносцировать{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.581; см. также лекцию, прочитанную в Тунисе в 1967 году. "Structuralisme et l' analyse litteraire").
А уже в 1968 году одного упоминания при нем о структурализме или о его к нему причастности было достаточно для того, чтобы вызвать у Фуко в лучшем случае сарказм и насмешки (скажем, Фуко загадывал собеседнику "загадку": "Какая разница между Бернардом Шоу и Чарли Чаплиным? Никакой, поскольку они оба носят бороду - за исключением, конечно же, Чаплина!", -{i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.788), а чаще всего - ярость. Вот только один из многочисленных примеров. На вопрос журналиста, как он на данный момент мог бы определить структурализм, Фуко отвечает: "Если спросить тех, кого включают в рубрику "структуралисты" - {i}Леви-Стросса{/i} или {i}Лакана, Алътюс-сера{/i} или {i}лингвистов, -{/i} они бы ответили вам, что у них друг с другом нет ничего общего или мало чего общего. Структурализм - это категория, которая существует {i}для других,{/i} для тех, кто не имеет к нему отношения. Только {i}извне{/i} можно сказать, что такой-то, такой-то и такой-то - структуралисты. Это у {i}Сартра{/i} нужно спрашивать, кто такие структуралисты, поскольку он считает, что структуралисты представляют собой сплоченную группу (Леви-Стросс, Альтюссер, Дюмезиль, Лакан и я), группу, которая образует своего рода единство; но как раз этого вот единства заметьте себе это хорошенько, - его-то мы как раз и не обнаруживаем" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.665). Фуко настаивает, стало быть, не только на том, что он {i}никогда не был{/i} структуралистом ("Я никогда не был фрейдистом, никогда не был марксистом и я никогда не был структуралистом", скажет он в беседе 1982 года "Структурализм и постструктурализм" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, Р.435), но также и на том, что никогда не было и самого "структурализма"! Было нечто, что называли этим
{i}353{/i}
словом (в заключительной части {i}Археологии знания{/i} Фуко подчеркивает, что всей этой книгой он пытается "снять с себя ярлык "структурализма" - или того, что под этим словом имеют обыкновение понимать", - {i}L'Archeologie du savoir,{/i} р.259). И были отдельные люди, которые в различных областях выполняли конкретные анализы, исследования. Не отрицая того, что в работах этих исследователей, как и в его собственных, действительно было что-то "не чуждое методам структурного анализа" (но только Леви-Стросс, считает он, практиковал собственно структурный {i}метод),{/i} Фуко не устает повторять, что если у этих исследователей и было что-то общее, то только не "метод". Этим "общим" был у них "общий враг": {i}классическая рефлексивная философия{/i} и {i}философия субъекта.{/i} В беседе 1978 года с {i}Тромбадори{/i} (наряду с уже цитировавшимся "Структурализмом и постструктурализмом" она имеет исключительное значение для понимания не только философского пути Фуко, но и общей атмосферы интеллектуальных и духовных исканий во Франции после второй мировой войны), в ходе которой, в силу ее временной дистанции, ряд мыслей был высказан Фуко с гораздо большей ясностью и определенностью, чем, скажем, в {i}Археологии знания,{/i} Фуко говорит, что для тех, кого объединяли под именем "структуралистов", наиболее острой и настоятельной проблемой было "каким-то иным образом поставить вопрос о {i}субъекте,{/i} иначе говоря преодолеть некий фундаментальный постулат, от которого французская философия, начиная с {i}Декарта,{/i} никогда не отступала и который феноменологией был только усилен" ({i}Dits et eс-rits,{/i} t.IV, p.52). Вся современная философия, будь то {i}марксизм с{/i} его навязчивой идеей {i}отчуждения,{/i} имевший во Франции сильную феноменологическую окраску, или же {i}феноменологический экзистенциализм,{/i} центрированный на {i}проживаемом опыте,{/i} так же, как и современная {i}психология{/i} с ее принципом {i}соразмерности опыта - человеку, -{/i} все это было только разными "формами рефлексии и анализа", которые вдохновлялись "философией субъекта" и ориентировались на "теорию субъекта". И в этом отношении традиция, идущая от {i}Соссюра{/i} к {i}Леви-Строссу,{/i} стала стратегической "точкой опоры для того, чтобы {i}поставить под вопрос{/i} теорию субъекта, но эту постановку под вопрос ни в коем случае не сле
{i}354{/i}
дует отождествлять со структурализмом" ({i}ibid.).{/i} Про себя Фуко говорит, что эту проблематизацию теории субъекта он нашел у {i}Ницше, Батая{/i} или {i}Бланшо,{/i} т.е. у тех, кто был максимально далек от структурализма, а также у {i}Башляра{/i} и {i}Кангилема-{/i} в истории науки. Такой же точкой "прорыва", возможностью выйти за пределы философии субъекта был, для очень многих, и психоанализ. "Покончить с основополагающим актом субъекта", или, как его еще называет Фуко, с "конституирующим субъектом", "субъектом-дарителем смысла", - вот что было главным для Фуко и что определяло его интерес к тем исследованиям и практикам, которые обычно собирают под именем "структурализм". Подобного рода выпады против "привилегий основополагающего субъекта" находим мы не только в "Структурализме и постструктурализме", но и в {i}Порядке дискурса{/i} и в "Что такое автор?".
В этом контексте станут понятны - в их интонации, в их интенции слова, сказанные Фуко в интервью 1966 года, т.е. еще изнутри, так сказать, "структуралистского" периода. В силу важности того, что говорит здесь Фуко, позволим себе привести несколько выдержек из этого интервью. "Мы ощущали поколение Сартра как, несомненно, мужественное и благородное, со страстью к жизни, к политике, к существованию... Но что касается нас, мы открыли для себя нечто другое, другую страсть: страсть к понятию и к тому, что я назвал бы "система"". На вопрос собеседника: "В чем состоял интерес Сартра как философа?" Фуко отвечает: "...столкнувшись с таким историческим миром, который буржуазная традиция, себя в нем не узнававшая, склонна была рассматривать как абсурдный, Сартр хотел показать, напротив, что всюду имеется {i}смысл{/i}"{i}.{/i} На вопрос же о том, когда Фуко перестал "верить в смысл", - он отвечает: "Точка разрыва - это тот момент, когда {i}Леви-Стросс{/i} для обществ, а {i}Лакан -{/i}для бессознательного показали нам, что "смысл", возможно, есть лишь своего рода {i}поверхностный аффект,{/i} отсвет, пена, а то, что глубинным образом пронизывает нас, что есть до нас и что нас поддерживает во времени и в пространстве, - это {i}система{/i}"{i}.{/i} И дальше: "Значение Лакана как раз в том, что он показал, как через дискурс больного и через симптомы его невроза говорят именно {i}структуры,{/i} сама система языка - а не субъект... Как ес
355
ли бы до любого человеческого существования уже имелось некое знание, некая система, которую мы переоткрываем...". И на вполне естественный вопрос: "Но кто же тогда продуцирует эту систему?" Фуко отвечает: "Что это за такая анонимная система без субъекта, хотите Вы спросить, что именно мыслит? {i}"Я"-{/i} взорвано; взгляните на современную литературу происходит открытие некоего {i}имеется".{/i} [...] В некотором роде здесь происходит возврат к точке зрения XVII века, с одним различием: не человека ставить на место Бога, но анонимную мысль, знание без субъекта, теоретическое без идентифицируемой субъективности {i}[identite]...{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, pp. 514-515).
За шумным конфликтом в связи со структурализмом Фуко, стало быть, видит прежде всего попытку поставить такие теоретические проблемы и нащупать такие формы анализа, которые, будучи рациональными, не апеллировали бы при этом к идее субъекта. Именно поэтому его не устраивали формы рациональности, стоящие за марксизмом или за феноменологией, и именно в этом контексте Фуко не устает подчеркивать роль {i}Леви-Стросса,{/i} давшего "своего рода {i}рациональную точку опоры{/i} для этой постановки под вопрос [...] теории субъекта" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.52).
с. 91 ** О том месте, которое {i}Жорж Катилем{/i} и его работы по истории наук о жизни занимали во французской философии послевоенных десятилетий, см. "Жизнь: опыт и наука" ({i}Вопросы философии,{/i} 1993, 5, сс.43-53) - перевод статьи Фуко "La vie: Г experience et la science" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.763-776), впервые опубликованной на французском языке в 1985 году.
с. 94 Ср. в уже цитировавшейся небольшой статье Фуко о {i}Жане Ипполите-.{/i} "Гегель обозначал для него тот момент, когда философский дискурс поставил перед самим собой, и внутри себя самого, проблему своего {i}мчала{/i} и своего {i}конца,{/i} момент, когда философская мысль берет на себя тяжкий неисчерпаемый труд, труд высказать все поле {i}не-философии{/i} в целом, а также берется возвестить, совершенно самодержавно, о собственном конце. [...] Философия, которая, начиная по крайней мере с {i}Декарта,{/i} была неустранимым образом связана с не-философией, стала вместе с Гегелем не только {i}сознанием{/i} этой связи, но и действительным {i}дискурсом{/i} этой связи: серьезное задействование игры философии и не-философии. Тогда как дру
{i}356{/i}
гие видели в гегелевской мысли замыкание философии на саму себя и момент, когда она переходит к рассказыванию своей собственной истории, Ипполит признал в ней такой момент, когда она {i}пересекает{/i} свои собственные пределы, чтобы стать {i}философией не-философии{/i} или, быть может, {i}не-философией самой же философии{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, рр.783-784).
Комментарий к "Воля к знанию"
История сексуальности, том 1
Первый том {i}Истории сексуальности{/i} вышел в свет в декабре 1976 года, когда еще не успели стихнуть шум и споры вокруг предыдущей книги Фуко - {i}Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы{/i} (1975). Эти две книги близки не только по времени своего выхода в свет. Они маркируют очередной "разрыв" в творчестве Фуко и, в этом смысле, - появление Фуко "нового", того, о котором так лаконично и точно сказал названием одной из глав своей книги {i}Дидье Эрибон:{/i} "Борец и преподаватель Коллеж де Франс...". Если в предыдущих книгах анализ Фуко фокусировался на "сказанных вещах", на дискурсе как отдельной и автономной реальности, как особой практике, то теперь дискурс рассматривается как востребуемый и получающий свое место внутри той или иной практики (судебной, медицинской, педагогической и т.д.), отличной от самого дискурса. Этот сдвиг, происшедший {i}между Археологией знания{/i} и {i}Надзирать и наказывать,{/i} отмечает {i}Жиль Дел+-з{/i} в статье с характерным названием: "Писатель? Нет, новый картограф" ("Ecrivain поп: un nouveau cartographe");
об этом же в дискуссии после одной из своих лекций в Токийском университете в 1978 году говорит и сам Фуко. Отвечая на реплику одного из слушателей, заметившего, что объектом анализа у Фуко становится теперь не только в какой-то момент истории сказанное, но также и то, что в этот момент было сделано, Фуко подчеркивает, что
357
он начинал как историк наук и что одним из первых вопросов, вставших перед ним, был вопрос о том, может ли существовать такая история науки, которая рассматривала бы "возникновение, развитие и организацию науки не столько исходя из ее внутренних рациональных структур, сколько отправляясь от внешних элементов, послуживших ей опорой" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.583). Так, в {i}Истории безумия{/i} наряду с "внутренним анализом научных дискурсов" - анализом того, как развивалась психиатрия, какие она затрагивала темы и какие изучала объекты, какими понятиями пользовалась и т.д., - есть и анализ внешних условий: "...я попытался, - говорит Фуко, ухватить историческую почву, на которой все это произошло, а именно: практики заточения, изменение социальных и экономических условий в XVII веке. [...] Анализ же в {i}Словах и вещах -{/i} это по преимуществу анализ сказанных вещей, правил образования сказанных вещей". Анализ внешних условий существования, функционирования и развития дискурсов оказался при этом как бы за скобками. Это отмечали критики Фуко. "Но я и сам это осознавал, говорит он, - просто объяснения, которые в то время предлагались, к которым меня склоняли (и упрекали меня, если я их не использовал), - эти объяснения меня не удовлетворяли". Не "производственные отношения" или "идеологию господствующего класса", но "отношения власти внутри общества" предлагает теперь Фуко рассматривать в качестве "точки внешнего укоренения организации и развития знания" ({i}ibid.).{/i}
Так в горизонте мысли Фуко кристаллизуется новая тема - тема {i}власти.{/i} Она звучит уже в {i}Порядке дискурса.{/i} И это не умозрительный поиск нового объяснительного принципа, но именование и экспликация нового периода в жизни Фуко, периода, который, по его собственным словам, открылся "потрясением 1968 года". Фуко заведует в это время кафедрой философии в Тунисском университете и становится очевидцем сильных студенческих волнений, которые в Тунисе начались раньше, чем во Франции и вообще в Европе, и которые завершились арестами, процессами и суровыми приговорами. Фуко, пользуясь
{i}358{/i}
своим положением, оказывает студентам прямую помощь (материальную, организационную) и становится в конечном счете persona {i}поп grata{/i} в этой стране. Эти события, эти молодые люди, которые "действительно рисковали своей свободой", произвели на Фуко сильное впечатление:
для меня это было настоящим опытом политики", - скажет он впоследствии ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.78). С этого момента Фуко - в центре всего, что происходит в политической и социальной жизни, он - всюду, где происходят столкновения с властью и силами порядка, причем не только в самой Франции. Даже простое перечисление того что было им сделано и организовано, в чем он принял непосредственное участие, заняло бы не одну страницу. Так, осенью 1968 года, после "майской революции" и в ответ на нее, был создан новый экспериментальный - университет в Венсене. Фуко принимает предложение возглавить кафедру философии, которую он же и должен был сформировать. Одновременно Фуко создает первую во Франции кафедру психоанализа, куда он приглашает в основном психоаналитиков лакановского направления. И при первом же столкновении студентов, которые хотели на деле испытать границы предоставленной им автономии, с полицией Фуко оказывает последней физическое сопротивление и вместе с большой группой студентов проводит ночь в полицейском участке (что в дальнейшем с ним случится еще не раз).
В 1975 году Фуко принимает участие в весьма смелой акции протеста против смертного приговора одиннадцати испанцам, которые боролись с режимом Франко. Текст петиции был подписан виднейшими представителями французской интеллигенции (среди которых были {i}Сартр, Арагон{/i} и многие другие), опубликован в прессе, но, кроме того, зачитан в самом Мадриде во время пресс-конференции, устроенной специально для этого десантировавшейся туда группой из семи человек, в числе которых - Фуко, {i}Ив Монтан{/i} и {i}Жан Даньель,{/i} редактор {i}Nouvel Observateur.{/i} Пресс-конференцию разгоняют, десант выдворяют из Испании, приговор приводится в исполнение. У акции этой были, однако, очевидные последствия. Во-первых, по
{i}359{/i}
всей Европе прокатилась волна демонстраций в поддержку испанской оппозиции; во-вторых, резко изменилась официальная позиция Франции. {i}Жискар д'Эстен{/i} согласился с предложением Голландии: девяти европейским странам обратиться к Франко с просьбой об отмене приговора, против чего прежде Франция возражала.
И так далее, и тому подобное: по приглашению комиссии по реформе Уголовного кодекса Фуко представляет свою точку зрения по поводу тех статей кодекса, которые касаются сексуальности; участвует в демонстрации в поддержку {i}Параджанова,{/i} организует акцию протеста против приема Жискар д'Эстеном в 1977 году Леонида Брежнева: в день приема в одном из парижских театров французская интеллектуальная элита встретилась с советскими диссидентами, оказавшимися к тому времени на Западе; в 1981-1982 годах работает в комитете поддержки польской "Солидарности" и даже отправляется в Польшу в качестве сопровождающего (а по совместительству-и шофера грузовика) гуманитарного груза, среди которого было спрятано... нелегально провозимое оборудование для типографии.
Но, пожалуй, главным "детищем" Фуко этого периода является "Группа информации о тюрьмах", образованная по его инициативе в начале 1971 -го и самораспустившаяся в декабре 1972 года. Поводом к ее образованию послужила голодовка, объявленная заключенными-маоистами и членами других групп ультралевых с требованием придания им статуса политических заключенных и улучшения условий содержания в тюрьмах. Характерно, что юридический адрес {i}Группы -{/i} это домашний адрес Фуко. {i}Группа{/i} ставила перед собой задачу собрать и сделать достоянием гласности информацию о положении заключенных в тюрьмах, равно как и обеспечить доступ информации в тюрьмы. Последнее было достигнуто довольно быстро: уже через несколько месяцев работы {i}Группы{/i} в тюрьмы было допущено радио и стали поступать ежедневные газеты. Для сбора же информации по всей Франции в тюрьмах тайно распространяются вопросники; опрашиваются также родственники заключенных и
{i}360{/i}
бывшие заключенные; полученные таким образом сведения публикуются в издававшихся {i}Группой{/i} брошюрах.
Деятельность {i}Группы{/i} была столь успешной, что по ее образцу создаются другие объединения подобного рода: "Группа информации о здравоохранении", "Группа ин-формации о психиатрических больницах", "Группа информации и поддержки рабочих-иммигрантов". Деятельность же {i}Группы{/i} Фуко прекратилась в конце 1972 года, когда была создана первая во Франции организация заключенных ("Инициативный комитет"), начавшая издавать свой собственный печатный орган. В определенном смысле исходная задача {i}Группы{/i} была тем самым решена, и Фуко отходит в сторону.
Жиль Дел+-з - сам активный член {i}Группы-{/i} отмечает в одном интервью, что, несмотря на разочарование и горечь, испытанные Фуко в связи с конфликтом между {i}Группой{/i} и {i}Инициативным комитетом{/i} заключенных (этот конфликт и стал одним из поводов к самороспуску {i}Группы),{/i} опыт работы в ней был для Фуко чрезвычайно важным. Этот опыт стал для него катализатором и пробным камнем нового понимания ангажированности интеллектуалов. В центр ставится действие, исходящее не из общих принципов и вечных ценностей, а из анализа и "диагностики" (термин Фуко) ситуации, действие конкретное и нацеленное на борьбу с "недопустимым". "Недопустимо!" - было своего рода девизом всей деятельности {i}Группы.{/i} "Я вижу недопустимое" - характерное название небольшого интервью 1971 года, где Фуко отвечает на вопросы о задачах и формах деятельности {i}Группы.{/i} В качестве важнейшего результата этого опыта Дел+-з отмечает появление "нового типа высказываний о тюрьме [...], формулирование которых прежде было невозможно" (J. Deleuze, "Foucault and the Prison"; цит. по: {i}Eribon,{/i} p.248).
{i}349{/i}
очень большие промежутки времени, как правило - века. Отсюда и одно из основных понятий этого подхода: " {i}большая длительность{/i}" ("{i}longue duree{/i}"{i}).{/i} Отсюда же - и введение в оборот нового материала для изучения, о котором говорит дальше Фуко. с. 82 Отголосок полемики между Фуко и {i}Сартром{/i} после выхода {i}Слов и вещей.{/i} Основной пункт сартровской критики - "отказ от истории". "Что мы имеем в {i}Словах и вещах'.{/i} Вовсе не {i}"археологию'{/i} гуманитарных наук. Археолог - это кто-то, кто разыскивает {i}следы{/i} исчезнувшей цивилизации, чтобы попытаться ее {i}реконструировать{/i} [...]. Фуко же представляет нам своего рода {i}геологию,{/i} он показывает серию последовательных слоев, образующих нашу {i}почву.{/i} Каждый из этих слоев определяет условия возможности некоторого типа мысли, который доминировал в течение соответствующего периода. Но Фуко не говорит нам самого, быть может, интересного: ни того, каким образом каждая мысль конструируется исходя из этих условий, ни того, каким образом люди переходят от одной мысли к другой. Для этого он должен был бы ввести {i}праксиси,{/i} стало быть, - {i}историю,{/i} а это как раз и есть то, что он отвергает. Конечно же, перспектива у него историческая. Он различает эпохи, до и после. Но он заменяет кино волшебным фонарем, движение - чередой неподвижных состояний" ({i}Jean-Paul Sartre repond,{/i} 1966).
А вот ответ Фуко - в одном из его интервью - на этот упрек Сартра: "Ни один историк подобного упрека мне ни разу не сделал. Существует своего рода {i}миф истории{/i} для философов. Знаете ли, философы по большей части весьма невежественны во всех дисциплинах, кроме своей. Существует математика для философов, биология для философов, ну и точно так же - {i}история для философов.{/i} Для философов история - это своего рода огромная и обширная непрерывность, где перемешаны свобода индивидов и экономические или социальные детерминации. И как только дотрагиваются до какой-либо из этих великих тем - непрерывность, действительное отправление человеческой свободы, сочленение индивидуальной свободы с социальными детерминациями, как только дотрагиваются до одного из этих великих {i}мифов-{/i} тотчас же этими добропорядочными людьми поднимается крик о том, что вот, мол, посягают на неприкосно
{i}350{/i}
венность истории или убивают ее. На самом-то деле такие люди, как {i}Марк Блок{/i} и {i}Люсьен Февр,{/i} английские историки и другие, давно уже положили конец этому мифу истории. Они практикуют историю совершенно иным способом [...]. Что же касается {i}философского мифа,{/i} который имеют в виду, когда обвиняют меня в том, что я его убил, - то я в восторге, если я его действительно убил. Если что я и хотел бы убить - так именно это, а вовсе не историю вообще" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, рр.ббб-667). В этой полемике принял участие и {i}Жорж Кангилем,{/i} обычно предпочитавший держаться в стороне от шумных дискуссий. В журнале {i}Critique{/i} появилась его статья, которая считается одной из лучших работ о Фуко. По-отечески пожурив Сартра (хотя они были одного выпуска {i}Высшей нормальной школы){/i} за то, что тот потерял хладнокровие перед лицом неминуемого прихода кого-то другого на место "учителя" и, отказавшись когда-то от рутинной жизни преподавателя университета, теперь он сам повел себя как такой вот озлобленный преподаватель, - Кангилем переходит к сути дела: "Несмотря на то, что было сказано об этом большинством критиков Фуко, термин "археология" означает у него то, что он собственно и означает. Это {i}условие возможности иной истории -{/i} истории, в которой понятие {i}события{/i} сохраняется, но где события касаются уже не людей, но {i}понятий{/i}" ({i}G.Canguilhem,{/i} 1967). Тема "истории" была настолько важна для Фуко, что он намеревался посвятить ей - "проблемам исторического дискурса" - отдельную книгу, которая должна была называться: {i}Прошлое и настоящее. Другая археология гуманитарных наук.{/i} Проект этот, однако, осуществлен не был. с.91* Этот выпад против {i}структурализма-{/i} не первый на страницах этой книги, хотя, быть может, и наиболее резкий - может удивить тех, кто привык считать Фуко структуралистом. В отечественной литературе о Фуко такая точка зрения преобладает, во французской - встречается, но крайне редко, лишь при внешнем и поверхностном взгляде (в словарях, энциклопедиях и т.д.). Это, конечно же, недоразумение, пусть и возникшее не без участия самого Фуко. Одно время он действительно был в каком-то смысле близок к тем, кто относил себя - или кого относили - к структурному направлению в гуманитарных науках: он печатается в журнале {i}Tel Quel{/i} (где печатают, правда, не только структуралистов,
{i}351{/i}
но вообще - "авангард" литературы и литературной критики того времени), говорит как будто бы от их имени, неоднократно предпринимает попытки концептуально осмыслить структурализм как практику и как метод. В ряде интервью 1966-1967 годов (в связи с выходом в свет {i}Слов и вещей){/i} Фуко не возражает против такого рода идентификации, каким-то образом узнает себя в ней. Действительно, еще после появления {i}Истории безумия,{/i} отвечая на вопрос журналиста о том, кто повлиял на него в первую очередь, он называет {i}Бланшо, Руссе-ля{/i} и {i}Лакана,{/i} а затем добавляет: "Но также, и главным образом,- {i}Дюмезиль{/i}"{i};{/i} видя же удивление собеседника ("Каким образом историк религий мог оказаться вдохновителем работы по истории безумия?"), Фуко поясняет:
"Благодаря своей {i}идее структуры.{/i} Как и Дюмезиль по отношению к {i}мифам, я{/i} попытался обнаружить {i}структурированные нормы опыта,{/i} схему которых - с некоторыми модификациями - можно было бы встретить на различных уровнях" {i}[Dits et ecrits,{/i} t.I, p.168). Не только в этих словах, но и в работах Фуко того времени при желании нетрудно усмотреть близость структурному подходу- для этого, правда, нужно предварительно выделить его основные черты и описать их в общем виде. Именно эту двойную работу и проделал {i}Жиль Дел+-з{/i} в известной статье 1967 года, которая так и называется "По чему распознают структурализм?" ({i}G.Deleuze,{/i} 1979). И однако ни то, ни другое нельзя признать достаточным основанием для записывание Фуко в "структуралисты"; равно как и глубокое понимание им работ {i}Фрейда{/i} и их использование в лекциях по психологии или большая симпатия к делу {i}Лакана{/i} и своего рода пропагандирование его не позволяют зачислить Фуко в "психоаналитики", а использование им концептуального аппарата и метода, связанных с работами {i}Маркса,{/i} не означает, что он был "марксистом".
Тут нужно не упускать из виду две вещи. Во-первых, сильный накал страстей - и политических в том числе - во Франции в 60-е годы вокруг структурализма вообще и вокруг отношения Фуко к структурализму, в частности. В 1967 году, когда в Фуко видят "жреца структурализма", он скромно отвечает, что он - лишь "певчий в хоре" и что служба началась задолго до него. И в текстах и в интервью этого времени Фуко посвящает структурализму
{i}352{/i}
пространные анализы. Он различает структурализм как {i}метод,{/i} с успехом используемый в {i}частных{/i} областях: в лингвистике, в истории религий, в этнологии и т.д.,- и "{i}общий структурализм{/i}"{i},{/i} имеющий дело с тем, "что есть наша культура, наш сегодняшний мир, с совокупностью практических или теоретических отношений, которые определяют нашу современность. Именно здесь структурализм получает значение {i}философской деятельности-{/i} если принять, что роль философии состоит в том, чтобы {i}диагносцировать{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.581; см. также лекцию, прочитанную в Тунисе в 1967 году. "Structuralisme et l' analyse litteraire").
А уже в 1968 году одного упоминания при нем о структурализме или о его к нему причастности было достаточно для того, чтобы вызвать у Фуко в лучшем случае сарказм и насмешки (скажем, Фуко загадывал собеседнику "загадку": "Какая разница между Бернардом Шоу и Чарли Чаплиным? Никакой, поскольку они оба носят бороду - за исключением, конечно же, Чаплина!", -{i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.788), а чаще всего - ярость. Вот только один из многочисленных примеров. На вопрос журналиста, как он на данный момент мог бы определить структурализм, Фуко отвечает: "Если спросить тех, кого включают в рубрику "структуралисты" - {i}Леви-Стросса{/i} или {i}Лакана, Алътюс-сера{/i} или {i}лингвистов, -{/i} они бы ответили вам, что у них друг с другом нет ничего общего или мало чего общего. Структурализм - это категория, которая существует {i}для других,{/i} для тех, кто не имеет к нему отношения. Только {i}извне{/i} можно сказать, что такой-то, такой-то и такой-то - структуралисты. Это у {i}Сартра{/i} нужно спрашивать, кто такие структуралисты, поскольку он считает, что структуралисты представляют собой сплоченную группу (Леви-Стросс, Альтюссер, Дюмезиль, Лакан и я), группу, которая образует своего рода единство; но как раз этого вот единства заметьте себе это хорошенько, - его-то мы как раз и не обнаруживаем" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, р.665). Фуко настаивает, стало быть, не только на том, что он {i}никогда не был{/i} структуралистом ("Я никогда не был фрейдистом, никогда не был марксистом и я никогда не был структуралистом", скажет он в беседе 1982 года "Структурализм и постструктурализм" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, Р.435), но также и на том, что никогда не было и самого "структурализма"! Было нечто, что называли этим
{i}353{/i}
словом (в заключительной части {i}Археологии знания{/i} Фуко подчеркивает, что всей этой книгой он пытается "снять с себя ярлык "структурализма" - или того, что под этим словом имеют обыкновение понимать", - {i}L'Archeologie du savoir,{/i} р.259). И были отдельные люди, которые в различных областях выполняли конкретные анализы, исследования. Не отрицая того, что в работах этих исследователей, как и в его собственных, действительно было что-то "не чуждое методам структурного анализа" (но только Леви-Стросс, считает он, практиковал собственно структурный {i}метод),{/i} Фуко не устает повторять, что если у этих исследователей и было что-то общее, то только не "метод". Этим "общим" был у них "общий враг": {i}классическая рефлексивная философия{/i} и {i}философия субъекта.{/i} В беседе 1978 года с {i}Тромбадори{/i} (наряду с уже цитировавшимся "Структурализмом и постструктурализмом" она имеет исключительное значение для понимания не только философского пути Фуко, но и общей атмосферы интеллектуальных и духовных исканий во Франции после второй мировой войны), в ходе которой, в силу ее временной дистанции, ряд мыслей был высказан Фуко с гораздо большей ясностью и определенностью, чем, скажем, в {i}Археологии знания,{/i} Фуко говорит, что для тех, кого объединяли под именем "структуралистов", наиболее острой и настоятельной проблемой было "каким-то иным образом поставить вопрос о {i}субъекте,{/i} иначе говоря преодолеть некий фундаментальный постулат, от которого французская философия, начиная с {i}Декарта,{/i} никогда не отступала и который феноменологией был только усилен" ({i}Dits et eс-rits,{/i} t.IV, p.52). Вся современная философия, будь то {i}марксизм с{/i} его навязчивой идеей {i}отчуждения,{/i} имевший во Франции сильную феноменологическую окраску, или же {i}феноменологический экзистенциализм,{/i} центрированный на {i}проживаемом опыте,{/i} так же, как и современная {i}психология{/i} с ее принципом {i}соразмерности опыта - человеку, -{/i} все это было только разными "формами рефлексии и анализа", которые вдохновлялись "философией субъекта" и ориентировались на "теорию субъекта". И в этом отношении традиция, идущая от {i}Соссюра{/i} к {i}Леви-Строссу,{/i} стала стратегической "точкой опоры для того, чтобы {i}поставить под вопрос{/i} теорию субъекта, но эту постановку под вопрос ни в коем случае не сле
{i}354{/i}
дует отождествлять со структурализмом" ({i}ibid.).{/i} Про себя Фуко говорит, что эту проблематизацию теории субъекта он нашел у {i}Ницше, Батая{/i} или {i}Бланшо,{/i} т.е. у тех, кто был максимально далек от структурализма, а также у {i}Башляра{/i} и {i}Кангилема-{/i} в истории науки. Такой же точкой "прорыва", возможностью выйти за пределы философии субъекта был, для очень многих, и психоанализ. "Покончить с основополагающим актом субъекта", или, как его еще называет Фуко, с "конституирующим субъектом", "субъектом-дарителем смысла", - вот что было главным для Фуко и что определяло его интерес к тем исследованиям и практикам, которые обычно собирают под именем "структурализм". Подобного рода выпады против "привилегий основополагающего субъекта" находим мы не только в "Структурализме и постструктурализме", но и в {i}Порядке дискурса{/i} и в "Что такое автор?".
В этом контексте станут понятны - в их интонации, в их интенции слова, сказанные Фуко в интервью 1966 года, т.е. еще изнутри, так сказать, "структуралистского" периода. В силу важности того, что говорит здесь Фуко, позволим себе привести несколько выдержек из этого интервью. "Мы ощущали поколение Сартра как, несомненно, мужественное и благородное, со страстью к жизни, к политике, к существованию... Но что касается нас, мы открыли для себя нечто другое, другую страсть: страсть к понятию и к тому, что я назвал бы "система"". На вопрос собеседника: "В чем состоял интерес Сартра как философа?" Фуко отвечает: "...столкнувшись с таким историческим миром, который буржуазная традиция, себя в нем не узнававшая, склонна была рассматривать как абсурдный, Сартр хотел показать, напротив, что всюду имеется {i}смысл{/i}"{i}.{/i} На вопрос же о том, когда Фуко перестал "верить в смысл", - он отвечает: "Точка разрыва - это тот момент, когда {i}Леви-Стросс{/i} для обществ, а {i}Лакан -{/i}для бессознательного показали нам, что "смысл", возможно, есть лишь своего рода {i}поверхностный аффект,{/i} отсвет, пена, а то, что глубинным образом пронизывает нас, что есть до нас и что нас поддерживает во времени и в пространстве, - это {i}система{/i}"{i}.{/i} И дальше: "Значение Лакана как раз в том, что он показал, как через дискурс больного и через симптомы его невроза говорят именно {i}структуры,{/i} сама система языка - а не субъект... Как ес
355
ли бы до любого человеческого существования уже имелось некое знание, некая система, которую мы переоткрываем...". И на вполне естественный вопрос: "Но кто же тогда продуцирует эту систему?" Фуко отвечает: "Что это за такая анонимная система без субъекта, хотите Вы спросить, что именно мыслит? {i}"Я"-{/i} взорвано; взгляните на современную литературу происходит открытие некоего {i}имеется".{/i} [...] В некотором роде здесь происходит возврат к точке зрения XVII века, с одним различием: не человека ставить на место Бога, но анонимную мысль, знание без субъекта, теоретическое без идентифицируемой субъективности {i}[identite]...{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, pp. 514-515).
За шумным конфликтом в связи со структурализмом Фуко, стало быть, видит прежде всего попытку поставить такие теоретические проблемы и нащупать такие формы анализа, которые, будучи рациональными, не апеллировали бы при этом к идее субъекта. Именно поэтому его не устраивали формы рациональности, стоящие за марксизмом или за феноменологией, и именно в этом контексте Фуко не устает подчеркивать роль {i}Леви-Стросса,{/i} давшего "своего рода {i}рациональную точку опоры{/i} для этой постановки под вопрос [...] теории субъекта" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.52).
с. 91 ** О том месте, которое {i}Жорж Катилем{/i} и его работы по истории наук о жизни занимали во французской философии послевоенных десятилетий, см. "Жизнь: опыт и наука" ({i}Вопросы философии,{/i} 1993, 5, сс.43-53) - перевод статьи Фуко "La vie: Г experience et la science" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.763-776), впервые опубликованной на французском языке в 1985 году.
с. 94 Ср. в уже цитировавшейся небольшой статье Фуко о {i}Жане Ипполите-.{/i} "Гегель обозначал для него тот момент, когда философский дискурс поставил перед самим собой, и внутри себя самого, проблему своего {i}мчала{/i} и своего {i}конца,{/i} момент, когда философская мысль берет на себя тяжкий неисчерпаемый труд, труд высказать все поле {i}не-философии{/i} в целом, а также берется возвестить, совершенно самодержавно, о собственном конце. [...] Философия, которая, начиная по крайней мере с {i}Декарта,{/i} была неустранимым образом связана с не-философией, стала вместе с Гегелем не только {i}сознанием{/i} этой связи, но и действительным {i}дискурсом{/i} этой связи: серьезное задействование игры философии и не-философии. Тогда как дру
{i}356{/i}
гие видели в гегелевской мысли замыкание философии на саму себя и момент, когда она переходит к рассказыванию своей собственной истории, Ипполит признал в ней такой момент, когда она {i}пересекает{/i} свои собственные пределы, чтобы стать {i}философией не-философии{/i} или, быть может, {i}не-философией самой же философии{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, рр.783-784).
Комментарий к "Воля к знанию"
История сексуальности, том 1
Первый том {i}Истории сексуальности{/i} вышел в свет в декабре 1976 года, когда еще не успели стихнуть шум и споры вокруг предыдущей книги Фуко - {i}Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы{/i} (1975). Эти две книги близки не только по времени своего выхода в свет. Они маркируют очередной "разрыв" в творчестве Фуко и, в этом смысле, - появление Фуко "нового", того, о котором так лаконично и точно сказал названием одной из глав своей книги {i}Дидье Эрибон:{/i} "Борец и преподаватель Коллеж де Франс...". Если в предыдущих книгах анализ Фуко фокусировался на "сказанных вещах", на дискурсе как отдельной и автономной реальности, как особой практике, то теперь дискурс рассматривается как востребуемый и получающий свое место внутри той или иной практики (судебной, медицинской, педагогической и т.д.), отличной от самого дискурса. Этот сдвиг, происшедший {i}между Археологией знания{/i} и {i}Надзирать и наказывать,{/i} отмечает {i}Жиль Дел+-з{/i} в статье с характерным названием: "Писатель? Нет, новый картограф" ("Ecrivain поп: un nouveau cartographe");
об этом же в дискуссии после одной из своих лекций в Токийском университете в 1978 году говорит и сам Фуко. Отвечая на реплику одного из слушателей, заметившего, что объектом анализа у Фуко становится теперь не только в какой-то момент истории сказанное, но также и то, что в этот момент было сделано, Фуко подчеркивает, что
357
он начинал как историк наук и что одним из первых вопросов, вставших перед ним, был вопрос о том, может ли существовать такая история науки, которая рассматривала бы "возникновение, развитие и организацию науки не столько исходя из ее внутренних рациональных структур, сколько отправляясь от внешних элементов, послуживших ей опорой" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.583). Так, в {i}Истории безумия{/i} наряду с "внутренним анализом научных дискурсов" - анализом того, как развивалась психиатрия, какие она затрагивала темы и какие изучала объекты, какими понятиями пользовалась и т.д., - есть и анализ внешних условий: "...я попытался, - говорит Фуко, ухватить историческую почву, на которой все это произошло, а именно: практики заточения, изменение социальных и экономических условий в XVII веке. [...] Анализ же в {i}Словах и вещах -{/i} это по преимуществу анализ сказанных вещей, правил образования сказанных вещей". Анализ внешних условий существования, функционирования и развития дискурсов оказался при этом как бы за скобками. Это отмечали критики Фуко. "Но я и сам это осознавал, говорит он, - просто объяснения, которые в то время предлагались, к которым меня склоняли (и упрекали меня, если я их не использовал), - эти объяснения меня не удовлетворяли". Не "производственные отношения" или "идеологию господствующего класса", но "отношения власти внутри общества" предлагает теперь Фуко рассматривать в качестве "точки внешнего укоренения организации и развития знания" ({i}ibid.).{/i}
Так в горизонте мысли Фуко кристаллизуется новая тема - тема {i}власти.{/i} Она звучит уже в {i}Порядке дискурса.{/i} И это не умозрительный поиск нового объяснительного принципа, но именование и экспликация нового периода в жизни Фуко, периода, который, по его собственным словам, открылся "потрясением 1968 года". Фуко заведует в это время кафедрой философии в Тунисском университете и становится очевидцем сильных студенческих волнений, которые в Тунисе начались раньше, чем во Франции и вообще в Европе, и которые завершились арестами, процессами и суровыми приговорами. Фуко, пользуясь
{i}358{/i}
своим положением, оказывает студентам прямую помощь (материальную, организационную) и становится в конечном счете persona {i}поп grata{/i} в этой стране. Эти события, эти молодые люди, которые "действительно рисковали своей свободой", произвели на Фуко сильное впечатление:
для меня это было настоящим опытом политики", - скажет он впоследствии ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.78). С этого момента Фуко - в центре всего, что происходит в политической и социальной жизни, он - всюду, где происходят столкновения с властью и силами порядка, причем не только в самой Франции. Даже простое перечисление того что было им сделано и организовано, в чем он принял непосредственное участие, заняло бы не одну страницу. Так, осенью 1968 года, после "майской революции" и в ответ на нее, был создан новый экспериментальный - университет в Венсене. Фуко принимает предложение возглавить кафедру философии, которую он же и должен был сформировать. Одновременно Фуко создает первую во Франции кафедру психоанализа, куда он приглашает в основном психоаналитиков лакановского направления. И при первом же столкновении студентов, которые хотели на деле испытать границы предоставленной им автономии, с полицией Фуко оказывает последней физическое сопротивление и вместе с большой группой студентов проводит ночь в полицейском участке (что в дальнейшем с ним случится еще не раз).
В 1975 году Фуко принимает участие в весьма смелой акции протеста против смертного приговора одиннадцати испанцам, которые боролись с режимом Франко. Текст петиции был подписан виднейшими представителями французской интеллигенции (среди которых были {i}Сартр, Арагон{/i} и многие другие), опубликован в прессе, но, кроме того, зачитан в самом Мадриде во время пресс-конференции, устроенной специально для этого десантировавшейся туда группой из семи человек, в числе которых - Фуко, {i}Ив Монтан{/i} и {i}Жан Даньель,{/i} редактор {i}Nouvel Observateur.{/i} Пресс-конференцию разгоняют, десант выдворяют из Испании, приговор приводится в исполнение. У акции этой были, однако, очевидные последствия. Во-первых, по
{i}359{/i}
всей Европе прокатилась волна демонстраций в поддержку испанской оппозиции; во-вторых, резко изменилась официальная позиция Франции. {i}Жискар д'Эстен{/i} согласился с предложением Голландии: девяти европейским странам обратиться к Франко с просьбой об отмене приговора, против чего прежде Франция возражала.
И так далее, и тому подобное: по приглашению комиссии по реформе Уголовного кодекса Фуко представляет свою точку зрения по поводу тех статей кодекса, которые касаются сексуальности; участвует в демонстрации в поддержку {i}Параджанова,{/i} организует акцию протеста против приема Жискар д'Эстеном в 1977 году Леонида Брежнева: в день приема в одном из парижских театров французская интеллектуальная элита встретилась с советскими диссидентами, оказавшимися к тому времени на Западе; в 1981-1982 годах работает в комитете поддержки польской "Солидарности" и даже отправляется в Польшу в качестве сопровождающего (а по совместительству-и шофера грузовика) гуманитарного груза, среди которого было спрятано... нелегально провозимое оборудование для типографии.
Но, пожалуй, главным "детищем" Фуко этого периода является "Группа информации о тюрьмах", образованная по его инициативе в начале 1971 -го и самораспустившаяся в декабре 1972 года. Поводом к ее образованию послужила голодовка, объявленная заключенными-маоистами и членами других групп ультралевых с требованием придания им статуса политических заключенных и улучшения условий содержания в тюрьмах. Характерно, что юридический адрес {i}Группы -{/i} это домашний адрес Фуко. {i}Группа{/i} ставила перед собой задачу собрать и сделать достоянием гласности информацию о положении заключенных в тюрьмах, равно как и обеспечить доступ информации в тюрьмы. Последнее было достигнуто довольно быстро: уже через несколько месяцев работы {i}Группы{/i} в тюрьмы было допущено радио и стали поступать ежедневные газеты. Для сбора же информации по всей Франции в тюрьмах тайно распространяются вопросники; опрашиваются также родственники заключенных и
{i}360{/i}
бывшие заключенные; полученные таким образом сведения публикуются в издававшихся {i}Группой{/i} брошюрах.
Деятельность {i}Группы{/i} была столь успешной, что по ее образцу создаются другие объединения подобного рода: "Группа информации о здравоохранении", "Группа ин-формации о психиатрических больницах", "Группа информации и поддержки рабочих-иммигрантов". Деятельность же {i}Группы{/i} Фуко прекратилась в конце 1972 года, когда была создана первая во Франции организация заключенных ("Инициативный комитет"), начавшая издавать свой собственный печатный орган. В определенном смысле исходная задача {i}Группы{/i} была тем самым решена, и Фуко отходит в сторону.
Жиль Дел+-з - сам активный член {i}Группы-{/i} отмечает в одном интервью, что, несмотря на разочарование и горечь, испытанные Фуко в связи с конфликтом между {i}Группой{/i} и {i}Инициативным комитетом{/i} заключенных (этот конфликт и стал одним из поводов к самороспуску {i}Группы),{/i} опыт работы в ней был для Фуко чрезвычайно важным. Этот опыт стал для него катализатором и пробным камнем нового понимания ангажированности интеллектуалов. В центр ставится действие, исходящее не из общих принципов и вечных ценностей, а из анализа и "диагностики" (термин Фуко) ситуации, действие конкретное и нацеленное на борьбу с "недопустимым". "Недопустимо!" - было своего рода девизом всей деятельности {i}Группы.{/i} "Я вижу недопустимое" - характерное название небольшого интервью 1971 года, где Фуко отвечает на вопросы о задачах и формах деятельности {i}Группы.{/i} В качестве важнейшего результата этого опыта Дел+-з отмечает появление "нового типа высказываний о тюрьме [...], формулирование которых прежде было невозможно" (J. Deleuze, "Foucault and the Prison"; цит. по: {i}Eribon,{/i} p.248).