Страница:
Эмми уже теряла близких и дорогих людей: ее муж и дети были убиты в Ночь Призраков, и казалось, теперь она уже никогда не заплачет, и все же, прижавшись к своей собаке, примостившейся с ней рядом, девушка горько оплакивала мальчишку в лохмотьях, которого, она была уверена, никогда больше не увидит.
Щенка надо спасти — вот единственное, о чем последние два или три дня думал Гринц в своих скитаниях по городу. Он и сам точно не помнил, сколько времени бегал, прятался, дрожал за свою жизнь и — за жизнь щенка, которого Прятал под обгоревшей рубашкой. Он бежал в тот ужасный день, когда наемники ворвались в дома, принадлежавшие мрачному, уродливому Джарвасу, а потом пытался найти Эмми — своего лучшего друга на свете, Эмми, которая навсегда подарила ему целых пять щенков. Четверо из них погибли в самом начале пожара, и теперь мальчик был полон отчаянной решимости спасти хотя бы последнего. Отныне это было единственное близкое ему живое существо, ведь Эмми, если даже она и уцелела, нигде найти не удалось.
Первое, что запомнил Гринц после пожара и резни, был каравай горячего хлеба на столе в кухне. Дверь была открыта, а мальчика мучили страшный голод и жажда, и прежде, чем хозяйка дошла от печки до стола, Гринц уже успел выскочить на улицу со своей добычей. Женщина была слишком грузной, чтобы поймать его, но ее вопли и ругательства он слышал еще долго, пока не свернул за угол. Там он увидел дыру в подвальной решетке и понял, что при своей худобе сможет пролезть между прутьями.
Гринц вспомнил, каким нелегким делом оказалось впервые накормить щенка. Тот еще недавно сосал мать и, хотя был явно голоден, не проявил никакого интереса к куску хлеба в руке мальчугана. К счастью, Гринц вспомнил, что слышал от Эмми, будто собаки разжевывают еду для своих щенков. Он попробовал сделать то же самое, и, когда засунул в ротик щенку два хлебных катышка, тот, похоже, понял, что к чему. Как и мальчик, он тоже учился нелегкому искусству выживания.
Тот вечер в подвале оказался поворотным для них обоих. Хотя мальчик по-прежнему тяжело переживал гибель матери, убитой у него на глазах, теперь у него появилась новая цель в жизни — забота о своем маленьком любимце. Гринц знал, что щенкам нужно молоко, но молоко было редкостью в Нексисе, и, как он ни старался, раздобыть его не смог. Потом Гринц подумал, не сгодится ли вместо молока сыр? Поиски привели его в более зажиточные кварталы в северной части города, и он все-таки нашел сыр в пустой буфетной, куда бесшумно влез через открытое окно. Кроме сыра, Гринц прихватил с собой еще и горшочек с только что сваренной овсяной кашей, обернув ручку тряпкой, чтобы не обжечься.
В поисках убежища, где можно было бы без помех извлечь пользу из своей добычи, Гринц заметил, что ставень на одном из окон в задней части Пассажа закрыт неплотно. Нелегко было вскарабкаться на подоконник со щенком за пазухой, да еще и с горшочком, но Гринц, с решимостью отчаяния, ворча и ругаясь, наконец добился своего. Окно было забрано железными прутьями, но Гринц смог протиснуться между ними. Мальчик неловко спрыгнул с высокого подоконника — ведь он старался защитить своего четвероногого любимца и сохранить содержимое горшочка. К счастью, каменный пол был покрыт пыльной соломой, которая смягчила удар. И все же «приземление» оказалось весьма неприятным, к тому же при этом выплеснулось немного каши. Выругавшись, мальчик грязным пальцем снял кашу, прилипшую к краю горшочка, и отправил ее в рот. Только тут он почувствовал, насколько проголодался, и с трудом удержался, чтобы не съесть все — ведь каша была нужна его щенку.
Кстати, как там щенок? Как он перенес падение? Дрожащими руками Гринц достал из-за пазухи маленькое живое существо. В комнате, куда он попал, было темно, свет, поступавший из высокого окна, был слишком слабым. Очутившись на холоде, щенок заскулил, но в остальном с ним, кажется, было все в порядке. Однако было ясно, что и любимец Гринца проголодался не меньше, чем он сам, и хозяину предстояло найти какое-нибудь убежище для себя и своего щенка…
В соломе кто-то завозился, скорее всего — крысы, но Гринц твердо сказал себе, что не боится их. Крыс он насмотрелся и дома, но для щенка они представляли смертельную опасность и к тому же могли лишить их обоих еды. Гринц рассудил, что нельзя оставить горшочек в уголке и отправиться на поиски более надежного укрытия. Ничего не поделаешь, придется взять его с собой. Хорошо бы еще найти огарок свечи и хорошую толстую палку. «Пошли, щенок», — сказал Гринц своему маленькому товарищу и, прихватив горшочек, отправился обследовать темное помещение.
В темноте Гринц уже через три шага наткнулся на какую-то деревянную стену. Он повернул налево, но там дорогу ему преградили сваленные на пол бочки и ящики. Гринц выругался с досады, и тут его осенило. Он согнулся в три погибели и, ощупывая бочки и ящики, стал осторожно пробираться среди них и в самом центре этой свалки наконец обнаружил подходящее убежище. Это была старая пустая бочка. Здесь крысы могли напасть лишь с одной стороны, а Гринц на всякий случай вооружился доской, отломанной от одного из старых ящиков. Наконец-то, впервые за очень долгое время, он смог почувствовать себя в относительной безопасности и даже поразмыслить, как им со щенком жить дальше.
Однако радость его была недолгой. На него вновь навалились усталость, голод, а главное — одиночество. Мальчик был один в огромном, темном, путающем здании, и никто не мог помочь ему. Все друзья и близкие Гринца погибли, но мальчику еще было тяжело признать эту жестокую правду. Ему снова захотелось бежать — с тех пор, как в его жизнь пришли огонь и кровь, он только и делал, что бежал. Однако никому еще не удавалось убежать от правды, и, поразмыслив, он решил, что нашел неплохое убежище на первое время, и Гринцу достало здравого смысла, чтобы остаться здесь. По крайней мере здесь нет драк и насилия, как в порту. Здесь нет зверей-стражников, лишивших его друзей и защитников. Здесь можно укрыться от непогоды и, может быть, найти какие-нибудь объедки. Здесь он и его единственный товарищ — в относительной безопасности.
Немного успокоившись, Гринц решил заняться щенком, который жалобно скулил от голода. Иначе никуда не денешься от этих мыслей и воспоминаний, от которых хочется плакать. Накормить щенка в темноте оказалось ужасно трудно, и к концу этого занятия оба они были перемазаны кашей. Но щенок, кажется, наконец успокоился. Прислушавшись к его ровному дыханию, Гринц понял, что его любимец заснул. Мальчик снова сунул щенка себе под рубашку, так чтобы он находился между его спиной и досками бочки, в месте, наиболее недоступном для крыс. Вспомнив о собственном голоде, мальчик вытащил из кармана помятый кусок сыра и в мгновение ока проглотил его. Потом он попытался устроиться поудобнее, а когда ему это с грехом пополам удалось, решил, что пора заснуть. Утром будет светлее, и он получше осмотрит помещение…
Мальчик проснулся от собственного крика. Ему снился кошмарный сон. Он видел сломанные ворота и горящее складское помещение. Люди с воплями бежали кто куда. И повсюду были стражники с мечами, красными от крови. Земля была покрыта мертвыми телами. Среди них лежало и тело его матери, а кровопийцы с мечами искали новых жертв… Гринц скорчился в своей бочке, словно стараясь укрыться от страшных мечей, и услышал, как взвизгнул щенок.
Гринц словно очнулся. Как он мог забыть о своем любимце! Не отдавил ли он ему что-нибудь случайно? Выругав себя, мальчуган дрожащей рукой нащупал под рубашкой теплый комочек. Щенок радостно взвизгнул и лизнул Гринцу руку. Мальчик почувствовал прилив благодарности к своему маленькому другу за то, что тот излечил его от страха, вызванного кошмарным сном. Надо было как-то назвать щенка. Гринцу казалось, что имя это должно быть не простым, а каким-то особенным. Его собачка не может зваться как попало. Он попытался придумать что-нибудь очень красивое, но безуспешно. Ни один из вариантов почему-то не устраивал его. Но все же это занятие помогало отвлечься от холода, голода, а главное — от ночных страхов…
Погруженный в свои размышления, Гринц машинально поглаживал щенка. Он подумал, что его любимец не такой уж маленький, а Эмми сказала, что он будет расти и расти, пока не вырастет таким же большим, как ее собственная белая собака, его мать. Где-то теперь Эмми?
Незаметно для себя Гринц снова заснул и увидел тот же сон. Тот да не тот. Снова перед ним возникли убийцы с мечами, но теперь Гринц был уже не один. Рядом с ним стоял огромный белый пес, в которого превратился его щенок. С рычанием он бросился на стражников, обнажив свои огромные клыки, каждый величиной с меч. С воплями ужаса стражники начали разбегаться…
Гринц снова проснулся все в той же старой тесной бочке, а огромный белый пес опять стал маленьким, беспомощным щенком. Но ведь он не всегда будет маленьким, подумал обрадованный мальчишка. Если его кормить и хорошо за ним ухаживать, он вырастет таким же большим, как его мать, и будет защищать уже самого Гринца! Он будет драться лучше любого из этих гадов стражников.
Гринц даже подпрыгнул, ударившись головой о край бочки, но не обратил на это никакого внимания. Наконец-то, вот оно! Погладив щенка, Гринц сказал ему:
— Угадай, что я придумал? Я назову тебя Воином!
Гринц заснул, улыбаясь. Он знал, что теперь он не одинок. У него есть собака, и она будет его другом и защитником.
Казалось, в этом свете есть что-то зловещее. Если смотреть на Академию из города, то обиталище магов выглядело по-прежнему — величественная твердыня (не считая, конечно, разрушенного, Купола Погоды). Изнутри же все было иначе.
Так, по крайней мере, думал Миафан, прохаживаясь по внутреннему дворику Академии. Или все зависит лишь от точки зрения? Верховный Маг по-прежнему быстро утомлялся после долгого пребывания в чужом теле, не говоря уж о тех неимоверных усилиях, которых ему стоило вырваться из умирающего тела Харина и вернуться в свое собственное. Миафан присел отдохнуть на каменный цоколь большого фонтана, когда-то — самого красивого, а ныне — давно бездействующего. Миафан рассмеялся горьким смехом. Воистину, подходящий трон! Наконец-то он добился своего: получил, как и хотел, абсолютную власть над смертными в Нексисе. Но какой же пустой и никчемной оказалась его победа, похожая чем-то на эти развалины некогда величественного Купола Погоды.
А ведь когда-то здесь в Академии, было так прекрасно. Эти здания были полны жизни, а маги занимались своими изысканиями, стремясь усовершенствовать свой дар и обратить его на пользу миру. Под неусыпным надзором Элевина суетились слуги, готовили, убирали, чинили одежду, наводили повсюду чистоту и порядок… В те дни каждый чувствовал осмысленность своего дела и гордился им. Это была не гордыня одного властолюбивого мага, но общая гордость людей, делающих каждый свое, но одинаково нужное дело. Все они были объединены духом сотрудничества, общими стремлениями и надеждами, и Академия жила полной жизнью. Не он ли, Миафан, маг, собственными руками разрушил этот дом, которым теперь единолично управлял? Он сам себе напоминал человека, который протянул руку, чтобы схватить радугу, но ощутил на ладони лишь дождевую воду, утекающую сквозь пальцы.
Миафан обвел двор Академии тяжелым взглядом своих глаз-самоцветов. Белокаменные стены давно уже потрескались, а кое-где покрылись мхом и плесенью. Оранжерея погибла вместе с Куполом Погоды, и в трещинах между каменными плитами росли сорняки. Окна Главного зала были грязными, а черепичная крыша библиотеки начала разрушаться и протекать, создавая угрозу для хранящихся там бесценных фолиантов.
Мафиан вздрогнул.
— Я же не хотел этого, — прошептал он, но в следующее мгновение его лицо вновь стало каменным. Он слишком многим пожертвовал ради власти и теперь должен был удержать ее любой ценой. Однако, не желая больше видеть царившего здесь запустения, он встал, надвинул капюшон на глаза и углубился в сад, служивший ему убежищем.
Элизеф, наблюдавшая за Верховным Магом, сгорбленным подобно старцу, улыбнулась змеиной улыбкой. Наконец-то власть Миафана начала слабеть! Скоро придет ее черед, и она сможет воплотить кое-какие из собственных замыслов. Когда Владыка скрылся в саду, она вернулась в свои покои и достала волшебный кристалл. С ослабевшим Миафаном, считала Элизеф, будет легче иметь дело, но главной заботой колдуньи по-прежнему оставалась Ориэлла, и прежде всего надо было выяснить, чего от нее можно ожидать.
Элизеф в размышлении остановилась посреди комнаты, держа кристалл на ладони. С непривычки ей будет очень трудно сосредоточить свои силы, чтобы в одиночку шпионить за Ориэллой, не говоря уж о том, что в любую минуту может вмешаться этот Анвар, К тому же тут речь идет о собственной безопасности: Элизеф хорошо помнила, как Миафан, следивший за Ориэллой с помощью волшебного кристалла, лишился глаз, когда волшебница нанесла ответный удар.
— Мне нужно увеличить свое могущество, — пробормотала Элизеф. — Я должна быть достаточно сильной, чтобы нанести удар Ориэлле, а после этого защитить себя. — Она злорадно улыбнулась. — Неплохо все-таки, что источник волшебной силы есть прямо здесь, в Башне магов. — И колдунья отправилась наверх, туда, где томился в плену Ваннор.
Глава 4. ПЕПЕЛИЩЕ
* * *
По ночам Большой Пассаж в Нексисе выглядел зловеще. Некогда величественное здание, бывшее в прошлом сердцем торговли Нексиса, стало совсем другим. Магазины и лавчонки были покинуты в черные дни владычества Миафана, а многочисленные хрустальные фонари погасли или едва горели. Когда-то Пассаж наполняли людские толпы, но теперь коридоры и проходы опустели. Пауки без помех заткали стены паутиной, а тараканы и крысы расплодились в заброшенных помещениях. По ночам им никто не мешал хозяйничать в здании — по крайней мере до тех пор, пока новый обитатель не появился в Пассаже. Чья-то тень мелькала то здесь, то там, чья-то рука пыталась то открыть ставень, то отодвинуть засов. Пахло человеком. Грызуны и насекомые на всякий случай старались убраться подальше, не понимая, что особой опасности пришелец вовсе не представляет, потому что их новый соперник — всего лишь ребенок.Щенка надо спасти — вот единственное, о чем последние два или три дня думал Гринц в своих скитаниях по городу. Он и сам точно не помнил, сколько времени бегал, прятался, дрожал за свою жизнь и — за жизнь щенка, которого Прятал под обгоревшей рубашкой. Он бежал в тот ужасный день, когда наемники ворвались в дома, принадлежавшие мрачному, уродливому Джарвасу, а потом пытался найти Эмми — своего лучшего друга на свете, Эмми, которая навсегда подарила ему целых пять щенков. Четверо из них погибли в самом начале пожара, и теперь мальчик был полон отчаянной решимости спасти хотя бы последнего. Отныне это было единственное близкое ему живое существо, ведь Эмми, если даже она и уцелела, нигде найти не удалось.
Первое, что запомнил Гринц после пожара и резни, был каравай горячего хлеба на столе в кухне. Дверь была открыта, а мальчика мучили страшный голод и жажда, и прежде, чем хозяйка дошла от печки до стола, Гринц уже успел выскочить на улицу со своей добычей. Женщина была слишком грузной, чтобы поймать его, но ее вопли и ругательства он слышал еще долго, пока не свернул за угол. Там он увидел дыру в подвальной решетке и понял, что при своей худобе сможет пролезть между прутьями.
Гринц вспомнил, каким нелегким делом оказалось впервые накормить щенка. Тот еще недавно сосал мать и, хотя был явно голоден, не проявил никакого интереса к куску хлеба в руке мальчугана. К счастью, Гринц вспомнил, что слышал от Эмми, будто собаки разжевывают еду для своих щенков. Он попробовал сделать то же самое, и, когда засунул в ротик щенку два хлебных катышка, тот, похоже, понял, что к чему. Как и мальчик, он тоже учился нелегкому искусству выживания.
Тот вечер в подвале оказался поворотным для них обоих. Хотя мальчик по-прежнему тяжело переживал гибель матери, убитой у него на глазах, теперь у него появилась новая цель в жизни — забота о своем маленьком любимце. Гринц знал, что щенкам нужно молоко, но молоко было редкостью в Нексисе, и, как он ни старался, раздобыть его не смог. Потом Гринц подумал, не сгодится ли вместо молока сыр? Поиски привели его в более зажиточные кварталы в северной части города, и он все-таки нашел сыр в пустой буфетной, куда бесшумно влез через открытое окно. Кроме сыра, Гринц прихватил с собой еще и горшочек с только что сваренной овсяной кашей, обернув ручку тряпкой, чтобы не обжечься.
В поисках убежища, где можно было бы без помех извлечь пользу из своей добычи, Гринц заметил, что ставень на одном из окон в задней части Пассажа закрыт неплотно. Нелегко было вскарабкаться на подоконник со щенком за пазухой, да еще и с горшочком, но Гринц, с решимостью отчаяния, ворча и ругаясь, наконец добился своего. Окно было забрано железными прутьями, но Гринц смог протиснуться между ними. Мальчик неловко спрыгнул с высокого подоконника — ведь он старался защитить своего четвероногого любимца и сохранить содержимое горшочка. К счастью, каменный пол был покрыт пыльной соломой, которая смягчила удар. И все же «приземление» оказалось весьма неприятным, к тому же при этом выплеснулось немного каши. Выругавшись, мальчик грязным пальцем снял кашу, прилипшую к краю горшочка, и отправил ее в рот. Только тут он почувствовал, насколько проголодался, и с трудом удержался, чтобы не съесть все — ведь каша была нужна его щенку.
Кстати, как там щенок? Как он перенес падение? Дрожащими руками Гринц достал из-за пазухи маленькое живое существо. В комнате, куда он попал, было темно, свет, поступавший из высокого окна, был слишком слабым. Очутившись на холоде, щенок заскулил, но в остальном с ним, кажется, было все в порядке. Однако было ясно, что и любимец Гринца проголодался не меньше, чем он сам, и хозяину предстояло найти какое-нибудь убежище для себя и своего щенка…
В соломе кто-то завозился, скорее всего — крысы, но Гринц твердо сказал себе, что не боится их. Крыс он насмотрелся и дома, но для щенка они представляли смертельную опасность и к тому же могли лишить их обоих еды. Гринц рассудил, что нельзя оставить горшочек в уголке и отправиться на поиски более надежного укрытия. Ничего не поделаешь, придется взять его с собой. Хорошо бы еще найти огарок свечи и хорошую толстую палку. «Пошли, щенок», — сказал Гринц своему маленькому товарищу и, прихватив горшочек, отправился обследовать темное помещение.
В темноте Гринц уже через три шага наткнулся на какую-то деревянную стену. Он повернул налево, но там дорогу ему преградили сваленные на пол бочки и ящики. Гринц выругался с досады, и тут его осенило. Он согнулся в три погибели и, ощупывая бочки и ящики, стал осторожно пробираться среди них и в самом центре этой свалки наконец обнаружил подходящее убежище. Это была старая пустая бочка. Здесь крысы могли напасть лишь с одной стороны, а Гринц на всякий случай вооружился доской, отломанной от одного из старых ящиков. Наконец-то, впервые за очень долгое время, он смог почувствовать себя в относительной безопасности и даже поразмыслить, как им со щенком жить дальше.
Однако радость его была недолгой. На него вновь навалились усталость, голод, а главное — одиночество. Мальчик был один в огромном, темном, путающем здании, и никто не мог помочь ему. Все друзья и близкие Гринца погибли, но мальчику еще было тяжело признать эту жестокую правду. Ему снова захотелось бежать — с тех пор, как в его жизнь пришли огонь и кровь, он только и делал, что бежал. Однако никому еще не удавалось убежать от правды, и, поразмыслив, он решил, что нашел неплохое убежище на первое время, и Гринцу достало здравого смысла, чтобы остаться здесь. По крайней мере здесь нет драк и насилия, как в порту. Здесь нет зверей-стражников, лишивших его друзей и защитников. Здесь можно укрыться от непогоды и, может быть, найти какие-нибудь объедки. Здесь он и его единственный товарищ — в относительной безопасности.
Немного успокоившись, Гринц решил заняться щенком, который жалобно скулил от голода. Иначе никуда не денешься от этих мыслей и воспоминаний, от которых хочется плакать. Накормить щенка в темноте оказалось ужасно трудно, и к концу этого занятия оба они были перемазаны кашей. Но щенок, кажется, наконец успокоился. Прислушавшись к его ровному дыханию, Гринц понял, что его любимец заснул. Мальчик снова сунул щенка себе под рубашку, так чтобы он находился между его спиной и досками бочки, в месте, наиболее недоступном для крыс. Вспомнив о собственном голоде, мальчик вытащил из кармана помятый кусок сыра и в мгновение ока проглотил его. Потом он попытался устроиться поудобнее, а когда ему это с грехом пополам удалось, решил, что пора заснуть. Утром будет светлее, и он получше осмотрит помещение…
Мальчик проснулся от собственного крика. Ему снился кошмарный сон. Он видел сломанные ворота и горящее складское помещение. Люди с воплями бежали кто куда. И повсюду были стражники с мечами, красными от крови. Земля была покрыта мертвыми телами. Среди них лежало и тело его матери, а кровопийцы с мечами искали новых жертв… Гринц скорчился в своей бочке, словно стараясь укрыться от страшных мечей, и услышал, как взвизгнул щенок.
Гринц словно очнулся. Как он мог забыть о своем любимце! Не отдавил ли он ему что-нибудь случайно? Выругав себя, мальчуган дрожащей рукой нащупал под рубашкой теплый комочек. Щенок радостно взвизгнул и лизнул Гринцу руку. Мальчик почувствовал прилив благодарности к своему маленькому другу за то, что тот излечил его от страха, вызванного кошмарным сном. Надо было как-то назвать щенка. Гринцу казалось, что имя это должно быть не простым, а каким-то особенным. Его собачка не может зваться как попало. Он попытался придумать что-нибудь очень красивое, но безуспешно. Ни один из вариантов почему-то не устраивал его. Но все же это занятие помогало отвлечься от холода, голода, а главное — от ночных страхов…
Погруженный в свои размышления, Гринц машинально поглаживал щенка. Он подумал, что его любимец не такой уж маленький, а Эмми сказала, что он будет расти и расти, пока не вырастет таким же большим, как ее собственная белая собака, его мать. Где-то теперь Эмми?
Незаметно для себя Гринц снова заснул и увидел тот же сон. Тот да не тот. Снова перед ним возникли убийцы с мечами, но теперь Гринц был уже не один. Рядом с ним стоял огромный белый пес, в которого превратился его щенок. С рычанием он бросился на стражников, обнажив свои огромные клыки, каждый величиной с меч. С воплями ужаса стражники начали разбегаться…
Гринц снова проснулся все в той же старой тесной бочке, а огромный белый пес опять стал маленьким, беспомощным щенком. Но ведь он не всегда будет маленьким, подумал обрадованный мальчишка. Если его кормить и хорошо за ним ухаживать, он вырастет таким же большим, как его мать, и будет защищать уже самого Гринца! Он будет драться лучше любого из этих гадов стражников.
Гринц даже подпрыгнул, ударившись головой о край бочки, но не обратил на это никакого внимания. Наконец-то, вот оно! Погладив щенка, Гринц сказал ему:
— Угадай, что я придумал? Я назову тебя Воином!
Гринц заснул, улыбаясь. Он знал, что теперь он не одинок. У него есть собака, и она будет его другом и защитником.
* * *
Белые стены Академии, освещенные лунным светом, возвышались на мысе, в стороне от некогда прекрасного города.Казалось, в этом свете есть что-то зловещее. Если смотреть на Академию из города, то обиталище магов выглядело по-прежнему — величественная твердыня (не считая, конечно, разрушенного, Купола Погоды). Изнутри же все было иначе.
Так, по крайней мере, думал Миафан, прохаживаясь по внутреннему дворику Академии. Или все зависит лишь от точки зрения? Верховный Маг по-прежнему быстро утомлялся после долгого пребывания в чужом теле, не говоря уж о тех неимоверных усилиях, которых ему стоило вырваться из умирающего тела Харина и вернуться в свое собственное. Миафан присел отдохнуть на каменный цоколь большого фонтана, когда-то — самого красивого, а ныне — давно бездействующего. Миафан рассмеялся горьким смехом. Воистину, подходящий трон! Наконец-то он добился своего: получил, как и хотел, абсолютную власть над смертными в Нексисе. Но какой же пустой и никчемной оказалась его победа, похожая чем-то на эти развалины некогда величественного Купола Погоды.
А ведь когда-то здесь в Академии, было так прекрасно. Эти здания были полны жизни, а маги занимались своими изысканиями, стремясь усовершенствовать свой дар и обратить его на пользу миру. Под неусыпным надзором Элевина суетились слуги, готовили, убирали, чинили одежду, наводили повсюду чистоту и порядок… В те дни каждый чувствовал осмысленность своего дела и гордился им. Это была не гордыня одного властолюбивого мага, но общая гордость людей, делающих каждый свое, но одинаково нужное дело. Все они были объединены духом сотрудничества, общими стремлениями и надеждами, и Академия жила полной жизнью. Не он ли, Миафан, маг, собственными руками разрушил этот дом, которым теперь единолично управлял? Он сам себе напоминал человека, который протянул руку, чтобы схватить радугу, но ощутил на ладони лишь дождевую воду, утекающую сквозь пальцы.
Миафан обвел двор Академии тяжелым взглядом своих глаз-самоцветов. Белокаменные стены давно уже потрескались, а кое-где покрылись мхом и плесенью. Оранжерея погибла вместе с Куполом Погоды, и в трещинах между каменными плитами росли сорняки. Окна Главного зала были грязными, а черепичная крыша библиотеки начала разрушаться и протекать, создавая угрозу для хранящихся там бесценных фолиантов.
Мафиан вздрогнул.
— Я же не хотел этого, — прошептал он, но в следующее мгновение его лицо вновь стало каменным. Он слишком многим пожертвовал ради власти и теперь должен был удержать ее любой ценой. Однако, не желая больше видеть царившего здесь запустения, он встал, надвинул капюшон на глаза и углубился в сад, служивший ему убежищем.
Элизеф, наблюдавшая за Верховным Магом, сгорбленным подобно старцу, улыбнулась змеиной улыбкой. Наконец-то власть Миафана начала слабеть! Скоро придет ее черед, и она сможет воплотить кое-какие из собственных замыслов. Когда Владыка скрылся в саду, она вернулась в свои покои и достала волшебный кристалл. С ослабевшим Миафаном, считала Элизеф, будет легче иметь дело, но главной заботой колдуньи по-прежнему оставалась Ориэлла, и прежде всего надо было выяснить, чего от нее можно ожидать.
Элизеф в размышлении остановилась посреди комнаты, держа кристалл на ладони. С непривычки ей будет очень трудно сосредоточить свои силы, чтобы в одиночку шпионить за Ориэллой, не говоря уж о том, что в любую минуту может вмешаться этот Анвар, К тому же тут речь идет о собственной безопасности: Элизеф хорошо помнила, как Миафан, следивший за Ориэллой с помощью волшебного кристалла, лишился глаз, когда волшебница нанесла ответный удар.
— Мне нужно увеличить свое могущество, — пробормотала Элизеф. — Я должна быть достаточно сильной, чтобы нанести удар Ориэлле, а после этого защитить себя. — Она злорадно улыбнулась. — Неплохо все-таки, что источник волшебной силы есть прямо здесь, в Башне магов. — И колдунья отправилась наверх, туда, где томился в плену Ваннор.
Глава 4. ПЕПЕЛИЩЕ
— Безнадежное это дело, — проворчал Янис. — Пожалуй, нам не найти уже Ваннора. — Он отхлебнул пива из кружки и сплюнул. — О боги, эту дрянь, похоже, принесли сюда прямо из отхожего места!
— С них станется. Сейчас в городе так туго со жратвой, что меня бы это не удивило. — Тарнал был рад поводу уйти от скользкой темы. Последнее время молодого контрабандиста весьма беспокоили заявления Яниса, что их поиски безнадежны. Едва ли командир знал о его теплых чувствах к Занне, но сам Тарнал считал себя не вправе вернуться домой, не найдя девушку. Тяжело вздохнув, он с отвращением оглядел Зал Невидимого Единорога. Дыра, каких поискать. Грязная солома на полу воняла, некогда белые стены покрылись грязью и копотью, и к тому же Тарнал разглядел на них какие-то пятна, подозрительно похожие на кровь…
— Когда Паррик был у нас в Вайвернесс, — продолжал Тарнал, — он говорил, что это — его любимый кабачок. — Хорошо, что он не видит его сейчас.
— Тише ты, болван! — Янис подозрительно посмотрел по сторонам, но их могли услышать лишь несколько довольно пьяных посетителей. — Нечего упоминать здесь такие имена! Кругом полно поганых наемников, которым платит сам знаешь кто, а ты тут орешь… Тарнал покраснел от стыда.
— Ну, ты же сам меня сюда завел. Я же говорил, что дурацкая затея. И ты сам назвал имя Ва…
— Ты замолчишь?
— Но ты же сам…
— Да, верно, я был не прав, — поспешно заметил Янис. Тарнал обратил внимание, что некоторые из пьяниц смотрят на них, и невольно поежился.
— Пошли отсюда. Как хочешь, Янис, а это была дурацкая затея.
Оба контрабандиста направились в северную часть города. Было уже темно. Они старались идти в обход, по узким улочкам и переулкам, перелезая через стены, пробираясь среди заброшенных зданий, пока не убедились, что за ними никто не следит. Наконец они выбрались из этого лабиринта на более широкие улицы с добротными кирпичными домами.
— Эти улицы, провались они, все на одно лицо, — проворчал Янис, но его младший товарищ сумел запомнить кое-какие предметы и сообразил, что они на верном пути.
— Нам сюда. — Тарнал, свернул направо, к северным воротам, а потом налево. Еще один поворот — и дорога привела их к чистенькому крылечку дома Геббы.
— Не понимаю, как тебе это удается? — удивленно заметил Янис. Тарнал, открывая дверь, проворчал что-то неопределенное. Он благодарил богов, что их молодой предводитель знает море гораздо лучше, чем город, иначе контрабандистам пришлось бы туго. Но, надо отдать справедливость Янису, это он сообразил поискать ночлега у Геббы. Если бы не она, неизвестно, где пришлось бы ночевать. Когда они пришли в Нексис, то первым делом осторожно навели справки о бывшей кухарке Ваннора, по ночам тайно посещая комнаты для прислуги в бывшем особняке купца. К своему ужасу, Ночные Пираты обнаружили, что особняк этот достался злобному и жадному купцу Пендралу, который, как говорили, был прихвостнем Миафана и собирался вот-вот возглавить Купеческую Гильдию. Большинство прежних слуг Ваннора уже уволились, но сын садовника помнил Геббу и заявил, что одна из судомоек, его хорошая подружка, что-то знает о бывшей кухарке. Девчонка сейчас прислуживает в кабачке и вернется только завтра, но если она сама не знает, то может подсказать, кто знает, где Гебба… Так, расспрашивая одного человека за другим, они выяснили, что бывшая кухарка Ваннора живет в северной части города, в доме своей сестры, которая, вместе со своей семьей, была убита в Ночь Призраков.
Гебба помнила, что Янис — племянник Дульсины, домоправительницы Ваннора, и, к счастью, не знала, что молодые люди имеют какое-то отношение к легендарным контрабандистам. А когда они сказали, что ищут ее любимую Занну, кухарка с готовностью предоставила им приют; к тому же она боялась жить одна в такое тревожное время, и потом, у нее всегда была потребность непременно о ком-то заботиться.
Хотя ко времени их возвращения Гебба уже легла, она позаботилась о гостях. В уютной, чистенькой кухне, где на полках стояла посуда, тайно принесенная хозяйкой из дома Ваннора, она оставила для них горшок с супом. Суп стоял на краю горячей плиты и был сварен из цыпленка, которого Янис и Тарнал стащили три дня назад во время неофициальной инспекции хозяйственных построек на заднем дворе у Пендрала.
Преисполненные благодарности. Ночные Пираты сняли плащи и мечи и уселись у огня, чтобы поужинать. Суп получился не очень наваристым, но зато он был еще горячим и очень вкусным (как и все, что готовила Гебба), К тому же молодым людям было приятно сознавать, что они стащили цыпленка именно у Пендрала.
Доев суп, Янис какое-то время сидел, погруженный в свои мысли.
— Вот что, — сказал он наконец. — Вернемся к тому, о чем мы говорили в кабачке. Я долго думал об этом и считаю, что больше нам незачем задерживаться. Я должен возвращаться, Тарнал. Как командир, я отвечаю за своих людей. К тому же я не вижу, что мы еще можем сделать. Мы не найдем ни Ваннора, ни Занны. Мы уже несколько дней бродим по городу и так ничего и не узнали. Наверное, они уже бежали отсюда, или… — Янис вдруг отвел глаза. — Или их уже нет в живых.
Тарнал похолодел от ужаса, услышав эти слова, но оцепенение его мгновенно сменилось яростью. Он вскочил, отшвырнув стул.
— Врешь, сукин сын! Занна жива! — заорал он. — Трус несчастный, боишься, что тебя схватят? Хочешь поскорее лечь в постель с этой белокурой девкой, которую мы спасли? Ты только о ней и думаешь, а до Занны тебе и дела нет! Командир хренов! Если бы не твоя мать, ты бы…
Тут у него потемнело в глазах, потому что Янис ударил его кулаком в лицо. Тарнал зашатался, и Янис нанес ему новый удар, но на этот раз юноша был готов к обороне. Увернувшись, он бросился вперед и разбил Янису нос, а тот в свою очередь ударил Тарвала ногой по колену. Они сцепились, опрокидывая стульчики, шкафчики и посуду с полок, Потом Тарнал сумел нанести противнику удар в живот, и Янис налетел на шаткий столик и упал вместе с ним. Тарнал накинулся на него, нанося удары, но Янис быстро пришел в себя и с силой ударил Тарнала коленом в пах. Тот скорчился от боли — ив этот момент их окатили холодной водой. Янис поднял голову и увидел Геббу с деревянным ведром в руках. Ее круглое лицо побагровело от ярости.
— Что это вы тут устроили, неблагодарные поганцы? Посмотрите, во что вы превратили мою славную кухню!
Поставив ведро на пол, она схватила метлу и принялась дубасить ею обоих пиратов, пока те не запросили пощады.
— Не знаю, не знаю… Вот как вы отблагодарили меня за то, что я, по доброте сердечной, пустила вас переночевать? Видела бы это бедная тетушка Дульсина!.. Того и гляди сбегутся стражники! Мой бедный столик превратился в кучу щепок, а мои горшочки — в черепки… Негоже, чтобы два молодых здоровяка так бессердечно обращались с бедной, беззащитной вдовой!
Гебба не прекратила своих гневных обличений даже тогда, когда полезла в буфет за снадобьями для потерпевших и промыла им боевые раны холодной водой. Тарнал не знал, куда деваться от стыда, особенно когда заметил, какой разгром учинили они с Янисом на кухне. Ей-богу, лучше бы она продолжала их колотить!
— Да заткнись же ты, женщина, ради всего святого, — к ужасу Тарнала, злобно оборвал кухарку Янис, а Гебба оторопела от негодования. Мрачный предводитель контрабандистов пробормотал:
— Я сожалею о том, что произошло, Гебба. Обещаю, что рано или поздно я возмещу ущерб, но сейчас я ухожу. — Он повернулся к Тарналу. — Ты можешь оставаться здесь или проваливать отсюда, куда твоей душе угодно. Ты больше не пират! — С этими словами он схватил свой меч и удалился, хлопнув дверью.
Тарнал воспринял этот звук как погребальный звон. Это был для него конец жизни, которую он вел, а другой он не знал. Юноша стоял как громом пораженный. Первой нарушила молчание Гебба.
— Как он сказал — «пират»? — грозно переспросила она.
Тарнал только кивнул, не глядя ей в глаза.
— И Дульсина это знала? — Гебба была поражена до глубины души. — Ну и что теперь будет? — спросила она с возмущением.
Тарнал и сам хотел бы это знать.
Заморосил дождь. Серое небо, слякоть, промозглость — все это было под стать настроению Яниса, который, поеживаясь от холода, плутал по грязным улицам, понимая, что безнадежно заблудился. Гнев его уже иссяк, словно был смыт дождем, но Янис чувствовал себя виноватым и ни за что не вернулся бы к Геббе после всего, что он натворил. А что до его бывшего товарища…
Ощупывая синяки на лице, Янис почувствовал, что в душе его снова поднимается ярость.
— Провалиться бы этому Тарналу, — пробормотал предводитель контрабандистов. — Это все из-за него! Как он осмелился оспаривать мои права?
Самолюбие никогда не позволило бы Янису искать мира с Тарналом. С какой стати? Разве он первый начал ссору? Он командир, и его место там, в убежище, вместе со своими людьми, особенно — в такое трудное время, как сейчас.
Кроме того, какой-то предательский голосок нашептывал Янису: «И там тоже не один Тарнал сомневался в твоем праве быть командиром; если хочешь сохранить власть, лучше возвращайся, чтобы отстоять ее, пока не поздно».
Вся беда была в том, что Ремана голову бы ему оторвала, если бы он вернулся без Занны, по крайней мере сам он был в этом уверен. Но что же он мог поделать? Разве он не искал ее по всему городу? Что еще от него требуется?
— Нет, баста, я возвращаюсь! — произнес Янис вслух, словно для того, чтобы подкрепить собственную решимость. Теперь оставалось только найти дорогу.
Впервые с тех пор, как он ушел от Геббы, Янис стал обращать внимание на окружающее. Вдоль узких улиц тянулись все те же кирпичные и оштукатуренные дома, хотя, по расчетам контрабандиста, он давно уже должен был выйти в старую часть города.
— Будь прокляты эти улицы, — ворчал Янис. — Я, должно быть, хожу по кругу!
Он остановился, чтобы оглядеться, но, увы, места были незнакомые. Только сейчас он понял, что не готов к длительному путешествию. В ярости Янис убежал от Геббы даже без плаща, и сейчас он продрог и промок насквозь. Ему были просто необходимы тепло и кров, но вернуться к Геббе — значило признать поражение. Ставни и двери в домах были заперты наглухо, и при нынешнем бесчинстве воров и грабителей никто не впустит в дом незнакомца в ночное время. Янис выругался. Нечего торчать здесь: только время потеряешь да еще хуже промокнешь (хотя, похоже, хуже некуда). Оставалась одно: продолжать путь.
— С них станется. Сейчас в городе так туго со жратвой, что меня бы это не удивило. — Тарнал был рад поводу уйти от скользкой темы. Последнее время молодого контрабандиста весьма беспокоили заявления Яниса, что их поиски безнадежны. Едва ли командир знал о его теплых чувствах к Занне, но сам Тарнал считал себя не вправе вернуться домой, не найдя девушку. Тяжело вздохнув, он с отвращением оглядел Зал Невидимого Единорога. Дыра, каких поискать. Грязная солома на полу воняла, некогда белые стены покрылись грязью и копотью, и к тому же Тарнал разглядел на них какие-то пятна, подозрительно похожие на кровь…
— Когда Паррик был у нас в Вайвернесс, — продолжал Тарнал, — он говорил, что это — его любимый кабачок. — Хорошо, что он не видит его сейчас.
— Тише ты, болван! — Янис подозрительно посмотрел по сторонам, но их могли услышать лишь несколько довольно пьяных посетителей. — Нечего упоминать здесь такие имена! Кругом полно поганых наемников, которым платит сам знаешь кто, а ты тут орешь… Тарнал покраснел от стыда.
— Ну, ты же сам меня сюда завел. Я же говорил, что дурацкая затея. И ты сам назвал имя Ва…
— Ты замолчишь?
— Но ты же сам…
— Да, верно, я был не прав, — поспешно заметил Янис. Тарнал обратил внимание, что некоторые из пьяниц смотрят на них, и невольно поежился.
— Пошли отсюда. Как хочешь, Янис, а это была дурацкая затея.
Оба контрабандиста направились в северную часть города. Было уже темно. Они старались идти в обход, по узким улочкам и переулкам, перелезая через стены, пробираясь среди заброшенных зданий, пока не убедились, что за ними никто не следит. Наконец они выбрались из этого лабиринта на более широкие улицы с добротными кирпичными домами.
— Эти улицы, провались они, все на одно лицо, — проворчал Янис, но его младший товарищ сумел запомнить кое-какие предметы и сообразил, что они на верном пути.
— Нам сюда. — Тарнал, свернул направо, к северным воротам, а потом налево. Еще один поворот — и дорога привела их к чистенькому крылечку дома Геббы.
— Не понимаю, как тебе это удается? — удивленно заметил Янис. Тарнал, открывая дверь, проворчал что-то неопределенное. Он благодарил богов, что их молодой предводитель знает море гораздо лучше, чем город, иначе контрабандистам пришлось бы туго. Но, надо отдать справедливость Янису, это он сообразил поискать ночлега у Геббы. Если бы не она, неизвестно, где пришлось бы ночевать. Когда они пришли в Нексис, то первым делом осторожно навели справки о бывшей кухарке Ваннора, по ночам тайно посещая комнаты для прислуги в бывшем особняке купца. К своему ужасу, Ночные Пираты обнаружили, что особняк этот достался злобному и жадному купцу Пендралу, который, как говорили, был прихвостнем Миафана и собирался вот-вот возглавить Купеческую Гильдию. Большинство прежних слуг Ваннора уже уволились, но сын садовника помнил Геббу и заявил, что одна из судомоек, его хорошая подружка, что-то знает о бывшей кухарке. Девчонка сейчас прислуживает в кабачке и вернется только завтра, но если она сама не знает, то может подсказать, кто знает, где Гебба… Так, расспрашивая одного человека за другим, они выяснили, что бывшая кухарка Ваннора живет в северной части города, в доме своей сестры, которая, вместе со своей семьей, была убита в Ночь Призраков.
Гебба помнила, что Янис — племянник Дульсины, домоправительницы Ваннора, и, к счастью, не знала, что молодые люди имеют какое-то отношение к легендарным контрабандистам. А когда они сказали, что ищут ее любимую Занну, кухарка с готовностью предоставила им приют; к тому же она боялась жить одна в такое тревожное время, и потом, у нее всегда была потребность непременно о ком-то заботиться.
Хотя ко времени их возвращения Гебба уже легла, она позаботилась о гостях. В уютной, чистенькой кухне, где на полках стояла посуда, тайно принесенная хозяйкой из дома Ваннора, она оставила для них горшок с супом. Суп стоял на краю горячей плиты и был сварен из цыпленка, которого Янис и Тарнал стащили три дня назад во время неофициальной инспекции хозяйственных построек на заднем дворе у Пендрала.
Преисполненные благодарности. Ночные Пираты сняли плащи и мечи и уселись у огня, чтобы поужинать. Суп получился не очень наваристым, но зато он был еще горячим и очень вкусным (как и все, что готовила Гебба), К тому же молодым людям было приятно сознавать, что они стащили цыпленка именно у Пендрала.
Доев суп, Янис какое-то время сидел, погруженный в свои мысли.
— Вот что, — сказал он наконец. — Вернемся к тому, о чем мы говорили в кабачке. Я долго думал об этом и считаю, что больше нам незачем задерживаться. Я должен возвращаться, Тарнал. Как командир, я отвечаю за своих людей. К тому же я не вижу, что мы еще можем сделать. Мы не найдем ни Ваннора, ни Занны. Мы уже несколько дней бродим по городу и так ничего и не узнали. Наверное, они уже бежали отсюда, или… — Янис вдруг отвел глаза. — Или их уже нет в живых.
Тарнал похолодел от ужаса, услышав эти слова, но оцепенение его мгновенно сменилось яростью. Он вскочил, отшвырнув стул.
— Врешь, сукин сын! Занна жива! — заорал он. — Трус несчастный, боишься, что тебя схватят? Хочешь поскорее лечь в постель с этой белокурой девкой, которую мы спасли? Ты только о ней и думаешь, а до Занны тебе и дела нет! Командир хренов! Если бы не твоя мать, ты бы…
Тут у него потемнело в глазах, потому что Янис ударил его кулаком в лицо. Тарнал зашатался, и Янис нанес ему новый удар, но на этот раз юноша был готов к обороне. Увернувшись, он бросился вперед и разбил Янису нос, а тот в свою очередь ударил Тарвала ногой по колену. Они сцепились, опрокидывая стульчики, шкафчики и посуду с полок, Потом Тарнал сумел нанести противнику удар в живот, и Янис налетел на шаткий столик и упал вместе с ним. Тарнал накинулся на него, нанося удары, но Янис быстро пришел в себя и с силой ударил Тарнала коленом в пах. Тот скорчился от боли — ив этот момент их окатили холодной водой. Янис поднял голову и увидел Геббу с деревянным ведром в руках. Ее круглое лицо побагровело от ярости.
— Что это вы тут устроили, неблагодарные поганцы? Посмотрите, во что вы превратили мою славную кухню!
Поставив ведро на пол, она схватила метлу и принялась дубасить ею обоих пиратов, пока те не запросили пощады.
— Не знаю, не знаю… Вот как вы отблагодарили меня за то, что я, по доброте сердечной, пустила вас переночевать? Видела бы это бедная тетушка Дульсина!.. Того и гляди сбегутся стражники! Мой бедный столик превратился в кучу щепок, а мои горшочки — в черепки… Негоже, чтобы два молодых здоровяка так бессердечно обращались с бедной, беззащитной вдовой!
Гебба не прекратила своих гневных обличений даже тогда, когда полезла в буфет за снадобьями для потерпевших и промыла им боевые раны холодной водой. Тарнал не знал, куда деваться от стыда, особенно когда заметил, какой разгром учинили они с Янисом на кухне. Ей-богу, лучше бы она продолжала их колотить!
— Да заткнись же ты, женщина, ради всего святого, — к ужасу Тарнала, злобно оборвал кухарку Янис, а Гебба оторопела от негодования. Мрачный предводитель контрабандистов пробормотал:
— Я сожалею о том, что произошло, Гебба. Обещаю, что рано или поздно я возмещу ущерб, но сейчас я ухожу. — Он повернулся к Тарналу. — Ты можешь оставаться здесь или проваливать отсюда, куда твоей душе угодно. Ты больше не пират! — С этими словами он схватил свой меч и удалился, хлопнув дверью.
Тарнал воспринял этот звук как погребальный звон. Это был для него конец жизни, которую он вел, а другой он не знал. Юноша стоял как громом пораженный. Первой нарушила молчание Гебба.
— Как он сказал — «пират»? — грозно переспросила она.
Тарнал только кивнул, не глядя ей в глаза.
— И Дульсина это знала? — Гебба была поражена до глубины души. — Ну и что теперь будет? — спросила она с возмущением.
Тарнал и сам хотел бы это знать.
Заморосил дождь. Серое небо, слякоть, промозглость — все это было под стать настроению Яниса, который, поеживаясь от холода, плутал по грязным улицам, понимая, что безнадежно заблудился. Гнев его уже иссяк, словно был смыт дождем, но Янис чувствовал себя виноватым и ни за что не вернулся бы к Геббе после всего, что он натворил. А что до его бывшего товарища…
Ощупывая синяки на лице, Янис почувствовал, что в душе его снова поднимается ярость.
— Провалиться бы этому Тарналу, — пробормотал предводитель контрабандистов. — Это все из-за него! Как он осмелился оспаривать мои права?
Самолюбие никогда не позволило бы Янису искать мира с Тарналом. С какой стати? Разве он первый начал ссору? Он командир, и его место там, в убежище, вместе со своими людьми, особенно — в такое трудное время, как сейчас.
Кроме того, какой-то предательский голосок нашептывал Янису: «И там тоже не один Тарнал сомневался в твоем праве быть командиром; если хочешь сохранить власть, лучше возвращайся, чтобы отстоять ее, пока не поздно».
Вся беда была в том, что Ремана голову бы ему оторвала, если бы он вернулся без Занны, по крайней мере сам он был в этом уверен. Но что же он мог поделать? Разве он не искал ее по всему городу? Что еще от него требуется?
— Нет, баста, я возвращаюсь! — произнес Янис вслух, словно для того, чтобы подкрепить собственную решимость. Теперь оставалось только найти дорогу.
Впервые с тех пор, как он ушел от Геббы, Янис стал обращать внимание на окружающее. Вдоль узких улиц тянулись все те же кирпичные и оштукатуренные дома, хотя, по расчетам контрабандиста, он давно уже должен был выйти в старую часть города.
— Будь прокляты эти улицы, — ворчал Янис. — Я, должно быть, хожу по кругу!
Он остановился, чтобы оглядеться, но, увы, места были незнакомые. Только сейчас он понял, что не готов к длительному путешествию. В ярости Янис убежал от Геббы даже без плаща, и сейчас он продрог и промок насквозь. Ему были просто необходимы тепло и кров, но вернуться к Геббе — значило признать поражение. Ставни и двери в домах были заперты наглухо, и при нынешнем бесчинстве воров и грабителей никто не впустит в дом незнакомца в ночное время. Янис выругался. Нечего торчать здесь: только время потеряешь да еще хуже промокнешь (хотя, похоже, хуже некуда). Оставалась одно: продолжать путь.