Гацунаев Николай. Экспресс 'Надежда'

   Несколько секунд монах недоверчиво переводил взгляд с одного на другого, потом улыбнулся и выпростал из-под мантии руку. Нервные пальцы перебирали янтарные виноградины четок.
   * Что я говорил? (нем.)
   ** Добрый день (нем.), (англ.).
   - Я понимаю, синьоры шутят. И все-таки, как вы узнали, кто я?
   - От господа бога! - буркнул Иван и тотчас пожалел об этом. Улыбки как не бывало. Монах помрачнел.
   - Иштван пошутил, - попытался разрядить атмосферу Миклош. - Не надо на него обижаться.
   - Я понимаю, - глухо повторил монах. - Вероятно, он даже хотел сделать мне приятное. Откуда ему знать... - Он помолчал, глядя на струящиеся между пальцами четки. Медленно поднял голову, встретился глазами с Иваном. - Мантия и убеждения - не всегда одно и то же, молодой человек.
   "А ну, как он в самом деле великий Ноланец? - подумал Иван. Мысль была настолько абсурдной, что он тут же от нее отмахнулся. - Не может быть!" Но мысль не уходила. Больше того: неизвестно откуда нахлынуло ощущение неловкости и вины. Иван зажмурился и стиснул зубы.
   Комманданте... Поп Мефодий... Теперь еще этот Ноланец... Что он о них знает? А экспресс "Надежда"? Сплошные загадки и предположения одно невероятнее другого. Вначале он решил, что попал в плен. Сбили с толку латинские буквы на дверных табличках. И, как ни странно, безукоризненно правильный русский язык, на котором изъяснялся комманданте. Так говорят только иностранцы. Опять же его преподобие Мефодий. Где же ему еще быть, святейшему, как не в бегах, у фашистов?
   Потом всмотрелся и понял, что заблуждается. Публика в ресторане подобралась разношерстная, но все - на равных. В плену так не бывает. Плен это плен: допросы, тюрьмы, концлагеря. Борцы и предатели. В плену от тебя всегда чего-то требуют. А здесь - ничего. Полная свобода. Ешь, пей, делай, что в голову взбредет. Вот только где ты и зачем - не спрашивай. Тебе не докучают, - и ты не приставай с расспросами.
   Просто? Даже слишком. Иные, - и таких, судя по ресторану, немало, - вошли во вкус, жили в свое удовольствие и сомнениями не терзались.
   А он так не мог. Вновь и вновь мысленно возвращался в кабину подбитого "ила", сквозь грохот и рев пламени хрипел в эфир: "Иду на таран!" и бросал свой искалеченный самолет в лобовую на "мессершмитт-262", заходивший в хвост курбатовскому штурмовику.
   Тогда было все ясно: надо выручать Мадьяра Курбатова, и не остается ничего другого, как таранить этот проклятый "мессер".
   И вот тут-то и началась чертовщина. Прямо перед Иваном из ничего, непонятно как, в пилотской кабине возник человек и спокойным, но требовательным голосом спросил:
   - Выжить хочешь?
   Разумеется, то была галлюцинация, на нее не следовало обращать внимания, но фантом закрывал обзор и, чтобы от него избавиться, Иван яростно выругался и мотнул головой, отгоняя наваждение.
   - Хочешь? - фантом и не думал исчезать.
   - Пошел к дьяволу! - заорал Иван. - Убирайся!
   И, видя, что тот не двигается с места, выхватил из кармана портсигар и швырнул в бесстрастную рожу призрака.
   Наверное, именно в это мгновение "ил" и врезался в "мессер". Ослепительная вспышка полыхнула перед глазами, и все померкло...
   Очнулся он в прохладной, золотистой от солнечного света комнате. Пахнущее свежестью постельное белье приятно холодило разгоряченное тело. Некоторое время он продолжал лежать, восстанавливая в памяти все, что с ним произошло. Потом осторожно высвободил из-под простыни руки и поднес к лицу. Руки были целые, без единой царапинки. Медленно согнул ноги в коленях, - слушаются. Напряг мышцы живота, - слегка побаливают.
   "Жив... - мысль раскручивалась медленно, словно ржавая пружина. - Жив... Цел" И вдруг словно жаром полыхнуло из раскаленной печи: "А таран?!. Значит, промахнулся?!. Значит..."
   - М-м-а-д-ддья-яр-р-р! - хрип рвался сквозь стиснутые зубы, свистел, рычал, шипел. - М-и-и-ш-ка-а-а!
   Он отчетливо увидел, как реактивный "мессершмитт" настигает курбатовский "ил", как вгрызаются в фюзеляж дымящиеся трассы и, не разжимая зубов, завыл тоскливо, по-звериному, чувствуя, как обжигают щеки слезы отчаяния и бессильной ярости.
   Несколько дней он не притрагивался к еде. Лежал лицом к стене, ни на что не реагируя, ничего не слыша. И вспоминал, вспоминал, вспоминал...
   Турткуль. Белые домики над бурливой ширью Амударьи. Колесные буксиры с караванами барж. Резкие крики чаек. И небо. Бездонное. Голубое. Влекущее. Летом они с Мишкой Курбатовым целыми днями пропадали на реке. Ставили подпуски на сомов, удили на затонах золотистых сазанов, гоняли на плоскодонке вверх до Шарлаука и вниз к Чалышу, Кипчаку, Каратау.
   Было в Курбатове что-то притягательное, завораживающее, внушающее восхищение и потребность подражать. Неистощимый на выдумки, всегда чем-то увлеченный, к чему-то стремящийся, он был насыщен такой неиссякаемой энергией, что невольно заряжал ею других.
   Бородатые казаки-старообрядцы, глядя на него, одобрительно качали головами: "Непоседа малый. Живчик". Грудастые речники в тельняшках и широченных суконных клешах посвойски хлопали Мишку по спине: "Ртуть-парень!"
   И только Иван знал Мадьяра Курбатова другим: притихшим, задумчиво молчаливым. Бывало такое нечасто, но уж если случалось, вывести Мишку из этого состояния было непросто. Он мог часами лежать где-нибудь на травянистом пригорке, зачарованно глядя в небо, словно видел там что-то такое, чего никому, кроме него, увидеть не дано. Расспрашивать его в такие минуты было бесполезно, Иван знал это и ни о чем не спрашивал. Лишь однажды в городском парке, где они вдвоем готовились к выпускным экзаменам, он захлопнул учебник, обнаружив, что Мишка его не слушает, и возмущенно уставился на товарища. Тот сидел, прислонившись спиной к стволу старой акации и сквозь ажурную, перемежающуюся белыми кистями цветов зелень смотрел вверх, в безоблачное весеннее небо.
   - Что ты там узрел? - с обидой спросил Иван.
   С минуту Мишка молчал. Потом, все так же не меняя позы, вдруг начал читать стихи.
   ...И маленький тревожный человек
   С блестящим взглядом, ярким и холодным,
   Идет в огонь. "Умерший в рабский век
   Бессмертием венчается - в свободном!
   Я умираю - ибо так хочу.
   Развей, палач, развей мой прах, презренный!
   Привет Вселенной, Солнцу! Палачу!
   Он мысль мою развеет по Вселенной"
   - Твои? - недоверчиво спросил Иван. Курбатов покачал головой.
   - Бунин. Здорово, правда? Маленький тревожный человек... - Мадьяр помолчал, мечтательно зажмурив глаза. - А на всю Вселенную замахнулся.
   - Это ты о ком? - Иван отложил книгу.
   - О Джордано Фелиппо Бруно.
   - И стихи о нем?
   - О нем. - Мишка подобрал учебник тригонометрии, машинально перевернул несколько страниц. - Я, Ваня, летчиком хочу стать.
   - Скажешь! - фыркнул Иван. - Это тебе не буксиры по Амударье водить.
   Аэропланы были уже не в новинку. По ту сторону реки, в Ургенче построили аэродром, и серебристые птицы частенько пролетали над Турткулем. Но одно дело восхищаться ими, задрав голову, и совсем другое...
   - А я стану! - Мишка упрямо встряхнул чубом. - Вот увидишь! А может, вдвоем, а? Разузнаем, что и как и сразу после экзаменов двинем? Тебе хорошо - в детдоме живешь, ни у кого отпрашиваться не надо.
   Так родилась мечта. Сумасшедшая, неосуществимая, и потому особенно заманчивая и прекрасная. А рядом, в нескольких десятках метров от ограды парка бурлила, вгрызаясь в глинистый берег, Амударья и гулко рушились в воду подмытые ею пласты грунта.
   Глаза у учлета Курбатова были синие-синие, а чуб - цвета спелой пшеницы. Нос, правда, подгулял: маленький, с легкомысленно вздернутым кончиком, словно чужой на удлиненном, с резкими чертами лице. Особенно это бросалось в глаза, когда Курбатов смеялся. А смеялся он последнее время редко. Даже теперь, танцуя с любимой девушкой модное танго "Голубая рапсодия", Курбатов оставался серьезным, хотя причин для радостного настроения было предостаточно: позади годы учебы, еще немного и - прощай училище, здравствуй, новая жизнь, служба, романтика дальних полетов!
   Иван тот от уха до уха сиял, а Курбатов - ни-ни. Молчалив, собран, сосредоточен.
   А ночь - какие только в сказках бывают: серебряная от лунного света, ласковая, трепетная. И когда умолкает духовой оркестр, слышно, как за Волгой петухи перекликаются, да гдето неподалеку девичьи голоса "Катюшу" выводят.
   Катюша... Через несколько дней у них с Мишкой свадьба. Своей семьей жить начнут. И будет у этой семьи верный и неизменный друг - Ваня Зарудный. Вечный холостяк, потому что для него, как и для Миши Курбатова, свет клином на Кате-Катюше сошелся. А она полюбила Мишку.
   Потом была свадьба. С шампанским. С танцами под патефон. С дружескими напутствиями, веселыми, но немного грустными. Потому как предстояли молодым военным летчикам дальние пути-дороги в летные части. И когда начальник училища - рано поседевший крепыш с четырьмя шпалами в петлицах - поднял прощальный тост, в голосе его звучала гордость за своих питомцев и печаль расставания.
   Друзьям повезло: обоих направили в один полк. Но и месяца не прошло, - грянула война, и они даже не смогли проводить Катю на вокзал к поезду, которым предстояло ей добраться до Чарджуя, а оттуда, уже пароходом, в Турткуль, к родителям Мадьяра.
   В ноябре, возвращаясь с задания, угодил Иван под огонь немецкой зенитной батареи и на подбитой машине чудом дотянул до аэродрома. Посадить посадил, а из кабины выбраться уже не смог: закружилось, поплыло все перед глазами, и белым саваном опустилось на плексигласовый фонарь кабины холодное зимнее небо.
   Одиннадцать осколков извлекли из Ивана хирурги. Год с лишним провалялся в госпиталях, прошел дюжину комиссий, добиваясь разрешения снова вернуться на фронт, и, наконец, солнечным осенним утром вылез из попутного "доджа" и зашагал, разминая затекшие ноги, по хрусткой от ночного морозца траве к домику у дальней кромки леса, где находился штаб эскадрильи.
   После яркого солнца в комнате с обращенными к лесу окнами было темновато. Офицер стоял к свету спиной, так что лицо оставалось в тени, зато отчетливо смотрелись погоны на широких, словно рубленых плечах.
   - Товарищ капитан! - Иван вскинул ладонь к козырьку фуражки. - Пилот Зарудный...
   - Ванька! - выдохнул капитан, бросаясь навстречу. - Жив, бродяга! Вернулся!..
   С тех пор на все вылеты они уходили в паре: Мадьяр - ведущим, Иван - ведомым. Единственный раз вылетели в разных парах и именно в этот день встретили реактивных "мессеров".
   - Я думаю, вам следует извиниться, Иштван. - Миклош говорил по-русски почти правильно, только с ударением не. все ладилось. - Вы ведь не хотели его обидеть.
   - Это с моим-то немецким?! - взмолился Иван. - Хватит и вон того вавилонянина с его крысой.
   - С вашей крысой, - поправил Миклош. - И я не уверен, что он вавилонянин.
   - Ну ассириец.
   - Сириец, вы хотели сказать? В Ассирии так не одевались.
   - Адаптировался, - возразил Иван. - Сменил хитон на фрачную пару.
   - Неплохо, - кивнул Миклош. - Пусть будет по-вашему. Вернемся к компаньону.
   - Собутыльнику, - уточнил Иван, только теперь обратив внимание на оклеенную соломкой бутыль перед итальянцем. - А он не дурак выпить!
   Венгр укоризненно покачал головой:
   - Хорошо, что он не понимает по-русски. Ну хотите, я извинюсь от вашего имени?
   "Чего я выламываюсь? - с горечью подумал Иван. - Самому противно. Представляю, каково другим".
   - Как хотите, Миклош.
   Не поднимая глаз от тарелки, итальянец ел длинные тонкие макароны с мясной подливой. Миклош деликатно кашлянул.
   - Мой коллега просит извинить его за неудачную шутку.
   Итальянец положил вилку и взглянул на Миклоша.
   - Поверьте, он не хотел вас обидеть.
   Монах молча перевел взгляд на Ивана. Иван виновато улыбнулся и развел руками.
   Глаза у итальянца были потрясающие. С такими и язык знать не обязательно: без слов все скажут. "Не обижаюсь, - сказали глаза. - Все в порядке. Вы мне нравитесь, ребята". Миклош не видел выражения глаз итальянца. И потому ничего не понял.
   - Нам обоим очень неловко перед вами, синьор.
   Монах скорчил постную мину и вдруг озорно подмигнул и звонко расхохотался. Псевдо-вавилонянин вздрогнул и перестал жевать. Хмурый субъект за соседним столом продолжал невозмутимо терзать вилкой котлету.
   - Пустяки! - Глаза у монаха так и искрились от удовольствия. - Мало ли что бывает между друзьями. Мне с вами хорошо, синьоры.
   "Самое время смываться, - подумал Иван. - Сейчас начнутся сантименты". Сообщил буднично:
   - Пойду, пожалуй. Что-то ко сну клонит. До свидания, синьоры.
   Насчет сна он приврал. Спать не хотелось. После разговоров с комманданте и отцом Мефодием не давало покоя тревожное чувство неудовлетворенности и упрямая решимость любой ценой добиться своего. И поп, и комманданте в разных выражениях высказали одну и ту же мысль: с "Надежды" ему не уйти. И увильнули от прямого ответа на вопрос, зачем он здесь и что вообще представляет собою эта чертова "Надежда".
   Чего они хотят от него? От всех остальных на экспрессе? Иван мысленно представил себе зал столовой. Многие столы, правда, пустовали, и все же человек тридцать-сорок набиралось наверняка. Публика была разношерстная, и вряд ли всех волновали те же вопросы, что и его. Истеричку, поднявшую скандал из-за спаржи, например. Любителя жареных кроликов. Или того типа с кислой рожей и рыбьими глазами.
   Миклош - другое дело. И еще, пожалуй, итальянец. Хотя вряд ли. Он еще осмотреться не успел.
   Иван прошел по пустынному, как всегда, коридору, остановился возле своей двери. Коридор продолжался вправо и влево, пустой и безмолвный.
   "Тюрьма, - тоскливо подумал Иван. - Комфортабельная, со всеми удобствами. Без намека на охрану и надзирателей. И все же тюрьма".
   Его вдруг осенило, почему коридор всегда пуст. Они специально делают так, чтобы пассажиры экспресса "Надежда" не общались друг с другом наедине. В столовой - пожалуйста, а тет-а-тет - ни-ни. Поэтому и в зимнем саду ни души, когда ни приди. И в библиотеке. Любопытно... А что если...
   Он оглянулся. Вход в столовую был рядом, в каких-нибудь тридцати шагах. Из-за двери слышалась музыка. Еще не решив окончательно, что он намерен делать, Иван вернулся и распахнул дверь. В зале не было ни души.
   Час от часу не легче. Он шел по коридору, машинально считая шаги и стараясь осмыслить случившееся. Поравнялся со своей дверью. Тридцать два шага. Разумеется, Миклош с итальянцем могли за это время покинуть ресторан и разойтись по своим комнатам. И вовсе не обязательно, чтобы они прошли мимо него. Коридор продолжается и в противоположную сторону. Сколько прошло времени с тех пор, как он оставил ресторан? Три минуты? Ну пусть пять. Получается, они ушли из ресторана сразу же вслед за ним? Вряд ли. Миклош был явно настроен поболтать с монахом. И тот только-только распробовал кьянти. Что же они - все разом побросали еду и ринулись как на пожар? Чушь какая-то. Но факт остается фактом: зал, когда он заглянул в него вторично, был пуст.
   Иван покачал головой и вошел в комнату. Вначале он подумал, что ошибся дверью, но тут же убедился в обратном. Планшет над кроватью, пилотская куртка на дверце шкафа, на столе возле торшера раскрытый томик Хемингуэя... Комната принадлежала ему. Но тогда...
   - Что вы тут делаете? - резко спросил Иван.
   Человек встал с кресла.
   - Закройте, пожалуйста, дверь.
   Иван рванул на себя дверную ручку и вызывающе уставился на непрошеного гостя.
   - Руперт. - Это был застольный сосед дамы-истерички. На этот раз выражение его лица было не таким постным, как во время обеда, но скепсис на нем проступал явно
   - Что?
   - Руперт, - уныло повторил скептик. - Приблизительно так звучит мое имя по-русски. Себя можете не называть. Я вас знаю.
   - Что вы тут делаете? - повторил Иван.
   - Жду вас.
   - Меня?!
   - Вас, - кивнул скептик.
   - Зачем?
   Гость поскучнел.
   - Чтобы ответить на ваши вопросы.
   - Та-ак. - Иван растерянно потер подбородок. - Давайте присядем, что ли. Чаю хотите?
   - Чаю... - бесстрастно повторил Руперт. - Это обязательно?
   - Что обязательно? - переспросил Иван.
   - Хотеть чаю.
   "Чокнутый, - подумал Иван. - Или прикидывается".
   - Ни то ни другое, - гость был невозмутим. - Просто у нас это не принято.
   - У вас это где? - До Ивана только теперь дошло, что унылый читает его мысли. Это было страшновато, но любопытно. Не имеет значения. - Гость опустился в кресло. - Задавайте вопросы.
   "А ты нахал, братец, - мысленно усмехнулся Иван. - Можно подумать, я пришел к тебе, а не наоборот".
   - И это неважно. - Гость вскинул на него блеклые, неживые глаза. - Вас интересует, куда вы попали и зачем?
   "Почти слово в слово", - отметил Иван.
   - Верно, - кивнул Руперт. - Почти слово в слово. Итак, куда вы попали.
   - Экспресс "Надежда", - он помолчал, видимо, подбирая нужные слова, - это лаборатория, испытательный полигон, музей и... зверинец. К сожалению, в вашем языке нет слова, которое объединяло бы все эти понятия.
   - А в вашем? - не выдержал Иван. Гость дернул щекой.
   - В нашем есть. Но об этом позднее. Вопрос второй: зачем вы здесь.
   - Можете не отвечать. - Иван сел в кресло и вытянул ноги. - На этот вопрос вы уже ответили. Музейный экспонат, обитатель зверинца, подопытное животное. Так?
   - Приблизительно. - На лице Руперта промелькнуло чтото похожее на сочувствие. - У вас ведь тоже есть лаборатории и ведутся эксперименты над живыми существами. Примерно то же и здесь. Другие масштабы, методология, задачи и цели. Суть та же.
   - Понятно, - буркнул Иван. Не нравился ему этот добровольный консультант. То ли внешностью, то ли фактом непрошеного вторжения. Так и подмывало взять за шиворот и выставить в коридор. - Вы сказали "приблизительно". Самолюбие мое щадите?
   - Самолюбие, самолюбие... - В голосе собеседника проклюнулось беспокойство. - Извините, не понимаю.
   - И не надо. - Иван почувствовал себя увереннее. - Продолжайте.
   - Я, собственно, закончил. - Руперт поерзал в кресле, поправил узелок галстука. - Если вас интересует что-то еще...
   - Интересует. - Иван облокотился на стол, не сводя глаз с собеседника. Теперь лицо Руперта уже не казалось отталкивающим. И постная мина, если вглядеться, была результатом неуловимого смещения пропорций: не то нос длинноват, не то щеки слишком опущены. И что самое странное, - лицо это, действительно, было знакомо Ивану. - Многое интересует. Но сначала вопрос приватного, если хотите, порядка. Вы-то сами как здесь очутились?
   - Я здесь работаю.
   - Даже так?
   - Не верите?
   - Отчего же, верю. - Иван согнул ноги в коленях и легонько провел по ним ладонями. - Свой человек здесь, стало быть?
   Руперт неопределенно повел плечом.
   - По пути сюда, - Иван кивнул в сторону коридора, - я вспомнил, что забыл спички на столе. Вернулся в столовую, а там ни души. Это как прикажете понимать?
   - Проще простого. - Выражение лица Руперта в эту минуту можно было назвать улыбкой. - Кто-то из ваших мудрецов, не помню кто именно, сказал; в одну и ту же реку нельзя войти дважды.
   - А попроще нельзя?
   - Нет. Проще уже некуда.
   - Знаете, что я сейчас подумал?
   - Конечно. Чего он приперся? Какого черта ему от меня надо?
   "Стоп! - приказал себе Иван. - Ни о чем не думать. Забить мозги какой-нибудь чепухой". И он мысленно замурлыкал первое, что пришло на ум:
   "В чахлой чаще чапарраля
   Два ковбоя загорали
   И судачили о том,
   Как состряпать суп с котом".
   - А вы молодец! - Руперт одобрительно хмыкнул. - Ловко сознание заблокировали. Неужели сами додумались?
   - Неважно, - буркнул Иван, продолжая мурлыкать:
   "Только песня не о том,
   Как состряпать суп с котом".
   - Верно, - кивнул Руперт. - Песня не о том. А пришел я к вам потому, что попали вы сюда из-за меня. Это ведь я вас тогда из горящего самолета вытянул.
   "Вот где я его видел! - вспомнил Иван и тут же спохватился:
   "В чахлой чаще чапарраля..."
   - Перестаньте! - попросил Руперт. - Неужели вам делать больше нечего? Не хотите разговаривать, - так прямо и скажите. Я уйду.
   "А ведь и правда уйдет!" - весело подумал Иван.
   - Уйду, - подтвердил Руперт и встал с кресла.
   - Минутку! - Иван вскочил и прислонился спиной к двери. Только через мой труп!
   - Младенец вы, Иван! - усмехнулся гость. - Смотрите. Он поднял перед собой согнутую в локте руку, звонко щелкнул пальцами и... растаял в воздухе.
   - Вот тебе и раз! - Иван растерянно огляделся по сторонам. Дверь мягко толкнула его в спину. Он шагнул на середину комнаты и оглянулся. На пороге стоял Руперт.
   - Лихо! - восхитился Иван. - Черная магия или как?
   Руперт усмехнулся и притворил дверь.
   - Глядите сюда. - Он сделал шаг вперед, опустил руки и на глазах у Ивана вдруг начал погружаться в пол: по колени, по пояс, по грудь. Кивнул и исчез, словно в воду окунулся. И в то же мгновение ногами вперед проклюнулся сквозь потолок и плавно опустился на пол. Шагнул к иллюминатору, оттолкнулся ногами и, вытянув перед собой руки, скользнул сквозь толстенное стекло наружу, прямо в клубящиеся, подсвеченные багряными отблесками тучи. Развернулся, словно рыба в воде, приветственно помахал рукой и вдруг очутился в кресле возле стола, где сидел в самом начале разговора. Сочувственно покивал Ивану.
   - Садитесь, продолжим беседу.
   - Ну и ну! - Иван сел, стараясь сохранить независимый вид.
   - Нравится?
   - Гипноз, - презрительно отмахнулся Иван. - Знаем мы эти штучки.
   - Конечно, знаете, - охотно согласился Руперт. - Волхвы, маги, экстрасенсы, хилеры - все в одну кучу. И все это детский лепет, дорогой мой. Хотите знать, чем сейчас ваш друг Миклош занят?
   - Ну хочу.
   - Со мною беседует. Не верите?
   Иван молча пожал плечами.
   - Правильно делаете. - Руперт поднялся и сделал ручкой, как минуту назад из-за иллюминатора. - До завтра, Иван Зарудный.
   И вышел из комнаты. Через дверь. Как нормальные люди.
   Визит Руперта основательно выбил Ивана из колеи. Кое-что, правда, прояснилось, но зато все остальное было настолько ошеломляющим, что Иван отказывался верить собственным глазам и ушам. Невольно проскользнула мысль: а что, если прав поп Мефодий со своим вариантом царствия небесного? Рай не рай, а чудес с избытком. Иван усмехнулся и отбросил мысль прочь.
   В сообщении Руперта было что-то обидное и унизительное. Как он выразился? Зоопарк? Нет, зверинец. Лаборатория. Испытательный полигон. Музей.
   Ну, музей еще куда ни шло. Лаборатория, допустим, тоже. Но при чем тут зверинец? Хотя... Он перебрал в памяти завсегдатаев столовой и раздосадованно крякнул. Зверинец не зверинец, а паноптикум налицо.
   Иван стиснул дубы и изо всех сил уперся затылком в стену поверх спинки кресла. Кресло бесшумно скользнуло почти на середину комнаты. Иван ругнулся сквозь зубы, встал и затопал в ванную.
   Если по совести, комфорт на экспрессе "Надежда" был отлажен на все сто. И ванная комната не являла собой исключения. Иван разделся, повесил одежду в шкаф, захлопнул массивную, как у холодильника, дверцу, крутнул похожее на диск телефонного аппарата реле. Теперь к тому времени, когда он выкупается, одежда будет выстирана, просушена и отутюжена.
   По шероховатым, отливающим матовой белизной ступеням Иван спустился в бассейн и лег на спину, заложив за голову руки. Вода была теплая, прозрачная, с чуть голубоватым оттенком, пузырилась, словно газировка в стакане. Вода пахла озоном и свежестью. Пузырьки оседали на теле, приятно щекоча кожу.
   Медленно перебирая ногами и покачиваясь, Иван закрыл глаза, смакуя состояние расслабленности и блаженной истомы.
   "Руперт, - лениво подумал он. - Странное имя... Странный визит... Странные фокусы... Чего он добивается? Хочет запугать? Непохоже. Сбить с толку? Зачем? И почему заявился именно теперь?"
   Он мысленно перебрал в памяти все, что предшествовало появлению Руперта: встречи с комманданте и отцом Мефодием, застольный диалог с Миклошем, дурацкий обмен фразами с толстяком, появление итальянца...
   Миклош отпадает сразу: встречи с ним - величина постоянная. Толстяк тоже: когда ни приди, в столовой сшивается. Визгливая истерика его соседки по столу? Тоже не симптом. Такие инциденты возникают в столовой почти ежедневно.
   Иван поморщился и переменил положение. Вроде бы что-то забрезжило. Сегодня он впервые был у комманданте и потребовал объяснений. Потом был довольно резкий разговор с отцом Мефодием и были заданы те же вопросы. И после этого в столовой впервые появился Руперт. Впрочем, и итальянец тоже. Как Миклош выразился? В отместку за отца Мефодия? Да, именно так. И все-таки итальянец тут скорее всего ни при чем. Есть в нем что-то располагающее к доверию. Остается Руперт...
   Иван окунулся с головой, отжал волосы, провел ладонями по лицу и удобно устроился на ступеньке по грудь в воде.
   Итак, Руперт... Ну что ж, попробуем разобраться. Руперт умеет читать мысли. Остальной персонал "Надежды", надо полагать, тоже. И если до сих пор в отношении ко мне не было никаких перемен, значит, мой образ мыслей их устраивал. И вот сегодня во время разговора с комманданте я впервые высказался о побеге с экспресса. А потом еще и повторил это отцу Мефодию. Взял, как говорится, быка за рога. И сразу же на сцене объявился Руперт. Новый пастырь вместо оскандалившегося попа.
   Иван зачерпнул пригоршню воды, сполоснул разгоряченное лицо.
   Теперь появление Руперта уже на казалось таким странным: поп потерпел фиаско и его заменили Рупертом. А коли так, то грош цена всем рупертовским откровениям!
   Иван поднялся по ступенькам и, оттолкнувшись ногами от бортика, шумно нырнул. По светящимся стенам заструились голубоватые ручейки.