Гацунаев Николай. Экспресс 'Надежда'

   - Остановитесь!
   Иван замер, дико озираясь по сторонам. Голос исходил из неоткуда. Голос Руперта.
   - Не дайте себя обмануть.
   - Где вы?!
   - Неважно. - Голос был тускл и бесцветен. - Я с вами.
   - Ч-черт! - Иван продолжал сжимать в руках шлемофон и планшет. - Кто это подстроил? Отец Мефодий?
   - И он тоже. Вас испытывают. Не поддавайтесь.
   Иван в сердцах швырнул шлемофон на кровать. Плюхнулся в кресло. Изо всех сил стиснул зубы.
   - Не верю вам, Руперт!
   - Зря. Послушайтесь моего совета. Снимите куртку. Займитесь чем угодно. Но не вздумайте возвращаться в сад.
   - Доказательства, Руперт! Почему я должен верить вам на слово? Где доказательства?
   - Не валяйте дурака. Пролома в стене уже нет. Зато здесь комманданте и тот, кого вы называете Мефодием. Они ждут вас.
   - Откуда вы знаете?
   - Я здесь. Вместе с ними.
   - В саду?!
   - Да.
   Он не пошел в сад. Убрал в шкаф куртку и планшет. Сбросил ботинки, завалился поверх покрывала на постель и наугад раскрыл томик Хемингуэя. Несколько минут тщетно пытался сосредоточиться на "Снегах Килиманджаро". Понял, что пытается зря, и отложил книгу. Вздохнул и тоскливо подумал: "РупертРуперт... Кто ты? Враг? Друг? Искуситель?"
   - Соучастник, - прозвучало в комнате. Иван даже не удивился. Закрыл глаза и повернулся лицом к стене.
   Ужинали вчетвером.
   - Казбек, - представился меднолицый парень с растерянными глазами. Ладонь у него была твердая, широкая, как лопата. Из Алагира, слышали, может?
   Жестковатый акцент выдавал горца.
   - Осетин?
   - Угадали! - просиял парень. На парне была клетчатая рубашка и потрепанные синие брюки. Брезентовая штормовка висела на спинке стула. - Садитесь с нами, гулять будем!
   - Гулять? - переспросил Иван.
   - Ну да. День рождения у меня. В квадрате. Одной ногой в могиле стоял, - а вот жив. Можно сказать, второй раз родился.
   Иван вопрошающе покосился на Миклоша. Венгр молча кивнул. "Понятно, - отметил Зарудный. - Все мы через это прошли. День рождения в квадрате. А что? Неплохо сказано!" Сел напротив итальянца. Тот безучастно перебирал четки.
   - Отпалились, - Казбек, видимо, вернулся к прерванному разговору. - Чувствую, один шпур не сработал. Пошел проверять. А тут лавина. Бежать поздно, укрыться негде. Конец, думаю...
   "Все правильно, - устало подумал Иван. - Экстремальная ситуация. И тебе предлагают альтернативу".
   - Вокруг все ходуном, а он руку протягивает: дай. Нашел время просить, дурак. "Беги!" - кричу, а он ни с места. Хотел оттолкнуть, а тут нас и накрыло.
   Подошел официант. Казбек прервал воспоминания и доверительно взял его за рукав.
   - Слушай меня, дорогой. Шашлык из молодого барашка на всех. Свежие овощи. Зелень. Киндза, кресс-салат, базилик, петрушка, что там еще?
   - Спаржа, - подсказал официант.
   - Спаржа? - Казбек на мгновение задумался, решительно мотнул головой. - Не надо спаржу. Сухое "Цинандали" есть?
   Официант кивнул.
   - Дюжину.
   - Остановите его, Иштван, - попросил венгр.
   - Миклош, дорогой, - обернулся к нему Казбек. - Мы же с вами договорились!
   "Ну и хватка! - восхитился Иван. - Когда он только успел?"
   - А на второе олибах, - Казбек уже опять обращался к официанту.
   - Какой еще олибах?! - взмолился Миклош.
   - Осетинский пирог с сыром, - пояснил Казбек. - Пальчики оближете.
   Итальянец, продолжая машинально перебирать четки, с интересом наблюдал за дискуссией.
   - Успокойтесь, Миклош, - Иван едва сдерживал улыбку. Кутить так кутить.
   - Вы спятили, Иштван?!
   - Не исключено. А может, наоборот, - прозрел.
   - А Джордано? - не сдавался венгр. - Вы его спросили?
   Итальянец пожелал узнать, что такое шашлык и олибах и, когда ему объяснили, пришел в восторг.
   - Ну вот, видите? - резюмировал Качбек и заторопил официанта.
   "Знал бы ты, куда тебя занесло!" - с неожиданной болью подумал Иван.
   - Интересно получается, - продолжал Казбек. - Под лавину угодил, а цел целехонек. Открываю глаза, - комната. Море за окном. Дельфины резвятся. Чуть с ума не сошел.
   Входит гражданин: "Есть хочешь?" спрашивает."Хочу". "Пойдем". Ну и привел сюда.
   - Какой гражданин? - спросил Зарудный.
   - А вон тот, - кивком указал осетин. Можно было и не оборачиваться, но Иван обернулся. Предчувствие не обмануло: то был Руперт.
   Засиделись допоздна. Управились с шашлыком. Съели пирог. И "Цинандали" уже перестало веселить. А они все продолжали сидеть за столом, то мирно беседуя, то молча слушая музыку.
   Казбек полез в карман штормовки за папиросами и выронил на ковер продолговатый глянцевый цилиндр.
   - Что это у тебя? - заинтересовался Иван.
   - Детонит. - Казбек торцом поставил цилиндр на скатерть. - Сюда детонатор вставляется, бикфордов шнур. Запалить и... - он огляделся, - вся эта контора вдребезги.
   Идея родилась мгновенно. Сумасшедшая. Дикая. Иван скрипнул зубами и ринулся в спасительную чащу чапарраля на поиски загорающих ковбоев. Потом встал и откланялся. Ковбои ковбоями, а над идеей стоило поразмыслить.
   В коридоре матово светились плафоны. Приглушенно погромыхивало под ногами. Иван машинально огляделся - ни души. Если верить Руперту, здесь за ним никто не следит. Значит, можно спокойно все обдумать, не отвлекаясь ни на какую тарабарщину.
   Эскапада в кабинете комманданте, конечно же, мальчишество чистейшей воды. Брякнул сгоряча первое, что пришло в голову. Интересно, как они там у себя восприняли эту угрозу? Обхохотались, небось. Хотя с юмором у них, судя по всему, не того. Скорее наоборот: кинулись искать, где у него взрывчатка. Не нашли, естественно. И успокоились: не взорвет. И слава богу. Теперь остается заполучить у Казбека детонит, выбрать удобный момент и рвануть как следует. А когда начнется переполох, - удрать с экспресса.
   Иван представил себе мечущегося в панике комманданте, злорадно усмехнулся и шагнул к своей двери. Приступ леденящего озноба обрушился внезапно, как удар молнии. С ужасающей ясностью он вдруг вспомнил поблескивающий столбик на скатерти, себя самого, пристально разглядывающего детонит, и голос Казбека: "...запалить и - вся эта контора вдребезги".
   Они все видели - сознание обожгло холодом. - Все слышали! И не такие они кретины, чтобы не понять, что к чему!
   Иван стиснул зубы и толкнул дверь.
   - Ну? - Руперт стоял спиной к нему, глядя в иллюминатор.
   За стеклом в непроглядной тьме враждебно и холодно поблескивали звезды. - Довольны?
   - Я идиот, - обреченно признался Иван. Руперт покосился через плечо, промолчал. - И что теперь будет?
   Руперт пожал плечами.
   - Что предпримут церберы?
   - Церберы?
   - Комманданте, Мефодий, вся эта братия.
   - При чем тут церберы?
   - Ни при чем, согласен, - нетерпеливо согласился Иван. Но они все видели...
   - Не перестаю вам удивляться, - буднично сообщил Руперт. - Зачем вам вообще бежать с "Надежды"?
   - Ну, знаете ли! - задохнулся Иван. - Я вам уже говорил.
   - Повторите, если не трудно.
   - Не трудно! - Ивана трясло. - Не хочу быть подопытной крысой!
   - И все?
   - У меня там друзья4
   - Друг, - уточнил Руперт.
   - Ну друг. Может быть, я еще смогу ему помочь.
   - Вот! - Руперт подошел вплотную, уставился Ивану в лицо скучающими глазами. - Это я понять могу. Четко и ясно. Вы выполняли программу, я вам помешал. Стремление вернуться и довести программу до конца, - естественно и закономерно.
   Иван вытаращился на собеседника. В голове не было ни единой мысли.
   - А то - "куда попал?", "зачем держат?", "подопытная крыса!.." Теологические дебаты с отцом Мефодием. Языковые экзерсисы с Миклошем. Ущемленное самолюбие. Амбиции. Угрозы. Пирушка в ресторане...
   Руперт вздохнул и опять отвернулся к иллюминатору.
   - Непостижимые вы существа, люди. Хаотическое нагромождение парадоксов и алогизмов. Кому понадобилось закладывать в вас столько взаимоисключающих программ? Зачем вам пятнадцать миллиардов мозговых клеток, если задействована только десятая их часть? - Он покачал головой и неумело забарабанил пальцами по стеклу. - Океан информации пришлось пропустить через себя, чтобы хоть в общих чертах понять логику вашего поведения. Логику! - Руперт опять вздохнул. - Полнейший алогизм!..
   Иван сочувственно покивал.
   - Вы непостижимы, - повторил Руперт.
   - Я лично? - уточнил Иван.
   - Все человечество.
   - Ну-ну! - только и нашелся сказать Иван.
   - Не согласны?
   - Отчего же? Согласен. Кто-то из великих сказал: познать человека - значит познать Вселенную.
   - Смеетесь? - Руперт сел в кресло и снизу вверх недоверчиво уставился на Ивана. - Кто именно?
   - Декарт, по-моему.
   - Мудрецов вам не занимать. - Руперт снова забарабанил пальцами, на этот раз по столику. - Каждый свое гнет. И каждый по-своему прав, заметьте. А в результате что? Басню про лебедя, рака и щуку помните?
   - Конечно. - Дрожь прошла. Иван переступил с ноги на ногу и прокашлялся. - Конечно, помню.
   - Вместо стройной системы вакханалия и неразбериха. И что поразительно, - все равно прогресс налицо!
   - Прогресс, говорите? - Иван сел в кресло, подвинул к себе пепельницу. - В глобальном масштабе? Чепуха!
   - Любопытно, - ворчливо буркнул Руперт.
   - У нас в стране, согласен, прогресс. А вокруг? Ну хотя бы Германию взять. Фашизм целую нацию в средневековье отбросил. Всю Европу под ружье: иди воюй. Это прогресс, по-вашему?
   - Вы упрощаете, Иван.
   - Нисколько. Нам бы сейчас строить да строить, а мы сражаемся! И пока не сломаем хребет этому вашему упрощению, не будет на земле мира. И прогресса тоже.
   "Вашему упрощению" прозвучало, пожалуй, слишком резко. Иван это почувствовал.
   - Обиделись?
   - Нет. - Бесстрастное лицо Руперта не выражало никаких эмоций. - Ваши рассуждения не лишены логики.
   - И на том спасибо.
   - Ну вот опять амбиции. Поймите вы, наконец: нерационально это.
   - Можно подумать, у вас все рационально.
   - Разумеется. У каждого своя программа. От и до. И никаких эмоций.
   - По-вашему, это лучше?
   - Не знаю. - Руперт задумался. - До недавних пор был уверен, что лучше.
   - А теперь? - быстро спросил Иван.
   - Теперь нет, - он взял со столика книгу, не глядя, перевернул несколько страниц. Опустил на колени. - Я довольно долго жил среди людей. Так было нужно. И я стал одним из вас. Снимал квартиру, ездил на работу, посещал театры, кино, ходил на стадион. Только друзьями не обзавелся. Не смог. Раздражало меня все, понимаете? Злило, вызывало протест. Едва выдержал. Думал, с ума сойду. А вернулся на экспресс и вдруг понял, не могу быть прежним. И никогда не смогу. Что-то переменилось во мне. По-другому на вещи смотреть стал. Прежде Программа была для меня всем. Целью и смыслом жизни. А тут... Теперь вы понимаете, почему я решил вам помочь?
   Зарудный молчал. Зарудному было жаль Руперта. Хотелось верить каждому его слову. Он сознавал, что верить нельзя, и все равно верил. Достал папиросу, закурил, ломая спички.
   Руперт скользнул по нему взглядом и, запрокинув голову, уставился в потолок.
   - Дилемма - верить, не верить?
   - Да.
   - Не ломайте себе голову.
   - Почему.
   - Не обижайтесь. - Руперт говорил, продолжая глядеть в потолок, - вам этого все равно не понять. И не надо амбиций. Вы человек, я - биоробот. С вашей колокольни - механизм, машина, железка. Так?
   - Не совсем.
   - Совсем не так. - Руперт вздохнул. - Весь персонал "Надежды" составляют биороботы разного целевого назначения. А чем они отличаются от пассажиров экспресса?
   - Согласен. - Иван затянулся и стряхнул пепел. - Они ничем.
   - Понимаю, - кивнул Руперт. - Хотите сказать, я отличаюсь.
   - Да.
   - Тут особый случай. Они рассчитаны для работы в экспрессе и только. Они - его часть.
   - А вы нет?
   - А я нет. Я автономен. Могу работать в экспрессе и вне экспресса. Могу вообще обойтись без него. Думаете, более тонкая наладка и все? Нет. Принципиально иной подход. Комманданте, отец Мефодий и все остальные постоянно подключены к электронному мозгу "Надежды". Я же могу рассчитывать только на себя. Говоря языком ваших кибернетиков, - автономная, самопрограммирующаяся, постоянно совершенствующаяся система. Если проще, то меня наделили способностью до всего доходить своим умом и постоянно себя перестраивать.
   "А ведь он и в самом деле изменился", - подумал Иван.
   - Рад, что вы это заметили. - Руперт принял наконец нормальное положение и повернулся к Ивану лицом. - Пусть темпы вас не смущают. Во-первых, у меня больше возможностей. А во-вторых, время в экспрессе "Надежда" - понятие условное. И вы это уже уразумели. Иначе зачем рваться обратно в свою реальность?
   - Значит, это возможно?
   - По земным понятиям - нет. Что прошло, то уже история. А историю вспять не воротишь. Другое дело экспресс "Надежда". Здесь все возможно. Дайте-ка и мне папиросу.
   - Курите? - удивился Иван.
   - Балуюсь. По старой памяти. - Он как заправский курильщик помял папиросу, прикурил от зажженной Иваном спички. Ну так вот, дорогой мой. Экспресс никуда не движется. Мы стоим на месте и просто-напросто прокручиваем вашу историю. Как видеокассету. В любом направлении. А то, что вы наблюдаете там, - Руперт качнул головой в сторону окна, - вообще ничего общего с реальностью не имеет.
   Он затянулся и пустил к потолку гирлянду колечек.
   - Возможно, что вам и удастся удрать с экспресса. Человек вы изобретательный и упорства вам не занимать. Но... - Руперт сделал паузу, наблюдая за расплывающимися колечками. Ничего путного из этого не получится. Экспресс неподвижен. Но история-то движется. Вот и занесет вас куда-нибудь в мезозой, к тираннозаврам. Или в тридцатый век.
   - В тридцатый не надо, - сказал Иван. - И у тираннозавров делать нечего. Мне в год одна тысяча девятьсот сорок четвертый надо. Не пойму, что вы за человек, Руперт.
   Фраза сорвалась с языка непроизвольно, сама собой. Иван понял ее абсурдность, когда было уже поздно. На лице Руперта промелькнуло подобие улыбки.
   - Ладно вам, не смущайтесь. Все правильно. От своих ушел, к вам не пришел. И никогда прийти не смогу.
   - Скажите, Руперт, - Иван увел разговор в сторону. - Я один замышляю побег?
   Руперт медленно загасил папиросу.
   - Миклош Радноти спит и видит то же самое. Знаете, откуда я его выцарапал?
   - Догадываюсь.
   - Из могилы. За пять секунд до расстрела. - Руперт помолчал. - А он рвется обратно. Зачем? На верную гибель?
   - А нельзя... - Иван глотнул, - вернуть его домой, когда война уже кончится?
   - Нет. - Руперт покачал головой. - Мы не можем ничего менять в вашей истории. Единственное, что в моих силах, это доставить гибнущего человека сюда, на "Надежду". Или... - Он помолчал. - ...Не вмешиваться ни во что.
   Иван расстегнул пуговицу на воротнике гимнастерки.
   - Ты поможешь ему, Руперт? - он и сам не заметил, как перешел на ты.
   - А как бы вы поступили на моем месте? - Их взгляды встретились, и Иван вдруг ощутил острую гложущую боль под левой лопаткой. На миг перехватило дыхание.
   - Думаете, легко возвращать человека на верную гибель? продолжал Руперт. - Такого, как Радноти?
   Боль достигла апогея. От нее темнело в глазах и кружилась голова. Руперт продолжал бубнить.
   - ...Шел в колонне таких же обреченных, как и он сам, шатался от голода и слабости и шепотом повторял стихи. Чтобы не забыть. Попытайся он их записать, его бы пристрелили на месте.
   - Чьи стихи? - хрипло спросил Иван.
   - Свои. "Подневольное шествие". Он записал их уже здесь, в экспрессе.
   Руперт закрыл глаза.
   - Я пытаюсь понять их и не могу. Я стараюсь забыть их и тоже не могу... - Он помолчал. Произнес глухо, чуть нараспев: "Безумен, кто, упав, встает и вновь шагает..." Просто и ясно. И вдруг: "Товарищ, обругай. Вели мне встать! Я встану!"
   Руперт совсем по-человечески скрипнул зубами.
   - Зачем вставать, если впереди все равно гибель? Испытание на выносливость? Кому оно нужно? А теперь, когда все уже позади, стремиться обратно в ад, мученья, ужас?
   - Вам этого, действительно, не понять, Руперт. - Иван опять перешел на вы. - Разве мы с Миклошем похожи на самоистязателей?
   - Нисколько, - Руперт мотнул головой и раскрыл глаза. Ни вы, ни Джордано.
   - Как, и он?... Скажите, Руперт, это в самом деле великий Ноланец?
   - А вы до сих пор не поняли?
   - Как вам сказать... - Боль утихла, и он интуитивно старался уйти подальше от разговора о Миклоше. - Уж очень он...Спокоен, что ли. Ничему не удивляется, все принимает как должное.
   - Тут вы, пожалуй, правы, - согласился Руперт. - Он и там, на площади Цветов в Риме не удивился, когда я выдал ему дурацкое "хотите спастись?" Представляете? На костре, когда кругом пламя бушует! Но это мне еще понятно.
   - Что вам понятно?
   Вместо ответа Руперт слегка наклонил голову и плотно сжал зубы. "Чего это он?" - удивился Иван. Но тут в каюте зазвучал голос. Не Руперта. Голос принадлежал итальянцу:
   - Подобно тому, как в этом равном по величине миру пространстве, которое платоники называют материей, существует этот мир, то и другой мир может быть в другом пространстве и в бесчисленных других пространствах, равных этому и находящихся по ту сторону его.
   - Хотите сказать, он знал о вашем существовании? - не выдержал Зарудный, Руперт кивнул.
   - Он философ, не говоря уже о том, что гораздо старше вас и мудрее.
   Иван достал из пачки очередную папиросу.
   - Он тоже хочет вернуться?
   - Да.
   - Зная, что его ждет?
   - Да.
   Руперт встал, подошел к двери.
   - Теперь вы знаете все, Иван. Подумайте. У вас есть выбор.
   - Хорошо. - Он тоже встал с кресла. - Я подумаю. Но сколько бы я ни думал, это все равно ничего не изменит. Я должен вернуться. Понимаете? Должен.
   Несколько секунд Руперт пристально смотрел ему в глаза. Чуть заметно кивнул.
   - Ждите.
   И медленно прикрыл за собой дверь.
   Ночь он провел почти без сна. Ворочался с боку на бок, курил. Пытался читать. С недоумением обнаружил загнутые страницы: такой привычки за ним не водилось. Пробежал глазами отчеркнутые карандашом строчки. "Бык на лугу - это здоровый парень. Бык на арене - неврастеник".
   "Не иначе как Руперт постарался, - решил Иван. - Больше некому. Любопытно". Открыл следующую загнутую страницу.
   Здесь был отчеркнут целый абзац. "Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе". Иван задумался, глядя поверх книги, потом хмыкнул и стал читать дальше. "Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки".
   - Та-ак... - Иван опустил книгу. - Уж не запугать ли ты меня хочешь, дорогой Руперт? Зря стараешься. Я знаю, на что иду. Меня дома никто не ждет. А у Мадьяра жена.
   Он усмехнулся, выключил свет и, против ожидания, мгновенно уснул.
   Вскочил по привычке в семь. Сделал зарядку. До краев наполнил бассейн ледяной водой и добрых полчаса плескался, вскрикивая и постанывая от пронизывающего холода. Потом докрасна растерся махровым полотенцем и, одевшись, отправился завтракать, каждой клеточкой ощущая прилив ликующей бодрости.
   - Доброе утро, Иштван! - Это было неожиданностью. Обычно Миклош появлялся к завтраку не раньше десяти. - Как спалось?
   В зале, кроме них, не было ни души. Даже люстры не горели, только бра вдоль стен. В золотистом полусумраке тонкое лицо венгра казалось отлитым из меди.
   - Сегодня мы с вами ранние пташки.
   Улыбка у Радноти была замечательная - ласковая и грустная, а сегодня еще и с оттенком тревоги. Или так казалось из-за освещения?
   - Рад видеть вас, Миклош! - Пожимая руку, Иван встретился с Радноти взглядом и понял, что освещение тут ни при чем: тревожные были у венгра глаза. Спросил, опускаясь в кресло: - Что-то случилось?
   - С чего вы взяли?
   - Вид у вас... - Иван замялся. - Неспокойный какой-то.
   - Пустяки. Где вы вчера были после ужина?
   - У себя. - И мысленно: "Начинается". Что начинается, он еще не знал и сам.
   - Весь чечер?
   - Весь. А что?
   - Так, ничего. - Радноти безо всякой надобности взял салфетку, повертел, положил на скатерть. - Я приходил к вам вчера, Иштван.
   "Вот оно что... Чего это вдруг его ко мне понесло? Просто так? Не может быть. Ну-ну..."
   - Вы слишком деликатны, Миклош. Наверное, не достучались.
   - В этот раз я изменил своему правилу, Иштван. Решил, что между друзьями можно обойтись без условностей.
   - Правильно решили. - Иван продолжал смотреть ему в глаза и это стоило немалых усилий.
   - Я просидел у вас почти три часа.
   - И от нечего делать листали Хемингуэя, - осенило Зарудного. У венгра удивленно округлились глаза.
   - Вы меня видели?
   - Не вас, Миклош. Книгу. То, что вы в ней подчеркнули.
   - Я?!
   - Ну да. О быке на лугу. О мире, который ломает человека.
   - Не надо меня разыгрывать, Иштван. Тут и без этого хватает загадок.
   "Значит, все-таки Руперт, - подумал Иван. - Все-таки Руперт..."
   - Я плохо читаю по-русски, Иштван. Но подчеркнутые вами абзацы я осилил. И, честно говоря, это меня обеспокоило.
   - Что именно, Миклош?
   - Образ мыслей.
   - Хемингуэя? - Иван попытался увести разговор в сторону.
   - Ваш, - вздохнул Радноти. - Нельзя падать духом, Иштван.
   "Дорогой ты мой человек!" - с жалостью подумал Иван и мысленно затянул "Катюшу".
   - Абзацы в книге подчеркнул не я, Миклош. Если по-честному, то меня вчера вообще весь вечер не было дома. Смотрел кинофильмы.
   К столу одновременно подошли официант и Джордано. Бруно поздоровался по-немецки кратко: "гутен таг".
   - Доброе утро, синьор Ноланец! - Иван как утопающий за соломинку ухватился за возможность переменить тему и повернулся к официанту. - Мне овсяную кашу. А вам, Миклош?
   - Тоже, - буркнул венгр.
   - И мне, пожалуйста. - Итальянец сел за стол и вопрошающе уставился на Зарудного. - Откуда вам известно, что я родом из Нолы?
   - Из школьной программы, - не моргнув глазом соврал Иван. В учебнике, он это прекрасно помнил, город Нола не упоминался. Но сейчас главным было направить разговор по другому, безопасному руслу. - Ваши мысли о строении Вселенной...
   - Вы не находите, что наш друг разительно изменился? прервал его Радноти. - Этот внезапный интерес к мирозданию...
   "Продолжай, Миклош, - подбодрил его Иван. - Смейся надо мной, шути, измывайся. Я не обижусь".
   Выразительные глаза Джордано переместились с Зарудного на Радноти. Итальянец понимающе улыбнулся.
   - Все мы непрерывно меняемся, синьор Радноти. Из нас истекают одни атомы, притекают новые.
   - Хотите сказать, человеку характерно непостоянство? усмехнулся венгр.
   - Нет вещества, которому по природе подобает быть вечным. - Выражение лица Джордано оставалось невозмутимым. Смеялись только глаза. - Исключение составляет субстанция, именуемая материей. Но и ей подобает быть в вечном изменении.
   "Ну вот и славно, - облегченно вздохнул Иван. - Вот и прекрасно". Он уже не вникал в то, о чем они говорят. Он слышал их голоса, видел оживленные лица: то серьезные, то смеющиеся, и уже одно это успокаивало его и радовало.
   - Коперник ставил Солнце в центре мироздания, - продолжал Миклош. Иван для него перестал существовать. - Вы это отрицаете. Но тогда где, по-вашему, центр Вселенной?
   - Нигде. - Ноланец достал четки, положил на стол рядом со своим прибором. - У Вселенной нет и не может быть центра. Она едина и бесконечна. И наше Солнце всего лишь одна из необозримого множества звезд.
   Официант принес завтрак, но спорщики этого даже не заметили. Иван ковырялся ложкой в каше, беззвучно мурлыча "Катюшу".
   - ...Смерть? - Бруно прикусил нижнюю губу, упрямо качнул головой. - Ее нет. Никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную, внешнюю, материальную форму. Человек, увлеченный величием своего дела, не чувствует ужаса смерти. Он способен все обращать в благо. Даже плен использовать, как плод большой свободы. Даже поражение превращать в победу.
   "Ай да Ноланец! - восхитился Иван. - Такого ничем не согнешь".
   В зале стало многолюднее. Зажглись люстры. Негромко заструилась скрипичная мелодия. Гурман-ассириец сосредоточенно обгладывал бараний бок. Ивану вдруг вспомнились стихи, которые читал Курбатов. Как давно это было! Тысячу лет назад. Стихи о Ноланце. Иван отодвинул в сторону тарелку с овсянкой. Зажмурился, вспоминая.
   "...И маленький тревожный человек..."
   - Ослы от схоластики и теологии утверждают, будто моя философия унижает человека, - чуть хрипловатый голос Ноланца дрожал от негодования. - Жалкие глупцы! Я раскрыл людям величие Вселенной, безбрежные миры космоса! Возвысил человека.
   "...С блестящим взглядом, ярким и холодным..."
   - Освободил его дух и разум из темниц богословских догм!
   "...Идет в огонь..."
   - Уже ради одного этого стоило жить и бороться!
   - Вы правы, синьор Джордано, - мягко произнес Миклош.
   - Мне твердят: "Смирись, жалкий раб! Отрекись, раскайся, моли о помиловании!" Отречься от истины? Никогда! Этого они от меня не дождутся!
   На некоторое время за столом воцарилось молчание. Иван открыл глаза и удивленно заморгал: Миклош улыбался! Улыбка, даже такая, как у Миклоша, - болезненно-грустная и робкая все равно воспринималась как кощунство после всего, что только что говорил Джордано.
   - Чему вы улыбаетесь? - по-русски, чтобы не понял итальянец, негромко спросил Иван.
   - Разве? - Радноти низко опустил голову и зябко передернул плечами.
   - Что с вами? - всполошился Джордано. - Сердце?
   - Так, пустяки. - Миклош выпрямился. - Мы тут не оченьто октровенничаем между собой, синьор Джордано. И вы, конечно, обратили на это внимание. По-моему, пора внести ясность. Как вы считаете, Иштван?
   - То know who is who, - кивнул Иван, - just time *.
   - Мы с Иштваном попали сюда из двадцатого века.
   Итальянец сложил губы трубочкой, чуть слышно присвистнул.
   - Впрочем, я примерно так и предполагал.