Страница:
Как-то ночью, в середине февраля месяца года 1523-го от Рождества Христова, Киньонес засиделся один в таверне, куда пришел, чтобы выпить в обществе Авилы, Ордаса и Мендосы. Он был уже изрядно навеселе, потому что для солдата нет ничего хуже вынужденного безделья и ожидания, в особенности если он не знает, сколько еще ему придется ждать: никто не мог сказать точно, когда именно должны прийти военные суда, которые направила Торговая палата.
В таком положении находился Киньонес, когда вдруг увидел, что в таверну в сопровождении четырех приятелей вошел Тристан и направился прямо к его столу. Было ясно как день, что он шпионил за людьми Кортеса, чтобы, дождавшись удобного момента, тут же им воспользоваться. Это ему удалось: подкараулив Киньонеса в опустевшей таверне, Тристан без дальнейших проволочек обратился к капитану:
— Друг Киньонес! Как я рад нашей встрече!
— Не уверен, что могу сказать то же самое…
— Бросьте, капитан! Не будьте таким неучтивым, — с улыбкой продолжал Тристан. — В конце концов, я ведь пришел для того, чтобы освободить вас от своего поручения, которое вы столь любезно согласились выполнить: как видите, вам уже нет нужды везти мои письма в Толедо, раз я решил самолично отправиться туда. Так что прошу вас вернуть взятые у меня послания.
Киньонеса, человека редкостной храбрости, ничуть не устрашило численное превосходство врагов, хотя он и оказался один против пятерых. Капитан прямо заявил Тристану:
— Полагаю, не важно, кто именно доставит эти письма: ведь они пусты, а то одно, что написано, боюсь, может быть понятно только недругам Испании.
Услышав эти слова, Тристан переменился в лице: он окончательно убедился, что письма его были вскрыты, хотя, конечно же, он легко мог это предположить после своей последней встречи с Сандовалем на Кубе. Поскольку каталонец ничего не отвечал, Киньонес добавил:
— Ваша удача, что вы встретили меня в тот момент, когда я успел изрядно нагрузиться вином: если бы не это, я бы уже давно надел на вас колодки и оттащил прямо к дону Эрнану, который давно хочет кое о чем с вами поговорить.
Сказав это, он встал из-за стола и взялся за шпагу, поскольку окружившие его люди уже обнажили клинки и готовились напасть на него. Тристан дал команду своим приспешникам атаковать Киньонеса, сам же он был не из тех, кто спешит сразиться с противником, предпочитая, если возможно, загребать жар чужими руками. Капитан, прежде чем его противники сообразили что к чему, успел уложить двоих и схватился с двумя другими. Однако Тристан, улучив момент, зашел с тыла и предательски ударил Киньонеса кинжалом в спину. На крики в зале из кухни выбежал хозяин таверны, шум привлек и нескольких прохожих: они увидели, как Киньонес упал на пол и как его обыскивали, чтобы забрать у него письма. Позже некоторые утверждали, что драка вышла из-за женщины: кто-кто из свидетелей услышал, как Тристан велел своим спутникам найти и забрать письмо к донье Мариане. Но на самом деле все было так, как я вам рассказываю. Тристан смог отыскать лишь переданные им под видом писем чистые листы бумаги, которые только и хранил при себе Киньонес, после чего разбойникам удалось беспрепятственно скрыться.
Предательский удар Тристана едва не стал смертельным, так что Киньонес оказался прикован к постели почти на месяц. Находясь между жизнью и смертью, капитан, думая, что ему не выжить, открыл Авиле секретное поручение, которое дал ему Кортес, а именно отыскать в Толедо некую донью Мариану. Киньонес сообщил Авиле все подробности об этом деле, которые были известны ему самому.
Вскоре после внезапного появления и последующего исчезновения Тристана команда недосчиталась одного из матросов из числа тех, что были на корабле Киньонеса: никто не знал ни кто он такой, ни каково его прошлое, поскольку он мало с кем общался и всегда держался особняком.
— Я уверен, что именно он выпустил на волю тигров, когда мы были в открытом море, — заключил Авила, — и теперь посмеивается над нами, рассказывая о своих подвигах этому предателю Тристану.
В конце марта, к моменту прибытия подкрепления из Севильи, Киньонес уже оправился от болезни и даже совершал пешие и верховые прогулки по острову, хотя левая рука все еще плохо его слушалась.
К этому времени Ордас и Мендоса, устав ждать обещанного Торговой палатой боевого сопровождения, уже отбыли в Испанию на португальском судне, которое должно было доставить их прямо в Лиссабон. Они решились плыть с португальцами, поскольку Португальское королевство не ведет войны с Францией, так что пираты не нападают на их корабли, хотя, впрочем, в этих краях попадаются и мавританские морские разбойники.
Долгожданная флотилия оказалась всего-навсего двумя каравеллами, хотя и впрямь вооруженными внушительными пушками. Капитан военного эскорта был очень горд, узнав, что ему придется сопровождать столь ценный груз: прежде ему не доводилось видеть ничего подобного, и, конечно же, не вызывало сомнений, что сокровища, которые везли Авила и Киньонес, были весьма лакомым куском для пиратов. Киньонес же рассказал, что Тристан, возможно, французский шпион, который охотится за золотом Испании, и что скорее всего он имеет отношение к тем пиратским кораблям, которые преследовали их в море, прежде чем им удалось достичь Азорских островов.
Глава XVII,
Глава XVIII,
В таком положении находился Киньонес, когда вдруг увидел, что в таверну в сопровождении четырех приятелей вошел Тристан и направился прямо к его столу. Было ясно как день, что он шпионил за людьми Кортеса, чтобы, дождавшись удобного момента, тут же им воспользоваться. Это ему удалось: подкараулив Киньонеса в опустевшей таверне, Тристан без дальнейших проволочек обратился к капитану:
— Друг Киньонес! Как я рад нашей встрече!
— Не уверен, что могу сказать то же самое…
— Бросьте, капитан! Не будьте таким неучтивым, — с улыбкой продолжал Тристан. — В конце концов, я ведь пришел для того, чтобы освободить вас от своего поручения, которое вы столь любезно согласились выполнить: как видите, вам уже нет нужды везти мои письма в Толедо, раз я решил самолично отправиться туда. Так что прошу вас вернуть взятые у меня послания.
Киньонеса, человека редкостной храбрости, ничуть не устрашило численное превосходство врагов, хотя он и оказался один против пятерых. Капитан прямо заявил Тристану:
— Полагаю, не важно, кто именно доставит эти письма: ведь они пусты, а то одно, что написано, боюсь, может быть понятно только недругам Испании.
Услышав эти слова, Тристан переменился в лице: он окончательно убедился, что письма его были вскрыты, хотя, конечно же, он легко мог это предположить после своей последней встречи с Сандовалем на Кубе. Поскольку каталонец ничего не отвечал, Киньонес добавил:
— Ваша удача, что вы встретили меня в тот момент, когда я успел изрядно нагрузиться вином: если бы не это, я бы уже давно надел на вас колодки и оттащил прямо к дону Эрнану, который давно хочет кое о чем с вами поговорить.
Сказав это, он встал из-за стола и взялся за шпагу, поскольку окружившие его люди уже обнажили клинки и готовились напасть на него. Тристан дал команду своим приспешникам атаковать Киньонеса, сам же он был не из тех, кто спешит сразиться с противником, предпочитая, если возможно, загребать жар чужими руками. Капитан, прежде чем его противники сообразили что к чему, успел уложить двоих и схватился с двумя другими. Однако Тристан, улучив момент, зашел с тыла и предательски ударил Киньонеса кинжалом в спину. На крики в зале из кухни выбежал хозяин таверны, шум привлек и нескольких прохожих: они увидели, как Киньонес упал на пол и как его обыскивали, чтобы забрать у него письма. Позже некоторые утверждали, что драка вышла из-за женщины: кто-кто из свидетелей услышал, как Тристан велел своим спутникам найти и забрать письмо к донье Мариане. Но на самом деле все было так, как я вам рассказываю. Тристан смог отыскать лишь переданные им под видом писем чистые листы бумаги, которые только и хранил при себе Киньонес, после чего разбойникам удалось беспрепятственно скрыться.
Предательский удар Тристана едва не стал смертельным, так что Киньонес оказался прикован к постели почти на месяц. Находясь между жизнью и смертью, капитан, думая, что ему не выжить, открыл Авиле секретное поручение, которое дал ему Кортес, а именно отыскать в Толедо некую донью Мариану. Киньонес сообщил Авиле все подробности об этом деле, которые были известны ему самому.
Вскоре после внезапного появления и последующего исчезновения Тристана команда недосчиталась одного из матросов из числа тех, что были на корабле Киньонеса: никто не знал ни кто он такой, ни каково его прошлое, поскольку он мало с кем общался и всегда держался особняком.
— Я уверен, что именно он выпустил на волю тигров, когда мы были в открытом море, — заключил Авила, — и теперь посмеивается над нами, рассказывая о своих подвигах этому предателю Тристану.
В конце марта, к моменту прибытия подкрепления из Севильи, Киньонес уже оправился от болезни и даже совершал пешие и верховые прогулки по острову, хотя левая рука все еще плохо его слушалась.
К этому времени Ордас и Мендоса, устав ждать обещанного Торговой палатой боевого сопровождения, уже отбыли в Испанию на португальском судне, которое должно было доставить их прямо в Лиссабон. Они решились плыть с португальцами, поскольку Португальское королевство не ведет войны с Францией, так что пираты не нападают на их корабли, хотя, впрочем, в этих краях попадаются и мавританские морские разбойники.
Долгожданная флотилия оказалась всего-навсего двумя каравеллами, хотя и впрямь вооруженными внушительными пушками. Капитан военного эскорта был очень горд, узнав, что ему придется сопровождать столь ценный груз: прежде ему не доводилось видеть ничего подобного, и, конечно же, не вызывало сомнений, что сокровища, которые везли Авила и Киньонес, были весьма лакомым куском для пиратов. Киньонес же рассказал, что Тристан, возможно, французский шпион, который охотится за золотом Испании, и что скорее всего он имеет отношение к тем пиратским кораблям, которые преследовали их в море, прежде чем им удалось достичь Азорских островов.
Глава XVII,
в которой рассказывается об отплытии каравелл с острова Санта-Мария, о событиях, произошедших во время плавания, и о новой встрече Антонио де Киньонеса с Тристаном
Каравеллы Кортеса оправились в Испанию, как только наконец прибыли два военных корабля, отряженные Торговой палатой для сопровождения ценного груза. Пополнив запасы провианта и воды, четыре судна взяли курс на Испанию. Все были исполнены уверенности, что теперь, под охраной пушек, сил у них достаточно, чтобы справиться с любыми пиратами: ведь разбойники, подобно волкам, нападают только в том случае, когда заведомо уверены в легкой победе и рассчитывают, что пожива достанется им без лишнего риска. Впрочем, иногда в расчете на богатую добычу они выказывают решимость и даже отвагу, граничащую с безрассудством.
Буквально тут же показались паруса двух кораблей-преследователей, которые, однако, держались на отдалении, не решаясь приближаться к эскадре. Так прошло несколько дней, пока не налетел страшный шторм, нарушивший спокойное плавание небольшой флотилии. Казалось, корабли вот-вот пойдут ко дну, так что мореплаватели уже готовились проститься с жизнью. Три дня длилась страшная буря: свирепый ветер рвал паруса, ломал мачты и оснастку и в конце концов расшвырял корабли по морю, словно щепки, так что они потеряли друг друга из виду.
Когда непогода стихла, никто не знал, что случилось с их товарищами.
В течение двух дней потрепанное жестоким штормом судно Киньонеса в одиночестве бороздило морскую гладь. Моряки с грустью думали о том, что остальные три корабля наверняка уже покоятся на дне моря. Но наутро раздался громкий возглас впередсмотрящего: он увидел, что к ним приближается «Нуэстра Сеньора де ла Рабида», изрядно пострадавшая от бури и подававшая сигналы бедствия: корпус ее был поврежден, паруса изорваны. Трудно описать радость, охватившую команду: пусть не всей флотилии было суждено спастись, но хотя бы корабль Авилы остался цел. Моряки взяли курс на «Нуэстру Сеньору», надеясь оказать ей помощь.
Однако вскоре стало ясно, что кораблем маэстре Хуана Баптисты управлял вовсе не он, а те самые пираты, которые всю дорогу так терпеливо преследовали их, а пробоины, заметные издалека, нанес вовсе не шторм: то были следы пушечных ядер. Видимо, пиратам пришлось долго обстреливать корабль, прежде чем они смогли захватить его: Авила был храбрецом и решил дать бой корсарам, несмотря на явное преимущество неприятеля, ведь испанское судно не было вооружено пушками, поскольку Кортес так нагрузил его золотом, что места для пороха и зарядов уже не оставалось.
Бежать было поздно — пираты пошли на абордаж и, быстро сломив сопротивление команды, овладели кораблем Киньонеса. Они обыскали все судно и с восторгом обнаружили, что трюмы до отказа набиты золотом, как и на «Нуэстре Сеньоре». Когда все моряки были схвачены, на корабле появился атаман флибустьеров Жан Флорен, француз и верноподданный короля Франциска. Он, впрочем, предпочитал обходиться без французского флага, чтобы развязать себе руки и свободно предаваться разбою и грабежу в обход законов чести, которые настоящий кабальеро блюдет даже на войне и с которыми никак не согласуется столь гнусное занятие, как пиратство.
Сюда же привели маэстре Хуана Баптисту и Алонсо де Авилу, которые, к счастью, совершенно не пострадали во время схватки с грабителями. Флорен намеревался доставить всех пленников во Францию и получить за них изрядный выкуп: он полагал, что люди, которым Кортес доверил столь важное поручение, непременно должны происходить из богатых и знатных семей и что их родственники не поскупятся, чтобы освободить их из плена.
— Зря ты рассчитываешь поживиться, взяв нас в плен, — угрюмо бросил Киньонес, обращаясь к корсару. — Никаких богатств у нас нет. Золото, которое вы захватили как самые презренные воришки, принадлежит королю Испании, а мы всего лишь солдаты, получившие приказ доставить его по назначению.
Атаман прекрасно понимал по-испански, и это заявление Киньонеса ему весьма не понравилось, но, тем не менее, он не причинил своему дерзкому пленнику никакого вреда, быть может, потому, что еще сохранил остатки благородного воспитания, полученного в детстве. Флорен происходил из хорошего рода, но превратности военного времени вынудили его стать корсаром. Он ответствовал Киньонесу словами, из коих явствовало, сколь сильна зависть, которую французы питают к мощи и богатству Испании — владычице Индий, разумно и милостиво повелевающей своими заокеанскими владениями.
— По какому праву испанцы и португальцы поделили между собой земли и богатства Индий? — произнес Флорен. — Разве другие народы не имеют на них никакого права? Или вы просто-напросто решили отнять у нас нашу долю? Если так, то мы силой возьмем у вас то, что должно по праву принадлежать нам.
Этими речами француз безуспешно пытался оправдать морской разбой и представить его как дело богоугодное, служащее восстановлению справедливости.
Пока корсар вел спор с Киньонесом, к кораблю причалила шлюпка, спущенная с одного из пиратских кораблей, подошедших вскоре после захвата второго испанского судна. В шлюпке прибыл Тристан, который не замедлил подняться на борт и чрезвычайно обрадовался, вновь оказавшись лицом к лицу с Киньонесом, чего никак нельзя было сказать о капитане, пребывавшем в самом мрачном расположении духа. Тристан вмешался в беседу Киньонеса с Флореном и поздравил испанца с тем, что ему удалось задержаться на этом свете, несмотря на мастерский удар кинжалом в таверне.
Киньонес отвечал ему со своей обычной сдержанностью:
— Было бы несправедливостью, если бы благородный человек погиб из-за предательского удара, нанесенного ему негодяем без чести и совести, который к тому же оказался французским пиратом.
— Храбрая, но не слишком учтивая речь! Впрочем, вы напрасно стараетесь оскорбить меня: я не причинил бы вам зла во время нашей прошлой встречи, если бы вы не оказались таким бестолковым упрямцем и любителем вскрывать чужие письма.
— Эти письма, как выяснилось, были написаны предателем, — отозвался Киньонес, — и к тому же они были вручены мне лишь для того, чтобы обмануть меня. Только одного я не могу понять: как вы решились пойти на такой риск и отдать их в мои руки?
— Вы сами доверительно рассказали мне, что собираетесь в Испанию. Согласитесь, было бы подозрительно, если бы я отказался от предложенной вами помощи, так что я воспользовался случаем и написал моей возлюбленной, донье Мариане. В письме к ней был использован условный язык, который понятен только нам двоим. Я сообщил ей, что это письмо, попавшее к ней в руки, возвещает беду.
В самом деле это значило бы, что мне не удалось захватить ваши корабли по дороге в Испанию и что я, может быть, уже в тюрьме или даже убит. В этом случае, получив мое письмо, она должна была немедленно бежать во Францию, кем бы ни был прибывший к ней гонец: в любом случае он стал бы вестником беды. Но, к счастью, это письмо никогда не дойдет до своего адресата, и нам с Марианой уже не о чем беспокоиться и менять наши планы. Впрочем, о планах этих я вам рассказывать не стану — вряд ли вас сейчас заинтересуют дела любовные. Скажу лишь, что причитающаяся мне доля захваченного на этих судах богатства позволит мне и моей избраннице счастливо и безбедно провести остаток наших дней. Тристан помолчал и добавил:
— Единственное, чем я рисковал в этой затее с письмами, — это вероятность того, что я мог бы каким-то образом навлечь на себя ваши подозрения. Кстати, я до сих пор не понимаю, как вам удалось раскрыть мою игру? Ведь вам отводилась почетная роль галантного посланца, доставляющего послание донье Мариане в Толедо, не правда ли?
— Именно так, и, играя с вами в кости в Сантьяго, я еще не знал, что дон Эрнан Кортес уже заподозрил вас в измене и даже в убийстве его супруги.
— Поистине, сеньор губернатор очень догадлив, но что касается первого обвинения, тут он ошибается: я вовсе не изменник, поскольку не предавал свою родину. Ведь моя родина — вовсе не Испания, а Франция, так что я был и остаюсь верным слугой моего короля Франсиска.
— А второе обвинение?
— Тут он прав: действительно именно я убил донью Каталину, о чем до сих пор весьма сожалею. Это была дама высочайших достоинств, так что если бы не крайняя необходимость, я, конечно, не обошелся бы с ней столь невежливо. Интересно, как об этом узнал дон Эрнан?
— Он ничего не знал наверное. У него родились кое-какие подозрения после того, как он начал распутывать нити этого загадочного дела. На постели убитой был обнаружен изумруд: легко было предположить, что его потерял убийца. Вы были первым, о ком он подумал, так как знал, что вы не давали прохода донье Каталине. Дальнейшее ваше поведение лишь подтвердило его предположения, так что он отправил на Кубу Сандоваля, чтобы тот разыскал вас.
— Да-да, у меня была с ним встреча, и пренеприятная. Он прикончил моего слугу. Этого я ему никогда не забуду, — злобно пообещал Тристан.
— Мерзавец! Почему вы убили донью Каталину?
— Для человека, который находится на один шаг от смерти, вы, право же, чересчур любопытны. Но так и быть, я расскажу вам и об этом — все равно эта тайна очень скоро навсегда канет вместе с вами в морскую пучину. Мои отношения с доньей Каталиной завязались по чистой случайности. Ее брат, дон Хуан Суарес, предоставил мне такую возможность, уговорив меня поухаживать за ней и тем самым приобрести на нее некоторое влияние. Он рассчитывал, что я при помощи доньи Каталины помогу ему добыть доказательства измены Кортеса, ведь Диего Веласкес и епископ Фонсека убеждены, что Кортес — предатель и бунтовщик. Они полагают, что Кортес только и ищет случая, чтобы завладеть всеми богатствами Мексики. Не скрою, мне очень понравилось его предложение, поскольку я получал возможность сблизиться с доньей Каталиной с ведома и благословения ее брата. Впрочем, единственное, что мне было нужно, — это как можно больше разузнать об отправке в Испанию кораблей с золотом, тех самых, что сегодня попали к нам в руки.
— И для этого вы связались с изменниками-испанцами, которые доставляли вам сведения…
— Вот именно. Я не стану называть их имена, но все это весьма знатные и влиятельные люди, и притом очень падкие на золото и драгоценности — потому-то они и не погнушались помогать мне. Но, как я уже сказал, в конце концов пришлось убить донью Каталину — у меня просто не было другого выхода. На званом вечере, устроенном в честь присвоения Кортесу звания губернатора Новой Испании, у нее вышла размолвка с супругом, и она покинула зал. Я отправился за ней в ее покои. Отношения между нами были весьма запутанными — она упорно не желала наносить какое-либо бесчестье своему мужу или действовать ему во вред. Один раз мы даже поссорились из-за этого в храме после мессы. Той ночью я нашел ее в капелле; она была вся в слезах, и я, воспользовавшись случаем, попросил у нее прощения за случившуюся между нами ссору. Она рассказала мне, что смертельно обижена на своего мужа и мечтает только об одном — поскорее умереть. На это я повторил ей, что она напрасно так блюдет супружескую верность дону Эрнану, который ее недостоин. Я сказал, что если она расскажет мне все, что ей известно о кораблях с золотом, отправляющихся в Испанию, то я сумею добыть для нее богатство и сделать ее свободной от постылых семейных уз. Она сможет отправиться куда пожелает или поехать со мной во Францию. Но на все мои просьбы она упорно отвечала отказом. Нашу беседу прервал Кортес, который появился в капелле. Я едва успел укрыться за колонной. Супруги удалились в опочивальню, но вскоре Кортес вышел оттуда и отправился на встречу с Сандовалем, оставив жену в одиночестве. Я все равно не мог расслышать, о чем говорили губернатор и его капитан, так что предпочел зайти в опочивальню и снова попытался выпытать что-нибудь у доньи Каталины. От своих испанских сообщников я уже точно знал, что готовится большая отправка золота за океан. Однако дама продолжала упорствовать, и беседа наша продолжалась в резком тоне. Наконец она подняла крик, и это не оставило мне выбора — пришлось ее задушить. Кстати, я весьма сожалею о том, что при этом потерял изумительной красоты изумруд, который мне совсем недавно удалось раздобыть.
— Вам удалось раздобыть его благодаря убийству бедных безоружных индейцев, — с укоризной произнес Киньонес.
— И в этом случае, поверьте, мне не оставалось ничего другого. Этот наглый индеец подслушал мою беседу с испанскими друзьями, так что нам пришлось расправиться с ним.
— Уж конечно, вы беседовали не о чем ином, как об этой подлой измене, — вмешался Авила.
— Я уже объяснил вам, что с моей стороны здесь не было никакой измены. Я служу моему королю. Предателями и изменниками вы можете, если угодно, называть тех ваших соотечественников, которые рассказали мне о предстоящей экспедиции с золотом и драгоценностями.
— Кто же они такие? — поинтересовался Киньонес. Тристан хитро улыбнулся:
— Один из них — не кто иной, как вы сами, мой дорогой друг, ведь именно вы выболтали мне немало ценных сведений в таверне в Сантьяго. Что же касается других, то я не стану называть их имена. В противном случае мне пришлось бы потом убить всех пленников, захваченных на этих кораблях, чтобы обезопасить моих испанских друзей: я ведь по-прежнему могу рассчитывать на их помощь. Точнее говоря, Франция может рассчитывать на их помощь, поскольку я сам не собираюсь больше искать приключений. Ведь благодаря своей доле добытых сокровищ я смогу прекрасно устроиться в Париже и наслаждаться красивой жизнью высшего общества. Но на смену мне придут другие, так что не думайте, что мы ограничимся захватом этих двух кораблей. Что же касается вас, сеньоры, мы намерены освободить вас… за хороший выкуп. Это, впрочем, не относится к вам, Киньонес: не думаю, что вы стоите приличных денег, и вряд ли за вас согласятся заплатить даже ближайшие родственники. Потому-то я собираюсь отыграться на вас за смерть моего слуги, погибшего от рук Сандоваля, а также за гибель двух моих товарищей в таверне на острове Санта-Мария.
С этими словами он выхватил шпагу и нанес Киньонесу удар в грудь, от которого тот сразу упал навзничь и испустил дух, не успев даже вскрикнуть. Затем четверо пиратов, прибывших с Тристаном в шлюпке, грубо отшвырнули тело капитана к борту судна, так что даже Жан Флорен принялся упрекать Тристана за столь низкое и недостойное поведение, которое приличествовало простолюдину, а не благородному кабальеро, каковым он себя почитал. Но тот расхохотался ему в лицо и заявил, что все это он задумал еще с тех пор, когда проиграл Киньонесу кучу золота в кубинской таверне.
Так, возле берегов Испании, погиб от рук злодея капитан Антонио де Киньонес, с которым немногие могли сравниться в великодушии и отваге. Память о нем в народе жива до сих пор, ведь его находчивость и прозорливость были известны всей Новой Испании и не зря появилась на свет поговорка: «Умен, как сам Киньонес».
Каравеллы Кортеса оправились в Испанию, как только наконец прибыли два военных корабля, отряженные Торговой палатой для сопровождения ценного груза. Пополнив запасы провианта и воды, четыре судна взяли курс на Испанию. Все были исполнены уверенности, что теперь, под охраной пушек, сил у них достаточно, чтобы справиться с любыми пиратами: ведь разбойники, подобно волкам, нападают только в том случае, когда заведомо уверены в легкой победе и рассчитывают, что пожива достанется им без лишнего риска. Впрочем, иногда в расчете на богатую добычу они выказывают решимость и даже отвагу, граничащую с безрассудством.
Буквально тут же показались паруса двух кораблей-преследователей, которые, однако, держались на отдалении, не решаясь приближаться к эскадре. Так прошло несколько дней, пока не налетел страшный шторм, нарушивший спокойное плавание небольшой флотилии. Казалось, корабли вот-вот пойдут ко дну, так что мореплаватели уже готовились проститься с жизнью. Три дня длилась страшная буря: свирепый ветер рвал паруса, ломал мачты и оснастку и в конце концов расшвырял корабли по морю, словно щепки, так что они потеряли друг друга из виду.
Когда непогода стихла, никто не знал, что случилось с их товарищами.
В течение двух дней потрепанное жестоким штормом судно Киньонеса в одиночестве бороздило морскую гладь. Моряки с грустью думали о том, что остальные три корабля наверняка уже покоятся на дне моря. Но наутро раздался громкий возглас впередсмотрящего: он увидел, что к ним приближается «Нуэстра Сеньора де ла Рабида», изрядно пострадавшая от бури и подававшая сигналы бедствия: корпус ее был поврежден, паруса изорваны. Трудно описать радость, охватившую команду: пусть не всей флотилии было суждено спастись, но хотя бы корабль Авилы остался цел. Моряки взяли курс на «Нуэстру Сеньору», надеясь оказать ей помощь.
Однако вскоре стало ясно, что кораблем маэстре Хуана Баптисты управлял вовсе не он, а те самые пираты, которые всю дорогу так терпеливо преследовали их, а пробоины, заметные издалека, нанес вовсе не шторм: то были следы пушечных ядер. Видимо, пиратам пришлось долго обстреливать корабль, прежде чем они смогли захватить его: Авила был храбрецом и решил дать бой корсарам, несмотря на явное преимущество неприятеля, ведь испанское судно не было вооружено пушками, поскольку Кортес так нагрузил его золотом, что места для пороха и зарядов уже не оставалось.
Бежать было поздно — пираты пошли на абордаж и, быстро сломив сопротивление команды, овладели кораблем Киньонеса. Они обыскали все судно и с восторгом обнаружили, что трюмы до отказа набиты золотом, как и на «Нуэстре Сеньоре». Когда все моряки были схвачены, на корабле появился атаман флибустьеров Жан Флорен, француз и верноподданный короля Франциска. Он, впрочем, предпочитал обходиться без французского флага, чтобы развязать себе руки и свободно предаваться разбою и грабежу в обход законов чести, которые настоящий кабальеро блюдет даже на войне и с которыми никак не согласуется столь гнусное занятие, как пиратство.
Сюда же привели маэстре Хуана Баптисту и Алонсо де Авилу, которые, к счастью, совершенно не пострадали во время схватки с грабителями. Флорен намеревался доставить всех пленников во Францию и получить за них изрядный выкуп: он полагал, что люди, которым Кортес доверил столь важное поручение, непременно должны происходить из богатых и знатных семей и что их родственники не поскупятся, чтобы освободить их из плена.
— Зря ты рассчитываешь поживиться, взяв нас в плен, — угрюмо бросил Киньонес, обращаясь к корсару. — Никаких богатств у нас нет. Золото, которое вы захватили как самые презренные воришки, принадлежит королю Испании, а мы всего лишь солдаты, получившие приказ доставить его по назначению.
Атаман прекрасно понимал по-испански, и это заявление Киньонеса ему весьма не понравилось, но, тем не менее, он не причинил своему дерзкому пленнику никакого вреда, быть может, потому, что еще сохранил остатки благородного воспитания, полученного в детстве. Флорен происходил из хорошего рода, но превратности военного времени вынудили его стать корсаром. Он ответствовал Киньонесу словами, из коих явствовало, сколь сильна зависть, которую французы питают к мощи и богатству Испании — владычице Индий, разумно и милостиво повелевающей своими заокеанскими владениями.
— По какому праву испанцы и португальцы поделили между собой земли и богатства Индий? — произнес Флорен. — Разве другие народы не имеют на них никакого права? Или вы просто-напросто решили отнять у нас нашу долю? Если так, то мы силой возьмем у вас то, что должно по праву принадлежать нам.
Этими речами француз безуспешно пытался оправдать морской разбой и представить его как дело богоугодное, служащее восстановлению справедливости.
Пока корсар вел спор с Киньонесом, к кораблю причалила шлюпка, спущенная с одного из пиратских кораблей, подошедших вскоре после захвата второго испанского судна. В шлюпке прибыл Тристан, который не замедлил подняться на борт и чрезвычайно обрадовался, вновь оказавшись лицом к лицу с Киньонесом, чего никак нельзя было сказать о капитане, пребывавшем в самом мрачном расположении духа. Тристан вмешался в беседу Киньонеса с Флореном и поздравил испанца с тем, что ему удалось задержаться на этом свете, несмотря на мастерский удар кинжалом в таверне.
Киньонес отвечал ему со своей обычной сдержанностью:
— Было бы несправедливостью, если бы благородный человек погиб из-за предательского удара, нанесенного ему негодяем без чести и совести, который к тому же оказался французским пиратом.
— Храбрая, но не слишком учтивая речь! Впрочем, вы напрасно стараетесь оскорбить меня: я не причинил бы вам зла во время нашей прошлой встречи, если бы вы не оказались таким бестолковым упрямцем и любителем вскрывать чужие письма.
— Эти письма, как выяснилось, были написаны предателем, — отозвался Киньонес, — и к тому же они были вручены мне лишь для того, чтобы обмануть меня. Только одного я не могу понять: как вы решились пойти на такой риск и отдать их в мои руки?
— Вы сами доверительно рассказали мне, что собираетесь в Испанию. Согласитесь, было бы подозрительно, если бы я отказался от предложенной вами помощи, так что я воспользовался случаем и написал моей возлюбленной, донье Мариане. В письме к ней был использован условный язык, который понятен только нам двоим. Я сообщил ей, что это письмо, попавшее к ней в руки, возвещает беду.
В самом деле это значило бы, что мне не удалось захватить ваши корабли по дороге в Испанию и что я, может быть, уже в тюрьме или даже убит. В этом случае, получив мое письмо, она должна была немедленно бежать во Францию, кем бы ни был прибывший к ней гонец: в любом случае он стал бы вестником беды. Но, к счастью, это письмо никогда не дойдет до своего адресата, и нам с Марианой уже не о чем беспокоиться и менять наши планы. Впрочем, о планах этих я вам рассказывать не стану — вряд ли вас сейчас заинтересуют дела любовные. Скажу лишь, что причитающаяся мне доля захваченного на этих судах богатства позволит мне и моей избраннице счастливо и безбедно провести остаток наших дней. Тристан помолчал и добавил:
— Единственное, чем я рисковал в этой затее с письмами, — это вероятность того, что я мог бы каким-то образом навлечь на себя ваши подозрения. Кстати, я до сих пор не понимаю, как вам удалось раскрыть мою игру? Ведь вам отводилась почетная роль галантного посланца, доставляющего послание донье Мариане в Толедо, не правда ли?
— Именно так, и, играя с вами в кости в Сантьяго, я еще не знал, что дон Эрнан Кортес уже заподозрил вас в измене и даже в убийстве его супруги.
— Поистине, сеньор губернатор очень догадлив, но что касается первого обвинения, тут он ошибается: я вовсе не изменник, поскольку не предавал свою родину. Ведь моя родина — вовсе не Испания, а Франция, так что я был и остаюсь верным слугой моего короля Франсиска.
— А второе обвинение?
— Тут он прав: действительно именно я убил донью Каталину, о чем до сих пор весьма сожалею. Это была дама высочайших достоинств, так что если бы не крайняя необходимость, я, конечно, не обошелся бы с ней столь невежливо. Интересно, как об этом узнал дон Эрнан?
— Он ничего не знал наверное. У него родились кое-какие подозрения после того, как он начал распутывать нити этого загадочного дела. На постели убитой был обнаружен изумруд: легко было предположить, что его потерял убийца. Вы были первым, о ком он подумал, так как знал, что вы не давали прохода донье Каталине. Дальнейшее ваше поведение лишь подтвердило его предположения, так что он отправил на Кубу Сандоваля, чтобы тот разыскал вас.
— Да-да, у меня была с ним встреча, и пренеприятная. Он прикончил моего слугу. Этого я ему никогда не забуду, — злобно пообещал Тристан.
— Мерзавец! Почему вы убили донью Каталину?
— Для человека, который находится на один шаг от смерти, вы, право же, чересчур любопытны. Но так и быть, я расскажу вам и об этом — все равно эта тайна очень скоро навсегда канет вместе с вами в морскую пучину. Мои отношения с доньей Каталиной завязались по чистой случайности. Ее брат, дон Хуан Суарес, предоставил мне такую возможность, уговорив меня поухаживать за ней и тем самым приобрести на нее некоторое влияние. Он рассчитывал, что я при помощи доньи Каталины помогу ему добыть доказательства измены Кортеса, ведь Диего Веласкес и епископ Фонсека убеждены, что Кортес — предатель и бунтовщик. Они полагают, что Кортес только и ищет случая, чтобы завладеть всеми богатствами Мексики. Не скрою, мне очень понравилось его предложение, поскольку я получал возможность сблизиться с доньей Каталиной с ведома и благословения ее брата. Впрочем, единственное, что мне было нужно, — это как можно больше разузнать об отправке в Испанию кораблей с золотом, тех самых, что сегодня попали к нам в руки.
— И для этого вы связались с изменниками-испанцами, которые доставляли вам сведения…
— Вот именно. Я не стану называть их имена, но все это весьма знатные и влиятельные люди, и притом очень падкие на золото и драгоценности — потому-то они и не погнушались помогать мне. Но, как я уже сказал, в конце концов пришлось убить донью Каталину — у меня просто не было другого выхода. На званом вечере, устроенном в честь присвоения Кортесу звания губернатора Новой Испании, у нее вышла размолвка с супругом, и она покинула зал. Я отправился за ней в ее покои. Отношения между нами были весьма запутанными — она упорно не желала наносить какое-либо бесчестье своему мужу или действовать ему во вред. Один раз мы даже поссорились из-за этого в храме после мессы. Той ночью я нашел ее в капелле; она была вся в слезах, и я, воспользовавшись случаем, попросил у нее прощения за случившуюся между нами ссору. Она рассказала мне, что смертельно обижена на своего мужа и мечтает только об одном — поскорее умереть. На это я повторил ей, что она напрасно так блюдет супружескую верность дону Эрнану, который ее недостоин. Я сказал, что если она расскажет мне все, что ей известно о кораблях с золотом, отправляющихся в Испанию, то я сумею добыть для нее богатство и сделать ее свободной от постылых семейных уз. Она сможет отправиться куда пожелает или поехать со мной во Францию. Но на все мои просьбы она упорно отвечала отказом. Нашу беседу прервал Кортес, который появился в капелле. Я едва успел укрыться за колонной. Супруги удалились в опочивальню, но вскоре Кортес вышел оттуда и отправился на встречу с Сандовалем, оставив жену в одиночестве. Я все равно не мог расслышать, о чем говорили губернатор и его капитан, так что предпочел зайти в опочивальню и снова попытался выпытать что-нибудь у доньи Каталины. От своих испанских сообщников я уже точно знал, что готовится большая отправка золота за океан. Однако дама продолжала упорствовать, и беседа наша продолжалась в резком тоне. Наконец она подняла крик, и это не оставило мне выбора — пришлось ее задушить. Кстати, я весьма сожалею о том, что при этом потерял изумительной красоты изумруд, который мне совсем недавно удалось раздобыть.
— Вам удалось раздобыть его благодаря убийству бедных безоружных индейцев, — с укоризной произнес Киньонес.
— И в этом случае, поверьте, мне не оставалось ничего другого. Этот наглый индеец подслушал мою беседу с испанскими друзьями, так что нам пришлось расправиться с ним.
— Уж конечно, вы беседовали не о чем ином, как об этой подлой измене, — вмешался Авила.
— Я уже объяснил вам, что с моей стороны здесь не было никакой измены. Я служу моему королю. Предателями и изменниками вы можете, если угодно, называть тех ваших соотечественников, которые рассказали мне о предстоящей экспедиции с золотом и драгоценностями.
— Кто же они такие? — поинтересовался Киньонес. Тристан хитро улыбнулся:
— Один из них — не кто иной, как вы сами, мой дорогой друг, ведь именно вы выболтали мне немало ценных сведений в таверне в Сантьяго. Что же касается других, то я не стану называть их имена. В противном случае мне пришлось бы потом убить всех пленников, захваченных на этих кораблях, чтобы обезопасить моих испанских друзей: я ведь по-прежнему могу рассчитывать на их помощь. Точнее говоря, Франция может рассчитывать на их помощь, поскольку я сам не собираюсь больше искать приключений. Ведь благодаря своей доле добытых сокровищ я смогу прекрасно устроиться в Париже и наслаждаться красивой жизнью высшего общества. Но на смену мне придут другие, так что не думайте, что мы ограничимся захватом этих двух кораблей. Что же касается вас, сеньоры, мы намерены освободить вас… за хороший выкуп. Это, впрочем, не относится к вам, Киньонес: не думаю, что вы стоите приличных денег, и вряд ли за вас согласятся заплатить даже ближайшие родственники. Потому-то я собираюсь отыграться на вас за смерть моего слуги, погибшего от рук Сандоваля, а также за гибель двух моих товарищей в таверне на острове Санта-Мария.
С этими словами он выхватил шпагу и нанес Киньонесу удар в грудь, от которого тот сразу упал навзничь и испустил дух, не успев даже вскрикнуть. Затем четверо пиратов, прибывших с Тристаном в шлюпке, грубо отшвырнули тело капитана к борту судна, так что даже Жан Флорен принялся упрекать Тристана за столь низкое и недостойное поведение, которое приличествовало простолюдину, а не благородному кабальеро, каковым он себя почитал. Но тот расхохотался ему в лицо и заявил, что все это он задумал еще с тех пор, когда проиграл Киньонесу кучу золота в кубинской таверне.
Так, возле берегов Испании, погиб от рук злодея капитан Антонио де Киньонес, с которым немногие могли сравниться в великодушии и отваге. Память о нем в народе жива до сих пор, ведь его находчивость и прозорливость были известны всей Новой Испании и не зря появилась на свет поговорка: «Умен, как сам Киньонес».
Глава XVIII,
в которой рассказывается о том, куда отвезли пленного Алонсо де Авилу, и о том, что ему пришлось испытать в заключении, пока спустя три года он вновь не обрел свободу благодаря победе испанцев в битве при Павии
Обо всем только что рассказанном я узнал от Алонсо де Авилы, который спустя три года после пленения пиратами сумел вернуть себе свободу. Из вышеописанного совершенно ясно, что Кортес не убивал свою жену, а сделал это подлый негодяй Тристан, французский лазутчик, выдававший себя за каталонца и прославившийся как герой у себя на родине. Такую же славу стяжал и Флорен, захвативший огромный груз золота, оправленного в Испанию. Кроме тех двух кораблей, которые снарядил Кортес, пиратам удалось завладеть еще одним, груженным разными товарами и шедшим из Санто-Доминго. Франция праздновала победу. Были устроены пышные празднества, а предназначавшиеся императору Карлу несметные сокровища Новой Испании, перехваченные пиратами, вызывали всеобщее жадное любопытство. Тристан получил за свой подвиг титул маркиза и был пожалован прекрасными угодьями. Впрочем, об этом речь пойдет впереди.
Неудивительно, что известие об этом происшествии повергло в скорбь всех жителей Испании и Индий. Что же касается двух каравелл, что отрядила Торговая палата для охраны драгоценного груза, то об их судьбе ничего не было известно. Не могу сказать, пошли ли они ко дну или также стали добычей пиратов; думаю, что скорее первое, нежели второе, поскольку никто из команды не подал о себе вестей и никто не пытался требовать за них выкуп как за пленников, чего непременно следовало ожидать, если бы моряки остались в живых.
Алонсо де Авила пробыл в плену три года. Его поместили во французской крепости Ла-Рошель, огромной и хорошо укрепленной, в которой, кроме него, томилось немало узников-испанцев — военнопленных и тех, кто, подобно Авиле, стал жертвой пиратов. Маэстре Хуану Баптисте повезло больше: по прошествии года его семья смогла заплатить за него выкуп. Он вышел на свободу, но в Новую Испанию больше не вернулся.
В 1525 году от Рождества Христова Господь даровал испанскому войску славную победу в битве при Павии: сам французский король попал в плен, а все его войско было разгромлено. Тогда-то и удалось обменять Авилу и других испанцев на пленных французских дворян, включая их короля Франсиска.
То, что поведал мне Авила о своем пребывании в Ла-Рошели, показалось мне столь поразительным и интересным, что я решился непременно рассказать об этом, невзирая на то, что мне придется несколько уклониться в сторону от главной линии моего повествования.
Как-то ночью, вскоре по прибытии в Ла-Рошель, Авила лежал на своем убогом тюремном ложе и вдруг почувствовал, что рядом с ним в постели оказался кто-то еще. Это сильно удивило Авилу, который был помещен в одиночную камеру. Он внимательно осматривался, но так никого и не увидел. Однако та же история повторилась и в последующие ночи: стоило ему задуть свечу, как появлялся загадочный гость, так что Авила уже почти совсем уверился, что его посещает призрак. Он, впрочем, не стал сообщать об этом тюремщикам, чтобы у тех не было повода упрекнуть испанца в малодушии или просто-напросто счесть его безумцем. Целый год они с призраком делили убогую камеру, но странный посетитель ни разу не подал голоса и не ответил ни на один вопрос, из тех, что задавал ему Авила, надеясь выспросить что-нибудь о своей судьбе.
Однажды перед сном Авила вдруг почувствовал, что призрак уже здесь и стоит сзади него; внезапно ночной посетитель заключил его в объятия, отчего по всему телу пленника пробежала дрожь, и по-французски обратился к Авиле:
— Отчего вы так печальны, сударь?
Испанец замер на месте, пока его обнимали невидимые руки, и любезно отвечал своему незримому собеседнику, уговаривая его поделиться своими тайнами, которые не давали ему покоя и вынуждали блуждать по ночам. Однако же призрак ничего ему не ответил и в конце концов удалился.
Находясь в заточении, Авила свел знакомство с неким монахом, который частенько навещал его и других заключенных. Между ними завязалась тесная дружба, и однажды поздно вечером монах, решив не возвращаться в селение, остался в крепости и заночевал у Авилы. Стражники выдали ему постель, на которую он и улегся.
В эту ночь призрак посетил монаха, который, почувствовав рядом с собой леденящий холод, в страхе вскочил и закричал во все горло, призывая на помощь стражу. Тогда-то Авила и рассказал, что призрак появляется здесь каждую ночь уже в течение двух лет. Мужественное поведение Авилы, от которого за все это время никто ни разу не слышал ни одной жалобы, вызвало восхищение французов, однако призрак, очевидно напуганный происшествием, с тех пор исчез и более не являлся Авиле, к величайшему огорчению последнего, поскольку испанец вопреки всему надеялся разговорить своего ночного гостя.
Обо всем только что рассказанном я узнал от Алонсо де Авилы, который спустя три года после пленения пиратами сумел вернуть себе свободу. Из вышеописанного совершенно ясно, что Кортес не убивал свою жену, а сделал это подлый негодяй Тристан, французский лазутчик, выдававший себя за каталонца и прославившийся как герой у себя на родине. Такую же славу стяжал и Флорен, захвативший огромный груз золота, оправленного в Испанию. Кроме тех двух кораблей, которые снарядил Кортес, пиратам удалось завладеть еще одним, груженным разными товарами и шедшим из Санто-Доминго. Франция праздновала победу. Были устроены пышные празднества, а предназначавшиеся императору Карлу несметные сокровища Новой Испании, перехваченные пиратами, вызывали всеобщее жадное любопытство. Тристан получил за свой подвиг титул маркиза и был пожалован прекрасными угодьями. Впрочем, об этом речь пойдет впереди.
Неудивительно, что известие об этом происшествии повергло в скорбь всех жителей Испании и Индий. Что же касается двух каравелл, что отрядила Торговая палата для охраны драгоценного груза, то об их судьбе ничего не было известно. Не могу сказать, пошли ли они ко дну или также стали добычей пиратов; думаю, что скорее первое, нежели второе, поскольку никто из команды не подал о себе вестей и никто не пытался требовать за них выкуп как за пленников, чего непременно следовало ожидать, если бы моряки остались в живых.
Алонсо де Авила пробыл в плену три года. Его поместили во французской крепости Ла-Рошель, огромной и хорошо укрепленной, в которой, кроме него, томилось немало узников-испанцев — военнопленных и тех, кто, подобно Авиле, стал жертвой пиратов. Маэстре Хуану Баптисте повезло больше: по прошествии года его семья смогла заплатить за него выкуп. Он вышел на свободу, но в Новую Испанию больше не вернулся.
В 1525 году от Рождества Христова Господь даровал испанскому войску славную победу в битве при Павии: сам французский король попал в плен, а все его войско было разгромлено. Тогда-то и удалось обменять Авилу и других испанцев на пленных французских дворян, включая их короля Франсиска.
То, что поведал мне Авила о своем пребывании в Ла-Рошели, показалось мне столь поразительным и интересным, что я решился непременно рассказать об этом, невзирая на то, что мне придется несколько уклониться в сторону от главной линии моего повествования.
Как-то ночью, вскоре по прибытии в Ла-Рошель, Авила лежал на своем убогом тюремном ложе и вдруг почувствовал, что рядом с ним в постели оказался кто-то еще. Это сильно удивило Авилу, который был помещен в одиночную камеру. Он внимательно осматривался, но так никого и не увидел. Однако та же история повторилась и в последующие ночи: стоило ему задуть свечу, как появлялся загадочный гость, так что Авила уже почти совсем уверился, что его посещает призрак. Он, впрочем, не стал сообщать об этом тюремщикам, чтобы у тех не было повода упрекнуть испанца в малодушии или просто-напросто счесть его безумцем. Целый год они с призраком делили убогую камеру, но странный посетитель ни разу не подал голоса и не ответил ни на один вопрос, из тех, что задавал ему Авила, надеясь выспросить что-нибудь о своей судьбе.
Однажды перед сном Авила вдруг почувствовал, что призрак уже здесь и стоит сзади него; внезапно ночной посетитель заключил его в объятия, отчего по всему телу пленника пробежала дрожь, и по-французски обратился к Авиле:
— Отчего вы так печальны, сударь?
Испанец замер на месте, пока его обнимали невидимые руки, и любезно отвечал своему незримому собеседнику, уговаривая его поделиться своими тайнами, которые не давали ему покоя и вынуждали блуждать по ночам. Однако же призрак ничего ему не ответил и в конце концов удалился.
Находясь в заточении, Авила свел знакомство с неким монахом, который частенько навещал его и других заключенных. Между ними завязалась тесная дружба, и однажды поздно вечером монах, решив не возвращаться в селение, остался в крепости и заночевал у Авилы. Стражники выдали ему постель, на которую он и улегся.
В эту ночь призрак посетил монаха, который, почувствовав рядом с собой леденящий холод, в страхе вскочил и закричал во все горло, призывая на помощь стражу. Тогда-то Авила и рассказал, что призрак появляется здесь каждую ночь уже в течение двух лет. Мужественное поведение Авилы, от которого за все это время никто ни разу не слышал ни одной жалобы, вызвало восхищение французов, однако призрак, очевидно напуганный происшествием, с тех пор исчез и более не являлся Авиле, к величайшему огорчению последнего, поскольку испанец вопреки всему надеялся разговорить своего ночного гостя.