Страница:
Куаутемок, тяжело переживавший горечь своего поражения, вначале умолял Кортеса, чтобы тот казнил его и тем избавил от позора и унижения. Он был не в силах смириться с тем, что лишился своего королевства. Однако вскоре природная живость и веселость его характера взяли верх, и даже перенесенные пытки, которым его подверг Альдерете, не омрачили его дружеских отношений с Кортесом.
Губернатор изложил свое дело. Он пояснил, что существует связь между смертью его супруги и гибелью родных Сикотепека, хотя пока остается неясным, как именно эти события переплетаются между собой, и что пленный индеец мог бы помочь пролить свет на эту загадку. Куаутемок был рад оказать услугу Кортесу и пообещал поговорить с Сикотепеком. Однако, прежде чем попрощаться, Куаутемок предупредил:
— При всем том, мой дорогой друг, не забывайте, что авторитет мексиканского короля сильно подорван поражением в войне и нынешним зависимым положением, так что среди его подданных много непокорных, которые не желают подчиняться своему королю, даже если на них самих уже надеты кандалы. Я постараюсь помочь, но я совсем не уверен, что Сикотепек станет меня слушать.
— Примите мою искреннюю благодарность за ваше участие и дружескую помощь, — отвечал Кортес. — Я уверен, что ваши усилия принесут плоды, ибо Сикотепек никого другого не желает признавать своим господином. Что же касается вас, то поверьте, мне очень больно видеть, что поистине великий король, имеющий столько вассалов, оказался в таком печальном положении. Я обещаю сделать все, что от меня зависит, чтобы вы не чувствовали себя пленником в собственном дворце.
После этих слов, произнесенных с большим чувством, собеседники простились, весьма довольные друг другом.
На следующий день посланник мексиканского короля явился к Кортесу и объявил ему, что Сикотепек готов говорить с ним и обещает оказать посильную помощь в деле об убийстве доньи Каталины, касика Куаутекле и его сына Окитенкатля.
Губернатор тут же отправился в темницу к Сикотепеку, который встретил его стоя и с гораздо более дружелюбным выражением лица, что, несомненно, было результатом благотворного влияния Куаутемока. На индейце не было оков, их сняли по распоряжению Кортеса. Губернатор, войдя в подземелье, был поражен тем, что индеец приветствовал его на чистейшем кастильском наречии.
— Добро пожаловать, сеньор, в мое убогое жилище. К великому моему сожалению, я не могу оказать вашей милости достойный прием, какого, без сомнения, заслуживает человек столь выдающийся, — уважительно и с расстановкой проговорил Сикотепек.
— Я счастлив слышать, что вы заговорили как добрый христианин, — ответствовал Кортес, обняв индейца, — и надеюсь, что скоро вы решитесь принять святое крещение.
Сикотепек в ответ лишь пожал плечами:
— Уж слишком вы торопитесь с такими заключениями, дон Эрнан. Хотя, впрочем, в жизни все может случиться.
Кортес был несказанно рад обнаружить такую перемену в Сикотепеке, который благодаря ходатайству Куаутемока заговорил совсем по-другому, не только сменив язык, но и изменив свое отношение к делу.
— Однако, если вы будете и впредь заставлять меня отрекаться от моих богов, то далеко вперед мы не продвинемся, — продолжал индеец. — Разве я заставляю вас отказываться от своей веры? А мои боги — это боги моих предков, и, надеюсь, они будут и богами моих потомков. Более того, я не против принять в мой пантеон и вашего Христа вместе с Девой Марией, о которых столько мне рассказывали, я даже готов, если нужно, признать власть императора дона Карлоса. У меня большое сердце, и в нем хватит места для всех. Потому-то мне совершенно нет необходимости отрекаться от Уйчилобоса, Тецкатепуки и Тлатлока. Пусть мирно соседствуют друг с другом все боги, и мексиканские и испанские, — на нашей земле всем хватит места.
Дон Эрнан слушал, умиляясь простодушию и искренности индейца, с которыми тот упорствовал в своем идолопоклонстве. Эти заблуждения, конечно же, говорили о доверчивости наивных туземцев. Впрочем, губернатор вовсе не собирался вступать с индейцем в долгую беседу о христианской вере, во-первых, понимая, что это бесполезно, а во-вторых, будучи убежден, что миссия обращения мексиканских язычников и спасения их душ — дело святых братьев-монахов. Итак, Кортес обратился к Сикотепеку с такими словами:
— Я вижу, вы человек разумный и решили сменить гнев на милость, чтобы помочь мне расследовать убийство наших родных. Я к тому же очень рад, что нам не нужно прибегать к переводу, который только замедляет и усложняет беседу.
Сказав это, Кортес попросил донью Марину оставить их наедине, что она исполнила с видимой неохотой, поскольку ее любопытство было сильно возбуждено; но, разумеется, она не осмелилась перечить Кортесу.
— Итак, — продолжал губернатор, — что вы можете рассказать об этих камнях?
Сикотепек, который уже понял, что, в отличие от большинства испанцев, Кортесом двигала вовсе не алчность, с готовностью ответствовал ему:
— Мне не так уж много остается добавить к тому, что я сказал во время допроса, учиненного мне после ареста.
Этих изумрудов было пять, и все они принадлежали моему отцу. Он хранил их в своем домашнем святилище. Один из них имеет форму рыбы, и его я смог отыскать. Прочие были сделаны в виде чаши, горна, розы и колокола. Их украли испанцы, которые убили моих родных, но, впрочем, я думаю, они унесли их не из жадности, а чтобы скрыть истинные причины своего преступления.
— Каковы же были эти причины? — поинтересовался Кортес.
— Это мне неизвестно. Мой отец, умирая у меня на руках, успел сказать мне, что он смог разглядеть только троих преступников, которые, ринувшись грабить дом, открыли свои лица, прежде скрытые плащами. Наверное, они были уверены, что все обитатели дома уже мертвы. Он назвал мне имя только одного из убийц — некто Красавчик, других я не знаю, потому что отец скончался, не успев их описать.
— Красавчик уже поплатился сполна за то, что совершил, так что ваши идолы могут быть довольны, — заметил Кортес. — Но вы убили еще двоих и наверняка, расправляясь с ними, не позаботились уточнить, были ли именно они виновны в гибели вашей семьи.
— Да, верно, может быть, те испанцы, что попали к нам в руки вместе с Красавчиком, были неповинны в убийстве моих родных. Кстати, все трое были сильно пьяны, но при этом храбро сражались…
— А разве вы не выведали у Красавчика имена его сообщников, прежде чем обречь его на страшную смерть?
— Он погиб во время схватки, — пояснил Сикотепек. — Мы взяли в плен тех двоих и забрали с собой труп Красавчика. Несмотря на жестокие пытки, пленники не сказали ни слова, так что я думаю, они ничего не знали об убийстве моей семьи, потому что у них, конечно, не хватило бы сил запираться. Мы пытали их очень хорошо. Ну, а потом мы решили отдать их жрецу, который принес их в жертву богу Уйчилобосу, чтобы он помог нам отыскать остальных убийц.
— Ну что ж, теперь вам остается только довериться правосудию христиан, которое займется их поисками.
— Если вы меня освободите, я помогу вам их найти, — заявил индеец.
— Как же я могу освободить человека, который принес в жертву идолам трех христиан? — воскликнул Кортес и поспешил сменить тему: — Так вы говорите, что из вашего дома украли пять изумрудов?
— Именно так.
— А есть ли похожие камни в других провинциях или у других касиков? — пытливо спрашивал губернатор.
— Нет, такого не может быть, — уверенно отвечал индеец. — Эти пять изумрудов подарил моему отцу Куитлауак в благодарность за ту помощь, которую ему оказал отец во время войны с вами, испанцами. Эти камни неповторимы, подобных им нет нигде.
Куитлауак был правителем, воцарившимся в Мексике после гибели Монтесумы, но очень ненадолго: спустя всего несколько недель он умер от оспы, и на престол взошел Куаутемок.
Дон Эрнан достал из складок своего плаща изумруд в форме розы, который он обнаружил на ложе доньи Каталины, и показал его индейцу. Тот нахмурил брови: он был неприятно поражен тем, что в руки губернатора попал еще один из этих камней.
— Неужели и вы как-то связаны с этим преступлением?
— Нет. Этот изумруд я нашел на постели моей жены наутро после ее смерти, и для меня загадка, как он очутился там.
— В таком случае этому есть только три объяснения. Либо ваша жена имела отношение к гибели моей семьи, и потому у нее оказался один из этих изумрудов; либо те люди, которые убили моего отца и брата, потом лишили жизни и вашу супругу, потеряв камень на месте преступления. Или же, наконец, один из этих убийц знал ее и подарил ей эту драгоценность.
— Я убежден, что донья Каталина не могла быть замешана в убийстве индейцев. Я также совершенно уверен, что ни с одним мужчиной она не находилась в столь близких отношениях, чтобы принимать от него подобные подарки. Хотя, конечно, чужая душа — потемки, и для одного только Господа сердце человека — открытая книга.
— В таком случае и вы и я хотим отыскать одних и тех же людей. Выпустите меня отсюда, и я помогу вам, — снова попросил индеец.
— Я не могу удовлетворить вашу просьбу, — повторил Кортес с глубоким сожалением в голосе, поскольку он был очень благодарен Сикотепеку за его содействие. — Но обещаю, что сделаю все возможное, чтобы уберечь вас от виселицы.
— Вы напрасно отказываетесь от моей помощи, потому что меня знают и уважают во всех городах и селениях этого края и даже за его пределами, и мне нетрудно будет выйти на след преступников.
— Законы, установленные Всевышним и хранимые его величеством императором и мной, Эрнаном Кортесом, губернатором Мексики, предоставляют нам все возможности отыскать виновных. Не беспокойтесь, око правосудия не дремлет, и преступникам не укрыться от кары. Мы сумели поймать вас, мы изловим и этих убийц.
Сказав это, Кортес спрятал изумруд и направился к выходу. Но индеец, который вовсе не хотел и дальше оставаться в заточении, преградил ему путь.
— Я еще не все рассказал вам, дон Эрнан, — произнес он, взяв Кортеса за руку.
— Как не все? — удивился губернатор.
— Я не сказал самого главного.
— Так говорите же! — потребовал Кортес.
— Я ничего не скажу, пока вы не пообещаете выпустить меня отсюда.
— Вы требуете освобождения, хотя совершили ужаснейшее преступление. И что же вы предлагаете в обмен на свою свободу? — поинтересовался Кортес. — Должно быть, вам известна какая-то поистине страшная и великая тайна, если вы решились предложить мне такую сделку.
— Я сказал вам, что умолчал о самом главном. О том, что прямо касается вас.
— Меня? Каким образом? — удивился дон Эрнан. Его беседа с Сикотепеком и впрямь становилась все интереснее.
— Сначала дайте обещание, что выпустите меня.
— Прежде чем мы придем к такому соглашению, которое касается правосудия и законов его императорского величества, вы должны предоставить мне доказательства того, что это и впрямь дело чрезвычайной важности.
— Так вот, речь идет о великой измене, о страшном заговоре против вас, против императора и против все тех, кто правит этими землями, — произнес Сикотепек, понизив голос.
— Ну хорошо, — сдался губернатор, — я обещаю принять во внимание вашу просьбу, если действительно все так серьезно, как вы утверждаете.
— Я доверяю вашему слову и считаю вас настоящим кабальеро, который никогда не нарушает своих обещаний.
— Говорите.
— Мой отец, умирая, поведал кое-что из того, о чем они перед смертью говорили с моим братом Окитенкатлем. Впрочем, брат успел рассказать отцу не так много, потому что вскоре в дом ворвались убийцы. Окитенкатль подслушал разговор трех испанцев, которые тайно составляли заговор против вас и против императора.
— Кто же были эти предатели? — спросил Кортес.
— Во-первых, тот самый Красавчик, а что касается двоих других, то отец умер, не успел назвать мне их имена. Знаю только, что по крайней мере один из них очень знатный человек. Заговорщики заметили, что мой брат все слышал, и бросились за ним вдогонку. Они шли за ним до самого дома и в конце концов убили его и моего отца, так что я застал брата уже мертвым. Да, они убили его, чтобы он не раскрыл их замыслы, а потом перевернули весь дом, сделав вид, будто в нем побывали грабители, искавшие золото и драгоценности. Впрочем, взяли они совсем немного.
— Их лучшей добычей стали изумруды?
— Да. Но убийцы не заметили, что мой отец еще жив и даже запомнил кое-кого из них. Отец шепнул мне, что одного звали Красавчик, и это как раз один из тех изменников, чьи разговоры подслушал мой брат. Потому-то я и уверен, что эти заговорщики и есть убийцы моих родных.
— А потом они расправились с моей супругой, — добавил Кортес, — хотя я не понимаю, почему.
— Те испанцы-предатели говорили о какой-то крупной краже, которая должна будет повредить губернатору и нанести ущерб императорской казне.
— О крупной краже? Не знаю, о чем могла идти речь, — произнес Кортес, в задумчивости поглаживая рукой бороду и размышляя, что имели в виду заговорщики. Первое, что пришло ему в голову, была предстоящая отправка золота в Испанию, хотя индеец не сказал об этом ни слова.
— К сожалению, отец больше ничего не успел рассказать, — вздохнул Сикотепек.
— Так про других двоих он ничего не говорил? — настойчиво переспросил губернатор.
— Он не назвал больше имен. Сказал только, что один из них был очень важный сеньор, — повторил индеец. — А теперь, пожалуйста, освободите меня, и я помогу вам найти преступников.
Кортес внимательно посмотрел на индейца. Он старался прочесть по его лицу, сказал ли он правду, или то была хитрая уловка, пушенная в ход, чтобы спастись от виселицы. Сикотепек выдержал его взгляд, и дон Эрнан, который всегда гордился своей проницательностью, пришел к выводу, что индеец не обманывает его, и решился освободить пленника, которого он уже успел узнать как человека честного и верного своему слову.
— Я отпущу вас с одним условием, — заявил Кортес.
— Что это за условие?
— Вы должны пообещать, что будете слушаться меня во всем, что касается этого дела, и делать все, о чем я вас попрошу. Обещайте мне, что мы будем союзниками в нашем расследовании, и еще дайте слово, что больше вы не посмеете принести в жертву вашим идолам ни одного испанца, даже если он будет повинен в смерти ваших родных и близких. Преступников следует доставлять мне, а я буду передавать их в руки правосудия.
— Обещаю, — торжественно произнес Сикотепек.
Глава IX,
Губернатор изложил свое дело. Он пояснил, что существует связь между смертью его супруги и гибелью родных Сикотепека, хотя пока остается неясным, как именно эти события переплетаются между собой, и что пленный индеец мог бы помочь пролить свет на эту загадку. Куаутемок был рад оказать услугу Кортесу и пообещал поговорить с Сикотепеком. Однако, прежде чем попрощаться, Куаутемок предупредил:
— При всем том, мой дорогой друг, не забывайте, что авторитет мексиканского короля сильно подорван поражением в войне и нынешним зависимым положением, так что среди его подданных много непокорных, которые не желают подчиняться своему королю, даже если на них самих уже надеты кандалы. Я постараюсь помочь, но я совсем не уверен, что Сикотепек станет меня слушать.
— Примите мою искреннюю благодарность за ваше участие и дружескую помощь, — отвечал Кортес. — Я уверен, что ваши усилия принесут плоды, ибо Сикотепек никого другого не желает признавать своим господином. Что же касается вас, то поверьте, мне очень больно видеть, что поистине великий король, имеющий столько вассалов, оказался в таком печальном положении. Я обещаю сделать все, что от меня зависит, чтобы вы не чувствовали себя пленником в собственном дворце.
После этих слов, произнесенных с большим чувством, собеседники простились, весьма довольные друг другом.
На следующий день посланник мексиканского короля явился к Кортесу и объявил ему, что Сикотепек готов говорить с ним и обещает оказать посильную помощь в деле об убийстве доньи Каталины, касика Куаутекле и его сына Окитенкатля.
Губернатор тут же отправился в темницу к Сикотепеку, который встретил его стоя и с гораздо более дружелюбным выражением лица, что, несомненно, было результатом благотворного влияния Куаутемока. На индейце не было оков, их сняли по распоряжению Кортеса. Губернатор, войдя в подземелье, был поражен тем, что индеец приветствовал его на чистейшем кастильском наречии.
— Добро пожаловать, сеньор, в мое убогое жилище. К великому моему сожалению, я не могу оказать вашей милости достойный прием, какого, без сомнения, заслуживает человек столь выдающийся, — уважительно и с расстановкой проговорил Сикотепек.
— Я счастлив слышать, что вы заговорили как добрый христианин, — ответствовал Кортес, обняв индейца, — и надеюсь, что скоро вы решитесь принять святое крещение.
Сикотепек в ответ лишь пожал плечами:
— Уж слишком вы торопитесь с такими заключениями, дон Эрнан. Хотя, впрочем, в жизни все может случиться.
Кортес был несказанно рад обнаружить такую перемену в Сикотепеке, который благодаря ходатайству Куаутемока заговорил совсем по-другому, не только сменив язык, но и изменив свое отношение к делу.
— Однако, если вы будете и впредь заставлять меня отрекаться от моих богов, то далеко вперед мы не продвинемся, — продолжал индеец. — Разве я заставляю вас отказываться от своей веры? А мои боги — это боги моих предков, и, надеюсь, они будут и богами моих потомков. Более того, я не против принять в мой пантеон и вашего Христа вместе с Девой Марией, о которых столько мне рассказывали, я даже готов, если нужно, признать власть императора дона Карлоса. У меня большое сердце, и в нем хватит места для всех. Потому-то мне совершенно нет необходимости отрекаться от Уйчилобоса, Тецкатепуки и Тлатлока. Пусть мирно соседствуют друг с другом все боги, и мексиканские и испанские, — на нашей земле всем хватит места.
Дон Эрнан слушал, умиляясь простодушию и искренности индейца, с которыми тот упорствовал в своем идолопоклонстве. Эти заблуждения, конечно же, говорили о доверчивости наивных туземцев. Впрочем, губернатор вовсе не собирался вступать с индейцем в долгую беседу о христианской вере, во-первых, понимая, что это бесполезно, а во-вторых, будучи убежден, что миссия обращения мексиканских язычников и спасения их душ — дело святых братьев-монахов. Итак, Кортес обратился к Сикотепеку с такими словами:
— Я вижу, вы человек разумный и решили сменить гнев на милость, чтобы помочь мне расследовать убийство наших родных. Я к тому же очень рад, что нам не нужно прибегать к переводу, который только замедляет и усложняет беседу.
Сказав это, Кортес попросил донью Марину оставить их наедине, что она исполнила с видимой неохотой, поскольку ее любопытство было сильно возбуждено; но, разумеется, она не осмелилась перечить Кортесу.
— Итак, — продолжал губернатор, — что вы можете рассказать об этих камнях?
Сикотепек, который уже понял, что, в отличие от большинства испанцев, Кортесом двигала вовсе не алчность, с готовностью ответствовал ему:
— Мне не так уж много остается добавить к тому, что я сказал во время допроса, учиненного мне после ареста.
Этих изумрудов было пять, и все они принадлежали моему отцу. Он хранил их в своем домашнем святилище. Один из них имеет форму рыбы, и его я смог отыскать. Прочие были сделаны в виде чаши, горна, розы и колокола. Их украли испанцы, которые убили моих родных, но, впрочем, я думаю, они унесли их не из жадности, а чтобы скрыть истинные причины своего преступления.
— Каковы же были эти причины? — поинтересовался Кортес.
— Это мне неизвестно. Мой отец, умирая у меня на руках, успел сказать мне, что он смог разглядеть только троих преступников, которые, ринувшись грабить дом, открыли свои лица, прежде скрытые плащами. Наверное, они были уверены, что все обитатели дома уже мертвы. Он назвал мне имя только одного из убийц — некто Красавчик, других я не знаю, потому что отец скончался, не успев их описать.
— Красавчик уже поплатился сполна за то, что совершил, так что ваши идолы могут быть довольны, — заметил Кортес. — Но вы убили еще двоих и наверняка, расправляясь с ними, не позаботились уточнить, были ли именно они виновны в гибели вашей семьи.
— Да, верно, может быть, те испанцы, что попали к нам в руки вместе с Красавчиком, были неповинны в убийстве моих родных. Кстати, все трое были сильно пьяны, но при этом храбро сражались…
— А разве вы не выведали у Красавчика имена его сообщников, прежде чем обречь его на страшную смерть?
— Он погиб во время схватки, — пояснил Сикотепек. — Мы взяли в плен тех двоих и забрали с собой труп Красавчика. Несмотря на жестокие пытки, пленники не сказали ни слова, так что я думаю, они ничего не знали об убийстве моей семьи, потому что у них, конечно, не хватило бы сил запираться. Мы пытали их очень хорошо. Ну, а потом мы решили отдать их жрецу, который принес их в жертву богу Уйчилобосу, чтобы он помог нам отыскать остальных убийц.
— Ну что ж, теперь вам остается только довериться правосудию христиан, которое займется их поисками.
— Если вы меня освободите, я помогу вам их найти, — заявил индеец.
— Как же я могу освободить человека, который принес в жертву идолам трех христиан? — воскликнул Кортес и поспешил сменить тему: — Так вы говорите, что из вашего дома украли пять изумрудов?
— Именно так.
— А есть ли похожие камни в других провинциях или у других касиков? — пытливо спрашивал губернатор.
— Нет, такого не может быть, — уверенно отвечал индеец. — Эти пять изумрудов подарил моему отцу Куитлауак в благодарность за ту помощь, которую ему оказал отец во время войны с вами, испанцами. Эти камни неповторимы, подобных им нет нигде.
Куитлауак был правителем, воцарившимся в Мексике после гибели Монтесумы, но очень ненадолго: спустя всего несколько недель он умер от оспы, и на престол взошел Куаутемок.
Дон Эрнан достал из складок своего плаща изумруд в форме розы, который он обнаружил на ложе доньи Каталины, и показал его индейцу. Тот нахмурил брови: он был неприятно поражен тем, что в руки губернатора попал еще один из этих камней.
— Неужели и вы как-то связаны с этим преступлением?
— Нет. Этот изумруд я нашел на постели моей жены наутро после ее смерти, и для меня загадка, как он очутился там.
— В таком случае этому есть только три объяснения. Либо ваша жена имела отношение к гибели моей семьи, и потому у нее оказался один из этих изумрудов; либо те люди, которые убили моего отца и брата, потом лишили жизни и вашу супругу, потеряв камень на месте преступления. Или же, наконец, один из этих убийц знал ее и подарил ей эту драгоценность.
— Я убежден, что донья Каталина не могла быть замешана в убийстве индейцев. Я также совершенно уверен, что ни с одним мужчиной она не находилась в столь близких отношениях, чтобы принимать от него подобные подарки. Хотя, конечно, чужая душа — потемки, и для одного только Господа сердце человека — открытая книга.
— В таком случае и вы и я хотим отыскать одних и тех же людей. Выпустите меня отсюда, и я помогу вам, — снова попросил индеец.
— Я не могу удовлетворить вашу просьбу, — повторил Кортес с глубоким сожалением в голосе, поскольку он был очень благодарен Сикотепеку за его содействие. — Но обещаю, что сделаю все возможное, чтобы уберечь вас от виселицы.
— Вы напрасно отказываетесь от моей помощи, потому что меня знают и уважают во всех городах и селениях этого края и даже за его пределами, и мне нетрудно будет выйти на след преступников.
— Законы, установленные Всевышним и хранимые его величеством императором и мной, Эрнаном Кортесом, губернатором Мексики, предоставляют нам все возможности отыскать виновных. Не беспокойтесь, око правосудия не дремлет, и преступникам не укрыться от кары. Мы сумели поймать вас, мы изловим и этих убийц.
Сказав это, Кортес спрятал изумруд и направился к выходу. Но индеец, который вовсе не хотел и дальше оставаться в заточении, преградил ему путь.
— Я еще не все рассказал вам, дон Эрнан, — произнес он, взяв Кортеса за руку.
— Как не все? — удивился губернатор.
— Я не сказал самого главного.
— Так говорите же! — потребовал Кортес.
— Я ничего не скажу, пока вы не пообещаете выпустить меня отсюда.
— Вы требуете освобождения, хотя совершили ужаснейшее преступление. И что же вы предлагаете в обмен на свою свободу? — поинтересовался Кортес. — Должно быть, вам известна какая-то поистине страшная и великая тайна, если вы решились предложить мне такую сделку.
— Я сказал вам, что умолчал о самом главном. О том, что прямо касается вас.
— Меня? Каким образом? — удивился дон Эрнан. Его беседа с Сикотепеком и впрямь становилась все интереснее.
— Сначала дайте обещание, что выпустите меня.
— Прежде чем мы придем к такому соглашению, которое касается правосудия и законов его императорского величества, вы должны предоставить мне доказательства того, что это и впрямь дело чрезвычайной важности.
— Так вот, речь идет о великой измене, о страшном заговоре против вас, против императора и против все тех, кто правит этими землями, — произнес Сикотепек, понизив голос.
— Ну хорошо, — сдался губернатор, — я обещаю принять во внимание вашу просьбу, если действительно все так серьезно, как вы утверждаете.
— Я доверяю вашему слову и считаю вас настоящим кабальеро, который никогда не нарушает своих обещаний.
— Говорите.
— Мой отец, умирая, поведал кое-что из того, о чем они перед смертью говорили с моим братом Окитенкатлем. Впрочем, брат успел рассказать отцу не так много, потому что вскоре в дом ворвались убийцы. Окитенкатль подслушал разговор трех испанцев, которые тайно составляли заговор против вас и против императора.
— Кто же были эти предатели? — спросил Кортес.
— Во-первых, тот самый Красавчик, а что касается двоих других, то отец умер, не успел назвать мне их имена. Знаю только, что по крайней мере один из них очень знатный человек. Заговорщики заметили, что мой брат все слышал, и бросились за ним вдогонку. Они шли за ним до самого дома и в конце концов убили его и моего отца, так что я застал брата уже мертвым. Да, они убили его, чтобы он не раскрыл их замыслы, а потом перевернули весь дом, сделав вид, будто в нем побывали грабители, искавшие золото и драгоценности. Впрочем, взяли они совсем немного.
— Их лучшей добычей стали изумруды?
— Да. Но убийцы не заметили, что мой отец еще жив и даже запомнил кое-кого из них. Отец шепнул мне, что одного звали Красавчик, и это как раз один из тех изменников, чьи разговоры подслушал мой брат. Потому-то я и уверен, что эти заговорщики и есть убийцы моих родных.
— А потом они расправились с моей супругой, — добавил Кортес, — хотя я не понимаю, почему.
— Те испанцы-предатели говорили о какой-то крупной краже, которая должна будет повредить губернатору и нанести ущерб императорской казне.
— О крупной краже? Не знаю, о чем могла идти речь, — произнес Кортес, в задумчивости поглаживая рукой бороду и размышляя, что имели в виду заговорщики. Первое, что пришло ему в голову, была предстоящая отправка золота в Испанию, хотя индеец не сказал об этом ни слова.
— К сожалению, отец больше ничего не успел рассказать, — вздохнул Сикотепек.
— Так про других двоих он ничего не говорил? — настойчиво переспросил губернатор.
— Он не назвал больше имен. Сказал только, что один из них был очень важный сеньор, — повторил индеец. — А теперь, пожалуйста, освободите меня, и я помогу вам найти преступников.
Кортес внимательно посмотрел на индейца. Он старался прочесть по его лицу, сказал ли он правду, или то была хитрая уловка, пушенная в ход, чтобы спастись от виселицы. Сикотепек выдержал его взгляд, и дон Эрнан, который всегда гордился своей проницательностью, пришел к выводу, что индеец не обманывает его, и решился освободить пленника, которого он уже успел узнать как человека честного и верного своему слову.
— Я отпущу вас с одним условием, — заявил Кортес.
— Что это за условие?
— Вы должны пообещать, что будете слушаться меня во всем, что касается этого дела, и делать все, о чем я вас попрошу. Обещайте мне, что мы будем союзниками в нашем расследовании, и еще дайте слово, что больше вы не посмеете принести в жертву вашим идолам ни одного испанца, даже если он будет повинен в смерти ваших родных и близких. Преступников следует доставлять мне, а я буду передавать их в руки правосудия.
— Обещаю, — торжественно произнес Сикотепек.
Глава IX,
в которой рассказывается о том, как Кортес поручил Сикотепеку вести тайное расследование, и что рассказали служанки доньи Каталины о дружеских привязанностях своей госпожи, и к каким выводам пришел Кортес, выслушав их рассказ
Сикотепек вышел из заточения в тот же день, договорившись с доном Эрнаном о союзе и взаимопомощи для скорейшей поимки убийц Окитенкатля и Куаутекле, судя по всему также причастных к гибели доньи Каталины.
Губернатор много размышлял о странных обстоятельствах смерти своей супруги. Ему было прекрасно известно, что она умерла вовсе не от приступа астмы и что той ночью ему не пришлось прикладывать усилий, пытаясь привести ее в чувство. Черные отметины на ее шее, разорванный ворот и, наконец, изумруд, найденный на постели, были, по мнению Кортеса, неоспоримыми доказательствами того, что его жену задушили.
Несмотря на то что губернатор пришел к такому страшному выводу, он ничем не выказал своих подозрений и предпочел, чтобы окружающие пребывали в уверенности, будто на шее погибшей остались следы рук ее мужа. Он надеялся, что преступники, решив, что их не собираются разыскивать, успокоятся и утратят бдительность.
Губернатор поделился своими соображениями только с Гонсало де Сандовалем, с которым его связывала близкая дружба. Кроме того, Сандоваль был одним из тех немногих, кому Кортес полностью доверял. Если среди заговорщиков и впрямь были высокопоставленные лица, то в деле могли оказаться замешаны даже ближайшие сподвижники Кортеса, и чем ближе к нему они стояли, тем страшнее могли быть последствия их предательства. Сандовалю же губернатор верил, как самому себе, — человек редкостного благородства, наряду с Педро де Альварадо он был для Кортеса вне подозрений. Конечно, его доверие к Тонатиу несколько пошатнулось после злополучного празднества у главного святилища в Мехико, когда Альварадо распорядился перебить лучших воинов Монтесумы, но это касалось оценки его Кортесом только как военачальника. Дружба их осталась прежней, и неудивительно, что самые теплые отношения связывали этих двух людей — храброго, открытого Альварадо и благородного, великодушного дона Эрнана.
При все том Кортес не стал делиться своими подозрениями с Альварадо, которому ни в малейшей степени не были присущи дипломатичность и такт, и потому он своим прямодушием мог лишь испортить это деликатное дело и безнадежно запутать тонкие нити едва начавшегося расследования.
Губернатор освободил Сикотепека, чтобы тот как мог помогал раскрытию совершенного убийства, опираясь на помощь своих соплеменников. Сикотепек получил свободу при условии, что он будет слушаться Кортеса, сообщать ему обо всем, что намеревается предпринять, и не будет причинять никакого ущерба жизни и имуществу испанцев. Кортес снабдил его собственноручно подписанными охранными грамотами на случай опасности, но строго-настрого предупредил, что эти документы следует использовать только в случае крайней необходимости, потому что от его выдержки и благоразумия зависит успех их предприятия.
Освободив индейца, губернатор принялся размышлять, как организовать расследование таким образом, чтобы не возбудить подозрения знатных особ Новой Испании и не задеть их честь нескромными вопросами. Даже если в деле и были замешаны важные лица, все же подавляющее большинство влиятельных людей никакого касательства ко всей этой истории не имели, и потому нельзя было допустить, чтобы пострадала их честь и они оказались в унизительном положении подозреваемых в измене императору. Потому-то Сикотепек мог оказаться здесь очень полезным: у него была возможность кое-что разузнать о господах через индейцев их энкомьенды — слуги многое знали о своих хозяевах, но нечего было рассчитывать, что они будут откровенны с испанцами.
Губернатор, памятуя о словах Сикотепека, утверждавшего, что заговорщики намеревались повредить ему посредством кражи королевской собственности, предположил, что наиболее удачная возможность для этого предоставляется в связи с отправкой золота в Испанию. Потому он строжайше наказал Сандовалю держать в тайне все, что касалось подготовки этой ответственной миссии.
Никто не знает изнанку жизни своих господ лучше прислуги, и всегда найдутся добровольные шпионы, которые будут следить за каждым шагом своих хозяев в тайной надежде когда-нибудь выгодно воспользоваться своей осведомленностью. Зная это, Кортес решил расспросить сестер Ану и Виоланту Родригес о привычках доньи Каталины, о том, куда она ходила, что видела, кого принимала у себя и с кем встречалась и беседовала вне дома.
Как-то вечером губернатор призвал служанок к себе, чтобы поговорить с ними наедине. Он был очень предупредителен и любезен с девушками, осведомился, все ли у них в порядке, не терпят ли они в чем-нибудь нужды и как они видят свое будущее теперь, после кончины их госпожи. Девушки, которые вначале встревожились, узнав, что их ожидает такая аудиенция, скоро успокоились и прониклись доверием к своему господину. Они охотно отвечали на вопросы, давали подробные и разумные ответы. Тон беседы стал совершенно идиллическим, как вдруг Кортес как бы невзначай осведомился:
— Скажите-ка мне, в ночь смерти доньи Каталины она была одна в своей спальне? Не посещал ли ее тайком кто-нибудь?
Этот вопрос поразил сестер, и они не сразу нашлись, что сказать. Обменявшись испуганными взглядами, они пролепетали нечто невразумительное, не решаясь дать прямой ответ. Девушкам было непонятно, зачем губернатор спрашивает об этом. Они действительно знали о своей госпоже кое-что, чего не знал и сам Кортес, и подумали, что его скорее волнует вопрос о супружеской верности доньи Каталины, а вовсе не обстоятельства ее смерти. Служанки были уверены, что их госпожа умерла от астмы, им и в голову не приходило, что слухи о ее насильственной смерти, не говоря уж о намеках на виновность Кортеса, могли иметь под собой какое-то основание. Потому-то они недоумевали, зачем Кортесу потребовалось учинять расследование у еще не остывшего трупа своей супруги и почему он подозревает, что у нее были тайные возлюбленные.
Дон Эрнан принял колебания служанок за попытку утаить истину и в гневе ударил кулаком по столу, чем окончательно привел их в смятение.
— Как вы смеете молчать, когда ваш господин задал вам вопрос?
В ответ девушки разразились слезами и в страхе прижались друг к другу, так и не сумев вымолвить ни слова. Кортес понял, что хватил через край, и постарался утешить их ласковыми словами, предложил им платок, чтобы утереть слезы, и попросил их присесть.
Когда они немного успокоились, губернатор повторил свой вопрос, однако девушки решительно отрицали, что у их госпожи были близкие отношения с кем-либо из мужчин. Только когда дон Эрнан повысил голос и строго потребовал говорить всю правду, поскольку речь идет о возможном убийстве и потому особую важность имеют любые сведения о частной жизни госпожи, Виоланта, поняв, что дело действительно серьезное, решилась отвечать.
— Этот самый Тристан постоянно докучал госпоже еще на Кубе, но она никогда не обращала внимания на его домогательства, — нерешительно произнесла девушка. — Если я и упоминаю об этом, то лишь потому, что ваша милость настаивает на том, что все, касающееся знакомств доньи Каталины с посторонними людьми, может иметь важное значение. Но вы ни в коем случае не должны думать, что у госпожи с доном Тристаном были предосудительные отношения, — нет, никогда, даже в мыслях моя госпожа не допустила бы такого.
— Без сомнения. — Дон Эрнан сделал вид, что не придал большого значения словам девушки, чтобы вновь не напугать ее, и с деланной небрежностью поинтересовался: — А как они познакомились?
— Дон Тристан прибыл на Кубу незадолго до нашего отъезда сюда, в Новую Испанию, и очень подружился с доном Хуаном, через которого и познакомился с доньей Каталиной.
Губернатор разъярился, узнав, что его свояк имеет отношение к этому делу, и твердо решил вызвать его с Кубы и потребовать объяснений, хотя сам же накануне запретил ему появляться в Мексике даже на похоронах сестры. Отослав служанок, он позвал Сандоваля, рассказал ему о результатах своих изысканий и попросил его глаз не спускать с Тристана, но так, чтобы никто ничего не заподозрил, поскольку никоим образом нельзя было бросить тень на этого блестящего и знатного молодого человека — ведь покамест не было никаких доказательств того, что он имел отношение к смерти доньи Каталины.
С этих пор у дона Эрнана возникло подозрение, не Тристан ли та самая «знатная особа» из числа изменников, о которых Сикотепек рассказал ему, что они тайком составляли заговор против губернатора и самого императора. Впрочем, были у дона Эрнана и серьезные сомнения в этом, поскольку дон Тристан совсем недавно прибыл с Кубы и вряд ли успел стать известен туземцам, тем более что он не был ни военным, ни законником. Эти две категории испанцев главным образом и вступали в общение с индейцами, потому что именно они распределяли их по энкомьендам. Более вероятным казалось предположение, что дон Тристан — возможный убийца супруги Кортеса, ведь он был в числе приглашенных на праздничный ужин, по окончании которого вполне мог пробраться в опочивальню доньи Каталины и намеренно или случайно убить ее, столкнувшись с сопротивлением, которое она оказала ему в ответ на его любовные домогательства (если, конечно, девушки сказали правду и таковые действительно имели место). Все эти грустные мысли терзали душу дона Эрнана, который никак не мог согласовать две версии: гнев отвергнутого любовника и коварство изменника и заговорщика.
Сандоваль с тяжелым сердцем выслушал распоряжение своего господина не спускать глаз с побочного сына герцога Медины Сидонии. Но тяготило его не это поручение, поскольку он готов был приглядывать за Тристаном и без особого приказа Кортеса, а неотвязная мысль о том, что ему, быть может, удалось бы предотвратить гибель доньи Каталины, если бы он иначе повел себя в тот раз, когда стал свидетелем вызывающего поведения Тристана после мессы.
Сандоваль думал, что донья Каталина могла остаться жива, если бы он тогда как следует проучил Тристана за его наглость. Но настойчивые просьбы супруги Кортеса и ее сестры доньи Франсиски убедили его не поднимать бурю в стакане воды и умолчать об этом происшествии, чтобы о нем не узнал Кортес. Все эти сомнения причиняли Сандовалю ужасные страдания. Получив указания Кортеса, со смятенной душой он отправился разыскивать каталонца, но, впрочем, вел себя крайне осторожно и расспрашивал окружающих так, чтобы никто ничего не заподозрил.
Пока Сандоваль пытался установить местонахождение Тристана, Кортес призвал капитана своей гвардии Антонио де Киньонеса и велел ему незамедлительно отправиться на Кубу, чтобы доставить Хуана Суареса. Губернатору не терпелось расспросить его о Тристане. Кортес не стал делиться с Киньонесом своими подозрениями, поскольку тот вообще не был в курсе дела. Он только посоветовал капитану обмануть бдительность дона Хуана и склонить его к поездке уговорами, ни в коем случае не применяя силу, — ведь на Кубе, которой управлял Веласкес, Киньонес не мог опереться на авторитет дона Эрнана, а скорее наоборот, вполне мог угодить в застенок как слуга Кортеса.
Сикотепек вышел из заточения в тот же день, договорившись с доном Эрнаном о союзе и взаимопомощи для скорейшей поимки убийц Окитенкатля и Куаутекле, судя по всему также причастных к гибели доньи Каталины.
Губернатор много размышлял о странных обстоятельствах смерти своей супруги. Ему было прекрасно известно, что она умерла вовсе не от приступа астмы и что той ночью ему не пришлось прикладывать усилий, пытаясь привести ее в чувство. Черные отметины на ее шее, разорванный ворот и, наконец, изумруд, найденный на постели, были, по мнению Кортеса, неоспоримыми доказательствами того, что его жену задушили.
Несмотря на то что губернатор пришел к такому страшному выводу, он ничем не выказал своих подозрений и предпочел, чтобы окружающие пребывали в уверенности, будто на шее погибшей остались следы рук ее мужа. Он надеялся, что преступники, решив, что их не собираются разыскивать, успокоятся и утратят бдительность.
Губернатор поделился своими соображениями только с Гонсало де Сандовалем, с которым его связывала близкая дружба. Кроме того, Сандоваль был одним из тех немногих, кому Кортес полностью доверял. Если среди заговорщиков и впрямь были высокопоставленные лица, то в деле могли оказаться замешаны даже ближайшие сподвижники Кортеса, и чем ближе к нему они стояли, тем страшнее могли быть последствия их предательства. Сандовалю же губернатор верил, как самому себе, — человек редкостного благородства, наряду с Педро де Альварадо он был для Кортеса вне подозрений. Конечно, его доверие к Тонатиу несколько пошатнулось после злополучного празднества у главного святилища в Мехико, когда Альварадо распорядился перебить лучших воинов Монтесумы, но это касалось оценки его Кортесом только как военачальника. Дружба их осталась прежней, и неудивительно, что самые теплые отношения связывали этих двух людей — храброго, открытого Альварадо и благородного, великодушного дона Эрнана.
При все том Кортес не стал делиться своими подозрениями с Альварадо, которому ни в малейшей степени не были присущи дипломатичность и такт, и потому он своим прямодушием мог лишь испортить это деликатное дело и безнадежно запутать тонкие нити едва начавшегося расследования.
Губернатор освободил Сикотепека, чтобы тот как мог помогал раскрытию совершенного убийства, опираясь на помощь своих соплеменников. Сикотепек получил свободу при условии, что он будет слушаться Кортеса, сообщать ему обо всем, что намеревается предпринять, и не будет причинять никакого ущерба жизни и имуществу испанцев. Кортес снабдил его собственноручно подписанными охранными грамотами на случай опасности, но строго-настрого предупредил, что эти документы следует использовать только в случае крайней необходимости, потому что от его выдержки и благоразумия зависит успех их предприятия.
Освободив индейца, губернатор принялся размышлять, как организовать расследование таким образом, чтобы не возбудить подозрения знатных особ Новой Испании и не задеть их честь нескромными вопросами. Даже если в деле и были замешаны важные лица, все же подавляющее большинство влиятельных людей никакого касательства ко всей этой истории не имели, и потому нельзя было допустить, чтобы пострадала их честь и они оказались в унизительном положении подозреваемых в измене императору. Потому-то Сикотепек мог оказаться здесь очень полезным: у него была возможность кое-что разузнать о господах через индейцев их энкомьенды — слуги многое знали о своих хозяевах, но нечего было рассчитывать, что они будут откровенны с испанцами.
Губернатор, памятуя о словах Сикотепека, утверждавшего, что заговорщики намеревались повредить ему посредством кражи королевской собственности, предположил, что наиболее удачная возможность для этого предоставляется в связи с отправкой золота в Испанию. Потому он строжайше наказал Сандовалю держать в тайне все, что касалось подготовки этой ответственной миссии.
Никто не знает изнанку жизни своих господ лучше прислуги, и всегда найдутся добровольные шпионы, которые будут следить за каждым шагом своих хозяев в тайной надежде когда-нибудь выгодно воспользоваться своей осведомленностью. Зная это, Кортес решил расспросить сестер Ану и Виоланту Родригес о привычках доньи Каталины, о том, куда она ходила, что видела, кого принимала у себя и с кем встречалась и беседовала вне дома.
Как-то вечером губернатор призвал служанок к себе, чтобы поговорить с ними наедине. Он был очень предупредителен и любезен с девушками, осведомился, все ли у них в порядке, не терпят ли они в чем-нибудь нужды и как они видят свое будущее теперь, после кончины их госпожи. Девушки, которые вначале встревожились, узнав, что их ожидает такая аудиенция, скоро успокоились и прониклись доверием к своему господину. Они охотно отвечали на вопросы, давали подробные и разумные ответы. Тон беседы стал совершенно идиллическим, как вдруг Кортес как бы невзначай осведомился:
— Скажите-ка мне, в ночь смерти доньи Каталины она была одна в своей спальне? Не посещал ли ее тайком кто-нибудь?
Этот вопрос поразил сестер, и они не сразу нашлись, что сказать. Обменявшись испуганными взглядами, они пролепетали нечто невразумительное, не решаясь дать прямой ответ. Девушкам было непонятно, зачем губернатор спрашивает об этом. Они действительно знали о своей госпоже кое-что, чего не знал и сам Кортес, и подумали, что его скорее волнует вопрос о супружеской верности доньи Каталины, а вовсе не обстоятельства ее смерти. Служанки были уверены, что их госпожа умерла от астмы, им и в голову не приходило, что слухи о ее насильственной смерти, не говоря уж о намеках на виновность Кортеса, могли иметь под собой какое-то основание. Потому-то они недоумевали, зачем Кортесу потребовалось учинять расследование у еще не остывшего трупа своей супруги и почему он подозревает, что у нее были тайные возлюбленные.
Дон Эрнан принял колебания служанок за попытку утаить истину и в гневе ударил кулаком по столу, чем окончательно привел их в смятение.
— Как вы смеете молчать, когда ваш господин задал вам вопрос?
В ответ девушки разразились слезами и в страхе прижались друг к другу, так и не сумев вымолвить ни слова. Кортес понял, что хватил через край, и постарался утешить их ласковыми словами, предложил им платок, чтобы утереть слезы, и попросил их присесть.
Когда они немного успокоились, губернатор повторил свой вопрос, однако девушки решительно отрицали, что у их госпожи были близкие отношения с кем-либо из мужчин. Только когда дон Эрнан повысил голос и строго потребовал говорить всю правду, поскольку речь идет о возможном убийстве и потому особую важность имеют любые сведения о частной жизни госпожи, Виоланта, поняв, что дело действительно серьезное, решилась отвечать.
— Этот самый Тристан постоянно докучал госпоже еще на Кубе, но она никогда не обращала внимания на его домогательства, — нерешительно произнесла девушка. — Если я и упоминаю об этом, то лишь потому, что ваша милость настаивает на том, что все, касающееся знакомств доньи Каталины с посторонними людьми, может иметь важное значение. Но вы ни в коем случае не должны думать, что у госпожи с доном Тристаном были предосудительные отношения, — нет, никогда, даже в мыслях моя госпожа не допустила бы такого.
— Без сомнения. — Дон Эрнан сделал вид, что не придал большого значения словам девушки, чтобы вновь не напугать ее, и с деланной небрежностью поинтересовался: — А как они познакомились?
— Дон Тристан прибыл на Кубу незадолго до нашего отъезда сюда, в Новую Испанию, и очень подружился с доном Хуаном, через которого и познакомился с доньей Каталиной.
Губернатор разъярился, узнав, что его свояк имеет отношение к этому делу, и твердо решил вызвать его с Кубы и потребовать объяснений, хотя сам же накануне запретил ему появляться в Мексике даже на похоронах сестры. Отослав служанок, он позвал Сандоваля, рассказал ему о результатах своих изысканий и попросил его глаз не спускать с Тристана, но так, чтобы никто ничего не заподозрил, поскольку никоим образом нельзя было бросить тень на этого блестящего и знатного молодого человека — ведь покамест не было никаких доказательств того, что он имел отношение к смерти доньи Каталины.
С этих пор у дона Эрнана возникло подозрение, не Тристан ли та самая «знатная особа» из числа изменников, о которых Сикотепек рассказал ему, что они тайком составляли заговор против губернатора и самого императора. Впрочем, были у дона Эрнана и серьезные сомнения в этом, поскольку дон Тристан совсем недавно прибыл с Кубы и вряд ли успел стать известен туземцам, тем более что он не был ни военным, ни законником. Эти две категории испанцев главным образом и вступали в общение с индейцами, потому что именно они распределяли их по энкомьендам. Более вероятным казалось предположение, что дон Тристан — возможный убийца супруги Кортеса, ведь он был в числе приглашенных на праздничный ужин, по окончании которого вполне мог пробраться в опочивальню доньи Каталины и намеренно или случайно убить ее, столкнувшись с сопротивлением, которое она оказала ему в ответ на его любовные домогательства (если, конечно, девушки сказали правду и таковые действительно имели место). Все эти грустные мысли терзали душу дона Эрнана, который никак не мог согласовать две версии: гнев отвергнутого любовника и коварство изменника и заговорщика.
Сандоваль с тяжелым сердцем выслушал распоряжение своего господина не спускать глаз с побочного сына герцога Медины Сидонии. Но тяготило его не это поручение, поскольку он готов был приглядывать за Тристаном и без особого приказа Кортеса, а неотвязная мысль о том, что ему, быть может, удалось бы предотвратить гибель доньи Каталины, если бы он иначе повел себя в тот раз, когда стал свидетелем вызывающего поведения Тристана после мессы.
Сандоваль думал, что донья Каталина могла остаться жива, если бы он тогда как следует проучил Тристана за его наглость. Но настойчивые просьбы супруги Кортеса и ее сестры доньи Франсиски убедили его не поднимать бурю в стакане воды и умолчать об этом происшествии, чтобы о нем не узнал Кортес. Все эти сомнения причиняли Сандовалю ужасные страдания. Получив указания Кортеса, со смятенной душой он отправился разыскивать каталонца, но, впрочем, вел себя крайне осторожно и расспрашивал окружающих так, чтобы никто ничего не заподозрил.
Пока Сандоваль пытался установить местонахождение Тристана, Кортес призвал капитана своей гвардии Антонио де Киньонеса и велел ему незамедлительно отправиться на Кубу, чтобы доставить Хуана Суареса. Губернатору не терпелось расспросить его о Тристане. Кортес не стал делиться с Киньонесом своими подозрениями, поскольку тот вообще не был в курсе дела. Он только посоветовал капитану обмануть бдительность дона Хуана и склонить его к поездке уговорами, ни в коем случае не применяя силу, — ведь на Кубе, которой управлял Веласкес, Киньонес не мог опереться на авторитет дона Эрнана, а скорее наоборот, вполне мог угодить в застенок как слуга Кортеса.