Страница:
Наконец дон Луис, ненадолго меня оставивший, вернулся и возвестил о том, что настал тот момент, которого мы с Сикотепеком с нетерпением ожидали. Маркиз, восседая на высоком кресле, наподобие трона, установленном в углу залы, председательствовал на празднике, обозревая со своего возвышения все происходящее. Вокруг него толпились люди, как если бы он был настоящий гранд-сеньор; как и в Новой Испании, он по-прежнему окружал себя красивыми женщинами, но никто из присутствующих здесь дам не производил впечатления его супруги или возлюбленной, скорее все они были похожи на куртизанок, старавшихся всячески подольститься к богатому покровителю.
Дон Луис подвел меня прямо к маркизу и произнес:
— Дорогой друг, позвольте представить вам дона Родриго де Морантеша, поругальского торговца, с которым я уже имел честь познакомиться, хотя он совсем недавно прибыл в Париж.
Из уважения к дону Луису, который, хотя и не носил титула, был одним из самых почетных гостей на этом празднестве, маркиз поднялся со своего кресла, чтобы поприветствовать меня. Он взял меня за руки и заговорил со мною так, словно мы были знакомы целую вечность:
— Как я рад, дон Родриго, что вы почтили мой дом своим присутствием! Надеюсь, вам понравилось у меня. Выбирайте себе любую, каждая будет счастлива служить вам, — с этими словами он указал на женщин, которые во все глаза разглядывали нас, почтительно отступив на шаг от кресла маркиза. — Надеюсь, что позже нам удастся побеседовать в более спокойной обстановке.
— Я благодарен вам, сеньор маркиз, за то, что вы оказали мне высокую честь, пригласив к себе на торжество, — учтиво ответил я, склонив голову. — Я много слышал о вас и буду рад услужить вам всем, чем только смогу.
После обмена подобными любезностями, которые у меня вряд ли получится точно воспроизвести, я раскланялся с маркизом. Вскоре мы с доном Луисом сочли, что настало время возвращаться в Париж, хотя празднество должно было продолжаться и на следующий день, так что гостям были предоставлены покои для ночлега. Многие, впрочем, были настолько пьяны, что провели ночь на полу прямо в коридорах, а те, кто еще держался на ногах, бродили по залам неверным шагом или опирались на женщин, которые, надо сказать, были и сами не в лучшем состоянии.
Глава XXXVIII,
Глава XXXIX,
Глава XL,
Дон Луис подвел меня прямо к маркизу и произнес:
— Дорогой друг, позвольте представить вам дона Родриго де Морантеша, поругальского торговца, с которым я уже имел честь познакомиться, хотя он совсем недавно прибыл в Париж.
Из уважения к дону Луису, который, хотя и не носил титула, был одним из самых почетных гостей на этом празднестве, маркиз поднялся со своего кресла, чтобы поприветствовать меня. Он взял меня за руки и заговорил со мною так, словно мы были знакомы целую вечность:
— Как я рад, дон Родриго, что вы почтили мой дом своим присутствием! Надеюсь, вам понравилось у меня. Выбирайте себе любую, каждая будет счастлива служить вам, — с этими словами он указал на женщин, которые во все глаза разглядывали нас, почтительно отступив на шаг от кресла маркиза. — Надеюсь, что позже нам удастся побеседовать в более спокойной обстановке.
— Я благодарен вам, сеньор маркиз, за то, что вы оказали мне высокую честь, пригласив к себе на торжество, — учтиво ответил я, склонив голову. — Я много слышал о вас и буду рад услужить вам всем, чем только смогу.
После обмена подобными любезностями, которые у меня вряд ли получится точно воспроизвести, я раскланялся с маркизом. Вскоре мы с доном Луисом сочли, что настало время возвращаться в Париж, хотя празднество должно было продолжаться и на следующий день, так что гостям были предоставлены покои для ночлега. Многие, впрочем, были настолько пьяны, что провели ночь на полу прямо в коридорах, а те, кто еще держался на ногах, бродили по залам неверным шагом или опирались на женщин, которые, надо сказать, были и сами не в лучшем состоянии.
Глава XXXVIII,
в которой рассказывается о том, как брат Эстебан, приехав в Толедо, принялся за поиски доньи Марианы, и о беседе, которая состоялась у него с доном Памфило Нарваэсом в Вальядолиде, где в то время находился весь императорский двор
Вскоре после того, как Сикотепек в Лиссабоне расправился с ду Мелу, брат Эстебан прибыл в Санлукар-де-Баррамеда, откуда направился прямиком в Толедо. Поскольку поручение, данное ему Кортесом, было тайным и касалось некой сеньоры, про которую не было доподлинно известно, является она изменницей или же нет, то Эстебан во избежание огласки не пожелал беспокоить королевских чиновников, но предпочел справиться о ней у своих братьев, монахов ордена Святой Девы Милостивой, которые приютили его в своем монастыре.
Когда настоятель монастыря узнал, что брат, недавно прибывший из Индий, интересуется этой дамой, удивлению его не было границ, и вначале он никак не желал говорить об этом. Эстебан, в свою очередь, не желал открывать причину своего интереса, поскольку помнил наказы Кортеса об особой секретности этого дела, так что несколько дней прошли впустую: настоятель был раздражен таким неподобающим монаху любопытством, а брат Эстебан не понимал, в чем причина его гнева, так как не знал, о какой великой распутнице идет речь.
Наконец по прошествии недели брат Эстебан решился расспросить одного из братьев, который явно проникся к нему симпатией. Монах этот, которого звали брат Педро, улыбнулся, едва заслышав имя доньи Марианы. Брат Педро был уже в летах, с седой головой, много повидавший на своем веку. Он не так давно вступил в орден, быв прежде храбрым воякой и отчаянным игроком и отличаясь всеми пороками, какие только могут быть у христианина. Но пути Господни неисповедимы, и Всевышний извлек его из пучины мирской скверны и, сотворив над ним чудо милосердия, привел на путь покаяния.
Я намерен коротко описать жизненный путь брата Педро, который до того, как стать монахом, был великим грешником, в назидание тем, кто, подобно ему, избрал торный путь греха. Быть может, они также решат принести покаяние и последуют примеру того, на ком Господь Бог наш явил всю силу своей благодати, пожелав не смерти грешника, но его исправления и превращения в мужа, украшенного многими добродетелями.
В миру брата Педро звали дон Артуро де Пергола, и он был человеком весьма дурного нрава. Он служил императору Карлу во время войны в Италии и был истинным солдатом — сильным, мужественным, отличавшимся редкостной отвагой и столь же редкостной жестокостью, жадным до золота и богатств и никогда не упускавшим своей выгоды. После каждой битвы он обыскивал трупы, даже своих павших товарищей, и снимал с них драгоценности. В захваченных деревнях он безжалостно убивал местных жителей, включая стариков, женщин и детей, и грабил их небогатые жилища. В перерывах между боями он предавался азартным играм и только посмеивался, если ему случалось проиграть то, что прежде удалось добыть мародерством и насилием.
Как я уже сказал, воевал он в Италии, и вот однажды они с товарищами ворвались в некий дом, собираясь ограбить его и унести все, что там было ценного. Хозяева в испуге бежали через заднюю дверь, однако в доме осталась одна женщина, которая была в тягости и потому не успела скрыться. Увидев ворвавшихся солдат, она проглотила кольцо, которое носила на пальце, чтобы уберечь от грабежа свое единственное достояние. Однако дон Артуро разгадал ее хитрость и начал ей угрожать, требуя, чтобы она отдала драгоценность. Поскольку она никак не могла этого сделать, он полоснул ее по шее и засунул руку прямо в окровавленное горло, чтобы достать кольцо, но, не найдя его там, разрезал ее пополам, добираясь до своей добычи. Он безжалостно вскрыл ей чрево, где находился ребенок, который должен был родиться со дня на день, и стал шарить там рукой. Но в этот момент из чрева вышел ребенок, чистый, не окровавленный, сияющий, словно младенец Иисус. Держа вожделенное кольцо, которое с такой беспримерной жестокостью старался получить дон Артуро, он обратился к злодею с такими словами
— Вот тебе то, что ты ищешь с такой безумной яростью и ожесточением. Возьми это кольцо, но знай, что в обмен на него тебе придется расстаться со своей душой, которой с этого момента навеки завладеет дьявол, ибо ты, как верный раб, преданно служил ему все эти годы.
Дон Артуро оцепенел от ужаса, услышав эти слова и узрев такое чудо, сотворенное ради него одного: больше никто из ворвавшихся в дом мародеров не видел чудесного младенца. Сердце безжалостного грешника впервые смягчилось, и он, раскаявшись в содеянном, покинул дом, оставив там не только кольцо, но и все бывшие при нем драгоценности и оружие. Он вернулся в Испанию босиком, изнуряя покаянием плоть во имя спасения души. Добравшись до Толедо, он вошел в монастырь Святой Девы Милостивой и с тех пор ни разу не покинул его. Говорят, он ведет жизнь, исполненную великой святости.
К этому самому брату Педро обратился Эстебан с вопросом, кто такая донья Мариана, и тот, предположив, что вопрос свидетельствует скорее о неведении вопрошавшего, чем о желании повидаться с ней, сообщил, что дама эта — не кто иная, как известная куртизанка, в постели которой перебывали все королевские придворные, и не только они, но и многие другие, в том числе и он сам, когда еще носил имя дона Артуро де Перголы. В заключение дон Педро выразил убеждение, что, будучи монахом, дон Эстебан наверняка и в мыслях не держал завязывать с ней какие-либо отношения.
Получив эти разъяснения, брат Эстебан поспешил рассказать брату Педро, хотя сей праведник вовсе и не ждал от него никаких объяснений, что он пообещал кое-кому в Индиях передать этой даме письмо от ее старого знакомого.
— Вам не удастся исполнить свое обещание, милый брат, — отвечал ему на это брат Педро. — Прошло уже несколько месяцев, как дама, которую вы разыскиваете, бесследно исчезла, и никто не знает, где она.
Все это стало мне известно от самого брата Эстебана, который рассказал мне об этом в Мехико, когда и он и я благополучно возвратились к дону Эрнану, чтобы дать ему отчет в том, как мы выполнили его задание.
С облегчением встретил брат Эстебан весть об исчезновении доньи Марианы, поскольку, будучи бесстрашным миссионером, отважно проповедовавшим индейцам Слово Божие, перед дамами он неизменно утрачивал всю свою смелость, особенно если эти дамы были к тому же куртизанками. И тогда брат Эстебан незамедлительно отправился в Вальядолид, где в это время находился весь императорский двор.
Разыскать Памфило де Нарваэса было делом нетрудным. А когда тот узнал, что монах прибыл в страну из Индий, он весьма ласково принял его в своем фамильном доме в Вальядолиде. Коварный капитан, не подозревая об истинной цели визита, расточал брату Эстебану любезности, предложил ему угощение и вино. Они побеседовали о разных вещах, прежде чем миссионер приступил к делу:
— Благодарю вас, ваша милость, за гостеприимство, с которым вы приняли меня в вашем доме, но боюсь, мне придется огорчить вас, заговорив о вещах не слишком приятных. Избежать этого разговора тем не менее не удастся, так как именно ради него мне пришлось отложить мою миссию в Индиях и проделать долгое путешествие в Испанию.
Услышав эти слова, Нарваэс насторожился и сразу помрачнел, однако важного вида не утратил и продолжал держаться, как подобает вельможе, еще не догадываясь, что монах собирается заговорить с ним о его преступлениях.
— Так говорите, зачем вы приехали, — произнес он.
— Я прибыл по поручению дона Эрнана Кортеса, чтобы от имени губернатора предложить вам вернуть то, что вам не принадлежит, то, что вы присвоили себе, находясь в Новой Испании.
— О чем вы говорите? — гневно воскликнул Нарваэс.
— Я говорю о драгоценном камне в форме колокола, с жемчужиной вместо языка.
— Я не понимаю…— упорствовал Нарваэс.
— Вы все прекрасно понимаете, сеньор, — ответствовал ему монах, возвысив голос так, чтобы его могли услышать люди, находившиеся в доме. — Речь идет о драгоценном изумруде, законный владелец коего желает как можно быстрее вернуть его себе, как он уже вернул четыре других изумруда, которые тоже были у него украдены.
Уверенность Нарваэса пошатнулась, когда он услышал эти слова, но, будучи человеком гордым и надменным, он не пожелал так быстро уступить.
— Повторяю, мне ничего не известно об этом камне, и хочу вас предупредить, что я не намерен терпеть подобные обвинения в свой адрес. Это вам дорого обойдется, хотя вы и духовная особа, так что советую быть поосторожней.
— Вас обвиняю не я, сеньор, но известный вам Хулиан де Альдерете.
— Какие же обвинения могут исходить от того, кто уже давно в могиле?
— Да, он действительно мертв. Но прежде чем предать свой дух в руки Создателя, он, зная, что его сообщники сговорились его убить, написал письмо, в котором признался во всех своих преступлениях и в своей измене. Хотите услышать, что говорится в этом письме, или, быть может, вы избавите меня от тяжкой необходимости повторять, а себя — выслушивать то, что вам и так прекрасно известно?
— Ты все лжешь, разбойник. Я начинаю думать, что ты вовсе не монах, а просто-напросто вымогатель, решивший поживиться за мой счет, — прошипел Нарваэс, и рука его потянулась к кинжалу, который он носил за поясом.
— Сеньор, — возразил ему монах, который не утратил присутствия духа несмотря на эту угрозу, — я не собираюсь вступать с вами в какие-либо пререкания. Все, что мне нужно, — получить назад камень. Больше я ничего от вас не требую. Если вы мне его вернете, то я обещаю, что больше не побеспокою вас и немедленно возвращусь в Новую Испанию. В противном случае письмо Альдерете попадет к императору, и он узнает все о вашем деле. Так что советую вам хорошо подумать и принять правильное решение.
Нарваэс, на которого произвели впечатление решимость и хладнокровие монаха, отпустил рукоять кинжала и взволнованно прошелся по зале, оценивая ситуацию. Как и предвидел Кортес, он, должно быть, понял, что хотя почти наверняка избежит наказания и сможет убедить весь двор и самого императора, что все это — гнусная клевета, но ему никогда не удастся вернуть себе доброе имя, на которое навсегда будет брошена тень — слишком уж серьезны те обвинения, которые могут быть ему предъявлены. Кроме того, как мы узнали впоследствии, как раз в это время Нарваэс рассчитывал добиться от императора разрешения на завоевание и освоение Флориды, и внезапное появление этого монаха, угрожавшего раскрыть его изменнические интриги, было сейчас совершенно некстати.
После долгого тяжелого раздумья Нарваэс вышел в соседнюю залу и возвратился с небольшим кошельком, который и вручил монаху. Брат Эстебан развязал тесьму и заглянул внутрь. Там находился изумруд в форме колокола и с жемчужиной, изображавшей колокольный язык. Миссионер молча поднялся и направился к двери, не сказав ни слова.
— Это подарок, который сделали мне мои друзья. Я не знаю, кто владелец этого камня, — поспешил пробормотать Нарваэс, прежде чем за монахом захлопнулась дверь.
Вскоре после того, как Сикотепек в Лиссабоне расправился с ду Мелу, брат Эстебан прибыл в Санлукар-де-Баррамеда, откуда направился прямиком в Толедо. Поскольку поручение, данное ему Кортесом, было тайным и касалось некой сеньоры, про которую не было доподлинно известно, является она изменницей или же нет, то Эстебан во избежание огласки не пожелал беспокоить королевских чиновников, но предпочел справиться о ней у своих братьев, монахов ордена Святой Девы Милостивой, которые приютили его в своем монастыре.
Когда настоятель монастыря узнал, что брат, недавно прибывший из Индий, интересуется этой дамой, удивлению его не было границ, и вначале он никак не желал говорить об этом. Эстебан, в свою очередь, не желал открывать причину своего интереса, поскольку помнил наказы Кортеса об особой секретности этого дела, так что несколько дней прошли впустую: настоятель был раздражен таким неподобающим монаху любопытством, а брат Эстебан не понимал, в чем причина его гнева, так как не знал, о какой великой распутнице идет речь.
Наконец по прошествии недели брат Эстебан решился расспросить одного из братьев, который явно проникся к нему симпатией. Монах этот, которого звали брат Педро, улыбнулся, едва заслышав имя доньи Марианы. Брат Педро был уже в летах, с седой головой, много повидавший на своем веку. Он не так давно вступил в орден, быв прежде храбрым воякой и отчаянным игроком и отличаясь всеми пороками, какие только могут быть у христианина. Но пути Господни неисповедимы, и Всевышний извлек его из пучины мирской скверны и, сотворив над ним чудо милосердия, привел на путь покаяния.
Я намерен коротко описать жизненный путь брата Педро, который до того, как стать монахом, был великим грешником, в назидание тем, кто, подобно ему, избрал торный путь греха. Быть может, они также решат принести покаяние и последуют примеру того, на ком Господь Бог наш явил всю силу своей благодати, пожелав не смерти грешника, но его исправления и превращения в мужа, украшенного многими добродетелями.
В миру брата Педро звали дон Артуро де Пергола, и он был человеком весьма дурного нрава. Он служил императору Карлу во время войны в Италии и был истинным солдатом — сильным, мужественным, отличавшимся редкостной отвагой и столь же редкостной жестокостью, жадным до золота и богатств и никогда не упускавшим своей выгоды. После каждой битвы он обыскивал трупы, даже своих павших товарищей, и снимал с них драгоценности. В захваченных деревнях он безжалостно убивал местных жителей, включая стариков, женщин и детей, и грабил их небогатые жилища. В перерывах между боями он предавался азартным играм и только посмеивался, если ему случалось проиграть то, что прежде удалось добыть мародерством и насилием.
Как я уже сказал, воевал он в Италии, и вот однажды они с товарищами ворвались в некий дом, собираясь ограбить его и унести все, что там было ценного. Хозяева в испуге бежали через заднюю дверь, однако в доме осталась одна женщина, которая была в тягости и потому не успела скрыться. Увидев ворвавшихся солдат, она проглотила кольцо, которое носила на пальце, чтобы уберечь от грабежа свое единственное достояние. Однако дон Артуро разгадал ее хитрость и начал ей угрожать, требуя, чтобы она отдала драгоценность. Поскольку она никак не могла этого сделать, он полоснул ее по шее и засунул руку прямо в окровавленное горло, чтобы достать кольцо, но, не найдя его там, разрезал ее пополам, добираясь до своей добычи. Он безжалостно вскрыл ей чрево, где находился ребенок, который должен был родиться со дня на день, и стал шарить там рукой. Но в этот момент из чрева вышел ребенок, чистый, не окровавленный, сияющий, словно младенец Иисус. Держа вожделенное кольцо, которое с такой беспримерной жестокостью старался получить дон Артуро, он обратился к злодею с такими словами
— Вот тебе то, что ты ищешь с такой безумной яростью и ожесточением. Возьми это кольцо, но знай, что в обмен на него тебе придется расстаться со своей душой, которой с этого момента навеки завладеет дьявол, ибо ты, как верный раб, преданно служил ему все эти годы.
Дон Артуро оцепенел от ужаса, услышав эти слова и узрев такое чудо, сотворенное ради него одного: больше никто из ворвавшихся в дом мародеров не видел чудесного младенца. Сердце безжалостного грешника впервые смягчилось, и он, раскаявшись в содеянном, покинул дом, оставив там не только кольцо, но и все бывшие при нем драгоценности и оружие. Он вернулся в Испанию босиком, изнуряя покаянием плоть во имя спасения души. Добравшись до Толедо, он вошел в монастырь Святой Девы Милостивой и с тех пор ни разу не покинул его. Говорят, он ведет жизнь, исполненную великой святости.
К этому самому брату Педро обратился Эстебан с вопросом, кто такая донья Мариана, и тот, предположив, что вопрос свидетельствует скорее о неведении вопрошавшего, чем о желании повидаться с ней, сообщил, что дама эта — не кто иная, как известная куртизанка, в постели которой перебывали все королевские придворные, и не только они, но и многие другие, в том числе и он сам, когда еще носил имя дона Артуро де Перголы. В заключение дон Педро выразил убеждение, что, будучи монахом, дон Эстебан наверняка и в мыслях не держал завязывать с ней какие-либо отношения.
Получив эти разъяснения, брат Эстебан поспешил рассказать брату Педро, хотя сей праведник вовсе и не ждал от него никаких объяснений, что он пообещал кое-кому в Индиях передать этой даме письмо от ее старого знакомого.
— Вам не удастся исполнить свое обещание, милый брат, — отвечал ему на это брат Педро. — Прошло уже несколько месяцев, как дама, которую вы разыскиваете, бесследно исчезла, и никто не знает, где она.
Все это стало мне известно от самого брата Эстебана, который рассказал мне об этом в Мехико, когда и он и я благополучно возвратились к дону Эрнану, чтобы дать ему отчет в том, как мы выполнили его задание.
С облегчением встретил брат Эстебан весть об исчезновении доньи Марианы, поскольку, будучи бесстрашным миссионером, отважно проповедовавшим индейцам Слово Божие, перед дамами он неизменно утрачивал всю свою смелость, особенно если эти дамы были к тому же куртизанками. И тогда брат Эстебан незамедлительно отправился в Вальядолид, где в это время находился весь императорский двор.
Разыскать Памфило де Нарваэса было делом нетрудным. А когда тот узнал, что монах прибыл в страну из Индий, он весьма ласково принял его в своем фамильном доме в Вальядолиде. Коварный капитан, не подозревая об истинной цели визита, расточал брату Эстебану любезности, предложил ему угощение и вино. Они побеседовали о разных вещах, прежде чем миссионер приступил к делу:
— Благодарю вас, ваша милость, за гостеприимство, с которым вы приняли меня в вашем доме, но боюсь, мне придется огорчить вас, заговорив о вещах не слишком приятных. Избежать этого разговора тем не менее не удастся, так как именно ради него мне пришлось отложить мою миссию в Индиях и проделать долгое путешествие в Испанию.
Услышав эти слова, Нарваэс насторожился и сразу помрачнел, однако важного вида не утратил и продолжал держаться, как подобает вельможе, еще не догадываясь, что монах собирается заговорить с ним о его преступлениях.
— Так говорите, зачем вы приехали, — произнес он.
— Я прибыл по поручению дона Эрнана Кортеса, чтобы от имени губернатора предложить вам вернуть то, что вам не принадлежит, то, что вы присвоили себе, находясь в Новой Испании.
— О чем вы говорите? — гневно воскликнул Нарваэс.
— Я говорю о драгоценном камне в форме колокола, с жемчужиной вместо языка.
— Я не понимаю…— упорствовал Нарваэс.
— Вы все прекрасно понимаете, сеньор, — ответствовал ему монах, возвысив голос так, чтобы его могли услышать люди, находившиеся в доме. — Речь идет о драгоценном изумруде, законный владелец коего желает как можно быстрее вернуть его себе, как он уже вернул четыре других изумруда, которые тоже были у него украдены.
Уверенность Нарваэса пошатнулась, когда он услышал эти слова, но, будучи человеком гордым и надменным, он не пожелал так быстро уступить.
— Повторяю, мне ничего не известно об этом камне, и хочу вас предупредить, что я не намерен терпеть подобные обвинения в свой адрес. Это вам дорого обойдется, хотя вы и духовная особа, так что советую быть поосторожней.
— Вас обвиняю не я, сеньор, но известный вам Хулиан де Альдерете.
— Какие же обвинения могут исходить от того, кто уже давно в могиле?
— Да, он действительно мертв. Но прежде чем предать свой дух в руки Создателя, он, зная, что его сообщники сговорились его убить, написал письмо, в котором признался во всех своих преступлениях и в своей измене. Хотите услышать, что говорится в этом письме, или, быть может, вы избавите меня от тяжкой необходимости повторять, а себя — выслушивать то, что вам и так прекрасно известно?
— Ты все лжешь, разбойник. Я начинаю думать, что ты вовсе не монах, а просто-напросто вымогатель, решивший поживиться за мой счет, — прошипел Нарваэс, и рука его потянулась к кинжалу, который он носил за поясом.
— Сеньор, — возразил ему монах, который не утратил присутствия духа несмотря на эту угрозу, — я не собираюсь вступать с вами в какие-либо пререкания. Все, что мне нужно, — получить назад камень. Больше я ничего от вас не требую. Если вы мне его вернете, то я обещаю, что больше не побеспокою вас и немедленно возвращусь в Новую Испанию. В противном случае письмо Альдерете попадет к императору, и он узнает все о вашем деле. Так что советую вам хорошо подумать и принять правильное решение.
Нарваэс, на которого произвели впечатление решимость и хладнокровие монаха, отпустил рукоять кинжала и взволнованно прошелся по зале, оценивая ситуацию. Как и предвидел Кортес, он, должно быть, понял, что хотя почти наверняка избежит наказания и сможет убедить весь двор и самого императора, что все это — гнусная клевета, но ему никогда не удастся вернуть себе доброе имя, на которое навсегда будет брошена тень — слишком уж серьезны те обвинения, которые могут быть ему предъявлены. Кроме того, как мы узнали впоследствии, как раз в это время Нарваэс рассчитывал добиться от императора разрешения на завоевание и освоение Флориды, и внезапное появление этого монаха, угрожавшего раскрыть его изменнические интриги, было сейчас совершенно некстати.
После долгого тяжелого раздумья Нарваэс вышел в соседнюю залу и возвратился с небольшим кошельком, который и вручил монаху. Брат Эстебан развязал тесьму и заглянул внутрь. Там находился изумруд в форме колокола и с жемчужиной, изображавшей колокольный язык. Миссионер молча поднялся и направился к двери, не сказав ни слова.
— Это подарок, который сделали мне мои друзья. Я не знаю, кто владелец этого камня, — поспешил пробормотать Нарваэс, прежде чем за монахом захлопнулась дверь.
Глава XXXIX,
в которой рассказывается о том, как завязалась моя дружба с маркизом де Оржеле и как я проводил время в беседах с ним с глазу на глаз в ожидании, когда представится удобный случай, чтобы Сикотепек смог осуществить свое мщение
Теперь, когда читатель знает, как брату Эстебану удалось добыть последний изумруд, украденный у Сикотепека, самое время вернуться в Париж и рассказать о том, что происходило с нами и маркизом де Оржеле, с которым, вскоре после посещения его дома, у нас завязались самые дружеские отношения.
Через несколько дней после того самого празднества, на котором дон Луис де Ловиса представил меня маркизу, этот последний прислал мне записку с приглашением встретиться в удобный для меня момент для разговора о делах. От дона Луиса он знал, что я — богатый торговец, прибывший с намерением открыть торговлю во Франции.
Трудно описать радость, охватившую при этом и меня и индейца — ведь мы приехали сюда, чтобы покарать этого изменника и убийцу доньи Каталины, супруги дона Эрнана, и родных Сикотепека. Я попросил у дона Луиса разрешения покинуть его дом на два или три дня, чтобы погостить у маркиза: такое приглашение содержалось в его письме. Дон Луис, проникшийся ко мне искренним расположением, относился благосклонно ко всем моим затеям и не стал возражать против моего отъезда, хотя и посетовал, что будет тосковать без меня, поскольку уже успел привыкнуть к нашим ежедневным встречам и беседам. Со своей стороны, я еще раз заверил его в том, что мое желание вести с ним дела неизменно и что пребывание у маркиза никак на это не повлияет, ибо, дав слово, я никогда от него не отступаю и потому ничто не заставит меня отказаться от своего обещания и предпочесть другого компаньона.
В день отъезда, стараясь придать вес своим рассказам, а также приободрить и порадовать дона Луиса, я сообщил, что якобы получил известие о том, что на Азоры уже прибыли два моих корабля, каждый из которых вез тысячу арроб сахара с Ямайки, пятьсот арроб хлопка с острова Эспаньола и солидную партию золота и жемчуга. Хотя иностранные подданные не могли вести торговлю с испанскими Индиями, однако я сказал, что сумел добиться такого разрешения благодаря моей дружбе с братьями-доминиканцами и тому, что моя мать была испанка. Мой благодетель был очень рад этим новостям и отпустил меня с легким сердцем, после того как я еще раз подтвердил свои обещания наладить совместную торговлю.
Маркиз де Оржеле принял меня в своем доме, больше похожем на дворец. Он всячески выказывал мне свое расположение, обращаясь со мной так, словно я был его близким родственником. Взяв меня под руку, он показал мне свой дом, на редкость богатый и до отказа заполненный самыми разными предметами роскоши. Некоторые из них, без сомнения, прибыли из Новой Испании, и мне нетрудно было предположить, каким образом они оказались у маркиза.
Чувствовалось, что дон Луис рассказал ему, кто я такой и какие дела можно со мной вести. Только в расчете на это маркиз и пригласил меня к себе. Впрочем, это полностью устраивало и меня и Сикотепека: мы рассчитывали войти в доверие к маркизу и затем, когда бдительность его притупится, воспользоваться удобным моментом.
Однако вскоре мы поняли, что нам будет очень нелегко осуществить задуманное, находясь у него в доме: он был постоянно окружен слугами и телохранителями, словно был не маркизом, а королем. Его охрана не дремала, и не было никакой возможности расправиться с ним так, чтобы мы тут же сами не оказались схвачены и убиты.
Наши дни проходили в праздности и забавах — так, как привык проводить свою жизнь маркиз де Оржеле. Мы беседовали о самых разных предметах, выезжали в его поместье, где в лесах обитали самые разные звери. Он любил псовую охоту, у него были хорошо натасканные гончие, и к тому же весьма свирепые, так что часто не было необходимости натягивать лук: свора вполне могла растерзать кабана без помощи стрелка.
Маркиз проникся ко мне доверием, но никак не решался на деловое предложение, зная, что у меня есть уговор с доном Луисом, и не желая ущемлять этого достойного человека. Однажды вечером он спросил меня, женат ли я, на что я ответил, что у меня была жена, но она умерла от лихорадки на Терсейре, так что теперь я вдовец.
— В таком случае вы не станете возражать против подарка, который я собираюсь вам преподнести, когда вы отправитесь в опочивальню, — произнес он, но больше, как я ни настаивал, ничего объяснять не пожелал, заявив, что этот подарок должен стать приятной неожиданностью.
Когда я вошел к себе в спальню, то обнаружил в постели женщину — она-то и была тем самым подарком, что пообещал мне маркиз. От изумления я замер на месте, она же позвала меня нежным голосом и предложила лечь рядом с собой, уверяя, что явилась сюда только для того, чтобы доставить мне удовольствие. Все произошедшее повергло меня в смятение, особенно когда она сообщила, что зовут ее Мариана: я тут же понял, что передо мной та самая особа, которую должен был отыскать в Толедо брат Эстебан и которую мы считали любовницей маркиза. Мне было жаль, что она, словно раб на галерах, и здесь продолжает работать на проклятого предателя Тристана. Впрочем, жалость моя была неразумной: судя по тому, что Сикотепек узнал от Мартина ду Мелу, она и в Толедо была куртизанкой, так что это занятие было ее природной стихией.
Я не стал отказываться и улегся рядом с ней, но, видит Бог, поступил так только потому, что этого требовала моя роль, а вовсе не из-за того, что меня прельстила донья Мариана, которая, впрочем, и впрямь отличалась удивительной красотой.
Беседуя с ней, мне пришлось использовать всю хитрость, на которую я был способен, чтобы заставить ее признаться, что она и есть та самая Мариана Лопес де Инчаусти, уроженка Толедо. Она же прониклась ко мне доверием, узнав, что я тоже в некоторой степени был ее соотечественником, так как моя мать — испанка из Бахадоса.
На следующий день маркиз спросил меня, понравился ли мне его подарок, и я в ответ рассыпался в похвалах его прекрасному вкусу, отметив исключительную красоту дамы. Тогда он решил, что наступил подходящий момент, чтобы поговорить со мной о делах: разговор этот он обдумал давно, а целью его было не что иное, как открытие торговли с испанскими Индиями. Он уже знал, что у меня для этого есть все возможности.
Я дал ему понять, что решение этого вопроса требует деликатности, поскольку я уже связан некоторыми обязательствами с доном Луисом. Однако, поскольку все это было всего лишь разыгранной мной комедией и на самом деле у меня не было ни судов, ни богатств, ни торговли с Индиями, я пообещал ему подумать, уверяя, что счел бы за честь сотрудничать с ним.
Кроме того, мне хотелось пустить ему пыль в глаза и придать себе важности и только затем открыто признаться в своей заинтересованности иметь его своим компаньоном и согласиться вести с ним дела, попросив его хотя бы некоторое время держать все это в тайне от дона Луиса.
Два дня спустя, во время охоты на косулю, мы скакали на лошадях с арбалетами в руках и остановились возле небольшого озерца, служившего животным для водопоя. Тут мне пришло в голову, что я могу убить его прямо сейчас, на этом самом месте. Однако я обуздал свой порыв, во-первых, потому что разделаться с ним надлежало индейцу, а во-вторых, потому что, убив маркиза, я, конечно, смог бы скрыться, но оставался Сикотепек, который в это время находился в доме: он не умел ездить верхом и никогда не сопровождал нас во время наших прогулок. Итак, воспользовавшись передышкой, я сообщил маркизу, что все обдумал и готов принять его предложение. Это его очень обрадовало, так что он даже заключил меня в объятия, словно я был его родным братом. Мы присели на камень, и тут он признался мне, что предприятие, которое он хотел бы затеять вместе со мной, весьма отличается от тех дел, которые ведет дон Луис, что оно гораздо более рискованное и идет вразрез с испанскими законами. Я изобразил на лице удивление, хотя этот человек уже давно ничем не мог меня поразить: я ожидал от него всего, чего угодно, особенно по части предательства и вероломства по отношению к испанцам. Я тут же подумал, что речь пойдет о пиратстве: он, вероятно, желал возобновить свои вылазки против кораблей нашего императора дона Карлоса. Однако маркиз заговорил совсем о другом:
— Я бы хотел получать золото непосредственно от индейцев, пользуясь кораблями, которые имеются у вас на Азорах, а впоследствии поднять восстание среди туземцев и, если получится, основать французские поселения к северу от реки Пальмас и во Флориде. Я могу подкупить кое-кого из испанцев в Новой Испании и заручиться их поддержкой: вначале их помощь будет нам очень полезна. Итак, маркиз хотел снова приняться за старое, но теперь сам он собирался отсиживаться в Париже в полной безопасности. Он спросил меня, смогу ли я участвовать в таком предприятии и не станет ли помехой то, что в моих жилах течет не только португальская, но и испанская кровь.
— Голос крови здесь ни при чем, так как я всю жизнь прожил в Португалии и мне совершенно не за что испытывать благодарность к испанцам, за исключением разве что братьев-доминиканцев. Я, как и вы, не люблю испанцев, ибо они постоянно чинят мне препятствия и не дают спокойно вести торговлю, — ответил я и, решив не останавливаться на этом, присочинил еще одну историю: — Ведь и крушение моего корабля произошло оттого, что мы налетели на подводный риф, спасаясь от преследовавших нас испанских каравелл.
Маркиза обрадовали мои слова, которые были чистой ложью и должны были лишь внушить ему доверие ко мне. И впрямь, чем беспардоннее ложь и нелепее вымысел, тем убедительней они становятся. Чтобы он не подумал, что я не принимаю его предложение всерьез, я решил указать ему на некоторые трудности, с которыми мы неизбежно должны были столкнуться в ходе нашего предприятия:
— Однако должен вас предупредить, дорогой друг, что не так-то легко будет вступить в переговоры с туземцами без разрешения на то Кортеса.
В ответ маркиз лишь улыбнулся и сказал, что это он полностью берет на себя.
— Не беспокойтесь. От вас будут требоваться лишь корабли, идущие под португальскими флагами, и разрешение заходить в Азорские гавани. Кроме того, нам может быть полезно ваше знакомство с доминиканцами в Новой Испании.
Несмотря на безрассудство и нелепицу этого предложения, мне ничего не стоило принять его, порадовать маркиза, который стал считать меня своим сообщником. Следующей ночью он вновь прислал ко мне донью Мариану, от которой я узнал, что она живет не у маркиза, а в Париже и де Оржеле лишь посылает за ней при необходимости. Легко было догадаться, что точно так же, как и в моем случае, он вызывал ее для того, чтобы расположить к себе видных французских вельмож и прочих нужных людей.
Итак, я думаю, что Феликс де Оржеле раньше действительно относился к ней как к своей любовнице, и было это в то время, когда он не брезговал заниматься морским грабежом. Теперь же, став маркизом, он счел, что она не годится на роль его супруги, так что удалил ее от себя и использовал в качестве куртизанки в своих собственных интересах. Надо думать, что и она не оставалась при этом внакладе, так как за свои услуги, вне всякого сомнения, получала щедрое вознаграждение.
Теперь, когда читатель знает, как брату Эстебану удалось добыть последний изумруд, украденный у Сикотепека, самое время вернуться в Париж и рассказать о том, что происходило с нами и маркизом де Оржеле, с которым, вскоре после посещения его дома, у нас завязались самые дружеские отношения.
Через несколько дней после того самого празднества, на котором дон Луис де Ловиса представил меня маркизу, этот последний прислал мне записку с приглашением встретиться в удобный для меня момент для разговора о делах. От дона Луиса он знал, что я — богатый торговец, прибывший с намерением открыть торговлю во Франции.
Трудно описать радость, охватившую при этом и меня и индейца — ведь мы приехали сюда, чтобы покарать этого изменника и убийцу доньи Каталины, супруги дона Эрнана, и родных Сикотепека. Я попросил у дона Луиса разрешения покинуть его дом на два или три дня, чтобы погостить у маркиза: такое приглашение содержалось в его письме. Дон Луис, проникшийся ко мне искренним расположением, относился благосклонно ко всем моим затеям и не стал возражать против моего отъезда, хотя и посетовал, что будет тосковать без меня, поскольку уже успел привыкнуть к нашим ежедневным встречам и беседам. Со своей стороны, я еще раз заверил его в том, что мое желание вести с ним дела неизменно и что пребывание у маркиза никак на это не повлияет, ибо, дав слово, я никогда от него не отступаю и потому ничто не заставит меня отказаться от своего обещания и предпочесть другого компаньона.
В день отъезда, стараясь придать вес своим рассказам, а также приободрить и порадовать дона Луиса, я сообщил, что якобы получил известие о том, что на Азоры уже прибыли два моих корабля, каждый из которых вез тысячу арроб сахара с Ямайки, пятьсот арроб хлопка с острова Эспаньола и солидную партию золота и жемчуга. Хотя иностранные подданные не могли вести торговлю с испанскими Индиями, однако я сказал, что сумел добиться такого разрешения благодаря моей дружбе с братьями-доминиканцами и тому, что моя мать была испанка. Мой благодетель был очень рад этим новостям и отпустил меня с легким сердцем, после того как я еще раз подтвердил свои обещания наладить совместную торговлю.
Маркиз де Оржеле принял меня в своем доме, больше похожем на дворец. Он всячески выказывал мне свое расположение, обращаясь со мной так, словно я был его близким родственником. Взяв меня под руку, он показал мне свой дом, на редкость богатый и до отказа заполненный самыми разными предметами роскоши. Некоторые из них, без сомнения, прибыли из Новой Испании, и мне нетрудно было предположить, каким образом они оказались у маркиза.
Чувствовалось, что дон Луис рассказал ему, кто я такой и какие дела можно со мной вести. Только в расчете на это маркиз и пригласил меня к себе. Впрочем, это полностью устраивало и меня и Сикотепека: мы рассчитывали войти в доверие к маркизу и затем, когда бдительность его притупится, воспользоваться удобным моментом.
Однако вскоре мы поняли, что нам будет очень нелегко осуществить задуманное, находясь у него в доме: он был постоянно окружен слугами и телохранителями, словно был не маркизом, а королем. Его охрана не дремала, и не было никакой возможности расправиться с ним так, чтобы мы тут же сами не оказались схвачены и убиты.
Наши дни проходили в праздности и забавах — так, как привык проводить свою жизнь маркиз де Оржеле. Мы беседовали о самых разных предметах, выезжали в его поместье, где в лесах обитали самые разные звери. Он любил псовую охоту, у него были хорошо натасканные гончие, и к тому же весьма свирепые, так что часто не было необходимости натягивать лук: свора вполне могла растерзать кабана без помощи стрелка.
Маркиз проникся ко мне доверием, но никак не решался на деловое предложение, зная, что у меня есть уговор с доном Луисом, и не желая ущемлять этого достойного человека. Однажды вечером он спросил меня, женат ли я, на что я ответил, что у меня была жена, но она умерла от лихорадки на Терсейре, так что теперь я вдовец.
— В таком случае вы не станете возражать против подарка, который я собираюсь вам преподнести, когда вы отправитесь в опочивальню, — произнес он, но больше, как я ни настаивал, ничего объяснять не пожелал, заявив, что этот подарок должен стать приятной неожиданностью.
Когда я вошел к себе в спальню, то обнаружил в постели женщину — она-то и была тем самым подарком, что пообещал мне маркиз. От изумления я замер на месте, она же позвала меня нежным голосом и предложила лечь рядом с собой, уверяя, что явилась сюда только для того, чтобы доставить мне удовольствие. Все произошедшее повергло меня в смятение, особенно когда она сообщила, что зовут ее Мариана: я тут же понял, что передо мной та самая особа, которую должен был отыскать в Толедо брат Эстебан и которую мы считали любовницей маркиза. Мне было жаль, что она, словно раб на галерах, и здесь продолжает работать на проклятого предателя Тристана. Впрочем, жалость моя была неразумной: судя по тому, что Сикотепек узнал от Мартина ду Мелу, она и в Толедо была куртизанкой, так что это занятие было ее природной стихией.
Я не стал отказываться и улегся рядом с ней, но, видит Бог, поступил так только потому, что этого требовала моя роль, а вовсе не из-за того, что меня прельстила донья Мариана, которая, впрочем, и впрямь отличалась удивительной красотой.
Беседуя с ней, мне пришлось использовать всю хитрость, на которую я был способен, чтобы заставить ее признаться, что она и есть та самая Мариана Лопес де Инчаусти, уроженка Толедо. Она же прониклась ко мне доверием, узнав, что я тоже в некоторой степени был ее соотечественником, так как моя мать — испанка из Бахадоса.
На следующий день маркиз спросил меня, понравился ли мне его подарок, и я в ответ рассыпался в похвалах его прекрасному вкусу, отметив исключительную красоту дамы. Тогда он решил, что наступил подходящий момент, чтобы поговорить со мной о делах: разговор этот он обдумал давно, а целью его было не что иное, как открытие торговли с испанскими Индиями. Он уже знал, что у меня для этого есть все возможности.
Я дал ему понять, что решение этого вопроса требует деликатности, поскольку я уже связан некоторыми обязательствами с доном Луисом. Однако, поскольку все это было всего лишь разыгранной мной комедией и на самом деле у меня не было ни судов, ни богатств, ни торговли с Индиями, я пообещал ему подумать, уверяя, что счел бы за честь сотрудничать с ним.
Кроме того, мне хотелось пустить ему пыль в глаза и придать себе важности и только затем открыто признаться в своей заинтересованности иметь его своим компаньоном и согласиться вести с ним дела, попросив его хотя бы некоторое время держать все это в тайне от дона Луиса.
Два дня спустя, во время охоты на косулю, мы скакали на лошадях с арбалетами в руках и остановились возле небольшого озерца, служившего животным для водопоя. Тут мне пришло в голову, что я могу убить его прямо сейчас, на этом самом месте. Однако я обуздал свой порыв, во-первых, потому что разделаться с ним надлежало индейцу, а во-вторых, потому что, убив маркиза, я, конечно, смог бы скрыться, но оставался Сикотепек, который в это время находился в доме: он не умел ездить верхом и никогда не сопровождал нас во время наших прогулок. Итак, воспользовавшись передышкой, я сообщил маркизу, что все обдумал и готов принять его предложение. Это его очень обрадовало, так что он даже заключил меня в объятия, словно я был его родным братом. Мы присели на камень, и тут он признался мне, что предприятие, которое он хотел бы затеять вместе со мной, весьма отличается от тех дел, которые ведет дон Луис, что оно гораздо более рискованное и идет вразрез с испанскими законами. Я изобразил на лице удивление, хотя этот человек уже давно ничем не мог меня поразить: я ожидал от него всего, чего угодно, особенно по части предательства и вероломства по отношению к испанцам. Я тут же подумал, что речь пойдет о пиратстве: он, вероятно, желал возобновить свои вылазки против кораблей нашего императора дона Карлоса. Однако маркиз заговорил совсем о другом:
— Я бы хотел получать золото непосредственно от индейцев, пользуясь кораблями, которые имеются у вас на Азорах, а впоследствии поднять восстание среди туземцев и, если получится, основать французские поселения к северу от реки Пальмас и во Флориде. Я могу подкупить кое-кого из испанцев в Новой Испании и заручиться их поддержкой: вначале их помощь будет нам очень полезна. Итак, маркиз хотел снова приняться за старое, но теперь сам он собирался отсиживаться в Париже в полной безопасности. Он спросил меня, смогу ли я участвовать в таком предприятии и не станет ли помехой то, что в моих жилах течет не только португальская, но и испанская кровь.
— Голос крови здесь ни при чем, так как я всю жизнь прожил в Португалии и мне совершенно не за что испытывать благодарность к испанцам, за исключением разве что братьев-доминиканцев. Я, как и вы, не люблю испанцев, ибо они постоянно чинят мне препятствия и не дают спокойно вести торговлю, — ответил я и, решив не останавливаться на этом, присочинил еще одну историю: — Ведь и крушение моего корабля произошло оттого, что мы налетели на подводный риф, спасаясь от преследовавших нас испанских каравелл.
Маркиза обрадовали мои слова, которые были чистой ложью и должны были лишь внушить ему доверие ко мне. И впрямь, чем беспардоннее ложь и нелепее вымысел, тем убедительней они становятся. Чтобы он не подумал, что я не принимаю его предложение всерьез, я решил указать ему на некоторые трудности, с которыми мы неизбежно должны были столкнуться в ходе нашего предприятия:
— Однако должен вас предупредить, дорогой друг, что не так-то легко будет вступить в переговоры с туземцами без разрешения на то Кортеса.
В ответ маркиз лишь улыбнулся и сказал, что это он полностью берет на себя.
— Не беспокойтесь. От вас будут требоваться лишь корабли, идущие под португальскими флагами, и разрешение заходить в Азорские гавани. Кроме того, нам может быть полезно ваше знакомство с доминиканцами в Новой Испании.
Несмотря на безрассудство и нелепицу этого предложения, мне ничего не стоило принять его, порадовать маркиза, который стал считать меня своим сообщником. Следующей ночью он вновь прислал ко мне донью Мариану, от которой я узнал, что она живет не у маркиза, а в Париже и де Оржеле лишь посылает за ней при необходимости. Легко было догадаться, что точно так же, как и в моем случае, он вызывал ее для того, чтобы расположить к себе видных французских вельмож и прочих нужных людей.
Итак, я думаю, что Феликс де Оржеле раньше действительно относился к ней как к своей любовнице, и было это в то время, когда он не брезговал заниматься морским грабежом. Теперь же, став маркизом, он счел, что она не годится на роль его супруги, так что удалил ее от себя и использовал в качестве куртизанки в своих собственных интересах. Надо думать, что и она не оставалась при этом внакладе, так как за свои услуги, вне всякого сомнения, получала щедрое вознаграждение.
Глава XL,
в которой рассказывается о том, как нам наконец удалось осуществить задуманное, хотя мы уже были уверены, что наш обман скоро раскроется и станет известно, что у меня нет никаких кораблей, везущих во Францию товары из Индий