Страница:
Лорен Эйсли, 1946…
— КАК ПЕРВЫЙ АСТРОНАВТ, СТУПИВШИЙ НА ПОВЕРХНОСТЬ МАРСА И БЛАГОПОЛУЧНО ВОЗВРАТИВШИЙСЯ, ОТВЕТЬТЕ, ПОЖАЛУЙСТА: ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАРСЕ? — НУ, ПО СУББОТНИМ-ТО ВЕЧЕРАМ КОЕ-КАКАЯ ЖИЗНЬ ЕЩЕ ЕСТЬ. ОДНАКО ОСТАЛЬНЫЕ ДНИ НЕДЕЛИ ЧЕЛОВЕК СКУЧАЕТ ТАМ, КАК ПЕС НА ПРИВЯЗИ.
Взгляни, на небо! На чудный звездный хоровод!
На духов огненных, что в небесах воссели!
А бастионы света, сверканье куполов,
Бриллиантовые своды гротов!
Прекрасный эльфов рой,
Как гроздь горящих сфер на бледном фоне мирозданья!
Джерард Мэнли Хопкинс, 1877…
— Нечто подобное предвидели давно и строили на этот счет различные домыслы… С математической точки зрения это выглядит как некая игра, — весь спор идет о том, что где-то в Галактике находится другая раса, допустим, равная нам или же превосходящая нас по уровню цивилизации. Вот только никто не знал ни дня, ни часа, когда мы встретимся. Что-то подсказывает мне: час этот настал.
— Как вы думаете, они будут настроены дружелюбно?
— Летит. Мчится прямо к нам. А как поступили бы мы, появись чужой корабль в нашем секторе пространства? Вы говорите, дружелюбно настроены? Ну что ж, может быть! Попытаемся установить с ними контакт. Мы просто обязаны сделать это. Однако имеется подозрение, наше путешествие подходит к концу. Слава Богу, у нас есть мортиры!..
Мюррей Лейнстер, 1945…
Те, у кого есть вера, что цель освятят гигантские усилия, продолжат исследования, питаемые надеждой, что когда-нибудь в грядущем, — может, через сто лет, а может, и через неделю, им посчастливится напасть на след…
Фрэнк Д.Дрэйк, 1960…
2.
ДЖОРДЖ ТОМАС — 2027
…Только слушатели — привидения,
Нашедшие в доме ночлег, -
Стояли и слушали в лунном свете.
Как говорит человек…
Уолтер де ла Мар. «The Listeners»
Он миновал самую низшую точку выложенной железными листами долины, прошел под висящей на фоне неба огромной металлической чашей и обогнул посыпанную белым ракушником автостоянку.
Кованый кратер, — будто сосуд для звездной тишины -
Порожний кубок, покорно ждущий наполнения…
Через стеклянную дверь он ступил из яркого солнца в полумрак одноэтажного здания и по длинным, прохладным коридорам, светлеющим по мере того, как привыкали глаза, прошел к комнате с табличкой «Директор». Миновал средних лет секретаршу и вошел в оберегаемый ею кабинет, где ему навстречу, из-за стола, заваленного бумагами, поднялся какой-то человек.
В коридоре один за одним возникали желающие взглянуть на пришельца: бледные от ночного затворничества ученые и их загорелые ассистенты. С лицами, измученными от избытка фактов, и с глазами, лишенными какого-либо выражения, словно погасшие экраны.
— Мое имя Джордж Томас, — сообщил прибывший.
— А я — Роберт Макдональд, — сказал сидящий за столом человек.
Они пожали друг другу руки. «Приятное рукопожатие у этого Макдональда, — подумал Томас. — Слабое, но не вялое, как раз такое и должно быть у человека, которому ничего и никому не приходится доказывать».
— Я знаю, — сказал Томас. — Вы — директор Программы.
По тому, как он произнес это, чуткий собеседник смог бы сделать определенные выводы. Впрочем, Томасу было все равно.
Прохладный, скромно, но со вкусом обставленный кабинет чем-то напоминал хозяина. В отличие от коридора, где пахло смазкой и озоном, здесь господствовал близкий сердцу Томаса аромат бумаги и старых книг. Почти как дома. За обычным письменным столом поднимались высокие — во всю стену — стеллажи со множеством полок, уставленных книгами в потемневших от времени коричневых, темно-красных и зеленых переплетах из настоящей кожи. Томас, стоявший в центре комнаты, не смог разобрать полностью ни одного названия на корешке. Однако удалось определить: добрая половина книг — на иностранных языках. Руки зачесались взять хотя бы одну, дотронуться до гладкой поверхности переплета, полистать хрупкие страницы…
— По поручению журнала «Эра» я должен представить читателям вашу Программу. От самых ее истоков.
— Чтобы прикончить ее.
Томас не смог даже удивиться. «Вряд ли я сейчас способен вообще на подобные ощущения», — подумалось ему.
— Точнее, подготовить похороны, — несколько поправил Томас собеседника. — Ведь Программа уже скончалась.
— Вы располагаете какими-то основаниями для такого утверждения или это просто предубеждение?
Томас поудобнее устроился в кресле.
— Программа продолжается уже свыше пятидесяти лет. И за все это время — никаких результатов. За полвека умирает даже надежда.
— «Старушка еще полна жизни».
Томас вспомнил, откуда эта цитата.
— Да, литература вечна, она переживет все, — согласился он. — Но вот, пожалуй, кроме нее, на это, увы, может рассчитывать немногое.
Он вновь пригляделся к Макдональду.
Директору Программы сорок семь. На столько он в выглядит. Впрочем, глаза у него голубые и чистые, а черты лица знаменуют собой силу воли и характер.
— Почему вы решили, будто в мои намерения входит прикончить Программу?
Макдональд улыбнулся, и лицо его просветлело. Томасу подумалось: хорошо бы понять, к чему эта улыбка и что представляет собой человек, способный вот так улыбаться.
— «Эра» — издание элитарное. Ваши читатели — частью бюрократы, частью — технократы. Среди тех и других немало солитариан. «Эра» призвана упрочивать их предрассудки, поддерживать самолюбие и выражать интересы. А Программа в какой-то мере угрожает этому триединству, особенно безупречному функционированию механизмов нашего технологического общества.
— Вы переоцениваете наши высшие круги, где не мыслят столь глубоко.
— За них это делает «Эра». Но если даже это и не так, все равно: Программа — лакомый кусочек для «Эры», и вполне сгодится как объект ее сатирического бичевания. Сегодня смысл всей игры заключается в одном — выискать еще что-то и поднять на смех.
— Вы оскорбляете «Эру» и меня, — не очень уверенно запротестовал Томас. — Девиз издания — «Правда и Смех». Заметьте, правда — на первом месте.
— «Fiat justitia, et pereat mundus», — вполголоса произнес Макдональд.
— Пусть обрушится мир, но восторжествует правосудие, — машинально перевел Томас. — Кто это оказал?
— Император Фердинанд. Вы слышали о нем?
— Сколько их было, этих Фердинандов?..
— Ах да, — вздохнул с облегчением Макдональд. — Ну конечно же! Джордж Томас. Автор того самого замечательного перевода «Комедии»… когда это было… десять… пятнадцать лет назад?
— Семнадцать, — подсказал Томас.
Ему не понравилось, как у него это вырвалось, но было уже поздно. Он попытался сделать вид, будто рассматривает бумаги на столе Макдональда.
— Вы не репортер, вы — поэт. Несколько лет назад вы написали роман под названием «Ад», о современных осужденных. По выразительности образов и степени воздействия на читателя он, скажу откровенно, не уступает одноименному бессмертному произведению. Судя по замыслу, это, несомненно, первый том трилогии. Неужели остальные я прозевал?
— Нет.
«У этого Макдональда просто какая-то привычка ранить своей доброжелательностью», — подумал Томас.
— Каждый должен обладать в достаточной степени разумом, дабы вовремя признать свое поражение и заняться чем-либо другим, где имеются шансы на успех. И остаться уверенным в себе и собственной правоте, ведь нужно выстоять — назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.
«Вот стоят здесь друг против друга двое — один постарше, но, впрочем, еще не старик, а другой — помоложе, хотя уже и не юнец. И прекрасно понимают друг друга», — думал Томас.
«Вначале талантливый лингвист, затем — посредственный инженер-электрик, он будто специально создан для Программы. И присоединился к ней двадцать один год назад. Уже через пять лет назначен директором. Говорят, у него красавица жена, хотя, помнится, с женитьбой связано что-то скандальное. Он так и состарился, вслушиваясь в неслышимые голоса. А что сказать о Джордже Томасе, поэте и романисте, — слишком рано познавшем вкус славы и еще в молодости сделавшим открытие: успех может стать едва ли не обратной стороной поражения, и слава, подобно смерти, приманивает разных шакалов, пожирающих твои время и талант…»
— Как раз об этом я сейчас и пишу, — сообщил Томас.
— Я так и думал, — проговорил Макдональд. — Ну, и как, удается попадать в унисон с правдой?
— Временами. Но я не об этом. У меня хорошая память, а правда не всегда выглядит такой, как нам хотелось бы. Пишу я главным образом ради успокоения духа юристов «Эры», специализирующихся на делах о диффамации.
— Работаете по специальности.
— Вы имеете в виду журналистику?
— Нет, похоронное ремесло.
— «Везде вокруг себя я вижу смерть».
— Я вижу жизнь.
— Отчаянье.
— Надежду. L'arnor che muove il sole e l'altro stelle [19].
«Он думает, я по-прежнему сижу в аду, — размышлял Томас. — Ибо не завершил еще своего „ада“, а он находится в раю. Ловкий тип, и раскусил он меня быстрее, чем следовало ожидать».
— Lasciate ogni speranza voi ch'entrate! [20]
— Мы понимаем друг друга, — сообщил Томас. — Эта Программа жива надеждой и верой…
— И еще — статистической вероятностью.
Томас ощущал, как у живота, пристегнутый к поясу брюк, неслышно шумит магнитофон.
— Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается. Возможно, именно этому и посвящу мою будущую статью.
— Пятьдесят лет — лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.
— Пятьдесят лет — это срок активной профессиональной жизни человека. Вы отдали всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, без боя вы сдаваться не собираетесь, только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?
— Что бы такое вам показать, дабы ваше мнение изменилось?
— Буду откровенен с вами. Надеюсь, и вы со мной тоже. Я вряд ли смогу изменить свое мнение, и не потому, что не привык пересматривать свои взгляды, просто, скорее всего, вы не располагаете чем-то, способным меня убедить. Как профессиональный репортер я стою на позициях скептицизма, и Программа для меня — самое длительное в истории человечества надувательство. Поколебать мое мнение могло бы лишь послание.
— Из редакции или с небес?
— С другой планеты. Ведь главное в этой Программе — именно послание, не так ли?
Макдональд вздохнул.
— Да, речь идет именно об этом. Возможно, мы и договорились бы.
— А знаете, что случается с теми, кто заключает сделку с дьяволом?
— Рискну утверждать, вы вовсе не дьявол, а только его адвокат. Вы, как и все, — просто с головой ушли в собственные опасения, надежды и стремления, погрузились в жажду открытия и поиски истины, с тем чтобы сразу же всем ее раскрыть.
— «Что есть истина»? — насмешливо спросил Пилат…
— «И не дождался ответа». [21]
— А мы дождемся. Наша договоренность будет основываться на вашей доброй воле в стремлении достичь желаемого. Мы станем помогать вашему расследованию лишь в том случае, если вы намерены выслушать наш рассказ, и не станете при этом затыкать ушей. А также, если вы намерены увидеть все, не пытаясь закрывать глаз.
— Пожалуйста. Именно для этого я здесь.
— Должен признаться, мы сотрудничали бы с вами и без этого согласия.
Томас усмехнулся. Наверное, с тех пор, как он переступил порог кабинета, это первая его улыбка, подумалось ему.
— Скажу откровенно, я слушал бы и смотрел и без вашего сотрудничества.
* * *
Спарринг на этом закончился, но так и не внес ясности, за кем же осталось преимущество. В такого рода делах Томас неуверенности ощущать не привык, и это его тревожило. Макдональд — безусловно достойный противник, тем более, он искренне не считает себя таковым, а предлагает себя лишь в качестве друга в совместном странствии к истине. Томас знал: нельзя открываться ни на единое мгновение. Вне всяких сомнений, Программу уничтожить он сможет, однако сама игра куда сложнее: все следовало проделать таким образом, чтобы это разрушение не коснулось ни «Эры», ни его самого. Честно говоря, Томас не так уже сильно переживал о судьбе своей или журнала, — он просто не мог позволить себе проиграть.Он попросил у Макдональда разрешения сфотографировать его за рабочим столом и просмотреть бумаги, Макдональд лишь пожал плечами.
Рабочий стол Макдональда вполне соответствовал хозяину. Из книг здесь лежали «Разумная жизнь в Космосе» и «Голоса тридцатых». Бумаги разделялись на три стопки: разнообразная корреспонденция со всех концов света — письма ученых, экзальтированных энтузиастов, несколько писем-обращений за информацией, а также бездарные творения безумцев; документы технического характера, инструкции, касающиеся внутренних дел Программы, и, наконец, счета и заметки, имеющие отношение к повседневной деятельности Программы. Последние ровной стопкой лежали в самом низу, слева, как бы в качестве приза хозяину стола за тяжкие труды с перепахиванием бумажных гор. Справа лежала основная масса бумаг — с краткими замечаниями, пометками и резолюциями отчетов.
После того, как Томас завершил свою инспекцию, Макдональд повел его по всему зданию, представлявшему собой постройку в по-спартански функциональном стиле: крашеные бетонные стены, выложенные терракотой полы, строгой формы плафоны освещения на потолках. Служебные помещения напоминали школьные классы: в каждом висела доска, испещренная уравнениями или исчерченная радиосхемами; комнаты мало чем отличались одна от другой, разве что подбором книг да шторами на окнах или ковром на полу, и, пожалуй, наборами личных вещей: часы, радиоприемники, магнитофоны, телевизоры, трубки, фотографии и репродукции на стенах.
Макдональд представил Томасу научный персонал: моложавого Олсена, волосы которого уже припорошила седина; страстного математика и историка межзвездной связи Зонненборна — как всегда красноречивого, любознательного и неугомонного; худощавого рыжего блондина Саундерса — флегматичного философа с трубкой в зубах, автора многих их замыслов и начинаний; румяного круглолицего инженера-электронщика Адамса, неизменно озабоченного, скептически относящегося ко всему и вся…
Именно последнего Томас выбрал в качестве проводника по дебрям технических проблем Программы. Выбор выглядел вполне естественно, и Макдональду не пришлось протестовать. С проницательной улыбкой он проговорил:
— На ужин забираю вас к себе. Хочу представить вас Марии, да и она жаждет познакомиться с вами. Боб, расскажи ему обо всем, что он захочет.
«Хочет того Макдональд или нет, — размышлял Томас, — но Адамс должен стать источником важнейшей неофициальной информации, и не только о применяемых здесь технике и методиках, а в первую очередь о людях. Именно это самое главное. А такой Адамс найдется в каждой группе».
Рабочие помещения являли собой оазисы мирного, сосредоточенного труда. И хотя прошлое Программы казалось историей одной сплошной цепи последовательных неудач, здесь сохранялись свои моральные устои. Весь персонал работал так, будто шел первый, а вовсе не пятьдесят первый год работы.
Технические помещения выглядели иначе и казались безжизненными. Компьютеры и массивные электронные пульты управления пребывали в молчании, все огни погашены, и табло указателей мертвы. Перед некоторыми устройствами было разложено их содержимое; в этих внутренностях копались люди в белых халатах, похожие на жрецов-оракулов, поглощенных поисками вещих знамений в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов ослепли. Биение электронных сердец замерло, и стерильно белые стены, средь которых и располагались все эти внутренности, создавали иллюзию операционного зала, где наступила смерть — из-за потерянного смысла жизни.
Адамс на все смотрел иначе.
— Днем все здесь выглядит обыкновенно. Такое притихшее, легко узнаваемое. Зато ночью, с началом прослушивания… Вы верите в духов, мистер Томас?
— Свои духи есть у каждой цивилизации. Как правило, это боги ее предшественниц.
— Духи нашей цивилизации — в ее машинах, — изрек Адамс. — Из года в год они механически исполняют наши приказы, бессловесно, без единой жалобы; и так происходит до тех пор, пока нечто не зачаровывает их, и тогда они начинают выделывать такое, для чего не предназначались никогда, — отвечают без всяких запросов, задают вопросы, на которые не существует ответов… Машины пробуждаются к жизни ночью. Они раскланиваются друг с другом, подмигивают единственным глазом, шепчутся меж собой и хихикают.
Томас провел ладонью по крышке какого-то пульта.
— А вам ничего не говорят.
Адамс взглянул на Томаса.
— Напротив, говорят они очень много. Вот только совсем не то, о чем спрашивают. Быть может, мы не знаем точных вопросов? Или не понимаем, как правильно следует их поставить. А вот машины знают. Уверен в атом. Они обращаются к нам, будто в узком семейном кругу. А мы попросту не понимаем. Или, скорее, и не хотим понять.
Томас повернулся к Адамсу.
— Но отчего же?
— Может, они силятся сообщить: там никого нет. Страшно подумать — абсолютно никого, кроме нас, хоть исходи всю Вселенную вдоль и поперек. Все для нас одних — весь этот спектакль, на который мы можем лишь глазеть, но никогда не примем в нем участия; спектакль, поставленный для единственного зрителя, способного понять его и ощутить свое одиночество.
— Поэтому и вся Программа изначально являла собой нечто безумное, не правда ли?
Адамс помотал головой.
— Назовем это защитной реакцией человека. Невозможно ведь знать наверняка, но просто исключить любые возможности тоже нельзя. Вот мы и ищем без устали и страшно признать поражение и осознать: мы одни.
— А не страшней узнать, что мы как раз не одиноки?
— Вы так думаете? — участливо осведомился Адамс. — У каждого есть свое собственное величайшее опасение. Вот я, например, боюсь, а вдруг там никого нет, хотя разум и подсказывает: так оно, собственно, и есть. Я говорил с другими, кого пугает сама возможность получения некоей информации. Мне не удалось до конца понять их, хотя, наверное, можно представить, что их ощущения — итог иных опасений и страхов.
— Расскажи мне, как все тут действует, — добродушно-фамильярно попросил Томас. Исследованием опасений Адамса, рассудил он, можно будет заняться как-нибудь в другой раз.
* * *
Прослушивание производится так же, как и пятьдесят лет назад, — главным образом, путем приема радиотелескопами радиоволн, — с помощью громадных антенных устройств, встроенных в естественные впадины, или посредством управляемых параболических радиотелескопов, а также металлических антенн, выведенных в космическое пространство.Прослушивание в основном ведется на длине волны двадцать один сантиметр — частоте колебаний свободного водорода. Пробуют и другие частоты, однако наблюдатели неизменно возвращаются к главной частоте природы или ее кратным производным. Искусство и усилия нескольких поколений инженеров многократно повысили чувствительность приемников и свели на нет воздействие естественного шума Вселенной и земные помехи. А поскольку шум и помехи уже не мешают, остается то же, что и всегда — ничто. Нуль. Однако они по-прежнему слушают, напрягая в надежде свой слух.
— Почему вы не бросите все это? — спросил Томас.
— Это длится едва пятьдесят лет. Меньше секунды по галактическому времени.
— Но ведь ясно же, если бы кто-то или что-то отправляли сигналы, их наверняка уже услышали бы.
— Может, там никого и нет… — задумчиво произнес Адамс. Сейчас его глаза смотрели на Томаса вполне осмысленно. — Или все попросту только слушают.
Томас в удивлении поднял брови.
— Знаете ли, слушать гораздо дешевле. Гораздо. Может, все они там сидят, как на привязи, у своих приемников и не думают посылать сигналы. Лишь мы и передаем.
— Так мы передаем? — быстро спросил Томас. — Кто же позволил такое?
— Здесь не слишком-то комфортно. Тут только работают, — сказал Адамс. — Пошли выпьем кофе и я все объясню.
Одно из рабочих помещений переоборудовали под бар. Поставили два столика с четырьмя стульями, а с трех сторон расставили автоматы вдоль стен. Они тихо урчали, занятые подогревом или охлаждением еды и напитков.
За кофе Адамс принялся рассказывать историю всей Программы, начиная с проекта ОЗМА и инициирующих публикаций и гипотез Коккони, Моррисона и Дрэйка, более поздних достижений и заслуг Брэйсуэлла, Таунса и Шварца, Оливера, Холи и Дайсона, фон Хорнера, Шкловского, Сагана, Струве, Этшли, Кэлвина, Хуанга и Лилли, — последние попытки молодых энтузиастов найти общий язык с дельфинами получили название «Закон дельфина».
Поначалу существование иных разумных существ во Вселенной не вызывало сомнений. Возникновение планет, считавшееся ранее случайным процессом — наподобие столкновения звезд — было признано естественным явлением, неизменно сопровождающим рождение звезд из газовых облаков и глыб камня и металла. Один-два процента звезд в нашей галактике, по всей видимости, имеют планеты, где, возможно, могла зародиться жизнь. Поскольку в нашей галактике — полтораста миллиардов звезд, по крайней мере миллиард, а то и два-три из них имеют пригодные для жизни планеты.
— Миллиард звездных систем, где могла развиться жизнь! — провозгласил Адамс. — Логично предположить: там, где возможно развитие жизни, она разовьется.
— Жизнь — да, но человек-то уникален, — проговорил Томас.
— Вы солитарианин? — спросил Адамс.
— Нет, но на мои убеждения это никак не влияет.
— Возможно, человек и уникален, — продолжал Адамс. — Хотя галактик много. Но уникален ли разум? У него большая живучесть. Если уж разум возник — пусть и случайно — можно быть уверенным в его триумфе.
— Однако техника — нечто иное, — сказал Томас, осторожно отпивая горячий кофе.
— Абсолютно иное, — подтвердил Адамс. — Как известно, к нам она пришла совсем недавно, лишь по прошествии первой половины срока активного существования Солнца, когда можно рассчитывать на существование жизни. Гоминиды населяют Землю едва в течение одной тысячной периода ее существования. Цивилизация развивается лишь миллионную часть данного времени, цивилизация техническая — едва одну миллиардную. Принимая во внимание относительно позднее возникновение Солнца, а также и непреложный факт присутствия звезд и планет, гораздо старше наших, придем к следующему выводу: в случае существования разумной жизни в иных мирах ею должен быть достигнут, в сравнении с нами, и более высокий уровень, а в отдельных случаях — гораздо более высокий. Но…
— Но…
— Но почему же мы их не слышим?! — воскликнул Адамс.
— А вы все испробовали?
— Кроме радиочастот, пытали счастья на частотах гамма-излучения, в лазерах, нейтрино, макрочастицах углесодержащих метеоритов и линиях поглощения звездных спектров. Единственно, чего еще не испробовали, это Q-волны.
— Что это такое?
Адамс машинально чертил на старой облицовке столика. Томас обратил внимание на крышку столика всю испещренную слабыми, почти уже полустертыми следами схем и чертежей.
— Много лет назад Моррисон назвал это «пока еще не открытым методом, который откроют через десять лет», — сообщил Адамс. — Вот только мы его так и не открыли. Для новых попыток не оставалось уже ничего, кроме прямой передачи. Это подороже. А без надежды на успех средств не раздобудешь, тем более теперь. К тому же даже сегодня пришлось бы решать: стоит ли трубить на всю Вселенную — или хотя бы на всю Солнечную систему — что здесь существует разумная жизнь, цивилизация.
— И тем не менее, как вы сказали, мы передаем.
— Передаем с первых же дней радио, — сказал Адамс. — Большая часть излучений малой мощности — ненаправленные, забиваются атмосферными помехами и другими шумами, но все же разум сделал Землю вторым по мощности радиоисточником, а спустя несколько десятилетий мы сравняемся и с самим Солнцем. Если там есть кому обратить на это внимание. Земля окажется для них как на ладони.
— Но вы так ничего и не услыхали?
— А что услышишь на этом аппаратике? — спросил Адамс, указывая кивком на долину за стеной. — Нам необходимо предоставить хоть какое-то время на Большом Ухе — там, этажом выше, — на той пятимильной сети. Или на той, которая строится. Впрочем, астрономы не уступят нам и дня.
— Тогда почему бы вам не забросить все это?
— Нам не дадут это сделать!
— Кто же?
— Мак. Да нет, наверняка это не так. Хотя, черт побери, именно так оно и есть. Он — связующее звено. Он и Мария. Недавно, к примеру, был момент, когда казалось, все пойдет к черту…
Томас отпил еще глоточек кофе. Тот остыл и стал уже в самый раз, и он допил его.
Поездка к дому Макдональда вдоль холмов доставляла сплошное удовольствие. Тени ложились на зеленые склоны, как стопы великанов. Вечерний бриз приносил с собой острый соленый запах океана. Древняя паровая турбина урчала под капотом, время от времени слегка вибрируя, как бы давая понять, какая она старая. «Это захолустье — едва ли не самый чистый и тихий островок во всем загрязненном и шумном мире, — думал Томас. — Невинно, как рай до познания Добра и Зла. А он, Томас, несет на себе заразу — нечто вроде вируса грязи и суеты». Он пережил момент острого раздражения, не понимая, как в мире скуки и лишений еще сохранилось подобное место; потом оно уступило место дешевому удовлетворению, от осознания, ведь в его власти уничтожить все это.