Страница:
В 1500 километрах от Буэнос-Айреса они уже опускают половину вопросов, а после снятия оттисков пальцев приносят пузырек бензина и аккуратно обмывают один ваш палец за другим комочком очищенного хлопка.
В 2 тысячах километров от Ла-Платы они запишут ваши имена, посмотрят карнет и международные водительские права, спросят, откуда и куда едете, отдадут честь и щелкнут каблуками. В 2200 километрах от столицы они только дружелюбно улыбнутся и разве что махнут рукой, увидев, что вы вытаскиваете из сумки документы. Еще через 100 километров они пригласят вас в казарменное помещение, чтобы вы помыли испачканные руки, дольют питьевой водой все ваши фляги, дадут кое-какие сведения о дороге и пожелают хорошего настроения и доброго пути.
В 2400 километрах от столицы они приютят вас в лесном лагере, позовут ужинать и даже приготовят вам постель в своей палатке. А в 2500 километрах от устья Серебряной реки, на границе с соседней страной, они вежливо попросят вас встретить вместе с ними в этой глуши рождество.
И все они, вместе взятые, носят одну и ту же форму, говорят на одном языке и имеют одни инструкции. Они — аргентинские полицейские…
Мисьонес — огромный ботанический сад. Взгляд на ее богатейшую флору переносит вас в глушь Центральной Африки, в непроходимые дебри первобытных лесов Конго, в щедрую зелень Танганьики. Деревья-великаны склоняются над вами, и кажется, будто их ветви тихонько нагибаются, чтобы разглядеть незаметно серебряного жука, который наделал столько ненужного шума, нарушив их священный покой.
Приходится призывать на помощь карту и холодную рассудительность, чтобы осознать, что в то время как один житель этой страны стирает пот со лба под тропическим солнцем, другой кутается в меха среди снегов и льдов на границе с Антарктидой; что один за всю свою жизнь не узнал ничего, кроме бесконечных памп до самого горизонта, даже и не думая завидовать другому аргентинцу, который ежедневно может любоваться величием горы Аконкагуа, семикилометровой королевы всех трех Америк. [52]Да, Аргентина — это удивительная сокровищница природных красот и богатств. А провинция Мисьонес — далеко не самая последняя из ее драгоценностей. К бьющей через край неразберихе наших впечатлений она прибавила много новых.
Мы молча пробивались вперед, поднимаясь с холма на холм, считали каждый километр, вели по карте красную линию на радость глазам и для успокоения совести и поглядывали на часы. Но вот в глазке спидометра показался 816-й километр и заставил нас забыть о нашей гонке.
Мы остановились.
Лес глухо молчал, выдыхая после знойного дня сырую прохладу. До захода солнца оставались считанные минуты, из чащи ползли тени. Высоко над темнеющей зеленью поднимались изящные зонты очаровательных стройных красавиц Мисьонеса.
Араукарии.
Pinhos brasileiros.
Бразильские «сосны».
Плоские чаши их крон ловили последние поцелуи заходящего солнца. Нижнее освещение придавало им сказочную пластичность и подчеркивало правильность их круглой формы.
Машина не спеша отсчитывала все новые и новые километры. На чистой лазури неба появлялись один за другим новые зонты, поддерживаемые сорокаметровыми красноватыми стволами, проплывали над прямоугольником открытой крыши «татры» и поворачивали назад свои гибкие шеи.
Ровно в 300 километрах от Посадаса начинается сплошная полоса араукарий. И как раз в этих местах находится самая высокая часть территории Мисьонеса. Несколько речек лучеобразно расходятся с этого водораздела на запад, в бассейн Параны. Река Пепири-Гуасу направляется к югу, там вскоре соединяется с водами верховьев Уругвая и устремляется рядом с Параной, будто ее родная сестра, вниз, к Атлантическому океану. В этом же нагорье берет начало Рио-Саи-Антонио, затем она сворачивает на север и недалеко от места своего рождения обогащает и без того богатые воды Игуасу. Этот горный кряж, образующий водораздел, как бы выполз с бразильского нагорья и вклинился в территорию Мисьонеса, словно авангард субтропических лесов Бразилии с миллионами араукарий — бразильских «сосен».
Ибо pinho brasileiro, стройная красавица девственных лесов, любит высоту и солнце.
Полицейский прикладывает руку к козырьку, и станция под названием «Альто Уругуай» исчезает в сумраке за нами.
Мы боремся с самими собой. С утра почти за целый день мы проехали 200 километров, впереди еще 200. Глаза болят, но погоня за пароходом требует продолжать путь, пока позволяют покрасневшие глаза и тяжелые веки. Может быть, «Крус де Мальта» опоздает на часок. Утром, до рассвета, выедем…
— Посмотри, сколько осталось бензина!
Стрелка бензомера уже опустилась ниже половины и быстро склоняется к четверти. Правда, под сиденьем осталась канистра с 20 литрами, которых вместе с остатком в бензобаке при других обстоятельствах хватило бы на расстояние в два раза большее. Но здесь все расчеты и предположения отбрасываются в сторону. Одна гора за другой. С утра мы не включали прямую передачу; роскошь третьей скорости мы позволили себе всего лишь раз пять, на несколько секунд. Все это время на первой или второй скорости, вверх, вниз…
— Жаль, что и здесь тоже воруют!
— О чем это ты?
— Можно было бы где-нибудь в лесу набрать двадцать литров бензина, а заплатить в Пуэрто-Игуасу.
— В следующий раз!
Это достижение уже отошло в прошлое. Аргентинский автоклуб, который так образцово заботится о своих членах, в свое время основал в лесу бензозаправочные станции и нанес их на карты. Деревянная хибарка, в ней несколько запаянных банок с бензином и маслом, а рядом с ними записка: «S?rvase pagar a la municipalidad de Posadas o Puerto Iguaz?» — «Будьте любезны заплатить в муниципалитете в Посадасе или в Пуэрто-Игуасу».
Были довольны водители, для которых отпала необходимость таскать с собой по труднопроходимой местности большие запасы горючего, был доволен автоклуб. Но вот пришла война, бензин был лимитирован. Запасы исчезли и вернулись на свои места только после войны. Но тут пришла новая беда. Какие-то негодяи вскрывали запаянные банки, но не утруждали себя платой за взятый бензин. И тогда автоклуб перестал заботиться о своих членах, затерявшихся в глуши аргентинских субтропиков.
Вот уже больше двух часов свет фар прорубает во мраке первобытного леса узкий тоннель, понемногу продвигает его вперед, подобно тому, как каменщики продвигают вверх леса на строительстве небоскреба, а задний свет безвозвратно стирает его. Ночью камни кажутся крупнее, чем днем, лес велик, конца-краю ему не видать…
— За последние восемьдесят минут мы проехали тридцать километров. Двадцать два с половиной километра в час.
— Это означает еще семь часов езды, если дорога не улучшится. Когда отплывает «Крус де Мальта»?
— Это зависит от капитана. Нам необходимо хоть немножко поспать, иначе где-нибудь налетим на дерево и — конец.
Глаза то и дело слипаются. Всего на секунду, потом вздрагиваешь, и тебе кажется, будто спал четверть часа.
В зарослях справа от дороги замелькал блуждающий огонек лагерного костра. Разбойники? Контрабандисты? Кому же еще искать счастья в такой глуши?
Однако контрабандисты не носят формы.
— Buenas noches!
— Buenas! Куда так поздно?
Перед фарами стоят двое полицейских, без ремней, без фуражек, как в отпуске.
— В Пуэрто-Игуасу. Не хотим задерживать «Крус де Мальту».
Дружеские улыбки.
— Вам же все равно нужно где-нибудь выспаться. Ведь это почти целый день езды. За ночь не доехать. Не хотите ли отдохнуть здесь? Правда, больших удобств тут нет, спим в палатках…
Костер манит. Сейчас десять часов, температура понизилась до пятнадцати, чувствуется холодок.
— У нас тут есть запасные одеяла, не замерзнете. Ночью в машине холодно…
«Татра» отъехала на несколько метров от дороги, и мотор ее затих. Достаем из машины спальные мешки и одеяла; люди, сидящие у костра, поднимаются и протягивают нам руки.
— Добро пожаловать, будьте как дома!
Куда-то вверх, под своды ветвей уносятся креольские песни. Лес слушает, храня достойное молчание. Лишь отблески огня перескакивают с лица на лицо и пропадают где-то в чаще.
Полицейский лагерь Тобунас среди девственного леса. И квадрат расстояния от Буэнос-Айреса.
Два маленьких зверька с бурой шкуркой и быстрыми глазками схватываются друг с другом, катаются по мокрой траве и проказничают, как котята. Они похожи на маленьких енотов, но юрки и быстры, словно молния. Убегут друг за дружкой, а через мгновение снова видишь их у своих ног. Но только попробуй схвати их, как на руке сразу останется красный шрам. Зубы у них будто иголки.
— Мы их поймали в лесу неделю назад, когда подстрелили их мать. Это ирара. Ну что, не хотите?
— Так ведь через минуту они превратили бы нашу машину в захламленный сарай!
Солнце еще не взошло. Из лесу ползет ледяной туман. Сегодня мотору нужно время, чтобы прогреться. В коробке передач у нас густое масло, так как дневная температура держится около сорока градусов. Сейчас оно совсем загустело, превратившись в крутую кашу.
— Не отвезете ли вы наши письма в Пуэрто-Игуасу? Мы поедем туда лишь в конце недели, а так они будут в Буэнос-Айресе послезавтра. Завтра отправляется почтовый самолет…
— С большой радостью. За ночлег и вчерашние песни у костра.
Рукопожатия, последний взгляд назад, и молодые полицейские, начинающие свою службу в первобытном лесу, потерялись из виду.
Веера древовидных папоротников склоняются над дорогой. Каскады солнечного света низвергаются на их воздушные кроны, радужной палитрой сверкают в капельках росы и тонут в редеющих тенях поросли.
Дорога возвращает нас к действительности. Она еще хуже, чем вчера. Крутой спуск, внизу невидимый издали поворот, устланный щебнем. Газ, первая, вторая скорость. Не успеваешь и два раза выжать сцепление, а машина уже разгоняется и несется как сумасшедшая. Буквально стоишь на тормозной педали, незакрепленный — багаж обрушивается на спину, тормоза горят; крутой поворот, щебень скользит под колесами, машину заносит, и мы едва не задеваем задним крылом за каменную стену скалы.
Прошло несколько секунд в тишине, пока мы не съехали к полувысохшему броду и не начали взбираться по новому склону.
— Не желал бы я сунуть руку туда — между скалой и боковой стенкой машины. Каких-нибудь пять миллиметров…
Через открытый верх в машину влетела перламутрово-синяя бабочка из семейства morpho и расправила на руле переливчатую роскошь своих крыльев.
То, на чем трясет нашу машину целыми часами, совсем не похоже на дорогу. Это разворошенная свалка острых осыпавшихся камней на невообразимых склонах, которые порой переходят в сплошную отвесную скалу. Средняя скорость упала до 15 километров в час. Нечего удивляться, что стрелка бензомера словно прилипла к нулю. Выливаем последние капли из запаса и готовимся к самому худшему. Какой смысл будет иметь погоня за пароходом, если нам не хватит дыхания в пяти километрах от финиша?
Следующая полицейская станция — Берна рдо-Иригойен. Создается впечатление, будто вся территория провинции Мисьонес нашпигована полицейскими патрулями, как колбаса. Но ничего странного в этом нет. Мисьонес — это колбаса длиною в 500 километров, вытянувшаяся по прямой, не выходя за пределы стокилометровой ширины. С одной стороны — Парагвай, с другой — Бразилия. А 1000 километров границы нелегко охранять от контрабандистов, которым знаком каждый метр леса.
Беглый просмотр документов, традиционный снимок вместе с гарнизоном. Начальнику станции хочется запечатлеть эту необыкновенную машину и своим старомодным фотоаппаратом-ящичком; он гоняет с ним адъютанта с места на место, желая увековечиться в окружении своего штаба, опираясь ногою на буфер серебряного автомобиля, как на поверженного зубра.
— Впереди у вас, до Сан-Антонио, такое же свинство — una porquer?a, — говорит он на прощанье, — а потом до самых водопадов дорога вполне приличная. Не исключено, что в Сан-Антонио вы сможете достать каплю бензина. Но только по счастливой случайности. Так далеко в лес бензин никто не завозит.
Едем час. У дороги показываются четыре деревянные постройки. На следующем километре встречаем грузовую машину, первый автомобиль с отъезда из Посадаса, не считая охромевшего грузовика с терпеливым водителем.
— Сан-Антонио? Да вы только что проехали его. Какой там бензин, что вы! Там его нет ни капли по крайней мере вот уже месяц. Я езжу на нефти, а беру ее в Бразилии.
— Как так — в Бразилии?
— Вон там деревья, видите? Это уже Бразилия. В двух километрах от границы есть небольшой альмасен, там вам продадут бензина сколько угодно. Формальности много времени не займут. Через час вернетесь обратно.
Было одиннадцать часов.
Мы отказались от гонки. Если пароход еще не ушел, то он поднимет якоря не позднее, чем в полдень. До порта нам оставалось добрых сто двадцать километров, а на дне бака — всего лишь несколько литров бензина. Поезжайте за ним в Бразилию! На часок, не больше!
На аргентинской стороне люди предупредительны. Вы должны подождать, пока сходят за господином шефом: он вышел и вернется через полчаса.
Аргентинский флаг лениво полощется над полицейским пунктом; в 100 метрах от него развевается бразильский флаг. Поднимаясь ранним утром в лагере Тобунас, мы и не представляли, — что в полдень окажемся в Бразилии, даже не переезжая реки.
Бразильские парни доверчивы. Они заполняют корявыми буквами бумажку, которую вы вернете на обратном пути. Паспорта? Зачем? Не стоит возиться, если вы едете на каких-то два часа. Отметитесь на следующей станции против альмасена, господин шеф поставит на бумажке печать, и все будет в порядке.
Прошло еще полчаса, пока хромой хозяин альмасена достал у соседей шланг, с помощью которого мы перелили из бочки в бак 30 литров бензина. Чтобы не тратить времени даром, Мирек берет паспорта и бумажку и идет к расположенному напротив деревянному строению на сваях.
— Bom d?a, — по-португальски отвечает человек в формена испанское «buenos d?as». Взгляд его скользит по голым коленям Мирека, лицо наливается краской и приобретает выражение деревенского стражника-глашатая, у которого отняли барабан.
— Где у вас длинные брюки? — с трудом улавливаешь вопрос в потоке официальной португальской речи. — В таком виде появляться в Бразилии нельзя. Ступайте и переоденьтесь!
Мирек категорически отказывается. От самого Асунсьона мы едем в коротких штанах и переодеваемся только при въезде в города, чтобы не подавать дурного примера ретроградам Латинской Америки.
Полицейский встает из-за стола и выходит с намерением хорошенько, как заморского зверя, осмотреть Мирека. К немалому своему изумлению, замечаешь, что полицейский бос.
— А без ботинок в Бразилии разрешается приходить в учреждения?
— Я здесь дома, — со злостью отрезает полицейский и влепляет печать на пропуск.
— Скажите, пожалуйста, как по-португальски «спасибо»? — спрашивает Мирек на испанском языке, чтобы разрядить обстановку.
— Muito obrigado, — отвечает босая форма, снизив голос на два тона.
— Muito obrigado, senhor, — повторяет за ним Мирек и скрывается в дверях.
Трудно поверить, как может изменить облик и нравы людей такой пустяк, как пограничный столб. И там и здесь одинаковый лес, одинаково плохая дорога, за шлагбаумом деревья цветут так же ярко, как и перед ним, и одно и то же солнце освещает их. Но люди — люди другие. За шлагбаумом полицейские попросят вас сняться вместе с ними, несмотря на то, что у вас короткие штаны, здесь же хозяйка поминутно заглядывает в дверь, чтобы в двадцатый раз увидеть, как выглядит мужчина с голыми коленками, и в двадцатый же раз захохотать, прикрывшись рукой. На аргентинской стороне вас накормят извечными асадо и пучеро — говядиной, жесткой как подошва. Здесь на захудалом бразильском постоялом дворе перед вами расставят на столе миски с пятью сортами мяса, с рисом, черной фасолью, соусом, поджаренными пальмовыми побегами, цветной капустой и смесью ароматных специй, которые видишь впервые в жизни. Проедете шлагбаум — и людей вокруг вас словно подменили.
Ибо дело не только в том, что этот шлагбаум на полметра врыт в землю…
— Все, аккумуляторам — крышка!
За машиной в щетке высокой травы между глубокими колеями осталось светлое пятно от камня.
— Вот он, смотри!
Острый камень, который мы сильным ударом высадили из дороги, откатился на 10 метров от места происшествия и остался в траве у обочины. Через минуту оба запасных колеса лежат на дороге. Деревянную крышку гнезда аккумулятора вышибло, и она лопнула по всей длине. Две фарфоровые пробки аккумулятора раздроблены, две другие выбиты с резьбы. Собираем осколки их между банками. Однако нигде не видно следов кислоты. Пробито лишь стальное дно.
Через минуту с ремонтом покончено.
— Вот это называется повезло!
— Да, таких аккумуляторов еще поискать надо!
Селение Десеадо.
Открываем последнюю из районных карт, которыми нас снабдили в филиале автоклуба в Обере. В конце листа — Пуэрто-Игуасу, несколько ближе отель «Катаратас-дель-Игуасу», цель сегодняшнего этапа. В порт нам можно не спешить: «Крус де Мальта» наверняка бороздит уже бразильские воды Параны к северу от Фоса. Мы меняем только порядок маршрута: вместо того чтобы осматривать водопады со стороны Бразилии, мы познакомимся с ними в Аргентине, а затем поищем возможностей переправы.-
Стена гор постепенно понижается, открывая нам все более широкие просторы; склоны выравниваются, — а в глубоких колеях дороги, окаймленной первыми бамбуковыми рощицами, вместо острых камней появляется красноватая пыль. За несколько минут машина изменила свою окраску; под красно-бурым налетом камуфляжа никто бы не стал искать серебристую окраску металла. А пока мы прорывались сквозь завесу пыли за колонной машин, груженных лесом, цвет «татры» и всего, что было на, ней и внутри нее, стал совершенно одинаковым. Покраснели наши светлые рубашки, словно их окунули в ванны с кармином мексиканских опунций, [53]покраснели руки, волосы и лица, по которым в слое пыли прокладывали себе путь ручейки пота.
Девять километров до цели.
Хрустальный поток скачет по камням и, пробежав под каменным мостиком дороги, исчезает в лесу. Делаем остановку.
Целый час продолжается чистка и мытье машины и ее экипажа. Чистые фляжки, чистые рубашки, длинные брюки.
В сгущающихся сумерках замелькали зеленые и огненно-красные огоньки светлячков. В ветвях над головой задрожал знакомый журчащий звук: на светлом фоне угасающего неба отчетливо вырисовывались силуэты колибри, которые как бы зацепились трепещущими крылышками за колокольчики цветков.
Вечерний ветерок дохнул в наши лица эхом глухого гула. Еще и еще раз. И кажется, что это тяжелые и глубокие вздохи матери земли. Во тьме таинственно и величественно гремят низвергающиеся воды.
Южноамериканские водопады Игуасу. Самые могучие водопады нашей планеты…
БОЛЬШИЕ ВОДЫ — ИГУАСУ
Маленькая комната в затихшем отеле.
Капельки ночной росы, стекающие с деревянной крыши веранды, отсчитывают секунды вечности. Серебряный луч лунного света дрожит на покрытых росою нитях противомоскитной сетки.
Тишина.
Прохладная тишина субтропической ночи, насыщенной тяжелым ароматом мимоз.
Но это не глухое, тоскливое молчание, бьющее в виски испуганным пульсом крови. Это не немая, безмолвная и безжизненная тюрьма, гнетущие решетки которой растают при рождении нового дня.
Хрустальные аккорды органа пронизывают лунную ночь, они поют хором живых вод, ласкают и шепчут дуновением легкого ветерка.
Они ласкают и зовут, манят в царство живых грез, в царство чудес и оживших фантазий…
Сырой ветерок прошелся по регистрам таинственного органа. Где-то за стеной леса загремело далекое крещендо необузданной стихии, а сюда долетел близкий нежный шелест скрипок.
Раздвинулся занавес ночного леса, открыв уголок сказочной сцены. С высокой стены скал, залитых лунным светом, низвергались куда-то в пустоту два жемчужных потока, похожих друг на друга, как родные сестры. Разбиваясь и дробясь в стремительном падении, они на мгновение исчезали в тени над озером и вновь пробивались, пенясь среди порогов, куда-то в темноту.
Узенький китайский мостик перенес нас через шумящие потоки, дуэт скрипок ослаб, утонул в гармонии невидимого хора.
И вдруг ночь метнула нам в лица раскатистое стаккато литавр, усиленное барабанным боем. Ворота в царство скал отворились. Мы остановились как вкопанные на выступе скалы.
Прямо перед нами — казалось, рукой подать — с гребня отвесной стены срывался в пропасть могучий поток воды. С грохотом разбивался он о выступ скалы, с огромной силой взметал вокруг тучи брызг и водяной пыли и падал в глубину, теряющуюся где-то под нами.
А дальше, за бурной лавиной водопада, на бархатном фоне сливались новые ленточки серебра, окаймляя обрывистую стену скал, которая уходила вдаль, пока снова не исчезала под пенящейся плотиной падающих вод. Узкие ступеньки— и извилистая тропинка свернула на дно широкого каньона, пока не затерялась в россыпи каменных глыб. У наших ног тихо отдыхала утомленная река, обессилев в неравной борьбе.
По каньону разносилось раскатистое эхо двух могучих водопадов, заглушая шорох мелких каскадов.
Но над всей этой симфонией властвовал, сотрясая воздух, иной звук. Он как бы исходил из недр земли. Поток, освободившийся из теснин каньона, сливался со вторым, более бурным, который вырывался из другого каменного горла. Оттуда и доносился до нас этот раскатистый подземный гул.
А там, за горловиной, зажатой утесами, которые в бледном сиянии месяца разрастаются до чудовищных творений, разверзается со стонами земля под ударами неистовой стихии.
Медленно, тяжело падают массы воды с краев гигантской подковы и с грохотом исчезают в смерче кипящей водяной пыли.
Две человеческие тени, затерявшиеся лунной ночью в объятиях призрачного света гигантов, вросли в камень скал.
И лишь земля захватывающе пела свой гимн, свой вечный хорал.
Однажды а лунную ночь, мы карабкались по огромным плитам пирамиды Хеопса. Египет под нами был тогда совсем не тот, что на следующий день, когда из-за Нила взошло солнце.
Серебристая парча ночной пустыни с мягкими волнами полутеней заставляет позабыть, что у вас осталась последняя бутылка питьевой воды; вы переноситесь из суровой действительности в царство умиротворения.
Вершину Килиманджаро мы видели и днем и ночью. Лунный свет смягчал резкость очертаний, которую способно создавать лишь тропическое солнце. Он заиграл дымкой над стеклянными храмами, залил хрустальный панцирь юго-восточного склона космическим мерцанием, и мы с головой погрузились в фантастический мир.
Потом, в грозовую ночь, мы взбежали на Нгому, выскочив из ходившего ходуном домика у озера Киву, о берега которого бились поднятые землетрясением волны. С вершины холма мы увидели кровавый факел, разделивший ночь на два мира. Рождение вулкана Вовоквабити, растущего среди первобытного леса, и днем являло собой ужасную картину. Ночь превратила ее в невиданное фантастическое зрелище, в бредовый образ иезуитского ада, в разверзшиеся пещеры дракона, который извергал огонь и серу, огромным пожаром сжигая километры леса вокруг.
А еще раз, тоже в лунную ночь, мы стояли у самого края водопада Дьявола, гребень которого образует условную границу между Северной и Южной Родезией. Скалы вокруг нас сотрясались от падения сотен тысяч тонн низвергающейся стихии, водяная пыль и брызги поднимались к ночному небу, и над водопадами Виктория, как мираж, перекинулась радуга. Лунная радуга. Чудо, которое вместе с нами видело лишь несколько пар глаз.
Человек— существо вечно неудовлетворенное.
Если вы видите ночной мираж и можете ориентироваться в нем по карте, мираж перестает быть миражем. Если сказка умещается в обычную топографическую сетку, она уже не сказка.
Вот только полнолуние бывает лишь двенадцать, изредка тринадцать раз в году. А в году 365 дней, иногда даже 366. Можно продумать и выработать подробный план путешествия. Гораздо труднее согласовать полнолуние с километрами, переправами через реки, проколами шин, рабочими остановками, дорогами, превратившимися в болота, и с непредвиденными сюрпризами.
В течение всего долгого путешествия случай остается главным режиссером, который временами выступает в роли сказочника. С ним нельзя договориться, его нельзя подкупить, он не подчиняется ни авторитету, ни закону.
В 2 тысячах километров от Ла-Платы они запишут ваши имена, посмотрят карнет и международные водительские права, спросят, откуда и куда едете, отдадут честь и щелкнут каблуками. В 2200 километрах от столицы они только дружелюбно улыбнутся и разве что махнут рукой, увидев, что вы вытаскиваете из сумки документы. Еще через 100 километров они пригласят вас в казарменное помещение, чтобы вы помыли испачканные руки, дольют питьевой водой все ваши фляги, дадут кое-какие сведения о дороге и пожелают хорошего настроения и доброго пути.
В 2400 километрах от столицы они приютят вас в лесном лагере, позовут ужинать и даже приготовят вам постель в своей палатке. А в 2500 километрах от устья Серебряной реки, на границе с соседней страной, они вежливо попросят вас встретить вместе с ними в этой глуши рождество.
И все они, вместе взятые, носят одну и ту же форму, говорят на одном языке и имеют одни инструкции. Они — аргентинские полицейские…
Араукарии — бразильские «сосны»
По подсчетам ботаников, в Аргентине насчитывается 14 тысяч различных видов растений. Четыре с половиной тысячи из них приходится на провинцию Мисьонес. Из 54 различных видов аргентинской мимозы в Мисьонесе их 39.Мисьонес — огромный ботанический сад. Взгляд на ее богатейшую флору переносит вас в глушь Центральной Африки, в непроходимые дебри первобытных лесов Конго, в щедрую зелень Танганьики. Деревья-великаны склоняются над вами, и кажется, будто их ветви тихонько нагибаются, чтобы разглядеть незаметно серебряного жука, который наделал столько ненужного шума, нарушив их священный покой.
Приходится призывать на помощь карту и холодную рассудительность, чтобы осознать, что в то время как один житель этой страны стирает пот со лба под тропическим солнцем, другой кутается в меха среди снегов и льдов на границе с Антарктидой; что один за всю свою жизнь не узнал ничего, кроме бесконечных памп до самого горизонта, даже и не думая завидовать другому аргентинцу, который ежедневно может любоваться величием горы Аконкагуа, семикилометровой королевы всех трех Америк. [52]Да, Аргентина — это удивительная сокровищница природных красот и богатств. А провинция Мисьонес — далеко не самая последняя из ее драгоценностей. К бьющей через край неразберихе наших впечатлений она прибавила много новых.
Мы молча пробивались вперед, поднимаясь с холма на холм, считали каждый километр, вели по карте красную линию на радость глазам и для успокоения совести и поглядывали на часы. Но вот в глазке спидометра показался 816-й километр и заставил нас забыть о нашей гонке.
Мы остановились.
Лес глухо молчал, выдыхая после знойного дня сырую прохладу. До захода солнца оставались считанные минуты, из чащи ползли тени. Высоко над темнеющей зеленью поднимались изящные зонты очаровательных стройных красавиц Мисьонеса.
Араукарии.
Pinhos brasileiros.
Бразильские «сосны».
Плоские чаши их крон ловили последние поцелуи заходящего солнца. Нижнее освещение придавало им сказочную пластичность и подчеркивало правильность их круглой формы.
Машина не спеша отсчитывала все новые и новые километры. На чистой лазури неба появлялись один за другим новые зонты, поддерживаемые сорокаметровыми красноватыми стволами, проплывали над прямоугольником открытой крыши «татры» и поворачивали назад свои гибкие шеи.
Ровно в 300 километрах от Посадаса начинается сплошная полоса араукарий. И как раз в этих местах находится самая высокая часть территории Мисьонеса. Несколько речек лучеобразно расходятся с этого водораздела на запад, в бассейн Параны. Река Пепири-Гуасу направляется к югу, там вскоре соединяется с водами верховьев Уругвая и устремляется рядом с Параной, будто ее родная сестра, вниз, к Атлантическому океану. В этом же нагорье берет начало Рио-Саи-Антонио, затем она сворачивает на север и недалеко от места своего рождения обогащает и без того богатые воды Игуасу. Этот горный кряж, образующий водораздел, как бы выполз с бразильского нагорья и вклинился в территорию Мисьонеса, словно авангард субтропических лесов Бразилии с миллионами араукарий — бразильских «сосен».
Ибо pinho brasileiro, стройная красавица девственных лесов, любит высоту и солнце.
Ночлег в полицейском лагере
— За Сан-Педро дорога еще хуже. Каменистая. И большой подъем.Полицейский прикладывает руку к козырьку, и станция под названием «Альто Уругуай» исчезает в сумраке за нами.
Мы боремся с самими собой. С утра почти за целый день мы проехали 200 километров, впереди еще 200. Глаза болят, но погоня за пароходом требует продолжать путь, пока позволяют покрасневшие глаза и тяжелые веки. Может быть, «Крус де Мальта» опоздает на часок. Утром, до рассвета, выедем…
— Посмотри, сколько осталось бензина!
Стрелка бензомера уже опустилась ниже половины и быстро склоняется к четверти. Правда, под сиденьем осталась канистра с 20 литрами, которых вместе с остатком в бензобаке при других обстоятельствах хватило бы на расстояние в два раза большее. Но здесь все расчеты и предположения отбрасываются в сторону. Одна гора за другой. С утра мы не включали прямую передачу; роскошь третьей скорости мы позволили себе всего лишь раз пять, на несколько секунд. Все это время на первой или второй скорости, вверх, вниз…
— Жаль, что и здесь тоже воруют!
— О чем это ты?
— Можно было бы где-нибудь в лесу набрать двадцать литров бензина, а заплатить в Пуэрто-Игуасу.
— В следующий раз!
Это достижение уже отошло в прошлое. Аргентинский автоклуб, который так образцово заботится о своих членах, в свое время основал в лесу бензозаправочные станции и нанес их на карты. Деревянная хибарка, в ней несколько запаянных банок с бензином и маслом, а рядом с ними записка: «S?rvase pagar a la municipalidad de Posadas o Puerto Iguaz?» — «Будьте любезны заплатить в муниципалитете в Посадасе или в Пуэрто-Игуасу».
Были довольны водители, для которых отпала необходимость таскать с собой по труднопроходимой местности большие запасы горючего, был доволен автоклуб. Но вот пришла война, бензин был лимитирован. Запасы исчезли и вернулись на свои места только после войны. Но тут пришла новая беда. Какие-то негодяи вскрывали запаянные банки, но не утруждали себя платой за взятый бензин. И тогда автоклуб перестал заботиться о своих членах, затерявшихся в глуши аргентинских субтропиков.
Вот уже больше двух часов свет фар прорубает во мраке первобытного леса узкий тоннель, понемногу продвигает его вперед, подобно тому, как каменщики продвигают вверх леса на строительстве небоскреба, а задний свет безвозвратно стирает его. Ночью камни кажутся крупнее, чем днем, лес велик, конца-краю ему не видать…
— За последние восемьдесят минут мы проехали тридцать километров. Двадцать два с половиной километра в час.
— Это означает еще семь часов езды, если дорога не улучшится. Когда отплывает «Крус де Мальта»?
— Это зависит от капитана. Нам необходимо хоть немножко поспать, иначе где-нибудь налетим на дерево и — конец.
Глаза то и дело слипаются. Всего на секунду, потом вздрагиваешь, и тебе кажется, будто спал четверть часа.
В зарослях справа от дороги замелькал блуждающий огонек лагерного костра. Разбойники? Контрабандисты? Кому же еще искать счастья в такой глуши?
Однако контрабандисты не носят формы.
— Buenas noches!
— Buenas! Куда так поздно?
Перед фарами стоят двое полицейских, без ремней, без фуражек, как в отпуске.
— В Пуэрто-Игуасу. Не хотим задерживать «Крус де Мальту».
Дружеские улыбки.
— Вам же все равно нужно где-нибудь выспаться. Ведь это почти целый день езды. За ночь не доехать. Не хотите ли отдохнуть здесь? Правда, больших удобств тут нет, спим в палатках…
Костер манит. Сейчас десять часов, температура понизилась до пятнадцати, чувствуется холодок.
— У нас тут есть запасные одеяла, не замерзнете. Ночью в машине холодно…
«Татра» отъехала на несколько метров от дороги, и мотор ее затих. Достаем из машины спальные мешки и одеяла; люди, сидящие у костра, поднимаются и протягивают нам руки.
— Добро пожаловать, будьте как дома!
Куда-то вверх, под своды ветвей уносятся креольские песни. Лес слушает, храня достойное молчание. Лишь отблески огня перескакивают с лица на лицо и пропадают где-то в чаще.
Полицейский лагерь Тобунас среди девственного леса. И квадрат расстояния от Буэнос-Айреса.
Обедаем в Бразилии
— Мы их держим здесь, чтобы не было так скучно. Хотите взять с собой одного?Два маленьких зверька с бурой шкуркой и быстрыми глазками схватываются друг с другом, катаются по мокрой траве и проказничают, как котята. Они похожи на маленьких енотов, но юрки и быстры, словно молния. Убегут друг за дружкой, а через мгновение снова видишь их у своих ног. Но только попробуй схвати их, как на руке сразу останется красный шрам. Зубы у них будто иголки.
— Мы их поймали в лесу неделю назад, когда подстрелили их мать. Это ирара. Ну что, не хотите?
— Так ведь через минуту они превратили бы нашу машину в захламленный сарай!
Солнце еще не взошло. Из лесу ползет ледяной туман. Сегодня мотору нужно время, чтобы прогреться. В коробке передач у нас густое масло, так как дневная температура держится около сорока градусов. Сейчас оно совсем загустело, превратившись в крутую кашу.
— Не отвезете ли вы наши письма в Пуэрто-Игуасу? Мы поедем туда лишь в конце недели, а так они будут в Буэнос-Айресе послезавтра. Завтра отправляется почтовый самолет…
— С большой радостью. За ночлег и вчерашние песни у костра.
Рукопожатия, последний взгляд назад, и молодые полицейские, начинающие свою службу в первобытном лесу, потерялись из виду.
Веера древовидных папоротников склоняются над дорогой. Каскады солнечного света низвергаются на их воздушные кроны, радужной палитрой сверкают в капельках росы и тонут в редеющих тенях поросли.
Дорога возвращает нас к действительности. Она еще хуже, чем вчера. Крутой спуск, внизу невидимый издали поворот, устланный щебнем. Газ, первая, вторая скорость. Не успеваешь и два раза выжать сцепление, а машина уже разгоняется и несется как сумасшедшая. Буквально стоишь на тормозной педали, незакрепленный — багаж обрушивается на спину, тормоза горят; крутой поворот, щебень скользит под колесами, машину заносит, и мы едва не задеваем задним крылом за каменную стену скалы.
Прошло несколько секунд в тишине, пока мы не съехали к полувысохшему броду и не начали взбираться по новому склону.
— Не желал бы я сунуть руку туда — между скалой и боковой стенкой машины. Каких-нибудь пять миллиметров…
Через открытый верх в машину влетела перламутрово-синяя бабочка из семейства morpho и расправила на руле переливчатую роскошь своих крыльев.
То, на чем трясет нашу машину целыми часами, совсем не похоже на дорогу. Это разворошенная свалка острых осыпавшихся камней на невообразимых склонах, которые порой переходят в сплошную отвесную скалу. Средняя скорость упала до 15 километров в час. Нечего удивляться, что стрелка бензомера словно прилипла к нулю. Выливаем последние капли из запаса и готовимся к самому худшему. Какой смысл будет иметь погоня за пароходом, если нам не хватит дыхания в пяти километрах от финиша?
Следующая полицейская станция — Берна рдо-Иригойен. Создается впечатление, будто вся территория провинции Мисьонес нашпигована полицейскими патрулями, как колбаса. Но ничего странного в этом нет. Мисьонес — это колбаса длиною в 500 километров, вытянувшаяся по прямой, не выходя за пределы стокилометровой ширины. С одной стороны — Парагвай, с другой — Бразилия. А 1000 километров границы нелегко охранять от контрабандистов, которым знаком каждый метр леса.
Беглый просмотр документов, традиционный снимок вместе с гарнизоном. Начальнику станции хочется запечатлеть эту необыкновенную машину и своим старомодным фотоаппаратом-ящичком; он гоняет с ним адъютанта с места на место, желая увековечиться в окружении своего штаба, опираясь ногою на буфер серебряного автомобиля, как на поверженного зубра.
— Впереди у вас, до Сан-Антонио, такое же свинство — una porquer?a, — говорит он на прощанье, — а потом до самых водопадов дорога вполне приличная. Не исключено, что в Сан-Антонио вы сможете достать каплю бензина. Но только по счастливой случайности. Так далеко в лес бензин никто не завозит.
Едем час. У дороги показываются четыре деревянные постройки. На следующем километре встречаем грузовую машину, первый автомобиль с отъезда из Посадаса, не считая охромевшего грузовика с терпеливым водителем.
— Сан-Антонио? Да вы только что проехали его. Какой там бензин, что вы! Там его нет ни капли по крайней мере вот уже месяц. Я езжу на нефти, а беру ее в Бразилии.
— Как так — в Бразилии?
— Вон там деревья, видите? Это уже Бразилия. В двух километрах от границы есть небольшой альмасен, там вам продадут бензина сколько угодно. Формальности много времени не займут. Через час вернетесь обратно.
Было одиннадцать часов.
Мы отказались от гонки. Если пароход еще не ушел, то он поднимет якоря не позднее, чем в полдень. До порта нам оставалось добрых сто двадцать километров, а на дне бака — всего лишь несколько литров бензина. Поезжайте за ним в Бразилию! На часок, не больше!
На аргентинской стороне люди предупредительны. Вы должны подождать, пока сходят за господином шефом: он вышел и вернется через полчаса.
Аргентинский флаг лениво полощется над полицейским пунктом; в 100 метрах от него развевается бразильский флаг. Поднимаясь ранним утром в лагере Тобунас, мы и не представляли, — что в полдень окажемся в Бразилии, даже не переезжая реки.
Бразильские парни доверчивы. Они заполняют корявыми буквами бумажку, которую вы вернете на обратном пути. Паспорта? Зачем? Не стоит возиться, если вы едете на каких-то два часа. Отметитесь на следующей станции против альмасена, господин шеф поставит на бумажке печать, и все будет в порядке.
Прошло еще полчаса, пока хромой хозяин альмасена достал у соседей шланг, с помощью которого мы перелили из бочки в бак 30 литров бензина. Чтобы не тратить времени даром, Мирек берет паспорта и бумажку и идет к расположенному напротив деревянному строению на сваях.
— Bom d?a, — по-португальски отвечает человек в формена испанское «buenos d?as». Взгляд его скользит по голым коленям Мирека, лицо наливается краской и приобретает выражение деревенского стражника-глашатая, у которого отняли барабан.
— Где у вас длинные брюки? — с трудом улавливаешь вопрос в потоке официальной португальской речи. — В таком виде появляться в Бразилии нельзя. Ступайте и переоденьтесь!
Мирек категорически отказывается. От самого Асунсьона мы едем в коротких штанах и переодеваемся только при въезде в города, чтобы не подавать дурного примера ретроградам Латинской Америки.
Полицейский встает из-за стола и выходит с намерением хорошенько, как заморского зверя, осмотреть Мирека. К немалому своему изумлению, замечаешь, что полицейский бос.
— А без ботинок в Бразилии разрешается приходить в учреждения?
— Я здесь дома, — со злостью отрезает полицейский и влепляет печать на пропуск.
— Скажите, пожалуйста, как по-португальски «спасибо»? — спрашивает Мирек на испанском языке, чтобы разрядить обстановку.
— Muito obrigado, — отвечает босая форма, снизив голос на два тона.
— Muito obrigado, senhor, — повторяет за ним Мирек и скрывается в дверях.
Трудно поверить, как может изменить облик и нравы людей такой пустяк, как пограничный столб. И там и здесь одинаковый лес, одинаково плохая дорога, за шлагбаумом деревья цветут так же ярко, как и перед ним, и одно и то же солнце освещает их. Но люди — люди другие. За шлагбаумом полицейские попросят вас сняться вместе с ними, несмотря на то, что у вас короткие штаны, здесь же хозяйка поминутно заглядывает в дверь, чтобы в двадцатый раз увидеть, как выглядит мужчина с голыми коленками, и в двадцатый же раз захохотать, прикрывшись рукой. На аргентинской стороне вас накормят извечными асадо и пучеро — говядиной, жесткой как подошва. Здесь на захудалом бразильском постоялом дворе перед вами расставят на столе миски с пятью сортами мяса, с рисом, черной фасолью, соусом, поджаренными пальмовыми побегами, цветной капустой и смесью ароматных специй, которые видишь впервые в жизни. Проедете шлагбаум — и людей вокруг вас словно подменили.
Ибо дело не только в том, что этот шлагбаум на полметра врыт в землю…
Завершение гонки
Сильный толчок. Вслед за тем гулкий удар под днищем. Передняя часть машины подскочила.— Все, аккумуляторам — крышка!
За машиной в щетке высокой травы между глубокими колеями осталось светлое пятно от камня.
— Вот он, смотри!
Острый камень, который мы сильным ударом высадили из дороги, откатился на 10 метров от места происшествия и остался в траве у обочины. Через минуту оба запасных колеса лежат на дороге. Деревянную крышку гнезда аккумулятора вышибло, и она лопнула по всей длине. Две фарфоровые пробки аккумулятора раздроблены, две другие выбиты с резьбы. Собираем осколки их между банками. Однако нигде не видно следов кислоты. Пробито лишь стальное дно.
Через минуту с ремонтом покончено.
— Вот это называется повезло!
— Да, таких аккумуляторов еще поискать надо!
Селение Десеадо.
Открываем последнюю из районных карт, которыми нас снабдили в филиале автоклуба в Обере. В конце листа — Пуэрто-Игуасу, несколько ближе отель «Катаратас-дель-Игуасу», цель сегодняшнего этапа. В порт нам можно не спешить: «Крус де Мальта» наверняка бороздит уже бразильские воды Параны к северу от Фоса. Мы меняем только порядок маршрута: вместо того чтобы осматривать водопады со стороны Бразилии, мы познакомимся с ними в Аргентине, а затем поищем возможностей переправы.-
Стена гор постепенно понижается, открывая нам все более широкие просторы; склоны выравниваются, — а в глубоких колеях дороги, окаймленной первыми бамбуковыми рощицами, вместо острых камней появляется красноватая пыль. За несколько минут машина изменила свою окраску; под красно-бурым налетом камуфляжа никто бы не стал искать серебристую окраску металла. А пока мы прорывались сквозь завесу пыли за колонной машин, груженных лесом, цвет «татры» и всего, что было на, ней и внутри нее, стал совершенно одинаковым. Покраснели наши светлые рубашки, словно их окунули в ванны с кармином мексиканских опунций, [53]покраснели руки, волосы и лица, по которым в слое пыли прокладывали себе путь ручейки пота.
Девять километров до цели.
Хрустальный поток скачет по камням и, пробежав под каменным мостиком дороги, исчезает в лесу. Делаем остановку.
Целый час продолжается чистка и мытье машины и ее экипажа. Чистые фляжки, чистые рубашки, длинные брюки.
В сгущающихся сумерках замелькали зеленые и огненно-красные огоньки светлячков. В ветвях над головой задрожал знакомый журчащий звук: на светлом фоне угасающего неба отчетливо вырисовывались силуэты колибри, которые как бы зацепились трепещущими крылышками за колокольчики цветков.
Вечерний ветерок дохнул в наши лица эхом глухого гула. Еще и еще раз. И кажется, что это тяжелые и глубокие вздохи матери земли. Во тьме таинственно и величественно гремят низвергающиеся воды.
Южноамериканские водопады Игуасу. Самые могучие водопады нашей планеты…
БОЛЬШИЕ ВОДЫ — ИГУАСУ
Маленькая комната в затихшем отеле.
Капельки ночной росы, стекающие с деревянной крыши веранды, отсчитывают секунды вечности. Серебряный луч лунного света дрожит на покрытых росою нитях противомоскитной сетки.
Тишина.
Прохладная тишина субтропической ночи, насыщенной тяжелым ароматом мимоз.
Но это не глухое, тоскливое молчание, бьющее в виски испуганным пульсом крови. Это не немая, безмолвная и безжизненная тюрьма, гнетущие решетки которой растают при рождении нового дня.
Хрустальные аккорды органа пронизывают лунную ночь, они поют хором живых вод, ласкают и шепчут дуновением легкого ветерка.
Они ласкают и зовут, манят в царство живых грез, в царство чудес и оживших фантазий…
Лунная симфония
Две тени отделились от темного силуэта зданий, под ногами захрустел песок тропы, убегающей в галерею девственного леса.Сырой ветерок прошелся по регистрам таинственного органа. Где-то за стеной леса загремело далекое крещендо необузданной стихии, а сюда долетел близкий нежный шелест скрипок.
Раздвинулся занавес ночного леса, открыв уголок сказочной сцены. С высокой стены скал, залитых лунным светом, низвергались куда-то в пустоту два жемчужных потока, похожих друг на друга, как родные сестры. Разбиваясь и дробясь в стремительном падении, они на мгновение исчезали в тени над озером и вновь пробивались, пенясь среди порогов, куда-то в темноту.
Узенький китайский мостик перенес нас через шумящие потоки, дуэт скрипок ослаб, утонул в гармонии невидимого хора.
И вдруг ночь метнула нам в лица раскатистое стаккато литавр, усиленное барабанным боем. Ворота в царство скал отворились. Мы остановились как вкопанные на выступе скалы.
Прямо перед нами — казалось, рукой подать — с гребня отвесной стены срывался в пропасть могучий поток воды. С грохотом разбивался он о выступ скалы, с огромной силой взметал вокруг тучи брызг и водяной пыли и падал в глубину, теряющуюся где-то под нами.
А дальше, за бурной лавиной водопада, на бархатном фоне сливались новые ленточки серебра, окаймляя обрывистую стену скал, которая уходила вдаль, пока снова не исчезала под пенящейся плотиной падающих вод. Узкие ступеньки— и извилистая тропинка свернула на дно широкого каньона, пока не затерялась в россыпи каменных глыб. У наших ног тихо отдыхала утомленная река, обессилев в неравной борьбе.
По каньону разносилось раскатистое эхо двух могучих водопадов, заглушая шорох мелких каскадов.
Но над всей этой симфонией властвовал, сотрясая воздух, иной звук. Он как бы исходил из недр земли. Поток, освободившийся из теснин каньона, сливался со вторым, более бурным, который вырывался из другого каменного горла. Оттуда и доносился до нас этот раскатистый подземный гул.
А там, за горловиной, зажатой утесами, которые в бледном сиянии месяца разрастаются до чудовищных творений, разверзается со стонами земля под ударами неистовой стихии.
Медленно, тяжело падают массы воды с краев гигантской подковы и с грохотом исчезают в смерче кипящей водяной пыли.
Две человеческие тени, затерявшиеся лунной ночью в объятиях призрачного света гигантов, вросли в камень скал.
И лишь земля захватывающе пела свой гимн, свой вечный хорал.
Сказочник
Ночь— чудесная волшебница. В сиянии лунного света она рождает зыбкие видения — приукрашенный образ будничной действительности.Однажды а лунную ночь, мы карабкались по огромным плитам пирамиды Хеопса. Египет под нами был тогда совсем не тот, что на следующий день, когда из-за Нила взошло солнце.
Серебристая парча ночной пустыни с мягкими волнами полутеней заставляет позабыть, что у вас осталась последняя бутылка питьевой воды; вы переноситесь из суровой действительности в царство умиротворения.
Вершину Килиманджаро мы видели и днем и ночью. Лунный свет смягчал резкость очертаний, которую способно создавать лишь тропическое солнце. Он заиграл дымкой над стеклянными храмами, залил хрустальный панцирь юго-восточного склона космическим мерцанием, и мы с головой погрузились в фантастический мир.
Потом, в грозовую ночь, мы взбежали на Нгому, выскочив из ходившего ходуном домика у озера Киву, о берега которого бились поднятые землетрясением волны. С вершины холма мы увидели кровавый факел, разделивший ночь на два мира. Рождение вулкана Вовоквабити, растущего среди первобытного леса, и днем являло собой ужасную картину. Ночь превратила ее в невиданное фантастическое зрелище, в бредовый образ иезуитского ада, в разверзшиеся пещеры дракона, который извергал огонь и серу, огромным пожаром сжигая километры леса вокруг.
А еще раз, тоже в лунную ночь, мы стояли у самого края водопада Дьявола, гребень которого образует условную границу между Северной и Южной Родезией. Скалы вокруг нас сотрясались от падения сотен тысяч тонн низвергающейся стихии, водяная пыль и брызги поднимались к ночному небу, и над водопадами Виктория, как мираж, перекинулась радуга. Лунная радуга. Чудо, которое вместе с нами видело лишь несколько пар глаз.
Человек— существо вечно неудовлетворенное.
Если вы видите ночной мираж и можете ориентироваться в нем по карте, мираж перестает быть миражем. Если сказка умещается в обычную топографическую сетку, она уже не сказка.
Вот только полнолуние бывает лишь двенадцать, изредка тринадцать раз в году. А в году 365 дней, иногда даже 366. Можно продумать и выработать подробный план путешествия. Гораздо труднее согласовать полнолуние с километрами, переправами через реки, проколами шин, рабочими остановками, дорогами, превратившимися в болота, и с непредвиденными сюрпризами.
В течение всего долгого путешествия случай остается главным режиссером, который временами выступает в роли сказочника. С ним нельзя договориться, его нельзя подкупить, он не подчиняется ни авторитету, ни закону.