Страница:
— A ver, muchachos! — звонко крикнул нам молодой уругваец, выжав из гармоники последнюю свою песенку. — А теперь, ребята, давайте-ка вы! Какую-нибудь вашу, чехословацкую!
В тишине бразильской ночи зазвучали мягкие мелодии чешского юга и темпераментные песенки татранских долин.
Запах гнилой рыбы висит над грязными портовыми улицами, зажатыми многочисленными складами и портовыми сооружениями. На углу перед магазинчиком с облупленной вывеской «EMPRESA ATLANTICA» сидят в тени два полусонных парня.
— Подождите немножко, шеф должен быть здесь с минуты на минуту…
И вдруг сонная улица ожила. К тротуару подкатил маленький автобус на широких двойных колесах и высадил кучку взмокших пассажиров. Двое парней в сомбреро залезли на крышу автобуса и начали сгружать груду узлов и мешков, сбрасывая их прямо на руки пассажирам. Седовласый шофер в синем берете стер пот со лба и, прежде чем выключить мотор, привычно нажал два раза на акселератор.
— Сеньор Сантус!
— Си, сеньор!
Морщинки на лице этого морского волка атлантических песков собрались в приветливую улыбку.
— Нас послал к вам автоклуб в Порту-Алегри. Вы можете дать нам сведения о…
— Вы хотите проехать до Шуи, да?
— Мы хотим испытать машину на пляже.
— Стоп, это вам не асфальт! Знаете, что такое песок?
— Мы немного поездили по песку. Сахара, Ливийская пустыня, Верхний Египет, восемь дней в Нубийской пустыне по компасу…
— Гм… А на чем едете?
Показываем «татру». Старый Сантус таращит глаза от удивления.
— Caramba, qu? coche! Вот это машина! Сколько же у вас груза?
— Вместе с нами почти тонна.
— А шины — нормальные, — говорит он, наклоняясь к колесам. — Не выезжайте сегодня на пляж. Пожалейте машину. Погода нынче неверная. Море неспокойное…
— Речь идет о технических испытаниях машины. Вряд ли нам еще представится такая возможность. Нет, мы непременно должны попробовать…
— Ну, как хотите, только из воды вас вытаскивать будет некому. На всем побережье ни одной живой души. От Касинодо первого маяка нужно проехать сто тридцать километров, а потом еще девяносто к уругвайской границе, до Шуи. Кое-где на пляже встречаются длинные колчоны.
— Это что такое?
— Воздушные пузыри под слоем песка, такие подушки, понимаете? Смотрите в оба! С виду эти места более темные…
— Когда отлив?
— Луна всходит. Значит, вы можете отправиться в половине третьего. Минутку! Мой сын должен сегодня ехать в Шуи. Он поедет порожняком, в такую погоду я в машину пассажиров не пущу. Подождите его в Касино! Buena suerte, muchachos! — Счастливого пути, ребята!
Песок и море. Большой Пляж.
Машина содрогается от порывов сильного юго-восточного ветра. Иногда нам кажется, что небо впереди проясняется. Но это только кажется. Просто в то время нам очень хотелось, чтобы небо было как можно чище, чтобы оно было таким ясным, как тогда, в Асуане, над раскаленными песками Нубийской пустыни.
Сады Касино скрываются за пеленой удаляющегося дождя. А над бушующим морем сквозь тучи все же пробиваются первые солнечные лучи.
Бензин, масло, беглый осмотр двигателя и тормозов.
И последний взгляд на карту. Классический образец лагуны, как на первых страницах школьного атласа. Узкая песчаная коса на берегу моря, за ней первая лагуна, Лагоа Мангейра; снова полоса наносных песков и за ними, на востоке, водный простор лагуны Мирим.
Как только дождь прекратился, нас окружила группа рыбаков.
— В такую-то погоду на прайю? Или вам надоела ваша машина?
— Мы едем с молодым Сантусом.
— Он такой же сумасброд, как и старик. Но с ним вы, возможно, проедете. Вполне возможно. Море он знает как свои пять пальцев, но ведь и на старуху бывает проруха…
Ровно в половине третьего на пляже показался пустой автобус Сантуса, и из окошка кабины выглянуло его смуглое лицо.
— Едем? Время дорого!
— Едем!
Рокот двух моторов смешался с шумом прибоя.
Первая разведка грунта. Некоторое время «татра» пробирается по мягкому сухому песку, до которого волны не докатываются. Потом ее следы совпали с двойной колеей широких шин автобуса Сантуса. Вспененные языки прибоя то и дело лижут пятнадцатиметровую полосу «дороги», с другой ее «обочины» поднимаются грозные валы мягкого песка. Песка, от которого не было спасения.
Море слева, песок справа…
«Песок плотнее всего там, где через него перекатываются волны», — звучали у нас в ушах слова Сантуса.
— В таких местах никогда не останавливайтесь, — недавно советовали нам друзья в Риу-Гранди. — Много шоферов попалось на удочку, поверив в обманчивую плотность песка: останавливались, а когда спустя минуту хотели тронуться с места, было уже поздно. Мокрый песок постепенно оседает под давлением узких шин, и через некоторое время машина безнадежно увязает по самые оси. Если поблизости нет людей, чтобы как можно скорей вытащить ее, она неумолимо, миллиметр за миллиметром, погружается все глубже и глубже. Пройдет несколько часов, через нее начнут перехлестывать волны прилива, а когда море отхлынет, из песка будет торчать в лучшем случае только крыша. В таком положении два человека совершенно бессильны что-либо сделать…
Небо на юге неожиданно затянулось новой пеленой свинцовых туч. Едва мы отъехали от Касино каких-нибудь 20 километров, как на пляж обрушились потоки сильного дождя. Автобус Сантуса сворачивает к низкой песчаной насыпи, за пределы досягаемости волн, и останавливается. Мы с опаской тормозим около него.
— Что же дальше? А мы тут не завязнем в песке?
— Здесь — нет. Это одно из немногих надежных мест. Я их знаю все наизусть. Сухой наносный песок. Когда песок немного осядет, можно будет передвинуться на метр дальше, чтобы не засесть слишком глубоко. А при таком дожде ехать нельзя. Скоро вы не отличите море от пляжа.
За нами лежало двадцать километров пляжа. Оставалось еще двести. Минуты тянулись отчаянно медленно. Слева на нас набрасывались волны Атлантики, справа стекали потоки дождевой воды, которую не успевала впитывать потемневшая корка песка.
Прошел драгоценный час отлива, прежде чем небо прояснилось. Дождь чудесно преобразил прибрежные песчаные просторы. Утрамбованный водою песок превратился на границе прибоя в идеальное шоссе. Совершенно ровная его поверхность, выглаженная морскими волнами, не уступала автострадам Нового Света. Стрелка спидометра подскочила к цифре «80». Мы закрепили ручной газ, и машина полетела по песчаной равнине, почти не касаясь земли. Нас охватило пьянящее чувство радости оттого, что мы могли сворачивать на пять метров влево и тут же подаваться на десять вправо, зная, что нам не помешают встречные машины и не «накроет» автоинспекция, притаившаяся где-то за поворотом.
— Посигналь, пожалуйста, Сантусу, чтобы остановился. Я заберусь на крышу автобуса: здесь же просто необходимо заснять «татру». Ты держись метрах в двадцати от автобуса, а я возьму широкоугольный объектив, чтобы картина получилась поспокойнее.
Сантус смеется, но нетерпеливо поглядывает на часы.
— Долго не задерживайтесь, до маяка Албардан остается больше семидесяти километров. Мы сегодня еще рискуем угодить в хорошую заваруху. Нам может пригодиться каждая минута.
Необычно, странно выглядит «татра» с крыши маленького неуклюжего автобуса. Порою кажется, что она плывет по воздуху. Лишь живая линия набегающих волн тянется под ее колесами, как воображаемая граница, отделяющая друг от друга две стихии — расплавленное море, играющее ослепительными бликами, и россыпь золотистых песчинок пустыни, которая, пропуская через свое сито мельчайшие капли воды, постепенно меняет желтизну на коричневую сиену.
И только поперечные канавки с остатками дождевой воды, на которых автобус сильно встряхивает, возвращают нас к действительности, закрывая всю картину фонтанами брызг.
Небольшие серые птицы с белыми крыльями сидят стаями на берегу, играя с начинающимся приливом, и мелкими шажками удирают от наших машин. Мы проезжаем мимо затонувшего американского десантного судна, которое когда-то здесь село на мель. Песок уже поглотил половину корпуса. Немного дальше — останки еще одного судна; из воды торчат лишь обломки мачты и носовая часть. Корму безвозвратно засосал бездонный песок в нескольких метрах от берега.
Сантус теперь едет один; он отстал и скрылся из виду.
Мы пришпорили «татру»; шайбы на флагштоках, с которых мы перед дождем сняли флажки, от встречного ветра держатся на середине стойки и поднимаются, едва мы прибавляем газ. Стрелка бензомера, точно прикованная, замерла на трех четвертях, и кажется, будто бензин вообще не убавляется. По временам мы испытываем такое ощущение, словно летим в самолете. Не чувствуется ни малейшей тряски.
— Смотри-ка, что там такое впереди?
— Похоже на тучи песка. Это песчаная буря! Так же вот и в Ливии начиналось.
— Только в тот раз мы могли остановиться и переждать. Часа через два здесь начнется прилив, и тогда — конец…
— А как быть с цилиндрами, поршнями и подшипниками? Фильтры нас не спасут!
— Сантус словно предчувствовал это. Смотри, ветер поворачивает на юг. Он ускорит прилив и погонит море к дюнам. Необходимо найти местечко потверже и ждать, пока подъедет Сантус…
Через несколько минут над песчаной косой между морем и лагуной Мангейра разыгралась грозная буря. Взвихрился поднятый ветром песок, смерчем полетел низко над землей, превратив горизонт в кошмарный серый хаос.
Ничего не видно в двух шагах.
Началась борьба; борьба за «татру», борьба с морем, с секундами и с разбушевавшейся стихией. Борьба, которая не шла в сравнение ни с борьбой против высокогорных круч, окутанных облаками, ни с поединком в Нубийской пустыне, когда мы остались без питьевой воды, ни с борьбой в топкой грязи кенийских дорог при 59 градусах Цельсия в тени.
Быть или не быть — вот за что началась борьба.
Песок проникает всюду: и под капот мотора, и сквозь решетку масляного радиатора, и в узкие щели под дверцами, и через вентиляцию под ветровым стеклом. Песок забивается в глаза, в уши, в ноздри, скрипит на зубах. Он загоняет нас обратно в машину, едва мы вылезаем из нее посмотреть, не увязают ли колеса. Тысячами игл колет он лицо и руки.
В течение пяти минут за «татрой» намело высокий песчаный сугроб; он разрастается с каждой секундой. По седому простору Атлантики мчатся к берегу вспененные волны. По небу несутся клочья темных туч и тучи поднятого с земли песка. Мы едва различаем собственный голос, тонущий в реве прибоя и беспрестанных раскатах грома.
— Где же Сантус со своей колымагой? Почему он не прибавит газу, если сам без конца твердил, что нельзя терять ни минуты?
Прилив продолжается, и вода неудержимо прибывает. Вихрь сворачивает прямо на север и все выше гонит волны по узкой полосе пляжа.
— Куда же делся Сантус? До маяка остается больше сорока километров. Если он не прибудет минут через пять, придется ехать ему навстречу…
Шесть часов вечера.
За пеленой песка, дождя и водяной пыли прибоя показался силуэт машины Сантуса. На минуту он останавливается возле «татры».
— У меня засорился карбюратор! Карбюра-а-а-тор! — сложив ладони рупором у рта, пытается Сантус перекричать беснующуюся стихию. — Южный ветер! Через три четверти часа пляж будет под водой! Дальше идет трудный песок! Надо ехать…
— Ничего не понять!
— Надо ехать по воде! Песок вас выдержит! По воде! Следите за краешками волн! Держитесь моих следов! Поняли?
— Ладно. Поезжайте!
— Если завязну, меня не ждите! Оттуда уж доберусь пешком. Вы тоже! Только не вздумайте останавливаться, тогда каюк! Не выжимайте сцепления. Лучше всего первая скорость и полный газ! Поехали!
Вихрь срывает с гребней волн тучи брызг и швыряет их в машины. Временами мы ничего не видим в двух шагах перед собой. Едем вслепую. С моря катится первый вал волны, Невольно подаемся в сторону, чтобы избежать встречи с ним, — и колеса тут же врезаются в мягкий песок. Первая скорость, полный газ! Напрягая все силы, «татра» пробивается обратно к воде, с трудом набирает скорость. Едва стрелка спидометра опускается ниже «30», песок сразу же начинает оседать под колесами. Мотор ревет, давая не менее 4 тысяч оборотов в минуту. Скорость свыше 50 километров.
— Юрко, попали же мы в переделку…
— Ну, самое плохое, видно, позади.
— Надолго ли?
Слева накатывается новая волна. Сгребая с отмели горы песка, она движется навстречу нам, с грохотом разбивается в нескольких метрах от нас — и мутный поток вспененной воды обрушивается на машину. «Татра» грудью пробивает водяную стену, туча брызг окатывает ветровое стекло. Опять едем вслепую. Песок скрипит под стеклоочистителем. Чувствуется, что под напором воды автомобиль теряет скорость. Стеклоочиститель лишь на мгновение протирает на стекле прозрачные полукружия. Новая волна, третья, десятая…
Из-под колес бьют фонтаны воды и песка.
Опасаемся за перегретые цилиндры. Несколько раз пытаемся свернуть к берегу и выбраться на более высокие места, но всякий раз неудачно. Дорога только одна — морем…
Все теперь зависит лишь от того, не подведет ли прерыватель-распределитель, выдержат ли провода, идущие к свечам. Все остальное неважно. Вся надежда на «татру».
— Осторожно! Тормози!..
— Не могу! Увязнем! Объеду!
В последнюю секунду мы заметили автобус Сантуса, болтающийся из стороны в сторону на глубоком песке у самых волн. Он быстро теряет скорость. До него остается несколько метров.
— Куда? Справа мягкий…
— Влево! По воде!
На тридцатикилометровой скорости, поднимая фонтаны воды, проносимся мимо автобуса Сантуса, едва не задев его. Просто чудо!..
Счетчик пройденного расстояния показывает только 195. По карте мы должны уже быть на 211 километре, у маяка. Еще 16 километров.
С момента нашего старта у дюны прошло тридцать бесконечных минут. Останавливаться нельзя, ибо тогда мы не сумеем ни тронуться с места, ни выбраться из песка. На пляж и на неистовствующее море опустились сумерки. Сгущавшуюся темноту прошили сзади лучи фар автобуса Сантуса.
Пробился! Вот он приближается, обгоняет «татру», на минуту оглядывается на нас, и в свете наших фар видно, что он бодро улыбается. Молодец Сантус!..
— Сколько там на спидометре?
— Двести один. Еще десять километров.
Никогда километры не были такими долгими, как на этот раз. Волны одна за другой бьются о машину. Внутри нее полно воды. Вместе с песком она проникает и во втулки, и между листами рессор, и в тормозные барабаны, а возможно, и под капот, к двигателю. Не хочется даже думать об этом.
— Наклонись скорей! Освободи акселератор! Быстрее!
Мокрый песок через низ машины проник к рычагу акселератора, и его заело. Педаль подачи газа словно прилипла к полу: каждый раз при выжатом сцеплении мотор ревет на бешеных оборотах. Один из нас быстро нагибается и достает из-под педали полную горсть мокрого песка.
С каждой минутой море, поднимаясь, заливает все новые и новые дециметры пляжа. Мы уже потеряли представление о времени. Следим только за волнами и песком, срастаягь с механизмом борющейся машины.
— Свет! Впереди свет!..
— Маяк!
Конус света прорезал вдали темноту и пропал. Вот опять в ночной тьме вспыхнул спасительный луч. Волны бьются о низ машины, каждый натиск воды задерживает наше продвижение; становится страшно при мысли, что можно застрять почти у цели и в самый последний момент бросить «татру» на съедение морю, которое продолжает подниматься, поглощая новые метры пляжа и сжимая его до узкой полоски, заливаемой растущими волнами. Языки прибоя проскакивают уже за дюны. Приходится пробиваться по все более глубокой воде.
Напряжение доходит до предела.
Огненные бичи маяка полосуют ночь, до него почти рукой подать. Вдруг Сантус резко сворачивает с прямой дороги и направляет свою машину направо, в ту сторону, где он бы еще секунду назад безнадежно завяз и остался на месте, ожидая медленной гибели. Это небольшая каменистая площадка под маяком Албардан, недоступная морю. Спасительный оазис в пустыне, полной ловушек, неистовства стихий и безнадежного мрака ночи…
Две машины стоят перед деревянным домиком смотрителя маяка. Трое рабочих, монтирующие здесь новый маяк, бурно приветствуют молодого Сантуса и с удивлением разглядывают нашу «татру». Сантус, как и мы, измученный этой драматической поездкой, медленно закуривает сигарету и выходит из своего автобуса.
— Я не верил, что вы доедете. Такого я еще не видывал, а я с детства езжу с отцом в Уругвай по пляжу. Удивительная машина! Хорошую школу прошли вы в Африке…
Выключив мотор, мы некоторое время продолжали сидеть, чтобы не выдать, как у нас дрожат колени. Точно такая же реакция, что и тогда, в Аргентине, в болотах около Мачагая; только в тот раз можно было переждать два дня или неделю, пока не подсохнет дорога. А сегодня на карту была поставлена наша машина…
Каждый вечер зажигаются и горят до рассвета нового дня его огни, оберегая жизни тех, кто в море. Каждый вечер на вершину тридцативосьмиметровой башни поднимается по темной винтовой лестнице его старый смотритель с мигающей керосиновой лампой. Он стирает пыль с громадных зеркальных отражателей, осматривает механизм старого, бережно сохраняемого аппарата, доливает керосин и зажигает спирт в горелке фонаря.
А потом во мраке над Атлантическим океаном вспыхивает луч света. Лишь на мгновение задерживается он в клочьях тумана над побережьем, медленно прощупывает низкие тучи и начинает свой ночной путь по горизонту. Круг за кругом, с неизменной скоростью своего часового механизма, с интервалами, которые отмечены на всех морских картах и в таблицах лоцманов всего мира.
— Нынче уж море вряд ли успокоится, — озабоченно заметил смотритель, привычным движением заводя часовой механизм.
Сильный ветер яростно налетал на ветхую башню, которая наперекор ему стояла почти сорок лет. Ее железные балки, разъеденные солью и влагой, стонали при каждом порыве бури.
Маяк Албардан вел свой последний славный бой, сопротивляясь из последних сил. Многие его перекрытия, некогда толщиною в дециметр, уже давно рухнули. К небу поднимаются лишь остатки свода. Неподалеку отсюда белеют в темноте очертания новой железобетонной башни, на 7 метров выше. Через несколько дней она примет факел, который в течение почти четырех десятилетий крепко сжимал в своей стальной руке старый маяк. Через несколько дней, в тот момент, когда ослепнут зеркала старого ветерана, на новом маяке Албардан вспыхнет другой, более яркий свет.
— Как далеко виден свет маяка?
— В темные ночи, когда на небе нет туч, километров насорок пять. В лунные ночи едва на тридцать.
В памяти у нас промелькнули недавние часы труднейшего пути и то мгновение, когда безнадежную тьму ночи полоснул спасительный свет маяка. Свет, пришедший к нам словно из другого мира. Свет, оставшийся величественным даже и тогда, когда он распался на ряд прозаических предметов. Полукруги стеклянных призм, часовой механизм, старая керосиновая лампа, светильник с колпачком, баллон со сжатым воздухом — и одинокий человек.
Человек, который всю свою жизнь провел на вахте над океаном ради безопасности странников моря.
В крохотной каморке под прожекторной будкой лежит на столе запыленная, забытая книга. Памятная книга маяка Албардан, безмолвный свидетель жизни одинокого островка, затерянного между морем, небом и землей. Первая пожелтевшая запись хранит дату 10 декабря 1911 года. С тех пор в книге заполнилось всего семь страниц, с которых веет воспоминаниями о тех, кто, заблудившись, попал в этот оазис покоя и верности ответственному делу.
За окнами башни бушует море, и в ржавой паутине балок и перекрытий воет ветер. Вспышки света над нами отсчитывают секунды вечности. Старый смотритель задумчиво глядит перед собою. «На память о штормовой ночи на Прайа-Гранди по пути из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес».
Число, две подписи.
Первые чешские слова на пожелтевших страницах памятной книги за четыре десятилетия жизни умирающего маяка Албардан. Первые и последние…
Подъем, глоток горячего кофе при свете керосиновой лампы в бревенчатом домике, ободряющие слова старого смотрителя маяка.
— Море успокоилось. Дорога будет хорошая. Через час кончится отлив.
Спустя некоторое время в свете фар заиграли белые гребни волн. Ночь была холодная. Пляж, как гладкая лента шоссе, уходил в бесконечную даль. Однообразный гул двух моторов сливался со спокойным шумом волн. А высоко в небе мерцали искрящиеся алмазы звезд как символ смирения после вчерашней схватки.
В этой двухчасовой ночной езде по пустынному побережью было что-то таинственное, неимоверно романтическое. Это были минуты не высказанных вслух раздумий, молчания и воспоминаний.
Вскоре горизонт на востоке посветлел, неоглядный простор океана впитал в себя последние капли ночи и по песку пляжа разлился золотистый свет нарождающегося дня. Из глубины Атлантики выплыл багряный диск солнца и залил своим кармином гладь океана.
Девяносто километров романтического пути к границам еще одной страны — Уругвая. Беззвучный, как в стратосфере, полет по песчаной желтизне, кружева волн и сверкающего солнца, при виде которого страшные часы вечерней борьбы казались невероятно далекими. Они будто растворились в царстве грез, в новых впечатлениях, так же как и предрассветная романтика в конце нашего пути к южной границе Бразилии.
Вдали, на горизонте, показалась стройная игла, которая через полчаса превратилась в башню пограничного маяка.
Первая мысль — о машине, достойно выдержавшей одно из самых тяжелых испытаний. Небольшой гараж с монтажной ямой. Хозяин мастерской извиняется, что не может ничем нам помочь, так как должен уехать. Сухо благодарим и разочарованные направляемся к машине. Не повезло нам в этом захолустном местечке!
— Вы не так меня поняли, — протестует хозяин, словно прочитав наши мысли. — Мне нужно ехать, но вы будьте здесь как дома. Мастерская в вашем распоряжении: можете делать, что хотите и сколько хотите! Вот вам инструменты, здесь винты и гайки, тут все для смазки, бензин для промывания, тряпки. Во дворе наковальня. Там можете выровнять поврежденный брызговик. Если не найдете чего-нибудь, поможет моя жена. Она сейчас встанет…
Тщетные попытки договориться о плате.
— Сожалею, что я вам больше ничем не могу помочь. Если когда-нибудь приеду к вам, тогда и отблагодарите.
Не успели мы выгрести из-под капота и крыльев несколько килограммов песку, как в дверях гаража появился представитель уругвайской пограничной службы.
— На минутку, сеньоры. К нам сюда гости заглядывают редко. Все обычно ездят по суше, через Жагуаран. Скажите мне только, как это вы на такой машине сумели пробраться по пляжу при вчерашней-то непогоде?..
После пятичасовой работы рядом с машиной выросли кучи песку, а брызговик снова оказался на своем месте.
Проехав с километр, мы останавливаемся, чтобы предъявить паспорта. Начальник как-то очень по-домашнему встретил нас на крыльце, пожал нам руки и пожелал счастливого путешествия по Уругваю.
— Вы забыли о наших паспортах.
— Вы в стране туризма, кабальерос, — улыбнулся он. — Если они кому-нибудь понадобятся, их у вас спросят…
В АМЕРИКАНСКОЙ ШВЕЙЦАРИИ
«Пей кока-колу!», «Езди на «бьюике»!», «Пользуйся «Мобильойлом»!», «Покупай бензин «Esso»!», «Чисти зубы «Колиносом»!», «Брейся, одевайся, посещай, читай, не читай!»
Гражданину Нового Света остается лишь ежиться под ураганным огнем категорически повелительных реклам. Он глотает их по радио вместе с приторным танго аргентино и продирается сквозь нагромождение их к забитой в дальний угол иностранной хронике, он читает их в газетах и поклоняется им на плакатах, если художникам-рекламистам удалось воплотить их в обольстительного идола.
В тишине бразильской ночи зазвучали мягкие мелодии чешского юга и темпераментные песенки татранских долин.
«Когда отлив?»
В Риу-Гранди — самом южном бразильском порту — полуденная сиеста.Запах гнилой рыбы висит над грязными портовыми улицами, зажатыми многочисленными складами и портовыми сооружениями. На углу перед магазинчиком с облупленной вывеской «EMPRESA ATLANTICA» сидят в тени два полусонных парня.
— Подождите немножко, шеф должен быть здесь с минуты на минуту…
И вдруг сонная улица ожила. К тротуару подкатил маленький автобус на широких двойных колесах и высадил кучку взмокших пассажиров. Двое парней в сомбреро залезли на крышу автобуса и начали сгружать груду узлов и мешков, сбрасывая их прямо на руки пассажирам. Седовласый шофер в синем берете стер пот со лба и, прежде чем выключить мотор, привычно нажал два раза на акселератор.
— Сеньор Сантус!
— Си, сеньор!
Морщинки на лице этого морского волка атлантических песков собрались в приветливую улыбку.
— Нас послал к вам автоклуб в Порту-Алегри. Вы можете дать нам сведения о…
— Вы хотите проехать до Шуи, да?
— Мы хотим испытать машину на пляже.
— Стоп, это вам не асфальт! Знаете, что такое песок?
— Мы немного поездили по песку. Сахара, Ливийская пустыня, Верхний Египет, восемь дней в Нубийской пустыне по компасу…
— Гм… А на чем едете?
Показываем «татру». Старый Сантус таращит глаза от удивления.
— Caramba, qu? coche! Вот это машина! Сколько же у вас груза?
— Вместе с нами почти тонна.
— А шины — нормальные, — говорит он, наклоняясь к колесам. — Не выезжайте сегодня на пляж. Пожалейте машину. Погода нынче неверная. Море неспокойное…
— Речь идет о технических испытаниях машины. Вряд ли нам еще представится такая возможность. Нет, мы непременно должны попробовать…
— Ну, как хотите, только из воды вас вытаскивать будет некому. На всем побережье ни одной живой души. От Касинодо первого маяка нужно проехать сто тридцать километров, а потом еще девяносто к уругвайской границе, до Шуи. Кое-где на пляже встречаются длинные колчоны.
— Это что такое?
— Воздушные пузыри под слоем песка, такие подушки, понимаете? Смотрите в оба! С виду эти места более темные…
— Когда отлив?
— Луна всходит. Значит, вы можете отправиться в половине третьего. Минутку! Мой сын должен сегодня ехать в Шуи. Он поедет порожняком, в такую погоду я в машину пассажиров не пущу. Подождите его в Касино! Buena suerte, muchachos! — Счастливого пути, ребята!
Останки двух кораблей
Под колесами шуршит мокрый асфальт. Тринадцать километров серой ленты до Касино, куда по воскресеньям ездят взглянуть на волны прибоя и выпить холодного как лед пива. А за этими 13 километрами — конец света…Песок и море. Большой Пляж.
Машина содрогается от порывов сильного юго-восточного ветра. Иногда нам кажется, что небо впереди проясняется. Но это только кажется. Просто в то время нам очень хотелось, чтобы небо было как можно чище, чтобы оно было таким ясным, как тогда, в Асуане, над раскаленными песками Нубийской пустыни.
Сады Касино скрываются за пеленой удаляющегося дождя. А над бушующим морем сквозь тучи все же пробиваются первые солнечные лучи.
Бензин, масло, беглый осмотр двигателя и тормозов.
И последний взгляд на карту. Классический образец лагуны, как на первых страницах школьного атласа. Узкая песчаная коса на берегу моря, за ней первая лагуна, Лагоа Мангейра; снова полоса наносных песков и за ними, на востоке, водный простор лагуны Мирим.
Как только дождь прекратился, нас окружила группа рыбаков.
— В такую-то погоду на прайю? Или вам надоела ваша машина?
— Мы едем с молодым Сантусом.
— Он такой же сумасброд, как и старик. Но с ним вы, возможно, проедете. Вполне возможно. Море он знает как свои пять пальцев, но ведь и на старуху бывает проруха…
Ровно в половине третьего на пляже показался пустой автобус Сантуса, и из окошка кабины выглянуло его смуглое лицо.
— Едем? Время дорого!
— Едем!
Рокот двух моторов смешался с шумом прибоя.
Первая разведка грунта. Некоторое время «татра» пробирается по мягкому сухому песку, до которого волны не докатываются. Потом ее следы совпали с двойной колеей широких шин автобуса Сантуса. Вспененные языки прибоя то и дело лижут пятнадцатиметровую полосу «дороги», с другой ее «обочины» поднимаются грозные валы мягкого песка. Песка, от которого не было спасения.
Море слева, песок справа…
«Песок плотнее всего там, где через него перекатываются волны», — звучали у нас в ушах слова Сантуса.
— В таких местах никогда не останавливайтесь, — недавно советовали нам друзья в Риу-Гранди. — Много шоферов попалось на удочку, поверив в обманчивую плотность песка: останавливались, а когда спустя минуту хотели тронуться с места, было уже поздно. Мокрый песок постепенно оседает под давлением узких шин, и через некоторое время машина безнадежно увязает по самые оси. Если поблизости нет людей, чтобы как можно скорей вытащить ее, она неумолимо, миллиметр за миллиметром, погружается все глубже и глубже. Пройдет несколько часов, через нее начнут перехлестывать волны прилива, а когда море отхлынет, из песка будет торчать в лучшем случае только крыша. В таком положении два человека совершенно бессильны что-либо сделать…
Небо на юге неожиданно затянулось новой пеленой свинцовых туч. Едва мы отъехали от Касино каких-нибудь 20 километров, как на пляж обрушились потоки сильного дождя. Автобус Сантуса сворачивает к низкой песчаной насыпи, за пределы досягаемости волн, и останавливается. Мы с опаской тормозим около него.
— Что же дальше? А мы тут не завязнем в песке?
— Здесь — нет. Это одно из немногих надежных мест. Я их знаю все наизусть. Сухой наносный песок. Когда песок немного осядет, можно будет передвинуться на метр дальше, чтобы не засесть слишком глубоко. А при таком дожде ехать нельзя. Скоро вы не отличите море от пляжа.
За нами лежало двадцать километров пляжа. Оставалось еще двести. Минуты тянулись отчаянно медленно. Слева на нас набрасывались волны Атлантики, справа стекали потоки дождевой воды, которую не успевала впитывать потемневшая корка песка.
Прошел драгоценный час отлива, прежде чем небо прояснилось. Дождь чудесно преобразил прибрежные песчаные просторы. Утрамбованный водою песок превратился на границе прибоя в идеальное шоссе. Совершенно ровная его поверхность, выглаженная морскими волнами, не уступала автострадам Нового Света. Стрелка спидометра подскочила к цифре «80». Мы закрепили ручной газ, и машина полетела по песчаной равнине, почти не касаясь земли. Нас охватило пьянящее чувство радости оттого, что мы могли сворачивать на пять метров влево и тут же подаваться на десять вправо, зная, что нам не помешают встречные машины и не «накроет» автоинспекция, притаившаяся где-то за поворотом.
— Посигналь, пожалуйста, Сантусу, чтобы остановился. Я заберусь на крышу автобуса: здесь же просто необходимо заснять «татру». Ты держись метрах в двадцати от автобуса, а я возьму широкоугольный объектив, чтобы картина получилась поспокойнее.
Сантус смеется, но нетерпеливо поглядывает на часы.
— Долго не задерживайтесь, до маяка Албардан остается больше семидесяти километров. Мы сегодня еще рискуем угодить в хорошую заваруху. Нам может пригодиться каждая минута.
Необычно, странно выглядит «татра» с крыши маленького неуклюжего автобуса. Порою кажется, что она плывет по воздуху. Лишь живая линия набегающих волн тянется под ее колесами, как воображаемая граница, отделяющая друг от друга две стихии — расплавленное море, играющее ослепительными бликами, и россыпь золотистых песчинок пустыни, которая, пропуская через свое сито мельчайшие капли воды, постепенно меняет желтизну на коричневую сиену.
И только поперечные канавки с остатками дождевой воды, на которых автобус сильно встряхивает, возвращают нас к действительности, закрывая всю картину фонтанами брызг.
Небольшие серые птицы с белыми крыльями сидят стаями на берегу, играя с начинающимся приливом, и мелкими шажками удирают от наших машин. Мы проезжаем мимо затонувшего американского десантного судна, которое когда-то здесь село на мель. Песок уже поглотил половину корпуса. Немного дальше — останки еще одного судна; из воды торчат лишь обломки мачты и носовая часть. Корму безвозвратно засосал бездонный песок в нескольких метрах от берега.
Сантус теперь едет один; он отстал и скрылся из виду.
Мы пришпорили «татру»; шайбы на флагштоках, с которых мы перед дождем сняли флажки, от встречного ветра держатся на середине стойки и поднимаются, едва мы прибавляем газ. Стрелка бензомера, точно прикованная, замерла на трех четвертях, и кажется, будто бензин вообще не убавляется. По временам мы испытываем такое ощущение, словно летим в самолете. Не чувствуется ни малейшей тряски.
— Смотри-ка, что там такое впереди?
— Похоже на тучи песка. Это песчаная буря! Так же вот и в Ливии начиналось.
— Только в тот раз мы могли остановиться и переждать. Часа через два здесь начнется прилив, и тогда — конец…
— А как быть с цилиндрами, поршнями и подшипниками? Фильтры нас не спасут!
— Сантус словно предчувствовал это. Смотри, ветер поворачивает на юг. Он ускорит прилив и погонит море к дюнам. Необходимо найти местечко потверже и ждать, пока подъедет Сантус…
Через несколько минут над песчаной косой между морем и лагуной Мангейра разыгралась грозная буря. Взвихрился поднятый ветром песок, смерчем полетел низко над землей, превратив горизонт в кошмарный серый хаос.
Ничего не видно в двух шагах.
Началась борьба; борьба за «татру», борьба с морем, с секундами и с разбушевавшейся стихией. Борьба, которая не шла в сравнение ни с борьбой против высокогорных круч, окутанных облаками, ни с поединком в Нубийской пустыне, когда мы остались без питьевой воды, ни с борьбой в топкой грязи кенийских дорог при 59 градусах Цельсия в тени.
Быть или не быть — вот за что началась борьба.
«Не вздумайте останавливаться…»
Песчаная буря неистово хлещет «татру», прижавшуюся к низкой дюне под свинцовым небом.Песок проникает всюду: и под капот мотора, и сквозь решетку масляного радиатора, и в узкие щели под дверцами, и через вентиляцию под ветровым стеклом. Песок забивается в глаза, в уши, в ноздри, скрипит на зубах. Он загоняет нас обратно в машину, едва мы вылезаем из нее посмотреть, не увязают ли колеса. Тысячами игл колет он лицо и руки.
В течение пяти минут за «татрой» намело высокий песчаный сугроб; он разрастается с каждой секундой. По седому простору Атлантики мчатся к берегу вспененные волны. По небу несутся клочья темных туч и тучи поднятого с земли песка. Мы едва различаем собственный голос, тонущий в реве прибоя и беспрестанных раскатах грома.
— Где же Сантус со своей колымагой? Почему он не прибавит газу, если сам без конца твердил, что нельзя терять ни минуты?
Прилив продолжается, и вода неудержимо прибывает. Вихрь сворачивает прямо на север и все выше гонит волны по узкой полосе пляжа.
— Куда же делся Сантус? До маяка остается больше сорока километров. Если он не прибудет минут через пять, придется ехать ему навстречу…
Шесть часов вечера.
За пеленой песка, дождя и водяной пыли прибоя показался силуэт машины Сантуса. На минуту он останавливается возле «татры».
— У меня засорился карбюратор! Карбюра-а-а-тор! — сложив ладони рупором у рта, пытается Сантус перекричать беснующуюся стихию. — Южный ветер! Через три четверти часа пляж будет под водой! Дальше идет трудный песок! Надо ехать…
— Ничего не понять!
— Надо ехать по воде! Песок вас выдержит! По воде! Следите за краешками волн! Держитесь моих следов! Поняли?
— Ладно. Поезжайте!
— Если завязну, меня не ждите! Оттуда уж доберусь пешком. Вы тоже! Только не вздумайте останавливаться, тогда каюк! Не выжимайте сцепления. Лучше всего первая скорость и полный газ! Поехали!
Вода прибывает!
Чистая случайность, что мы не завязли на первых же метрах, пока пробрались от дюны к волнам прибоя. В самый критический момент мы почувствовали под колесами твердую почву, и машина сразу рванулась вперед. Волны перед нами, к счастью, поглощают поднятый песок и относят его на несколько метров вправо, к дюнам, минуя мотор и воздушные фильтры. Машина балансирует между двумя стихиями, из которых одна коварнее другой. Море — слева, мягкий, предательский песок— справа. Бездонные закрома песка, в который погружаешься при первом же движении. Обратного пути нет. Отступление невозможно. Только вперед! Вперед во что бы то ни стало!Вихрь срывает с гребней волн тучи брызг и швыряет их в машины. Временами мы ничего не видим в двух шагах перед собой. Едем вслепую. С моря катится первый вал волны, Невольно подаемся в сторону, чтобы избежать встречи с ним, — и колеса тут же врезаются в мягкий песок. Первая скорость, полный газ! Напрягая все силы, «татра» пробивается обратно к воде, с трудом набирает скорость. Едва стрелка спидометра опускается ниже «30», песок сразу же начинает оседать под колесами. Мотор ревет, давая не менее 4 тысяч оборотов в минуту. Скорость свыше 50 километров.
— Юрко, попали же мы в переделку…
— Ну, самое плохое, видно, позади.
— Надолго ли?
Слева накатывается новая волна. Сгребая с отмели горы песка, она движется навстречу нам, с грохотом разбивается в нескольких метрах от нас — и мутный поток вспененной воды обрушивается на машину. «Татра» грудью пробивает водяную стену, туча брызг окатывает ветровое стекло. Опять едем вслепую. Песок скрипит под стеклоочистителем. Чувствуется, что под напором воды автомобиль теряет скорость. Стеклоочиститель лишь на мгновение протирает на стекле прозрачные полукружия. Новая волна, третья, десятая…
Из-под колес бьют фонтаны воды и песка.
Опасаемся за перегретые цилиндры. Несколько раз пытаемся свернуть к берегу и выбраться на более высокие места, но всякий раз неудачно. Дорога только одна — морем…
Все теперь зависит лишь от того, не подведет ли прерыватель-распределитель, выдержат ли провода, идущие к свечам. Все остальное неважно. Вся надежда на «татру».
— Осторожно! Тормози!..
— Не могу! Увязнем! Объеду!
В последнюю секунду мы заметили автобус Сантуса, болтающийся из стороны в сторону на глубоком песке у самых волн. Он быстро теряет скорость. До него остается несколько метров.
— Куда? Справа мягкий…
— Влево! По воде!
На тридцатикилометровой скорости, поднимая фонтаны воды, проносимся мимо автобуса Сантуса, едва не задев его. Просто чудо!..
«Я не верил, что вы доедете»
18.30.Счетчик пройденного расстояния показывает только 195. По карте мы должны уже быть на 211 километре, у маяка. Еще 16 километров.
С момента нашего старта у дюны прошло тридцать бесконечных минут. Останавливаться нельзя, ибо тогда мы не сумеем ни тронуться с места, ни выбраться из песка. На пляж и на неистовствующее море опустились сумерки. Сгущавшуюся темноту прошили сзади лучи фар автобуса Сантуса.
Пробился! Вот он приближается, обгоняет «татру», на минуту оглядывается на нас, и в свете наших фар видно, что он бодро улыбается. Молодец Сантус!..
— Сколько там на спидометре?
— Двести один. Еще десять километров.
Никогда километры не были такими долгими, как на этот раз. Волны одна за другой бьются о машину. Внутри нее полно воды. Вместе с песком она проникает и во втулки, и между листами рессор, и в тормозные барабаны, а возможно, и под капот, к двигателю. Не хочется даже думать об этом.
— Наклонись скорей! Освободи акселератор! Быстрее!
Мокрый песок через низ машины проник к рычагу акселератора, и его заело. Педаль подачи газа словно прилипла к полу: каждый раз при выжатом сцеплении мотор ревет на бешеных оборотах. Один из нас быстро нагибается и достает из-под педали полную горсть мокрого песка.
С каждой минутой море, поднимаясь, заливает все новые и новые дециметры пляжа. Мы уже потеряли представление о времени. Следим только за волнами и песком, срастаягь с механизмом борющейся машины.
— Свет! Впереди свет!..
— Маяк!
Конус света прорезал вдали темноту и пропал. Вот опять в ночной тьме вспыхнул спасительный луч. Волны бьются о низ машины, каждый натиск воды задерживает наше продвижение; становится страшно при мысли, что можно застрять почти у цели и в самый последний момент бросить «татру» на съедение морю, которое продолжает подниматься, поглощая новые метры пляжа и сжимая его до узкой полоски, заливаемой растущими волнами. Языки прибоя проскакивают уже за дюны. Приходится пробиваться по все более глубокой воде.
Напряжение доходит до предела.
Огненные бичи маяка полосуют ночь, до него почти рукой подать. Вдруг Сантус резко сворачивает с прямой дороги и направляет свою машину направо, в ту сторону, где он бы еще секунду назад безнадежно завяз и остался на месте, ожидая медленной гибели. Это небольшая каменистая площадка под маяком Албардан, недоступная морю. Спасительный оазис в пустыне, полной ловушек, неистовства стихий и безнадежного мрака ночи…
Две машины стоят перед деревянным домиком смотрителя маяка. Трое рабочих, монтирующие здесь новый маяк, бурно приветствуют молодого Сантуса и с удивлением разглядывают нашу «татру». Сантус, как и мы, измученный этой драматической поездкой, медленно закуривает сигарету и выходит из своего автобуса.
— Я не верил, что вы доедете. Такого я еще не видывал, а я с детства езжу с отцом в Уругвай по пляжу. Удивительная машина! Хорошую школу прошли вы в Африке…
Выключив мотор, мы некоторое время продолжали сидеть, чтобы не выдать, как у нас дрожат колени. Точно такая же реакция, что и тогда, в Аргентине, в болотах около Мачагая; только в тот раз можно было переждать два дня или неделю, пока не подсохнет дорога. А сегодня на карту была поставлена наша машина…
Первые и последние
Фароль Албардан — одинокий маяк среди пустынных отмелей на берегу Атлантического океана.Каждый вечер зажигаются и горят до рассвета нового дня его огни, оберегая жизни тех, кто в море. Каждый вечер на вершину тридцативосьмиметровой башни поднимается по темной винтовой лестнице его старый смотритель с мигающей керосиновой лампой. Он стирает пыль с громадных зеркальных отражателей, осматривает механизм старого, бережно сохраняемого аппарата, доливает керосин и зажигает спирт в горелке фонаря.
А потом во мраке над Атлантическим океаном вспыхивает луч света. Лишь на мгновение задерживается он в клочьях тумана над побережьем, медленно прощупывает низкие тучи и начинает свой ночной путь по горизонту. Круг за кругом, с неизменной скоростью своего часового механизма, с интервалами, которые отмечены на всех морских картах и в таблицах лоцманов всего мира.
— Нынче уж море вряд ли успокоится, — озабоченно заметил смотритель, привычным движением заводя часовой механизм.
Сильный ветер яростно налетал на ветхую башню, которая наперекор ему стояла почти сорок лет. Ее железные балки, разъеденные солью и влагой, стонали при каждом порыве бури.
Маяк Албардан вел свой последний славный бой, сопротивляясь из последних сил. Многие его перекрытия, некогда толщиною в дециметр, уже давно рухнули. К небу поднимаются лишь остатки свода. Неподалеку отсюда белеют в темноте очертания новой железобетонной башни, на 7 метров выше. Через несколько дней она примет факел, который в течение почти четырех десятилетий крепко сжимал в своей стальной руке старый маяк. Через несколько дней, в тот момент, когда ослепнут зеркала старого ветерана, на новом маяке Албардан вспыхнет другой, более яркий свет.
— Как далеко виден свет маяка?
— В темные ночи, когда на небе нет туч, километров насорок пять. В лунные ночи едва на тридцать.
В памяти у нас промелькнули недавние часы труднейшего пути и то мгновение, когда безнадежную тьму ночи полоснул спасительный свет маяка. Свет, пришедший к нам словно из другого мира. Свет, оставшийся величественным даже и тогда, когда он распался на ряд прозаических предметов. Полукруги стеклянных призм, часовой механизм, старая керосиновая лампа, светильник с колпачком, баллон со сжатым воздухом — и одинокий человек.
Человек, который всю свою жизнь провел на вахте над океаном ради безопасности странников моря.
В крохотной каморке под прожекторной будкой лежит на столе запыленная, забытая книга. Памятная книга маяка Албардан, безмолвный свидетель жизни одинокого островка, затерянного между морем, небом и землей. Первая пожелтевшая запись хранит дату 10 декабря 1911 года. С тех пор в книге заполнилось всего семь страниц, с которых веет воспоминаниями о тех, кто, заблудившись, попал в этот оазис покоя и верности ответственному делу.
За окнами башни бушует море, и в ржавой паутине балок и перекрытий воет ветер. Вспышки света над нами отсчитывают секунды вечности. Старый смотритель задумчиво глядит перед собою. «На память о штормовой ночи на Прайа-Гранди по пути из Рио-де-Жанейро в Буэнос-Айрес».
Число, две подписи.
Первые чешские слова на пожелтевших страницах памятной книги за четыре десятилетия жизни умирающего маяка Албардан. Первые и последние…
На границе Бразилии
Четыре часа утра.Подъем, глоток горячего кофе при свете керосиновой лампы в бревенчатом домике, ободряющие слова старого смотрителя маяка.
— Море успокоилось. Дорога будет хорошая. Через час кончится отлив.
Спустя некоторое время в свете фар заиграли белые гребни волн. Ночь была холодная. Пляж, как гладкая лента шоссе, уходил в бесконечную даль. Однообразный гул двух моторов сливался со спокойным шумом волн. А высоко в небе мерцали искрящиеся алмазы звезд как символ смирения после вчерашней схватки.
В этой двухчасовой ночной езде по пустынному побережью было что-то таинственное, неимоверно романтическое. Это были минуты не высказанных вслух раздумий, молчания и воспоминаний.
Вскоре горизонт на востоке посветлел, неоглядный простор океана впитал в себя последние капли ночи и по песку пляжа разлился золотистый свет нарождающегося дня. Из глубины Атлантики выплыл багряный диск солнца и залил своим кармином гладь океана.
Девяносто километров романтического пути к границам еще одной страны — Уругвая. Беззвучный, как в стратосфере, полет по песчаной желтизне, кружева волн и сверкающего солнца, при виде которого страшные часы вечерней борьбы казались невероятно далекими. Они будто растворились в царстве грез, в новых впечатлениях, так же как и предрассветная романтика в конце нашего пути к южной границе Бразилии.
Вдали, на горизонте, показалась стройная игла, которая через полчаса превратилась в башню пограничного маяка.
Первая мысль — о машине, достойно выдержавшей одно из самых тяжелых испытаний. Небольшой гараж с монтажной ямой. Хозяин мастерской извиняется, что не может ничем нам помочь, так как должен уехать. Сухо благодарим и разочарованные направляемся к машине. Не повезло нам в этом захолустном местечке!
— Вы не так меня поняли, — протестует хозяин, словно прочитав наши мысли. — Мне нужно ехать, но вы будьте здесь как дома. Мастерская в вашем распоряжении: можете делать, что хотите и сколько хотите! Вот вам инструменты, здесь винты и гайки, тут все для смазки, бензин для промывания, тряпки. Во дворе наковальня. Там можете выровнять поврежденный брызговик. Если не найдете чего-нибудь, поможет моя жена. Она сейчас встанет…
Тщетные попытки договориться о плате.
— Сожалею, что я вам больше ничем не могу помочь. Если когда-нибудь приеду к вам, тогда и отблагодарите.
Не успели мы выгрести из-под капота и крыльев несколько килограммов песку, как в дверях гаража появился представитель уругвайской пограничной службы.
— На минутку, сеньоры. К нам сюда гости заглядывают редко. Все обычно ездят по суше, через Жагуаран. Скажите мне только, как это вы на такой машине сумели пробраться по пляжу при вчерашней-то непогоде?..
После пятичасовой работы рядом с машиной выросли кучи песку, а брызговик снова оказался на своем месте.
Проехав с километр, мы останавливаемся, чтобы предъявить паспорта. Начальник как-то очень по-домашнему встретил нас на крыльце, пожал нам руки и пожелал счастливого путешествия по Уругваю.
— Вы забыли о наших паспортах.
— Вы в стране туризма, кабальерос, — улыбнулся он. — Если они кому-нибудь понадобятся, их у вас спросят…
В АМЕРИКАНСКОЙ ШВЕЙЦАРИИ
«Пей кока-колу!», «Езди на «бьюике»!», «Пользуйся «Мобильойлом»!», «Покупай бензин «Esso»!», «Чисти зубы «Колиносом»!», «Брейся, одевайся, посещай, читай, не читай!»
Гражданину Нового Света остается лишь ежиться под ураганным огнем категорически повелительных реклам. Он глотает их по радио вместе с приторным танго аргентино и продирается сквозь нагромождение их к забитой в дальний угол иностранной хронике, он читает их в газетах и поклоняется им на плакатах, если художникам-рекламистам удалось воплотить их в обольстительного идола.