Страница:
Согласно тому, что я слышал от него, он был лучшим из людей в Росанн в дни своей молодости. По части прыжков, плаванья, рыбной ловли, флирта, выпивки, краж, порчи скота, драки, бега, ругательств, игры в карты, ночных прогулок, походов за добычей, танцев, хвастовства и перетягиванья палки в той местности не было равного ему.
Он сам, в одиночку, убил Мартина в Ги-Дорь в 1889 году, когда этот вышеупомянутый пытался забрать священника Мак Пайдина в качестве арестованного с собой в Дерри [9]; он сам, в одиночку, убил лорда Лейтрима недалеко от Кратлаха в 1875 году [10]; он сам, в одиночку, впервые публично написал на повозке свое имя по-ирландски, и именно против него было возбуждено судебное дело в связи с этим историческим событием [11]; он сам, совершенно один, основал Земельную Лигу, Движение фенниев и Гэльскую Лигу [12]. Да, он вел широкую и напряженную жизнь, и жизнь его была большим благом для Ирландии [13]; но только оттого, что он родился в то время, в какое родился, и вел свою жизнь в те времена, в какие вел, и таким образом, каким он вел ее, не так уж много сегодня разговоров об этом в Ирландии.
– Мы будем ловить кроликов? – спросил я у Старика со всей учтивостью.
– Нет, кроликов не будем, – отвечал он.
– Раков или омаров?
– Нет.
– Диких свиней?
– Это и не свиньи, и не дикие, – сказал он.
– Если так, уважаемый, – сказал я, – пойдем, и я не стану больше спрашивать у тебя ничего, поскольку ты не слишком разговорчив.
Мы оставили мою мать лежать пластом на тростнике в задней части дома и двинулись в путь, направляясь в Росанн.
По дороге нам встретился человек из Росанн по имени Джамс О’Донелл, и мы учтиво приветствовали его. Он остановился перед нами, проговорил Песнь Даров [14], прошел вместе с нами три шага соболезнования [15], достал из кармана сломанную щепку и бросил ее нам вслед [16]. К тому же вид у него был такой, как будто в кармане у него была бутылка на пинту с четвертью и как будто был уговор и слово между ним и девушкой из долины Глен Даун. Жил он в уголке долины по правую руку, если идти на запад. Было ясно, что это северянин, в точности как они описаны в нетленных книгах. Это был человек старой закалки и с озорным характером.
– Хороши ли ваши дела? – спросил его Старик.
– Д’ла мои в’сьма ср’дне, – отвечал он, – и ирл’ндского я ник’кого др’гого не знаю, кр’ме сев’рного.
– А случалось ли вам бывать на пиру в Корка Дорха, уважаемый? – спросил его я.
– Н’-а, но з’то я б’вал на гулянке в Ш’тландии.
– Думалось мне, – сказал я, – будто бы я видел вас в той толпе, которая собралась на празднике у ворот.
– Не был я ни в к’кой т’лпе ни у к’ких в’рот, Кап’тан, – отвечал он.
– А читал ли ты когда-нибудь “Шенну” [17]? – любезно спросил его Старик.
И так мы продолжали приятно и учтиво беседовать друг с другом в течение долгого времени, рассуждая о текущих делах и со всех сторон обсуждая тяжелую жизнь. Я приобрел благодаря двоим своим спутникам немало сведений о Росанн и о том, как плохи были там у людей дела, ибо все они бродили босиком и без средств к существованию. Часть их всегда жила в нищете, часть была на гулянке в Шотландии. В каждом доме был: 1) по меньшей мере один молодой человек по прозвищу Картежник, любивший гульнуть и немалую часть времени проводивший на гулянке в Шотландии, играя в карты и в бильярд и потребляя табак и пиво в кабаках; 2) древний старик, который проводил день, лежа на постели в углу, и вставал каждый вечер ближе к ночи, чтобы погреть свои старые ноги в горячей золе, прочистить горло, разжечь свою трубку и поведать историю о тяжелой жизни; 3) миловидная девушка, которую звали Нуала, Баби, Нобла или Рози, и каждый раз в середине ночи приходили люди, чтобы посвататься к ней, и приносили бутылку на пинту с четвертью. Не знаю, отчего, но так было. А тот, кто думает, что я сказал неправду, пусть почитает нетленные книги.
Наконец мы добрались до Росанн, и к тому времени, когда мы добрались дотуда, мы оставили позади изрядный кусок пути. Поистине, отрадные это были края, хоть и голодные. Впервые со дня своего рождения я увидел землю, которая не отсырела и не пропиталась водой от обилия дождей. Куда ни взгляни, многоцветье радовало глаз. Мягкий и приятный ветерок дул нам в пятки и помогал идти. Высоко в небесах висела большая желтая лампа, которую называли солнце и которая посылала на нас вниз тепло и свет. Далеко-далеко к востоку и к западу твердо стояли высокие синие горы, охраняя нас. Лукавый ручей сопровождал большую дорогу. Он скрывался на дне канавы, но мы знали, что он там, по мягкому журчанию, которым он щедро одаривал наши уши. По обе стороны тянулись черно-коричневые болота, пестревшие скалами. Ни одного недостатка не находил я в этих краях, причем ни в одном из них; один край был так же прекрасен, как и другой. Что же касается добычи, то охота уже шла у Старика полным ходом, еще прежде, чем я успел почувствовать по виду местности, что тут есть какая-либо добыча, или по виду Старика, что он вышел на след. Вдруг он перепрыгнул через изгородь. Я за ним. В мгновение ока он открыл окно и скрылся из глаз моих в глубине дома. Я стоял с минуту, раздумывая о чудесах этой жизни, и затем, когда я собрался последовать за ним в дом, он вновь выскочил наружу.
– В этом доме добыча всегда была прекрасная, – сказал он мне. Он разжал кулак, и что бы вы думали, там оказалось: пять шиллингов денег, прекрасное ожерелье тонкой работы и золотое колечко. Он с довольным видом упрятал эти вещи в один из бывших где-то на нем карманов и вновь заторопил меня в путь.
– Это дом учителя О’Бинаса, – сказал он, – и я редко уходил отсюда с пустыми руками.
– Да, уважаемый, – сказал я вежливо, – необычайна жизнь в наши времена, и неправильна та охота, которую мы ведем.
– Если и так, – отвечал Старик, – мы делаем это вовремя.
Встретился нам другой дом с черепичной крышей, Старик вновь запрыгнул внутрь и выскочил наружу с полными горстями медных денег, которые он выгреб из кружки на буфете; еще один дом – и он разжился золотой цепочкой; еще дом – и он прихватил еды и напитков, и к нам вновь вернулось мужество после долгого похода и всех трудностей дня.
– Неужто, – сказал я в конце концов, – нету ни одной живой души в этих краях, или, может, их всех повымело отсюда на запад, в Новый Свет? Как бы ни была устроена эта часть мира, все дома здесь пусты, и никого нет дома.
– Сразу видно, внучек, – сказал Старик, – что ты не читал нетленных книг. Сейчас вечер, и, как завещано в нетленных книгах, море штормит, рыбаки в открытом море и не могут подойти к берегу, люди собрались на берегу, женщины плачут, и одна из несчастных матерей восклицает: “Кто же спасет моего Микки?”. Так всегда обстояли дела у ирландцев в Росанн по вечерам.
– Удивительна, о почтенный, – сказал я, – жизнь в наши времена.
И действительно, продвигаясь по ходу нашей охоты и грабежа от дома к дому, мы взошли в конце концов на высокий холм, откуда открывался вид до самого морского побережья, где высокие белопенные волны накатывались на сушу. У нас, на вершине холма, погода была ясная, но по виду моря сразу можно было сказать, что там, у людей внизу, бушует буря и что несладко сейчас рыбакам в волнах. Женщин, плачущих на берегу, было не разглядеть, очень уж большое нас разделяло расстояние, но, без сомнения, они там были.
Мы уселись на скале, я и Седой Старик, чтобы немножко передохнуть. Все карманы и одежда на Старике чуть не лопались от наворованного, не говоря уже о тех ценных вещах, которые он держал в руках и под мышками. Поистине, в тот день он прекрасно поохотился, и уж точно, что не польза была жителям Росанн от нашего похода туда. Старик велел мне нести часть добычи.
– А теперь мы пойдем, – сказал он, – в дом моего друга, Фердинанда О’Рунаса в Килл Аэд, я останусь там на ночь, а ты, пообедав, отправишься обратно домой. Я возьму у Фердинанда повозку и вернусь домой завтра со всем тем добром, что благополучно добыто мною сегодня на охоте.
– Хорошо, уважаемый, – сказал я.
Мы пошли. Маленький беленый домик на том краю долины, где жил Фердинанд, располагался по правую руку, если идешь на восток. Там нас приветствовали с великим ирландским гостеприимством. Фердинанд был древним стариком, и с ним жили только его дочь, Нобла, невысокая девушка, красивая и миловидная, и старуха (неизвестно, приходилась ли она ему женой или матерью), которая двадцать лет уже как помирала, лежа на постели в углу, но пока ей так и не удавалось выйти из большой игры. Был у него сын по имени Микки (прозвище его было Картежник), но в то время он был на востоке, на гулянке в Шотландии.
Добро Седого Старика припрятали в надежное место, – чувствовалось, что для всех это дело привычное, – и затем мы все сели есть картошку. Когда с едой было покончено, Седой Старик сказал Фердинанду, что я человек молодой, мало знающий жизнь, и что я ни разу не слышал настоящего сказа от настоящего сказочника в старом ирландском стиле.
– А потому, Фердинанд, – сказал он, – не вредно было бы, если бы ты рассказал нам историю, если совпадает это с твоими желаниями.
– Я охотно рассказал бы историю, – сказал Фердинанд, – но не пристало сказочнику рассказывать историю на вечерних посиделках, не устроившись уютно у очага и не сунув свои старые ноги в горячую золу; место же, где я сижу, далеко от огня, и ревматизм не позволяет мне подняться и подвинуть мой стул к очагу. Это все они, эти двое – нечистый и Морской Кот – наслали на меня такой ревматизм, чтоб их обоих задавило!
– Коли так, – сказал Седой Старик, – я придвину твой стул, а вместе с ним и тебя.
Сказано – сделано. Подвинули сказочника О’Рунаса поближе к огню, и все мы расселись там же вокруг и грелись, хотя никакого холода в тот вечер не было. Я с любопытством посмотрел на рассказчика. Он с удобством расположился на стуле, осторожно поерзал, пристраивая свой зад, сунул ноги в золу, разжег свою трубку, и когда наконец уже сидел он с полным удобством, он прочистил горло и начал свой рассказ.
“Не знал ни я сам в бытность мою юнцом, валявшимся в золе, – начал он, – ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, отчего этого человека прозвали Капитан. Однако по всему было видно, что немалую часть своей жизни он провел в море. Видно, он всему предпочитал свое собственное общество, поскольку жил он один в маленьком беленом домике в уголке долины по правую руку, если идешь на восток, и здешним людям поистине редко случалось видеть его. Вид у него был мрачный и одинокий, и не раз я слышал, как люди говорили, что страшная и позорная вина, которой нет названия, лежит на всей его жизни. Говорили, что провел он немало лет на гулянке в Шотландии, что в молодости своей пил он довольно, и не одну только воду с простоквашей, и что не самые прекрасные поступки совершал он, будучи пьян, поскольку был он человеком вспыльчивым и беспокойным и не привык сдерживать и усмирять порывы гнева, которые находят временами на каждого. Впрочем, он был мягким и вежливым человеком для тех, кто привык к нему, – так я слышал. Великое множество историй можно было услышать про него. Говорили, что был он священником в Шотландии, что сбился на пару шагов с пути истинного и его вышвырнули из Церкви. Другие говорили, что он убил человека в кабаке в дни своей молодости и теперь скрывается в Росанн. И подобная история находилась у каждого, кто бы ни заговорил о нем.
И вот пришла ночь Великой Бури. На море поднялась зыбь. Как обычно, у входа в бухту несчастные, оказавшиеся в беде рыбаки делали что могли, пытаясь добраться до суши. Матери и жены стояли, плача, на берегу, промокшие до костей из-за морских брызг, глядя в муке на несчастных, выброшенных на скалу в лодке, трещавшей от ударов волн, в то время как чудовищные громадные валы грозили утопить их с минуты на минуту, набегая сзади из мрака ночи и швыряя большие пучки водорослей на черную поверхность скал. И каждая большая смертельная волна исторгала крик у стоявших на берегу. Вот материнский вопль перекрыл вой ветра:
– О-о-о, кто спасет моего Падди?
И не ожидал ни я сам, ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, что за отклик получат эти сетования. Сзади в толпе произошло замешательство, и вперед одним прыжком выскочил Капитан. Он скинул пальто, и никто и опомниться не успел, как он был уже в море. Увы, сказали люди, еще один бедняга пропал!
Да, были смятение, и ужас, и страшные бедствия на море в ту ночь, и жизнь со смертью боролись там; но, чтобы сократить тяжкий этот рассказ, скажу, что Капитан сумел все-таки достичь скалы, обвязать веревкой, которая была у него с собой, обоих людей по ту сторону, и, да будем мы все здесь здоровы, вытащить их благополучно на сушу. Но, видно, в ту ночь Капитан положил на это все свои силы, потому что на другое утро нашли его мертвым в постели.
На поминках его я узнал всю историю. В молодости, когда был он на гулянке в Шотландии, он убил брата одного из двоих, бывших тогда на скале, и сестру другого. Он провел десять лет в далекой тюрьме, прежде чем вернулся, чтобы поселиться в одиночестве в маленьком беленом домике в уголке долины. Какие бы грехи ни лежали на душе Капитана, ясно, что все они были искуплены тем отважным поступком, который совершил он в Ночь Великой Бури, и что он полностью очистил себя от грехов перед смертью. Удивительно, как кидает нас в этой жизни судьба, – от зла к добру и обратно. Без сомнения, это Морской Кот внушил Капитану убить тех двоих, а какая-то другая власть дала ему силы, чтобы спасти двоих других из когтей смерти. Много существует вещей, которых мы не понимаем и которых не поймем никогда”.
Рассказчик закончил, и мы со Стариком поблагодарили его, как пристало, за прекрасную историю, которую он рассказал.
Темнота уже спускалась в то время на землю, и я подумал, что мне самое время двинуться в лежащий передо мной долгий путь обратно на восток, в Корка Дорха. Когда я собирался уже исчезнуть, в дверь вежливо постучали на истинно ирландский манер, и вошли двое людей, с которыми я не был знаком. Не успели они и двух слов сказать, как я уже понял, что был уговор и слово между одним из них и кудрявой Ноблой, которая в то время спала в задней части дома, и что у них была с собой бутылка на пинту с четвертью, чтобы закрепить и упрочить сделку. Я тепло попрощался с Фердинандом и с Седым Стариком и вышел наружу, под ночное небо.
В Росанн было теперь темно, но облик мира, на мой взгляд, как-то изменился. Я провел немало времени снаружи, прежде чем понял, что именно было необычного в том, что меня окружало. Земля была сухой, и сверху на меня не капнуло ни капли. Очевидно было, что Росанн и Корка Дорха несходны между собой, поскольку у нас на востоке ни разу не бывало ночи без потоков дождя, стремительно льющихся на нас сверху. Потусторонней и неестественной казалась эта ночь, но, без сомнения, в ней было свое очарование.
Дорогу до Корка Дорха Седой Старик объяснил мне заранее, и я бодро двигался вперед. Мне светили звезды, земля у меня под ногами была ровной, и приправа в виде холодного ночного воздуха пробуждала у меня аппетит к картошке. Прекрасная и спокойная жизнь в течение трех месяцев предстояла нам благодаря тому, что наворовал в тот день Седой Старик. Я шел и напевал песенку. Мне нужно было пять миль идти вдоль моря, а потом на восток по равнине, придерживаясь проселочных дорог. В течение часа шум моря достигал моих ушей, а морской запах водорослей лез мне в нос, но я шел прибрежными полями, и вид на воду мне не открывался ни разу. В то время, когда я собирался уже повернуть прочь от моря, тропинка вывела меня на утес, и я с минуту стоял, оглядываясь кругом. Внизу был большой песчаный пляж, и он был светлым и гладким там, где тихие мелкие волны ласково и мягко набегали на сушу, и суровым и изрезанным в глубине, ближе ко мне, у подножия утеса, усеянного обломками скал, мохнатых от морских растений и сверкающих ручейками воды, которая поблескивала в вечерних сумерках и терпеливо ждала, когда вновь нахлынет прилив. Все было так мирно и спокойно, что я присел там, где я был, чтобы насладиться этим мигом и чтобы дать отдохнуть своим усталым костям.
Я не уверен, что слегка не задремал, как вдруг раздался громкий шумный всплеск посреди этого спокойствия, и я вновь полностью проснулся и был, разумеется, начеку. Черт ли это встретился мне или человек, но думалось мне, что он был в двух сотнях ярдов или около того по левую руку от меня, на неровном участке в тени скалы, и крылся в таком месте, что рассмотреть его было невозможно. Я в жизни не слышал таких странных и незнакомых звуков. То это был стук, как будто камня о камень, но сразу после того слышалось чавканье, как если бы жирная корова провалилась в трясину. Я сидел без движения и прислушивался, и сердце мое было полно изумления и ужаса. Теперь шума не было вовсе, кроме того, что мягко и нежно доходил со стороны воды. Но зато я почувствовал кое-что другое. Весь воздух был пропитан сильнейшим запахом тухлятины, который заставлял мой нос отчаянно морщиться и дергаться из стороны в сторону. На меня напал страх, тоска по дому и отвращение. Этот запах и шум были связаны между собою. Меня охватило сильное желание очутиться в безопасности, в задней части своего дома, где я спал бы себе среди свиней. На меня нахлынуло одиночество, – я был совершенно один в этом месте, и скверная и непонятная вещь встретилась мне.
Не знаю, любопытство или отвага овладели мной в тот миг, но мне захотелось исследовать то, что было передо мной, и попытаться посмотреть, есть ли какое-то земное объяснение тем звукам и запаху, с которыми я столкнулся. Я оторвал свой зад от земли и шел на запад, на восток и на север, пока не очутился внизу, на песчаном берегу. Песок у меня под ногами был мягкий и сырой. Я осторожно продвигался вперед, к источнику шума. Запах теперь был по-настоящему силен и становился все гуще с каждым моим шагом. Я, однако, шел, молясь, чтобы мужество меня не оставило. Звезды затянуло тучей, и какое-то время я не слишком ясно различал очертания моря и суши.
Внезапно мой взгляд упал на одну тень, которая была чернее, чем другие тени под скалой, и теперь скверный запах атаковал меня с яростью, от которой у меня защекотало в желудке. Я остановился там, где был, чтобы привести в порядок чувства и собраться с духом. Однако прежде, чем я успел сделать хоть что-то из названного, это черное пошевелилось на месте. И хотя великий ужас охватил меня тогда, я собственными глазами разглядел все, что было передо мной, совершенно ясно. Большой зверь о четырех ногах встал и стоял теперь среди скал, распространяя чудовищные волны величайшей вони во все стороны.
Мне показалось сперва, что это был необыкновенно крупный тюлень, но эту мысль опровергали четыре ноги. Тут мертвенный свет с неба чуть-чуть усилился, и я увидел, что в ту ночь мне повстречалось большое, крепкое и мохнатое существо, с серой шкурой и с колючими красными глазами, которые злобно уставились на меня. Вся тьма вокруг теперь провоняла его дыханием, и с каждым мгновением я ощущал все большую дурноту. Вдруг ворчание, доносящееся со стороны существа, стало тише, и мне почудилось, что оно собирается напасть на меня и, как мне показалось, съесть. Я ни разу в жизни не слышал ирландского слова, которым обозначался бы тот страх, что я испытал. Приступ дрожи пронизал меня от макушки до пят; сердце мое билось только время от времени, и холодный пот густо струился по мне. Казалось мне, что недолго осталось мне пребывать на зеленой земле Ирландии.
Никогда в жизни не случалось моей ноге ступать на место столь опасное, как то, где я побывал в ту полночь. Внезапно на меня напал страх горький и жуткий, мягкий и тошнотворный. Кровь моя забурлила, пот полился ручьями, и наступило полное смятение ума. Со стороны серого существа вновь донеслось ворчанье. И тут мои ноги обрели походку призрака, неземная сила понесла мое тело со скоростью и легкостью ветра через окружающий меня суровый край. За мной гналось нечто ужасное. Покашливанье и гнилая вонь неслись мне вслед, когда я мчался по просторам Ирландии.
Когда ко мне вновь вернулись ощущения и понимание положения вещей, мною был проделан долгий путь. Нигде не было ни намека на океан с водорослями, и злой дух не гнался за мной по пятам. Я спасся от жуткого существа, которому нет названия. Я избежал судьбы быть раздавленным или съеденным, но, несмотря на всю усталость, я не прекратил изнурительного бега, пока не оказался вновь целым и невредимым дома, в Корка Дорха.
На другое утро к нам вернулся Седой Старик и привез с собой добытое добро. Мы тепло встретили его и сели есть картошку. Когда все свои, и люди, и свиньи, собрались в доме и наелись картошки, я отвел Седого Старика в сторонку и зашептал ему на ухо. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую после предыдущей ночи.
– Это от похмелья, внучок, – спросил он, – или от ночной вылазки за добычей?
– Воистину, не от этого, – сказал я, – а из-за страшного серого существа о четырех ногах, которое гналось за мной. Я никогда не слышал ирландского слова, которым можно было бы его назвать, но оно, без сомнения, хотело мне вреда. Не знаю я, как мне удалось спастись, но вот я здесь, и это сильно меня удивляет. Позорным делом был бы мой уход из жизни в расцвете юности, ибо подобного мне не будет уж больше никогда.
– А ты был тогда в Донеголе, внучек? – спросил он.
– Да.
Облако задумчивости наползло на лицо Старика.
– А можешь ли ты, – спросил он, – изобразить облик и силуэт этого дикого чудовища на бумаге?
Воспоминания этой ночи так крепко сидели у меня в мозгу, что я, нимало не медля, начертил изображение этого существа тут же, как только мне дали бумагу. Вот оно:
Старик пристально посмотрел на рисунок
[18], и по лицу его пробежала тень.
– Ну, сынок, – сказал он в крайней тревоге, – чудо, что ты сейчас жив и здоров. Ведь вчера вечером тебе встретился Морской Кот. Морской Кот!
Вся кровь отлила у меня от лица, едва я услышал, как Старик произнес это страшное имя.
– Видно, – сказал он, – он как раз вышел из моря, чтобы довершить какое-нибудь ужасное злое дело в Росанн, поскольку он часто бывает в тех краях, нападая на бедняков и сея среди них смерти и несчастья в изобилии. Его имя там всегда у людей на устах.
– Морской Кот, – сказал я. Не слишком-то твердо я держался на ногах, говоря это.
– Он самый.
– А видел ли кто, – спросил я слабым голосом, – Морского Кота до меня?
– Я так полагаю, что видели, – сказал он, – однако слышать от них об этом никто не слышал. Они не спаслись.
– Если так, – сказал я, – удивительна жизнь в наши времена.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Он сам, в одиночку, убил Мартина в Ги-Дорь в 1889 году, когда этот вышеупомянутый пытался забрать священника Мак Пайдина в качестве арестованного с собой в Дерри [9]; он сам, в одиночку, убил лорда Лейтрима недалеко от Кратлаха в 1875 году [10]; он сам, в одиночку, впервые публично написал на повозке свое имя по-ирландски, и именно против него было возбуждено судебное дело в связи с этим историческим событием [11]; он сам, совершенно один, основал Земельную Лигу, Движение фенниев и Гэльскую Лигу [12]. Да, он вел широкую и напряженную жизнь, и жизнь его была большим благом для Ирландии [13]; но только оттого, что он родился в то время, в какое родился, и вел свою жизнь в те времена, в какие вел, и таким образом, каким он вел ее, не так уж много сегодня разговоров об этом в Ирландии.
– Мы будем ловить кроликов? – спросил я у Старика со всей учтивостью.
– Нет, кроликов не будем, – отвечал он.
– Раков или омаров?
– Нет.
– Диких свиней?
– Это и не свиньи, и не дикие, – сказал он.
– Если так, уважаемый, – сказал я, – пойдем, и я не стану больше спрашивать у тебя ничего, поскольку ты не слишком разговорчив.
Мы оставили мою мать лежать пластом на тростнике в задней части дома и двинулись в путь, направляясь в Росанн.
По дороге нам встретился человек из Росанн по имени Джамс О’Донелл, и мы учтиво приветствовали его. Он остановился перед нами, проговорил Песнь Даров [14], прошел вместе с нами три шага соболезнования [15], достал из кармана сломанную щепку и бросил ее нам вслед [16]. К тому же вид у него был такой, как будто в кармане у него была бутылка на пинту с четвертью и как будто был уговор и слово между ним и девушкой из долины Глен Даун. Жил он в уголке долины по правую руку, если идти на запад. Было ясно, что это северянин, в точности как они описаны в нетленных книгах. Это был человек старой закалки и с озорным характером.
– Хороши ли ваши дела? – спросил его Старик.
– Д’ла мои в’сьма ср’дне, – отвечал он, – и ирл’ндского я ник’кого др’гого не знаю, кр’ме сев’рного.
– А случалось ли вам бывать на пиру в Корка Дорха, уважаемый? – спросил его я.
– Н’-а, но з’то я б’вал на гулянке в Ш’тландии.
– Думалось мне, – сказал я, – будто бы я видел вас в той толпе, которая собралась на празднике у ворот.
– Не был я ни в к’кой т’лпе ни у к’ких в’рот, Кап’тан, – отвечал он.
– А читал ли ты когда-нибудь “Шенну” [17]? – любезно спросил его Старик.
И так мы продолжали приятно и учтиво беседовать друг с другом в течение долгого времени, рассуждая о текущих делах и со всех сторон обсуждая тяжелую жизнь. Я приобрел благодаря двоим своим спутникам немало сведений о Росанн и о том, как плохи были там у людей дела, ибо все они бродили босиком и без средств к существованию. Часть их всегда жила в нищете, часть была на гулянке в Шотландии. В каждом доме был: 1) по меньшей мере один молодой человек по прозвищу Картежник, любивший гульнуть и немалую часть времени проводивший на гулянке в Шотландии, играя в карты и в бильярд и потребляя табак и пиво в кабаках; 2) древний старик, который проводил день, лежа на постели в углу, и вставал каждый вечер ближе к ночи, чтобы погреть свои старые ноги в горячей золе, прочистить горло, разжечь свою трубку и поведать историю о тяжелой жизни; 3) миловидная девушка, которую звали Нуала, Баби, Нобла или Рози, и каждый раз в середине ночи приходили люди, чтобы посвататься к ней, и приносили бутылку на пинту с четвертью. Не знаю, отчего, но так было. А тот, кто думает, что я сказал неправду, пусть почитает нетленные книги.
Наконец мы добрались до Росанн, и к тому времени, когда мы добрались дотуда, мы оставили позади изрядный кусок пути. Поистине, отрадные это были края, хоть и голодные. Впервые со дня своего рождения я увидел землю, которая не отсырела и не пропиталась водой от обилия дождей. Куда ни взгляни, многоцветье радовало глаз. Мягкий и приятный ветерок дул нам в пятки и помогал идти. Высоко в небесах висела большая желтая лампа, которую называли солнце и которая посылала на нас вниз тепло и свет. Далеко-далеко к востоку и к западу твердо стояли высокие синие горы, охраняя нас. Лукавый ручей сопровождал большую дорогу. Он скрывался на дне канавы, но мы знали, что он там, по мягкому журчанию, которым он щедро одаривал наши уши. По обе стороны тянулись черно-коричневые болота, пестревшие скалами. Ни одного недостатка не находил я в этих краях, причем ни в одном из них; один край был так же прекрасен, как и другой. Что же касается добычи, то охота уже шла у Старика полным ходом, еще прежде, чем я успел почувствовать по виду местности, что тут есть какая-либо добыча, или по виду Старика, что он вышел на след. Вдруг он перепрыгнул через изгородь. Я за ним. В мгновение ока он открыл окно и скрылся из глаз моих в глубине дома. Я стоял с минуту, раздумывая о чудесах этой жизни, и затем, когда я собрался последовать за ним в дом, он вновь выскочил наружу.
– В этом доме добыча всегда была прекрасная, – сказал он мне. Он разжал кулак, и что бы вы думали, там оказалось: пять шиллингов денег, прекрасное ожерелье тонкой работы и золотое колечко. Он с довольным видом упрятал эти вещи в один из бывших где-то на нем карманов и вновь заторопил меня в путь.
– Это дом учителя О’Бинаса, – сказал он, – и я редко уходил отсюда с пустыми руками.
– Да, уважаемый, – сказал я вежливо, – необычайна жизнь в наши времена, и неправильна та охота, которую мы ведем.
– Если и так, – отвечал Старик, – мы делаем это вовремя.
Встретился нам другой дом с черепичной крышей, Старик вновь запрыгнул внутрь и выскочил наружу с полными горстями медных денег, которые он выгреб из кружки на буфете; еще один дом – и он разжился золотой цепочкой; еще дом – и он прихватил еды и напитков, и к нам вновь вернулось мужество после долгого похода и всех трудностей дня.
– Неужто, – сказал я в конце концов, – нету ни одной живой души в этих краях, или, может, их всех повымело отсюда на запад, в Новый Свет? Как бы ни была устроена эта часть мира, все дома здесь пусты, и никого нет дома.
– Сразу видно, внучек, – сказал Старик, – что ты не читал нетленных книг. Сейчас вечер, и, как завещано в нетленных книгах, море штормит, рыбаки в открытом море и не могут подойти к берегу, люди собрались на берегу, женщины плачут, и одна из несчастных матерей восклицает: “Кто же спасет моего Микки?”. Так всегда обстояли дела у ирландцев в Росанн по вечерам.
– Удивительна, о почтенный, – сказал я, – жизнь в наши времена.
И действительно, продвигаясь по ходу нашей охоты и грабежа от дома к дому, мы взошли в конце концов на высокий холм, откуда открывался вид до самого морского побережья, где высокие белопенные волны накатывались на сушу. У нас, на вершине холма, погода была ясная, но по виду моря сразу можно было сказать, что там, у людей внизу, бушует буря и что несладко сейчас рыбакам в волнах. Женщин, плачущих на берегу, было не разглядеть, очень уж большое нас разделяло расстояние, но, без сомнения, они там были.
Мы уселись на скале, я и Седой Старик, чтобы немножко передохнуть. Все карманы и одежда на Старике чуть не лопались от наворованного, не говоря уже о тех ценных вещах, которые он держал в руках и под мышками. Поистине, в тот день он прекрасно поохотился, и уж точно, что не польза была жителям Росанн от нашего похода туда. Старик велел мне нести часть добычи.
– А теперь мы пойдем, – сказал он, – в дом моего друга, Фердинанда О’Рунаса в Килл Аэд, я останусь там на ночь, а ты, пообедав, отправишься обратно домой. Я возьму у Фердинанда повозку и вернусь домой завтра со всем тем добром, что благополучно добыто мною сегодня на охоте.
– Хорошо, уважаемый, – сказал я.
Мы пошли. Маленький беленый домик на том краю долины, где жил Фердинанд, располагался по правую руку, если идешь на восток. Там нас приветствовали с великим ирландским гостеприимством. Фердинанд был древним стариком, и с ним жили только его дочь, Нобла, невысокая девушка, красивая и миловидная, и старуха (неизвестно, приходилась ли она ему женой или матерью), которая двадцать лет уже как помирала, лежа на постели в углу, но пока ей так и не удавалось выйти из большой игры. Был у него сын по имени Микки (прозвище его было Картежник), но в то время он был на востоке, на гулянке в Шотландии.
Добро Седого Старика припрятали в надежное место, – чувствовалось, что для всех это дело привычное, – и затем мы все сели есть картошку. Когда с едой было покончено, Седой Старик сказал Фердинанду, что я человек молодой, мало знающий жизнь, и что я ни разу не слышал настоящего сказа от настоящего сказочника в старом ирландском стиле.
– А потому, Фердинанд, – сказал он, – не вредно было бы, если бы ты рассказал нам историю, если совпадает это с твоими желаниями.
– Я охотно рассказал бы историю, – сказал Фердинанд, – но не пристало сказочнику рассказывать историю на вечерних посиделках, не устроившись уютно у очага и не сунув свои старые ноги в горячую золу; место же, где я сижу, далеко от огня, и ревматизм не позволяет мне подняться и подвинуть мой стул к очагу. Это все они, эти двое – нечистый и Морской Кот – наслали на меня такой ревматизм, чтоб их обоих задавило!
– Коли так, – сказал Седой Старик, – я придвину твой стул, а вместе с ним и тебя.
Сказано – сделано. Подвинули сказочника О’Рунаса поближе к огню, и все мы расселись там же вокруг и грелись, хотя никакого холода в тот вечер не было. Я с любопытством посмотрел на рассказчика. Он с удобством расположился на стуле, осторожно поерзал, пристраивая свой зад, сунул ноги в золу, разжег свою трубку, и когда наконец уже сидел он с полным удобством, он прочистил горло и начал свой рассказ.
“Не знал ни я сам в бытность мою юнцом, валявшимся в золе, – начал он, – ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, отчего этого человека прозвали Капитан. Однако по всему было видно, что немалую часть своей жизни он провел в море. Видно, он всему предпочитал свое собственное общество, поскольку жил он один в маленьком беленом домике в уголке долины по правую руку, если идешь на восток, и здешним людям поистине редко случалось видеть его. Вид у него был мрачный и одинокий, и не раз я слышал, как люди говорили, что страшная и позорная вина, которой нет названия, лежит на всей его жизни. Говорили, что провел он немало лет на гулянке в Шотландии, что в молодости своей пил он довольно, и не одну только воду с простоквашей, и что не самые прекрасные поступки совершал он, будучи пьян, поскольку был он человеком вспыльчивым и беспокойным и не привык сдерживать и усмирять порывы гнева, которые находят временами на каждого. Впрочем, он был мягким и вежливым человеком для тех, кто привык к нему, – так я слышал. Великое множество историй можно было услышать про него. Говорили, что был он священником в Шотландии, что сбился на пару шагов с пути истинного и его вышвырнули из Церкви. Другие говорили, что он убил человека в кабаке в дни своей молодости и теперь скрывается в Росанн. И подобная история находилась у каждого, кто бы ни заговорил о нем.
И вот пришла ночь Великой Бури. На море поднялась зыбь. Как обычно, у входа в бухту несчастные, оказавшиеся в беде рыбаки делали что могли, пытаясь добраться до суши. Матери и жены стояли, плача, на берегу, промокшие до костей из-за морских брызг, глядя в муке на несчастных, выброшенных на скалу в лодке, трещавшей от ударов волн, в то время как чудовищные громадные валы грозили утопить их с минуты на минуту, набегая сзади из мрака ночи и швыряя большие пучки водорослей на черную поверхность скал. И каждая большая смертельная волна исторгала крик у стоявших на берегу. Вот материнский вопль перекрыл вой ветра:
– О-о-о, кто спасет моего Падди?
И не ожидал ни я сам, ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, что за отклик получат эти сетования. Сзади в толпе произошло замешательство, и вперед одним прыжком выскочил Капитан. Он скинул пальто, и никто и опомниться не успел, как он был уже в море. Увы, сказали люди, еще один бедняга пропал!
Да, были смятение, и ужас, и страшные бедствия на море в ту ночь, и жизнь со смертью боролись там; но, чтобы сократить тяжкий этот рассказ, скажу, что Капитан сумел все-таки достичь скалы, обвязать веревкой, которая была у него с собой, обоих людей по ту сторону, и, да будем мы все здесь здоровы, вытащить их благополучно на сушу. Но, видно, в ту ночь Капитан положил на это все свои силы, потому что на другое утро нашли его мертвым в постели.
На поминках его я узнал всю историю. В молодости, когда был он на гулянке в Шотландии, он убил брата одного из двоих, бывших тогда на скале, и сестру другого. Он провел десять лет в далекой тюрьме, прежде чем вернулся, чтобы поселиться в одиночестве в маленьком беленом домике в уголке долины. Какие бы грехи ни лежали на душе Капитана, ясно, что все они были искуплены тем отважным поступком, который совершил он в Ночь Великой Бури, и что он полностью очистил себя от грехов перед смертью. Удивительно, как кидает нас в этой жизни судьба, – от зла к добру и обратно. Без сомнения, это Морской Кот внушил Капитану убить тех двоих, а какая-то другая власть дала ему силы, чтобы спасти двоих других из когтей смерти. Много существует вещей, которых мы не понимаем и которых не поймем никогда”.
Рассказчик закончил, и мы со Стариком поблагодарили его, как пристало, за прекрасную историю, которую он рассказал.
Темнота уже спускалась в то время на землю, и я подумал, что мне самое время двинуться в лежащий передо мной долгий путь обратно на восток, в Корка Дорха. Когда я собирался уже исчезнуть, в дверь вежливо постучали на истинно ирландский манер, и вошли двое людей, с которыми я не был знаком. Не успели они и двух слов сказать, как я уже понял, что был уговор и слово между одним из них и кудрявой Ноблой, которая в то время спала в задней части дома, и что у них была с собой бутылка на пинту с четвертью, чтобы закрепить и упрочить сделку. Я тепло попрощался с Фердинандом и с Седым Стариком и вышел наружу, под ночное небо.
В Росанн было теперь темно, но облик мира, на мой взгляд, как-то изменился. Я провел немало времени снаружи, прежде чем понял, что именно было необычного в том, что меня окружало. Земля была сухой, и сверху на меня не капнуло ни капли. Очевидно было, что Росанн и Корка Дорха несходны между собой, поскольку у нас на востоке ни разу не бывало ночи без потоков дождя, стремительно льющихся на нас сверху. Потусторонней и неестественной казалась эта ночь, но, без сомнения, в ней было свое очарование.
Дорогу до Корка Дорха Седой Старик объяснил мне заранее, и я бодро двигался вперед. Мне светили звезды, земля у меня под ногами была ровной, и приправа в виде холодного ночного воздуха пробуждала у меня аппетит к картошке. Прекрасная и спокойная жизнь в течение трех месяцев предстояла нам благодаря тому, что наворовал в тот день Седой Старик. Я шел и напевал песенку. Мне нужно было пять миль идти вдоль моря, а потом на восток по равнине, придерживаясь проселочных дорог. В течение часа шум моря достигал моих ушей, а морской запах водорослей лез мне в нос, но я шел прибрежными полями, и вид на воду мне не открывался ни разу. В то время, когда я собирался уже повернуть прочь от моря, тропинка вывела меня на утес, и я с минуту стоял, оглядываясь кругом. Внизу был большой песчаный пляж, и он был светлым и гладким там, где тихие мелкие волны ласково и мягко набегали на сушу, и суровым и изрезанным в глубине, ближе ко мне, у подножия утеса, усеянного обломками скал, мохнатых от морских растений и сверкающих ручейками воды, которая поблескивала в вечерних сумерках и терпеливо ждала, когда вновь нахлынет прилив. Все было так мирно и спокойно, что я присел там, где я был, чтобы насладиться этим мигом и чтобы дать отдохнуть своим усталым костям.
Я не уверен, что слегка не задремал, как вдруг раздался громкий шумный всплеск посреди этого спокойствия, и я вновь полностью проснулся и был, разумеется, начеку. Черт ли это встретился мне или человек, но думалось мне, что он был в двух сотнях ярдов или около того по левую руку от меня, на неровном участке в тени скалы, и крылся в таком месте, что рассмотреть его было невозможно. Я в жизни не слышал таких странных и незнакомых звуков. То это был стук, как будто камня о камень, но сразу после того слышалось чавканье, как если бы жирная корова провалилась в трясину. Я сидел без движения и прислушивался, и сердце мое было полно изумления и ужаса. Теперь шума не было вовсе, кроме того, что мягко и нежно доходил со стороны воды. Но зато я почувствовал кое-что другое. Весь воздух был пропитан сильнейшим запахом тухлятины, который заставлял мой нос отчаянно морщиться и дергаться из стороны в сторону. На меня напал страх, тоска по дому и отвращение. Этот запах и шум были связаны между собою. Меня охватило сильное желание очутиться в безопасности, в задней части своего дома, где я спал бы себе среди свиней. На меня нахлынуло одиночество, – я был совершенно один в этом месте, и скверная и непонятная вещь встретилась мне.
Не знаю, любопытство или отвага овладели мной в тот миг, но мне захотелось исследовать то, что было передо мной, и попытаться посмотреть, есть ли какое-то земное объяснение тем звукам и запаху, с которыми я столкнулся. Я оторвал свой зад от земли и шел на запад, на восток и на север, пока не очутился внизу, на песчаном берегу. Песок у меня под ногами был мягкий и сырой. Я осторожно продвигался вперед, к источнику шума. Запах теперь был по-настоящему силен и становился все гуще с каждым моим шагом. Я, однако, шел, молясь, чтобы мужество меня не оставило. Звезды затянуло тучей, и какое-то время я не слишком ясно различал очертания моря и суши.
Внезапно мой взгляд упал на одну тень, которая была чернее, чем другие тени под скалой, и теперь скверный запах атаковал меня с яростью, от которой у меня защекотало в желудке. Я остановился там, где был, чтобы привести в порядок чувства и собраться с духом. Однако прежде, чем я успел сделать хоть что-то из названного, это черное пошевелилось на месте. И хотя великий ужас охватил меня тогда, я собственными глазами разглядел все, что было передо мной, совершенно ясно. Большой зверь о четырех ногах встал и стоял теперь среди скал, распространяя чудовищные волны величайшей вони во все стороны.
Мне показалось сперва, что это был необыкновенно крупный тюлень, но эту мысль опровергали четыре ноги. Тут мертвенный свет с неба чуть-чуть усилился, и я увидел, что в ту ночь мне повстречалось большое, крепкое и мохнатое существо, с серой шкурой и с колючими красными глазами, которые злобно уставились на меня. Вся тьма вокруг теперь провоняла его дыханием, и с каждым мгновением я ощущал все большую дурноту. Вдруг ворчание, доносящееся со стороны существа, стало тише, и мне почудилось, что оно собирается напасть на меня и, как мне показалось, съесть. Я ни разу в жизни не слышал ирландского слова, которым обозначался бы тот страх, что я испытал. Приступ дрожи пронизал меня от макушки до пят; сердце мое билось только время от времени, и холодный пот густо струился по мне. Казалось мне, что недолго осталось мне пребывать на зеленой земле Ирландии.
Никогда в жизни не случалось моей ноге ступать на место столь опасное, как то, где я побывал в ту полночь. Внезапно на меня напал страх горький и жуткий, мягкий и тошнотворный. Кровь моя забурлила, пот полился ручьями, и наступило полное смятение ума. Со стороны серого существа вновь донеслось ворчанье. И тут мои ноги обрели походку призрака, неземная сила понесла мое тело со скоростью и легкостью ветра через окружающий меня суровый край. За мной гналось нечто ужасное. Покашливанье и гнилая вонь неслись мне вслед, когда я мчался по просторам Ирландии.
Когда ко мне вновь вернулись ощущения и понимание положения вещей, мною был проделан долгий путь. Нигде не было ни намека на океан с водорослями, и злой дух не гнался за мной по пятам. Я спасся от жуткого существа, которому нет названия. Я избежал судьбы быть раздавленным или съеденным, но, несмотря на всю усталость, я не прекратил изнурительного бега, пока не оказался вновь целым и невредимым дома, в Корка Дорха.
На другое утро к нам вернулся Седой Старик и привез с собой добытое добро. Мы тепло встретили его и сели есть картошку. Когда все свои, и люди, и свиньи, собрались в доме и наелись картошки, я отвел Седого Старика в сторонку и зашептал ему на ухо. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую после предыдущей ночи.
– Это от похмелья, внучок, – спросил он, – или от ночной вылазки за добычей?
– Воистину, не от этого, – сказал я, – а из-за страшного серого существа о четырех ногах, которое гналось за мной. Я никогда не слышал ирландского слова, которым можно было бы его назвать, но оно, без сомнения, хотело мне вреда. Не знаю я, как мне удалось спастись, но вот я здесь, и это сильно меня удивляет. Позорным делом был бы мой уход из жизни в расцвете юности, ибо подобного мне не будет уж больше никогда.
– А ты был тогда в Донеголе, внучек? – спросил он.
– Да.
Облако задумчивости наползло на лицо Старика.
– А можешь ли ты, – спросил он, – изобразить облик и силуэт этого дикого чудовища на бумаге?
Воспоминания этой ночи так крепко сидели у меня в мозгу, что я, нимало не медля, начертил изображение этого существа тут же, как только мне дали бумагу. Вот оно:
– Ну, сынок, – сказал он в крайней тревоге, – чудо, что ты сейчас жив и здоров. Ведь вчера вечером тебе встретился Морской Кот. Морской Кот!
Вся кровь отлила у меня от лица, едва я услышал, как Старик произнес это страшное имя.
– Видно, – сказал он, – он как раз вышел из моря, чтобы довершить какое-нибудь ужасное злое дело в Росанн, поскольку он часто бывает в тех краях, нападая на бедняков и сея среди них смерти и несчастья в изобилии. Его имя там всегда у людей на устах.
– Морской Кот, – сказал я. Не слишком-то твердо я держался на ногах, говоря это.
– Он самый.
– А видел ли кто, – спросил я слабым голосом, – Морского Кота до меня?
– Я так полагаю, что видели, – сказал он, – однако слышать от них об этом никто не слышал. Они не спаслись.
– Если так, – сказал я, – удивительна жизнь в наши времена.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я достигаю зрелости. – Жажда жениться. – Мы с Седым Стариком в Росанн. – Я женат. – Смерть и злополучие.
Когда я достиг зрелого возраста (однако по-прежнему не обладал ни мужскими качествами, ни здоровьем), я подумал однажды, что нету сходства между мной и другими людьми в Корка Дорха, которые жили в мое время и выросли вместе со мной. Они были женаты и у них было по многу детей. Без сомнения, часть этих юнцов к тому времени уже отправилась в школу, и учитель окрестил их именем
Джамс О’Донелл.У меня не было жены, и, по-моему, никто не уважал меня по этой причине. Я не понимал в то время простейших вещей, равно как и чего-либо другого. Я думал, что дети падают с неба, и что всем, кто хочет их заиметь, нужна лишь удача и хорошие обширные поля. Впоследствии я стал слегка сомневаться, что все обстояло именно так. Были люди, – древние старики, – у которых были большие наделы земли, а детей не было вовсе, были и другие, у которых земли было с воробьиный нос, однако был полон дом малышей. Я подумал, что разумным выходом будет представить этот вопрос на суд Седого Старика.
– Почему и по какой причине, уважаемый, – сказал я, – я не женат?
– Любое терпение, – сказал Старик, – вознаграждается.
В тот раз я больше ничего не сказал, а в течение месяца обдумывал сказанное в покое, растянувшись на тростнике в задней части дома. Я заметил, что мужчины всегда женятся на женщинах, а женщины выходят замуж за мужчин. И хотя я часто слыхал, как Мартин О’Банаса называет меня “бедным созданием”, говоря с моей матерью, я считал, что многие женщины приняли бы мое предложение с радостью.
Однажды мне встретилась на дороге женщина с верхнего конца Корка Дорха. Я учтиво приветствовал ее и сказал ей несколько слов.
– Уважаемая, – сказал я. – Я уже достиг мужского возраста, но заметь, что у меня совершенно нет детей. Есть ли какая-нибудь надежда, достопочтенная, что ты выйдешь за меня замуж?
Ни ответа, ни учтивого слова я от нее не услышал, она лишь со всех ног припустила по дороге, тихо ругаясь сквозь зубы.
В тот же день, когда зарядил ночной дождь, пришел высокий крепкий темноволосый человек и спросил у матери, где я. В руке он сжимал терновую палку, и вид его говорил о сильном гневе. Мать подумала, что если этот черноволосый и собирается что сделать со мною в ту ночь, то уж точно ничего хорошего, и отвечала, что меня нет дома и что она понятия не имеет, вернусь ли я когда-нибудь вообще. В действительности я был в то время в обычном своем положении, то есть спал вместе со свиньями на тростнике в полутьме в задней части дома. Черноволосый человек ушел от нас, однако прежде чем он ушел, из уст его прозвучало немало забористых слов и глаголов весьма нелицеприятных. Его посещение наполнило страхом мое сердце, поскольку я понял, что была некая связь между ним и женщиной, встретившейся мне на дороге.
– Почему и по какой причине, уважаемый, – сказал я, – я не женат?
– Любое терпение, – сказал Старик, – вознаграждается.
В тот раз я больше ничего не сказал, а в течение месяца обдумывал сказанное в покое, растянувшись на тростнике в задней части дома. Я заметил, что мужчины всегда женятся на женщинах, а женщины выходят замуж за мужчин. И хотя я часто слыхал, как Мартин О’Банаса называет меня “бедным созданием”, говоря с моей матерью, я считал, что многие женщины приняли бы мое предложение с радостью.
Однажды мне встретилась на дороге женщина с верхнего конца Корка Дорха. Я учтиво приветствовал ее и сказал ей несколько слов.
– Уважаемая, – сказал я. – Я уже достиг мужского возраста, но заметь, что у меня совершенно нет детей. Есть ли какая-нибудь надежда, достопочтенная, что ты выйдешь за меня замуж?
Ни ответа, ни учтивого слова я от нее не услышал, она лишь со всех ног припустила по дороге, тихо ругаясь сквозь зубы.
В тот же день, когда зарядил ночной дождь, пришел высокий крепкий темноволосый человек и спросил у матери, где я. В руке он сжимал терновую палку, и вид его говорил о сильном гневе. Мать подумала, что если этот черноволосый и собирается что сделать со мною в ту ночь, то уж точно ничего хорошего, и отвечала, что меня нет дома и что она понятия не имеет, вернусь ли я когда-нибудь вообще. В действительности я был в то время в обычном своем положении, то есть спал вместе со свиньями на тростнике в полутьме в задней части дома. Черноволосый человек ушел от нас, однако прежде чем он ушел, из уст его прозвучало немало забористых слов и глаголов весьма нелицеприятных. Его посещение наполнило страхом мое сердце, поскольку я понял, что была некая связь между ним и женщиной, встретившейся мне на дороге.