Страница:
Геннадий Евгеньевич Б Е Л О У С
ф о т о
Мы, ровесники, одновременно закончили два соседних лётных истребительных училища, он - Ейское, а я - Армавирское. И оба - с Золотой медалью. Но сразу же оговорюсь: об этом факте здесь сказано не из чувства избыточного самомнения, а лишь потому, что он и явился причиной нашего первого знакомства. Точнее, не сам факт, а его непосредственная предыстория. Нас обоих, курсантов выпускного четвёртого курса, как отличников учёбы и именных стипендиатов, отправили в Москву, в ЦК ВЛКСМ для почётного награждения. Это был канун Дня Авиации 1981 года - ровно десять лет тому назад. И там, в очереди в Мавзолей Ленина, Геннадий сам подошёл ко мне и обратился с просьбой: - Я слышал, как ты говорил что-то о Школе лётчиков-испытателей. Поделись информацией. Ему я рассказал тогда всё, что знал. Поделился и своими личными планами, а через четыре с небольшим года после этого разговора сам стал слушателем Школы. Ещё через два года, сразу же после нашего выпуска, им стал Гена. И вот теперь он - лётчик-испытатель Лётно-исследовательского института. ... Заруливаю на свою стоянку. Пара "двадцать первых", прямо у меня над головой сделав проход, уходит влево на боевой разворот. Опять заходят на центр аэродрома и, пройдя уже вне поля моего зрения, распускаются. Видимо, они хотят ещё раз собраться и продолжить тренировку. Слышу по радио неуверенный вопрос Урала, обращённый к Генке: - Ты что, отошёл? Где ты?... Такое впечатление, что ребята не очень чётко обговорили весь полёт на земле. Руководитель полётов тоже немного замялся - назвав почему-то позывной Урала, задаёт в эфир вопрос: - Вам не мешает малоскоростной на посадочном курсе - подходит к дальнему? Но такой вопрос должен быть скорее адресован Геннадию - это же он после роспуска пошёл в направлении третьего разворота. С упомянутого "малоскоростного"- проходящего испытания ИЛ-114, штатно докладывает о входе в глиссаду лётчик-испытатель ильюшинской фирмы с похожей на Генкину фамилией - Вячеслав Белоусов. ... И опять - недоуменный вопрос РП, непонятно почему обращённый к позывному Урала: - Ты куда пошёл? Твоё место? Короткая пауза... И вдруг тот же голос руководителя полётов неестественно громко, надрывно выкрикивает одно оборванное слово: - КАТАПУЛЬТИР...!!! За считанные секунды до этого, обернув голову на рулении в сторону третьего разворота, я увидел крутнувшийся с малой высоты вниз МиГ-21... Почти отвесное столкновение с землёй. Характерный гриб чёрного дыма... И тут в эфире - удивлённый голос Урала, докладывающего своё место: он стоит в вираже над КДП, на его борту всё в порядке. Мелькает шальная мысль: быть может, эта страшная картина мне привиделась, а на самом-то деле - всё в порядке? Но нет - ещё виден в стороне третьего разворота нерассеявшийся чёрный дым. С ушедшего на второй круг ИЛ-114 раздаётся доклад Белоусова: - Я пройду, посмотрю, что там... И, через несколько секунд, на вопрос РП: - Парашюта не видно? - несётся в эфир его ответ: - Нет... Здесь в деревеньке с церквушкой, прямо рядом с одним домом вошёл. Практически отвесно... Заруливаю, вылезаю из кабины. К самолёту подбегает ни о чём не подозревающий ведущий инженер, симпатичный и энергичный парень Андрей Щеблыкин: - Ну что, ещё слетаем? Сейчас, я по-быстрому организую заправку! Эх, Андрюха, хороший ты парень!... Я показываю рукой в направлении ещё не до конца рассеявшегося султана чёрного дыма: - Гена Белоус погиб ... "Вчера лётчики-испытатели Лётно-исследовательского института в подмосковном Жуковском хоронили своего товарища. 31-летний пилот Геннадий Белоус погиб в понедельник, 12 августа, при выполнении тренировочного полёта во время подготовки к параду в честь Дня воздушного флота (он намечен на завтра). Белоуса считали в отряде сильным лётчиком. Он летал на самолётах, по меньшей мере, 18 типов из 30-35, которые испытываются в ЛИИ. Поэтому версию, что он не справился с управлением своего МиГ-21 при выполнении фигур высшего пилотажа, его товарищи отвергают как маловероятную. Выводы, к которым пришла комиссия, расследующая причины катастрофы, ещё неизвестны. Однако лётчики уверены, что она связана с отклонениями в работе техники. По традиции авиаторов, когда траурная процессия приблизилась к кладбищу, высоко в небе пронёсся над городом истребитель, одна из тех машин, на которых летал погибший испытатель". "Московский Комсомолец" 16.08.1991 Итак, ещё одна жертва показух. Сколько же побилось во время них и при подготовках к ним пилотов! Вспоминаю первую, виденную мной, катастрофу из этой серии: тогда, 7 февраля 1984 года, в Кубинке, на новейшем, по тем временам, истребителе МиГ-29 разбился военный лётчик-испытатель Владимир Лотков. Затем был ещё целый ряд лётных происшествий! Теперь вот - Гена Белоус... Но ведь по большому счёту, летание-то не остановишь. И демонстрировать его тоже всегда кому-то - и очень много кому - необходимо. Расслабляться нельзя. Сейчас мне предстоит много сложных демонстрационных полётов на зарубежных показах. Нужно собраться, быть внимательнее!.. август 1991 г.
НАД КРЫШАМИ ЕВРОПЫ
Юрий ГАРНАЕВ: Перелёт был не совсем обычным. Чем-то напоминал он далёкие годы, когда авиация проходила на небольшой высоте небольшие расстояния, - я помню, как над тихим городом Балашовом пролетел самолёт и сел на стадионе, и мы, мальчишки, бежали через весь город, лезли на забор, который упал, сломался под нами... Теперь мы над Европой, на высоте всего в двести метров - и медленно проплывала она, так что мы могли разглядеть её, как ожившую карту, с подробностями живого быта, с особыми красками, присущими по-своему каждой стране. Нам предстояло пересечь шесть стран, часть пути пролететь над морем, ниже всех принятых теперь в авиации эшелонов, и в ясные дни мы отчётливо видели всё время, как большие причудливые тени нашего каравана с мелькающим над каждой машиной венцом огромных лопастей, скользят над пашнями, домами и над границами стран. Три больших вертолёта конструкции Миля, как воздушные мастодонты, медленно шли над Европой в Париж, на выставку в Ле-Бурже. Пасмурным дождливым утром 1 июня мы поднялись с подмосковного аэродрома и, собравшись группой, взяли курс на запад. Низкие облака стелились над землёй. Моросил мелкий, похожий на осенний, дождь, но вертолёты оборудованы приборами для полёта в сложных метеорологических условиях. Машину ведёт автомат, "непьющий пилот", и трудно было только следить за строем - плохая видимость заставляла держаться слишком близко друг к другу. Наш МИ-6 возглавил группу. До самой границы нас провожал на четвёртой машине Герман Алферов. На обратном пути, как оказалось потом, в одно сопло двигателя его машины попал крупный грач: низкий эшелон был легко доступен птицам... Под нами, хорошо различимые, шли сначала поля Смоленщины, потом дремучие белорусские леса. Земля для лётчика всегда имеет своё лицо, мы узнаём её, как друзей при встрече. В Витебске нас ждали многотонные автозаправщики - даже не верилось, что всё это поместится в баках, но ведь предстояло пройти непривычно долгий для вертолёта путь готовыми к любой неожиданности. Мы шли на керосине устаревшие поршневые моторы заменили теперь мощные турбовинтовые двигатели. За Витебском нас встретила Литва с её характерной архитектурой готических построек и костелов. Дождь всё шёл. На следующий день нам уже не дали вылета. Тоскливо стояли мы у карты, думая о том, что выставка в Ле-Бурже ждать не станет. Дождавшись амнистии от синоптиков, мы, дружно воскликнув, как старые кавалеристы: "По коням!" - бросились к своим машинам... И вот уже под нами Неман. Отчётливо виден пограничный столб с гербом СССР. Мы не были новичками в заграничных встречах - приходилось бывать в Европе, в Азии и в Америке, а командир МИ-6 Василий Колошенко, опытный полярник, знал все континенты: зимовал на Северном полюсе и в Антарктиде, видел величественные многоцветные грани Гималаев в Индии, где его вертолёт МИ-4 оказался победителем в международном конкурсе на лучшую машину для самых трудных высокогорных условий, учил осваивать вертолёт индонезийцев... И всё же каждый из нас почувствовал что-то схожее с инстинктом перелётных птиц - Россия оставалась за кордоном. Соседняя польская земля встречала нас дружественно. Как принято по всей Европе, мы перешли на радиосвязь по-английски, но вдруг услышали родную речь: это польский радист захотел попрактиковаться в русском языке. Варшава была хороша, как сказка. Борис Земсков, который пролетал теперь над ней на величественном воздушном кране МИ-10, видел её с воздуха ещё в дни войны, всю в руинах; казалось, не встать уже больше таким, как был, прекрасному старому городу. Но вот он восстановлен кропотливо по разысканным старым чертежам и проектам, а в других районах отстроен по-современному заново. Может быть, с воздуха особенно остро чувствуешь, как много сил положила Польша, чтобы восстановить свою Варшаву. Над Одером на второй день полёта мы пересекли границу - внизу аккуратно расчерченная немецкая земля. Ясный день. Нас всех ведёт по курсу флаг-штурман Пётр Халтурин, быть может, как мы думаем, дальний потомок знаменитого революционера. Он плечист, высок и белокур. Он сидит впереди всех в стеклянной сплошь кабине, и кажется, что он, как Илья Муромец, едет на богатырском коне через необозримые просторы полей. - Берлин, - говорит Халтурин. Уже видны впереди предместья большого города - тихие глубокие пруды, красиво окружённые густой зеленью, чётко разграниченные линии шоссейных дорог. Те, кто летал здесь в последние дни войны, помнят горизонт в сплошной пелене пожаров. Теперь раны города закрылись кварталами новостроек, и мы приходим сюда не мстить за сожжённые города и сёла, а как паломники над Европой, странствуя к выставке грандиозной авиации нашего времени. После посадки мы все отправляемся в Трептов-парк, и здесь нас поражают русские берёзки у скульптуры двух воинов, склонившихся под сенью знамён в поклоне погибшим... Единственная страна, которую по дороге на мирную выставку нам придётся обойти стороной, - Западная Германия. Поэтому от Берлина мы идём не на Париж, а на север, к границам Дании. Впервые нам предстоит пройти на больших вертолётах над морем, и мы готовим резиновые лодки, надеваем спасательные жилеты и вызываем по радио советские корабли. Теплоход "Иван Ползунов" отвечает, что будет следить за нами, пока не выйдем на сушу. Но сам он далеко, в стороне от нашего курса на 60 миль. Над морем непривычно, нет рельефности, в тумане не видно горизонта. На аэродром Копенгагена заход на посадку с моря. Дания кажется сплошь вычитанной из Андерсена, игрушечной. Островерхие дома с черепичными крышами. Не очень большой дворец на маленькой площади. Здесь живёт король - это тоже вроде детской сказки, потому что не он руководит страной. Аэродром скандинавской компании "САС" - мирового значения, здесь есть представительства всех крупнейших авиакомпаний, самолёты здесь тоже разные, как на выставке, и к нам направлен неподдельный интерес специалистов. Балконы аэропорта густо унизаны вышедшей из здания публикой - их удивляют наши огромные вертолёты, а мы, в свою очередь, удивляемся, что корабли проходят здесь мимо по проливу так, как будто плывут по самому аэродрому. Нам повезло в Копенгагене: шофёр из торгпредства Коля Рогов оказался непревзойдённым гидом, за два года он изучил историю и географию страны. Он сообщает нам родословную короля, его планы насчёт брака младшей дочери с греческим принцем и советует не пить пива - из-за забастовки пивоваров его возят сейчас за слишком дорогую цену из Швеции. Больше всего нас поразило в Копенгагене уличное движение: оно обходится почти без полицейских и отдано водителям и пешеходам под общественный контроль, малейшее нарушение уже вызывает возмущённые гудки соседей. Резким контрастом после Дании был путь на Голландию - над морем, мимо военных баз ФРГ. Мы шли над нейтральными водами, но строго по курсу - в двадцатикилометровом коридоре, за которым в обе стороны были обозначены зоны стрельб и учений западногерманской ПВО. Самолёт, поднявшись из Дании, уже видит Голландию. С искренним удовольствием увидели мы, наконец, драгоценный пояс Нидерландов - нитку плотин, ограждающую страну от моря. Страна лежала слева, как на дне, а в самом море, на окружённых бетоном островах, крылатые ветряные мельницы всё махали руками, как на рисунках старинной Голландии, откачивая воду с отмелей, как из стакана, и отвоёвывая куски плодородной суши. И мы пришли к Голландии, тоже махая в тон лопастями, как мельницы в небе. Каналы напоминали про серебряные коньки, о которых помнишь с детства, или маленькую модель Марса, как он представлялся раньше по фотографиям. Крыши домиков были острей, чем в Дании, и все окантованы белым по граням. Нас приняли на запасном аэродроме, где откуда-то прямо из земли к нам протянулся шланг вездесущей компании "Шелл", снабжающей Европу горючим. В Брюссель нас вели по локатору. На траверзе Амстердама снова пошёл дождь, спустилась облачность, мы летели в сплошной муре, стараясь не слишком сближаться, но и не терять друг друга. Казалось, что в дождливой хмари плывут, как по морю, почти бок о бок плавучий кран с пароходом - наш МИ-6, кругловатый и объёмистый, похож на крутобокий морской буксир, деловито взобравшийся в небо. Так мы и появились из дождя над Бельгией, увидели близко под собой длинные, как Кордильеры, глыбы жилых массивов, подумали, как, по русским представлениям, мала и тесна от этого Европа, увидели главный павильон прошедшей Брюссельской выставки и сели уже по огням, в тумане. ... В Париж мы пришли почти первыми, сразу за нашим ИЛ-18, и только на второй день начала слетаться великая армада новейшей авиации - больше 450 самолётов принял в эти дни Ле-Бурже. Выставка крутилась безостановочно, как огромная карусель, и с каждым днём людей прибывало всё больше. И наша техника все эти дни была в центре внимания прессы и телевидения: колоссальный "Антей", лайнер ИЛ-62 и вертолёты. Билеты всё повышались в цене, особенно после каждой из двух катастроф, отзвук которых подхватила пресса. В первый же день, задев при посадке за ориентирные огнеустановки аэропорта, разбился огромный американский "Хастлер", бомбардировщик с четырьмя двигателями. Этот Б-58 уже снискал во Франции довольно стойкую мрачную славу, такая же машина погибла на прошлой авиационной выставке здесь же, в Париже. Мы видели каждый день много великолепных образцов пилотажа, который смело и точно демонстрировали над аэродромом иностранные лётчики. Но когда поднимался итальянец Донати, меня охватывало обострённое, как у всех старых летунов, роковое предчувствие. Много раз я сталкивался с оправданным риском в воздухе на войне и после неё, на испытательной работе: мне приходилось испытывать на себе катапульту, отстреливать лопасти у вертолёта, чтобы проверить возможность выбрасываться из него с парашютом, рвать грудью провода, приземляясь на парашюте после аварии, но слишком рекламный риск итальянца нам всем казался ненужным и неоправданным. 19 июня, сразу после пилотажа у земли, заходя на посадку через неудачно расположенную на подходе к полосе стоянку автомашин, Донати потерял высоту, упал и унёс с собой ещё восемь жизней из числа неповинных зрителей, сжёг 60 автомобилей. Хотя после этой катастрофы цена на билеты поднялась уже до 26 новых франков, вовсе не большой интерес к лётным происшествиям привлекал, прежде всего, парижан в павильоны XXVI Парижского авиационного салона, а их природная любознательность и любовь к технике. Французы хорошо помнят, что в их стране, в одной из самых первых, занималась заря авиации в начале века. Они чтят славную память Блерио. В знаменитой серии издания классиков всех времён и народов, роскошно оформленной крупнейшим издательством "Галлимар", не случайно наибольший тираж собрал Сент-Экзюпери - лётчик, взлетавший с этого же аэродрома, национальный герой и популярнейший писатель Франции, ярче всех воплотивший в своей поэтической прозе романтику нашего лётного дела... За две недели выставку в Ле-Бурже посетило около миллиона зрителей. Незабываемо обаяние уличных сцен Парижа: ночные художники, рисующие на Монмартре, Булонский лес, ночной огромный рынок, где в это время оптовики продают горы сверкающих яркими красками овощей розничным торговцам и где в ночном кафе "Три поросёнка", узнав, что среди нас Юрий Гагарин, хозяин немедленно вручил нам всем сувениры. Вообще популярность Гагарина в Париже не меньше, чем в России. В рабочей столовой, как только его узнал зашедший случайно репортёр, нас окружили с готовыми фотокарточками, и невозможно было отказать в автографах. Больше того, американские космонавты Макдивитт и Уайт, недавно осуществившие второй выход человека в космос, несколько дней не могли пробиться на первые полосы парижских газет, пока не сфотографировались с Гагариным... 1965 г.
БОЛЬШОЕ ТУРНЕ
Александр ГАРНАЕВ: Наш путь в Штаты оказался необычайно трудным. Видно, сработала русская народная примета - "пути не будет" после того, как мы споткнулись и чуть-чуть не поразбивали себе носы на первом же этапе перегона, из дома в Новый Уренгой. Нужно сказать, что и на втором этапе, в Тикси нас ждал нижний край облачности меньше ста метров. Да и в последующих перегонах не раз доводилось удивлять людей посадками на различные, свои и зарубежные, аэродромы при очень плохой погоде, значительно хуже наших официальных метеоминимумов, порой в тумане или плотных осадках. Многотысячекилометровые участки нашего пути над родными просторами не переставали поражать безлюдностью: не только в Заполярье, но и вдоль европейских широт над сибирской тайгой, где были проложены наши резервные маршруты, можно лететь на реактивном истребителе часами, не видя под собой никаких признаков человеческой жизнедеятельности. Это понимание огромности и неосвоенности территории Отчизны обострённо ощущается в таких перелётах, к нему трудно привыкнуть. Главный же сюрприз ждал нас на Аляске. Вылетели по плану из Анадыря и приземлились на авиабазе ВВС США Элмендорф. Но вместо обычной в таких случаях торжественной встречи, сразу после посадки мы услышали из уст трёхзвёздного генерала МакИнерни вежливое сожаление, выраженное по поводу официального запрета Государственного Департамента Соединённых Штатов Америки на наши дальнейшие полёты над территорией США в связи с попыткой свержения власти Президента СССР так называемым "Государственным Комитетом по чрезвычайному положению" - "ГКЧП"... И теперь нам надлежит, заправившись, лететь назад. Нужно было видеть лица окружавших нас в тот момент американцев! Не понимая (как и мы) происходящего, они старались окружить нас максимумом внимания и участия, готовы были выполнить в эти несколько часов всё возможное, чтобы хоть в чём-то помочь, сделать хотя бы что-нибудь приятное. Когда нас провожали обратно, казалось: вот-вот на глаза многих из военнослужащих-женщин, коих там оказалось немало, навернутся слёзы. Затем была сумасшедшая гонка обратно в Москву, на пределе усталости. Скорее домой, своими глазами увидеть, понять - что же там творится? У меня с самого начала было ощущение, что всё происходящее - чушь. Я даже заключил пари со штурманом сопровождавшего нас ИЛ-76 Валерой Гречко, что этот самый ГКЧП продержится не больше десяти дней. Как всегда в подобного рода экстремальной ситуации, было крайне интересно наблюдать за окружающими людьми. Многие ребята из нашей делегации, уже после всех событий, делились впечатлениями о слышанных на Аляске от разных американцев пояснениях насчёт того, что отказаться от возвращения домой и получить статус политического беженца в такой момент - непререкаемое право любого человека. Но, к величайшему удивлению встречавших нас обратно анадырских пограничников, никто из нашей команды там не остался... На особый статус претендовал курировавший нашу делегацию представитель КГБ, которому мы дали конспиративную партийную кличку "Дедушка-У". По мере поступления новостей из Москвы, он всё больше расправлял грудь, всё чаще и настойчивее в его голосе слышались командные нотки, а в глазах сверкали задорные искорки. На нашем пути в Москву, останавливаясь ненадолго в оторванных от "большой" жизни северных гарнизонах, нередко приходилось слышать из уст офицеров, начисто потерявших за последнее время логику в понимании происходящего, слова одобрения, адресованные гекачепистам. Мол, теперь "армию хорошо кормить будут"! И при этом - абсолютно невежественное безразличие, каким же именно образом, за чей счёт это будет сделано. Но вот вдруг во время нашего пути назад в информационных сообщениях радио и телевидения наступает странный провал, а на промежуточных аэродромах носятся самые противоречивые слухи о дальнейшем ходе политических событий. Все жаждут хоть сколь-нибудь достоверной информации, но никакие источники её не дают. В ожидании окончания очередной заправки на последующий этап перегона и "добра" на вылет, я хожу по лётному полю промежуточного аэродрома с маленьким плеером-приёмником в кармане и наушничками в ушах, пытаясь настроиться на какую-нибудь информационную радиопередачу. В широковещательном эфире - только длинные симфонии и безликие спектакли. Ребята по очереди подходят и интересуются: "Ну что там?" - а мне нечего ответить. Несколько раз, осторожно улучив моменты моего уединения, с беспокойными нотками в голосе с этим же вопросом ко мне обращается и Дедушка-У... И уже много позже, когда на подлёте к Москве с путчистами стало всё ясно, мне вдруг резанула по глазам его непривычно приветливая, улыбающаяся физиономия, с пионерским задором источавшая возгласы: - Вот всё и в порядке, так им и надо!... Прилетели в Москву в среду, 21 августа - последний день "власти" ГКЧП. Успел с женой побывать у Белого Дома на вновь наречённой площади Свободной России, своими глазами увидеть баррикады, потолкаться и послушать эмоциональные речи на митингах. А сразу после свержения путча немедленно пришло повторное приглашение из США. И опять - гонка, но уже в противоположном направлении. На сей раз встреча нас в Америке превзошла все ожидания. Если до того мы, неся на крыльях своих самолётов красные звёзды, демонстрировали достижения советской авиационной промышленности, то теперь ещё и олицетворяли (как тогда это представлялось) нарисованными на скорую руку на фюзеляжах трёхцветными флажками "первых посланцев победившей в России демократии". Мы пролетели через много городов и штатов по всей стране, пилотировали на самых разных, и по программе, и по своему характеру, авиационных шоу. Говоря без преувеличения, наши полёты всегда производили фурор. Везде, где бы мы ни выступали, наши показы объективно были вне конкуренции по своей сложности и технике исполнения. Что же меня больше всего удивило в Америке? Мне всегда казалось, что я неплохо осведомлён об этой стране, и то представление, почерпнутое, главным образом, из наших средств массовой информации, было примерно таким: - любимая еда американцев - гамбургеры, чизбургеры и тому подобная "фаст фуд", в духе модных в Москве "МакДональдс" и "Пицца-Хат"; - наиболее популярная музыка - вроде, к примеру, Майкла Джексона и всяких там "реп-стилей"; - типичная архитектура городов - ультрасовременная застройка с массой небоскрёбов, её самым ярким олицетворением является Нью-Йорк; - сами американцы - не обычные, в нашем понимании, люди, а по образу мышления и стилю поведения - ну просто вроде ходячих компьютеров... Там, в Штатах, все эти представления рассыпались в прах. Оказалось, что для всяких закусочных, вроде "МакДональдс" и им подобных, несмотря на неизменно высочайшие требования к качеству продуктов, в Америке бытует презрительное название "джанк фуд" - "еда из отбросов". Большинство американцев избегает регулярно употреблять такую пищу, и делает это только в тех случаях, когда нет другого выбора. Но дома готовят тоже мало, предпочитая, в основном, уютные, хотя и показавшиеся, по нашим меркам, дороговатыми, ресторанчики и кафе. Музыка популярна самая разная - от классики до рока, и моды сменяют друг друга молниеносно. Столь усиленно почему-то пропагандировавшиеся у нас в то время стили - вроде "реп", "альтернативной" и прочих - занимали в музыкальном мире сравнительно небольшое место. Майкла Джексона в тот период, почему-то ни разу не видел и не слышал, ни на рекламах, ни по телевизору. Подавляющее большинство американцев во всех штатах живёт в частных одноили двух-этажных домиках. И вообще, любой крупный город сверху похож на огромной площади дачный посёлок с маленькой горсткой современных многоэтажных зданий в центре - это, в основном, крупные отели, банки и офисные здания. Нью-Йорк же, как оказалось, большинство американцев считают непохожим ни на что монстром, имеющим с Соединёнными Штатами так же мало общего, как и с любой другой страной мира - вроде нашей Москвы. Кстати, общая панорама США с воздуха ни на что не похожа. В противоположность Европе, в среднем эта территория заселена негусто. И потрясающим контрастом на фоне относительно неплотной застройки кажется невероятно громадное количество отличных дорог и разнокалиберных взлётно-посадочных полос. Глядя сверху на эту картину, мы шутили: даже при очень серьёзных отказах, если только сохраняется управляемость самолётом, здесь не стоит торопиться прыгать - планируй себе, сколько хватит высоты, в выбранном направлении, и в нужный момент под носом всегда увидишь пару-тройку подходящих для вынужденной посадки аэродромов. Но больше всего меня удивили отнюдь не достижения США в любой экономической или производственной области, как следовало бы того ожидать... Я был поражён тем, что в большинстве человеческих черт, американцы оказались довольно чувственными и даже сентиментальными людьми, к тому же внешне - по нашим меркам - невероятно дружелюбными. Любой наш отлёт с места прошедшего шоу сопровождался искренним огорчением множества людей, зачастую со слезами на глазах. Некоторые из них затем за свой счёт преодолевали сотни или тысячи миль до мест наших следующих показов, чтобы только ещё немного побыть вместе с этими "крэйзи рашнз". От показа к показу постоянно росла техника пилотирования и сложность пилотажных комплексов, познание географии и языка, людских характеров и правил. В какой-то момент я обострённо стал понимать, что в совершенно новом измерении познаю себя, учусь контролировать и прогнозировать своё восприятие, объём внимания, реакцию - в самой разной обстановке: от роскоши приёмов и отелей, до запредельной перегрузки в кабине истребителя. Сливаясь с машиной в единый организм, изнуряемый то техасской жарой, то пенсильванской сырой облачностью, цепляющейся нижним краем за окружающие аэродром пригорки, я становлюсь другим... И как-то раз, загорая перед вылетом на самолётных чехлах под бархатным осенним калифорнийским солнышком и проигрывая мысленно во всех нюансах предстоящий полёт, я осязаемо ощутил своё прикосновение к величайшему таинству истинного профессионализма, как самой сложной функции человеческого разума. Наверное, в такие вот моменты моё состояние соответствует наречённому судьбой ощущению счастья. Это совершенно невероятное чувство, когда у тебя при внешнем полном спокойствии, расслабленности, а чаще даже неподвижности, разом, по твоей команде, возникает внутреннее напряжение, учащается пульс - и ты уже не здесь, ты в воздухе. Каждый из твоих внутренних сверхточных "датчиков" включился в работу и, исправно реагируя на воображаемые повороты горизонта и земной поверхности, посылает сигналы: глазам - на что посмотреть в данную секунду, мускулам рук и ног - какие сделать точные движения органами управления. И весь твой организм, сливаясь с рулями, с двигателями, с несущими поверхностями самолёта, ощущает обратную реакцию на каждое твоё движение: ты, словно физически, ощущаешь давящую перегрузку и противостоишь ей, твоё зрение исправно отмечает перемены света и тени, вращение неба и бег земных ориентиров. Ты - частица этого сложного движения, и оно подвластно твоей воле и разуму... Затем - пауза расслабления и отвлечения. И, наконец, сам полёт - как завершающая точка этой "медитации". Он венчает все переходы твоих состояний своей конкретностью и итоговым реальным смыслом (без этого нельзя!) полученного практического результата. Сложноватый, конечно, механизм ощущения собственной полноценности. Но при его упрощении, наверное, и результат будет ниже, и эти чувства утеряют полноту...
ф о т о
Мы, ровесники, одновременно закончили два соседних лётных истребительных училища, он - Ейское, а я - Армавирское. И оба - с Золотой медалью. Но сразу же оговорюсь: об этом факте здесь сказано не из чувства избыточного самомнения, а лишь потому, что он и явился причиной нашего первого знакомства. Точнее, не сам факт, а его непосредственная предыстория. Нас обоих, курсантов выпускного четвёртого курса, как отличников учёбы и именных стипендиатов, отправили в Москву, в ЦК ВЛКСМ для почётного награждения. Это был канун Дня Авиации 1981 года - ровно десять лет тому назад. И там, в очереди в Мавзолей Ленина, Геннадий сам подошёл ко мне и обратился с просьбой: - Я слышал, как ты говорил что-то о Школе лётчиков-испытателей. Поделись информацией. Ему я рассказал тогда всё, что знал. Поделился и своими личными планами, а через четыре с небольшим года после этого разговора сам стал слушателем Школы. Ещё через два года, сразу же после нашего выпуска, им стал Гена. И вот теперь он - лётчик-испытатель Лётно-исследовательского института. ... Заруливаю на свою стоянку. Пара "двадцать первых", прямо у меня над головой сделав проход, уходит влево на боевой разворот. Опять заходят на центр аэродрома и, пройдя уже вне поля моего зрения, распускаются. Видимо, они хотят ещё раз собраться и продолжить тренировку. Слышу по радио неуверенный вопрос Урала, обращённый к Генке: - Ты что, отошёл? Где ты?... Такое впечатление, что ребята не очень чётко обговорили весь полёт на земле. Руководитель полётов тоже немного замялся - назвав почему-то позывной Урала, задаёт в эфир вопрос: - Вам не мешает малоскоростной на посадочном курсе - подходит к дальнему? Но такой вопрос должен быть скорее адресован Геннадию - это же он после роспуска пошёл в направлении третьего разворота. С упомянутого "малоскоростного"- проходящего испытания ИЛ-114, штатно докладывает о входе в глиссаду лётчик-испытатель ильюшинской фирмы с похожей на Генкину фамилией - Вячеслав Белоусов. ... И опять - недоуменный вопрос РП, непонятно почему обращённый к позывному Урала: - Ты куда пошёл? Твоё место? Короткая пауза... И вдруг тот же голос руководителя полётов неестественно громко, надрывно выкрикивает одно оборванное слово: - КАТАПУЛЬТИР...!!! За считанные секунды до этого, обернув голову на рулении в сторону третьего разворота, я увидел крутнувшийся с малой высоты вниз МиГ-21... Почти отвесное столкновение с землёй. Характерный гриб чёрного дыма... И тут в эфире - удивлённый голос Урала, докладывающего своё место: он стоит в вираже над КДП, на его борту всё в порядке. Мелькает шальная мысль: быть может, эта страшная картина мне привиделась, а на самом-то деле - всё в порядке? Но нет - ещё виден в стороне третьего разворота нерассеявшийся чёрный дым. С ушедшего на второй круг ИЛ-114 раздаётся доклад Белоусова: - Я пройду, посмотрю, что там... И, через несколько секунд, на вопрос РП: - Парашюта не видно? - несётся в эфир его ответ: - Нет... Здесь в деревеньке с церквушкой, прямо рядом с одним домом вошёл. Практически отвесно... Заруливаю, вылезаю из кабины. К самолёту подбегает ни о чём не подозревающий ведущий инженер, симпатичный и энергичный парень Андрей Щеблыкин: - Ну что, ещё слетаем? Сейчас, я по-быстрому организую заправку! Эх, Андрюха, хороший ты парень!... Я показываю рукой в направлении ещё не до конца рассеявшегося султана чёрного дыма: - Гена Белоус погиб ... "Вчера лётчики-испытатели Лётно-исследовательского института в подмосковном Жуковском хоронили своего товарища. 31-летний пилот Геннадий Белоус погиб в понедельник, 12 августа, при выполнении тренировочного полёта во время подготовки к параду в честь Дня воздушного флота (он намечен на завтра). Белоуса считали в отряде сильным лётчиком. Он летал на самолётах, по меньшей мере, 18 типов из 30-35, которые испытываются в ЛИИ. Поэтому версию, что он не справился с управлением своего МиГ-21 при выполнении фигур высшего пилотажа, его товарищи отвергают как маловероятную. Выводы, к которым пришла комиссия, расследующая причины катастрофы, ещё неизвестны. Однако лётчики уверены, что она связана с отклонениями в работе техники. По традиции авиаторов, когда траурная процессия приблизилась к кладбищу, высоко в небе пронёсся над городом истребитель, одна из тех машин, на которых летал погибший испытатель". "Московский Комсомолец" 16.08.1991 Итак, ещё одна жертва показух. Сколько же побилось во время них и при подготовках к ним пилотов! Вспоминаю первую, виденную мной, катастрофу из этой серии: тогда, 7 февраля 1984 года, в Кубинке, на новейшем, по тем временам, истребителе МиГ-29 разбился военный лётчик-испытатель Владимир Лотков. Затем был ещё целый ряд лётных происшествий! Теперь вот - Гена Белоус... Но ведь по большому счёту, летание-то не остановишь. И демонстрировать его тоже всегда кому-то - и очень много кому - необходимо. Расслабляться нельзя. Сейчас мне предстоит много сложных демонстрационных полётов на зарубежных показах. Нужно собраться, быть внимательнее!.. август 1991 г.
НАД КРЫШАМИ ЕВРОПЫ
Юрий ГАРНАЕВ: Перелёт был не совсем обычным. Чем-то напоминал он далёкие годы, когда авиация проходила на небольшой высоте небольшие расстояния, - я помню, как над тихим городом Балашовом пролетел самолёт и сел на стадионе, и мы, мальчишки, бежали через весь город, лезли на забор, который упал, сломался под нами... Теперь мы над Европой, на высоте всего в двести метров - и медленно проплывала она, так что мы могли разглядеть её, как ожившую карту, с подробностями живого быта, с особыми красками, присущими по-своему каждой стране. Нам предстояло пересечь шесть стран, часть пути пролететь над морем, ниже всех принятых теперь в авиации эшелонов, и в ясные дни мы отчётливо видели всё время, как большие причудливые тени нашего каравана с мелькающим над каждой машиной венцом огромных лопастей, скользят над пашнями, домами и над границами стран. Три больших вертолёта конструкции Миля, как воздушные мастодонты, медленно шли над Европой в Париж, на выставку в Ле-Бурже. Пасмурным дождливым утром 1 июня мы поднялись с подмосковного аэродрома и, собравшись группой, взяли курс на запад. Низкие облака стелились над землёй. Моросил мелкий, похожий на осенний, дождь, но вертолёты оборудованы приборами для полёта в сложных метеорологических условиях. Машину ведёт автомат, "непьющий пилот", и трудно было только следить за строем - плохая видимость заставляла держаться слишком близко друг к другу. Наш МИ-6 возглавил группу. До самой границы нас провожал на четвёртой машине Герман Алферов. На обратном пути, как оказалось потом, в одно сопло двигателя его машины попал крупный грач: низкий эшелон был легко доступен птицам... Под нами, хорошо различимые, шли сначала поля Смоленщины, потом дремучие белорусские леса. Земля для лётчика всегда имеет своё лицо, мы узнаём её, как друзей при встрече. В Витебске нас ждали многотонные автозаправщики - даже не верилось, что всё это поместится в баках, но ведь предстояло пройти непривычно долгий для вертолёта путь готовыми к любой неожиданности. Мы шли на керосине устаревшие поршневые моторы заменили теперь мощные турбовинтовые двигатели. За Витебском нас встретила Литва с её характерной архитектурой готических построек и костелов. Дождь всё шёл. На следующий день нам уже не дали вылета. Тоскливо стояли мы у карты, думая о том, что выставка в Ле-Бурже ждать не станет. Дождавшись амнистии от синоптиков, мы, дружно воскликнув, как старые кавалеристы: "По коням!" - бросились к своим машинам... И вот уже под нами Неман. Отчётливо виден пограничный столб с гербом СССР. Мы не были новичками в заграничных встречах - приходилось бывать в Европе, в Азии и в Америке, а командир МИ-6 Василий Колошенко, опытный полярник, знал все континенты: зимовал на Северном полюсе и в Антарктиде, видел величественные многоцветные грани Гималаев в Индии, где его вертолёт МИ-4 оказался победителем в международном конкурсе на лучшую машину для самых трудных высокогорных условий, учил осваивать вертолёт индонезийцев... И всё же каждый из нас почувствовал что-то схожее с инстинктом перелётных птиц - Россия оставалась за кордоном. Соседняя польская земля встречала нас дружественно. Как принято по всей Европе, мы перешли на радиосвязь по-английски, но вдруг услышали родную речь: это польский радист захотел попрактиковаться в русском языке. Варшава была хороша, как сказка. Борис Земсков, который пролетал теперь над ней на величественном воздушном кране МИ-10, видел её с воздуха ещё в дни войны, всю в руинах; казалось, не встать уже больше таким, как был, прекрасному старому городу. Но вот он восстановлен кропотливо по разысканным старым чертежам и проектам, а в других районах отстроен по-современному заново. Может быть, с воздуха особенно остро чувствуешь, как много сил положила Польша, чтобы восстановить свою Варшаву. Над Одером на второй день полёта мы пересекли границу - внизу аккуратно расчерченная немецкая земля. Ясный день. Нас всех ведёт по курсу флаг-штурман Пётр Халтурин, быть может, как мы думаем, дальний потомок знаменитого революционера. Он плечист, высок и белокур. Он сидит впереди всех в стеклянной сплошь кабине, и кажется, что он, как Илья Муромец, едет на богатырском коне через необозримые просторы полей. - Берлин, - говорит Халтурин. Уже видны впереди предместья большого города - тихие глубокие пруды, красиво окружённые густой зеленью, чётко разграниченные линии шоссейных дорог. Те, кто летал здесь в последние дни войны, помнят горизонт в сплошной пелене пожаров. Теперь раны города закрылись кварталами новостроек, и мы приходим сюда не мстить за сожжённые города и сёла, а как паломники над Европой, странствуя к выставке грандиозной авиации нашего времени. После посадки мы все отправляемся в Трептов-парк, и здесь нас поражают русские берёзки у скульптуры двух воинов, склонившихся под сенью знамён в поклоне погибшим... Единственная страна, которую по дороге на мирную выставку нам придётся обойти стороной, - Западная Германия. Поэтому от Берлина мы идём не на Париж, а на север, к границам Дании. Впервые нам предстоит пройти на больших вертолётах над морем, и мы готовим резиновые лодки, надеваем спасательные жилеты и вызываем по радио советские корабли. Теплоход "Иван Ползунов" отвечает, что будет следить за нами, пока не выйдем на сушу. Но сам он далеко, в стороне от нашего курса на 60 миль. Над морем непривычно, нет рельефности, в тумане не видно горизонта. На аэродром Копенгагена заход на посадку с моря. Дания кажется сплошь вычитанной из Андерсена, игрушечной. Островерхие дома с черепичными крышами. Не очень большой дворец на маленькой площади. Здесь живёт король - это тоже вроде детской сказки, потому что не он руководит страной. Аэродром скандинавской компании "САС" - мирового значения, здесь есть представительства всех крупнейших авиакомпаний, самолёты здесь тоже разные, как на выставке, и к нам направлен неподдельный интерес специалистов. Балконы аэропорта густо унизаны вышедшей из здания публикой - их удивляют наши огромные вертолёты, а мы, в свою очередь, удивляемся, что корабли проходят здесь мимо по проливу так, как будто плывут по самому аэродрому. Нам повезло в Копенгагене: шофёр из торгпредства Коля Рогов оказался непревзойдённым гидом, за два года он изучил историю и географию страны. Он сообщает нам родословную короля, его планы насчёт брака младшей дочери с греческим принцем и советует не пить пива - из-за забастовки пивоваров его возят сейчас за слишком дорогую цену из Швеции. Больше всего нас поразило в Копенгагене уличное движение: оно обходится почти без полицейских и отдано водителям и пешеходам под общественный контроль, малейшее нарушение уже вызывает возмущённые гудки соседей. Резким контрастом после Дании был путь на Голландию - над морем, мимо военных баз ФРГ. Мы шли над нейтральными водами, но строго по курсу - в двадцатикилометровом коридоре, за которым в обе стороны были обозначены зоны стрельб и учений западногерманской ПВО. Самолёт, поднявшись из Дании, уже видит Голландию. С искренним удовольствием увидели мы, наконец, драгоценный пояс Нидерландов - нитку плотин, ограждающую страну от моря. Страна лежала слева, как на дне, а в самом море, на окружённых бетоном островах, крылатые ветряные мельницы всё махали руками, как на рисунках старинной Голландии, откачивая воду с отмелей, как из стакана, и отвоёвывая куски плодородной суши. И мы пришли к Голландии, тоже махая в тон лопастями, как мельницы в небе. Каналы напоминали про серебряные коньки, о которых помнишь с детства, или маленькую модель Марса, как он представлялся раньше по фотографиям. Крыши домиков были острей, чем в Дании, и все окантованы белым по граням. Нас приняли на запасном аэродроме, где откуда-то прямо из земли к нам протянулся шланг вездесущей компании "Шелл", снабжающей Европу горючим. В Брюссель нас вели по локатору. На траверзе Амстердама снова пошёл дождь, спустилась облачность, мы летели в сплошной муре, стараясь не слишком сближаться, но и не терять друг друга. Казалось, что в дождливой хмари плывут, как по морю, почти бок о бок плавучий кран с пароходом - наш МИ-6, кругловатый и объёмистый, похож на крутобокий морской буксир, деловито взобравшийся в небо. Так мы и появились из дождя над Бельгией, увидели близко под собой длинные, как Кордильеры, глыбы жилых массивов, подумали, как, по русским представлениям, мала и тесна от этого Европа, увидели главный павильон прошедшей Брюссельской выставки и сели уже по огням, в тумане. ... В Париж мы пришли почти первыми, сразу за нашим ИЛ-18, и только на второй день начала слетаться великая армада новейшей авиации - больше 450 самолётов принял в эти дни Ле-Бурже. Выставка крутилась безостановочно, как огромная карусель, и с каждым днём людей прибывало всё больше. И наша техника все эти дни была в центре внимания прессы и телевидения: колоссальный "Антей", лайнер ИЛ-62 и вертолёты. Билеты всё повышались в цене, особенно после каждой из двух катастроф, отзвук которых подхватила пресса. В первый же день, задев при посадке за ориентирные огнеустановки аэропорта, разбился огромный американский "Хастлер", бомбардировщик с четырьмя двигателями. Этот Б-58 уже снискал во Франции довольно стойкую мрачную славу, такая же машина погибла на прошлой авиационной выставке здесь же, в Париже. Мы видели каждый день много великолепных образцов пилотажа, который смело и точно демонстрировали над аэродромом иностранные лётчики. Но когда поднимался итальянец Донати, меня охватывало обострённое, как у всех старых летунов, роковое предчувствие. Много раз я сталкивался с оправданным риском в воздухе на войне и после неё, на испытательной работе: мне приходилось испытывать на себе катапульту, отстреливать лопасти у вертолёта, чтобы проверить возможность выбрасываться из него с парашютом, рвать грудью провода, приземляясь на парашюте после аварии, но слишком рекламный риск итальянца нам всем казался ненужным и неоправданным. 19 июня, сразу после пилотажа у земли, заходя на посадку через неудачно расположенную на подходе к полосе стоянку автомашин, Донати потерял высоту, упал и унёс с собой ещё восемь жизней из числа неповинных зрителей, сжёг 60 автомобилей. Хотя после этой катастрофы цена на билеты поднялась уже до 26 новых франков, вовсе не большой интерес к лётным происшествиям привлекал, прежде всего, парижан в павильоны XXVI Парижского авиационного салона, а их природная любознательность и любовь к технике. Французы хорошо помнят, что в их стране, в одной из самых первых, занималась заря авиации в начале века. Они чтят славную память Блерио. В знаменитой серии издания классиков всех времён и народов, роскошно оформленной крупнейшим издательством "Галлимар", не случайно наибольший тираж собрал Сент-Экзюпери - лётчик, взлетавший с этого же аэродрома, национальный герой и популярнейший писатель Франции, ярче всех воплотивший в своей поэтической прозе романтику нашего лётного дела... За две недели выставку в Ле-Бурже посетило около миллиона зрителей. Незабываемо обаяние уличных сцен Парижа: ночные художники, рисующие на Монмартре, Булонский лес, ночной огромный рынок, где в это время оптовики продают горы сверкающих яркими красками овощей розничным торговцам и где в ночном кафе "Три поросёнка", узнав, что среди нас Юрий Гагарин, хозяин немедленно вручил нам всем сувениры. Вообще популярность Гагарина в Париже не меньше, чем в России. В рабочей столовой, как только его узнал зашедший случайно репортёр, нас окружили с готовыми фотокарточками, и невозможно было отказать в автографах. Больше того, американские космонавты Макдивитт и Уайт, недавно осуществившие второй выход человека в космос, несколько дней не могли пробиться на первые полосы парижских газет, пока не сфотографировались с Гагариным... 1965 г.
БОЛЬШОЕ ТУРНЕ
Александр ГАРНАЕВ: Наш путь в Штаты оказался необычайно трудным. Видно, сработала русская народная примета - "пути не будет" после того, как мы споткнулись и чуть-чуть не поразбивали себе носы на первом же этапе перегона, из дома в Новый Уренгой. Нужно сказать, что и на втором этапе, в Тикси нас ждал нижний край облачности меньше ста метров. Да и в последующих перегонах не раз доводилось удивлять людей посадками на различные, свои и зарубежные, аэродромы при очень плохой погоде, значительно хуже наших официальных метеоминимумов, порой в тумане или плотных осадках. Многотысячекилометровые участки нашего пути над родными просторами не переставали поражать безлюдностью: не только в Заполярье, но и вдоль европейских широт над сибирской тайгой, где были проложены наши резервные маршруты, можно лететь на реактивном истребителе часами, не видя под собой никаких признаков человеческой жизнедеятельности. Это понимание огромности и неосвоенности территории Отчизны обострённо ощущается в таких перелётах, к нему трудно привыкнуть. Главный же сюрприз ждал нас на Аляске. Вылетели по плану из Анадыря и приземлились на авиабазе ВВС США Элмендорф. Но вместо обычной в таких случаях торжественной встречи, сразу после посадки мы услышали из уст трёхзвёздного генерала МакИнерни вежливое сожаление, выраженное по поводу официального запрета Государственного Департамента Соединённых Штатов Америки на наши дальнейшие полёты над территорией США в связи с попыткой свержения власти Президента СССР так называемым "Государственным Комитетом по чрезвычайному положению" - "ГКЧП"... И теперь нам надлежит, заправившись, лететь назад. Нужно было видеть лица окружавших нас в тот момент американцев! Не понимая (как и мы) происходящего, они старались окружить нас максимумом внимания и участия, готовы были выполнить в эти несколько часов всё возможное, чтобы хоть в чём-то помочь, сделать хотя бы что-нибудь приятное. Когда нас провожали обратно, казалось: вот-вот на глаза многих из военнослужащих-женщин, коих там оказалось немало, навернутся слёзы. Затем была сумасшедшая гонка обратно в Москву, на пределе усталости. Скорее домой, своими глазами увидеть, понять - что же там творится? У меня с самого начала было ощущение, что всё происходящее - чушь. Я даже заключил пари со штурманом сопровождавшего нас ИЛ-76 Валерой Гречко, что этот самый ГКЧП продержится не больше десяти дней. Как всегда в подобного рода экстремальной ситуации, было крайне интересно наблюдать за окружающими людьми. Многие ребята из нашей делегации, уже после всех событий, делились впечатлениями о слышанных на Аляске от разных американцев пояснениях насчёт того, что отказаться от возвращения домой и получить статус политического беженца в такой момент - непререкаемое право любого человека. Но, к величайшему удивлению встречавших нас обратно анадырских пограничников, никто из нашей команды там не остался... На особый статус претендовал курировавший нашу делегацию представитель КГБ, которому мы дали конспиративную партийную кличку "Дедушка-У". По мере поступления новостей из Москвы, он всё больше расправлял грудь, всё чаще и настойчивее в его голосе слышались командные нотки, а в глазах сверкали задорные искорки. На нашем пути в Москву, останавливаясь ненадолго в оторванных от "большой" жизни северных гарнизонах, нередко приходилось слышать из уст офицеров, начисто потерявших за последнее время логику в понимании происходящего, слова одобрения, адресованные гекачепистам. Мол, теперь "армию хорошо кормить будут"! И при этом - абсолютно невежественное безразличие, каким же именно образом, за чей счёт это будет сделано. Но вот вдруг во время нашего пути назад в информационных сообщениях радио и телевидения наступает странный провал, а на промежуточных аэродромах носятся самые противоречивые слухи о дальнейшем ходе политических событий. Все жаждут хоть сколь-нибудь достоверной информации, но никакие источники её не дают. В ожидании окончания очередной заправки на последующий этап перегона и "добра" на вылет, я хожу по лётному полю промежуточного аэродрома с маленьким плеером-приёмником в кармане и наушничками в ушах, пытаясь настроиться на какую-нибудь информационную радиопередачу. В широковещательном эфире - только длинные симфонии и безликие спектакли. Ребята по очереди подходят и интересуются: "Ну что там?" - а мне нечего ответить. Несколько раз, осторожно улучив моменты моего уединения, с беспокойными нотками в голосе с этим же вопросом ко мне обращается и Дедушка-У... И уже много позже, когда на подлёте к Москве с путчистами стало всё ясно, мне вдруг резанула по глазам его непривычно приветливая, улыбающаяся физиономия, с пионерским задором источавшая возгласы: - Вот всё и в порядке, так им и надо!... Прилетели в Москву в среду, 21 августа - последний день "власти" ГКЧП. Успел с женой побывать у Белого Дома на вновь наречённой площади Свободной России, своими глазами увидеть баррикады, потолкаться и послушать эмоциональные речи на митингах. А сразу после свержения путча немедленно пришло повторное приглашение из США. И опять - гонка, но уже в противоположном направлении. На сей раз встреча нас в Америке превзошла все ожидания. Если до того мы, неся на крыльях своих самолётов красные звёзды, демонстрировали достижения советской авиационной промышленности, то теперь ещё и олицетворяли (как тогда это представлялось) нарисованными на скорую руку на фюзеляжах трёхцветными флажками "первых посланцев победившей в России демократии". Мы пролетели через много городов и штатов по всей стране, пилотировали на самых разных, и по программе, и по своему характеру, авиационных шоу. Говоря без преувеличения, наши полёты всегда производили фурор. Везде, где бы мы ни выступали, наши показы объективно были вне конкуренции по своей сложности и технике исполнения. Что же меня больше всего удивило в Америке? Мне всегда казалось, что я неплохо осведомлён об этой стране, и то представление, почерпнутое, главным образом, из наших средств массовой информации, было примерно таким: - любимая еда американцев - гамбургеры, чизбургеры и тому подобная "фаст фуд", в духе модных в Москве "МакДональдс" и "Пицца-Хат"; - наиболее популярная музыка - вроде, к примеру, Майкла Джексона и всяких там "реп-стилей"; - типичная архитектура городов - ультрасовременная застройка с массой небоскрёбов, её самым ярким олицетворением является Нью-Йорк; - сами американцы - не обычные, в нашем понимании, люди, а по образу мышления и стилю поведения - ну просто вроде ходячих компьютеров... Там, в Штатах, все эти представления рассыпались в прах. Оказалось, что для всяких закусочных, вроде "МакДональдс" и им подобных, несмотря на неизменно высочайшие требования к качеству продуктов, в Америке бытует презрительное название "джанк фуд" - "еда из отбросов". Большинство американцев избегает регулярно употреблять такую пищу, и делает это только в тех случаях, когда нет другого выбора. Но дома готовят тоже мало, предпочитая, в основном, уютные, хотя и показавшиеся, по нашим меркам, дороговатыми, ресторанчики и кафе. Музыка популярна самая разная - от классики до рока, и моды сменяют друг друга молниеносно. Столь усиленно почему-то пропагандировавшиеся у нас в то время стили - вроде "реп", "альтернативной" и прочих - занимали в музыкальном мире сравнительно небольшое место. Майкла Джексона в тот период, почему-то ни разу не видел и не слышал, ни на рекламах, ни по телевизору. Подавляющее большинство американцев во всех штатах живёт в частных одноили двух-этажных домиках. И вообще, любой крупный город сверху похож на огромной площади дачный посёлок с маленькой горсткой современных многоэтажных зданий в центре - это, в основном, крупные отели, банки и офисные здания. Нью-Йорк же, как оказалось, большинство американцев считают непохожим ни на что монстром, имеющим с Соединёнными Штатами так же мало общего, как и с любой другой страной мира - вроде нашей Москвы. Кстати, общая панорама США с воздуха ни на что не похожа. В противоположность Европе, в среднем эта территория заселена негусто. И потрясающим контрастом на фоне относительно неплотной застройки кажется невероятно громадное количество отличных дорог и разнокалиберных взлётно-посадочных полос. Глядя сверху на эту картину, мы шутили: даже при очень серьёзных отказах, если только сохраняется управляемость самолётом, здесь не стоит торопиться прыгать - планируй себе, сколько хватит высоты, в выбранном направлении, и в нужный момент под носом всегда увидишь пару-тройку подходящих для вынужденной посадки аэродромов. Но больше всего меня удивили отнюдь не достижения США в любой экономической или производственной области, как следовало бы того ожидать... Я был поражён тем, что в большинстве человеческих черт, американцы оказались довольно чувственными и даже сентиментальными людьми, к тому же внешне - по нашим меркам - невероятно дружелюбными. Любой наш отлёт с места прошедшего шоу сопровождался искренним огорчением множества людей, зачастую со слезами на глазах. Некоторые из них затем за свой счёт преодолевали сотни или тысячи миль до мест наших следующих показов, чтобы только ещё немного побыть вместе с этими "крэйзи рашнз". От показа к показу постоянно росла техника пилотирования и сложность пилотажных комплексов, познание географии и языка, людских характеров и правил. В какой-то момент я обострённо стал понимать, что в совершенно новом измерении познаю себя, учусь контролировать и прогнозировать своё восприятие, объём внимания, реакцию - в самой разной обстановке: от роскоши приёмов и отелей, до запредельной перегрузки в кабине истребителя. Сливаясь с машиной в единый организм, изнуряемый то техасской жарой, то пенсильванской сырой облачностью, цепляющейся нижним краем за окружающие аэродром пригорки, я становлюсь другим... И как-то раз, загорая перед вылетом на самолётных чехлах под бархатным осенним калифорнийским солнышком и проигрывая мысленно во всех нюансах предстоящий полёт, я осязаемо ощутил своё прикосновение к величайшему таинству истинного профессионализма, как самой сложной функции человеческого разума. Наверное, в такие вот моменты моё состояние соответствует наречённому судьбой ощущению счастья. Это совершенно невероятное чувство, когда у тебя при внешнем полном спокойствии, расслабленности, а чаще даже неподвижности, разом, по твоей команде, возникает внутреннее напряжение, учащается пульс - и ты уже не здесь, ты в воздухе. Каждый из твоих внутренних сверхточных "датчиков" включился в работу и, исправно реагируя на воображаемые повороты горизонта и земной поверхности, посылает сигналы: глазам - на что посмотреть в данную секунду, мускулам рук и ног - какие сделать точные движения органами управления. И весь твой организм, сливаясь с рулями, с двигателями, с несущими поверхностями самолёта, ощущает обратную реакцию на каждое твоё движение: ты, словно физически, ощущаешь давящую перегрузку и противостоишь ей, твоё зрение исправно отмечает перемены света и тени, вращение неба и бег земных ориентиров. Ты - частица этого сложного движения, и оно подвластно твоей воле и разуму... Затем - пауза расслабления и отвлечения. И, наконец, сам полёт - как завершающая точка этой "медитации". Он венчает все переходы твоих состояний своей конкретностью и итоговым реальным смыслом (без этого нельзя!) полученного практического результата. Сложноватый, конечно, механизм ощущения собственной полноценности. Но при его упрощении, наверное, и результат будет ниже, и эти чувства утеряют полноту...