Страница:
МОЙ ДРУГ СЕРЁГА
Понедельник, 11 сентября 1995 года. Стоит погожий денёк уже заканчивающегося бабьего лета: мягко греющее солнышко, носимая лёгким ветерком паутинка... Но погода явно начнёт скоро портиться - недавняя бесконечная прозрачность ярко-голубого неба при взгляде с земли уже подёргивается всё сильнее и сильнее сгущающейся дымкой. А с воздуха, даже при отсутствующей облачности, земные ориентиры видно совсем плохо. После короткого сверхзвукового разгона разворачиваюсь с торможением в сторону своего аэродрома и иду в пилотажную зону - ещё немного "покрутить" для тренировки сложного пилотажика. Напоследок перед холодной малополётной зимой я упиваюсь этой уже заметно меркнущей солнечной желтизной, небесной голубизной и ностальгически наслаждаюсь лёгкостью управления старушки-спарки МиГ-двадцать первой: истребителя, олицетворяющего нашу незабываемо яркую лейтенантскую молодость. Вдали за левой плоскостью моего самолёта остаётся спичечный контур взлётно-посадочной полосы ближайшего запасного аэродрома "Луховицы". И ничто в этот момент в воздухе даже не намекает на ту трагедию, которая разыгрывается сейчас на близком от меня аэродроме... Сожалея лишь о столь коротком, всего получасовом счастье летания, я захожу на полосу своего родного аэродрома "Раменское", мягко сажусь. Ох уж эти пилоты, как дети малые: все вокруг носятся с какими угодно желаниями и проблемами, а им дал слетать, и вот оно - счастье, и ничего больше в жизни вроде бы и не нужно!... С чувством удовлетворения и примешивающейся к нему небольшой "осенней" грусти еду домой. В умиротворённость вечерней домашней обстановки неожиданно врывается телефонный звонок Валерия Викторовича Новикова, Главного конструктора микояновского КБ: он пытается узнать недавно изменившийся номер телефона своего нынешнего шеф-пилота Романа Таскаева... И уже после этого, как бы вскользь, замечает: - Ну а ты в курсе, что у нас в Луховицах большие неприятности? - Нет! Кто? - Сергей Шапошников... Не может быть! Ерунда какая-то... Пауза затягивается, мне нужно что-то сказать. Невольно вырывается совсем идиотский вопрос: - Вы это серьёзно? - Ну разве такими вещами шутят?! - На чём? В ответ - кодовый номер одного из стоящих (стоявших?) в действующей испытательной программе МиГов-двадцать девятых. ... Растерянно не прощаясь, кладу обмякшей рукой телефонную трубку. Иду на кухню, нахожу маленькую бутылочку коньяка. Жена смотрит удивлённо: - Ты что это вдруг? - Давай выпьем за светлую память Серёги Шапошникова... Чтобы выдавить из себя каждое слово требуется невероятное усилие. Жена "наседает": - Да ты что! Как это случилось? Что я могу ей ответить? Молча наливаю и выпиваю. Дети уходят спать. Остаюсь один. Ещё выпиваю. Всё сознание и подсознание, весь мой организм до последней клетки противятся принимать информацию о гибели близкого друга. Выпиваю ещё и выхожу на балкон. Словно на неудачную театральную декорацию смотрю с высоты тринадцатого этажа на броско пестрящие, щедро рассыпанные вокруг, неприлично яркие огни ночной Москвы. Смотрю и не могу понять: что происходит? Почему-то расплывается резкость этой декорации... Глаза застилают непонятно откуда берущиеся слёзы... И почему-то рядом по комнате бегает ещё не легший спать младший двухлетний сынок Ярославка. Как обычно перед сном он "бесится": носится взад-вперёд и, заигрывая, дёргает меня за рукав рубашки. Допиваю остатки коньяка, целую доверчиво подставленную головку своего младшенького и опять иду на балкон. Там - всё та же неуместно яркая огненно-кричащая бездушная декорация, упорно игнорирующая все разыгрывающиеся вокруг неё человеческие трагедии. ... В своё время, с 1981 года мы вдвоём с моим ровесником и другом Серёгой Шапошниковым жили и служили в Кубинке, всего лишь в шестидесяти километрах от этих же бесстыжих бескрайних огней. Но были накрепко отгорожены от них заслоном круглогодичного армейского распорядка боевого истребительного авиаполка. Тогда мы гораздо чаще любовались этим ночным бескрайне-ярким раздольем только сверху. И несли в своих умах гордость за виденный много раз через остекление кабины боевого истребителя Свет Москвы. И, чётко того не формулируя, заполняли свои души этим Светом! "... И душевную ясность, и кратковременное владычество над миром нельзя купить за деньги!" - такое отражение подобных мыслей уже позже я открыл для себя у Сент-Экзюпери. Тогда же, "холостякуя" напару всё свободное от службы время, живя в уютном тёплом лётном профилактории, мы ходили частенько в соседний лесок, жгли костёр, собирали грибы и вместе мечтали. Мечтали обо всём на свете. Мечтали так, как могут мечтать только двадцатидвухлетние пацаны в офицерских погонах, овладевшие самой сложной летающей техникой, и вообще добившиеся всего того, что по максимальной мере к этим годам можно было добиться. А впереди была вся бьющая ключом жизнь, весь яркий мир и никаких видимых преград!
Сергей Николаевич Ш А П О Ш Н И К О В
ф о т о
В воображении мы часто рисовали то интересные путешествия, то симпатичные девичьи облики... И всегда нас самих - вечно сильных, уверенных в себе, красивых. Но больше всего разговоров, конечно же, было о них, наших самых любимых: серебристых, стремительнокрылых, в совершенном облике которых всегда, даже под заснеженными чехлами угадывалось столь неутолимое рвение ввысь... В наши разговоры о самолётах, ведшиеся в лесной тиши в основном лишь на языке технических терминов, помимо хрустения прутиков под ногами словно вплетался ещё один, никем невидимый и неслышимый аккомпанемент. Ревели форсажи, давила перегрузка, выстраивались и размыкались на маневрах воздушных боёв боевые порядки групп истребителей, или же неслась навстречу лобовому стеклу земля со своими перелесками и угадываемыми среди них через матовое свечение прицельной сеточки силуэтами атакуемых объектов... А больше всего замирало сердце, когда мы осторожно, исподволь касались темы лётных испытаний. Это таинство, покрытое завесой недоступности, через которую незримо пробивался магический ореол романтики, одновременно и тянуло к себе неудержимо, и пугало. Но пугало совсем не опасностями для жизни... Было боязно, признавшись гласно в этой любви, никогда не добиться от судьбы взаимности. И, потратив непредсказуемо много сил на достижение такой высокой цели, не достичь-таки её, и всю остающуюся жизнь влачить жалкое существование неудачника... Вот так мы и мечтали о лётно-испытательной работе, мечтали и боялись. Злодейке же фортуне захотелось было ещё и подсмеяться над Серёгой: непредсказуемому року в один прекрасный момент было угодно познакомить этого гордого сокола с молоденькой генеральской дочкой. Его будущая испытательская карьера была тут же предначертана, да вот вкралась маленькая закавыка... И девушка была порядочная, скромная, да вот не было там истинной любви! А любовь-то настоящая в тот момент у него и случилась, да такая, какой и положено быть у нормальных, красивых людей в таком возрасте. Шибко приглянулась ему, казачку кубанскому, прелестная наша эскадрильская "писарчиха" Ирочка, казачка донская. И мучился он долго, не зная, как тут быть. И поступил так, как должен поступить настоящий мужчина - против бога не пошёл. Крест поставил на испытательской карьере. Женился на любви своей Ирине, и за это наградила их судьба потом двумя очаровательными детишками, дочкой Яночкой и сыном Женечкой. Но судьбе было угодно вернуть нас обоих к нашим высшим лётным мечтам. И сделать тогда победителями! Когда я уже поступил в Школу лётчиков-испытателей, то, приехав осенью 1986 года в Кубинку на похороны Сергея Ильина, я лишь упомянул в кругу своих однополчан о предстоящем следующем наборе в ШЛИ. Этого хватило для того, чтобы Серёга вспыхнул как порох... И с этого момента все его помыслы без остатка и до конца были только там. И вот оно - чудо! 1987 год. Сергей Шапошников - слушатель легендарной Школы лётчиков-испытателей Министерства авиационной промышленности СССР! А уже перед выпуском в 1989 году Сергей, кстати, рассматривался как кандидат на микояновскую фирму. И, по крайней мере, нам двоим с Анатолием Квочуром, работавшим вместе на этом престижнейшем по тем временам предприятии, представлялось, что по всем объективным показателям он был кандидатом номер один. Но, к невероятному моему удивлению, руководство его кандидатуру не одобрило, и никаких чётких объяснений мы не получили: только промямлил проверявший его начальник что-то о непонравившемся в экзаменационном полёте крене на петле. И эта-то бредня про крен говорилась о сильнейшем, прирождённом пилотажнике! Мы терялись в догадках, в чём же была истинная причина отставки его кандидатуры?... Но Сергей совсем не огорчился. Даже больше того - искренне рассмеялся, узнав, что поедет на авиастроительный завод в Луховицы. Там были его родные МиГи-двадцать девятые, там он бывал раньше на перегонах и уже пообвыкся в лётном коллективе. Да и именно на это предприятие, только лишь в военную "приёмку", прочил его тот самый генерал - "экс-тесть". И в этом Серёга тоже усмотрел счастливое предзнаменование судьбы. Я ходил с законным чувством гордости за своих однополчан - преемников. И тяжёлым ударом для нас с Сергеем стала гибель во время заводского облёта "двадцать девятой" спарки в феврале 1993 года в Горьком нашего однополчанина Анатолия Мазура. Но никогда!... Никогда мне бы не подумалось, что строки, написанные о пути Толика в испытатели, будут продолжены воспоминаниями о Серёге. Не дай бог кому бы то ни было испытать ту душевную муку, когда вдруг на поминках своего друга ты окажешься окружённым вдовами твоих товарищей, друзей, которых ты сам вроде бы и "заманил" на погибель... В душе надрывно хрипит голос Владимира Высоцкого: Для меня не загадка их печальный вопрос, Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось... Мне ответ подвернулся: "Извините, что цел! Я случайно вернулся... вернулся, вернулся! Ну а он не сумел..." ... После окончания Школы лётчиков-испытателей и переезда в Луховицы, Сергей, как и следовало ожидать, очень быстро вошёл в строй. Работа ему была в радость, летал - словно песни пел. Не чурался никаких командировок по облёту машин в строевых полках: новые места, знакомства, впечатления... Так проходил год за годом. И вдруг на их заводе, как и во всём военно-промышленном комплексе, дела застопорились. Идёт один изнурительный год, другой - самолётов почти не выпускают. Лётчики едва-едва могут прокормить семьи и поддержать минимальные лётные навыки. "Сверху" объясняют: "Терпите, видите же - Перестройка!" А долго ли терпеть? Никто и не ведает... Но вдруг для луховицких пилотов забрезжил лучик света... Нет, это не Перестройка завершается, ей-то ещё конца-края не видать. Просто бог или чёрт дал "протолкнуть" наши МиГ-29 по выгодному контракту в Юго-Восточную Азию. А ещё микояновская фирма с заводом вроде как слилась, причём во вновь образовавшемся Московском авиационно-производственном Объединении "МАПО МиГ" головной структурой стал бывший завод. И теперь появилась возможность и луховицким пилотам взревать мощными форсажами своих "двадцать девятых" во всех уголках Земли. Каждый человек на протяжении своей жизни накапливает различные знания, наблюдения, опыт. И зачастую, чем больше такое накопление, тем чаще посещает чувство неудовлетворённости неприспособленностью тех или иных внешних условий для наиболее полной реализации всего имеющегося человеческого потенциала. Это гнетёт. В противоположность, у Сергея, как мне кажется, именно тот период жизни стал близок к редкому состоянию, когда есть возможность выкладываться целиком, проявлять всё накопленное тобой в полной мере. После сумасшедшего гула-перезвона Московского международного авиационно-космического салона "МАКС-95", прошедшего в августе 1995 года на аэродроме в Жуковском, Сергею, также демонстрировавшему там комплекс пилотажа на МиГ-29, предстояло подготовиться к следующей, намного более серьёзной задаче. Наши самолёты ждали на самом юге африканского континента. Помимо официальной "вывески" южно-африканского авиашоу в Йоханнесбурге, командованием ВВС России и ЮАР был согласован обширный график проведения пробных воздушных боёв их самолётов с нашими. Нетрудно представить, для чего такие задачи ставятся, и какая при этом на их исполнителей ложится ответственность! "Влётан" на тот момент Сергей был отлично, и поэтому уж слишком большой программы специальных тренировок ему не требовалось. Но, тем не менее, все положенные полёты он открутил "с полной выкладкой". Позади вся программа подготовки, самолёт нужно разбирать, чтобы грузить для отправки в дальнюю дорогу на транспортном "Руслане". На душе теплится уверенность в своих силах, которую лишь иногда, словно бризовой рябью, окатывает холодок волнения. Но для нашей работы это - типичное состояние. Ведь стопроцентных гарантий у нас никто никому никогда не даёт, да никто никогда и не требует... Гораздо хуже и опаснее чувство самоуспокоенности. Но - стоп! Возникает задержка - на самолёте неуверенно выдаёт сигналы активный радиоответчик. Мелочь, но нельзя отправляться в дальний путь с такой недоделкой! Ответчик нужно разбирать и недостаток устранять. На это уходит ещё пара дней. А теперь, коли уж устранили неполадку, следует удостовериться в исправной работе всего оборудования и сделать ещё один облёт. И раз в этот полёт идёт Сергей, значит не гоже зря тратить дорогостоящий ресурс и жечь топливо, летая просто так. Радиосредства современного боевого истребителя должны одинаково надёжно работать при любых маневрах, ведь так? Да! - А значит, будет ещё один полёт по полному профилю всего отрабатывавшегося маневрирования! ... Порой бывает странно слушать песни Владимира Высоцкого об авиаторах. Эти произведения потрясают всех - и бывших, и нынешних профессиональных летунов точностью и эмоциональной окраской. Странно, а почему в этих песнях почти все пилоты - Серёги? ... расклад перед боем Не наш - но мы будем играть. Серёжа, держись! Нам не светит с тобою, Но козыри надо равнять! Сергей, ты горишь! Уповай, человече, Теперь на надёжность строп. Нет поздно - и мне вышел "Мессер" навстречу, Прощай, я приму его в лоб!... ... А помните ведомого у Маэстро в гениальном фильме Леонида Быкова "В бой идут одни старики": "Серёга, прыгай! Прыгай, Сергей..."? Или ещё у Высоцкого: Встретил лётчика сухо райский аэродром. Он садился на брюхо, но не ползал на нём. Он уснул - не проснулся, он запел - не допел... Так что я вот вернулся, глядите - вернулся, Ну а он не сумел! Опять на глаза наворачиваются слёзы... Вот уж эти-то строчки прямо точно про нас с Серёгой Шапошниковым! ... Всё оборвалось примерно в середине комплекса, даже не в процессе самого очередного маневра, а лишь на окончании его - в тех самых злосчастных "нисходящих бочках на больших углах атаки", на которых я когда-то и сам чуть не "въехал в землю". Дело в том, что с появлением самолётов-истребителей так называемого "четвёртого поколения", к которым относятся СУ-27 и МиГ-29, резко возросшая маневренность привнесла и новые проблемы. Многообразная группа их проявлений в устойчивости и управляемости самолёта описывается в академическом курсе динамики полёта обобщающим понятием "перекрёстное взаимодействие". Частично об этом уже было рассказано выше. Типичный пример энергичного проявления перекрёстного взаимодействия - как раз те самые бочки на больших углах атаки. При некотором увеличении угла атаки самолёт всё хуже вращается в поперечном отношении. И если при этом его крен больше 90(, то траектория начинает резко "зарываться" вниз. Но это же добавляет и много иных особенностей при пилотировании, в том числе - чисто психологических... И тогда лишь доли секунды отделяют вполне благополучное в восприятии лётчика вращательное движение самолёта от фатального его "зарывания"! ... Уже почти вышедший из снижения, имея хороший запас скорости, его самолёт почти что в горизонтальном полёте коснулся земли. Ещё не размоченное осенними дождями после августовской сухой жары и погожего сентябрьского бабьего лета, красивое русское поле, зажатое между перелесками вблизи аэродрома... Небольшой левый кренчик, градусов пять-десять. Судя по очень плавно начинающимся бороздкам, оставленным на фоне сочно-зелёной травки, можно судить: вертикальная скорость при касании земли была почти ноль. А уже дальше шла неглубокая, но длинная - метров триста, плавно углубляющаяся широкая борозда с раскиданными вокруг маленькими и большими покорёженными узлами самолёта, утыкавшаяся в обгоревший центроплан самолёта. Никаких ям в земле, болезненная фантазия упорно повторяет нелепую мысль: отодвинься каким-нибудь чудом эта поверхность на метр-два пониже, и, вышедший было из снижения, гордый красавец МиГ-29 опять стремительно взмыл бы вверх! Красные держки катапульты на сиденье оставались нетронутыми. Стандартная формулировка в акте аварийной комиссии: "Попыток воспользоваться средствами вынужденного покидания предпринято не было..." И - всё! Мы крылья и стрелы попросим у бога, Ведь нужен им ангел-ас. А если у них истребителей много, Пусть впишут в хранители нас. Хранить - это дело почётное тоже, Удачу нести на крыле Таким, как при жизни мы были с Серёжей И в воздухе, и на земле! Таким, как при жизни мы были с Серёжей И в воздухе, и на земле!
ВИТЯЗИ
"В ГИБЕЛИ ЧЕТЫРЁХ АСОВ ВИНОВАТЫ НЕ МЕНЬШЕ ДЕСЯТКА ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ВЫСШЕГО ОФИЦЕРСКОГО СОСТАВА... Из досье "КП": 12 декабря 1995 года на подлёте к авиабазе Камрань (Вьетнам) разбились три истребителя из отряда "Русские Витязи". При плохой видимости они врезались в сопку. Погибли четыре офицера из авиаотряда в Кубинке... Самолёты возвращались из Малайзии с авиашоу "ЛИМА-95". Группа состояла из пяти СУ-27 под командованием майора Личкуна и одного ИЛ-76." "Комсомольская Правда" 3.11.1997 ... А знаете ли Вы, каково это - летать на истребителях в пилотажной группе, в плотном строю? Извините, вопрос конечно некорректный... То "подавляющее" меньшинство, кто когда-либо делал это профессионально, не нуждается в посторонних объяснениях. Но возможно ли полно обрисовать этот процесс для всех других? Едва ли... Можно лишь попытаться выхватить некоторые детали - в частности те, которые неизбежно влияют на характер, образ мышления лётчика из пилотажной группы, определяют его менталитет и всё бытие. Работа эта весьма специфична, для её описания не подходят сравнения и аналогии из любых других областей летания. Прежде всего, в силу своей гипертрофированной эмоциональной окраски: чувство реальной опасности здесь намного очевиднее, буквально ближе к тебе. Это чувство определяется и ничтожным расстоянием до ведущего (или впереди летящего) маневрирующего самолёта, играет большую роль и степень влётанности самого пилота. Второй из этих факторов весьма сложен и многогранен, и о нём будет ещё сказано чуть подробнее. Первый же - чисто геометрический - не может, точнее не должен изменяться в течение всего процесса маневрирования строем, иначе будет потерян весь смысл этой работы. Эта неотвратимая непрерывность очевидной опасности- сильнодействующий раздражитель, который многократно увеличивает психологическую нагрузку на лётчика, гораздо сильнее обычного утомляет его. Лётные навыки пилотов, выполняющих демонстрационный пилотаж в группе, даются ценой очень больших затрат: материальных, организационных, нервных... И даже овладев этими навыками, весьма непросто и недёшево их поддерживать - не полетав какое-то время, растренированный пилот восстанавливается, проходя через те же муки зашкаливающей психологической нагрузки, изнурительной усталости, накапливаемой в считанные минуты. Через пот, то льющийся ручьём по спине, то предательски капающий с лобного козырька защитного шлема прямо на глаза - и именно в тот момент, когда нужно тянуть с перегрузкой на маневр в группе, и ни на долю секунды нельзя ни отрывать от неё взгляда, ни отпускать рук с органов управления! Через комбинезон, пропитавшийся за полёт потом весь до нитки... Свои сложности появляются и при переносе этих навыков на другой тип самолёта. Бывшие пилотажные строи на МиГ-21 - и ромб, и шестёрка, и девятка - кажутся сейчас наиболее близкими к классическому исполнению самой идеи группового демонстрационного пилотажа. Жаль только, что все они теперь - уже лишь удел авиационной истории. Эффектны были и группы на МиГ-23, особенно на сделанных специально для пилотажного полка в Кубинке облегченных машинах. Но в любом случае, на этом типе машин, по сравнению с МиГ-двадцать первыми, управление в строю было сложнее, прежде всего из-за больших перебалансировок самолёта при изменениях параметров полёта. При появлении МиГ-29, групповой пилотаж на этих машинах вызвал чувство восторга: комфортное управление, вкупе с несоизмеримо возросшей тяговооружённостью, сделало пилотирование в строю очень приятным. И это-то, при всём совершенстве интегральных форм самолёта, - в сочетании его изящного внешнего облика с почти "МиГ-двадцать первой" грациозностью... Убрать бы только продольные перебалансировки, подбалтывающие самолёт в строю на маневрах при дискретных выпусках-уборках носков крыла, да и внутреннего запаса топлива добавить бы! Обособленный интерес - к пилотажу в составе смешанных групп, когда строем маневрируют самолёты, сильно отличающиеся по своей управляемости и лётным характеристикам. Помимо закономерных в таких случаях затруднений в пилотировании, сталкиваешься порой и с совершенно неожиданными явлениями. Например, в 1992 году мы с Пашей Власовым начали отрабатывать на двух МиГ-29 комплекс группового пилотажа за ведущим МиГ-31 (его пилотировали тогда либо Роман Таскаев, либо Владимир Михайлович Горбунов). Затем этот комплекс вполне успешно демонстрировался нами на "Мосаэрошоу-92". Но в самые первые же минуты с начала нашего тренировочного маневрирования в плотном строю, я был поражён... внешним шумом! Вот уж никогда, летая, я не задумывался о том, как именно шумит самолёт снаружи - меня профессионально волновала обычно оценка внутрикабинной зашумлённости. И только встав в сомкнутый строй с этой лихо маневрирующей сорокатонной "ласточкой", работая слева-справа лишь в нескольких метрах от ведущего МиГ-31 в своей герметичной кабине, мы были ошеломлены издаваемой им огромной гаммой звуков. Это был не только и не столько рёв двигателей: к нему густо примешивались тона и тоники аэродинамических срывов и вихрей с многочисленных угловатых элементов внешних обводов - благо подобных деталей и сочленений конструкции МиГу-тридцать первому не занимать ни у какого другого самолёта... Появление пилотажной группы СУ-27 в первой эскадрилье показательного полка в Кубинке стало событием эпохальным. 5 апреля 1991 года на базе эскадрильи СУ-двадцать седьмых была образована пилотажная группа "Русские Витязи". Позже и сам полк был преобразован в специальный Центр показа авиационной техники. Групповой пилотаж на СУ-27 сравнивать невозможно ни с чем: скажем, шестёрка огромных тяжёлых истребителей, размахнув стандартный строй на 75 метров, совершает маневры, не уступающие ни по своим зрелищным параметрам, ни по показателям сложности никаким иным, совершаемым на других типах истребителей. И это - при том, что суммарный вес группы из шести самолётов при выполнении пилотажа составляет в среднем около 150 тонн! Но нормально влётанный пилот при этом чувствует себя относительно комфортно - и из-за просторной кабины с хорошим обзором, и "пользуясь услугами" электродистанционной системы управления самолётом, вкупе с его неплохой тяговооружённостью... Вот если бы ещё весьма длинноходовая ручка управления с явно чрезмерной загрузкой усилий не делала бы весь процесс пилотирования столь изнурительным! Главная же проблема заключалась не в самолётах, а в том, о чём уже было сказано выше: вкусить самому и продемонстрировать другим все прелести такого пилотажа возможно лишь лётчику, не просто специально для того отобранному из многих кандидатов, и не просто прошедшего весь курс пилотажной подготовки... Это, к тому же, должен быть действительно хорошо влётанный пилот. А с лётной натренированностью в наше время - бо-ольшие заминки! В силу вышеописанных причин становится понятно: совсем не случайно, что во всех странах в пилотажные группы лётчики набираются с огромным трудом. Продолжительно устойчиво выполнять эту работу могут лишь немногие из большого числа претендентов, уже ранее достигших высокого уровня лётного мастерства. Показательные полёты пилотажных групп, помимо демонстрации захватывающих маневров и качеств самих самолётов, имеют, прежде всего, смысл человеческий. В этом заключается своя, особая суть лётного показа, если хотите: или ноу-хау, или же искусства - отображающая, в конечном итоге, уровень национальной школы пилотирования, технологического и культурного развития страны. И обратная сторона медали - цена потерь. Дифференцировать оценки потерь любых лётчиков - будь то испытатели, пилотажники, или строевые пилоты безнравственно. Но специфика пилотажных групп заключена в самом смысле их работы: вся их деятельность - и не только непосредственно демонстрационная - в очень большой степени проходит на виду у широкого круга людей. И потому при лётных происшествиях в национальных пилотажных группах, как правило, возникает широкий общественный резонанс... Катастрофа же, унесшая во вторник, 12 декабря 1995 года три самолёта СУ-27 и четырёх парней из пилотажной группы "Русские Витязи", даже в вышеописанные рамки не вписывается. Это был не просто общественный резонанс. Это был болевой шок! Это была национальная потеря! Погибли лётчики-истребители полковник Борис Григорьев, подполковники Александр Сыровой, Николай Гречанов и Николай Кордюков. Даже теперь, спустя четыре года, для того, чтобы писать о случившемся, приходится превозмогать душевную боль... Словно живой стоит перед глазами улыбчиво-веснушчатый рыжеволосенький Боря Григорьев: все пилоты в полку искренне недоумевали и радовались, когда в начале восьмидесятых "он родил" аж двойню! И было немного нетипичным, когда он, начав рост по служебной лестнице, сидел по вечерам допоздна в штабе эскадрильи и тратил массу времени на столь нелётческие занятия, как, к примеру, аккуратное заполнение служебной тетради работы с подчинёнными, объясняя нам всё с неподкупной искренностью: "А мне это просто интересно..." Саша Сыровой служил раньше в группе Советских войск в Германии и пришёл в пилотажный полк уже после моего ухода в 1985 году. Но при нередких последующих встречах мы очень быстро нашли общий язык, почувствовали искреннюю взаимную симпатию и, будучи ровесниками, общались друг с другом уже так, словно все прошедшие годы прослужили бок-о-бок. Оба Коли, Гречанов и Кордюков, были чуть моложе и пришли в Кубинку из братского полка нашей бывшей дивизии, базировавшегося ранее на аэродроме Шаталово... Чувство восприятия судеб всех пилотов-однополчан так, словно это родственно близкие тебе люди, почему-то с годами не проходит... А что ещё более странно, оно распространяется и на тех лётчиков, которые приходили в родной полк уже после тебя. Это сильно мешает сосредоточиться и писать. Но сейчас от этих чувств необходимо заставить себя на время отрешиться, чтобы выполнить поставленную цель, не превращая увековечение памяти людей и анализ погубивших их обстоятельств в малоинтересное излияние личных эмоций! Немало времени потребовалось после катастрофы, чтобы более или менее полно осмыслить происшедшее. Потому автор и в начале этой главы привёл строки из отнюдь не "горячего" сообщения прессы. Потому и сам он решился на попытку писать об этом лишь спустя несколько лет...
Понедельник, 11 сентября 1995 года. Стоит погожий денёк уже заканчивающегося бабьего лета: мягко греющее солнышко, носимая лёгким ветерком паутинка... Но погода явно начнёт скоро портиться - недавняя бесконечная прозрачность ярко-голубого неба при взгляде с земли уже подёргивается всё сильнее и сильнее сгущающейся дымкой. А с воздуха, даже при отсутствующей облачности, земные ориентиры видно совсем плохо. После короткого сверхзвукового разгона разворачиваюсь с торможением в сторону своего аэродрома и иду в пилотажную зону - ещё немного "покрутить" для тренировки сложного пилотажика. Напоследок перед холодной малополётной зимой я упиваюсь этой уже заметно меркнущей солнечной желтизной, небесной голубизной и ностальгически наслаждаюсь лёгкостью управления старушки-спарки МиГ-двадцать первой: истребителя, олицетворяющего нашу незабываемо яркую лейтенантскую молодость. Вдали за левой плоскостью моего самолёта остаётся спичечный контур взлётно-посадочной полосы ближайшего запасного аэродрома "Луховицы". И ничто в этот момент в воздухе даже не намекает на ту трагедию, которая разыгрывается сейчас на близком от меня аэродроме... Сожалея лишь о столь коротком, всего получасовом счастье летания, я захожу на полосу своего родного аэродрома "Раменское", мягко сажусь. Ох уж эти пилоты, как дети малые: все вокруг носятся с какими угодно желаниями и проблемами, а им дал слетать, и вот оно - счастье, и ничего больше в жизни вроде бы и не нужно!... С чувством удовлетворения и примешивающейся к нему небольшой "осенней" грусти еду домой. В умиротворённость вечерней домашней обстановки неожиданно врывается телефонный звонок Валерия Викторовича Новикова, Главного конструктора микояновского КБ: он пытается узнать недавно изменившийся номер телефона своего нынешнего шеф-пилота Романа Таскаева... И уже после этого, как бы вскользь, замечает: - Ну а ты в курсе, что у нас в Луховицах большие неприятности? - Нет! Кто? - Сергей Шапошников... Не может быть! Ерунда какая-то... Пауза затягивается, мне нужно что-то сказать. Невольно вырывается совсем идиотский вопрос: - Вы это серьёзно? - Ну разве такими вещами шутят?! - На чём? В ответ - кодовый номер одного из стоящих (стоявших?) в действующей испытательной программе МиГов-двадцать девятых. ... Растерянно не прощаясь, кладу обмякшей рукой телефонную трубку. Иду на кухню, нахожу маленькую бутылочку коньяка. Жена смотрит удивлённо: - Ты что это вдруг? - Давай выпьем за светлую память Серёги Шапошникова... Чтобы выдавить из себя каждое слово требуется невероятное усилие. Жена "наседает": - Да ты что! Как это случилось? Что я могу ей ответить? Молча наливаю и выпиваю. Дети уходят спать. Остаюсь один. Ещё выпиваю. Всё сознание и подсознание, весь мой организм до последней клетки противятся принимать информацию о гибели близкого друга. Выпиваю ещё и выхожу на балкон. Словно на неудачную театральную декорацию смотрю с высоты тринадцатого этажа на броско пестрящие, щедро рассыпанные вокруг, неприлично яркие огни ночной Москвы. Смотрю и не могу понять: что происходит? Почему-то расплывается резкость этой декорации... Глаза застилают непонятно откуда берущиеся слёзы... И почему-то рядом по комнате бегает ещё не легший спать младший двухлетний сынок Ярославка. Как обычно перед сном он "бесится": носится взад-вперёд и, заигрывая, дёргает меня за рукав рубашки. Допиваю остатки коньяка, целую доверчиво подставленную головку своего младшенького и опять иду на балкон. Там - всё та же неуместно яркая огненно-кричащая бездушная декорация, упорно игнорирующая все разыгрывающиеся вокруг неё человеческие трагедии. ... В своё время, с 1981 года мы вдвоём с моим ровесником и другом Серёгой Шапошниковым жили и служили в Кубинке, всего лишь в шестидесяти километрах от этих же бесстыжих бескрайних огней. Но были накрепко отгорожены от них заслоном круглогодичного армейского распорядка боевого истребительного авиаполка. Тогда мы гораздо чаще любовались этим ночным бескрайне-ярким раздольем только сверху. И несли в своих умах гордость за виденный много раз через остекление кабины боевого истребителя Свет Москвы. И, чётко того не формулируя, заполняли свои души этим Светом! "... И душевную ясность, и кратковременное владычество над миром нельзя купить за деньги!" - такое отражение подобных мыслей уже позже я открыл для себя у Сент-Экзюпери. Тогда же, "холостякуя" напару всё свободное от службы время, живя в уютном тёплом лётном профилактории, мы ходили частенько в соседний лесок, жгли костёр, собирали грибы и вместе мечтали. Мечтали обо всём на свете. Мечтали так, как могут мечтать только двадцатидвухлетние пацаны в офицерских погонах, овладевшие самой сложной летающей техникой, и вообще добившиеся всего того, что по максимальной мере к этим годам можно было добиться. А впереди была вся бьющая ключом жизнь, весь яркий мир и никаких видимых преград!
Сергей Николаевич Ш А П О Ш Н И К О В
ф о т о
В воображении мы часто рисовали то интересные путешествия, то симпатичные девичьи облики... И всегда нас самих - вечно сильных, уверенных в себе, красивых. Но больше всего разговоров, конечно же, было о них, наших самых любимых: серебристых, стремительнокрылых, в совершенном облике которых всегда, даже под заснеженными чехлами угадывалось столь неутолимое рвение ввысь... В наши разговоры о самолётах, ведшиеся в лесной тиши в основном лишь на языке технических терминов, помимо хрустения прутиков под ногами словно вплетался ещё один, никем невидимый и неслышимый аккомпанемент. Ревели форсажи, давила перегрузка, выстраивались и размыкались на маневрах воздушных боёв боевые порядки групп истребителей, или же неслась навстречу лобовому стеклу земля со своими перелесками и угадываемыми среди них через матовое свечение прицельной сеточки силуэтами атакуемых объектов... А больше всего замирало сердце, когда мы осторожно, исподволь касались темы лётных испытаний. Это таинство, покрытое завесой недоступности, через которую незримо пробивался магический ореол романтики, одновременно и тянуло к себе неудержимо, и пугало. Но пугало совсем не опасностями для жизни... Было боязно, признавшись гласно в этой любви, никогда не добиться от судьбы взаимности. И, потратив непредсказуемо много сил на достижение такой высокой цели, не достичь-таки её, и всю остающуюся жизнь влачить жалкое существование неудачника... Вот так мы и мечтали о лётно-испытательной работе, мечтали и боялись. Злодейке же фортуне захотелось было ещё и подсмеяться над Серёгой: непредсказуемому року в один прекрасный момент было угодно познакомить этого гордого сокола с молоденькой генеральской дочкой. Его будущая испытательская карьера была тут же предначертана, да вот вкралась маленькая закавыка... И девушка была порядочная, скромная, да вот не было там истинной любви! А любовь-то настоящая в тот момент у него и случилась, да такая, какой и положено быть у нормальных, красивых людей в таком возрасте. Шибко приглянулась ему, казачку кубанскому, прелестная наша эскадрильская "писарчиха" Ирочка, казачка донская. И мучился он долго, не зная, как тут быть. И поступил так, как должен поступить настоящий мужчина - против бога не пошёл. Крест поставил на испытательской карьере. Женился на любви своей Ирине, и за это наградила их судьба потом двумя очаровательными детишками, дочкой Яночкой и сыном Женечкой. Но судьбе было угодно вернуть нас обоих к нашим высшим лётным мечтам. И сделать тогда победителями! Когда я уже поступил в Школу лётчиков-испытателей, то, приехав осенью 1986 года в Кубинку на похороны Сергея Ильина, я лишь упомянул в кругу своих однополчан о предстоящем следующем наборе в ШЛИ. Этого хватило для того, чтобы Серёга вспыхнул как порох... И с этого момента все его помыслы без остатка и до конца были только там. И вот оно - чудо! 1987 год. Сергей Шапошников - слушатель легендарной Школы лётчиков-испытателей Министерства авиационной промышленности СССР! А уже перед выпуском в 1989 году Сергей, кстати, рассматривался как кандидат на микояновскую фирму. И, по крайней мере, нам двоим с Анатолием Квочуром, работавшим вместе на этом престижнейшем по тем временам предприятии, представлялось, что по всем объективным показателям он был кандидатом номер один. Но, к невероятному моему удивлению, руководство его кандидатуру не одобрило, и никаких чётких объяснений мы не получили: только промямлил проверявший его начальник что-то о непонравившемся в экзаменационном полёте крене на петле. И эта-то бредня про крен говорилась о сильнейшем, прирождённом пилотажнике! Мы терялись в догадках, в чём же была истинная причина отставки его кандидатуры?... Но Сергей совсем не огорчился. Даже больше того - искренне рассмеялся, узнав, что поедет на авиастроительный завод в Луховицы. Там были его родные МиГи-двадцать девятые, там он бывал раньше на перегонах и уже пообвыкся в лётном коллективе. Да и именно на это предприятие, только лишь в военную "приёмку", прочил его тот самый генерал - "экс-тесть". И в этом Серёга тоже усмотрел счастливое предзнаменование судьбы. Я ходил с законным чувством гордости за своих однополчан - преемников. И тяжёлым ударом для нас с Сергеем стала гибель во время заводского облёта "двадцать девятой" спарки в феврале 1993 года в Горьком нашего однополчанина Анатолия Мазура. Но никогда!... Никогда мне бы не подумалось, что строки, написанные о пути Толика в испытатели, будут продолжены воспоминаниями о Серёге. Не дай бог кому бы то ни было испытать ту душевную муку, когда вдруг на поминках своего друга ты окажешься окружённым вдовами твоих товарищей, друзей, которых ты сам вроде бы и "заманил" на погибель... В душе надрывно хрипит голос Владимира Высоцкого: Для меня не загадка их печальный вопрос, Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось... Мне ответ подвернулся: "Извините, что цел! Я случайно вернулся... вернулся, вернулся! Ну а он не сумел..." ... После окончания Школы лётчиков-испытателей и переезда в Луховицы, Сергей, как и следовало ожидать, очень быстро вошёл в строй. Работа ему была в радость, летал - словно песни пел. Не чурался никаких командировок по облёту машин в строевых полках: новые места, знакомства, впечатления... Так проходил год за годом. И вдруг на их заводе, как и во всём военно-промышленном комплексе, дела застопорились. Идёт один изнурительный год, другой - самолётов почти не выпускают. Лётчики едва-едва могут прокормить семьи и поддержать минимальные лётные навыки. "Сверху" объясняют: "Терпите, видите же - Перестройка!" А долго ли терпеть? Никто и не ведает... Но вдруг для луховицких пилотов забрезжил лучик света... Нет, это не Перестройка завершается, ей-то ещё конца-края не видать. Просто бог или чёрт дал "протолкнуть" наши МиГ-29 по выгодному контракту в Юго-Восточную Азию. А ещё микояновская фирма с заводом вроде как слилась, причём во вновь образовавшемся Московском авиационно-производственном Объединении "МАПО МиГ" головной структурой стал бывший завод. И теперь появилась возможность и луховицким пилотам взревать мощными форсажами своих "двадцать девятых" во всех уголках Земли. Каждый человек на протяжении своей жизни накапливает различные знания, наблюдения, опыт. И зачастую, чем больше такое накопление, тем чаще посещает чувство неудовлетворённости неприспособленностью тех или иных внешних условий для наиболее полной реализации всего имеющегося человеческого потенциала. Это гнетёт. В противоположность, у Сергея, как мне кажется, именно тот период жизни стал близок к редкому состоянию, когда есть возможность выкладываться целиком, проявлять всё накопленное тобой в полной мере. После сумасшедшего гула-перезвона Московского международного авиационно-космического салона "МАКС-95", прошедшего в августе 1995 года на аэродроме в Жуковском, Сергею, также демонстрировавшему там комплекс пилотажа на МиГ-29, предстояло подготовиться к следующей, намного более серьёзной задаче. Наши самолёты ждали на самом юге африканского континента. Помимо официальной "вывески" южно-африканского авиашоу в Йоханнесбурге, командованием ВВС России и ЮАР был согласован обширный график проведения пробных воздушных боёв их самолётов с нашими. Нетрудно представить, для чего такие задачи ставятся, и какая при этом на их исполнителей ложится ответственность! "Влётан" на тот момент Сергей был отлично, и поэтому уж слишком большой программы специальных тренировок ему не требовалось. Но, тем не менее, все положенные полёты он открутил "с полной выкладкой". Позади вся программа подготовки, самолёт нужно разбирать, чтобы грузить для отправки в дальнюю дорогу на транспортном "Руслане". На душе теплится уверенность в своих силах, которую лишь иногда, словно бризовой рябью, окатывает холодок волнения. Но для нашей работы это - типичное состояние. Ведь стопроцентных гарантий у нас никто никому никогда не даёт, да никто никогда и не требует... Гораздо хуже и опаснее чувство самоуспокоенности. Но - стоп! Возникает задержка - на самолёте неуверенно выдаёт сигналы активный радиоответчик. Мелочь, но нельзя отправляться в дальний путь с такой недоделкой! Ответчик нужно разбирать и недостаток устранять. На это уходит ещё пара дней. А теперь, коли уж устранили неполадку, следует удостовериться в исправной работе всего оборудования и сделать ещё один облёт. И раз в этот полёт идёт Сергей, значит не гоже зря тратить дорогостоящий ресурс и жечь топливо, летая просто так. Радиосредства современного боевого истребителя должны одинаково надёжно работать при любых маневрах, ведь так? Да! - А значит, будет ещё один полёт по полному профилю всего отрабатывавшегося маневрирования! ... Порой бывает странно слушать песни Владимира Высоцкого об авиаторах. Эти произведения потрясают всех - и бывших, и нынешних профессиональных летунов точностью и эмоциональной окраской. Странно, а почему в этих песнях почти все пилоты - Серёги? ... расклад перед боем Не наш - но мы будем играть. Серёжа, держись! Нам не светит с тобою, Но козыри надо равнять! Сергей, ты горишь! Уповай, человече, Теперь на надёжность строп. Нет поздно - и мне вышел "Мессер" навстречу, Прощай, я приму его в лоб!... ... А помните ведомого у Маэстро в гениальном фильме Леонида Быкова "В бой идут одни старики": "Серёга, прыгай! Прыгай, Сергей..."? Или ещё у Высоцкого: Встретил лётчика сухо райский аэродром. Он садился на брюхо, но не ползал на нём. Он уснул - не проснулся, он запел - не допел... Так что я вот вернулся, глядите - вернулся, Ну а он не сумел! Опять на глаза наворачиваются слёзы... Вот уж эти-то строчки прямо точно про нас с Серёгой Шапошниковым! ... Всё оборвалось примерно в середине комплекса, даже не в процессе самого очередного маневра, а лишь на окончании его - в тех самых злосчастных "нисходящих бочках на больших углах атаки", на которых я когда-то и сам чуть не "въехал в землю". Дело в том, что с появлением самолётов-истребителей так называемого "четвёртого поколения", к которым относятся СУ-27 и МиГ-29, резко возросшая маневренность привнесла и новые проблемы. Многообразная группа их проявлений в устойчивости и управляемости самолёта описывается в академическом курсе динамики полёта обобщающим понятием "перекрёстное взаимодействие". Частично об этом уже было рассказано выше. Типичный пример энергичного проявления перекрёстного взаимодействия - как раз те самые бочки на больших углах атаки. При некотором увеличении угла атаки самолёт всё хуже вращается в поперечном отношении. И если при этом его крен больше 90(, то траектория начинает резко "зарываться" вниз. Но это же добавляет и много иных особенностей при пилотировании, в том числе - чисто психологических... И тогда лишь доли секунды отделяют вполне благополучное в восприятии лётчика вращательное движение самолёта от фатального его "зарывания"! ... Уже почти вышедший из снижения, имея хороший запас скорости, его самолёт почти что в горизонтальном полёте коснулся земли. Ещё не размоченное осенними дождями после августовской сухой жары и погожего сентябрьского бабьего лета, красивое русское поле, зажатое между перелесками вблизи аэродрома... Небольшой левый кренчик, градусов пять-десять. Судя по очень плавно начинающимся бороздкам, оставленным на фоне сочно-зелёной травки, можно судить: вертикальная скорость при касании земли была почти ноль. А уже дальше шла неглубокая, но длинная - метров триста, плавно углубляющаяся широкая борозда с раскиданными вокруг маленькими и большими покорёженными узлами самолёта, утыкавшаяся в обгоревший центроплан самолёта. Никаких ям в земле, болезненная фантазия упорно повторяет нелепую мысль: отодвинься каким-нибудь чудом эта поверхность на метр-два пониже, и, вышедший было из снижения, гордый красавец МиГ-29 опять стремительно взмыл бы вверх! Красные держки катапульты на сиденье оставались нетронутыми. Стандартная формулировка в акте аварийной комиссии: "Попыток воспользоваться средствами вынужденного покидания предпринято не было..." И - всё! Мы крылья и стрелы попросим у бога, Ведь нужен им ангел-ас. А если у них истребителей много, Пусть впишут в хранители нас. Хранить - это дело почётное тоже, Удачу нести на крыле Таким, как при жизни мы были с Серёжей И в воздухе, и на земле! Таким, как при жизни мы были с Серёжей И в воздухе, и на земле!
ВИТЯЗИ
"В ГИБЕЛИ ЧЕТЫРЁХ АСОВ ВИНОВАТЫ НЕ МЕНЬШЕ ДЕСЯТКА ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ВЫСШЕГО ОФИЦЕРСКОГО СОСТАВА... Из досье "КП": 12 декабря 1995 года на подлёте к авиабазе Камрань (Вьетнам) разбились три истребителя из отряда "Русские Витязи". При плохой видимости они врезались в сопку. Погибли четыре офицера из авиаотряда в Кубинке... Самолёты возвращались из Малайзии с авиашоу "ЛИМА-95". Группа состояла из пяти СУ-27 под командованием майора Личкуна и одного ИЛ-76." "Комсомольская Правда" 3.11.1997 ... А знаете ли Вы, каково это - летать на истребителях в пилотажной группе, в плотном строю? Извините, вопрос конечно некорректный... То "подавляющее" меньшинство, кто когда-либо делал это профессионально, не нуждается в посторонних объяснениях. Но возможно ли полно обрисовать этот процесс для всех других? Едва ли... Можно лишь попытаться выхватить некоторые детали - в частности те, которые неизбежно влияют на характер, образ мышления лётчика из пилотажной группы, определяют его менталитет и всё бытие. Работа эта весьма специфична, для её описания не подходят сравнения и аналогии из любых других областей летания. Прежде всего, в силу своей гипертрофированной эмоциональной окраски: чувство реальной опасности здесь намного очевиднее, буквально ближе к тебе. Это чувство определяется и ничтожным расстоянием до ведущего (или впереди летящего) маневрирующего самолёта, играет большую роль и степень влётанности самого пилота. Второй из этих факторов весьма сложен и многогранен, и о нём будет ещё сказано чуть подробнее. Первый же - чисто геометрический - не может, точнее не должен изменяться в течение всего процесса маневрирования строем, иначе будет потерян весь смысл этой работы. Эта неотвратимая непрерывность очевидной опасности- сильнодействующий раздражитель, который многократно увеличивает психологическую нагрузку на лётчика, гораздо сильнее обычного утомляет его. Лётные навыки пилотов, выполняющих демонстрационный пилотаж в группе, даются ценой очень больших затрат: материальных, организационных, нервных... И даже овладев этими навыками, весьма непросто и недёшево их поддерживать - не полетав какое-то время, растренированный пилот восстанавливается, проходя через те же муки зашкаливающей психологической нагрузки, изнурительной усталости, накапливаемой в считанные минуты. Через пот, то льющийся ручьём по спине, то предательски капающий с лобного козырька защитного шлема прямо на глаза - и именно в тот момент, когда нужно тянуть с перегрузкой на маневр в группе, и ни на долю секунды нельзя ни отрывать от неё взгляда, ни отпускать рук с органов управления! Через комбинезон, пропитавшийся за полёт потом весь до нитки... Свои сложности появляются и при переносе этих навыков на другой тип самолёта. Бывшие пилотажные строи на МиГ-21 - и ромб, и шестёрка, и девятка - кажутся сейчас наиболее близкими к классическому исполнению самой идеи группового демонстрационного пилотажа. Жаль только, что все они теперь - уже лишь удел авиационной истории. Эффектны были и группы на МиГ-23, особенно на сделанных специально для пилотажного полка в Кубинке облегченных машинах. Но в любом случае, на этом типе машин, по сравнению с МиГ-двадцать первыми, управление в строю было сложнее, прежде всего из-за больших перебалансировок самолёта при изменениях параметров полёта. При появлении МиГ-29, групповой пилотаж на этих машинах вызвал чувство восторга: комфортное управление, вкупе с несоизмеримо возросшей тяговооружённостью, сделало пилотирование в строю очень приятным. И это-то, при всём совершенстве интегральных форм самолёта, - в сочетании его изящного внешнего облика с почти "МиГ-двадцать первой" грациозностью... Убрать бы только продольные перебалансировки, подбалтывающие самолёт в строю на маневрах при дискретных выпусках-уборках носков крыла, да и внутреннего запаса топлива добавить бы! Обособленный интерес - к пилотажу в составе смешанных групп, когда строем маневрируют самолёты, сильно отличающиеся по своей управляемости и лётным характеристикам. Помимо закономерных в таких случаях затруднений в пилотировании, сталкиваешься порой и с совершенно неожиданными явлениями. Например, в 1992 году мы с Пашей Власовым начали отрабатывать на двух МиГ-29 комплекс группового пилотажа за ведущим МиГ-31 (его пилотировали тогда либо Роман Таскаев, либо Владимир Михайлович Горбунов). Затем этот комплекс вполне успешно демонстрировался нами на "Мосаэрошоу-92". Но в самые первые же минуты с начала нашего тренировочного маневрирования в плотном строю, я был поражён... внешним шумом! Вот уж никогда, летая, я не задумывался о том, как именно шумит самолёт снаружи - меня профессионально волновала обычно оценка внутрикабинной зашумлённости. И только встав в сомкнутый строй с этой лихо маневрирующей сорокатонной "ласточкой", работая слева-справа лишь в нескольких метрах от ведущего МиГ-31 в своей герметичной кабине, мы были ошеломлены издаваемой им огромной гаммой звуков. Это был не только и не столько рёв двигателей: к нему густо примешивались тона и тоники аэродинамических срывов и вихрей с многочисленных угловатых элементов внешних обводов - благо подобных деталей и сочленений конструкции МиГу-тридцать первому не занимать ни у какого другого самолёта... Появление пилотажной группы СУ-27 в первой эскадрилье показательного полка в Кубинке стало событием эпохальным. 5 апреля 1991 года на базе эскадрильи СУ-двадцать седьмых была образована пилотажная группа "Русские Витязи". Позже и сам полк был преобразован в специальный Центр показа авиационной техники. Групповой пилотаж на СУ-27 сравнивать невозможно ни с чем: скажем, шестёрка огромных тяжёлых истребителей, размахнув стандартный строй на 75 метров, совершает маневры, не уступающие ни по своим зрелищным параметрам, ни по показателям сложности никаким иным, совершаемым на других типах истребителей. И это - при том, что суммарный вес группы из шести самолётов при выполнении пилотажа составляет в среднем около 150 тонн! Но нормально влётанный пилот при этом чувствует себя относительно комфортно - и из-за просторной кабины с хорошим обзором, и "пользуясь услугами" электродистанционной системы управления самолётом, вкупе с его неплохой тяговооружённостью... Вот если бы ещё весьма длинноходовая ручка управления с явно чрезмерной загрузкой усилий не делала бы весь процесс пилотирования столь изнурительным! Главная же проблема заключалась не в самолётах, а в том, о чём уже было сказано выше: вкусить самому и продемонстрировать другим все прелести такого пилотажа возможно лишь лётчику, не просто специально для того отобранному из многих кандидатов, и не просто прошедшего весь курс пилотажной подготовки... Это, к тому же, должен быть действительно хорошо влётанный пилот. А с лётной натренированностью в наше время - бо-ольшие заминки! В силу вышеописанных причин становится понятно: совсем не случайно, что во всех странах в пилотажные группы лётчики набираются с огромным трудом. Продолжительно устойчиво выполнять эту работу могут лишь немногие из большого числа претендентов, уже ранее достигших высокого уровня лётного мастерства. Показательные полёты пилотажных групп, помимо демонстрации захватывающих маневров и качеств самих самолётов, имеют, прежде всего, смысл человеческий. В этом заключается своя, особая суть лётного показа, если хотите: или ноу-хау, или же искусства - отображающая, в конечном итоге, уровень национальной школы пилотирования, технологического и культурного развития страны. И обратная сторона медали - цена потерь. Дифференцировать оценки потерь любых лётчиков - будь то испытатели, пилотажники, или строевые пилоты безнравственно. Но специфика пилотажных групп заключена в самом смысле их работы: вся их деятельность - и не только непосредственно демонстрационная - в очень большой степени проходит на виду у широкого круга людей. И потому при лётных происшествиях в национальных пилотажных группах, как правило, возникает широкий общественный резонанс... Катастрофа же, унесшая во вторник, 12 декабря 1995 года три самолёта СУ-27 и четырёх парней из пилотажной группы "Русские Витязи", даже в вышеописанные рамки не вписывается. Это был не просто общественный резонанс. Это был болевой шок! Это была национальная потеря! Погибли лётчики-истребители полковник Борис Григорьев, подполковники Александр Сыровой, Николай Гречанов и Николай Кордюков. Даже теперь, спустя четыре года, для того, чтобы писать о случившемся, приходится превозмогать душевную боль... Словно живой стоит перед глазами улыбчиво-веснушчатый рыжеволосенький Боря Григорьев: все пилоты в полку искренне недоумевали и радовались, когда в начале восьмидесятых "он родил" аж двойню! И было немного нетипичным, когда он, начав рост по служебной лестнице, сидел по вечерам допоздна в штабе эскадрильи и тратил массу времени на столь нелётческие занятия, как, к примеру, аккуратное заполнение служебной тетради работы с подчинёнными, объясняя нам всё с неподкупной искренностью: "А мне это просто интересно..." Саша Сыровой служил раньше в группе Советских войск в Германии и пришёл в пилотажный полк уже после моего ухода в 1985 году. Но при нередких последующих встречах мы очень быстро нашли общий язык, почувствовали искреннюю взаимную симпатию и, будучи ровесниками, общались друг с другом уже так, словно все прошедшие годы прослужили бок-о-бок. Оба Коли, Гречанов и Кордюков, были чуть моложе и пришли в Кубинку из братского полка нашей бывшей дивизии, базировавшегося ранее на аэродроме Шаталово... Чувство восприятия судеб всех пилотов-однополчан так, словно это родственно близкие тебе люди, почему-то с годами не проходит... А что ещё более странно, оно распространяется и на тех лётчиков, которые приходили в родной полк уже после тебя. Это сильно мешает сосредоточиться и писать. Но сейчас от этих чувств необходимо заставить себя на время отрешиться, чтобы выполнить поставленную цель, не превращая увековечение памяти людей и анализ погубивших их обстоятельств в малоинтересное излияние личных эмоций! Немало времени потребовалось после катастрофы, чтобы более или менее полно осмыслить происшедшее. Потому автор и в начале этой главы привёл строки из отнюдь не "горячего" сообщения прессы. Потому и сам он решился на попытку писать об этом лишь спустя несколько лет...