Страница:
– Огюстен, вы сделали какие-нибудь распоряжения на случай своей смерти?
– Нет, – ответил Сен-Клер, не поднимая головы от газеты.
– Тогда вся ваша снисходительность к невольникам может дорого им обойтись в дальнейшем.
Сен-Клер и сам часто думал об этом, но сейчас он ответил небрежным тоном:
– Да, завещание надо составить.
– Когда?
– Как-нибудь на днях займусь этим.
– А если вы умрете раньше?
– Что случилось, кузина? – воскликнул он, откладывая газету в сторону. – Почему вы с таким усердием принялись за устройство моих посмертных дел? Разве у меня появились признаки холеры или желтой лихорадки?
– Смерть часто настигает нас нежданно-негаданно, – сказала мисс Офелия.
Сен-Клер встал, бросил газету на пол и, чтобы положить конец этому неприятному разговору, вышел на веранду. «Смерть!» – машинально повторил он. Потом облокотился о перила и, глядя невидящими глазами на серебристые струи фонтана, на цветы, деревья и вазы во дворе, снова произнес это слово, такое обычное в наших устах и вместе с тем полное такое грозной силы: «Смерть!»
Он выпрямился и стал ходить взад и вперед по веранде, погруженный в глубокое раздумье. Прозвонил звонок к чаю, но Сен-Клер ничего не слышал и очнулся от своих мыслей только тогда, когда Том окликнул его во второй раз.
За столом Сен-Клер был рассеян и задумчив. После чая он, Мари и мисс Офелия, почти не обменявшись ни словом, перешли в гостиную.
Мари расположилась на кушетке, затянутой шелковым пологом от комаров, и вскоре уснула крепким сном. Мисс Офелия молча вязала Сен-Клер сел за рояль, взял несколько аккордов, но тут же опустил голову на руки, посидел так несколько минут, поднялся и заходил взад и вперед по комнате.
– Бедная моя маленькая Ева! – проговорил он. – Это ты вывела меня на правильный путь. С твоей смертью я потерял все, а тот, кому нечего больше терять, обретает смелость и отвагу.
– Что же вы собираетесь делать теперь? – спросила мисс Офелия.
– Выполнить свой долг по отношению к несчастным, беззащитным людям, – ответил Сен-Клер. – И прежде всего начну с наших слуг. А впоследствии, кто знает, может, мне удастся спасти Америку от позора, который унижает ее в глазах всего цивилизованного мира.
– Неужели вы думаете, что рабовладельцы добровольно откажутся от своих прав?
– Не знаю… Может быть, среди нас все-таки найдутся люди, неспособные расценивать честь и справедливость на доллары и центы.
– Сомневаюсь, – сказала мисс Офелия.
– Но если мы освободим своих рабов, кто займется ими, кто научит их использовать дарованную им свободу на благо самим себе? – продолжал Сен-Клер. – Мы слишком ленивы и непрактичны, чтобы воспитать в бывших невольниках любовь к труду, без которой они не станут настоящими людьми. Им придется двинуться на Север, но признайтесь мне откровенно: много ли найдется людей в Северных штатах, которые захотят взять на себя роль их воспитателей? У вас не жалеют денег на миссионеров, но что вы скажете, когда в ваши города и поселки хлынут чернокожие? Вот что меня интересует! Если Юг освободит своих рабов, соизволит ли Север заняться их воспитанием? Много ли семейств в вашем городе пустит к себе в дом негра или негритянку? Если я посоветую Адольфу стать приказчиком или изучить какое-нибудь ремесло, найдутся ли торговцы и мастера, которые возьмут его к себе в услужение? Сколько школ в Северных штатах примут Розу и Джейн? Я хочу, кузина, чтобы о нас судили справедливо. Наше положение не из легких. Мы угнетаем негров – это факт совершенно очевидный, но, может быть, им не менее тяжело сносить предрассудки, которые так распространены на Севере!
Он прошелся по комнате раз-другой и сказал:
– Пойду погулять немножко и кстати узнаю, какие новости в городе, – и, взяв шляпу, вышел.
Том проводил хозяина до ворот и спросил, не пойти ли ему вместе с ним.
– Нет, друг мой, – сказал Сен-Клер. – Я через час вернусь.
Был тихий лунный вечер. Том сидел на веранде, смотрел на взлетающие ввысь струи фонтана и, прислушиваясь к их плеску, думал о семье, о своем скором возвращении домой. Он получит свободу, будет много работать и выкупит жену и детей. Он потрогал свои мускулистые руки и радостно улыбнулся. Только бы стать хозяином самому себе, а тогда не пожалеешь сил, чтобы вызволить семью из рабства!
Думая свои думы, Том задремал, уже видел сны и вдруг очнулся от звука голосов на улице и громкого стука в ворота. Он открыл их, быстро сбежав с веранды. Во двор осторожно внесли носилки. На них лежал человек, прикрытый плащом. И когда свет фонаря упал на его лицо, Том в ужасе вскрикнул и бросился вслед за носильщиками, двигавшимися к дверям гостиной, где с вязаньем в руках все еще сидела мисс Офелия.
Что же произошло? Сен-Клер зашел в кафе посмотреть вечернюю газету, и пока он сидел там, двое подвыпивших джентльменов затеяли драку. Посетители кинулись разнимать дерущихся, и Сен-Клер, пытаясь отнять у одного из них нож, был смертельно ранен в бок.
Трудно себе представить, что поднялось в доме. Слуги с плачем метались по веранде, рвали на себе волосы, катались по полу Мари билась в истерике. Только мисс Офелия и Том сохраняли присутствие духа среди всеобщею смятения. Мисс Офелия распорядилась, чтобы Сен-Клера положили в гостиной, и ему наскоро приготовили там постель. Он лишился чувств от боли и сильной потери крови.
Приехал доктор, осмотрел раненого, и все поняли по выражению его лица, что надежды нет. Но он спокойно перевязал рану с помощью мисс Офелии и Тома, словно не слыша стонов и причитаний негров, толпившихся у дверей и окон гостиной, а когда перевязка была закончена, сказал:
– Уведите их отсюда. Ему нужен покой, иначе я ни за что не ручаюсь.
Сен-Клер открыл глаза и пристально посмотрел на своих плачущих слуг, которых мисс Офелия и доктор старались выпроводить с веранды.
– Несчастные! – сказал он голосом, полным горького раскаяния.
Слуги наконец-то вняли увещаниям мисс Офелии, повторявшей, что их стоны и плач могут стоить жизни хозяину, и удалились.
Сен-Клер лежал молча, с закрытыми глазами. Так прошло некоторое время. Вдруг он коснулся руки Тома, стоявшего на коленях возле дивана, и сказал:
– Бедный мой друг!
– Что вы, хозяин?
– Я умираю… – тихо проговорил Сен-Клер, сжимая руку Тома.
И силы изменили ему. Мертвенная бледность разлилась по его лицу, и оно стало спокойным, как у засыпающего ребенка. Через мгновение он открыл глаза, вдруг озарившиеся внутренним светом, прошептал: «Мама!» – и умер.
– Нет, – ответил Сен-Клер, не поднимая головы от газеты.
– Тогда вся ваша снисходительность к невольникам может дорого им обойтись в дальнейшем.
Сен-Клер и сам часто думал об этом, но сейчас он ответил небрежным тоном:
– Да, завещание надо составить.
– Когда?
– Как-нибудь на днях займусь этим.
– А если вы умрете раньше?
– Что случилось, кузина? – воскликнул он, откладывая газету в сторону. – Почему вы с таким усердием принялись за устройство моих посмертных дел? Разве у меня появились признаки холеры или желтой лихорадки?
– Смерть часто настигает нас нежданно-негаданно, – сказала мисс Офелия.
Сен-Клер встал, бросил газету на пол и, чтобы положить конец этому неприятному разговору, вышел на веранду. «Смерть!» – машинально повторил он. Потом облокотился о перила и, глядя невидящими глазами на серебристые струи фонтана, на цветы, деревья и вазы во дворе, снова произнес это слово, такое обычное в наших устах и вместе с тем полное такое грозной силы: «Смерть!»
Он выпрямился и стал ходить взад и вперед по веранде, погруженный в глубокое раздумье. Прозвонил звонок к чаю, но Сен-Клер ничего не слышал и очнулся от своих мыслей только тогда, когда Том окликнул его во второй раз.
За столом Сен-Клер был рассеян и задумчив. После чая он, Мари и мисс Офелия, почти не обменявшись ни словом, перешли в гостиную.
Мари расположилась на кушетке, затянутой шелковым пологом от комаров, и вскоре уснула крепким сном. Мисс Офелия молча вязала Сен-Клер сел за рояль, взял несколько аккордов, но тут же опустил голову на руки, посидел так несколько минут, поднялся и заходил взад и вперед по комнате.
– Бедная моя маленькая Ева! – проговорил он. – Это ты вывела меня на правильный путь. С твоей смертью я потерял все, а тот, кому нечего больше терять, обретает смелость и отвагу.
– Что же вы собираетесь делать теперь? – спросила мисс Офелия.
– Выполнить свой долг по отношению к несчастным, беззащитным людям, – ответил Сен-Клер. – И прежде всего начну с наших слуг. А впоследствии, кто знает, может, мне удастся спасти Америку от позора, который унижает ее в глазах всего цивилизованного мира.
– Неужели вы думаете, что рабовладельцы добровольно откажутся от своих прав?
– Не знаю… Может быть, среди нас все-таки найдутся люди, неспособные расценивать честь и справедливость на доллары и центы.
– Сомневаюсь, – сказала мисс Офелия.
– Но если мы освободим своих рабов, кто займется ими, кто научит их использовать дарованную им свободу на благо самим себе? – продолжал Сен-Клер. – Мы слишком ленивы и непрактичны, чтобы воспитать в бывших невольниках любовь к труду, без которой они не станут настоящими людьми. Им придется двинуться на Север, но признайтесь мне откровенно: много ли найдется людей в Северных штатах, которые захотят взять на себя роль их воспитателей? У вас не жалеют денег на миссионеров, но что вы скажете, когда в ваши города и поселки хлынут чернокожие? Вот что меня интересует! Если Юг освободит своих рабов, соизволит ли Север заняться их воспитанием? Много ли семейств в вашем городе пустит к себе в дом негра или негритянку? Если я посоветую Адольфу стать приказчиком или изучить какое-нибудь ремесло, найдутся ли торговцы и мастера, которые возьмут его к себе в услужение? Сколько школ в Северных штатах примут Розу и Джейн? Я хочу, кузина, чтобы о нас судили справедливо. Наше положение не из легких. Мы угнетаем негров – это факт совершенно очевидный, но, может быть, им не менее тяжело сносить предрассудки, которые так распространены на Севере!
Он прошелся по комнате раз-другой и сказал:
– Пойду погулять немножко и кстати узнаю, какие новости в городе, – и, взяв шляпу, вышел.
Том проводил хозяина до ворот и спросил, не пойти ли ему вместе с ним.
– Нет, друг мой, – сказал Сен-Клер. – Я через час вернусь.
Был тихий лунный вечер. Том сидел на веранде, смотрел на взлетающие ввысь струи фонтана и, прислушиваясь к их плеску, думал о семье, о своем скором возвращении домой. Он получит свободу, будет много работать и выкупит жену и детей. Он потрогал свои мускулистые руки и радостно улыбнулся. Только бы стать хозяином самому себе, а тогда не пожалеешь сил, чтобы вызволить семью из рабства!
Думая свои думы, Том задремал, уже видел сны и вдруг очнулся от звука голосов на улице и громкого стука в ворота. Он открыл их, быстро сбежав с веранды. Во двор осторожно внесли носилки. На них лежал человек, прикрытый плащом. И когда свет фонаря упал на его лицо, Том в ужасе вскрикнул и бросился вслед за носильщиками, двигавшимися к дверям гостиной, где с вязаньем в руках все еще сидела мисс Офелия.
Что же произошло? Сен-Клер зашел в кафе посмотреть вечернюю газету, и пока он сидел там, двое подвыпивших джентльменов затеяли драку. Посетители кинулись разнимать дерущихся, и Сен-Клер, пытаясь отнять у одного из них нож, был смертельно ранен в бок.
Трудно себе представить, что поднялось в доме. Слуги с плачем метались по веранде, рвали на себе волосы, катались по полу Мари билась в истерике. Только мисс Офелия и Том сохраняли присутствие духа среди всеобщею смятения. Мисс Офелия распорядилась, чтобы Сен-Клера положили в гостиной, и ему наскоро приготовили там постель. Он лишился чувств от боли и сильной потери крови.
Приехал доктор, осмотрел раненого, и все поняли по выражению его лица, что надежды нет. Но он спокойно перевязал рану с помощью мисс Офелии и Тома, словно не слыша стонов и причитаний негров, толпившихся у дверей и окон гостиной, а когда перевязка была закончена, сказал:
– Уведите их отсюда. Ему нужен покой, иначе я ни за что не ручаюсь.
Сен-Клер открыл глаза и пристально посмотрел на своих плачущих слуг, которых мисс Офелия и доктор старались выпроводить с веранды.
– Несчастные! – сказал он голосом, полным горького раскаяния.
Слуги наконец-то вняли увещаниям мисс Офелии, повторявшей, что их стоны и плач могут стоить жизни хозяину, и удалились.
Сен-Клер лежал молча, с закрытыми глазами. Так прошло некоторое время. Вдруг он коснулся руки Тома, стоявшего на коленях возле дивана, и сказал:
– Бедный мой друг!
– Что вы, хозяин?
– Я умираю… – тихо проговорил Сен-Клер, сжимая руку Тома.
И силы изменили ему. Мертвенная бледность разлилась по его лицу, и оно стало спокойным, как у засыпающего ребенка. Через мгновение он открыл глаза, вдруг озарившиеся внутренним светом, прошептал: «Мама!» – и умер.
ГЛАВА XXIX
Беззащитные
Ужас и смятение царили в осиротевшем доме. Смерть настигла молодого хозяина внезапно, в полном расцвете сил, и слуги не переставали оплакивать свою потерю.
Когда муж умирал, Мари, не отличавшаяся стойкостью духа, лежала в обмороке, и тот, с кем она была связана узами брака, ушел от нее навсегда, не успев даже сказать ей последнее «прости».
Но мисс Офелии мужество не изменило, и она до последней минуты оставалась у постели умирающего, стараясь как только можно облегчить его страдания.
Том сначала не подумал, что этот неожиданный удар обрекает его на беспросветное рабство. Но вот отошли пышные похороны, на которых не было недостатка ни в траурном крене, ни в молитвах, ни в торжественно-печальных лицах. Холодные, мутные волны повседневности снова сомкнулись над опустевшим домом, и перед всеми его обитателями встал неизбежный суровый вопрос: что же теперь делать?
В один прекрасный день вопрос этот встал перед Мари, которая, сидя в кресле и окруженная толпой слуг, отбирала образцы крепа и черных тканей, присланные из магазина. Встал он и перед мисс Офелией, уже начинавшей подумывать о возвращении домой, на Север. Задавались им и слуги, хорошо знавшие жестокий, деспотический нрав своей хозяйки, во власти которой они остались. Все они прекрасно понимали, что прежние милости исходили не от нее, а от хозяина и что теперь никакая сила не защитит их от произвола женщины, которую еще больше ожесточило перенесенное горе.
После похорон прошло около двух недель. Как-то днем мисс Офелия услышала осторожный стук в дверь. Она открыла ее и увидела молоденькую горничную-квартеронку Розу, которая стояла на пороге растрепанная, с опухшими от слез глазами.
– Мисс Фели, – вскричала девушка, падая перед мисс Офелией на колени и цепляясь за подол ее платья, – пойдите к мисс Мари, умоляю вас! Будьте моей заступницей! Мисс Мари посылает меня на порку. Вот, смотрите! – И она протянула мисс Офелии сложенную вдвое бумажку.
Это была записка, написанная изящным почерком Мари и адресованная специальному заведению для порки рабов, с просьбой дать подательнице сего пятнадцать ударов плетью.
– В чем же ты провинилась? – спросила мисс Офелия.
– Ах, мисс Фели, вы же знаете, какой у меня скверный характер! Я примеряла мисс Мари платье, и она ударила меня по лицу… А я, не подумавши, наговорила ей дерзостей. Мисс Мари сказала, что она больше не желает этого терпеть и приструнит меня раз и навсегда, чтобы я не смела зазнаваться. И вот написала эту записку и велит мне самой отнести ее. Уж лучше бы она убила меня на месте!
Мисс Офелия молчала, размышляя, как ей поступить.
– Если бы вы или сама мисс Мари меня высекли, это еще ничего, я стерплю, – продолжала Роза. – Но, мисс Фели, вы подумайте – мужчина будет меня сечь! Срам-то какой!
Мисс Офелия знала о существовании специальных заведений, куда посылают на порку женщин и молодых девушек. Но одно дело знать, а другое видеть перед собой несчастную, которая дрожит от страха в ожидании такого позора. И сердце мисс Офелии забилось от негодования, щеки ее вспыхнули. Однако обычная выдержка не изменила ей, она овладела собой и, сжав записку в руке, сказала Розе:
– Побудь здесь, дитя мое, а я пойду поговорю с хозяйкой.
«Чудовищно! Позор! Неслыханный позор!» – восклицала она мысленно, направляясь в гостиную.
Мари с распущенными волосами полулежала в кресле, няня причесывала ее, а Джейн, сидя на полу, растирала ей ноги.
– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросила мисс Офелия.
Мари испустила глубокий вздох, закрыла глаза и, выдержав паузу, ответила:
– Ах, кузина, я и сама не знаю! Лучше мне, вероятно, уже никогда не будет! – И она поднесла к лицу батистовый платочек, обшитый широкой траурной каймой.
– Я пришла… – начала мисс Офелия, покашливая тем сухим, коротким кашлем, которым обычно предваряют неприятный разговор. – Я пришла поговорить с вами относительно бедняжки Розы.
Мари сразу открыла глаза, и ее бледные щеки вспыхнули.
– А что такое? – резко спросила она.
– Роза раскаивается в своем поступке.
– Ах, вот как! Рано она об этом заговорила. Получит по заслугам, тогда еще больше будет раскаиваться. Я не намерена терпеть наглость этой девчонки. Она за все теперь поплатится и впредь будет умнее!
– Неужели нельзя придумать ей какое-нибудь другое наказание, не такое позорное?
– Пусть терпит позор! Пусть! Я этого и хочу. Она зазналась! Возомнила себя невесть какой деликатной барышней, забыла, кто она такая! А теперь я ее проучу как следует.
– Вы ответите перед богом за такую жестокость! – горячо воскликнула мисс Офелия.
– Жестокость? Я приказала дать ей только пятнадцать ударов, да и то не очень сильных! И вы называете это жестокостью?
– А как же это назвать? Я уверена, что всякая девушка на ее месте скорее согласится пойти на смерть, чем терпеть такой позор!
– Не судите об этих тварях по себе. Для них это дело привычное. С ними только так и можно управляться, а дай им волю, они тебе на голову сядут. Нет! Довольно церемониться со служанками! Я их всех до единой туда отправлю, если они будут со мной вольничать. Пусть так и знают! – И Мари с победоносным видом огляделась по сторонам.
Джейн съежилась и вобрала голову в плечи, как будто эта угроза относилась непосредственно к ней. Минуту мисс Офелия сидела с таким видом, словно она проглотила какое-то взрывчатое вещество и ее того и гляди разорвет на части. Потом, поняв всю бесполезность этого разговора, решительно сжала губы, поднялась и вышла из комнаты.
Нелегко было мисс Офелии признаться Розе, что ее заступничество ни к чему не привело. А вскоре в комнату заглянул один из негров и, сказав, что хозяйка велела ему проводить Розу в заведение для порки, увел несчастную девушку, несмотря на все ее мольбы и слезы.
Прошло еще несколько дней. Том стоял, задумавшись, на веранде, когда к нему подошел Адольф, безутешный после смерти Сен-Клера. Адольф всегда чувствовал, что мисс Мари относится к нему с неприязнью, но при жизни хозяина его это мало тревожило. Зато теперь он дрожал за свою судьбу, не зная, что его ждет в ближайшем будущем. Мари уже несколько раз совещалась со своим поверенным и, списавшись с братом Сен-Клера, решила продать дом и всех невольников мужа, а тех, которые принадлежали ей лично, увезти с собой на отцовскую плантацию.
– Знаешь, Том, ведь нас всех продадут, – сказал Адольф.
– Откуда ты это слышал? – спросил Том.
– Я спрятался за портьерой, когда хозяйка разговаривала со своим адвокатом. Через несколько дней нас отправят на аукцион.
– Все в руках божьих! – тяжело вздохнул Том.
– Такого хозяина у нас больше не будет, – уныло продолжал Адольф. – Да пусть продают, все лучше, чем оставаться без него у нашей хозяйки.
Том отвернулся. Сердце у него сжалось от боли. Надежда на свободу, мысли о далекой жене и детях мелькнули в его сознании и тут же погасли. Так моряк видит с гибнущего у родных берегов корабля крыши своего селенья, церковный шпиль… они мелькают перед ним на миг, а потом навсегда скрываются за бурной волной. Он стиснул руки, стараясь подавить горькие слезы, просившиеся на глаза. Как это ни покажется странным, но несчастного Тома обуревала такая жажда свободы, что ему нелегко было перенести этот удар, и чем больше он твердил «все в руках божьих», тем тяжелее становилось у него на душе.
Он отправился на поиски мисс Офелии, которая после смерти Евы относилась к нему с особенным уважением.
– Мисс Фели, – сказал Том, – мистер Сен-Клер обещал отпустить меня на свободу. Он говорил, что все бумаги уже поданы. Если б вы, мисс Фели, были так добры и напомнили об этом хозяйке, может быть, она исполнила бы волю покойного.
– Хорошо, Том, я поговорю и сделаю все, что в моих силах, – сказала мисс Офелия. – Хотя, если это зависит от миссис Сен-Клер, ты лучше не тешь себя надеждой. Но попробовать все-таки надо.
Этот разговор происходил через несколько дней после случая с Розой, когда мисс Офелия уже начала готовиться к отъезду домой, на свой родной Север.
Поразмыслив как следует, она пришла к заключению, что слишком погорячилась, заступаясь за Розу, и решила на сей раз умерить свою резкость и проявить как можно больше миролюбия. И вот эта добрая душа захватила с собой вязанье и, призвав на помощь все свои дипломатические способности, отправилась в комнату Мари вести переговоры о Томе.
Мари покоилась на диване, подложив под локоть подушку, и рассматривала образчики черного газа, которые Джейн принесла из магазина.
– Пожалуй, надо взять вот этот, – сказала она, откладывая в сторону один кусок. – Только не знаю, годится ли такая материя для траура.
– Да что вы, миссис! – затараторила Джейн. – Генеральша Дербеннон, как овдовела прошлым летом, так и сшила себе такое платье. И очень красивое получилось!
– Что вы скажете? – обратилась Мари к мисс Офелии.
– Я не знаю, как у вас здесь принято, – ответила та. – Вам лучше об этом судить.
– Мне совершенно нечего надеть, а решать надо как можно скорее, потому что на будущей неделе я отсюда уеду, – сказала Мари.
– Как, уже?
– Да. Брат Сен-Клера пишет, что обстановку и слуг надо продать с аукциона, а дом оставить на попечение поверенного.
– Как раз об этом я и хотела с вами поговорить, – сказала мисс Офелия. – Огюстен обещал отпустить Тома на свободу и успел предпринять кое-какие шаги к этому. Я надеюсь, что вы доведете начатое им дело до конца.
– И не подумаю! – отрезала Мари. – Том один из самых ценных невольников. Я не могу позволить себе такую роскошь. И вообще, что он будет делать на свободе? Ему так гораздо лучше живется.
– Том мечтает стать свободным человеком, тем более что хозяин обещал ему это, – сказала мисс Офелия.
– Ну еще бы! – воскликнула Мари. – Они все об этом мечтают, вечно всем недовольны! А я принципиально против освобождения негров. Когда у них есть хозяева, они и живут по-человечески и от рук не отбиваются. Но стоит только отпустить негра на волю, и кончено! Он сопьется, перестанет работать и превратится в бездельника, в бродягу. Таких примеров сотни! Свобода не доводит их до добра.
– Но Том такой работящий, смирный, набожный!
– Ах, что вы мне рассказываете! Будто я не знаю этих негров! Они хороши до тех пор, покуда не уйдут из-под крылышка хозяина.
– Если вы продадите его с аукциона, еще неизвестно, в какие руки он попадет. Об этом тоже следует подумать, – сказала мисс Офелия.
– А, вздор! Почему это вдруг хороший негр достанется плохому хозяину? Плохих хозяев не так уж много. Это все одни разговоры. Я родилась и выросла на Юге и что-то не припомню, чтобы к неграм относились хуже чем они того заслуживают. Чего другого, а этого опасаться нечего!
– Хорошо, допустим, – твердо сказала мисс Офелия. – Но ведь освобождение Тома было предсмертным желанием вашего мужа! Он обещал отпустить его умирающей Еве, и, по-моему, вам следовало бы считаться с этим.
Мари закрыла лицо платком, разрыдалась и начала усердно нюхать флакон с солями.
– Все против меня! – сквозь слезы причитала она. – Такая нечуткость! Уж от вас-то я совсем не ожидала, что вы будете лишний раз напоминать мне о моем горе! Хоть бы кто-нибудь меня пожалел! Кому еще приходилось терпеть такие испытания! Была у меня единственная дочь – и она умирает. Был муж, который умел понимать мою сложную натуру, – и его тоже уносит смерть! Вы знаете, как я тяжело перенесла эти утраты, и все-таки не боитесь напоминать мне о них! Это жестоко! Намерения у вас были, вероятно, добрые, но это такая нечуткость с вашей стороны… такая нечуткость!
Мари совсем зашлась от слез и крикнула няне, чтобы та распахнула окна, принесла ей камфору, положила холодный компресс на голову и расстегнула платье. Поднялась обычная в таких случаях суматоха, и мисс Офелия поспешила скрыться к себе в комнату. Она сразу поняла, что дальнейшие разговоры ни к чему не приведут и только вызовут очередной припадок. После этого стоило кому-нибудь напомнить Мари об отношении ее мужа и Евы к слугам, как она устраивала истерику. И мисс Офелия помогла Тому лишь тем, что написала письмо миссис Шелби, где сообщала о ею невзгодах и настоятельно просила как-нибудь помочь ему.
На другой день Тома, Адольфа и еще нескольких негров отправили в невольничий барак, в распоряжение одного работорговца, который подбирал партию к предстоящему аукциону.
Когда муж умирал, Мари, не отличавшаяся стойкостью духа, лежала в обмороке, и тот, с кем она была связана узами брака, ушел от нее навсегда, не успев даже сказать ей последнее «прости».
Но мисс Офелии мужество не изменило, и она до последней минуты оставалась у постели умирающего, стараясь как только можно облегчить его страдания.
Том сначала не подумал, что этот неожиданный удар обрекает его на беспросветное рабство. Но вот отошли пышные похороны, на которых не было недостатка ни в траурном крене, ни в молитвах, ни в торжественно-печальных лицах. Холодные, мутные волны повседневности снова сомкнулись над опустевшим домом, и перед всеми его обитателями встал неизбежный суровый вопрос: что же теперь делать?
В один прекрасный день вопрос этот встал перед Мари, которая, сидя в кресле и окруженная толпой слуг, отбирала образцы крепа и черных тканей, присланные из магазина. Встал он и перед мисс Офелией, уже начинавшей подумывать о возвращении домой, на Север. Задавались им и слуги, хорошо знавшие жестокий, деспотический нрав своей хозяйки, во власти которой они остались. Все они прекрасно понимали, что прежние милости исходили не от нее, а от хозяина и что теперь никакая сила не защитит их от произвола женщины, которую еще больше ожесточило перенесенное горе.
После похорон прошло около двух недель. Как-то днем мисс Офелия услышала осторожный стук в дверь. Она открыла ее и увидела молоденькую горничную-квартеронку Розу, которая стояла на пороге растрепанная, с опухшими от слез глазами.
– Мисс Фели, – вскричала девушка, падая перед мисс Офелией на колени и цепляясь за подол ее платья, – пойдите к мисс Мари, умоляю вас! Будьте моей заступницей! Мисс Мари посылает меня на порку. Вот, смотрите! – И она протянула мисс Офелии сложенную вдвое бумажку.
Это была записка, написанная изящным почерком Мари и адресованная специальному заведению для порки рабов, с просьбой дать подательнице сего пятнадцать ударов плетью.
– В чем же ты провинилась? – спросила мисс Офелия.
– Ах, мисс Фели, вы же знаете, какой у меня скверный характер! Я примеряла мисс Мари платье, и она ударила меня по лицу… А я, не подумавши, наговорила ей дерзостей. Мисс Мари сказала, что она больше не желает этого терпеть и приструнит меня раз и навсегда, чтобы я не смела зазнаваться. И вот написала эту записку и велит мне самой отнести ее. Уж лучше бы она убила меня на месте!
Мисс Офелия молчала, размышляя, как ей поступить.
– Если бы вы или сама мисс Мари меня высекли, это еще ничего, я стерплю, – продолжала Роза. – Но, мисс Фели, вы подумайте – мужчина будет меня сечь! Срам-то какой!
Мисс Офелия знала о существовании специальных заведений, куда посылают на порку женщин и молодых девушек. Но одно дело знать, а другое видеть перед собой несчастную, которая дрожит от страха в ожидании такого позора. И сердце мисс Офелии забилось от негодования, щеки ее вспыхнули. Однако обычная выдержка не изменила ей, она овладела собой и, сжав записку в руке, сказала Розе:
– Побудь здесь, дитя мое, а я пойду поговорю с хозяйкой.
«Чудовищно! Позор! Неслыханный позор!» – восклицала она мысленно, направляясь в гостиную.
Мари с распущенными волосами полулежала в кресле, няня причесывала ее, а Джейн, сидя на полу, растирала ей ноги.
– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросила мисс Офелия.
Мари испустила глубокий вздох, закрыла глаза и, выдержав паузу, ответила:
– Ах, кузина, я и сама не знаю! Лучше мне, вероятно, уже никогда не будет! – И она поднесла к лицу батистовый платочек, обшитый широкой траурной каймой.
– Я пришла… – начала мисс Офелия, покашливая тем сухим, коротким кашлем, которым обычно предваряют неприятный разговор. – Я пришла поговорить с вами относительно бедняжки Розы.
Мари сразу открыла глаза, и ее бледные щеки вспыхнули.
– А что такое? – резко спросила она.
– Роза раскаивается в своем поступке.
– Ах, вот как! Рано она об этом заговорила. Получит по заслугам, тогда еще больше будет раскаиваться. Я не намерена терпеть наглость этой девчонки. Она за все теперь поплатится и впредь будет умнее!
– Неужели нельзя придумать ей какое-нибудь другое наказание, не такое позорное?
– Пусть терпит позор! Пусть! Я этого и хочу. Она зазналась! Возомнила себя невесть какой деликатной барышней, забыла, кто она такая! А теперь я ее проучу как следует.
– Вы ответите перед богом за такую жестокость! – горячо воскликнула мисс Офелия.
– Жестокость? Я приказала дать ей только пятнадцать ударов, да и то не очень сильных! И вы называете это жестокостью?
– А как же это назвать? Я уверена, что всякая девушка на ее месте скорее согласится пойти на смерть, чем терпеть такой позор!
– Не судите об этих тварях по себе. Для них это дело привычное. С ними только так и можно управляться, а дай им волю, они тебе на голову сядут. Нет! Довольно церемониться со служанками! Я их всех до единой туда отправлю, если они будут со мной вольничать. Пусть так и знают! – И Мари с победоносным видом огляделась по сторонам.
Джейн съежилась и вобрала голову в плечи, как будто эта угроза относилась непосредственно к ней. Минуту мисс Офелия сидела с таким видом, словно она проглотила какое-то взрывчатое вещество и ее того и гляди разорвет на части. Потом, поняв всю бесполезность этого разговора, решительно сжала губы, поднялась и вышла из комнаты.
Нелегко было мисс Офелии признаться Розе, что ее заступничество ни к чему не привело. А вскоре в комнату заглянул один из негров и, сказав, что хозяйка велела ему проводить Розу в заведение для порки, увел несчастную девушку, несмотря на все ее мольбы и слезы.
Прошло еще несколько дней. Том стоял, задумавшись, на веранде, когда к нему подошел Адольф, безутешный после смерти Сен-Клера. Адольф всегда чувствовал, что мисс Мари относится к нему с неприязнью, но при жизни хозяина его это мало тревожило. Зато теперь он дрожал за свою судьбу, не зная, что его ждет в ближайшем будущем. Мари уже несколько раз совещалась со своим поверенным и, списавшись с братом Сен-Клера, решила продать дом и всех невольников мужа, а тех, которые принадлежали ей лично, увезти с собой на отцовскую плантацию.
– Знаешь, Том, ведь нас всех продадут, – сказал Адольф.
– Откуда ты это слышал? – спросил Том.
– Я спрятался за портьерой, когда хозяйка разговаривала со своим адвокатом. Через несколько дней нас отправят на аукцион.
– Все в руках божьих! – тяжело вздохнул Том.
– Такого хозяина у нас больше не будет, – уныло продолжал Адольф. – Да пусть продают, все лучше, чем оставаться без него у нашей хозяйки.
Том отвернулся. Сердце у него сжалось от боли. Надежда на свободу, мысли о далекой жене и детях мелькнули в его сознании и тут же погасли. Так моряк видит с гибнущего у родных берегов корабля крыши своего селенья, церковный шпиль… они мелькают перед ним на миг, а потом навсегда скрываются за бурной волной. Он стиснул руки, стараясь подавить горькие слезы, просившиеся на глаза. Как это ни покажется странным, но несчастного Тома обуревала такая жажда свободы, что ему нелегко было перенести этот удар, и чем больше он твердил «все в руках божьих», тем тяжелее становилось у него на душе.
Он отправился на поиски мисс Офелии, которая после смерти Евы относилась к нему с особенным уважением.
– Мисс Фели, – сказал Том, – мистер Сен-Клер обещал отпустить меня на свободу. Он говорил, что все бумаги уже поданы. Если б вы, мисс Фели, были так добры и напомнили об этом хозяйке, может быть, она исполнила бы волю покойного.
– Хорошо, Том, я поговорю и сделаю все, что в моих силах, – сказала мисс Офелия. – Хотя, если это зависит от миссис Сен-Клер, ты лучше не тешь себя надеждой. Но попробовать все-таки надо.
Этот разговор происходил через несколько дней после случая с Розой, когда мисс Офелия уже начала готовиться к отъезду домой, на свой родной Север.
Поразмыслив как следует, она пришла к заключению, что слишком погорячилась, заступаясь за Розу, и решила на сей раз умерить свою резкость и проявить как можно больше миролюбия. И вот эта добрая душа захватила с собой вязанье и, призвав на помощь все свои дипломатические способности, отправилась в комнату Мари вести переговоры о Томе.
Мари покоилась на диване, подложив под локоть подушку, и рассматривала образчики черного газа, которые Джейн принесла из магазина.
– Пожалуй, надо взять вот этот, – сказала она, откладывая в сторону один кусок. – Только не знаю, годится ли такая материя для траура.
– Да что вы, миссис! – затараторила Джейн. – Генеральша Дербеннон, как овдовела прошлым летом, так и сшила себе такое платье. И очень красивое получилось!
– Что вы скажете? – обратилась Мари к мисс Офелии.
– Я не знаю, как у вас здесь принято, – ответила та. – Вам лучше об этом судить.
– Мне совершенно нечего надеть, а решать надо как можно скорее, потому что на будущей неделе я отсюда уеду, – сказала Мари.
– Как, уже?
– Да. Брат Сен-Клера пишет, что обстановку и слуг надо продать с аукциона, а дом оставить на попечение поверенного.
– Как раз об этом я и хотела с вами поговорить, – сказала мисс Офелия. – Огюстен обещал отпустить Тома на свободу и успел предпринять кое-какие шаги к этому. Я надеюсь, что вы доведете начатое им дело до конца.
– И не подумаю! – отрезала Мари. – Том один из самых ценных невольников. Я не могу позволить себе такую роскошь. И вообще, что он будет делать на свободе? Ему так гораздо лучше живется.
– Том мечтает стать свободным человеком, тем более что хозяин обещал ему это, – сказала мисс Офелия.
– Ну еще бы! – воскликнула Мари. – Они все об этом мечтают, вечно всем недовольны! А я принципиально против освобождения негров. Когда у них есть хозяева, они и живут по-человечески и от рук не отбиваются. Но стоит только отпустить негра на волю, и кончено! Он сопьется, перестанет работать и превратится в бездельника, в бродягу. Таких примеров сотни! Свобода не доводит их до добра.
– Но Том такой работящий, смирный, набожный!
– Ах, что вы мне рассказываете! Будто я не знаю этих негров! Они хороши до тех пор, покуда не уйдут из-под крылышка хозяина.
– Если вы продадите его с аукциона, еще неизвестно, в какие руки он попадет. Об этом тоже следует подумать, – сказала мисс Офелия.
– А, вздор! Почему это вдруг хороший негр достанется плохому хозяину? Плохих хозяев не так уж много. Это все одни разговоры. Я родилась и выросла на Юге и что-то не припомню, чтобы к неграм относились хуже чем они того заслуживают. Чего другого, а этого опасаться нечего!
– Хорошо, допустим, – твердо сказала мисс Офелия. – Но ведь освобождение Тома было предсмертным желанием вашего мужа! Он обещал отпустить его умирающей Еве, и, по-моему, вам следовало бы считаться с этим.
Мари закрыла лицо платком, разрыдалась и начала усердно нюхать флакон с солями.
– Все против меня! – сквозь слезы причитала она. – Такая нечуткость! Уж от вас-то я совсем не ожидала, что вы будете лишний раз напоминать мне о моем горе! Хоть бы кто-нибудь меня пожалел! Кому еще приходилось терпеть такие испытания! Была у меня единственная дочь – и она умирает. Был муж, который умел понимать мою сложную натуру, – и его тоже уносит смерть! Вы знаете, как я тяжело перенесла эти утраты, и все-таки не боитесь напоминать мне о них! Это жестоко! Намерения у вас были, вероятно, добрые, но это такая нечуткость с вашей стороны… такая нечуткость!
Мари совсем зашлась от слез и крикнула няне, чтобы та распахнула окна, принесла ей камфору, положила холодный компресс на голову и расстегнула платье. Поднялась обычная в таких случаях суматоха, и мисс Офелия поспешила скрыться к себе в комнату. Она сразу поняла, что дальнейшие разговоры ни к чему не приведут и только вызовут очередной припадок. После этого стоило кому-нибудь напомнить Мари об отношении ее мужа и Евы к слугам, как она устраивала истерику. И мисс Офелия помогла Тому лишь тем, что написала письмо миссис Шелби, где сообщала о ею невзгодах и настоятельно просила как-нибудь помочь ему.
На другой день Тома, Адольфа и еще нескольких негров отправили в невольничий барак, в распоряжение одного работорговца, который подбирал партию к предстоящему аукциону.
ГЛАВА XXX
Невольничий барак
Невольничий барак! При этих словах некоторые из моих читателей, вероятно, нарисуют себе страшную картину. Перед их мысленным взором предстанет мрачное, смрадное логово. Но вы ошибаетесь, простодушные мои друзья! Живой товар высоко ценится на рынке, следовательно, за ним нужен уход, его надо хорошо кормить и содержать в чистоте, так, чтобы он лоснился. Невольничий барак в Новом Орлеане мало чем отличается от всякого другого торгового склада. Подойдя к нему, вы увидите под навесом у входа несколько негров и негритянок, выставленных там в качестве образца товара, имеющегося в самом помещении.
Вам вежливо предложат пройти внутрь и покажут мужей, жен, братьев, сестер, отцов, матерей и маленьких ребятишек, которых «можно приобрести поштучно и оптом, в зависимости от желания покупателя», можно нанять на время, заложить в банк или обменять на любой другой товар, пользующийся спросом на рынке.
Дня через два после разговора мисс Офелии с Мари Адольфа, Тома и еще нескольких негров Сен-Клера поручили заботам некоего мистера Скеггса, содержателя барака, откуда их должны были повести на аукцион.
Том, как и остальные его товарищи, взял с собой солидных размеров сундучок с одеждой. На ночь их поместили в длинную комнату, обитатели которой – негры всех возрастов, всех оттенков кожи – предавались безудержному веселью и то и дело разражались громкими взрывами хохота.
– Я вижу, вы, ребята, не скучаете. И правильно делаете, – сказал мистер Скеггс, входя в барак. – У меня негры всегда веселятся. Молодец, Сэмбо! – обратился он к огромному детине, который кривлялся и паясничал на потеху своим собратьям.
Несчастному Тому, как вы легко можете вообразить, было не до веселья, и, поставив свой сундучок подальше от этой шумной компании, он сел на него и прислонился головой к стене.
Торговцы живым товаром обычно из кожи вон лезут, стараясь поддерживать среди невольников бесшабашное веселье, ибо это лучший способ отвлечь их от мыслей о своем положении. Люди, которые вершат судьбу негра с той минуты, как его продают на Севере, и до тех пор, пока он не попадет на Юг, прилагают немало усилий к тому, чтобы сделать свой товар ко всему равнодушным, бесчувственным, грубым. Работорговец собирает партию невольников в Виргинии или Кентукки и гонит их в какую-нибудь здоровую местность на откорм. Сыты они там бывают по горло и все-таки нет-нет, да и затоскуют, а чтобы не тосковали, к ним приставляют скрипача и велят плясать и веселиться под музыку. Но попадаются среди них такие, кому пляски и пение не идут на ум, кто не перестает думать о жене, детях, о родном доме. И этих считают строптивыми, опасными и обращаются с ними соответственно. А какого обращения можно ждать от работорговцев – людей жестоких и к тому же ни перед кем не отвечающих за свои действия! «Будь молодцом – веселым, бойким, особенно когда ты на виду, – внушают негру, – иначе не попасть тебе к хорошему хозяину, да и от работорговца влетит, если он не сбудет тебя с рук».
– А что этот негр здесь делает? – сказал Сэмбо, когда мистер Скеггс вышел из комнаты. Сэмбо был черный-пречерный, огромного роста, очень живой и проказливый, как обезьяна. – Ты что тут делаешь? – И он шутливо ткнул Тома пальцем в бок. – Никак, размечтался?
– Меня продадут завтра с аукциона, – негромко ответил Том.
– Продадут с аукциона? Хо-хо! Ребята, видали, каков шутник? Мне бы научиться так людей веселить! И этого тоже завтра продадут? – И Сэмбо бесцеремонно хлопнул Адольфа по плечу.
– Прошу ко мне не лезть! – свирепо огрызнулся тот и выпрямился, выказывая всем своим видом крайнее отвращение.
– Ого! Полюбуйтесь-ка, ребята! Белый негр! Что твои сливки, белый! А надушился-то как! – И Сэмбо потянул носом, принюхиваясь к Адольфу. – Такому место только в табачной лавке! От него весь табак пропахнет, покупатели валом будут валить.
– Говорю тебе, не лезь! – повторил взбешенный Адольф.
– Ишь ты, какие мы, белые негры, недотроги! Полюбуйтесь-ка на нас! И Сэмбо стал кривляться, передразнивая Адольфа. – Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Сразу видно – в хорошем доме жил.
– Правильно! – сказал Адольф. – Мой хозяин за вас всех ломаного гроша бы не дал.
– Ишь ты, поди ж ты, – не унимался Сэмбо, – какие мы важные джентльмены!
– Мои хозяева были Сен-Клеры! – гордо заявил Адольф.
– Да что ты говоришь! Вот они, наверно, радуются, что избавились от такого чучела! Думают, сбыть бы его поскорее с рук вместе с битой посудой и прочей дребеденью! – сказал Сэмбо с издевательской ухмылкой.
Адольф, окончательно выйдя из себя, бросился на своего обидчика с кулаками. В комнате поднялся такой крик и хохот, что на шум прибежал мистер Скеггс.
– Что у вас тут делается? Ну, тихо! – крикнул он, взмахнув длинным бичом.
Негры бросились врассыпную. Один только Сэмбо, успевший завоевать благоволение Скеггса своими шутовскими выходками, остался на месте и, гримасничая, увертывался от ударов его бича.
– Да что вы, сударь! Мы народ смирный. Это вон они, новенькие. Такие задиры оказались, все время к нам привязываются.
Мистер Скеггс налетел на Тома с Адольфом и, не разбираясь особенно, кто из них прав, кто виноват, наградил обоих тумаками, затем велел всем ложиться спать и удалился.
Теперь, читатель, давайте оставим мужскую половину барака и посмотрим, что делается в помещении, отведенном для женщин. Войдя туда, вы увидите спящих на полу негритянок всех оттенков кожи, всех возрастов. Тут есть и черные, как смоль, и почти белые, и маленькие дети, и старухи. Вот лежит хорошенькая девочка лет десяти. Мать ее вчера продали, и она долго плакала втихомолку и наконец заснула. Вот дряхлая старуха. Посмотрите на ее мозолистые ладони и высохшие руки – сколько она потрудилась на своем веку! А завтра ее продадут за бесценок, лишь бы нашелся покупатель. И еще сорок-пятьдесят женщин лежат в этой комнате, закутавшись с головой кто в одеяло, кто в шаль. А в углу, поодаль от остальных, сидят две негритянки, сразу бросающиеся в глаза своим не совсем обычным видом. Одна из них мулатка лет пятидесяти, с мягким взглядом темных глаз, с приятным лицом. Платье на ней добротное, хорошо сшитое, на голове – высокий тюрбан из цветастого шелка. Сразу видно, что она жила у заботливых хозяев. Тесно прижавшись к ней, сидит девушка лет пятнадцати – это ее дочь. Судя по светлому оттенку кожи, она квартеронка, но очень похожа на мать. Те же ласковые темные глаза, только ресницы длиннее; те же вьющиеся волосы, только каштановые, а не черные. Одета девушка не менее опрятно, ее нежные белые руки, видимо, не знали тяжелой работы. И мать и дочь в той же партии, что и слуги Сен-Клера, и завтра их тоже продадут с аукциона. А джентльмен, которому они принадлежат, проживает в Нью-Йорке и считается добрым христианином. Он получит деньги после торгов, преспокойно пойдет в церковь и даже не помянет этих двух женщин в своих благочестивых молитвах.
Вам вежливо предложат пройти внутрь и покажут мужей, жен, братьев, сестер, отцов, матерей и маленьких ребятишек, которых «можно приобрести поштучно и оптом, в зависимости от желания покупателя», можно нанять на время, заложить в банк или обменять на любой другой товар, пользующийся спросом на рынке.
Дня через два после разговора мисс Офелии с Мари Адольфа, Тома и еще нескольких негров Сен-Клера поручили заботам некоего мистера Скеггса, содержателя барака, откуда их должны были повести на аукцион.
Том, как и остальные его товарищи, взял с собой солидных размеров сундучок с одеждой. На ночь их поместили в длинную комнату, обитатели которой – негры всех возрастов, всех оттенков кожи – предавались безудержному веселью и то и дело разражались громкими взрывами хохота.
– Я вижу, вы, ребята, не скучаете. И правильно делаете, – сказал мистер Скеггс, входя в барак. – У меня негры всегда веселятся. Молодец, Сэмбо! – обратился он к огромному детине, который кривлялся и паясничал на потеху своим собратьям.
Несчастному Тому, как вы легко можете вообразить, было не до веселья, и, поставив свой сундучок подальше от этой шумной компании, он сел на него и прислонился головой к стене.
Торговцы живым товаром обычно из кожи вон лезут, стараясь поддерживать среди невольников бесшабашное веселье, ибо это лучший способ отвлечь их от мыслей о своем положении. Люди, которые вершат судьбу негра с той минуты, как его продают на Севере, и до тех пор, пока он не попадет на Юг, прилагают немало усилий к тому, чтобы сделать свой товар ко всему равнодушным, бесчувственным, грубым. Работорговец собирает партию невольников в Виргинии или Кентукки и гонит их в какую-нибудь здоровую местность на откорм. Сыты они там бывают по горло и все-таки нет-нет, да и затоскуют, а чтобы не тосковали, к ним приставляют скрипача и велят плясать и веселиться под музыку. Но попадаются среди них такие, кому пляски и пение не идут на ум, кто не перестает думать о жене, детях, о родном доме. И этих считают строптивыми, опасными и обращаются с ними соответственно. А какого обращения можно ждать от работорговцев – людей жестоких и к тому же ни перед кем не отвечающих за свои действия! «Будь молодцом – веселым, бойким, особенно когда ты на виду, – внушают негру, – иначе не попасть тебе к хорошему хозяину, да и от работорговца влетит, если он не сбудет тебя с рук».
– А что этот негр здесь делает? – сказал Сэмбо, когда мистер Скеггс вышел из комнаты. Сэмбо был черный-пречерный, огромного роста, очень живой и проказливый, как обезьяна. – Ты что тут делаешь? – И он шутливо ткнул Тома пальцем в бок. – Никак, размечтался?
– Меня продадут завтра с аукциона, – негромко ответил Том.
– Продадут с аукциона? Хо-хо! Ребята, видали, каков шутник? Мне бы научиться так людей веселить! И этого тоже завтра продадут? – И Сэмбо бесцеремонно хлопнул Адольфа по плечу.
– Прошу ко мне не лезть! – свирепо огрызнулся тот и выпрямился, выказывая всем своим видом крайнее отвращение.
– Ого! Полюбуйтесь-ка, ребята! Белый негр! Что твои сливки, белый! А надушился-то как! – И Сэмбо потянул носом, принюхиваясь к Адольфу. – Такому место только в табачной лавке! От него весь табак пропахнет, покупатели валом будут валить.
– Говорю тебе, не лезь! – повторил взбешенный Адольф.
– Ишь ты, какие мы, белые негры, недотроги! Полюбуйтесь-ка на нас! И Сэмбо стал кривляться, передразнивая Адольфа. – Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Сразу видно – в хорошем доме жил.
– Правильно! – сказал Адольф. – Мой хозяин за вас всех ломаного гроша бы не дал.
– Ишь ты, поди ж ты, – не унимался Сэмбо, – какие мы важные джентльмены!
– Мои хозяева были Сен-Клеры! – гордо заявил Адольф.
– Да что ты говоришь! Вот они, наверно, радуются, что избавились от такого чучела! Думают, сбыть бы его поскорее с рук вместе с битой посудой и прочей дребеденью! – сказал Сэмбо с издевательской ухмылкой.
Адольф, окончательно выйдя из себя, бросился на своего обидчика с кулаками. В комнате поднялся такой крик и хохот, что на шум прибежал мистер Скеггс.
– Что у вас тут делается? Ну, тихо! – крикнул он, взмахнув длинным бичом.
Негры бросились врассыпную. Один только Сэмбо, успевший завоевать благоволение Скеггса своими шутовскими выходками, остался на месте и, гримасничая, увертывался от ударов его бича.
– Да что вы, сударь! Мы народ смирный. Это вон они, новенькие. Такие задиры оказались, все время к нам привязываются.
Мистер Скеггс налетел на Тома с Адольфом и, не разбираясь особенно, кто из них прав, кто виноват, наградил обоих тумаками, затем велел всем ложиться спать и удалился.
Теперь, читатель, давайте оставим мужскую половину барака и посмотрим, что делается в помещении, отведенном для женщин. Войдя туда, вы увидите спящих на полу негритянок всех оттенков кожи, всех возрастов. Тут есть и черные, как смоль, и почти белые, и маленькие дети, и старухи. Вот лежит хорошенькая девочка лет десяти. Мать ее вчера продали, и она долго плакала втихомолку и наконец заснула. Вот дряхлая старуха. Посмотрите на ее мозолистые ладони и высохшие руки – сколько она потрудилась на своем веку! А завтра ее продадут за бесценок, лишь бы нашелся покупатель. И еще сорок-пятьдесят женщин лежат в этой комнате, закутавшись с головой кто в одеяло, кто в шаль. А в углу, поодаль от остальных, сидят две негритянки, сразу бросающиеся в глаза своим не совсем обычным видом. Одна из них мулатка лет пятидесяти, с мягким взглядом темных глаз, с приятным лицом. Платье на ней добротное, хорошо сшитое, на голове – высокий тюрбан из цветастого шелка. Сразу видно, что она жила у заботливых хозяев. Тесно прижавшись к ней, сидит девушка лет пятнадцати – это ее дочь. Судя по светлому оттенку кожи, она квартеронка, но очень похожа на мать. Те же ласковые темные глаза, только ресницы длиннее; те же вьющиеся волосы, только каштановые, а не черные. Одета девушка не менее опрятно, ее нежные белые руки, видимо, не знали тяжелой работы. И мать и дочь в той же партии, что и слуги Сен-Клера, и завтра их тоже продадут с аукциона. А джентльмен, которому они принадлежат, проживает в Нью-Йорке и считается добрым христианином. Он получит деньги после торгов, преспокойно пойдет в церковь и даже не помянет этих двух женщин в своих благочестивых молитвах.