Страница:
Сердце у Тома сжалось, когда перед ним показались два ряда убогих, ветхих лачуг, стоявших далеко от господского дома. Он утешал себя мыслью, что ему дадут хижину, пусть бедную, но такую, где можно будет навести порядок и спокойно проводить свободные от работы часы. А в этих лачугах ничего не было – четыре стены и куча грязной соломы на земляном полу, утоптанном ногами их прежних обитателей.
– В какой же я буду жить? – покорно спросил он Сэмбо.
– Не знаю… Да вот хоть в этой, – ответил тот. – Здесь, кажется, одно место не занято. Остальные битком набиты. И куда я вас всех дену, просто ума не приложу!
Том приглядывался к лицам этих людей, тщетно стараясь найти среди них хоть одно приветливое, дружеское. Он видел только хмуро насупившихся, озлобленных мужчин и запуганных, изможденных женщин.
Кукурузу мололи до поздней ночи. Мельниц не хватало, и те, кто был послабее, получали их в последнюю очередь.
– Эй, ты! – крикнул Сэмбо, подходя к мулатке и бросая к ее ногам мешок с кукурузой. – Как тебя зовут?
– Люси, – ответила та.
– Так вот, Люси, раз ты моя жена, изволь смолоть это зерно да напеки мне лепешек к ужину. Слышишь?
– Я тебе не жена и никогда твоей женой не буду, – сказала Люси с тем мужеством, которое рождается в человеке только в минуту отчаяния. – Оставь меня.
– Смотри, изобью! – крикнул Сэмбо, занося ногу для удара.
– Бей меня, бей! Чем скорее убьешь, тем лучше. Мне жизнь не дорога!
– Ты что, рабов вздумал калечить? Ну подожди, я все расскажу хозяину, – вмешался Квимбо, который только что отогнал двух негритянок от мельницы и сам стал на их место.
– А я ему пожалуюсь, что ты не даешь женщинам молоть зерно, – сказал Сэмбо. – И не суйся не в свое дело, дьявол!
Том проголодался за дорогу и еле стоял на ногах от усталости.
– Вот, получай, негр! – крикнул Квимбо, швыряя ему маленький мешочек с кукурузой. – Да смотри, поаккуратней ее расходуй. Это тебе на неделю.
Тому долго пришлось дожидаться мельницы, а когда наконец его очередь подошла, он пожалел двух измученных женщин, смолол сначала их зерно, подбросил хворосту в костер и только тогда подумал о себе. Уж, казалось бы, невелика услуга, но здешнему народу всякое доброе дело было в диковинку. Женщины сразу прониклись благодарностью к Тому и просветлели лицом. Они замесили ему тесто и принялись печь лепешки.
Оставшись один, Том долго сидел у костра, бросавшего красноватые отблески на его лицо, и смотрел в небо, где светила спокойная, ясная луна. Потом он встал и побрел в свою лачугу. Негры уже спали там вповалку на полу; воздух был спертый. Том хотел было устроиться где-нибудь под открытым небом, но побоялся росы. Он остался в лачуге и, закутавшись в рваное одеяло, которое должно было заменить ему постель, вытянулся на соломе и уснул.
– В какой же я буду жить? – покорно спросил он Сэмбо.
– Не знаю… Да вот хоть в этой, – ответил тот. – Здесь, кажется, одно место не занято. Остальные битком набиты. И куда я вас всех дену, просто ума не приложу!
* * *
Был уже поздний вечер, когда измученные тяжелой работой, оборванные, грязные невольники потянулись с полей домой. Они оглядели новоприбывших неприветливо, хмуро. Маленький поселок ожил – всюду звучали злобные гортанные голоса. То там, то здесь вспыхивала перебранка из-за ручных мельниц, на которых каждый должен был смолоть свою жалкую порцию кукурузы. На ужин у невольников были только лепешки из этой муки. Все они уходили в поле чуть свет и работали допоздна под надзором вооруженных бичами Сэмбо и Квимбо. Сбор хлопка был в самом разгаре, а Легри не церемонился со своими рабами и выжимал из них все, что мог.Том приглядывался к лицам этих людей, тщетно стараясь найти среди них хоть одно приветливое, дружеское. Он видел только хмуро насупившихся, озлобленных мужчин и запуганных, изможденных женщин.
Кукурузу мололи до поздней ночи. Мельниц не хватало, и те, кто был послабее, получали их в последнюю очередь.
– Эй, ты! – крикнул Сэмбо, подходя к мулатке и бросая к ее ногам мешок с кукурузой. – Как тебя зовут?
– Люси, – ответила та.
– Так вот, Люси, раз ты моя жена, изволь смолоть это зерно да напеки мне лепешек к ужину. Слышишь?
– Я тебе не жена и никогда твоей женой не буду, – сказала Люси с тем мужеством, которое рождается в человеке только в минуту отчаяния. – Оставь меня.
– Смотри, изобью! – крикнул Сэмбо, занося ногу для удара.
– Бей меня, бей! Чем скорее убьешь, тем лучше. Мне жизнь не дорога!
– Ты что, рабов вздумал калечить? Ну подожди, я все расскажу хозяину, – вмешался Квимбо, который только что отогнал двух негритянок от мельницы и сам стал на их место.
– А я ему пожалуюсь, что ты не даешь женщинам молоть зерно, – сказал Сэмбо. – И не суйся не в свое дело, дьявол!
Том проголодался за дорогу и еле стоял на ногах от усталости.
– Вот, получай, негр! – крикнул Квимбо, швыряя ему маленький мешочек с кукурузой. – Да смотри, поаккуратней ее расходуй. Это тебе на неделю.
Тому долго пришлось дожидаться мельницы, а когда наконец его очередь подошла, он пожалел двух измученных женщин, смолол сначала их зерно, подбросил хворосту в костер и только тогда подумал о себе. Уж, казалось бы, невелика услуга, но здешнему народу всякое доброе дело было в диковинку. Женщины сразу прониклись благодарностью к Тому и просветлели лицом. Они замесили ему тесто и принялись печь лепешки.
Оставшись один, Том долго сидел у костра, бросавшего красноватые отблески на его лицо, и смотрел в небо, где светила спокойная, ясная луна. Потом он встал и побрел в свою лачугу. Негры уже спали там вповалку на полу; воздух был спертый. Том хотел было устроиться где-нибудь под открытым небом, но побоялся росы. Он остался в лачуге и, закутавшись в рваное одеяло, которое должно было заменить ему постель, вытянулся на соломе и уснул.
ГЛАВА XXXIII
Касси
Том вскоре же понял, чего следует опасаться и на что можно надеяться, живя у такого хозяина, как Легри. Любая работа горела у него в руках, а по складу своего характера он был человек старательный и добросовестный. И со свойственным ему миролюбием Том решил, что усердный труд хотя бы в какой-то мере оградит его от преследований и мучений, а там – кто знает, может быть, ему удастся спастись отсюда.
Легри не мог не оценить своего нового невольника, но он испытывал к нему то смутное чувство неприязни, которое обычно возникает у всякого дурного человека к человеку хорошему. От Легри не укрылось, что Том осуждает его жестокое обращение с беззащитными рабами, а осуждение, хоть и молчаливое, неприятно чувствовать, даже когда оно исходит от подвластного существа. К своим товарищам Том относился с непривычными для них лаской и участием, и Легри злобствовал, видя это. Он купил Тома с тем расчетом, чтобы сделать из него впоследствии нечто вроде надсмотрщика и поручать ему все хозяйство на время своих отлучек. Но от невольника, занимающего такую должность, прежде всего требуется жестокость. Легри решил выработать в нем это ценное качество и через несколько недель приступил к выполнению своего замысла.
Как-то утром перед выходом в поле Том с удивлением заметил в поселке новую женщину, которая сразу обратила на себя его внимание. Высокая, стройная фигура, изящные руки и ноги, хорошее платье резко выделяли ее в толпе невольников. Ей могло быть лет тридцать пять – сорок, а лицо ее, которое, раз увидев, трудно было забыть, говорило о бурной, полной горя жизни. Чистый лоб, резко очерченные брови, правильный нос, прекрасная линия рта, горделивая посадка головы – все свидетельствовало о том, что когда-то эта женщина была очень красива. Теперь же лицо ее бороздили глубокие морщины, проведенные на нем страданиями и муками уязвленной гордости. Черты его заострились, кожа, обтягивавшая резко обозначенные скулы, отливала нездоровым, желтоватым оттенком. Но заметнее всего были в этом лице глаза – большие, сумрачно-темные, опушенные длинными черными ресницами и полные безысходного отчаяния. Дикая гордость и надменность сквозили в уголках губ, в каждом движении незнакомки, только подчеркивая страшный контраст, который являл собой ее взгляд, выражавший бесконечную душевную муку.
Кто она была, откуда взялась, Том не знал. Она выросла рядом с ним в серых предрассветных сумерках и, гордо подняв голову, зашагала в поле. Но остальные невольники, видимо, знали ее. Они оборачивались, поглядывали на эту женщину, явно взбудораженные ее появлением среди них.
– Нашлась и на нее управа! И поделом! – сказал кто-то.
– Хи-хи-хи! – послышался другой голос. – Теперь, небось, хлебнешь горя, белоручка!
– Посмотрим, как она будет работать!
– Глядишь, вечером всыпят ей горячих заодно с нами!
– Вот бы посмотреть, как ее будут пороть!
Незнакомка не обращала внимания на эти издевки, словно не слыша их, но надменная, злобная усмешка не сходила с ее лица. Том сразу почувствовал, что эта женщина знавала лучшие времена. Но каким образом она очутилась теперь в таком унизительном положении, он не мог понять. Незнакомка ни разу не взглянула на него, не сказала ему ни слова, хотя всю дорогу шла рядом с ним.
Вскоре они пришли в поле, но Том и здесь то и дело оглядывался на свою соседку. Ему сразу стало ясно, что благодаря врожденной ловкости и сообразительности ей легче справляться с работой, чем другим. Она собирала хлопок быстро, аккуратно и продолжала все так же надменно усмехаться, словно презирая и эту работу и унизительность своего положения.
В середине дня Том перешел ближе к мулатке, которую Легри купил вместе с ним. Люси, видно, совсем выбилась из сил, еле волочила ноги и все время стонала и охала. Он улучил минуту и, не говоря ни слова, переложил несколько горстей хлопка из своей корзины в ее.
– Зачем? Не надо! – сказала она, растерянно взглянув на него. – Тебе за это попадет.
И тут откуда ни возьмись около них вырос Сэмбо, у которого был зуб против этой несчастной женщины. Он крикнул свирепым гортанным голосом:
– Ты что это, Люси? Мошенничать вздумала? – и ударил ее тяжелым башмаком, а Тома хлестнул бичом по лицу.
Том, не промолвив ни слова, снова принялся за работу, а Люси, и без того еле державшаяся на ногах, замертво упала на землю.
– Ничего, сейчас очухается! – со злобной усмешкой сказал Сэмбо. – Мое лекарство лучше всякой камфоры. – С этими словами он вытащил из обшлага булавку и по самую головку вонзил ее в ногу женщины. Та охнула и приподнялась с земли. – Вставай, подлая! Слышишь? Не то хуже будет!
Мулатка сделала нечеловеческое усилие, встала и начала с лихорадочной быстротой собирать хлопок.
– Больше не отлынивай! – крикнул Сэмбо. – Жизни будешь не рада, если что замечу.
– А зачем мне жизнь? – сказала женщина, и вскоре до Тома снова донесся ее голос: – Сколько еще можно терпеть? Господи, помоги нам, что же ты оставил нас?
Не думая о том, чем это грозит ему, Том подошел к Люси и переложил в ее корзину весь свой хлопок.
– Не надо! Не надо! Ведь с тобой бог знает что сделают.
– Что бы ни сделали, мне будет легче это перенести, чем тебе, – ответил Том и вернулся на свое место. Все это заняло у него не больше минуты.
И вдруг незнакомка, которая работала неподалеку и слышала их разговор, устремила на Тома тяжелый взгляд своих темных глаз, взяла охапку хлопка из стоявшей перед ней корзины и переложила к нему.
– Не стал бы ты так делать, если б знал здешние порядки, – сказала она. – Поживешь у нас с месяц, тогда забудешь, как другим помогать. Лишь бы своя шкура была цела.
– Да хранит меня от этого бог, миссис! – воскликнул Том.
– Бог в наши места не заглядывает, – с горечью ответила ему женщина, принимаясь за работу, и губы ее снова искривились в презрительной усмешке.
Но Сэмбо с другого конца поля видел, что она сделала, и зашагал прямо к ней, размахивая бичом.
– Это что такое! – закричал он торжествующим голосом. – И ты туда же! Мошенничать! Ну, берегись! Теперь я над тобой хозяин.
Словно молния сверкнула в черных глазах женщины. Она выпрямилась, круто повернувшись к Сэмбо, губы у нее задрожали, ноздри расширились, во взгляде, устремленном на него в упор, вспыхнули ярость и презрение.
– Посмей только тронуть меня, мерзавец! Да мне стоит слово сказать, и затравят тебя собаками, сожгут заживо, разорвут на клочки! Это еще в моей власти!
– Зачем же ты в поле вышла? – пробормотал Сэмбо, явно струхнув, и нехотя отступил от нее. – Да разве я что плохое хотел сделать, мисс Касси?
– Тогда отойди подальше, чтоб духу твоего здесь не было!
И Сэмбо покорно отправился в дальний конец поля, где у него сразу нашлись какие-то дела.
Женщина снова принялась собирать хлопок, и работа шла у нее так быстро, что это казалось настоящим колдовством. К вечеру ее корзина была набита верхом, а за день она ухитрилась еще несколько раз подбросить хлопка и Тому.
Уже совсем затемно измученные невольники, неся корзины на голове, потянулись к сараю, где взвешивался и хранился собранный хлопок. Там их ждал Легри, деловито переговаривавшийся о чем-то со своими подручными.
– С этим Томом никакого сладу нет: все время подкладывал Люси хлопок. Если хозяин не даст ему хорошей острастки, он у нас всех негров перемутит, – сказал Сэмбо.
– Вот черт! – возмутился Легри. – Ну что ж, ребята, придется нам образумить этого прохвоста.
Оба негра свирепо осклабились.
– Уж будьте спокойны! Мистер Легри кого хочешь образумит. В этих делах ему сам дьявол в подметки не годится, – сказал Квимбо.
– Так вот, я решил – поручу Тому порку негров. Это лучшее средство выбить у него всякую дурь из головы. Небось, образумится!
– Нелегкое дело вы задумали, хозяин.
– Ничего, я своего добьюсь, – сказал Легри, заправляя языком табак за щеку.
– А уж эта Люси! Вот дрянь-то! Второй такой твари на всей плантации не найдется, – ввернул Сэмбо.
– Что ты на нее взъелся, Сэм? Подозрительно!
– Да ведь она вашего же приказания ослушалась, не пошла ко мне в жены.
– Выпороть ее, так послушалась бы, – сказал Легри, сплевывая. – Да сейчас не до этого, очень уж время горячее. Сейчас каждый работник на счету. На вид-то она хлипкая, а такие самый упрямый народ. До полусмерти придется запороть, пока не образумится.
– Она лодырничает, да вдобавок дерзкая такая, только и знает, что брюзжать. Том за нее нею работу делает.
– Вот как? Ну что ж, пусть он сам собственноручно Люси и высечет. Во-первых, ему надо привыкать, а во-вторых, он все-таки не переусердствует. Не то что вы, дьяволы!
– Ха-ха-ха! – загоготали оба негодяя, подтверждая своим злобным хохотом отзыв, который дал им Легри.
– Вот увидите, хозяин, как Том и мисс Касси постарались. Корзина-то у Люси будет полная.
– Я сам ее взвешу, – многозначительно сказал Легри.
Оба надсмотрщика снова расхохотались.
– Так… Значит, мисс Касси полный день работала?
– Да еще как работала! Будто в нее дьявол вселился со всеми своими чертями!
– Они всегда при ней, и дьявол и черти, – сказал Легри и, злобно выругавшись, пошел в сарай.
Легри отмечал принятый хлопок на грифельной доске, к которой была приклеена сбоку полоска бумаги с именами невольников.
Корзина Тома потянула хорошо, и он отошел в сторону, с тревогой глядя на Люси.
Шатаясь от усталости, она подошла к весам и поставила на них свою корзину Легри сразу увидел, что придраться не к чему, и все-таки закричал, притворившись разгневанным:
– Ах ты тварь ленивая! Опять недовес! Ну, подожди! Это тебе даром не пройдет!
Люси застонала и в отчаянии опустилась на скамью.
Настала очередь женщины, которую называли мисс Касси. Она выступила вперед и с надменной усмешкой небрежно поставила свою корзину на весы.
Легри насмешливо, но пытливо заглянул ей в глаза. Она ответила ему твердым взглядом и проговорила что-то по-французски, еле заметно шевельнув губами. Никто не понял ее слов, один только Легри, услышав их, изменился в лице. Он занес руку, словно собираясь ударить ее, но она смерила его презрительным взглядом, повернулась и вышла из сарая.
– А теперь, Том, пойди сюда, – сказал Легри. – Помнишь, я говорил, что не затем я тебя покупал, чтобы ты работал наравне с остальными. Ну, так вот, получишь повышение: будешь у меня надсмотрщиком. Сегодня с вечера и приступай к своим новым обязанностям. Возьми вон ту женщину и высеки ее. Ты ведь видал, как это делается. Справишься?
– Прошу прощения, хозяин, – сказал Том, – увольте меня от этого. Я к такому делу не привык, никогда этим не занимался… и не смогу, рука не подымется.
– Ты у меня к такому привыкнешь, то тебе раньше и во сне не снилось! – крикнул Легри, схватил ремень и ударил им Тома наотмашь по щеке – раз, другой, третий. – Ну! – сказал он, остановившись, чтобы перевести дух. – Все еще отказываешься?
– Отказываюсь, хозяин, – ответил Том и утер рукой кровь, струйкой сбегавшую по лицу. – Я готов работать день и ночь, работать до последнего вздоха, но против совести своей не пойду, хозяин, никогда не пойду.
Голос у Тома был мягкий, ровный, держался он всегда почтительно, и поэтому Легри считал его покладистым, трусоватым. Последние слова Тома так поразили невольников, что они охнули, как один человек. Несчастная мулатка стиснула руки и прошептала:
– О господи!
Остальные переглянулись между собой и затаили дыхание, готовясь к неминуемой грозе.
Легри оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя и рявкнул:
– Ах ты скотина черномазая! Ему, видите ли, совесть не позволяет выполнить хозяйскую волю! Да вам, тварям, и думать об этом не полагается! Ты что о себе возмечтал? В господа метишь? Мистер Том указывает хозяину, что справедливо и что несправедливо! Так тебе совесть не позволяет высечь эту ведьму?
– Не позволяет, хозяин, – сказал Том. – Она совсем больная, слабая. Разве можно быть таким жестоким? Я никогда на это не соглашусь. Хозяин, если вы хотите меня убить, убейте, а руки я на нее не подниму. Мне смерть и то легче.
Том говорил тихо, но в этом тихом, мягком голосе слышалась несокрушимая воля Легри трясло, словно в лихорадке, его зеленоватые глаза так и сверкали, он весь ощетинился от ярости.
– Ах ты святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в библии написано, забыл? «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А кто твой господин? Я! Кто заплатил за тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой, и душой и телом! – И Легри изо всех сил ударил Тома сапогом.
Но эти слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и, подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:
– Нет, нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!
– Не волен? – со злобной усмешкой повторил Легри. – Сейчас посмотрим. Эй, Сэмбо, Квимбо! Всыпать этому псу, да так, чтобы он месяц очухаться не смог!
Оба великана, словно исчадия ада, со злобным ликованием схватили свою жертву. Мулатка в ужасе вскрикнула, остальные невольно поднялись с мест, глядя вслед Тому, который покорно дал вывести себя из сарая.
Легри не мог не оценить своего нового невольника, но он испытывал к нему то смутное чувство неприязни, которое обычно возникает у всякого дурного человека к человеку хорошему. От Легри не укрылось, что Том осуждает его жестокое обращение с беззащитными рабами, а осуждение, хоть и молчаливое, неприятно чувствовать, даже когда оно исходит от подвластного существа. К своим товарищам Том относился с непривычными для них лаской и участием, и Легри злобствовал, видя это. Он купил Тома с тем расчетом, чтобы сделать из него впоследствии нечто вроде надсмотрщика и поручать ему все хозяйство на время своих отлучек. Но от невольника, занимающего такую должность, прежде всего требуется жестокость. Легри решил выработать в нем это ценное качество и через несколько недель приступил к выполнению своего замысла.
Как-то утром перед выходом в поле Том с удивлением заметил в поселке новую женщину, которая сразу обратила на себя его внимание. Высокая, стройная фигура, изящные руки и ноги, хорошее платье резко выделяли ее в толпе невольников. Ей могло быть лет тридцать пять – сорок, а лицо ее, которое, раз увидев, трудно было забыть, говорило о бурной, полной горя жизни. Чистый лоб, резко очерченные брови, правильный нос, прекрасная линия рта, горделивая посадка головы – все свидетельствовало о том, что когда-то эта женщина была очень красива. Теперь же лицо ее бороздили глубокие морщины, проведенные на нем страданиями и муками уязвленной гордости. Черты его заострились, кожа, обтягивавшая резко обозначенные скулы, отливала нездоровым, желтоватым оттенком. Но заметнее всего были в этом лице глаза – большие, сумрачно-темные, опушенные длинными черными ресницами и полные безысходного отчаяния. Дикая гордость и надменность сквозили в уголках губ, в каждом движении незнакомки, только подчеркивая страшный контраст, который являл собой ее взгляд, выражавший бесконечную душевную муку.
Кто она была, откуда взялась, Том не знал. Она выросла рядом с ним в серых предрассветных сумерках и, гордо подняв голову, зашагала в поле. Но остальные невольники, видимо, знали ее. Они оборачивались, поглядывали на эту женщину, явно взбудораженные ее появлением среди них.
– Нашлась и на нее управа! И поделом! – сказал кто-то.
– Хи-хи-хи! – послышался другой голос. – Теперь, небось, хлебнешь горя, белоручка!
– Посмотрим, как она будет работать!
– Глядишь, вечером всыпят ей горячих заодно с нами!
– Вот бы посмотреть, как ее будут пороть!
Незнакомка не обращала внимания на эти издевки, словно не слыша их, но надменная, злобная усмешка не сходила с ее лица. Том сразу почувствовал, что эта женщина знавала лучшие времена. Но каким образом она очутилась теперь в таком унизительном положении, он не мог понять. Незнакомка ни разу не взглянула на него, не сказала ему ни слова, хотя всю дорогу шла рядом с ним.
Вскоре они пришли в поле, но Том и здесь то и дело оглядывался на свою соседку. Ему сразу стало ясно, что благодаря врожденной ловкости и сообразительности ей легче справляться с работой, чем другим. Она собирала хлопок быстро, аккуратно и продолжала все так же надменно усмехаться, словно презирая и эту работу и унизительность своего положения.
В середине дня Том перешел ближе к мулатке, которую Легри купил вместе с ним. Люси, видно, совсем выбилась из сил, еле волочила ноги и все время стонала и охала. Он улучил минуту и, не говоря ни слова, переложил несколько горстей хлопка из своей корзины в ее.
– Зачем? Не надо! – сказала она, растерянно взглянув на него. – Тебе за это попадет.
И тут откуда ни возьмись около них вырос Сэмбо, у которого был зуб против этой несчастной женщины. Он крикнул свирепым гортанным голосом:
– Ты что это, Люси? Мошенничать вздумала? – и ударил ее тяжелым башмаком, а Тома хлестнул бичом по лицу.
Том, не промолвив ни слова, снова принялся за работу, а Люси, и без того еле державшаяся на ногах, замертво упала на землю.
– Ничего, сейчас очухается! – со злобной усмешкой сказал Сэмбо. – Мое лекарство лучше всякой камфоры. – С этими словами он вытащил из обшлага булавку и по самую головку вонзил ее в ногу женщины. Та охнула и приподнялась с земли. – Вставай, подлая! Слышишь? Не то хуже будет!
Мулатка сделала нечеловеческое усилие, встала и начала с лихорадочной быстротой собирать хлопок.
– Больше не отлынивай! – крикнул Сэмбо. – Жизни будешь не рада, если что замечу.
– А зачем мне жизнь? – сказала женщина, и вскоре до Тома снова донесся ее голос: – Сколько еще можно терпеть? Господи, помоги нам, что же ты оставил нас?
Не думая о том, чем это грозит ему, Том подошел к Люси и переложил в ее корзину весь свой хлопок.
– Не надо! Не надо! Ведь с тобой бог знает что сделают.
– Что бы ни сделали, мне будет легче это перенести, чем тебе, – ответил Том и вернулся на свое место. Все это заняло у него не больше минуты.
И вдруг незнакомка, которая работала неподалеку и слышала их разговор, устремила на Тома тяжелый взгляд своих темных глаз, взяла охапку хлопка из стоявшей перед ней корзины и переложила к нему.
– Не стал бы ты так делать, если б знал здешние порядки, – сказала она. – Поживешь у нас с месяц, тогда забудешь, как другим помогать. Лишь бы своя шкура была цела.
– Да хранит меня от этого бог, миссис! – воскликнул Том.
– Бог в наши места не заглядывает, – с горечью ответила ему женщина, принимаясь за работу, и губы ее снова искривились в презрительной усмешке.
Но Сэмбо с другого конца поля видел, что она сделала, и зашагал прямо к ней, размахивая бичом.
– Это что такое! – закричал он торжествующим голосом. – И ты туда же! Мошенничать! Ну, берегись! Теперь я над тобой хозяин.
Словно молния сверкнула в черных глазах женщины. Она выпрямилась, круто повернувшись к Сэмбо, губы у нее задрожали, ноздри расширились, во взгляде, устремленном на него в упор, вспыхнули ярость и презрение.
– Посмей только тронуть меня, мерзавец! Да мне стоит слово сказать, и затравят тебя собаками, сожгут заживо, разорвут на клочки! Это еще в моей власти!
– Зачем же ты в поле вышла? – пробормотал Сэмбо, явно струхнув, и нехотя отступил от нее. – Да разве я что плохое хотел сделать, мисс Касси?
– Тогда отойди подальше, чтоб духу твоего здесь не было!
И Сэмбо покорно отправился в дальний конец поля, где у него сразу нашлись какие-то дела.
Женщина снова принялась собирать хлопок, и работа шла у нее так быстро, что это казалось настоящим колдовством. К вечеру ее корзина была набита верхом, а за день она ухитрилась еще несколько раз подбросить хлопка и Тому.
Уже совсем затемно измученные невольники, неся корзины на голове, потянулись к сараю, где взвешивался и хранился собранный хлопок. Там их ждал Легри, деловито переговаривавшийся о чем-то со своими подручными.
– С этим Томом никакого сладу нет: все время подкладывал Люси хлопок. Если хозяин не даст ему хорошей острастки, он у нас всех негров перемутит, – сказал Сэмбо.
– Вот черт! – возмутился Легри. – Ну что ж, ребята, придется нам образумить этого прохвоста.
Оба негра свирепо осклабились.
– Уж будьте спокойны! Мистер Легри кого хочешь образумит. В этих делах ему сам дьявол в подметки не годится, – сказал Квимбо.
– Так вот, я решил – поручу Тому порку негров. Это лучшее средство выбить у него всякую дурь из головы. Небось, образумится!
– Нелегкое дело вы задумали, хозяин.
– Ничего, я своего добьюсь, – сказал Легри, заправляя языком табак за щеку.
– А уж эта Люси! Вот дрянь-то! Второй такой твари на всей плантации не найдется, – ввернул Сэмбо.
– Что ты на нее взъелся, Сэм? Подозрительно!
– Да ведь она вашего же приказания ослушалась, не пошла ко мне в жены.
– Выпороть ее, так послушалась бы, – сказал Легри, сплевывая. – Да сейчас не до этого, очень уж время горячее. Сейчас каждый работник на счету. На вид-то она хлипкая, а такие самый упрямый народ. До полусмерти придется запороть, пока не образумится.
– Она лодырничает, да вдобавок дерзкая такая, только и знает, что брюзжать. Том за нее нею работу делает.
– Вот как? Ну что ж, пусть он сам собственноручно Люси и высечет. Во-первых, ему надо привыкать, а во-вторых, он все-таки не переусердствует. Не то что вы, дьяволы!
– Ха-ха-ха! – загоготали оба негодяя, подтверждая своим злобным хохотом отзыв, который дал им Легри.
– Вот увидите, хозяин, как Том и мисс Касси постарались. Корзина-то у Люси будет полная.
– Я сам ее взвешу, – многозначительно сказал Легри.
Оба надсмотрщика снова расхохотались.
– Так… Значит, мисс Касси полный день работала?
– Да еще как работала! Будто в нее дьявол вселился со всеми своими чертями!
– Они всегда при ней, и дьявол и черти, – сказал Легри и, злобно выругавшись, пошел в сарай.
* * *
Измученные, примолкшие люди медленно один за другим входили в сарай и со страхом ставили свои корзины на весы.Легри отмечал принятый хлопок на грифельной доске, к которой была приклеена сбоку полоска бумаги с именами невольников.
Корзина Тома потянула хорошо, и он отошел в сторону, с тревогой глядя на Люси.
Шатаясь от усталости, она подошла к весам и поставила на них свою корзину Легри сразу увидел, что придраться не к чему, и все-таки закричал, притворившись разгневанным:
– Ах ты тварь ленивая! Опять недовес! Ну, подожди! Это тебе даром не пройдет!
Люси застонала и в отчаянии опустилась на скамью.
Настала очередь женщины, которую называли мисс Касси. Она выступила вперед и с надменной усмешкой небрежно поставила свою корзину на весы.
Легри насмешливо, но пытливо заглянул ей в глаза. Она ответила ему твердым взглядом и проговорила что-то по-французски, еле заметно шевельнув губами. Никто не понял ее слов, один только Легри, услышав их, изменился в лице. Он занес руку, словно собираясь ударить ее, но она смерила его презрительным взглядом, повернулась и вышла из сарая.
– А теперь, Том, пойди сюда, – сказал Легри. – Помнишь, я говорил, что не затем я тебя покупал, чтобы ты работал наравне с остальными. Ну, так вот, получишь повышение: будешь у меня надсмотрщиком. Сегодня с вечера и приступай к своим новым обязанностям. Возьми вон ту женщину и высеки ее. Ты ведь видал, как это делается. Справишься?
– Прошу прощения, хозяин, – сказал Том, – увольте меня от этого. Я к такому делу не привык, никогда этим не занимался… и не смогу, рука не подымется.
– Ты у меня к такому привыкнешь, то тебе раньше и во сне не снилось! – крикнул Легри, схватил ремень и ударил им Тома наотмашь по щеке – раз, другой, третий. – Ну! – сказал он, остановившись, чтобы перевести дух. – Все еще отказываешься?
– Отказываюсь, хозяин, – ответил Том и утер рукой кровь, струйкой сбегавшую по лицу. – Я готов работать день и ночь, работать до последнего вздоха, но против совести своей не пойду, хозяин, никогда не пойду.
Голос у Тома был мягкий, ровный, держался он всегда почтительно, и поэтому Легри считал его покладистым, трусоватым. Последние слова Тома так поразили невольников, что они охнули, как один человек. Несчастная мулатка стиснула руки и прошептала:
– О господи!
Остальные переглянулись между собой и затаили дыхание, готовясь к неминуемой грозе.
Легри оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя и рявкнул:
– Ах ты скотина черномазая! Ему, видите ли, совесть не позволяет выполнить хозяйскую волю! Да вам, тварям, и думать об этом не полагается! Ты что о себе возмечтал? В господа метишь? Мистер Том указывает хозяину, что справедливо и что несправедливо! Так тебе совесть не позволяет высечь эту ведьму?
– Не позволяет, хозяин, – сказал Том. – Она совсем больная, слабая. Разве можно быть таким жестоким? Я никогда на это не соглашусь. Хозяин, если вы хотите меня убить, убейте, а руки я на нее не подниму. Мне смерть и то легче.
Том говорил тихо, но в этом тихом, мягком голосе слышалась несокрушимая воля Легри трясло, словно в лихорадке, его зеленоватые глаза так и сверкали, он весь ощетинился от ярости.
– Ах ты святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в библии написано, забыл? «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А кто твой господин? Я! Кто заплатил за тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой, и душой и телом! – И Легри изо всех сил ударил Тома сапогом.
Но эти слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и, подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:
– Нет, нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!
– Не волен? – со злобной усмешкой повторил Легри. – Сейчас посмотрим. Эй, Сэмбо, Квимбо! Всыпать этому псу, да так, чтобы он месяц очухаться не смог!
Оба великана, словно исчадия ада, со злобным ликованием схватили свою жертву. Мулатка в ужасе вскрикнула, остальные невольно поднялись с мест, глядя вслед Тому, который покорно дал вывести себя из сарая.
ГЛАВА XXXIV
История квартеронки
Поздно ночью Том, весь окровавленный, лежал один в чулане при хлопкоочистительной мастерской, заваленном поломанными инструментами, отходами хлопка и прочим мусором, скопившимся здесь за много лет.
Ночь была сырая и душная; укусы комаров, тучами круживших в чулане, бередили его раны, а жгучая жажда – самая страшная изо всех пыток – еще больше усиливала и без того нестерпимую боль, не дававшую ему ни минуты покоя.
– Господи! Обрати взор свой на меня! Дай мне сил одолеть это испытание, укрепи дух мой! – молился несчастный Том.
В чулане послышались чьи-то шаги, и свет фонаря ударил ему в глаза.
– Кто это? Ради создателя… пить!
Касси – это была она – поставила фонарь на пол, налила в кружку воды из принесенного с собой кувшина и приподняла Тому голову. Он с лихорадочной жадностью делал глоток за глотком.
– Пей, пей, – говорила она. – Я знала, что тебе нужно. Мне не в первый раз носить сюда воду по ночам.
– Благодарю вас, миссис, – сказал Том, утолив наконец жажду.
– Не зови меня так. Я несчастная рабыня, ничем не лучше тебя… может быть, даже хуже, – с горечью проговорила Касси. – А теперь попробуй лечь вот сюда. – Она вытащила из-за двери узкий матрац и накрыла его простыней, смоченной в холодной воде.
Избитому Тому стоило величайших трудов перебраться на матрац, но когда он все-таки сделал это, ему сразу стало легче от прикосновения к телу прохладной простыни.
Касси, давно привыкшая ухаживать за жертвами своего хозяина, приложила примочки к ранам Тома, и страдания его немного утихли.
– Вот, – сказала она, подсунув ему под голову хлопок вместо подушки, – это все, чем я могу тебе помочь.
Том снова поблагодарил ее, а она села рядом с ним на пол, обняла колени руками и застыла так, сумрачно глядя прямо перед собой. Чепец у нее сбился на затылок, длинные волнистые волосы рассыпались из-под него, обрамляя черной рамкой это необычное трагическое лицо.
– Все твои старания напрасны, – заговорила наконец Касси. – Ты ничего не добьешься. У тебя есть мужество, и правда на твоей стороне, и все-таки бороться ты не сможешь. Ты попал в лапы к дьяволу, он сильнее тебя. Покорись, ничего другого не остается!
Покорись! А разве в минуты слабости, изнемогая от мук, он не слышал голоса, шептавшего ему то же самое? Тот вздрогнул, глядя на эту женщину с безумными глазами, казавшуюся ему сейчас воплощением того соблазна, с которым он боролся всю ночь.
– Боже мой! Боже! – простонал несчастный. – Как я могу покориться?
– Нечего взывать к богу, он не услышит, – твердо сказала Касси. – Да его, наверно, и нет, а если есть, он против нас. Все против нас – и земля и небо. Нам уготована одна дорога – в ад. Стоит ли с нее сворачивать?
Том вздрогнул и закрыл глаза – в такой ужас привели его эти слова.
– Ты ведь здешней жизни еще не знаешь, – продолжала она. – А я знаю. Я пять лет живу под пятой этого человека и ненавижу его лютой ненавистью. Ты только подумай: наша плантация в глуши, кругом болота, до соседних поместий миль десять, не меньше. И ни одного белого поблизости, который мог бы показать под присягой, что тебя сожгли заживо, сварили в кипятке, запороли, изрезали на куски, бросили на растерзание собакам или вздернули на сук. Здесь для нас нет закона, ни божеского, ни человеческого, а хозяин наш… он на все способен, на любую жестокость. Если рассказать, чего я здесь насмотрелась, у тебя волосы станут дыбом от страха. Нет, борьба бесполезна. Я прожила у этого человека пять лет, и за все эти пять лет не было такой минуты, когда бы я не проклинала свою жизнь. А теперь он привез молоденькую, совсем девочку, ей всего пятнадцать лет. – И Касси рассмеялась надрывным, горестным смехом, жутко прозвучавшим в этом ветхом чулане.
Том стиснул руки на груди. Как страшно, какой непроницаемый мрак окружает его!
А Касси продолжала тем же суровым голосом:
– Разве эти жалкие псы заслуживают, чтобы ты страдал из-за них? Да они предадут тебя при первой же возможности. Что у них на уме? Одна подлость, одна жестокость. Ты их оберегаешь, идешь из-за них на муки! Не стоят они того!
– Несчастные! – сказал Том. – Что их так ожесточило? А если я сдамся, я тоже притерплюсь к этой жизни и стану таким же, как они? Нет, нет, мисс Касси! Я потерял все – жену, детей, родной дом, доброго хозяина… а ведь он дал бы мне вольную, если б прожил хоть на неделю дольше! Я потерял все в этом мире, так неужели же мне еще и озлобиться?
– А что поделаешь? Завтра за тебя снова примутся. Я наперед все знаю. Страшно подумать, что будет! Волей-неволей покоришься.
– Господи! – воскликнул Том. – Укрепи душу мою, дай мне сил!
– Сколько раз я слышала эти мольбы, и никому они не помогали, все сдавались. Вот и Эммелина пытается бороться, и ты. А какой смысл в вашей борьбе? Все равно сдадитесь или умрете медленной смертью.
– Ну что ж, пусть лучше смерть! – сказал Том. – Как ни растягивай пытку, смерть все равно придет. А тогда я уж буду не в их власти. Я спокоен, я знаю, что господь поможет мне одолеть все муки!
Касси ничего не ответила; она сидела, не поднимая глаз.
– Может быть, так и надо, – прошептала она, словно размышляя вслух. – Ведь тем, кто покорился, надеяться не на что. Мы погрязаем в мерзости и становимся противны самим себе. Смерть кажется нам желанным гостем, а покончить с этой жизнью у нас нет сил. Да, надежды нет, нет!.. А эта девочка… ведь я тогда была в ее возрасте! Погляди на меня! – вдруг быстро затворила она, обращаясь к Тому. – Вот какая я стала. А ведь меня растили в роскоши. Первое, что я помню, – богатый дом, я бегаю, резвлюсь, нарядная, словно куколка. У нас много гостей, и все мною любуются. Окна зала выходили в сад, где я играла с братьями и сестрами в прятки под апельсиновыми деревьями. Потом меня отдали в монастырь. Чему нас только не учили там – музыке, французскому языку, рукоделью… А в четырнадцать лет я приехала домой на похороны отца. Он умер скоропостижно, и когда его дела стали приводить в порядок, выяснилось, что все пойдет на покрытие долгов. Кредиторы описали его имущество, в эту опись внесли и меня: моя мать была рабыней. Отец давно собирался дать мне вольную, но не успел, поэтому так и вышло. Я и раньше знала свое положение, но как-то не задумывалась над этим. Кому могло прийти в голову, что такой здоровый, крепкий человек, как мой отец, скоро умрет? Он был на ногах за четыре часа до смерти… и вдруг холера – один из первых случаев эпидемии, вспыхнувшей тогда в Новом Орлеане. На другой день после похорон жена моего отца уехала вместе со своими детьми к родителям, на их плантацию. Мне показалось странным, как со мной обошлись, но я не придала этому особого значения. Все дела были поручены молодому адвокату, который приходил к нам в дом каждый день и обращался со мной очень почтительно. Как-то раз он привел с собой молодого человека… Такого красавца мне еще не приходилось видеть. Я никогда не забуду тот вечер! На сердце у меня лежала тоска, а он был так ласков, так нежен со мной. Он говорил, что видел меня еще до моего отъезда в монастырь, признался мне в любви, просил разрешения стать моим другом, защитником. Короче говоря, этот молодой человек заплатил за меня две тысячи долларов, и я стала его собственностью, но тогда я этого не знала. Мне было хорошо с ним, потому что я любила его. Любила! – повторила Касси и на минуту умолкла. – Как я любила этого человека! Я и сейчас его люблю и всегда буду любить, пока во мне теплится жизнь. Он был такой красивый, такой умный, такой благородный! Я жила в прекрасном доме, богато обставленном, полном слуг. У меня был свой выезд, у меня было много нарядов. Мой Генри дал мне все, что только можно купить за деньги. Но я ничем этим не дорожила. Мне нужен был только он. Я любила его больше всего на свете, я бы душу свою за него отдала! Я покорялась ему во всем!
Мне хотелось только одного: чтобы он стал моим мужем. Я думала, если этот человек действительно любит и ценит меня так, как говорит, он должен обвенчаться со мной и сделать свою жену свободной женщиной. Но он уверял, что это невозможно.
За те семь лет, которые мы прожили вместе, разве я не угождала ему во всем, не стараясь отгадать малейшее его желание? Он заболел желтой лихорадкой, и я – я одна! – двадцать дней и двадцать ночей не отходила от него, давала ему лекарство, ухаживала за ним. Он называл меня своим ангелом-хранителем, говорил, что я спасла ему жизнь. У нас было двое детей. Старшего, мальчика, мы в честь отца назвали Генри. Он был весь в него – такие же прекрасные глаза, высокий лоб, волнистые волосы, такой же веселый, с такими же богатыми способностями. Малютка Эльси была похожа на меня. Генри так гордился и мной и детьми, говорил, что по красоте мне нет равной во всей Луизиане. Бывало, я наряжу малышей, и он повезет нас кататься по городу в открытом экипаже. Все восхищаются нами, а Генри рад и потом повторяет мне, кто что сказал. Какие это были счастливые дни! Казалось, что большего счастья и быть не может. И вдруг все изменилось. В Новый Орлеан приехал двоюродный брат Генри, Батлер, которого он считал лучшим своим другом. Но я, сама не знаю почему, с первого же взгляда почувствовала, что этот человек разрушит наше счастье. Генри часто уходил с ним куда-то и возвращался домой не раньше двух-трех часов ночи. Я боялась сказать ему слово – ведь он был такой вспыльчивый. Они ходили в игорные дома, и мой Генри пристрастился к картам и уже не мог бросить их. А потом этот злодей Батлер познакомил его с другой женщиной, и вскоре я поняла, что для меня все кончено. Сердце мое разрывалось на части, но я молчала. И все тот же Батлер уговорил Генри продать ему и меня и детей, чтобы распутаться с карточными долгами и жениться… Генри продал нас. Однажды он сказал мне, что ему надо уехать по делам недели на две, на три. Такой ласки в голосе я у него уже давно не слышала, но это не обмануло меня. Я поняла, что час мой пробил, и словно окаменела – не пролила ни слезинки, не сказала ему ни слова. Он поцеловал меня, долго обнимал детей и ушел. Я видела, как он вскочил в седло, как скрылся за углом, а потом упала, потеряв сознание.
Ночь была сырая и душная; укусы комаров, тучами круживших в чулане, бередили его раны, а жгучая жажда – самая страшная изо всех пыток – еще больше усиливала и без того нестерпимую боль, не дававшую ему ни минуты покоя.
– Господи! Обрати взор свой на меня! Дай мне сил одолеть это испытание, укрепи дух мой! – молился несчастный Том.
В чулане послышались чьи-то шаги, и свет фонаря ударил ему в глаза.
– Кто это? Ради создателя… пить!
Касси – это была она – поставила фонарь на пол, налила в кружку воды из принесенного с собой кувшина и приподняла Тому голову. Он с лихорадочной жадностью делал глоток за глотком.
– Пей, пей, – говорила она. – Я знала, что тебе нужно. Мне не в первый раз носить сюда воду по ночам.
– Благодарю вас, миссис, – сказал Том, утолив наконец жажду.
– Не зови меня так. Я несчастная рабыня, ничем не лучше тебя… может быть, даже хуже, – с горечью проговорила Касси. – А теперь попробуй лечь вот сюда. – Она вытащила из-за двери узкий матрац и накрыла его простыней, смоченной в холодной воде.
Избитому Тому стоило величайших трудов перебраться на матрац, но когда он все-таки сделал это, ему сразу стало легче от прикосновения к телу прохладной простыни.
Касси, давно привыкшая ухаживать за жертвами своего хозяина, приложила примочки к ранам Тома, и страдания его немного утихли.
– Вот, – сказала она, подсунув ему под голову хлопок вместо подушки, – это все, чем я могу тебе помочь.
Том снова поблагодарил ее, а она села рядом с ним на пол, обняла колени руками и застыла так, сумрачно глядя прямо перед собой. Чепец у нее сбился на затылок, длинные волнистые волосы рассыпались из-под него, обрамляя черной рамкой это необычное трагическое лицо.
– Все твои старания напрасны, – заговорила наконец Касси. – Ты ничего не добьешься. У тебя есть мужество, и правда на твоей стороне, и все-таки бороться ты не сможешь. Ты попал в лапы к дьяволу, он сильнее тебя. Покорись, ничего другого не остается!
Покорись! А разве в минуты слабости, изнемогая от мук, он не слышал голоса, шептавшего ему то же самое? Тот вздрогнул, глядя на эту женщину с безумными глазами, казавшуюся ему сейчас воплощением того соблазна, с которым он боролся всю ночь.
– Боже мой! Боже! – простонал несчастный. – Как я могу покориться?
– Нечего взывать к богу, он не услышит, – твердо сказала Касси. – Да его, наверно, и нет, а если есть, он против нас. Все против нас – и земля и небо. Нам уготована одна дорога – в ад. Стоит ли с нее сворачивать?
Том вздрогнул и закрыл глаза – в такой ужас привели его эти слова.
– Ты ведь здешней жизни еще не знаешь, – продолжала она. – А я знаю. Я пять лет живу под пятой этого человека и ненавижу его лютой ненавистью. Ты только подумай: наша плантация в глуши, кругом болота, до соседних поместий миль десять, не меньше. И ни одного белого поблизости, который мог бы показать под присягой, что тебя сожгли заживо, сварили в кипятке, запороли, изрезали на куски, бросили на растерзание собакам или вздернули на сук. Здесь для нас нет закона, ни божеского, ни человеческого, а хозяин наш… он на все способен, на любую жестокость. Если рассказать, чего я здесь насмотрелась, у тебя волосы станут дыбом от страха. Нет, борьба бесполезна. Я прожила у этого человека пять лет, и за все эти пять лет не было такой минуты, когда бы я не проклинала свою жизнь. А теперь он привез молоденькую, совсем девочку, ей всего пятнадцать лет. – И Касси рассмеялась надрывным, горестным смехом, жутко прозвучавшим в этом ветхом чулане.
Том стиснул руки на груди. Как страшно, какой непроницаемый мрак окружает его!
А Касси продолжала тем же суровым голосом:
– Разве эти жалкие псы заслуживают, чтобы ты страдал из-за них? Да они предадут тебя при первой же возможности. Что у них на уме? Одна подлость, одна жестокость. Ты их оберегаешь, идешь из-за них на муки! Не стоят они того!
– Несчастные! – сказал Том. – Что их так ожесточило? А если я сдамся, я тоже притерплюсь к этой жизни и стану таким же, как они? Нет, нет, мисс Касси! Я потерял все – жену, детей, родной дом, доброго хозяина… а ведь он дал бы мне вольную, если б прожил хоть на неделю дольше! Я потерял все в этом мире, так неужели же мне еще и озлобиться?
– А что поделаешь? Завтра за тебя снова примутся. Я наперед все знаю. Страшно подумать, что будет! Волей-неволей покоришься.
– Господи! – воскликнул Том. – Укрепи душу мою, дай мне сил!
– Сколько раз я слышала эти мольбы, и никому они не помогали, все сдавались. Вот и Эммелина пытается бороться, и ты. А какой смысл в вашей борьбе? Все равно сдадитесь или умрете медленной смертью.
– Ну что ж, пусть лучше смерть! – сказал Том. – Как ни растягивай пытку, смерть все равно придет. А тогда я уж буду не в их власти. Я спокоен, я знаю, что господь поможет мне одолеть все муки!
Касси ничего не ответила; она сидела, не поднимая глаз.
– Может быть, так и надо, – прошептала она, словно размышляя вслух. – Ведь тем, кто покорился, надеяться не на что. Мы погрязаем в мерзости и становимся противны самим себе. Смерть кажется нам желанным гостем, а покончить с этой жизнью у нас нет сил. Да, надежды нет, нет!.. А эта девочка… ведь я тогда была в ее возрасте! Погляди на меня! – вдруг быстро затворила она, обращаясь к Тому. – Вот какая я стала. А ведь меня растили в роскоши. Первое, что я помню, – богатый дом, я бегаю, резвлюсь, нарядная, словно куколка. У нас много гостей, и все мною любуются. Окна зала выходили в сад, где я играла с братьями и сестрами в прятки под апельсиновыми деревьями. Потом меня отдали в монастырь. Чему нас только не учили там – музыке, французскому языку, рукоделью… А в четырнадцать лет я приехала домой на похороны отца. Он умер скоропостижно, и когда его дела стали приводить в порядок, выяснилось, что все пойдет на покрытие долгов. Кредиторы описали его имущество, в эту опись внесли и меня: моя мать была рабыней. Отец давно собирался дать мне вольную, но не успел, поэтому так и вышло. Я и раньше знала свое положение, но как-то не задумывалась над этим. Кому могло прийти в голову, что такой здоровый, крепкий человек, как мой отец, скоро умрет? Он был на ногах за четыре часа до смерти… и вдруг холера – один из первых случаев эпидемии, вспыхнувшей тогда в Новом Орлеане. На другой день после похорон жена моего отца уехала вместе со своими детьми к родителям, на их плантацию. Мне показалось странным, как со мной обошлись, но я не придала этому особого значения. Все дела были поручены молодому адвокату, который приходил к нам в дом каждый день и обращался со мной очень почтительно. Как-то раз он привел с собой молодого человека… Такого красавца мне еще не приходилось видеть. Я никогда не забуду тот вечер! На сердце у меня лежала тоска, а он был так ласков, так нежен со мной. Он говорил, что видел меня еще до моего отъезда в монастырь, признался мне в любви, просил разрешения стать моим другом, защитником. Короче говоря, этот молодой человек заплатил за меня две тысячи долларов, и я стала его собственностью, но тогда я этого не знала. Мне было хорошо с ним, потому что я любила его. Любила! – повторила Касси и на минуту умолкла. – Как я любила этого человека! Я и сейчас его люблю и всегда буду любить, пока во мне теплится жизнь. Он был такой красивый, такой умный, такой благородный! Я жила в прекрасном доме, богато обставленном, полном слуг. У меня был свой выезд, у меня было много нарядов. Мой Генри дал мне все, что только можно купить за деньги. Но я ничем этим не дорожила. Мне нужен был только он. Я любила его больше всего на свете, я бы душу свою за него отдала! Я покорялась ему во всем!
Мне хотелось только одного: чтобы он стал моим мужем. Я думала, если этот человек действительно любит и ценит меня так, как говорит, он должен обвенчаться со мной и сделать свою жену свободной женщиной. Но он уверял, что это невозможно.
За те семь лет, которые мы прожили вместе, разве я не угождала ему во всем, не стараясь отгадать малейшее его желание? Он заболел желтой лихорадкой, и я – я одна! – двадцать дней и двадцать ночей не отходила от него, давала ему лекарство, ухаживала за ним. Он называл меня своим ангелом-хранителем, говорил, что я спасла ему жизнь. У нас было двое детей. Старшего, мальчика, мы в честь отца назвали Генри. Он был весь в него – такие же прекрасные глаза, высокий лоб, волнистые волосы, такой же веселый, с такими же богатыми способностями. Малютка Эльси была похожа на меня. Генри так гордился и мной и детьми, говорил, что по красоте мне нет равной во всей Луизиане. Бывало, я наряжу малышей, и он повезет нас кататься по городу в открытом экипаже. Все восхищаются нами, а Генри рад и потом повторяет мне, кто что сказал. Какие это были счастливые дни! Казалось, что большего счастья и быть не может. И вдруг все изменилось. В Новый Орлеан приехал двоюродный брат Генри, Батлер, которого он считал лучшим своим другом. Но я, сама не знаю почему, с первого же взгляда почувствовала, что этот человек разрушит наше счастье. Генри часто уходил с ним куда-то и возвращался домой не раньше двух-трех часов ночи. Я боялась сказать ему слово – ведь он был такой вспыльчивый. Они ходили в игорные дома, и мой Генри пристрастился к картам и уже не мог бросить их. А потом этот злодей Батлер познакомил его с другой женщиной, и вскоре я поняла, что для меня все кончено. Сердце мое разрывалось на части, но я молчала. И все тот же Батлер уговорил Генри продать ему и меня и детей, чтобы распутаться с карточными долгами и жениться… Генри продал нас. Однажды он сказал мне, что ему надо уехать по делам недели на две, на три. Такой ласки в голосе я у него уже давно не слышала, но это не обмануло меня. Я поняла, что час мой пробил, и словно окаменела – не пролила ни слезинки, не сказала ему ни слова. Он поцеловал меня, долго обнимал детей и ушел. Я видела, как он вскочил в седло, как скрылся за углом, а потом упала, потеряв сознание.