Страница:
Джордж говорил со слезами на глазах, порывисто взмахивая рукой, и то шагал взад и вперед по комнате, то снова садился к столу. Добрый старик, к которому была обращена эта речь, не выдержал – извлек из кармана желтый шелковый платок и принялся усердно сморкаться.
– Будь они все прокляты! – вдруг воскликнул он. – Я всегда считал их негодяями! Действуй, Джордж, действуй! Но будь осторожен, дружок, смотри, не пускай в ход оружия до тех пор, пока… во всяком случае, не торопись стрелять. А где твоя жена, Джордж? – Он встал и взволнованно заходил по комнате.
– Убежала, сэр, убежала вместе с ребенком, а куда – не знаю… Должно быть, на Север. И встретимся ли мы с ней, одному богу известно.
– Убежала? От таких добрых хозяев? Быть того не может!
– Добрые хозяева иногда запутываются в долгах, а законы нашей родины позволяют им отнять ребенка у матери и продать его, чтобы расплатиться с кредиторами, – с горечью сказал Джордж.
– Так-так, – пробормотал добрый старик, роясь в кармане. – Я, кажется, поступаю против своих убеждений, ну и пусть! Вот, Джордж, – и он протянул ему пачку ассигнаций.
– Мистер Вилсон! Друг мой, не надо! – сказал Джордж. – Вы уже столько для меня сделали, а это может навлечь на вас неприятности. Я не нуждаюсь в деньгах, на дорогу мне хватит.
– Возьми, Джордж, возьми. Деньги лишними не бывают, если они добыты честным путем. Не отказывайся, Джордж, прошу тебя.
– Хорошо, сэр, но только с одним условием: я верну вам этот долг, как только смогу.
– А теперь скажи мне: сколько тебе еще придется путешествовать в таком виде? Надеюсь, что недолго и недалеко. Ты неузнаваем, но все-таки это слишком опасно. А слуга твой, откуда он взялся?
– Это верный человек. Он убежал в Канаду больше года назад и там узнал, что хозяин в отместку ему высек его старуху мать. И теперь Джим вернулся обратно, чтобы увезти ее с собой, если удастся.
– Она с ним?
– Нет еще. Джим бродил около усадьбы, все ждал удобного случая, но пока безуспешно. Теперь он довезет меня до Огайо, сдаст с рук на руки друзьям, которые в свое время помогли ему, и потом вернется обратно за матерью.
– Как это опасно! – ужаснулся мистер Вилсон.
Джордж выпрямился, и надменная улыбка скользнула по его губам.
Старик, не скрывая своего удивления, оглядел молодого мулата с головы до ног.
– Джордж, что с тобой стало? Ты и держишься и говоришь совсем по-другому.
– Я теперь свободный человек! – гордо ответил Джордж. – Да, сэр! Больше никто не услышит от меня слова «хозяин»… Я свободен!
– Берегись, Джордж! А что, если тебя поймают?
– Если дойдет до этого, мистер Вилсон, так в могиле мы все свободны и все равны.
– Я просто диву даюсь твоей смелости, – сказал мистер Вилсон. – Приехать в ближайшую гостиницу!..
– Да, это настолько смело, что никому и в голову не придет искать меня здесь. Погоня уйдет вперед. Джим из другого округа, его в наших местах не знают. Да о нем уж и думать перестали – это дело давнее. А меня, надеюсь, по объявлению не задержат.
– А клеймо?
Джордж снял перчатку, показал свежие рубцы на руке и презрительно проговорил:
– Это прощальный дар мистера Гарриса. Недели две назад он вдруг решил поставить мне клеймо. «Как бы, – говорит, – ты не убежал». Красиво, правда? – молодой человек снова натянул перчатку.
– Кровь стынет в жилах, как подумаешь, чем ты рискуешь! – воскликнул мистер Вилсон.
– У меня кровь стыла не один год, а теперь она кипит, – сказал Джордж. – Так вот, сэр, – продолжал он после минутного молчания, – ваши удивленные взгляды могли выдать меня, и я решил поговорить с вами начистоту. Завтра чуть свет я уезжаю и надеюсь провести следующую ночь уже в Огайо. Буду путешествовать днем, буду останавливаться в лучших гостиницах, садиться за общий стол вместе с господами. Итак, прощайте, сэр. Если вам скажут, что я пойман, знайте: меня уже нет в живых.
Джордж стоял неподвижно, как скала. Добрый старик крепко пожал горделиво протянутую ему руку, опасливо огляделся по сторонам, взял свой зонтик и вышел из комнаты.
Молодой человек в раздумье смотрел на закрывшуюся за стариком дверь. Потом быстро шагнул вперед, открыл ее, видимо повинуясь какой-то новой мысли, и сказал:
– Мистер Вилсон, еще на одно слово.
Старик вошел в комнату. Джордж снова повернул ключ в замке и несколько минут стоял, нерешительно глядя себе под ноги. Наконец он с видимым усилием поднял голову и заговорил:
– Мистер Вилсон, я рассчитываю на ваше доброе сердце.
– А что такое, Джордж?
– Вы были правы, сэр. Я подвергаю свою жизнь большой опасности. Если со мной что-нибудь случится, никто меня не пожалеет, – он тяжело дышал и говорил с трудом. – Зароют в землю, как собаку, а на другой день даже не вспомнят, что был такой… никто не вспомнит, кроме моей несчастной жены. Она-то, бедняжка, будет горевать, плакать… Мистер Вилсон, если бы вы согласились как-нибудь передать ей вот эту булавку! Это ее рождественский подарок. Верните его ей и скажите, что я до последнего вздоха любил ее. Вы исполните мою просьбу? – И он повторил еще раз: – Исполните?
– Разумеется, разумеется! – дрогнувшим голосом проговорил старик, и глаза его наполнились слезами.
– И передайте ей мою последнюю волю, – продолжал Джордж: – если сможет, пусть пробирается в Канаду. Как бы она ни любила свою добрую хозяйку и свой дом, возвращаться туда ей нельзя, ибо рабство ничего, кроме горя, нам не даст. Пусть вырастит нашего сына свободным человеком, тогда ему не придется страдать, как мне. Передайте ей это, мистер Вилсон!
– Передам, Джордж, будь спокоен. Но я верю, что ты не погибнешь! Мужайся, не падай духом и уповай на господа бога! Я от всего сердца…
– А разве бог есть?! – с отчаянием в голосе воскликнул Джордж, перебив старика на полуслове. – Мне столько пришлось испытать в жизни, что я уже не верю в него. Вы, белые, не знаете, каково нам живется. Если бог существует, то только для вас, а мы – разве мы чувствуем над собой его руку?
– Не надо… не надо так говорить! – чуть не плача взмолился мистер Вилсон. – Не давай воли таким мыслям. Господь поможет тебе, и все будет хорошо, верь мне!
– Спасибо вам, друг мой, за эти слова, я не забуду их.
– Будь они все прокляты! – вдруг воскликнул он. – Я всегда считал их негодяями! Действуй, Джордж, действуй! Но будь осторожен, дружок, смотри, не пускай в ход оружия до тех пор, пока… во всяком случае, не торопись стрелять. А где твоя жена, Джордж? – Он встал и взволнованно заходил по комнате.
– Убежала, сэр, убежала вместе с ребенком, а куда – не знаю… Должно быть, на Север. И встретимся ли мы с ней, одному богу известно.
– Убежала? От таких добрых хозяев? Быть того не может!
– Добрые хозяева иногда запутываются в долгах, а законы нашей родины позволяют им отнять ребенка у матери и продать его, чтобы расплатиться с кредиторами, – с горечью сказал Джордж.
– Так-так, – пробормотал добрый старик, роясь в кармане. – Я, кажется, поступаю против своих убеждений, ну и пусть! Вот, Джордж, – и он протянул ему пачку ассигнаций.
– Мистер Вилсон! Друг мой, не надо! – сказал Джордж. – Вы уже столько для меня сделали, а это может навлечь на вас неприятности. Я не нуждаюсь в деньгах, на дорогу мне хватит.
– Возьми, Джордж, возьми. Деньги лишними не бывают, если они добыты честным путем. Не отказывайся, Джордж, прошу тебя.
– Хорошо, сэр, но только с одним условием: я верну вам этот долг, как только смогу.
– А теперь скажи мне: сколько тебе еще придется путешествовать в таком виде? Надеюсь, что недолго и недалеко. Ты неузнаваем, но все-таки это слишком опасно. А слуга твой, откуда он взялся?
– Это верный человек. Он убежал в Канаду больше года назад и там узнал, что хозяин в отместку ему высек его старуху мать. И теперь Джим вернулся обратно, чтобы увезти ее с собой, если удастся.
– Она с ним?
– Нет еще. Джим бродил около усадьбы, все ждал удобного случая, но пока безуспешно. Теперь он довезет меня до Огайо, сдаст с рук на руки друзьям, которые в свое время помогли ему, и потом вернется обратно за матерью.
– Как это опасно! – ужаснулся мистер Вилсон.
Джордж выпрямился, и надменная улыбка скользнула по его губам.
Старик, не скрывая своего удивления, оглядел молодого мулата с головы до ног.
– Джордж, что с тобой стало? Ты и держишься и говоришь совсем по-другому.
– Я теперь свободный человек! – гордо ответил Джордж. – Да, сэр! Больше никто не услышит от меня слова «хозяин»… Я свободен!
– Берегись, Джордж! А что, если тебя поймают?
– Если дойдет до этого, мистер Вилсон, так в могиле мы все свободны и все равны.
– Я просто диву даюсь твоей смелости, – сказал мистер Вилсон. – Приехать в ближайшую гостиницу!..
– Да, это настолько смело, что никому и в голову не придет искать меня здесь. Погоня уйдет вперед. Джим из другого округа, его в наших местах не знают. Да о нем уж и думать перестали – это дело давнее. А меня, надеюсь, по объявлению не задержат.
– А клеймо?
Джордж снял перчатку, показал свежие рубцы на руке и презрительно проговорил:
– Это прощальный дар мистера Гарриса. Недели две назад он вдруг решил поставить мне клеймо. «Как бы, – говорит, – ты не убежал». Красиво, правда? – молодой человек снова натянул перчатку.
– Кровь стынет в жилах, как подумаешь, чем ты рискуешь! – воскликнул мистер Вилсон.
– У меня кровь стыла не один год, а теперь она кипит, – сказал Джордж. – Так вот, сэр, – продолжал он после минутного молчания, – ваши удивленные взгляды могли выдать меня, и я решил поговорить с вами начистоту. Завтра чуть свет я уезжаю и надеюсь провести следующую ночь уже в Огайо. Буду путешествовать днем, буду останавливаться в лучших гостиницах, садиться за общий стол вместе с господами. Итак, прощайте, сэр. Если вам скажут, что я пойман, знайте: меня уже нет в живых.
Джордж стоял неподвижно, как скала. Добрый старик крепко пожал горделиво протянутую ему руку, опасливо огляделся по сторонам, взял свой зонтик и вышел из комнаты.
Молодой человек в раздумье смотрел на закрывшуюся за стариком дверь. Потом быстро шагнул вперед, открыл ее, видимо повинуясь какой-то новой мысли, и сказал:
– Мистер Вилсон, еще на одно слово.
Старик вошел в комнату. Джордж снова повернул ключ в замке и несколько минут стоял, нерешительно глядя себе под ноги. Наконец он с видимым усилием поднял голову и заговорил:
– Мистер Вилсон, я рассчитываю на ваше доброе сердце.
– А что такое, Джордж?
– Вы были правы, сэр. Я подвергаю свою жизнь большой опасности. Если со мной что-нибудь случится, никто меня не пожалеет, – он тяжело дышал и говорил с трудом. – Зароют в землю, как собаку, а на другой день даже не вспомнят, что был такой… никто не вспомнит, кроме моей несчастной жены. Она-то, бедняжка, будет горевать, плакать… Мистер Вилсон, если бы вы согласились как-нибудь передать ей вот эту булавку! Это ее рождественский подарок. Верните его ей и скажите, что я до последнего вздоха любил ее. Вы исполните мою просьбу? – И он повторил еще раз: – Исполните?
– Разумеется, разумеется! – дрогнувшим голосом проговорил старик, и глаза его наполнились слезами.
– И передайте ей мою последнюю волю, – продолжал Джордж: – если сможет, пусть пробирается в Канаду. Как бы она ни любила свою добрую хозяйку и свой дом, возвращаться туда ей нельзя, ибо рабство ничего, кроме горя, нам не даст. Пусть вырастит нашего сына свободным человеком, тогда ему не придется страдать, как мне. Передайте ей это, мистер Вилсон!
– Передам, Джордж, будь спокоен. Но я верю, что ты не погибнешь! Мужайся, не падай духом и уповай на господа бога! Я от всего сердца…
– А разве бог есть?! – с отчаянием в голосе воскликнул Джордж, перебив старика на полуслове. – Мне столько пришлось испытать в жизни, что я уже не верю в него. Вы, белые, не знаете, каково нам живется. Если бог существует, то только для вас, а мы – разве мы чувствуем над собой его руку?
– Не надо… не надо так говорить! – чуть не плача взмолился мистер Вилсон. – Не давай воли таким мыслям. Господь поможет тебе, и все будет хорошо, верь мне!
– Спасибо вам, друг мой, за эти слова, я не забуду их.
ГЛАВА XII
Некоторые сведения об одном «почтенном» ремесле
Мистер Гейли и Том не спеша продолжали путь, погруженные каждый в свои мысли.
Удивительное дело, о каких разных вещах могут думать люди, сидя рядом в одной тележке! Органы чувств у них одинаковые, одни и те же картины проносятся перед их глазами, а в мыслях у них нет ничего общего.
Вот взять хотя бы мистера Гейли. Сначала он раздумывал о своем новом невольнике – о его росте, о ширине его груди, плеч, о том, за сколько его можно будет продать, если он не спадет с тела, о мужчинах, женщинах и детях, которые войдут в партию для следующего аукциона, и о рыночной цене на них. Затем Гейли вспомнил о своей доброте – ведь другие сковывают негров по рукам и по ногам, а он надевает своим кандалы только на ноги. Вот у Тома руки свободны и останутся свободными, пока он ведет себя как следует. И Гейли испустил вздох: «До чего же люди неблагодарны! Ведь кто его знает, этого Тома, – может, он не чувствует такого благодеяния!» Сколько раз ему, Гейли, приходилось расплачиваться за то добро, которое он делал этим неграм!
Что же касается Тома, то он повторял мысленно любимые места из библии и находил в них утешение и поддержку.
Через некоторое время работорговец вынул из кармана пачку газет и с интересом принялся изучать объявления. Грамотей Гейли был небольшой, и когда ему приходилось читать, он бормотал слова нараспев, точно проверяя, не обманывает ли его зрение. И сейчас он медленно, по слогам, разбирал следующее:
Том покорно выслушал это приятное известие и только подумал: «У этих обреченных людей, вероятно, тоже есть жены и дети, и они не меньше меня горюют, разлучившись с ними». Надо сказать также, что брошенные мимоходом слова Гейли о тюрьме никак не могли произвести отрадного впечатления на Тома, который всегда гордился своей честностью. Как бы там ни было, день прошел, и вечер застал Тома и Гейли в Вашингтоне, где они с удобством устроились на ночлег – один в гостинице, другой в тюрьме.
На следующее утро, часам к одиннадцати, у здания суда собралась пестрая толпа. В ожидании торгов люди – каждый сообразно своим вкусам и склонностям – курили, жевали табак, поплевывали направо и налево, бранились, беседовали. Негры, выставленные на продажу, сидели в стороне и негромко переговаривались между собой. Женщина, по имени Агарь, была типичная африканка. Изнурительный труд и болезни, по-видимому, состарили ее прежде времени. Она почти ничего не видела, руки и ноги у нее были скрючены ревматизмом. Рядом с этой старухой стоял ее сын Альберт – смышленый на вид мальчик четырнадцати лет. Он единственный остался от большой когда-то семьи, членов которой одного за другим продали на Юг. Мать цеплялась за сына дрожащими руками и с трепетом взирала на тех, кто подходил осматривать его.
– Не бойся, тетушка Агарь, – сказал ей самый старший из негров. – Я попросил за тебя мистера Томаса, он обещал, если можно будет, продать вас одному хозяину.
– Кто говорит, что я никуда не гожусь? – забормотала старуха, поднимая трясущиеся руки. – Я и стряпухой могу быть, и судомойкой, и прачкой. Почему такую не купить по дешевке? Ты им так и скажи. – И добавила настойчиво: – Так и скажи им.
Гейли протолкался сквозь толпу, подошел к старому негру, открыл ему рот, посмотрел зубы, заставил его встать, выпрямиться, нагнуться и показать мускулатуру. Потом перешел к следующему и проделал то же самое с ним. Наступила очередь мальчика. Гейли ощупал ему руки, осмотрел пальцы и приказал подпрыгнуть, проверяя его силу и ловкость.
– Он без меня не продается, – заволновалась старуха. – Нас вместе надо покупать. Смотрите, хозяин, какая я крепкая! Я еще вам долго послужу.
– На плантациях-то? – сказал Гейли, смерив ее презрительным взглядом. – Как бы не так! – Он отошел в сторону, удовлетворенный осмотром, заломил шляпу набекрень, сунул руки в карманы и, попыхивая сигарой, стал ждать начала торгов.
– Ну, что вы о них скажете? – обратился к нему какой-то человек, видимо, не полагаясь на правильность собственной оценки.
– Я буду торговать тех, что помоложе, да мальчишку, – сказал Гейли и сплюнул.
– Мальчишка и старуха идут вместе.
– Еще чего! Кому нужны эти мощи? Она только даром хлеб будет есть.
– Значит, вы ее не возьмете?
– Нашли дурака! Старуха вся скрюченная, полуслепая, да к тому же, кажется, из ума выжила.
– А некоторые все-таки покупают таких. С виду будто и рухлядь, а на самом деле выносливые, крепкие.
– Нет, – сказал Гейли, – мне такого добра даром не надо.
– Жалко разлучать старуху с сыном: она, кажется, души в нем не чает. Может, ее по дешевке пустят?
– Швыряйтесь деньгами, если у вас есть лишние. Мальчишку можно продать на плантации, а со старухой возиться – благодарю покорно, даже в подарок ее не приму.
– Ох, и будет же она убиваться!
– Это само собой, – спокойно сказал работорговец.
На этом их разговор закончился, так как толпа загудела навстречу аукционисту, суетливому приземистому человечку, деловито пробиравшемуся на свое место. Старая негритянка охнула и обеими руками обхватила сына.
– Не отходи от матери, сынок, держись ко мне поближе, тогда нас продадут вместе.
– Я боюсь, мама, а вдруг не вместе! – сказал мальчик.
– Не может этого быть, сынок. Если нас разлучат, я умру! – вне себя от волнения проговорила старуха.
Аукционист зычным голосом попросил толпу податься назад и объявил о начале торгов. Дело пошло без заминки. Негры продавались один за другим и по хорошим ценам, что свидетельствовало о большом спросе на этот товар. Гейли купил двоих.
– Ну-ка, юнец, – сказал аукционист, дотрагиваясь молоточком до Альберта, – встань, пройдись, покажи себя.
– Поставьте нас вместе… вместе… Будьте так добры, сударь! – забормотала старуха, крепко уцепившись за сына.
– Убирайся! – грубо крикнул аукционист, хватая ее за руку. – Ты пойдешь напоследок. Ну, черномазый, прыгай! – И с этими словами он подтолкнул Альберта к помосту.
Сзади послышался тяжкий стон. Мальчик оглянулся, но останавливаться ему было нельзя, и, смахнув слезы со своих больших черных глаз, он вспрыгнул на помост.
Глядя на его прекрасное, гибкое тело и живое лицо, покупатели стали наперебой набавлять цену. Он испуганно озирался по сторонам, прислушиваясь к выкрикам. Наконец аукционист ударил молоточком. Мальчик достался Гейли. Его столкнули с помоста навстречу новому хозяину. На секунду он остановился и посмотрел на мать, которая, дрожа всем телом, протягивала к нему руки.
– Сударь, купите и меня, богом вас заклинаю… купите! Мне без него не жить!
– У меня тоже долго не протянешь, – сказал Гейли. – Отстань! – и повернулся к ней спиной.
Со старухой покончили быстро. Ее купил за бесценок собеседник Гейли. Толпа стала расходиться.
Негры, сжившиеся друг с другом за долгие годы, окружили несчастную мать, которая так убивалась, что на нее жалко было смотреть.
– Последнего не могли мне оставить! Ведь хозяин столько раз обещал, что уж с ним-то меня не разлучат! – горестно причитала она.
– Уповай на господа бога, тетушка Агарь, – грустно сказал ей старик негр.
– А чем он мне поможет?! – вскрикнула она с рыданием в голосе.
– Не плачь, мама, не плачь! – утешал ее сын. – Ты досталась хорошему хозяину, это все говорят.
– Да бог с ним, с хозяином! Альберт, сынок мой… последний, единственный! Как же я без тебя буду?
– Ну, что стали? Возьмите ее! – сухо сказал Гейли. – Все равно она своими слезами ничего не добьется.
Старые негры, действуя и силой и уговорами, оторвали несчастную от сына и повели к повозке ее нового хозяина.
– Ну-ка, идите сюда, – сказал Гейли, подталкивая купленный товар.
Потом он вынул из кармана наручники, надел их на негров, пропустил через кольца длинную цепь и погнал всех троих к тюрьме.
Несколько дней спустя Гейли благополучно погрузил свои приобретения на пароход, ходивший по реке Огайо. Эти негры должны были положить начало большой партии, которую он и его подручные намеревались составить по пути.
Пароход «Красавица река», вполне достойный той прекрасной реки, в честь которой он был назван, весело скользил вниз по течению. Над ним сияло голубое небо, по его палубе, наслаждаясь чудесной погодой, разгуливали расфранченные леди и джентльмены. Все пассажиры чувствовали себя прекрасно, все были оживлены – все, кроме рабов Гейли, которые вместе с прочим грузом поместились на нижней палубе и, по-видимому, не ценя предоставленных им удобств, сидели тесным кружком и тихо разговаривали.
– Ну как, молодцы? – сказал Гейли, подходя к ним. – Надеюсь, вы тут развлекаетесь, чувствуете себя неплохо? Кукситься я вам не позволю. Гляди веселей! Нет, в самом деле! Будете со мной по-хорошему, и я у вас в долгу не останусь.
«Молодцы» хором ответили ему неизменным «да, хозяин», которое уже много лет не сходит с уст несчастных сынов Африки. Впрочем, вид у них был далеко не веселый. Они любили своих жен и детей, матерей и сестер, тосковали о потерянных семьях, и «глядеть веселей» им было не так-то легко.
– Моя жена, бедная, и не знает, что со мной случилось, – сказал один из этих «молодцов» (обозначенный в списке как «Джон – 30 лет»), кладя Тому на колено свою закованную руку.
– Где она живет? – спросил Том.
– Неподалеку отсюда, у хозяина одной гостиницы, – ответил Джон и добавил: – Хоть бы разок ее повидать, пока жив!
Том тяжело вздохнул и попробовал, как мог, утешить несчастного.
А наверху, в салоне, царили мир и уют. Там сидели отцы и матери, мужья и жены. Веселые, нарядные, как бабочки, дети резвились между ними.
– Мама, знаешь, – крикнул мальчик, только что прибежавший снизу, – на нашем пароходе едет работорговец, везет негров!
– Несчастные! – вздохнула мать не то горько, не то с возмущением.
– О чем это вы? – спросила ее другая леди.
– На нижней палубе едут невольники, – ответила та.
– И они все закованы, – сказал мальчик.
– Какое позорное зрелище для нашей страны! – воскликнула третья леди.
– А мне кажется, можно многое сказать и за и против рабства, – вступила в разговор изящно одетая женщина, сидевшая с рукодельем у открытых дверей своей каюты. Ее дочка и сын играли тут же. – Я была на Юге, и, доложу вам, неграм там прекрасно живется. Вряд ли они могли бы так жить на свободе.
– Вы правы до некоторой степени, – ответила леди, слова которой вызвали это замечание. – Но надругательство над человеческими чувствами, привязанностями – вот что, по-моему, самое страшное в рабстве. Например, когда негров разлучают с семьями.
– Да, это, конечно, ужасно, – сказала изящная дама, разглядывая оборочки на только что законченном детском платье. – Но такие случаи, кажется, не часты.
– Увы, слишком часты! – с жаром воскликнула ее собеседница. – Я много лет жила в Кентукки и Виргинии и столько там всего насмотрелась! Представьте себе, сударыня, что ваших детей отняли у вас и продали в рабство.
– Как же можно сравнивать наши чувства и чувства негров! – сказала та, разбирая мотки шерсти, лежавшие у нее на коленях.
– Следовательно, вы их совсем не знаете, сударыня, если можете так говорить! – горячо воскликнула первая леди. – Я среди них выросла. И поверьте мне, эти люди способны чувствовать так же, как мы, если не глубже.
Ее собеседница проговорила, зевнув:
– В самом деле? – и, выглянув в иллюминатор, в виде заключения повторила: – А все-таки в неволе им лучше.
– Сам господь бог судил африканцам быть рабами и довольствоваться своим положением, – сказал солидного вида джентльмен в черном священническом одеянии.
Тем временем «Красавица река» продолжала свой путь. Пассажиры развлекались кто как мог: мужчины беседовали друг с другом, гуляли по палубе, читали, курили, женщины занимались рукодельем, дети играли.
На третий день, когда пароход остановился у пристани одного небольшого городка в Кентукки, Гейли сошел на берег, так как у него были здесь кое-какие дела.
Том, которому кандалы не мешали понемножку двигаться, стоял у борта, рассеянно глядя вдаль. И вдруг он увидел Гейли, быстро шагавшего к причалу в сопровождении какой-то негритянки. Она была очень прилично одета и несла на руках маленького ребенка. За ней шел негр с небольшим сундучком. Оживленно переговариваясь со своим носильщиком, женщина поднялась по трапу на пароход. Зазвонил колокол, машины охнули, закашлялись, и «Красавица река» отчалила от пристани.
Новая пассажирка пробралась между ящиками и тюками, загромождавшими нижнюю палубу, нашла себе место и весело защебетала, играя с ребенком.
Гейли прошелся раза два по всему пароходу, потом спустился вниз, сел рядом с женщиной и начал что-то говорить ей вполголоса.
Вскоре Том заметил, что она изменилась в лице и стала взволнованно спорить с работорговцем.
– Не верю, ни одному вашему слову не верю! – донеслось до него. – Вы меня обманываете.
– Не веришь? А вот посмотри, – сказал Гейли, протягивая ей какую-то бумагу. – Это купчая, вот тут внизу подпись твоего хозяина. Я за тебя немалые деньги заплатил.
– Не мог хозяин так меня обмануть! Не верю! Не верю! – повторила женщина, волнуясь все больше и больше.
– Попроси любого грамотного человека – пусть тебе прочтут… Будьте любезны, – обратился Гейли к проходившему мимо пассажиру, – прочитайте нам, что тут написано. Она мне не верит.
– Это документ о продаже негритянки Люси с ребенком, – сказал тот. – Подпись «Джон Фосдик». Составлено по всей форме.
Горестный плач женщины привлек к ней всеобщее внимание, вокруг нее собралась толпа. Гейли в нескольких словах объяснил, в чем дело.
– Хозяин сказал, что я поеду в Луисвилл и меня возьмут поварихой в ту же гостиницу, где работает мой муж. Это его собственные слова. Не мог же он лгать мне! – говорила женщина.
– Да он продал тебя, бедняжка, тут и сомневаться нечего, – сказал ей добродушного вида джентльмен, читая купчую. – Продал – и дело с концом!
– Тогда не стоит больше об этом говорить, – отрезала женщина, сразу овладев собой.
Она прижала ребенка к груди, села на ящик, повернувшись ко всем спиной, и устремила безучастный взгляд на реку.
– Ну, кажется, обойдется, – сказал работорговец. – Видно, не из плаксивых, с характером.
Женщина сидела совершенно спокойно, а в лицо ей ласково, словно сочувствуя материнскому горю, дул летний ветерок, которому все равно, какое овевать чело – белое или черное. Она видела золотую под солнцем рябь на воде, слышала доносившиеся со всех сторон довольные, веселые голоса, но на сердце у нее лежал камень. Ребенок прыгал у матери на коленях, гладил ей щеки, лепетал что-то, словно стараясь вывести ее из задумчивости. И вдруг она крепко прижала его к груди, и материнские слезы одна за другой закапали на головку бедного несмышленыша. А потом женщина мало-помалу успокоилась и снова принялась нянчить его.
Десятимесячный мальчик, не по возрасту крупный и живой, скакал, вертелся во все стороны, не давая матери ни минуты покоя.
– Славный малыш! – сказал какой-то человек и остановился перед ними, засунув руки в карманы. – Сколько ему?
– Десять месяцев с половиной, – ответила мать.
Человек свистнул, привлекая внимание мальчика, и протянул ему леденец, который тот схватил обеими ручонками и отправил в рот.
– Забавный! Все понимает! – Человек свистнул еще раз и, обойдя палубу, увидел Гейли, который сидел на груде ящиков и курил.
Он чиркнул спичкой и, поднося ее к сигаре, сказал:
– Недурная у вас негритянка, любезнейший.
– Да, как будто в самом деле ничего, – подтвердил Гейли и пустил кольцо дыма.
– На Юг ее везете?
Гейли кивнул, попыхивая сигарой.
– Думаете продать там?
– Мне дали большой заказ на одной плантации, – сказал Гейли. – Она, говорят, хорошая повариха. Пристроится там на кухне или пойдет собирать хлопок. Пальцы у нее длинные – в самый раз. Так или иначе, а такой товар не продешевлю. – И он снова сунул сигару в рот.
Удивительное дело, о каких разных вещах могут думать люди, сидя рядом в одной тележке! Органы чувств у них одинаковые, одни и те же картины проносятся перед их глазами, а в мыслях у них нет ничего общего.
Вот взять хотя бы мистера Гейли. Сначала он раздумывал о своем новом невольнике – о его росте, о ширине его груди, плеч, о том, за сколько его можно будет продать, если он не спадет с тела, о мужчинах, женщинах и детях, которые войдут в партию для следующего аукциона, и о рыночной цене на них. Затем Гейли вспомнил о своей доброте – ведь другие сковывают негров по рукам и по ногам, а он надевает своим кандалы только на ноги. Вот у Тома руки свободны и останутся свободными, пока он ведет себя как следует. И Гейли испустил вздох: «До чего же люди неблагодарны! Ведь кто его знает, этого Тома, – может, он не чувствует такого благодеяния!» Сколько раз ему, Гейли, приходилось расплачиваться за то добро, которое он делал этим неграм!
Что же касается Тома, то он повторял мысленно любимые места из библии и находил в них утешение и поддержку.
Через некоторое время работорговец вынул из кармана пачку газет и с интересом принялся изучать объявления. Грамотей Гейли был небольшой, и когда ему приходилось читать, он бормотал слова нараспев, точно проверяя, не обманывает ли его зрение. И сейчас он медленно, по слогам, разбирал следующее:
– Этих не мешает посмотреть, – сказал Гейли, обращаясь к Тому за неимением других собеседников. – Я, видишь ли, хочу подобрать хорошую партию. У тебя будет приятная компания, Том. Значит, первым долгом поедем в Вашингтон. Я займусь там делами, а тебя на это время отправлю в тюрьму.
«Продажа с торгов! Негры!
По судебному решению, во вторник, 20 февраля, в городе Вашингтоне,[22] штат Кентукки, у здания суда будут продаваться негры:
Агарь – 60 лет;
Джон – 30 лет,
Бен – 21 года;
Саул – 25 лет;
Альберт – 14 лет.
Торги назначены для удовлетворения кредиторов и наследников мистера Джесса Блетчфорда, эсквайра.
Судебные исполнители
Сэмюэл Моррис,
Томас Флинт».
Том покорно выслушал это приятное известие и только подумал: «У этих обреченных людей, вероятно, тоже есть жены и дети, и они не меньше меня горюют, разлучившись с ними». Надо сказать также, что брошенные мимоходом слова Гейли о тюрьме никак не могли произвести отрадного впечатления на Тома, который всегда гордился своей честностью. Как бы там ни было, день прошел, и вечер застал Тома и Гейли в Вашингтоне, где они с удобством устроились на ночлег – один в гостинице, другой в тюрьме.
На следующее утро, часам к одиннадцати, у здания суда собралась пестрая толпа. В ожидании торгов люди – каждый сообразно своим вкусам и склонностям – курили, жевали табак, поплевывали направо и налево, бранились, беседовали. Негры, выставленные на продажу, сидели в стороне и негромко переговаривались между собой. Женщина, по имени Агарь, была типичная африканка. Изнурительный труд и болезни, по-видимому, состарили ее прежде времени. Она почти ничего не видела, руки и ноги у нее были скрючены ревматизмом. Рядом с этой старухой стоял ее сын Альберт – смышленый на вид мальчик четырнадцати лет. Он единственный остался от большой когда-то семьи, членов которой одного за другим продали на Юг. Мать цеплялась за сына дрожащими руками и с трепетом взирала на тех, кто подходил осматривать его.
– Не бойся, тетушка Агарь, – сказал ей самый старший из негров. – Я попросил за тебя мистера Томаса, он обещал, если можно будет, продать вас одному хозяину.
– Кто говорит, что я никуда не гожусь? – забормотала старуха, поднимая трясущиеся руки. – Я и стряпухой могу быть, и судомойкой, и прачкой. Почему такую не купить по дешевке? Ты им так и скажи. – И добавила настойчиво: – Так и скажи им.
Гейли протолкался сквозь толпу, подошел к старому негру, открыл ему рот, посмотрел зубы, заставил его встать, выпрямиться, нагнуться и показать мускулатуру. Потом перешел к следующему и проделал то же самое с ним. Наступила очередь мальчика. Гейли ощупал ему руки, осмотрел пальцы и приказал подпрыгнуть, проверяя его силу и ловкость.
– Он без меня не продается, – заволновалась старуха. – Нас вместе надо покупать. Смотрите, хозяин, какая я крепкая! Я еще вам долго послужу.
– На плантациях-то? – сказал Гейли, смерив ее презрительным взглядом. – Как бы не так! – Он отошел в сторону, удовлетворенный осмотром, заломил шляпу набекрень, сунул руки в карманы и, попыхивая сигарой, стал ждать начала торгов.
– Ну, что вы о них скажете? – обратился к нему какой-то человек, видимо, не полагаясь на правильность собственной оценки.
– Я буду торговать тех, что помоложе, да мальчишку, – сказал Гейли и сплюнул.
– Мальчишка и старуха идут вместе.
– Еще чего! Кому нужны эти мощи? Она только даром хлеб будет есть.
– Значит, вы ее не возьмете?
– Нашли дурака! Старуха вся скрюченная, полуслепая, да к тому же, кажется, из ума выжила.
– А некоторые все-таки покупают таких. С виду будто и рухлядь, а на самом деле выносливые, крепкие.
– Нет, – сказал Гейли, – мне такого добра даром не надо.
– Жалко разлучать старуху с сыном: она, кажется, души в нем не чает. Может, ее по дешевке пустят?
– Швыряйтесь деньгами, если у вас есть лишние. Мальчишку можно продать на плантации, а со старухой возиться – благодарю покорно, даже в подарок ее не приму.
– Ох, и будет же она убиваться!
– Это само собой, – спокойно сказал работорговец.
На этом их разговор закончился, так как толпа загудела навстречу аукционисту, суетливому приземистому человечку, деловито пробиравшемуся на свое место. Старая негритянка охнула и обеими руками обхватила сына.
– Не отходи от матери, сынок, держись ко мне поближе, тогда нас продадут вместе.
– Я боюсь, мама, а вдруг не вместе! – сказал мальчик.
– Не может этого быть, сынок. Если нас разлучат, я умру! – вне себя от волнения проговорила старуха.
Аукционист зычным голосом попросил толпу податься назад и объявил о начале торгов. Дело пошло без заминки. Негры продавались один за другим и по хорошим ценам, что свидетельствовало о большом спросе на этот товар. Гейли купил двоих.
– Ну-ка, юнец, – сказал аукционист, дотрагиваясь молоточком до Альберта, – встань, пройдись, покажи себя.
– Поставьте нас вместе… вместе… Будьте так добры, сударь! – забормотала старуха, крепко уцепившись за сына.
– Убирайся! – грубо крикнул аукционист, хватая ее за руку. – Ты пойдешь напоследок. Ну, черномазый, прыгай! – И с этими словами он подтолкнул Альберта к помосту.
Сзади послышался тяжкий стон. Мальчик оглянулся, но останавливаться ему было нельзя, и, смахнув слезы со своих больших черных глаз, он вспрыгнул на помост.
Глядя на его прекрасное, гибкое тело и живое лицо, покупатели стали наперебой набавлять цену. Он испуганно озирался по сторонам, прислушиваясь к выкрикам. Наконец аукционист ударил молоточком. Мальчик достался Гейли. Его столкнули с помоста навстречу новому хозяину. На секунду он остановился и посмотрел на мать, которая, дрожа всем телом, протягивала к нему руки.
– Сударь, купите и меня, богом вас заклинаю… купите! Мне без него не жить!
– У меня тоже долго не протянешь, – сказал Гейли. – Отстань! – и повернулся к ней спиной.
Со старухой покончили быстро. Ее купил за бесценок собеседник Гейли. Толпа стала расходиться.
Негры, сжившиеся друг с другом за долгие годы, окружили несчастную мать, которая так убивалась, что на нее жалко было смотреть.
– Последнего не могли мне оставить! Ведь хозяин столько раз обещал, что уж с ним-то меня не разлучат! – горестно причитала она.
– Уповай на господа бога, тетушка Агарь, – грустно сказал ей старик негр.
– А чем он мне поможет?! – вскрикнула она с рыданием в голосе.
– Не плачь, мама, не плачь! – утешал ее сын. – Ты досталась хорошему хозяину, это все говорят.
– Да бог с ним, с хозяином! Альберт, сынок мой… последний, единственный! Как же я без тебя буду?
– Ну, что стали? Возьмите ее! – сухо сказал Гейли. – Все равно она своими слезами ничего не добьется.
Старые негры, действуя и силой и уговорами, оторвали несчастную от сына и повели к повозке ее нового хозяина.
– Ну-ка, идите сюда, – сказал Гейли, подталкивая купленный товар.
Потом он вынул из кармана наручники, надел их на негров, пропустил через кольца длинную цепь и погнал всех троих к тюрьме.
Несколько дней спустя Гейли благополучно погрузил свои приобретения на пароход, ходивший по реке Огайо. Эти негры должны были положить начало большой партии, которую он и его подручные намеревались составить по пути.
Пароход «Красавица река», вполне достойный той прекрасной реки, в честь которой он был назван, весело скользил вниз по течению. Над ним сияло голубое небо, по его палубе, наслаждаясь чудесной погодой, разгуливали расфранченные леди и джентльмены. Все пассажиры чувствовали себя прекрасно, все были оживлены – все, кроме рабов Гейли, которые вместе с прочим грузом поместились на нижней палубе и, по-видимому, не ценя предоставленных им удобств, сидели тесным кружком и тихо разговаривали.
– Ну как, молодцы? – сказал Гейли, подходя к ним. – Надеюсь, вы тут развлекаетесь, чувствуете себя неплохо? Кукситься я вам не позволю. Гляди веселей! Нет, в самом деле! Будете со мной по-хорошему, и я у вас в долгу не останусь.
«Молодцы» хором ответили ему неизменным «да, хозяин», которое уже много лет не сходит с уст несчастных сынов Африки. Впрочем, вид у них был далеко не веселый. Они любили своих жен и детей, матерей и сестер, тосковали о потерянных семьях, и «глядеть веселей» им было не так-то легко.
– Моя жена, бедная, и не знает, что со мной случилось, – сказал один из этих «молодцов» (обозначенный в списке как «Джон – 30 лет»), кладя Тому на колено свою закованную руку.
– Где она живет? – спросил Том.
– Неподалеку отсюда, у хозяина одной гостиницы, – ответил Джон и добавил: – Хоть бы разок ее повидать, пока жив!
Том тяжело вздохнул и попробовал, как мог, утешить несчастного.
А наверху, в салоне, царили мир и уют. Там сидели отцы и матери, мужья и жены. Веселые, нарядные, как бабочки, дети резвились между ними.
– Мама, знаешь, – крикнул мальчик, только что прибежавший снизу, – на нашем пароходе едет работорговец, везет негров!
– Несчастные! – вздохнула мать не то горько, не то с возмущением.
– О чем это вы? – спросила ее другая леди.
– На нижней палубе едут невольники, – ответила та.
– И они все закованы, – сказал мальчик.
– Какое позорное зрелище для нашей страны! – воскликнула третья леди.
– А мне кажется, можно многое сказать и за и против рабства, – вступила в разговор изящно одетая женщина, сидевшая с рукодельем у открытых дверей своей каюты. Ее дочка и сын играли тут же. – Я была на Юге, и, доложу вам, неграм там прекрасно живется. Вряд ли они могли бы так жить на свободе.
– Вы правы до некоторой степени, – ответила леди, слова которой вызвали это замечание. – Но надругательство над человеческими чувствами, привязанностями – вот что, по-моему, самое страшное в рабстве. Например, когда негров разлучают с семьями.
– Да, это, конечно, ужасно, – сказала изящная дама, разглядывая оборочки на только что законченном детском платье. – Но такие случаи, кажется, не часты.
– Увы, слишком часты! – с жаром воскликнула ее собеседница. – Я много лет жила в Кентукки и Виргинии и столько там всего насмотрелась! Представьте себе, сударыня, что ваших детей отняли у вас и продали в рабство.
– Как же можно сравнивать наши чувства и чувства негров! – сказала та, разбирая мотки шерсти, лежавшие у нее на коленях.
– Следовательно, вы их совсем не знаете, сударыня, если можете так говорить! – горячо воскликнула первая леди. – Я среди них выросла. И поверьте мне, эти люди способны чувствовать так же, как мы, если не глубже.
Ее собеседница проговорила, зевнув:
– В самом деле? – и, выглянув в иллюминатор, в виде заключения повторила: – А все-таки в неволе им лучше.
– Сам господь бог судил африканцам быть рабами и довольствоваться своим положением, – сказал солидного вида джентльмен в черном священническом одеянии.
Тем временем «Красавица река» продолжала свой путь. Пассажиры развлекались кто как мог: мужчины беседовали друг с другом, гуляли по палубе, читали, курили, женщины занимались рукодельем, дети играли.
На третий день, когда пароход остановился у пристани одного небольшого городка в Кентукки, Гейли сошел на берег, так как у него были здесь кое-какие дела.
Том, которому кандалы не мешали понемножку двигаться, стоял у борта, рассеянно глядя вдаль. И вдруг он увидел Гейли, быстро шагавшего к причалу в сопровождении какой-то негритянки. Она была очень прилично одета и несла на руках маленького ребенка. За ней шел негр с небольшим сундучком. Оживленно переговариваясь со своим носильщиком, женщина поднялась по трапу на пароход. Зазвонил колокол, машины охнули, закашлялись, и «Красавица река» отчалила от пристани.
Новая пассажирка пробралась между ящиками и тюками, загромождавшими нижнюю палубу, нашла себе место и весело защебетала, играя с ребенком.
Гейли прошелся раза два по всему пароходу, потом спустился вниз, сел рядом с женщиной и начал что-то говорить ей вполголоса.
Вскоре Том заметил, что она изменилась в лице и стала взволнованно спорить с работорговцем.
– Не верю, ни одному вашему слову не верю! – донеслось до него. – Вы меня обманываете.
– Не веришь? А вот посмотри, – сказал Гейли, протягивая ей какую-то бумагу. – Это купчая, вот тут внизу подпись твоего хозяина. Я за тебя немалые деньги заплатил.
– Не мог хозяин так меня обмануть! Не верю! Не верю! – повторила женщина, волнуясь все больше и больше.
– Попроси любого грамотного человека – пусть тебе прочтут… Будьте любезны, – обратился Гейли к проходившему мимо пассажиру, – прочитайте нам, что тут написано. Она мне не верит.
– Это документ о продаже негритянки Люси с ребенком, – сказал тот. – Подпись «Джон Фосдик». Составлено по всей форме.
Горестный плач женщины привлек к ней всеобщее внимание, вокруг нее собралась толпа. Гейли в нескольких словах объяснил, в чем дело.
– Хозяин сказал, что я поеду в Луисвилл и меня возьмут поварихой в ту же гостиницу, где работает мой муж. Это его собственные слова. Не мог же он лгать мне! – говорила женщина.
– Да он продал тебя, бедняжка, тут и сомневаться нечего, – сказал ей добродушного вида джентльмен, читая купчую. – Продал – и дело с концом!
– Тогда не стоит больше об этом говорить, – отрезала женщина, сразу овладев собой.
Она прижала ребенка к груди, села на ящик, повернувшись ко всем спиной, и устремила безучастный взгляд на реку.
– Ну, кажется, обойдется, – сказал работорговец. – Видно, не из плаксивых, с характером.
Женщина сидела совершенно спокойно, а в лицо ей ласково, словно сочувствуя материнскому горю, дул летний ветерок, которому все равно, какое овевать чело – белое или черное. Она видела золотую под солнцем рябь на воде, слышала доносившиеся со всех сторон довольные, веселые голоса, но на сердце у нее лежал камень. Ребенок прыгал у матери на коленях, гладил ей щеки, лепетал что-то, словно стараясь вывести ее из задумчивости. И вдруг она крепко прижала его к груди, и материнские слезы одна за другой закапали на головку бедного несмышленыша. А потом женщина мало-помалу успокоилась и снова принялась нянчить его.
Десятимесячный мальчик, не по возрасту крупный и живой, скакал, вертелся во все стороны, не давая матери ни минуты покоя.
– Славный малыш! – сказал какой-то человек и остановился перед ними, засунув руки в карманы. – Сколько ему?
– Десять месяцев с половиной, – ответила мать.
Человек свистнул, привлекая внимание мальчика, и протянул ему леденец, который тот схватил обеими ручонками и отправил в рот.
– Забавный! Все понимает! – Человек свистнул еще раз и, обойдя палубу, увидел Гейли, который сидел на груде ящиков и курил.
Он чиркнул спичкой и, поднося ее к сигаре, сказал:
– Недурная у вас негритянка, любезнейший.
– Да, как будто в самом деле ничего, – подтвердил Гейли и пустил кольцо дыма.
– На Юг ее везете?
Гейли кивнул, попыхивая сигарой.
– Думаете продать там?
– Мне дали большой заказ на одной плантации, – сказал Гейли. – Она, говорят, хорошая повариха. Пристроится там на кухне или пойдет собирать хлопок. Пальцы у нее длинные – в самый раз. Так или иначе, а такой товар не продешевлю. – И он снова сунул сигару в рот.