Окончательно же интрига оформилась, когда ни через неделю, ни через две, ни даже месяц спустя никто не позвонил и не потребовал ни публикации, ни рекомендации… Тут уже запахло отчетливой мистикой – тем паче что, по словам Джефа, сам роман проходил по ведомству мистического хоррора, да еще с открытым финалом.
В общем, прослушав устную Джефову сопроводиловку к предлагаемому чтиву, я, в свою очередь, готов был увериться, что “Полость” породил не кто иной как Женька. Исключает эту – наиболее естественную – версию лишь то обстоятельство, что его, мудилу грешного, я знаю уже десять лет ровно и знаю, что, приспичь ему перейти от анализа к синтезу и накропать чего-нибудь высокохудожественное, это, во-первых, был бы с гарантией не роман, а сценарий, а во-вторых, мудила не преминул бы выпендриться фактом перехода – и уж точно не стал бы кокетливо прятаться за откровенную залепуху.
“…Звезда! Что есть звезда – по определению? Не только ярко блестит, но и далеко – недосягаемо – располагается… Что такое всегда была звезда? Нечто максимально далекое – вплоть до физиономического типажа – от своих поклонников, «толпы». Некто, ценимый за абсолютную на тебя непохожесть. Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Рудольф Валентино, Вивьен Ли, обе Хепберн, Одри и Кэтрин, Лоуренс Оливье, Кларк Гейбл, Ингрид Бергман – при всей разнице между ними они едины в своей не-, больше того – антитипичности. Можно называть это аристократизмом; и уж в любом случае это – высшее воплощение уникальности, индивидуальности.
А что такое звезда теперь? Почему, в силу каких, блин, достоинств производятся в секс-символы эти голливудские хрюшки, эти попсовые куры, запоминать чьи имена столь же бессмысленно, сколь затруднительно отличить их обладательниц друг от друга?! А вот именно в силу предельной обыкновенности! Заурядности. Они – среднее арифметическое своих почитателей. Композитный фоторобот миллионной аудитории. Их любят – за похожесть. За плебейство. За отсутствие индивидуальности…”
Да, роман странен. Джеф не соврал: написан на удивление мастеровито, бодренько так. И герой – в натуре, умная и недобрая пародия на Женьку. Журналист с амбициями. Работает в ежедневной газете. Пишет на культурные темы. Газета озабочена окупаемостью, так что самовыражение не приветствуется: приветствуется попса. Соответственно, герой, алчущий развернутых рецензий и претенциозных эссе, вынужден сидеть на ленте. Каждый день он читает и переписывает сообщения интернетовских информагентств из жизни поп-знаменитостей.
Среди этих знаменитостей есть одна, самая знаменитая, про которую ему приходится читать и писать чаще всего. Западная (американская? британская?) музыкальная старлетка то ли по имени, то ли под псевдонимом Эйнджел. Ее композиции не слезают с верхушек чартов, ее диски расходятся платиновыми тиражами, ее клипы бесперечь ротируют все музканалы, ее голос мяукает из дверей всех кабаков и из окон всех мажорских тачек. Интернет забит линками: “Откровенные фото Эйнджел”, “Горячая новость: сексуальный скандал с Эйнджел”, “Эйнджел задержана за курение «травки»!”. Разделы “культура” и “шоу-бизнес” на лентах. ру, днях.-ру, газетах. ру и ньюсру. ком процентов на семьдесят состоят из Эйнджел. Таблоиды тасуют ее бойфрендов (голливудский актер, русский теннисист, испанский официант, поп-певец, снова актер), одновременно азартно дискутируя: действительно ли Эйнджел сохранит, как обещала, девственность до девятнадцати лет, и если все-таки да, то какие паллиативные сексуальные техники она нынче практикует?.. (Тут становится очевидным, что родословную Эйнджел ведет от Бритни Спирс – но в целом анонимный автор “Полости” подчеркнуто дистанцируется от какого-то одного прототипа, стараясь сделать свое молодежное идолище поганое образом максимально собирательным.)
Все это герой читает и переписывает, читает и переписывает, читает и переписывает. Его профессиональная жизнь, кажется, целиком состоит из безальтернативной Эйнджел. Приятели подкалывают героя, осведомляясь, как там дела у Эйнджел, и обещая ему подарить новый постер звезды на день рождения, – а однажды даже и дарят кассету с молодежной романтической комедией, в которой Эйнджел сыграла главную роль (естественно, фильм бьет все стартовые рекорды, все рекорды по динамике сборов и подбирается вплотную к “Титанику”). Эйнджел для героя становится навязчивой – навязанной – идеей, кошмаром – в том числе и буквально: как-то ему долго, дотошно, муторно снится, что он пишет заметку об Эйнджел, большую портретную статью об Эйнджел, книгу-биографию Эйнджел… Он просыпается мокрый от пота, с пересохшим ртом и ощущением подхваченной инфлюэнцы – и отчетливо слышит, как за стеной у кого-то из соседей звучит свежий хит Эйнджел.
И помимо раздражения, переходящего в озверение, герой испытывает – все острее, все отчетливей – еще и безнадежное недоумение, фундаментальное непонимание. Эйнджел, сам факт ее не просто существования, но тотальной планетарной популярности во всех областях шоу-биза, подвергает сомнению сформированную героем для себя картину мира, систему координат. Потому что, при всем вышеописанном, Эйнджел совершенно несексуальна, совершенно безголоса, совершенно неоригинальна. Все ее хиты положены на одну-единственную мелодию, нехотя варьируемую музыкальным компьютером. Ее клипы различаются только количеством эйнджелоподобных клонов на подтанцовках. Ее хилому вокалу не в силах помочь самый виртуозный звукорежиссер. Ее внешности позавидовал бы профессиональный грабитель банков – такая личина гарантированно избавила бы его от тесных чулок или душных вязаных шапочек с прорезями: она моментально выскальзывает из памяти в силу предельной унифицированности…
Неужели, думает герой, покачиваясь в маршрутке с работы и на работу, такого результата, при столь полном отсутствии исходных данных, хоть какой-нибудь особенности и яркости, возможно достичь ТОЛЬКО посредством пиара? Да, конечно же, умелый массированный пиар может превратить тупую бездарную телку в раскрученную звезду… Но никакой раскрутки недостаточно, чтобы из АБСОЛЮТНОГО нуля сделать АБСОЛЮТНЫЙ символ веры… Или он чего-то не понимает, чего-то главного?
И тут он узнает, что через три месяца в рамках своего всемирного турне в поддержку нового – уже мультипла-тинового – альбома Эйнджел даст концерт у них в городе. И больше того: газета, в которой служит герой, – один из информационных спонсоров грядущего шоу. И начальство в приказном порядке обязывает героя подготовить серию красочных превьюшных материалов об Эйнджел в истерически-апологетическом ключе…
Я уже начинаю догадываться потихоньку, к чему идет дело. Благо и автор на это периодически намекает, и Джеф, ухмыляясь, предупредил, что дальше там пойдет такое, на что мне понадобится вся крепость моих читательских нервов…
[2] своим пародийно-тоталитарным дизайном страшно, говорят, нравится новым богемным лабусам. А когда здесь идут “Три сестры” (камерная такая диковина: три модных молодых латышских актрисы поют русские песни – от романсов до “Вот пуля пролетела…”) – билеты вообще заказывают за полмесяца.
Венька, кстати, вписывается в антураж на ять. Верность милитарному стилю он сохранил со времен оперативно-конвойного своего полка внутренних войск, только скорректировал под амплуа ди-джея Вениамина. Получился такой забритый в армаду рыжий еж-неформал: егерские боты, куртка-пилотка, брезентовые шаровары, очочки и в ухе серьга…
Надо сказать, работы по прямой диджейской специализации – в живом эфире – у Вени ощутимо поубавилось: сейчас, кажется, и вовсе остался один “Трамвай «Желание»”, где его авторской роли ноль – там песни по звонкам слушателей ставят… А авторскую его программу – из рок-классики и альтернативы – на “Пике” прикрыли. Впрочем, на сей момент авторских программ не осталось, по-моему, ни на одной из латвийских ФМ-станций. Но даже на фоне прочих Венина передачка отличалась, скажем так, малым демократизмом. Не то чтобы рыжий был фанат исключительно “мяса”, максимально забойного тяжеляка, или там “ржавого пунка” – отнюдь. Но он пурист. Поборник чистоты жанров. Уж на что я далек в своих предпочтениях от попсы любого рода, но его пуризм сверхмерен даже для меня. Даже мою любовь к “Раммштайну” и Мэрилину Мэнсону Веня полагает противоестественной.
(“Безалкогольное пиво – первый шаг к резиновой женщине!” – отрубает Веня. “Че ты гонишь? – не соглашаюсь. – Драйв – налицо. Фантазия. Провокация – и неглупая, между прочим…” – “Так вот тем хуже! – подскакивает Веня на стуле. – Тем, что они такие драйвовые! Тем незаметнее подмена! Потому что снаружи вроде все то же самое… музон – плотненький, тяжеленький… скандалов – море… Только суть – прямо противоположная. Это – ПРОЕКТЫ: и «Раммштайн» твой, и Мэн-сон. Это – ПРОДУКТЫ. Изначально сварганенные под имеющийся спрос. А что спрос – на альтернативу, так результат – тем более вопиющая лажа. По определению. Да! Я знаю, что в условиях нашего долбаного потребительского мира любая альтернатива очень быстро превращается в товар. Но раньше она хотя бы появлялась: САМА – и все-таки как альтернатива. Как, извиняюсь, протест. И, между прочим, то, что «Секс Пистолз» распались через три года после создания, а Кобейн прострелил себе чайник через несколько лет мировой славы – тоже о чем-то говорит… Только теперь никто не будет ни стреляться, ни от овердозы загибаться. Потому что для нынешних так называемых «альтернативщиков» протест – не реакция организма, а бизнес. А сделав к резиновой бабе первый шаг, потом не остановишься. Твои «Раммштайны» – даже они уже продукт предыдущей эпохи. А «альтернативщиков» самых новых – ты сам-то слушать можешь?.. Вот именно. Потому что это даже не резиновая женщина. Это уже мыльный пузырь…”)
Но сегодня рыжий не буянит – он, естественно, тоже уже в курсе и про Санни, и про наши с ней посиделки (кто про это, интересно, еще не в курсах?..). Так что он непривычно для себя немногословен – выжидательно-предупредителен.
– Я ж, – обеими руками сыплет одновременно соль и перец в “блади Мэри”, – ее видел буквально дня четыре назад, Сашку… В “Петите” был, в кабаке у них внизу встретились, поговорили… Она так вроде в хорошем настроении была… Про тебя, кстати, спрашивала…
– Про меня?
– Ну, типа, не знаю ли я, как у Дэна дела, чем Дэн сейчас занимается… – Веня барабанит пальцами по обоим бокам стакана, глядя на содержимое в некоем затруднении. – Н-ну… Мы тогда, если честно, – быстрый взгляд исподлобья, поверх очков (смущенный?), – тебе вообще-то все кости перемыли…